Денис взбежал по лестнице Д-корпуса университета на второй этаж. Около двери в двести одиннадцатый кабинет толпились студенты. Денис облегчённо выдохнул – на лекцию к Маркову он не опоздал. Точнее, опоздал сам Марков. Он неспешно подошёл к кабинету, и найдя в толпе сокурсников взглядом Дениса, сказал ему, чтобы тот после лекции зашёл к декану. Потом открыл кабинет и запустил студентов.
Садясь на своё привычное место рядом с Егором, Денис раздумывал, зачем его вызвал декан? Неужели уже сообщили в университет? А если теперь отчислят? И что тогда делать? Ведь могут же…
От чувства несправедливости и отчаяния у Дениса никак не получалось сосредоточиться, хотя Марков уже начал лекцию.
– Интересно, зачем меня декан вызвал? Неужели из-за этого? – спросил Денис у Егора, в надежде, что Егор успокоит, скажет, что Денис стал мнительным.
Но Егор безапелляционно ответил:
– Это как пить дать!
Денис хотел возразить, что могут быть и другие варианты, но поймал взгляд Маркова и достал телефон, чтобы записывать лекции. И тут же осознал ещё одну потерю – он писал лекции в телефоне, в заметках. Это очень удобно – заметки легко переносятся на комп, и потом можно легко использовать материалы при подготовке к домашней работе или при написании рефератов. Теперь же все лекции вместе с телефоном были у экспертов отдела «Э». Денис представил, как эксперты читают в его телефоне новейшую историю России, и усмехнулся.
Клавиатура в новом телефоне была непривычной, а автозамена – не настроен, поэтому Денис часто промазывал по буквам, и слова заменялись не так, как нужно. Приходилось отменять автозамену и набирать заново. Это, плюс переживания по поводу вызова к декану, окончательно выбили Дениса из рабочего настроя.
Но лекцию нужно писать, и Денис попросил у девчонок, что сидели сзади, ручку и листочек, чтобы попробовать конспектировать по старинке. Попробовал. И отказался. Он совершенно не воспринимал рукописный текст.
В конце концов Егор, с усмешкой наблюдавший за мучениями друга, пообещал скинуть ему свои заметки. Поэтому Денис немного успокоился и начал приручать автозамену.
К тому моменту, когда лекция закончилась, Денис уже взял себя в руки, и под пристальным взглядом Маркова первым вышел из аудитории – надеялся побыстрее узнать, что нужно декану, и успеть на следующую лекцию.
Кабинет декана располагался этажом выше. Приёмная была совмещена с кафедрой психологии коммуникаций и психотехнологий. Преподаватели, которые были в этот момент на кафедре, не обратили внимания на Дениса, чему он очень обрадовался.
Стол секретарши стоял рядом с дверью в кабинет декана. Она знала о вызове Дениса, поэтому, едва тот вошёл, кивнула в сторону двери, мол, заходи.
Внезапно вспотевшей ладонью Денис прикоснулся к дверной ручке и потянул её на себя. В голове промелькнуло: «Всё! Отчислят!», и от этого стало так тошно, что захотелось оказаться подальше отсюда. Но было поздно – Владимир Петрович, он в этот момент разговаривал по телефону, уже увидел Дениса, и, указав на стул, продолжил слушать и отвечать в трубку.
Владимир Петрович был человеком энергичным и своего рода энтузиастом. Он преподавал историю в другом вузе, и даже руководил кафедрой, но мечтал о карьерном росте, поэтому, когда освободилось место декана на социологическом факультете, тут же принял участие в конкурсе. Не сказать, чтобы блестяще и безоговорочно, но выиграл конкурс, и вот с сентября руководил учебным процессом и пытался организовать общественную жизнь студентов.
Прижав трубку плечом к уху, декан вытащил из пачки, что лежала в шкафу, листок бумаги А4 и положил перед собой. Сверху на него положил ручку, постучав пальцами по столу, продолжая слушать и отвечать, отодвинул листок с ручкой от себя.
Владимир Петрович носил клетчатый пиджак с кожаными вставками на локтях – довольно-таки стильный. Был коротко подстрижен и улыбчив. И он несомненно был умён и разносторонне талантлив.
Открылась дверь, вошёл посыльный с двумя пачками методичек, перевязанных бечёвкой. Владимир Петрович, не отрываясь от разговора, показал куда поставить, а потом показал на связку макулатуры, которую посыльный забрал и ушёл.
Несмотря на то, что кабинет декана был большим, из-за столов, шкафов и стульев оставалось мало свободного пространства. Два больших окна были закрыты вертикальными жалюзи. На рабочем столе стоял большой монитор. Но он был отвёрнут, и Денис не видел, что там.
Наконец Владимир Петрович отложил телефонную трубку и повернулся к Денису.
– Извините, важный звонок был.
– Владимир Петрович… – начал было Денис, но декан осадил его.
– Что там произошло? Рассказывайте!
Денис растерялся. Он уже хотел рассказать об отделе «Э», но тут подумал, а вдруг декан имеет ввиду совсем другое? Зачем же себя раньше времени подставлять? Поэтому осторожно спросил:
– Что вы имеете ввиду?
– А у вас что, много чего есть такого, что может меня заинтересовать? Тогда рассказывайте всё!
– Не много, – смутился Денис.
– Хорошо, я помогу вам, – сказал декан и развернул монитор к Денису.
Денис совсем не удивился, увидев свою страницу «ВКонтакте». Он вдруг осознал, что декана вряд ли интересуют личные переживания Дениса. Понял, что тут нужны факты. А факты были не в его пользу.
– Я не знаю, что рассказывать, – произнёс Денис, мысленно прощаясь с университетом.
Декан вздохнул и покачал головой.
– Рассказывайте, как докатились до такой жизни.
И тут Денис взорвался.
– До какой жизни? – возмутился он. – Я не делал ничего плохого! Я читал ленту новостей, как и миллионы других людей! Я лайкал и репостил то, что мне понравилось, как и миллионы других людей! У меня даже в мыслях не было никого оскорблять или разжигать ненависть! Я вообще не понимаю, что происходит! Почему вдруг безобидные картинки кого-то оскорбили!
– Но ведь оскорбили же! Значит, не такие уж и безобидные, – парировал декан.
– Знаете что, Владимир Петрович! А отчисляйте! Мне пофиг!
– Так уж и пофиг? – усмехнулся декан.
Денис ничего не ответил. Он только сжал посильнее кулаки. И сцепил зубы. В голове у него плыло, и Денис боялся, что сейчас наговорит чего-нибудь не того. Хотя, какая теперь разница? Жизнь всё равно в труху, так что, хотя бы высказаться… Конечно, это мало что изменит, но всё-таки.
Декан, не дождавшись ответа, пододвинул приготовленный листок с ручкой к Денису.
– Нужно написать объяснительную. Так и пишите: в свободное от учёбы время читал ленту, лайкал и репостил картинки, ничего оскорбительного или экстремистского в мыслях не было.
Денис удивлённо посмотрел на декана.
– Пишите, – подтолкнул листочек декан. – Я вас понимаю. Но я, как декан, должен отреагировать.
До Дениса медленно доходило, что вот прямо сейчас его отчислять не будут, но всё же в это не верилось. И он недоверчиво посмотрел на декана.
– Вы же хотите продолжать учиться? Во всяком случае, пока вас не осудили?
Денис кивнул.
– Вот и пишите объяснительную. Мы приложим характеристику, что вы ни в каких политических движениях замечены не были. Ведь не были?
Денис покачал головой.
– Пишите. Это пойдёт в материалы дела. В любом случае, сыграет вам на пользу.
Денис взял ручку и начал писать. В большей степени под диктовку декана. Тот диктовал примерно то, что хотел бы сказать сам Денис, но формулировал лучше, точнее.
Когда Денис поставил дату и подпись и отдал листочек декану, то увидел, что на столе рядом с монитором лежит личное дело, на папке с завязками приклеена бумажка и на ней написано: «Денис Олегович Моргунов, год рождения… группа… домашний адрес…» и понял, что декан изучил всё, прежде чем пригласить. Что ж, ещё один плюсик в копилочку серьёзности положения.
Напоследок, перед тем, как Денис вышел из кабинета, декан сказал:
– Я за вас поручусь. Постарайтесь сейчас вести себя тихо. Нам ни к чему лишние конфликты.
Денис был с деканом абсолютно согласен – лишние конфликты ни к чему совершенно. И того, что есть – выше крыши.
– Сорока-сорока! Где была?
– Далеко!
– Что делала?
– Кашу варила, деток кормила.
Этому дала,
Этому дала,
Этому дала,
Этому дала,
А этому не дала:
– Ты дров не носил,
Печку не топил!
Не будет тебе каши!
Маленькая Катя с интересом смотрит, как бабушка водит её пальчиком по её же ладошке. А потом с удивлением глядит на бабушку, что-то понимая в своей маленькой головке.
А бабушка уже затеяла другую потешку. Она хлопает Катиными ладошками и приговаривает:
– Ладушки, ладушки!
Где были?
– У бабушки.
– Чего ели?
– Кашку.
– Чего пили?
– Бражку.
Кашка масленька,
Бражка сладенька,
Бабушка добренька,
Попили, поели,
Домой полетели,
На голову сели,
Ладушки запели!
Произнося последние слова потешки, бабушка машет Катиными ручками, как крылышками, и потом опускает их на Катину же голову.
Катя смеётся, счастливая, и протягивает бабушке руки – ещё!
И бабушка, легонько подбрасывая Катю на коленях, повторяет:
Поехали, поехали
С орехами, с орехами,
Поскакали, поскакали
С калачами, с калачами!
По оврагам, по оврагам,
По ухабам, по ухабам,
Вприпрыжку, вприскочку
По кочкам, по кочкам –
В ямку бух!
На последних словах бабушка раздвигает колени, и Катя «проваливается» в ямку. Звонко смеётся и требует: ещё! И бабушка играет с ней в козу:
Идет коза рогатая,
За малыми ребятами,
Ножками топ-топ,
Глазками хлоп-хлоп.
Кто каши не ест,
Кто молока не пьет,
Того забодаю, забодаю!
И «бодает» Катю – двумя пальцами, расставленными козой, щекочет внучку.
– Ещё! – требует малая.
И бабушка, похлопывая Катю по пяточкам, повторяет считалочку:
– Эй, кузнец-молодец!
Расковался жеребец.
Ты подкуй его опять!
– Отчего ж не подковать?
Вот – гвоздь. Вот – подкова.
Раз-два, и готово!
И Кате кажется, что конца-краю не будет счастью…
Как же уныло выглядел Катин родительский дом… Обшарпанные стены, подтёки на потолке – прохудилась крыша, и в сильные дожди вода попадала на чердак и просачивалась сквозь потолок… На столе и в раковине горы немытой посуды. Казалось, вся посуда, что есть в этом доме, – не мыта. Тарелки разные – двух одинаковых не найти, многие с отколотыми краями. Мебель старая, покосившаяся. Под диван вместо ножки положены книги – Катины школьные учебники. Других книг в доме нет.
Светка и Коля выглядели, как уже знакомые фрики, а родители… Папа – в вытянутых пузырями на коленях трико и в застиранной майке, с щетиной, с грязной головой и одутловатым лицом забулдыги. А мама – в оранжевой синтетический кофточке с глубоким вырезом, в обтягивающих бриджах леопардовой расцветки, с бигуди на крашенных в огненный цвет волосах и с фингалом под глазом.
У Кати на глаза навернулись слёзы, но она взяла себя в руки. Хуже всего было то, что, кроме неё, никто не понимал, что происходит. Да и Катя не очень-то понимала. Просто она знала, что вот так можно – перейти в параллельный Барнаул. Пашка так делал, и Катя не знала, получится ли, когда просила друзей и родителей довериться ей. Но она очень хотела их спасти и точно понимала, где ей и остальным присутствующим нужно оказаться.
Правда, что делать дальше, Катя не знала.
Там, из бабушкиной квартиры, они с Пашкой сбежали. Но куда бежать из родительского дома? Дом – это же гораздо больше, чем просто жилище.
Не зная, как объяснить происходящее, и стараясь оттянуть время, Катя пошла к раковине и начала мыть посуду.
– Капец, – задумчиво произнесла Светка. – Вот уж не думала…
– Что ты не думала? – спросил папа. И, обращаясь к дочери, потребовал: – А ну-ка объясни, что происходит? Что с нашим домом?
– Это как-то связано с бабушкиной квартирой? – встряла мама, но папа жёстко оборвал её:
– Заткнись, дура! Я с дочерью разговариваю!.. – и добавил ошарашенно. – Господи, что я говорю? Прости, дорогая! Да, Катерина, объясни, пожалуйста! Брось эти грёбаные тарелки, смотри в глаза, когда с тобой отец разговаривает!
Интонация, с которой папа произносил свою тираду, постоянно менялась: привычная, доброжелательная – срывался на истерический крик, и тогда казалось, что ещё чуть-чуть и папа пустит в ход кулаки.
Катя нутром чувствовала, что здесь, в этом мире, если она не повернётся и не вытянется перед отцом по струнке, то… Катя привычно(?!) глянула в сторону красного угла, где висел ремень.
Она повернулась к отцу и, стараясь, чтобы голос звучал убедительно, ответила:
– Это временно, папа. Это чтобы вас спасти. Там были спецназовцы…
– Какие спецназовцы? Ты куда вляпалась? – спросил отец, проглатывая готовое вырваться ругательство.
Катя хотела бы всё объяснить. Она очень этого хотела! Но вся беда была в том, что она и сама не знала, что происходит. Не знала, как объяснить, чтобы её не посчитали за сумасшедшую.
Но и не объяснять было нельзя…
И тогда она решилась: будь что будет…
– Я расскажу вам, что знаю сама, а вы уже решайте: звонить в психушку или не звонить.
И Катя, стараясь не упустить ни одной детали, начала пересказывать весь сегодняшний день. И не важно, что Катя из этого мира – из Барнеаполя – похоже, не очень-то откровенничала с родителями. Катя из Барнаула знала, что если случилась беда, то родители – первые люди, которые придут на помощь.
Надо отдать должное, родители и друзья внимательно выслушали сбивчивый рассказ. Вопросов почти не задавали, лишь Светка в конце прокомментировала:
– Я всегда знала, что твой Пашка какой-то странный и проблем от него будет немало.
Коля ничего не сказал, только сжал кулаки. Он бы выразился по поводу Пашки гораздо более резко, но знал, что Катя сейчас не послушает его, поэтому просто молчал. Но был готов драться за Катю. Если, конечно, потребуется. Потому что с этими девчонками как? Встрял не к месту и во френдзону отправился. А пока Катя не сказала, что они только друзья, у Коли оставалась надежда.
Коля влюбился в Катю ещё в пятом классе. Он тайно присылал ей записочки с признаниями и наблюдал, как Катя оглядывалась, искала среди мальчишек того, кто отправил послание. Ему очень-очень хотелось, чтобы Катя догадалась, что это он в неё влюблён.
Но Катя, скользнув по нему взглядом, всматривалась в хоккеистов, которые учились в их классе.
Потом Коля наблюдал, как Катя и Светка, которую она посвятила в тайну, аккуратно расспрашивали мальчишек. У Коли сердце рвалось из груди, но он ничего не говорил, а просто молча страдал. И сердце его грело только то, что Катя, когда читала очередное послание, улыбалась.
Потом, уже в седьмом классе, Коля позвал Катю в «Мир» на премьеру «Перси Джексон и похититель молний». В кинотеатре они сидели рядом, и вокруг не было никаких хоккеистов! Правда, с другой стороны от Коли сидела Светка, но это мелочи жизни. Светка Коле не мешала.
А потом, после кино, они гуляли по городу, сравнивали Джексона с Гарри Поттером, смеялись, ели мороженое…
Так и появилась традиция ходить на премьеры. Втроём. Ну и что?
Конечно, бывали случаи, когда Катя не могла пойти, и тогда Коля шёл со Светкой. В такие дни он уговаривал себя: ну, посмотрел хороший фильм… или не очень хороший… В конце концов, Светка Катина подруга. И рядом со Светкой, если Кати нет, то как будто Катя есть, как будто она незримо присутствует.
Иногда девчонки словно забывали о Коле и начинали обсуждать его любовные послания и перебирать возможных кандидатов. Иногда Коля даже предлагал свои варианты. Но все они были такими смешными, что Катя весело хохотала…
В восьмом классе Коля хотел признаться Кате в своём авторстве. Это случилось, когда Коля узнал, что хоккеист Гиря – Гиреев сказал, что записки пишет он. И Катя раздумывала: не согласиться ли с ним дружить.
И тогда Коля написал послание в стихах. И после очередной премьеры предложил Кате проверить Гирю – попросить его наизусть прочитать признание. Сам Коля мог прочитать свои стихи в любой момент, хоть среди ночи разбуди…
Но Гиря заморочил Кате голову, заболтал её. Катя стала ходить на хоккей, стала рьяной болельщицей, стала разбираться в тонкостях хоккейной игры, а поэзия и романтика ушли на второй план.
Вот тогда-то Коля почувствовал, что теряет Катю, и решил признаться в своих чувствах. Купил два билета в кино, чтоб Светка не помешала разговору, впервые воспользовался папиным одеколоном, нарядился. В общем, сделал всё, чтобы покорить изменчивое женское сердце. Но Катя ушла на хоккей: наши играли с новосибирцами. Игра была ответственная, и Катя не могла оставить Гирю без поддержки. Даже голос сорвала, когда кричала…
К Колиному счастью, продружили Катя и Гиря недолго. Гиря увлёкся другой одноклассницей, у которой можно было списать домашку…
Единственное, что вызывало у Кати сомнение, в первый раз Пашка сразу же увёл Катю, сказав, что их найдут. И действительно, когда садились в трамвай, то Кате показалось, что она снова видит тех самых спецназовцев. А теперь они уже сколько времени находились в Барнеаполе, а их пока никто не нашёл.
Денис Владимирович заставил дочку вспомнить все детали разговора с Пашкой. Катя ещё раз пересказала… И тогда Коля предположил:
– Может, они там камеру какую-нибудь установили, а Пашка почему-то знал об этом. А здесь они ещё не были… Не были же? – Коля вопросительно посмотрел сначала на Дениса Владимировича, потом на Аллу Игоревну. Они отрицательно покачали головами. И Коля закончил свою мысль: – …А здесь их ещё не было, следовательно, камер не устанавливали.
– Но если они умеют… перемещаться. – Светка с трудом подобрала подходящее слово. – Почему тут не переместились?
– Вот именно! Почему? – спросил Денис Владимирович у Кати.
– А я почём знаю? Может, сейчас как раз и перемещаются…
В комнате повисла тишина. Все молчали и прислушивались: не послышится ли каких-либо звуков, означающих приход спецназовцев. Но в доме посторонних звуков не было.
– Может, нам всё-таки лучше уйти? – робко предложила Алла Игоревна и опасливо глянула на мужа.
– Тебе бы только из дома уйти, – проворчал он.
– Вообще-то это не лишено здравого смысла, – Коля поддержал Аллу Игоревну.
– Думаешь? – спросил Денис Владимирович. И добавил растерянно: – Только вот куда? Дома-то и стены…
– С одной стороны, да, спецназовцы могут сюда прийти, – встряла в разговор Светка. – Кать, а тебе точно не привиделось, они точно там были?
– Точно, – сказала Катя. В чём-чём, а в этом она была уверена.
– Что лучше: уйти или остаться? И если уйти, то куда? – спросила Светка у Кати.
– А я откуда знаю? – удивилась Катя.
– Ну… это же всё как-то с тобой и Пашкой связано… – Светка пожала плечами.
– Действительно, доча. Как ты считаешь? – присоединился Денис Владимирович.
Катя смотрела на них и понимала, что да, это она их сюда, в Барнеаполь, привела, значит, она и ответственная. И спецназовцы почему-то именно за ней охотятся. И она сейчас должна что-то решить, чтобы спасти всех. Но что делать, Катя тоже не знала. Совсем не знала. Ей хотелось забиться в угол и плакать. Ещё и Пашки нет. Был бы он тут, подсказал бы что-нибудь… Как он мог бросить её в такой ответственный момент! Ведь он знал, что ей угрожает опасность! Знал и не остановил! А ведь мог бы взять и увести её в тайное место… её одну. И тогда родители и друзья были бы в безопасности. Ну где же ты, Пашка?!
Катя начала представлять, что Пашка одумался, поспешил за ней, но не успел на поезд метро. И вот он дождался следующего и вот теперь уже подходит к её дому…
И тут Катю пробила холодная дрожь – но ведь Пашка не знает, что она с друзьями и родителями переместилась! Как же он её найдёт?
Нужно было срочно вернуться в столицу мира. Но там могут быть спецназовцы! Что же делать?
Бабушка давно ещё учила её: если что-то непонятно, иди к началу, к истоку, туда, где всё началось, и там ищи ответы. И Катя вспомнила первую встречу с Пашкой. «Интересно, – подумала Катя, – он тогда знал, что придётся убегать и прятаться от спецназовцев?»
Впервые за всё время знакомства с Пашкой Катя задумалась: кто он на самом деле?
Нет, она знала, что Пашка работает бухгалтером в строительной конторе и разбирается в теории мембран, любит слушать рок-группу The Impala. Пашка романтичен, педантичен. Он умеет перемещаться из Барнаула в Барнеаполь. Откуда-то знает про спецназовцев. Знает, что они могут вернуться. И знает, что они поедут сюда, в родительский дом… Пашка сказал, что они хотят Катю убить, но не сказал – за что. Можно ли его словам доверять? Да, пожалуй, можно! Пашка же защищал её?.. Он же говорил, что любит?..
С другой стороны, Катя не сделала в своей жизни ничего, за что кому-то хотеть её смерти…
А может, всё дело не в ней, а в Пашке? Может, это за ним гоняются, а она просто оказалась втянута в его дела? Может, Пашка не тот, за кого себя выдаёт? Может, он спецагент? Бонд. Джеймс Бонд… И теперь спецслужбы хотят его убрать? И её заодно – вдруг он ей открыл какие-то тайны?
Но ведь он ничего такого ей не говорил!
Но ведь спецназовцы об этом не знают!..
Значит, как-то нужно им сказать, что она ни в чём не виновата и ничего не знает. И будет молчать.
Ага… Они сначала пристукнут, а потом будут разбираться…
Сердце защемило, в висках застучало, а в горле пересохло, и слёзы сами полились из глаз.
– Катя, да что ты, доченька? – кинулась к ней Алла Игоревна. – Что ты, дорогая? Мы справимся, мы не оставим тебя, ты не бойся! Мы будем тебя защищать! Мы сейчас полицию вызовем. Да, отец?
– Кстати, да! – ответил Денис Владимирович, помолчал и с сомнением добавил: – А что мы им скажем?
– Не здесь, – сказала Катя и добавила в ответ на недоумённые взгляды: – Нужно вернуться в тот Барнаул, в нормальный.
И вновь перед глазами присутствующих мир поплыл, унося в чёрную дыру нелепые одежды и причёски, синяки и татуировки, немытую посуду и запущенный дом. И принося сквозняк от высаженного окна и незакрытой входной двери.
В комнате было холодно – февраль как-никак.
Пока Денис Владимирович с ужасом смотрел по сторонам, Светка побежала и закрыла входную дверь, а Алла Игоревна кинулась подушками закрывать дыру, зиявшую вместо окна. Она попыталась разобрать обломки рамы и как-то приделать их в окне, чтобы подушки не вываливались на улицу, но у неё ничего не получалось.
Отвлёк её голос с улицы.
– Соседи, что у вас произошло? – спросила соседка-следователь Анна Михайловна, останавливаясь в освещённом прямоугольнике напротив высаженного окна. – Катю нашли?
– Да, с Катей всё в порядке, жива и здорова, – ответила Алла Игоревна.
– А что с окном? – не унималась Анна Михайловна – профессия следователя внесла свой отпечаток в разговор.
– Выбили окно, – ответила Алла Игоревна, пытаясь зацепить за косяк обломок рамы.
– А кто выбил? – продолжала допрос соседка-следователь.
– Так не видели… – ответила Алла Игоревна, нисколько не погрешив против истины.
– Так вам полицию нужно вызвать. Чтоб осмотрели место происшествия. Хулиганов-то поймать нужно. Позвоню сама, чтоб быстрее приехали, – сказала Анна Михайловна и достала телефон.
Катя смотрела то на остановившуюся мать, то на соседку и не могла решить: нужно вызывать полицию или нет? С одной стороны, может, разберутся, что происходит. А с другой – вдруг спецназовцы связаны с полицией? И тогда опасность только увеличится…
И ещё Катя вдруг поняла сразу… каким-то звериным чутьём поняла: про Барнеаполь говорить нельзя. И про то, что она может перемещаться сама и перемещать людей, – тем более нельзя.
Пока Анна Михайловна звонила, нажимала на свои каналы, а Алла Игоревна закрывала окно подушками, Денис Владимирович глянул на Колю, а сказал Кате:
– Пойдём, доча. У меня там есть кусок ДВП, поможешь мне, поддержишь. Надо как-то… А то женщины ничего толком сделать не могут…
Не успел он договорить, как Коля выступил вперёд.
– Давайте лучше я помогу вам, – сказал он.
Денис Владимирович улыбнулся – именно такой реакции он и ждал.
– Пойдём! – сказал он и добавил: – На саморезы посадим.
Пока вынесли на улицу кусок ДВП, пока выяснили, что одного его не хватит, пока нашли, чем надставить, приехала следственная бригада.
Сфотографировали, опросили, записали и уехали.
Катя предоставила объясняться родителям, а сама взяла веник и совок и принялась сметать мусор от высаженного окна и от следов спецназовцев. Хоть она ничего и не говорила, всё ж прислушивалась к разговору: вдруг что-то важное проскользнёт, вдруг полицейские скажут что-то важное…
Алла Игоревна и Денис Владимирович, словно договорились, ни слова не проронили из того, что рассказывала им Катя. Их показания были простыми: пришли домой, а тут вот что… дверь распахнута, окно выбито, в доме полно следов. Нет, ничего вроде не украли, нет, врагов нету. Кто был – не знаем. Да и уходили-то ненадолго – в магазин. Нет, ничего не купили. Почему? Деньги дома забыли. Да просто прогуляться ходили… Имеем право?
За всеми этими событиями День святого Валентина потихоньку подошёл к своему завершению. Напомнил об этом Светкин телефон – звонила Светкина мама.
Светка, а следом и Коля, хотя и с большой неохотой, отправились по домам.
Катя с родителями остались у себя дома. Они не пошли никуда, хоть и Светка, и Коля звали их ночевать к себе. Но как оставить дом? Дом бросить нельзя. И даже не потому, что кто-то залезет – в Барнауле это не так уж часто случается. Просто нельзя бросать дом! Дом помогает, когда и ты помогаешь ему, когда заботишься о нём. Это даже не член семьи… Это… Дом!
Алла Игоревна с Катей на скорую руку собрали ужин, поели и начали укладываться. В бывшую свою комнату Катя не могла пойти – именно там через окно и вошли спецназовцы. Постелили ей на диване в общей комнате.
Несмотря на усталость, Катя долго не могла уснуть. И весь сегодняшний день, и дни с момента знакомства с Пашкой, все их встречи и разговоры снова и снова проходили перед её внутренним взором. На всё это накладывался голос бабушки: «Иди к истокам, девонька, иди к истокам. Именно там собака порылась… Именно там».
И вот уже Катя шла к истокам. Она шла в длинной белой рубахе, украшенной вышивкой. На голове у неё был венок из кувшинок. Шла она босиком по едва заметной тропке. «Эх, не нахоженная тропинка, – думала Катя. – Редко кто ходит к истокам. Вот и блудят все…»
По правую руку текла речушка. Местами она разливалась в круглые озёрца с тёмной, но чистой водой и с кувшинками по краям, и Кате тогда хотелось искупаться – каждое озерцо было похоже на какую-то встречу, событие… Но она боялась, что если войдёт здесь в воду, то собьётся с пути, а нужно дойти до истоков – так сказала бабушка, а бабушка знает… А что бабушка знает? А бабушка знает всё. На то она и бабушка.
Катя шла и шла, а озёрца нанизывались и нанизывались на нитку речушки, как агатовые бусины на нитку. И чем дальше Катя шла, тем длиннее, богаче получалось ожерелье, а истока всё не было и не было.
Пели птицы, дул лёгкий ветерок, и речушка никак не… не начиналась.
Катя шла и думала, что если бы она дошла до истока, до самого начала, и встретила там бабушку, такую же улыбчивую, в очках, в вязаной кофте, с седыми волосами, собранными в шишку на затылке, – такую же, какой Катя её запомнила, то что бы Катя спросила у бабушки?
Наверное, сказала бы: «Бабушка, как мне тебя не хватает!»
А бабушка ответила бы: «Так я никогда не оставляла тебя, девонька. Просто ты не всегда меня слышишь…»
И тогда Катя спросила бы: «Бабушка, а ты поможешь мне найти истоки, разобраться, что произошло?»
А бабушка ответила бы: «Конечно, дорогая! Бабушки для того и есть на белом свете, чтобы помогать внукам!»
А Катя спросила бы: «Бабушка, а Пашка любит меня?»
А бабушка ответила бы: «Любит. Ты верь своему сердцу. Не Пашке…»
«А что, Пашка обманывает меня?»
«Да. Но это не важно. Он заботится о тебе. Настоящий Пашка…»
«А есть ненастоящий?»
«Есть».
«А как мне отличить одного от другого?»
«Слушай сердце и верь сердцу».
«А спецназовцы вернутся?»
«Вернутся».
«Что мне сделать, чтобы защититься самой и защитить родителей?»
«Оставайся человеком».
Катя вдруг увидела планетарий, тот самый день, когда они с Пашкой познакомились. Увидела как-то сверху и со стороны… И там был Пашка… Он стоял так, что входящие в зал планетария его не замечали, а ему, наоборот, хорошо было видно всех входящих. Ещё увидела, как они со Светкой проходят на свои места, садятся в кресла. А Пашка, едва они вошли в зал, перестал обращать внимание на остальных. Словно ждал именно её, словно точно знал, что она туда придёт.
«Светка была права. Пашка не тот, за кого себя выдаёт», – подумала Катя. Но подумала как-то вяло. Потому что планетарий закружился, краски смазались. Вместо купола образовалась чёрная дыра, куда начали проваливаться нарисованные звёзды, стены планетария, кресла, люди… Дыра ширилась, и вот уже в неё начали проваливаться здания, деревья, трамваи и автобусы… Потом – леса, города и деревни, вся земля…
Катя, падая в чёрную дыру, смотрела на Пашку, а он разделился на двух Пашек: живого и неживого, и они начали драться. Дрались и тоже падали в чёрную дыру. Дрались долго, но и падали долго…
Наконец один победил и приблизился к Кате. А Катя смотрела на него и не знала, кто перед ней: Пашка, которого она любит, или другой, неживой… Она в ужасе начала слушать сердце, но не слышала… Ужас нарастал, и чёрная дыра увеличивалась.
И откуда-то издалека донёсся голос бабушки: «Мир такой, каким ты его видишь!»
Голос был сильный, надёжный. Её слова стали основой, от которой Катя оттолкнулась и вынырнула из чёрной дыры. И увидела, что Барнаул стоит на месте, светит солнце, недавно прошёл дождик и всё вокруг благоухает свежестью. Трамваи весело трезвонят, а люди улыбаются друг другу. Катя стоит на Октябрьской площади, посредине которой красивейшая клумба. За спиной – новенький, недавно отреставрированный Алтайский государственный театр для детей и молодёжи. Раньше это был Дом культуры меланжевого комбината. По левую руку – магазин «Под шпилем», спуск в подземный переход и вход в метро – станция «Октябрьская», переход с Красной на Синюю линию.
Но и чёрная дыра никуда не делась. Она была здесь, рядом. Катя это точно знала. Она чувствовала чёрную дыру, была связана с ней пуповиной. И оборвать эту пуповину было страшно. Потому что где же тогда прятаться от спецназовцев? А они есть. Правда, Катя не видела где. И Пашка тоже есть. И он связан со спецназовцами – обмотан её, Катиной пуповиной. Как такое может быть, Катя не знала. Как и не знала, что делать… А бабушка была далеко – умерла два года назад.
Василий сел на место пилота, Нина села рядом, Змей и Лиза – на заднее сиденье. Для Миры и Лютого пришлось заказать такси – купленный флайер показался недостаточно надёжным и явно требовал дополнительного ремонта. Перед вылетом Мира позвонила домой и очень быстро и радостно сообщила новости – и братья призвали богов ей в помощь, а Доброхот приказал Лютому делать видеозаписи и присылать ему. Нина возражать не стала.
До музейного замка долетели минут за двадцать – на минимальной скорости, чтобы гости посмотрели город и запомнили дорогу, если придётся прилетать самостоятельно. Излишняя предусмотрительность – Мира без киборгов в город полетит вряд ли, а у Лютого (и у Агнии тоже) есть и карта города, и встроенный навигатор… — но хуже точно не будет.
Такси опустилось у ворот музейного комплекса, там же вышли из флайера и Нина со Змеем, а Вася повёз Лизу к «своей» башне – собственный флайер Нина сразу и без проблем посадила бы во внутреннем дворике рядом со своей башней. Но постороннему флайеру на территорию нельзя, а гости в музее впервые – поэтому пришлось идти пешком через ворота.
До северо-западной башни, в которой располагалось хранилище «ДПИ», пришлось пройти ещё через ворота напротив главного корпуса, пройти большой двор и два небольших внутренних двора, разделённых стенами, подняться на крытую галерею и пройти пару коридоров.
Нина выбрала для своих гостей самый длинный путь, чтобы они смогли осмотреться вокруг, и по пути рассказывала, где какие выставочные залы находятся – это всё вроде и есть в рекламном буклете и на музейном сайте, но так Мира лучше запомнит.
По пути Нина пару раз останавливалась, здороваясь с коллегами, парни замирали – но Нина тут же знакомила их и сообщала, кто где кем работает. И показывала встреченных музейных киборгов – хуже точно не будет.
Да и просто на всякий случай – вдруг придётся Змея или Лютого вызывать в музей для охраны. Тут лучше перебдеть, чем недобдеть – от одного раза недобдения убытку может быть намного больше, чем от десяти раз перебдения.
Так что – пусть DEX’ы смотрят внимательно и запоминают. Пригодится.
На втором этаже башни Нина открыла небольшую дверь, которая удивительно легко отошла в сторону, и гости вошли. В свой законный выходной явиться на работу с гостями не каждый захочет! – но это прекрасная возможность познакомить ребят и не нарваться на начальство. Залы всё равно работают, да и Марина собиралась подойти ближе к обеду.
Гостей уже ждали – все киборги стояли в кабинете. Змей и Лютый заметно напряглись при виде ещё одного DEX’а, но тут же получили сообщение от Васи и запрос на доступ от Пети.
— Знакомьтесь! Васю вы уже видели, это Пётр… Лида, Агат, Клара. А это Мира, с ней Змей и Лютый. Заочно вы все давно знакомы, а вот так… встретились впервые.
Обмен данными между киборгами произошёл незаметно для людей, и для них требовалось вербальное подтверждение знакомства.
— День добрый! – и Вася первым подал руку гостям, и Змей первым пожал её за предплечье так, так обычно здороваются мужчины в деревнях.
Потом подал руку Петя, сначала Змею, потом Лютому – вроде и ненужный ритуал, но в деревнях так принято, да и Мире будет спокойнее от понимания самого факта, что здешние киборги знают обычаи.
— А это Мира, без прав управления, но как охраняемый объект… должна быть прописана у вас всех. Мира, проходи, садись. Тесно здесь… как-то стало… и уже чай на столе собран… с печеньем… молодцы!.. только пить придётся по очереди, все сразу не поместимся за столом…
В кабинете стало действительно тесновато – два человека и восемь киборгов места заняли немало, прогонять никого не хотелось… и поэтому после быстрого чаепития Нина отправила Миру с Лютым и Лизой смотреть выставку по народной игрушке на третьем этаже – и попросила киборгов сделать видеозаписи и снимки предметов, которые заинтересуют девочку (в залах съёмка разрешена), отправила Василия и Петра разгружать багажник флайера, а сама решила познакомить Змея ещё с некоторыми музейными киборгами и по видеосвязи с завхозом – может быть, придётся его приводить на работу, и потому надо, чтобы охрана его знала. И чтобы он знал охранников.
К одиннадцати часам все привезённые предметы были аккуратно перенесены в комнату-сейф, после чего Агат и Клара в сопровождении Василия ушли в просветительский отдел, а Нина поднялась наверх вместе со Змеем, и сама показала Мире и киборгам выставку на четвёртом этаже.
После этого все вместе прошли по остальным залам музея, начиная с главного корпуса — и Нина показала Мире и DEX’ам историю освоения планеты, портреты первых переселенцев, картины с земными и местными пейзажами работы современных художников, сводила в зал Воинской Славы, где Змей надолго завис у витрин с копиями оружия – настоящее оружие музею хранить можно, но выставлять запрещено – и с предметами быта защитников планеты… потом прошлись по залам с вывезенными со Старой Земли предметами старинного искусства – в картинной галерее есть несколько очень ценных подлинников и в залах с костюмами в витринах есть настоящие вещи ручной работы с вышивкой, золотным шитьём и кружевом.
А вот тут зависла Мира – в витринах стояли манекены в костюмах: вышивка на оплечьях и подолах, кружевные вставки на передниках, расшитые мелким речным жемчугом девичьи перевязки, сплошь зашитые жемчугом кокошники… и даже два больших золотных платка поверх кокошников.
— А можно… сделать снимки изнанки… посмотреть швы… и рисунки на бумаге, если есть? У нас не так вышивают… и кружев у нас таких нет…
— Зачем? Лютый и так отснял для тебя всё, что смог… этого достаточно, чтобы мэрька повторила узор.
— У нас нет Mary… а, чтобы обучить Агнию, я сама должна уметь вышивать и плести, — ответила Мира таким уверенным тоном, что Нина просто услышала в своей голове любимую фразу отца: «Как же можно этого не знать?!». А девочка, не замечая удивления Нины, продолжила:
— Киборг может что-то делать руками по программе… но… Вы знаете, сколько стоит такая программа? Легче научить так… а для этого надо самой всё уметь делать. Шить, вышивать, плести кружево… у нас всех девочек этому обучают. А мы уже сами обучили Лису…
— Кого?
— Это девушка-DEX, которая охраняет школу. И есть ещё парень, его имя Кот… тоже DEX. Она научилась шить, а Кота научили столярничать… он помогает ребятам мебель делать в мастерской. Так можно… посмотреть изнанку и швы?
Пришлось с Мариной встретиться не в зале, а в её кабинете – в хранилище Миру она не пропустила, не положено по инструкции, но показала несколько принесённых её мэрькой кружевных салфеток из основного фонда.
Салфетки показались Мире бессмысленным переводом ниток:
– …вот если бы было сплетено что-то нужное, скатерть или косынка на голову, то ладно, а какой смысл в салфетке? Использовать и выбросить? А… скопировать можно? А… калька с рисунком есть? Ну, калька… такая бумага тонкая с рисунком, которую булавками к подушке для кружевоплетения прикрепляют! Разве вы не знаете?.. и для вышивки схемы…
И надо же было Нине тут же пообещать ей сделать несколько копий с калек, хранящихся в фондах, для плетения кружев! – чтобы обучить киборга, Мире надо всё уметь делать самой, а по готовому рисунку человеку работать удобнее… к тому же – далеко не по всем калькам есть готовые кружева, и схем для вышивки в фондах больше, чем готовых образцов вышивок.
Марина хотела снова отправить свою мэрьку в хранилище за образцами вышивки из ФДМ, но Лиза тихо сказала, что в КАМИС’е есть и подробные голографии калек, и схемы вышивок, и голографии самих вышивок с двух сторон, и готовых кружевных изделий, и что она может сделать копии… но нужно разрешение главного хранителя.
Пришлось звонить Олесе (вся бумага хранится в коллекции «Документы»), потом – Алле… всё-таки Нина через полтора часа переговоров разрешения на копирование добилась, но с условием — первые же сплетённые по калькам кружева сдать в музей, так как по многим калькам готовых кружев не было в фондах. Пришлось согласиться.
Кальки старинные, потрёпанные до полной прозрачности и невидимости рисунка, весьма ценные, вывезенные со Старой Земли подлинники, и даже на голографиях рисунков на кальках почти не видно — сплести по ним кружево практически не представляется возможности, и надо просто догадываться по проколам от булавок, что изображено – соответственно, данные Мире голографии будут практически бесполезны для работы.
Лиза за пару минут скопировала в КАМИС’е и отправила Лютому папку с голографиями калек, схем и готовых изделий (почти две с половиной сотни файлов) – на бумагу киборг перенесёт рисунки уже в деревне.
Мира была в полном восторге!
Затем плотно пообедали в музейной столовой – Нина и Змей за одним столиком, а Мира и Лютый – за другим.
И если Лютый ел молча, то Мира всё время спрашивала:
— А зачем в котлетах столько хлеба? А зачем к котлетам из хлеба добавлены макароны? А почему молоко такое жидкое… и… разве это сметана?..
После обеда прошли по крепостной стене, поднялись на колокольню и посмотрели на город сверху – Мира казалась счастливой, всё время спрашивала: «Что там? А там что такое?..», Лютый её голографировал (пока на себя), она охотно позировала… — Нина смотрела на неё и даже слегка завидовала. У этой девочки вся жизнь впереди – и она умеет этой жизни радоваться.
***
По пути к дому зашли в магазин запчастей, где DEX’ы долго выбирали те, что нужны для ремонта скутера и флайера, — и нашли почти всё, что нужно, и недорого.
Потом прогулялись по парку на набережной, посмотрели на фонтаны – и Мира уговорила всех сголографироваться – сначала на Лютого, потом на Змея, поели в кафе мороженого, прошли по центральной улице города – и Мира застыла у витрины универмага. Нина проследила за её взглядом – ярко-синяя блузка в витрине была великолепна! Но и цена – в две её зарплаты!
— Ладно, зайдём к Зосе, и там ты выберешь себе всё, что захочешь… может, и такая у неё есть, но подешевле… к тому же, в этой блузке нет особой необходимости, а вот в планшете надобность есть, тебе учиться надо.
И в том же универмаге Нина купила Мире недорогой, но новый планшет, среднего уровня видеофон и по комму Лютому и Агнии. Из универмага зашли в кондитерскую за тортом — и только после этого, уже в шестом часу пополудни, вернулись домой.
Весь оставшийся вечер Змей с Лютым занимались ремонтом, а Май носил им бутерброды – и ведь сделали!
Видя, как удивилась и явно обрадовалась хозяйка, Змей набрался наглости и попросил разрешения сделать скутеру тюнинг под зелёного дракона, такого, как на татуировке на груди.
— Завтра. Прямо с утра поедешь и сделаешь тюнинг… под дракона.
Мира в это же время выбирала себе обновки из принесённого Зосей баула. Торговка принесла и несколько мужских рубашек и брюк – и Нина заплатила за всё, не глядя.
Вечером все сидели в гостиной за одним столом… почти все – Змея пришлось кормить отдельно, на кухне – и пили чай с тортом. Нина пригласила за стол и Мая с Майей – им было и непривычно, и немного страшно, но ничего эдакого не произошло, просто все пили чай и ели торт.
А чуть позже произошёл очередной сеанс связи с островами, потом Мира позвонила Доброхоту – и все разошлись по своим спальным местам.
***
Утром Змей и Лютый опробовали отремонтированные скутер и флайер – полетали над лесом, — после чего Змей сам нашёл по Инфранету салон, дождался его открытия (в воскресенье салон открывался в пол-одиннадцатого), сам сгонял на тюнинг, но как бы по хозяйскому приказу, под крылатого светло-зелёного дракона.
Счёт пришел просто фантастический! Нина повозмущалась:
— …а зарплата у меня не резиновая!.. Надо уже уметь считать деньги… – высказала DEX’у всё, что пришло в голову, но при гостях сильно ругать не стала и всё-таки оплатила счёт.
Перед обедом позвонил Авель и попросил привезти саженцев:
— …раз уж Змей у вас, мог бы и крыжовника пару кустов привезти… с Вашего разрешения, конечно…
У Нины возникло чувство, что абсолютно спокойный Irien настолько уверен в её согласии, что не спрашивает разрешения посадить кусты, а сразу просит – и даже не просит, а словно предлагает решение давно забытой проблемы – привезти саженцы яблонь и вишни, и ещё пару кустов крыжовника.
Сзади стоящего у дома Авеля был виден Виктор, вернувшийся с обхода островов и явно шокированный таким обращением Авеля к хозяйке. А Авель, упорно не замечая беззвучно орущего на него DEX’а, радостно продолжал:
— …те кусты, с которых мне разрешено было ягоды есть, ещё стоят? Пусть бы Змей их выкопал и привёз… здесь нет крыжовника…
Нина заметила, как отросли за полгода волосы Irien’а – и как он стал походить на эльфа из старого фильма, только лука со стрелами не хватает, а причёска такая же и костюм такой же зеленоватый. И согласилась:
— Покажи Змею, какие именно кусты тебе нужны, он перед отъездом выкопает их. А за саженцами сейчас сходим на рынок.
Липпо стоит на третьей ступени приставной лестницы и расставляет свои колбы на свежесколоченной полке.
Я замечаю, что единственная стена павильона, где нет окон, уже превращена в хранилище его реторт, колб, запаянных сосудов из темного стекла, емкостей с сыпучими и жидкими ингредиентами, обломками минералов, всевозможными держателями, шпателями, ступками с пестиками и склянками с эссенцией и маслами.
Геро тоже вскидывает голову. Он узнаёт меня, и вслед за изумлением подступает тихая, глубинная радость, изгоняет сосредоточенность и окрашивает скулы румянцем.
Пребывание в Лизиньи явно идет ему на пользу. Он заметно окреп, и кожа вернула здоровый, золотистый оттенок.
Но глаза всё равно печальные. Даже та глубинная радость, что набирает силу как подземный огонь, мерцает сквозь ледяную дымку. Там в его глазах остались те самые кусочки мерзлого пепла, несущие в сердцевине проклятие скорби.
Но сегодня я знаю, как их растопить. Я совершила паломничество и раздобыла искру от благодатного огня Бернарда Паломника.
Геро смотрит на меня, но не приближается. Я тоже в некотором замешательстве. Липпо слезает со своей стремянки.
— Хвастаться, конечно, ещё рано, но вот как замечательно все устроилось. Наконец-то у меня будет достаточно места, чтобы высадить моих маленьких…
Он осекается, видит наши лица.
— Ах, я растяпа, balordo! — шлепает себя по лбу итальянец – Я же мальчишкам поручил лягушек собрать! Пойду гляну, вернулись эти poltroni или еще нет. Я им по целому денье за дюжину обещал.
Липпо, пробравшись боком, получив от меня одобрительный взгляд, выскакивает за дверь.
Выражение лица Геро сразу смягчается, все натянувшиеся, подобравшиеся струны, которые неведомый сердечный музыкант готов обратить в аккорд, сразу создают влекущую волну, и он делает ко мне шаг.
Я тоже тороплюсь, даже спотыкаюсь о собственную юбку, иду вперед, но он вдруг замирает, как-то очень растерянно, по-детски, протягивает ко мне руки ладонями вверх и шепчет:
— Я весь в краске, а руки в угольной пыли.
Я опускаю глаза и вижу, что он прав. Он действительно по самые локти перепачкался угольным карандашом, а на рубашке несколько пятен охры и киновари.
— Да, действительно — с деланной серьезностью произношу я и даже преувеличенно хмурюсь, когда оглядываю его руки – Какое неслыханное нарушение приличий! Какое грубое попрание этикета! Ах, сударь, вы ранили меня. Как мне пережить подобное неслыханное оскорбление?
И прежде, чем он успевает возразить, я бережно охватываю его запястье своими пальцами, оплетаю, как изголодавшееся растение, ласково тяну к себе и целую в тыльную сторону пойманной руки. Потом веду губами вверх по предплечью, не заботясь, что угольные пятна остаются на щеках, на подбородке и даже на переносице.
— Жанет… — почти умоляюще произносит Геро.
— Ну вот — говорю я — теперь я тоже в угольной пыли и краске.
И подставляю свое перепачканное лицо, как самое весомое доказательство.
Геро качает головой и улыбается. Потом, уже не раздумывая, крепко меня обнимает.
Я вдыхаю запах его кожи, его волос, его одежды, чувствую легкую пряность пота, горчинку дыма, буйство трав, маслянистый холодок красок, мыльную духоту наскоро простиранного полотна.
Я медленно разгадываю этот многоголосый, многострунный аромат, чтобы причастится и наполниться. Завладеть этим свидетельством его бытия, украсть эту частичку, поместить в себя и прирастить.
Его небритый подбородок царапает мне висок.
— Нравится тебе твоя ссылка?
— Очень нравится, но я помню и про башню.
— Про какую башню?
— Высокую, с тройным рвом, бастионом и единственной комнатой наверху.
Я закидываю голову, чтобы видеть его, изучить выражение его глаз, трепетную улыбку, ласковую серьезность, уловить скрытую печаль за наигранной шуткой.
Я знаю, он старается, он очень старается преодолеть тот паутинный чердачный соблазн и выбраться из липкой, манящей топи бесчувствия.
Скользкие, ползучие растения с шипами, мелкими коготками по краю узких, жестких листьев, цепляются за одежду, впиваются в кожу, обволакивают и тянут. За ними длинные, словно щупальца, вязкие тени, отростки того нависающего над ним чудовища вины и сожалений.
Тени расщепляются в едва видимые нити, проникают в мысли и чувства, отравляют, запугивают. А он сдирает их, как налипшую паутину, пытается протереть глаза от тех же ядовитых жгучих ворсинок.
Но ему трудно. Он ведет этот бой один, и никто не может ему помочь.
— Вы обещали меня в ней запереть — продолжает он с печальной нежностью.
— Да, помню. Обещала. Но я так же обещала разделить с тобой это заключение. И от своих слов не отказываюсь. Я готова сделать это.
— Но башни еще нет.
— Да, увы, башни еще нет — притворно вздыхаю я – А то как было бы прекрасно отгородиться от целого мира, смотреть в твои глаза, говорить с тобой, говорить обо всем, о самом важном и великом, и самом незначительном, по ночам слушать шум набегающих волн, шорох гальки, крики чаек, а по вечерам зажигать огромный, круглый, хрустальный фонарь, чтобы он служил маяком заблудившимся кораблям. Разве я не говорила, что башня будет на берегу моря?
— Нет.
— Вот говорю.
Геро вновь улыбается, затем вывернув полу своей сорочки, теплой от соприкосновения с телом, жестковатой изнанкой начинает осторожно стирать угольные разводы с моего лица. Наверно, он именно так, бережно и умело, умывал мордашку своей дочери, когда та, чересчур увлеченная, перемазывалась вареньем.
Господи, Мария! Я же здесь, чтобы сказать ему…
— Геро, любовь моя, сердце мое, я должна тебе признаться…
Рука его замирает. В глазах мелькает тревога, но ещё светлая, без горечи. Он скорее волнуется за меня, чем за грозящие ему последствия. Я сразу трясу головой.
— Нет, нет, не тревожься. Новость хорошая. Очень хорошая. Замечательная. Это даже не новость, это чудо! Честное слово. Я обещала тебе чудо! И вот чудо! Но сначала я буду просить у тебя прощения.
Геро не отвечает и не задает вопросов. Он слегка удивлен, но и тревога, как легкий бриз. Он ждёт.
У меня слабеют колени, и кровь стучит в висках. Я оглядываюсь, чтобы найти исповедальню. Наконец, замечаю два табурета, которые Липпо оставил у своего научного алтаря.
— Вот, пойдем сюда. Мои силы на исходе. Оказывается, и у королевских дочерей бывают приступы слабости.
Геро берёт меня плечи и заглядывает в лицо. Тревога уже настоящая.
— Жанет, что с тобой?
— Я немного переволновалась. Это пройдет. Вот, сядь со мной рядом.
Геро бросает на земляной пол кожаный мешок не то набитый листьями, не то старым пергаментом, и садится у моих ног.
— Сначала я должна тебе признаться.
— В чем? – осторожно спрашивает он.
— Прежде всего в том, что люблю тебя.
Геро сразу смущается. Он всё ещё не в силах принять истину, что достоин любви. У него всё ещё возникает подспудное желание оттолкнуть, отстранить мои слова, как незаслуженный приз, который вручили по ошибке или в результате обмана.
Он всё ещё ждет окончания игры, когда на смену нежности и заботе, придет настоящая, реальная жизнь, вступят в силу непреложные правила вселенского законодательства, когда я, наконец, поведу себя так, как эти правила предписывают, обращусь в знатную, высокомерную даму, и тогда возобновятся мучительные, но привычные для него отношения между этой знатной дамой, сошедшей с высот, и безродным, зависимым от её милостей, любовником.
— Я знаю, Жанет — тихо отвечает он – Ты просила меня никогда в тебе не сомневаться, и я не сомневаюсь. В чем бы ты не пожелала признаться, я верю тебе. Верю в твою искренность, в твою любовь. Я знаю, что даже если ты и совершаешь ошибки, то не от потребности умножить боль, а по неосторожности, от порывистости, от нетерпения достичь цели.
Я закрываю лицо руками.
— О Господи, Геро, своим великодушием ты вонзаешь мне в сердце тысячу кинжалов.
— Прости, я не хотел, я буду молчать — говорит он растерянно — но я всегда пребывал в уверенности, что любовь предполагает доверие и прощение. А если нет, то какая же это тогда любовь? Это уже что-то другое.
— Да, да, ты прав. Доверие. Именно доверие! – чуть не выкрикиваю я – В том-то и дело. Ты веришь мне, а я? Я достойна твоей веры?
Геро глядит чуть искоса. Мне кажется, что его больше занимает оставшийся на моей скуле угольный развод, чем мое признание.
— Что же вы такое натворили, ваше высочество? Вы меня обманули? Вы не королевская дочь?
— Ох, лучше бы так. И ещё подданная мавританского короля и беглянка из его гарема.
— Как занимательно! – улыбается он.
Да, так и есть, он вновь отождествляет меня с дочерью. И даже не думает тревожиться или сердиться. Чего ждать от маленькой глупой девочки?
И я, будто подыгрывая, уже тру глаза, как это делает Мария. Набираю в грудь побольше воздуха.
— Помнишь, ты назвал мне одно имя. Имя старой кормилицы и няньки. Помнишь? Ты просил меня её разыскать. Наннет.
— Да, помню. Его лицо застывает.
— Так вот, я её нашла.
Он сразу как-то выпрямляется, будто ему нужна готовность, натяжение в мышцах, если придется бежать, спасаться или наоборот, противостоять и бороться.
— Нашла?
— Да.
— И… что же? Вы с ней говорили?
Этот переход на «вы», на вежливую придворную отстраненность, всегда выдавал крайнюю степень волнения. С лица Геро начинает сползать румянец. Обесцвечиваться, вянуть.
— Да, я с ней говорила. Перл нашел её, там в том доме на улице Сен-Дени, и устроил нам встречу. В маленькой часовне. Помнишь, мы сидели с тобой на лестнице, и я тогда просила тебя во мне не сомневаться. Мы ещё держались за руки. Вот так.
Я беру его руку, переворачиваю ладонью вверх и как в тот вечер, когда любовалась его затененным лицом, этой причудой кьяроскуро, опускаю сверху свою и тянусь пальцами до полного совпадения.
— Я помню — чуть слышно подтверждает он.
Но брови уже скорбно сходятся, закладывая тонкую ниточку, скорбную ранку.
— Я как раз вернулась из той часовни. И… я приняла решение.
— Какое?
Губы Геро становятся сухими. И голос снова как шелест.
— Решение нелегкое, непростое, и в чем-то даже… в чем-то даже преступное. Но тогда мне это казалось необходимым. Единственно правильным. Я решила скрыть от тебя все, что я от неё узнала. Скрыть на время, до определенных событий, или… если придется, навсегда.
Глаза Геро будто проваливаются, их темные бездонные глазницы сразу начинают зарастать ликующей черной паутиной, а на ресницы будто снова сыплется пепел.
Но он не отнимает у меня руки, не отталкивает, не бежит, не проклинает. Он слишком быстро все понимает.
— Это было… так страшно? Ты не могла мне рассказать, потому что это было… Как она умерла? Скажи мне! Она… она страдала? Скажи, я выдержу. Я смогу это вынести. Я справлюсь. Ты же знаешь, Жанет, у меня хватит сил. Я не сойду с ума, не закричу. Я знаю, что значит боль.
— Нет, нет, милый, подожди. Ты не о том меня просишь.
Но Геро не слышит.
— Тебе не нужно оправдываться. Я понимаю. Ты не хотела, чтобы я знал правду, страшную правду. Ты опасалась за мой рассудок, за мою жизнь. Но мой рассудок выдержит, на его долю выпало немало невзгод, но он достаточно крепок. Не надо меня щадить.
Как иллюзорны, как тщетны были все его усилия скрыть свою пылающую, гудящую боль. Как упорно и отчаянно он пытался нарастить эту тонкую, заживляющую корочку над гремящим водоворотом боли.
Крошечное смещение, и вот эта боль, этот ураган, этот кровоточащий обжигающий Нот, которого освободили ради будущего потопа, вырывается с ликующим посвистом, разметав в щепы жалкие, пустые предосторожности.
Как же я обманывалась, когда уверяла себя, что мне удастся его излечить и сделать счастливым, даже если девочка не будет найдена. Это всё равно, что прикрыть вулкан черепичной крышей.
Геро и сам чувствует это разрушающее действие, град летящих камней, вперемешку с извлеченными на поверхность костями, даже одуряющий запах развороченной земли, с которой он сам может смешаться, если уступит.
Его начинает бить дрожь. Я охватываю его голову обеими руками, закрываю его затылок, будто на него действительно могут обрушиться невидимые удары.
— Нет, милый, нет, не торопись, выслушай меня. Я совсем другое хотела тебе сказать.
Но Геро пытается вырваться.
— Не щади меня — повторяет он – Я не хочу быть трусом. Я не буду прятаться. Я видел лицо смерти, она не раз приходила ко мне, я знаю ее приёмы, её ухватки, я не боюсь! Я должен знать. Это моя вина, моя ноша. Мне её нести, не тебе. Это слишком великодушно с твоей стороны оберегать меня от последствий моих же собственных преступлений. Но ты должна открыть мне правду.
— Нет никаких преступлений.
Я обнимаю его ещё крепче, чувствую, как он содрогается.
— Я вовсе не смерть и страдания от тебя скрывала. Милый мой, единственный. Я скрывала от тебя чудо. Чудо! Твоя дочь жива! Жива!
Он засмеялся, смеялся долго, нервно, затем умолк.
Кажется, Света дала ему пощечину, или я путаю что.
Точно помню, мы постояли так довольно долго, не разговаривая, только обмениваясь взглядами.
Затем Макс ожил, решительно отправившись к себе, и тем самым, вытаскивая нас всех на свежий воздух, морозный воздух казахстанской степи, обжигающий легкие.
Мы шли медленно, приходя в себя, Вася оглядывался на нас, будто прикидывая, кто же полетит.
Но ничего больше не сказал в тот день.
На другой я его не видел, он сказался приболевшим, впрочем, нас всю следующую неделю бил колотун.
Только когда возобновились тренировки, по обновленной программе, немного отпустило.
Ненадолго, новая авария, казалось, перечеркнула разом все наши надежды.
Помню, Света занемела разом, глаза ее остекленели, я подал руку, как сейчас, когда сходил с трамвая, чисто машинально, она так же машинально ответила мне.
Взглядами мы с ней не встретились, я попытался посмотреть в глаза Максу, но его взор был так же прикован к руке.
Что тогда, что сейчас.
Будто ничего и не было, будто все было только что.
Мы с ним никогда не дрались из-за Светы, ни тогда, ни позже, находили другие поводы, но, быть может, подсознательно давая выход накопившемуся, все же считали именно ее причиной раздоров.
Может быть именно поэтому, Макс тогда отпустил ее ко мне – «жить во грехе», – как она сама это назвала?
Или в самом деле больше не мог любить слишком близко, как признался потом.
Как оба сказали потом – не мне, Васе, через него, лучшего друга, я узнавал, что происходит в нашем треугольнике.
Мы с ним довольно быстро сошлись – две противоположности, отчего-то пытающиеся найти друг в друге некую общность.
Не знаю, что именно увидел во мне, что позволило мне стать другом, другое дело я: Вася у нас был исключительностью в любом смысле: мягкий, отходчивый, душевный, никогда ни с кем не схватывался, все решал миром, изыскивая такой способ, чтоб противнику не было постыдно согласиться, охотнее других делился, что для детдомовцев довольно сложно принять – да, мы не делили на свое и чужое, но что-то, не принадлежавшее тебе, надо либо выклянчить, либо отобрать.
С ним просто в удовольствие дружить, пусть в последние годы он и сидел на голой пенсии в шесть тысяч и смущенно просил взаймы, понятно, что без отдачи; впрочем, о чем это я?
К Васе просто тянулись, как к чему-то светлому, странным образом появившемуся в нашем темном мире, наверное, в те годы с той же охотой устремлялись только к недостижимому коммунизму.
Эртис подхватил безвольное девичье тельце и быстро побежал к западной башне. На выходе из основного крыла замка его привычно тормознула стража, демон буркнул что-то о последствиях бала и расторопные стражники расступились. Они прекрасно знали, что такое повелительский бал.
Мила продолжала всхлипывать на его плече, придерживаемая крепкими руками. Девушка затихла лишь на секунду, когда ее телохранитель подпрыгнул и взмыл в воздух, работая мощными лазурными крыльями. Выглядело это необычайно красиво, но все же не разгоняло ту мрачную атмосферу ужаса и гадливости, навеянную извращенным балом. Девушка потерла покрасневшие глаза — залившие их слезы не давали ничего рассмотреть.
Впрочем, и без слез ничего не было видно. Расплывчатые силуэты зданий, город за замком — большой и шумный, кто-то летит невдалеке, кто-то перекрикивается так, что слышно даже высоко в небе, что-то везут на скрипучей телеге… Мила сощурилась, но едва смогла точно рассмотреть городские ворота, крохотную расплывчатую телегу, животное, похожее на мифического единорога… Она в который раз пожалела, что вся великолепная магия этого мира для нее бесполезна. Ей не вернут зрение, она не вылечится никогда, она никогда не будет сильной и привлекательной здесь. И от осознания этого стало так горько и безнадежно, что она снова позорно разревелась.
Демон повернул, притормозил и аккуратно опустился возле входа в башню. Залететь в окно теперь возможности не было — сам же наставил заклинаний, активировать амулет нечем — руки заняты Повелительницей. Не хвостом же… Эртис прикинул перспективы срабатывания амулета и защитных заклинаний от тычка хвостом, хмыкнул и вошел внутрь, не опуская свою ношу на землю. Да и вряд ли она устоит — очень уж замученной и усталой выглядела Милана.
Встретила их растревоженная Лэртина — уже близился закат, а ее гулен все не было. Демоница всплеснула руками, подхватывая зашатавшуюся человечку, и запричитала:
— Ну что же это делается такое, а? Довели бедную девочку чуть не до обморока! Сволочи проклятые! — она быстро стащила с Милы праздничное помятое платье, натянула на девушку ее излюбленную пижаму и принялась сооружать поздний ужин.
— Я не хочу, — вяло запротестовала Мила, рассматривая обилие еды на столе и проглатывая скользкий тошнотворный ком. Ей не то что есть, дышать не хотелось. Дурман в голове после короткого полета выветрился, но память-то осталась! И теперь мерзостные воспоминания норовили довести ее до помешательства. Эти демоны… они… действительно совокуплялись все вместе, в одном зале, напившись всякой дряни и накурившись тех самых палочек. И ей предлагали делать то же самое!
От волнения и переживаний разболелся резаный живот. Мила печально покачала головой на предложение своей служанки и тихо попросила:
— Можно мне лекарство? — указывая рукой на болящий живот. Вроде уже и два месяца прошло, а болит периодически, зараза. И иногда ноет перед дождем… В таких случаях ей давали очередное творение серебристого лекаря и девушка быстро засыпала.
Вот и сейчас добродушная Лэртина засуетилась, дала отмашку парням подкрепляться тем, что она натащила из кухни, а сама принялась колотить лекарство из запасенных порошков. Хорошо, что Зэриан их оставил и хорошо, что девушка понимает их важность. Демоница хмыкала, недовольно кривилась, высыпая из дозировочного пакетика синий порошок, больше похожий на муку, в маленькую чашку, добавляла воду и думала горькие думы.
Не повезло их Повелительнице, очень не повезло. Кто-то хотел ее уничтожить таким извращенным образом, и этот кто-то не остановится на первой неудаче. Ведь и так было понятно, что не знакомый с обычаями демонов человек где-то в чем-то облажается. Только расчет был на то, что облажается человек на пользу вызвавшего его на бал. Но вот кто этот вызвавший — очень большой вопрос…
Женщина вбросила в чашку щепотку зеленого порошка-успокоительного, размешала ажурной ложечкой и подала напиток Миле. «Бедная девочка» — вот все мысли, которые метались в светловолосой голове демоницы. «Эк ее замучили, прямо лица нет. Бледная, с синими трясущимися губами, хотя тут как бы не холодно…»
Смотреть на горе-Повелительницу было жалко. Тощая девчонка сжимала в руках теплую чашку, прихлебывала лекарство и роняла крохотные слезинки на пижаму. Лэртина выдохнула, будто собираясь прыгать прямо в бездну, и присела возле подопечной. Человечка еще больше сжалась в комок, слезы потекли горохом.
— За что они так? Почему? Я ведь им ничего не сделала, — всхлипывала она, трясущимися руками придерживая чашку. — Я никому не мешала! Никого не трогала! Просто жила там, куда отправили…
Служанка гладила по голове свою Повелительницу и печально вздыхала.
— Я не знаю, за что. Здесь нет такого понятия «За что-то»… — задумчиво протянула женщина, забирая чашку, поскольку трясущиеся руки девушки могли ее выронить в любой момент. — Здесь все решают властьимущие. Им захотелось тебя унизить, они это сделали. Им захотелось тебя вызвать — вызвали. Если им захочется тебя убить — они убьют. И будут дальше пировать и трахаться, как ни в чем не бывало. Помни, здесь ты сама должна о себе заботиться. Никто не придет и не поможет. А теперь пей и иди спать.
Мила покорно отпила глоток теплого напитка. Не горький, скорее, чуть кисловатый со вкусом каких-то трав. Лэртина была права — в этом мире никто никому не нужен. Здесь нет полиции, которой можно пожаловаться, только стража, всецело преданная Повелителю. Здесь нет судов и присяжных — каждый лорд сам себе закон. Здесь нет каких-то высших инстанций, нет других государств, в которые можно было бы сбежать, будь у нее такая возможность.
Девушка зажмурилась от страха, только сейчас осознав, каково это — целая планета озабоченных демонов, которые только то и делают, что дерутся, трахаются, рождаются и умирают, периодически еще выполняя какие-то полезные функции типа сбора урожая и разведения домашних животных. Все жители планеты — демоны. Они не делятся на расы, не разбиваются на религиозные группы, воюют только за драгметаллы и женщин. Иногда женщины воюют за мужчин. И все. Здесь нет тайного подполья, борющегося за какие-то мифические свободы — зачем? Они и так свободны. Свободны подчиниться или умереть. Свободны сделать выбор между смертью и смертью. Их полностью и абсолютно устраивает такая жизнь, ведь эти демоны просто не знают, что может быть что-то иначе. испокон веков так было… и будет.
И это было по-настоящему страшно. Но ведь в романах все не так! Всегда были те, кто хотел настоящей свободы, кто мечтал осчастливить весь мир, кто хотел подарить людям радость… Люди… Именно люди и писали эти романы. Писали с людей, поскольку никаких других примеров у писателей не было и быть не могло. А у демонов совсем по-другому. Им не нужна свобода, потому что ее некуда девать. Им не за что бороться, потому что бороться некому и не с чем — всех устраивает такая жизнь. Революция? Ох, как смешно! Какая революция? Кто будет воевать? Лорды? Их прекрасно устраивает сложившаяся система власти. Простые крестьяне? А зачем им революция, если им все нравится? Простой демон, наверняка, делает то же самое, что и лорд, только в меньших масштабах. Вместо гарема — одна-две жены или жена и любовница; вместо стражи он сам и его семья, вооруженная до зубов; вместо унижений подчиненного наверняка колотит жен и детей… Вот и зачем ему что-то менять, терять, тратить свои силы и энергию на войну, если ему хорошо? Если такой уклад был испокон веков и будет еще тысячи лет? А значит, выхода нет…
Мила так крепко задумалась, что не заметила, как допила свой напиток, отставила чашку, да так и заснула прямо в кресле, скрутившись в комочек…
Демоница грустно покачала головой. Еще одна мученица в этом мире. Жалко, что нельзя открыть портал и запихнуть девчонку обратно. Хотя… Крезет вон помнит все ингредиенты, мага-заклинателя можно где-нибудь найти за хорошие деньги… Другое дело, есть ли девочке куда идти и сможет ли она точно попасть именно в свой мир? Ведь нужен совершенно точный расчет… Но это все фантазии. Лэртина одернула себя, оглянулась на довольно уминающих поздний ужин парней и деловито зашуршала на кухне в поисках успокоительного для себя. Что-то нервишки пошаливают… Надо выпить и отнести Повелительницу в постель, нечего спину портить сном в кресле.
— Ну и как тебе первый бал? — поддел телохранителя Крезет, раскупоривая бутылку дешевого вина.
— Дерьмо! — отмахнулся Эртис, прикрывая рукой бокал. — Мне не лей, я уже, кажется, на год вперед нанюхался и вино не лезет.
— Смотри сам, — хмыкнул слуга и наполнил свой бокал. — Приставал к вам кто? — хитро прищурился и отпил, посматривая на лазурного демона сквозь полуприкрытые веки.
— Да задрали! — раздраженно рыкнул Эртис и смущенно примолк под возмущенным взглядом Лэртины. Продолжил уже гораздо тише, едва увернувшись от кухонной тряпки: — Все приставали, кому не лень было. И бабы, и мужики… Никогда не думал, что бал будет именно таким. А еще мой не состоявшийся наниматель наговорил гадостей…
— Это кто такой был? — Крезет сделал вид, что смотрит в темноту за окном, на самом же деле внимательно наблюдая за Эртисом. Парень стушевался и опустил глаза.
— Лорд Самрин… — поморщился демон и зажевал горе нарезанными дольками фруктов. — Та еще скотина…
— О! — слуга многозначительно поднял указательный палец. — Это ты верно подметил, скотина он преизрядная. Хорошо, что ты к нему не нанялся. Поговаривают, по жестокости он переплевывает Повелителя. Ведь если бык прямо кидается на тряпку, то змея ждет подходящего момента, чтобы ужалить…
Эртис смолчал, делая вид, что полностью поглощен едой в своей тарелке. При этом он не глядя ел фрукты вперемешку с мясным рулетом, практически не ощущая вкуса. Произошедшее сегодня хорошо так выбило его из колеи, напоминая, что вообще-то работа телохранителя — это не просто сладко кушать и много спать, сидя возле тихой подопечной. Это еще и опасность, покушения, заговоры, интриги, и он самолично влез во все это дерьмо по самую макушку. Повелительница из девушки никакая, все лорды это прекрасно знают, а значит…
Значит, любой, заинтересованный усадить свою задницу на трон, начнет с нее. Все прекрасно знают о проклятии на Повелителе. Все знают срок его лечения — десять лет. И их задача — уничтожить якорь Аркала — его жену — до окончания этого срока. Нет Милы — умрет Аркал. Умрет Аркал — и начнется заваруха. Ведь далеко не факт, что его первый сын сядет на трон. История демонов знает немало случаев, когда Повелителем становился тот, кто вовремя уничтожил всех соперников, даже если он сам никакого отношения к первоначальному роду Повелителей не имел.
Ведь на самом деле и Аркал и его предки были далеко не изначальными Повелителями. Они просто оказались в нужное время в нужном месте, были самыми сильными в тот момент и убирали своих конкурентов всеми возможными способами. Вот и все. Умри Аркал — начнется свара похлеще, чем в змеином гнезде. Сцепятся все со всеми — старые и молодые, знатные, не знатные, посторонние и пришлые. И немалую роль сыграет в этом всем гаремный гадюшник и море бастардов…
Эртис уронил голову на стол, подражая Миле, но его Лэртина на ручки не брала и в постель не укладывала. Демоница просто буркнула что-то про охрану-алкоголиков и удалилась на негласно объявленную женскую половину покоев.
18 июня 2442 года. Развалины Старого Города. Вечер.
Ших не переставал удивляться. Всё-таки внешний мир существует! Свободные стихсы, живущие здесь уже много лет, во многом превосходят его собратьев. Правда, их меньше, чем в биоареале — по крайней мере, до момента повального вымирания. Но, главное, они видоизменились под давлением внешних условий — приходилось выживать.
Ших и его соплеменники сравнительно легко нашли общий язык со свободными стихсами несмотря на то, что их речь существенно отличалась. Во-первых, диапазон у местных был гораздо шире, чем у выращенных в неволе. Сиплые ноты в верхнем регистре без проблем дополнялись низкими тягучими звуками. Определённо, это следствие адаптации к неприятному климату, горячему и сухому. Местная речь казалась стихсе биоареала примитивнее и грубее по звучанию. Во-вторых, словарный запас свободного племени во много раз превосходил привычный Шиху, прежде всего, за счёт сравнений. Да и не могло быть иначе, ведь в замкнутом пространстве биоареала сравнения ни к чему. Но в интонационной вразительности стихсы оттуда могли легко обойти любого местного.
Но словарным запасом и произношением различия не ограничивались. Физически Ших и те, кому удалось выжить, были гораздо менее развиты, чем их свободные соплеменники. Несмотря на отсутствие травм, их крылья оказались слабее и менее приспособлены для маневрирования в воздухе, а реакция не такой молниеносной, как бы хотелось. Зато местные не могшли похвастаться таким же острым зрением. Именно поэтому Краш предложил Шиху отправиться сегодня на охоту.
— Сегодня возле мёртвых тел соберётся много насекомых. Нам надо хорошо охотиться, чтоб делать запасы. Скоро появятся новые стихсы. Если еды будет достаточно, многие из них выживут. Всё-таки хорошо, что эхол привёз вас так вовремя. Мужчины смогут позаботиться о своих семьях.
Ших вспомнил, что где-то там лежит сморщенный комочек, который был когда-то Стиу. Сини выжила — это хорошо. Но теперь для танца жизни придётся подбирать третьего. Это можно оставить на потом, когда Сини окрепнет.
— Хорошо, Краш. Я буду с тобой на охоте. Я буду смотреть для вас. Я хочу научиться заботиться о семье. А как вы нашли общий язык с загонщиком… этим… эхолом?
— Он понял, что мы разумны. Когда-то он защищал существ, которые жили глубоко в воде. Он знал их звуки в нижнем диапазоне и общался с ними. Эхол помог выжить первым из нас. Помог выбрать и наладить кое-что в помещении. Потом привозил ещё стихсов, иногда только мёртвых, иногда — не только. Другие эхолы, которые не умеют общаться с нами и не понимают, что мы разумны, также не видят, когда мы ещё не совсем мертвы.
— Но ведь другие… эхолы, которые приходили кормить нас там, не делали нам ничего плохого. Напротив, они оберегали нас, создавали идеальные условия для жизни.
— А вы всё-таки умирали. Они не понимали, что вы разумны. Эхолы никогда бы не выпустили вас наружу, пытаясь уберечь от опасностей. Вы умирали оттого, что были заперты.
Раньше Ших никогда и не думал об этом. Пока беспричинная смерть плотно не взялась за его соплеменников. А потом рассуждать было некогда.
18 июня 2442 года. База «Сахара-Атлантис», хранилище. 19:43
Симилис был готов разобрать экзокона по винтикам. Ну почему у них не предусмотрена хотя бы примитивная мемокарта? На изучение паспорта и зондирования каждого узла в порядке убывания ушло уже несколько часов. Единственным весомым мемовсплеском был низкочастотный аудиоряд — голос древних морских животных. И всё. На запрос, где биоутиль, он повторял неизменное: «Их уже нет».
Единственная зацепка — путь к Старому Городу, информацию о котором обнаружил БОС-Л в узле-маршрутере у робота-уборщика. Большой Логик принял и утвердил решение отправить экспедицию в количестве трёх единиц — Симилиса 15–28-Л и двух экзоконов — для доставки биоматериала и дальнейшего его исследования. Приказ был безапелляционно конкретен, требовал скурпулёзного исполнения и не предполагал других вариантов развития событий.
20 июня 2442 года. Развалины Старого Города. Ночь.
Ших слушал и смотрел. Хотя его слуховые пластины по чуткости вряд ли превосходили аналогичный орган местных. К тому же условия слишком отличались от привычной ему скупой однородности. Любой звук, любой шорох порождал дробящееся эхо, да такое, что Ших поначалу затруднялся определить место первоначального источника звука.
— Ты ещё научишься, — успокаивал его Краш, — сейчас для тебя главное — смотреть. Пока не будешь готов, ни в коем случае не нападай: разорвут.
В помещении, где эхол сгрузил мёртвые тела, свет отсутствовал. В воздухе ощущалась влага и неприятный запах затхлости: дышать и говорить было немного легче, но как-то совсем не хотелось. Казалось, что пьёшь ужасно загрязнённую жидкость. Краш объяснил: в глубине постройки действительно находятся резервуары с водой. Именно там и располагается основная колония насекомых. Это место интересно стихсам исключительно как охотничьи угодья, ту воду пить нельзя.
— Тихо, — Краш насторожился и махнул рукой в сторону одного из коридоров. Странно, Шиху показалось, что звук идёт из противоположной стороны. Обратил внимание, как его новый друг прислушивается: держит голову вполоборота к источнику звука, при этом слуховая пластина со стороны коридора немного больше опущена, чем противоположная. Попробовал и сам сделать так же, поочерёдно поднимая то одну, то другую. Теперь он ясно различал, откуда идёт звук.
— Ты что-нибудь видишь? — спросил Краш. Ших сосредоточился на проходе. Понемногу стал замечать одиночные движения, сразу сообщил об этом.
— Это разведчики, — Краш вскинул крылья наизготовку. За ним последовали остальные. — Смотри, когда их будет уже много, но уровень в проёме ещё не поднимется, словно течёт сплошной поток. Тогда подашь нам знак.
Ших свистнул утвердительно и принялся смотреть ещё внимательнее. Как только пол сплошь укрыли бегущие насекомые, он похлопал рукой по плечу Краша. Тот бросился к проходу, издав резкий, пронзительно высокий вопль. За ним последовало несколько самых крепких стихс. Ших видел, как они поочерёдно бросались в самое узкое место проёма и выхватывали по две довольно крупных особи. Отрывали им головы на лету. Сложность состояла в том, что надо было разрубить поток и обратить в бегство тех, кто ещё не достиг помещения. Для этого охотники должны двигаться один за другим с минимальным интервалом, но размер проёма заставлял их действовать очень осторожно и слаженно, чтобы не столкнуться. Ших испугался, представив последствия. Теперь понятно, почему Краш так настоятельно советовал оставаться на месте и ни в коем случае не ввязываться.
Тем временем главной ударной группе удалось разъединить поток насекомых и блокировать проём. Тогда за работу принялись остальные. Каждый в своём секторе ловил мечущихся членистоногих и складывал обезглавленные тела в специальную поясную сетку. Ещё одна группа стихсов ждала на выходе. Они собирали и доставляли полные сетки в помещение, где обосновалась их стая. Насекомые метались в поисках выхода, но были и такие, которые жаждали только одного: насытиться. Добравшись в тот угол, где лежали тела стихсов, начинали рвать и поглощать мёртвую плоть, причём абсолютно без разбору, своих ли соплеменников, чужаков ли. Таких насекомых было большинство. Стоило кому-то из стихсов поймать одного, как на его место выдирался другой, принимаясь жевать голову своего предшественника. Ших не смог бы такого даже представить. Краш опустился на карниз рядом.
— Попробуй охотиться, если хочешь. Ничего сложного: главное, одним движением оторвать голову, — Краш потряс полной насекомых сеткой. Некоторые ещё рефлекторно шевелили конечностями.
— Нет, я в другой раз, — ответил Ших сухо. Слишком много впечатлений навалилось на него во внешнем мире. Краш это понял.
20 июня 2442 года. Развалины Старого Города. 03:56
У старого крытого водоотстойника Симилис зафиксировал движение. Судя по всему, там уже вовсю пировали насекомые. Если Большой Логик правильно идентифицировал остаточную информацию из узла экзона-утилизатора, тела крылаток должны быть именно там. Симилис в сопровождении техпомощников направился туда. У входа он приказал включить прожекторы, чтоб ярким светом отогнать падальщиков. Экзоконы подчинились.
То, что они обнаружили внутри, никак не вписывалось в утверждённый план действий. На земле развернулось самое настоящее побоище: разодраные членистоногие, их головы, панцыри. Но было ещё что-то…
Симилис отметил высокий звук, скорее, свист, который постоянно присутствовал в биоареале. Некоторое время его рассматривали как средство коммуникации крылаток, но так и не доказали, что это свидетельствует об их разумности. Крылатки? Здесь? Каким образом они сумели выжить? Всё это требует подробного изучения и предметных доказательств.
В одном из углов ангара были свалены остаттки тел. Вряд ли там можно добыть необходимый для лабораторных исследований биоматериал. Насекомые уничтожили практически всё —своих и чужих вперемешку. Оставались лишь кости да хитиновые панцири. Послышался низкий тягучий звук. Симилис отметил, что он напоминет скачанный им из древнего аудиофрагмента, но звучит более витиевато. Сзади погасли прожектора одного экзокона, потом — второго. Тогда из-за колонны показалось несколько крылаток.
20 июня 2442 года. Развалины Старого Города. Ночь.
Краш приказал затаиться. Во-первых, яркий свет — не слишком приятное зрелище. А во-вторых, и это главное, они не знали, с какой целью прибыли сюда эхолы. Знакомы ли они, безопасны ли? К этому времени охота уже закончилась. В помещении оставалась лишь замыкающая группа стихсов. Сначала они склонялись к тому, чтоб выждать. Но это могло быть ещё опаснее, чем обнаружить своё присутствие. Надо предупредить стаю. Не то они решат, что группа подвергается опасности со стороны насекомых, и вышлют поддержку. Нельзя преждевременно обнаруживать место стоянки стаи.
— Я знаю этого, он всегда кормил нас в биоареале, — высвистел Ших. — Он неопасен, я уверен.
На свой страх и риск Краш пустил низко звучащую трель — приказ убрать свет. Второй эхол, а за ним и третий, подчинились. Определённо, они были знакомы и неопасны. Но почему не реагирует первый?
— Почему первый не послушался? — спросил у друга Краш. Тот только в недоумении поджал слуховые пластины. — Ты сможешь найти с ним общий язык?
— Раньше мне этого не удавалось. Быть может, в этих условиях…
Краш приказал выдвигаться. Когда группа уже была в поле досягаемости первого эхола, Ших выступил вперёд, подлетел и попытался сесть к нему на плечо. Загонщик поднял вверх руку, как он обычно это делал в биоареале. Притушил прожекторы. Позволил крылатке сесть к себе на ладонь. А потом металлические пальцы туго сомкнулись вокруг торса стихсы, едва не повредив крылья. Ших пытался вырваться, изворачиваясь и визжа. Безуспешно.
***
Симилис 15–28-Л скомандовал отлавливать крылаток и закрывать в контейнеры для биоматериала. Ему во что бы то ни стало надо предоставить пробу для исследований. Это даже лучше, что они живые: можно пронаблюдать за функцией мозга перед препарацией. Большой Логик должен убедиться в их разумности! Тогда встанет вопрос о контакте, обучении и дальнейшем использовании мыслительных функций пвсей опуляции или её отдельных особей для дальнейшего развития цивилизации на планете. Восстановление биосферы, ноосферы, но, в первую очередь, цикличной гармонии существования. Поставленная четыреста лет назад и казавшаяся невыполнимой задача наконец-то будет выполнена.
…Почему они не двигаются? Экзоконы впервые отказались подчиняться. Симилис повторил приказ. «Невозможно, они разумны», — поступил ответ от того, кто занимался утилизацией. Так это по его допущению здесь находится целая колония крылаток, о которых БОС-Л даже не уведомлён? Симилис повторил приказ, обращаясь ко второму экзокону. Реакции не последовало. Он услышал глухой протяжный звук в нижнем регистре — и резкий удар в затылочный узел заблокировал мемокарту и все основные нейроцепи главы группы. Куратор первого уровня Симилис 15–28-Л остался неподвижен. Сейчас он мало чем отличался от своих подчинённых. Более того, теперь он был пригоден разве что на запчасти техобслуге.
Эпилог
Ших наблюдал с карниза, как молодые стихсы суетятся возле эхолов. Оно и неудивительно: кто откажется от мягкого лакомства из биоареала после жёстких узлов и волокон насекомых? Роботы бывали здесь часто, но в сезон спаривания отмечалось особенно много желающих запастись вкусненьким для молодых самок. Да и новорожденные стихсы на такой пище росли сильными и развивались быстрее.
Эхолы сумели убедить своего вожака не трогать стаю. Они даже ненавязчиво помогали — постепенно вокруг места их обитания поднимались пока ещё невысокие, но убиравшие свет, живые… Многие называют их «колоннообразными», но это неправильно. У Шиха пока не было нужного слова, но он его обязательно придумает. Он вообще любит играть в слова. С тех пор, как его сознание перестало ограничиваться скудным биоареалом, он не мог насытиться новыми знаниями. Ему как никогда хотелось дышать. Тем более что воздух в последнее время становился немного прохладнее и наполнялся влагой. Теперь он понимал, что вымирание его семьи и других стихс в запертой комнате было естественным и неизбежным. Изголодавшийся по краскам, звукам и действиям мозг стихсы просто впадал в спячку, а за ним и засыпало и тело. А потом приходила смерть. На свободе же его соплеменники живут. Выживают. Им некогда искать причины, чтобы дышать — они заняты охотой, поиском еды и воды, охраной стоянки.
Что больше всего радует — стая увеличивается. Стихсы умирают реже, чем раньше. Эхолы учатся общаться, но пока говорят о непонятном. Краш позволил им взять нескольких мёртвых стихсов. Почему бы и нет? Ведь они оставили своего в этом жутком месте Шихового пленения. Говорят, что он мёртв. Хотя он всё так же стоит. Говорят, что они все мертвы, хоть и движутся. Их такими сделали, они не рождаются, а воссоздают себя из себя же. Пока Ших не разобрался во всём, но это дело времени. Вокруг ещё столько интересного!
После перехода Замка на Шаалу, встал острый вопрос с оставшимися демонами. Мне было их чертовски жалко, однако ничего не попишешь. Сами сделали свой выбор. Жаль только, что родители и старшее поколение все решили за детей, которые были бы и рады остаться в Замке, так старики не отпустили.
Мир демонов – это огромная радиоактивная пустыня, где солнце палит так, что простой человек умрет за пару минут без защиты. Замок являлся не только замком императора, но и прекрасным защитным сооружением. Фактически это был, грубо говоря, космический корабль в пустыне. Замок абсолютно идеально приспособлен к замкнутому циклу переработки воздуха, воды и отходов. Огромная оранжерея может обеспечить всех его жителей растительной пищей на многие годы, достаточно только поддерживать ее в должном состоянии. Искусственные водопады, ручейки, фонтанчики и прочее – прекрасный источник воды для всех обитателей Замка. Отдельное крыло можно было даже использовать как загон для животных, но оно обветшало и окончательно обвалилось…
Замок был бы и рад сам себе провести ремонт (и он действительно это может). Вот только это все никому не нужно. Демонам было плевать на Замок с высокой колокольни. Им плевать, что он разумный, что его бесят поломки, грязь, мусор, забитые барахлом фонтаны… Ну представьте, что в вашем теле поселились какие-то маленькие существа. Изгадили вам кровь, забили мусором кишечник, насовали в ноздри пакетиков из-под чипсов, а в уши использованных презервативов. Вам захочется им помогать? Думаю, нет.
Сейчас Замок был чертовски рад эльфам, нормальным демонам и куче магов, радостно кинувшихся вычищать, выдраивать и ремонтировать эдакое сокровище. Люди и демоны вымывали грязь и ремонтировали поломки, эльфы вплотную занялись оранжереями и водопадами, образовав у каждого водопада свою экосистему с растениями и мелкими животными для поддержания чистоты воды. Маги принялись обновлять заклинания – бытовые, защитные, атакующие, силовые поля… Замок расцвел.
А я сушила голову над тем, как незаметно вытащить оставшихся адекватных демонов. Выжить в пустыне им нереально, а проклятые лентяи предпочитали сидеть на солнцепеке и ожидать смерти. Странные существа. Они готовы сдохнуть в угоду своим принципам, но не работать.
На экране худенькая рыжеволосая демоница, едва дошедшая до совершеннолетия, копала песок. Занятие, в принципе выгодное – золота у демонов вагон и тележка. Любой дурак мог выйти из Замка, накопать пару ведер золотых слитков и сделать свое дело. Можно ведь было торговать с эльфами – снежными и светлыми из соседних миров. Можно было вместе с ними же договориться об озеленении планеты. Наверняка за хорошие деньги эльфийские маги уже засадили бы эту планету целиком своими джунглями. У них были тысячи лет, чтобы это сделать. Можно хоть лекарственные травы, шмотки и оружие продавать сюда-туда. В каждом мире есть то, чего нет в другом, но очень надо.
Но нет. Даже сейчас, перед лицом постыдной смерти от солнечного удара и обезвоживания они… сидят. Взрослые мускулистые мужики разной степени прожаренности сидят и смотрят, как худенькая девушка ворочает здоровенной лопатой. И им ни капельки не стыдно! Они заглядывают в вырез ее платья, оценивая грудь…
— Ну что смотрите?! – зло выкрикнула демоница и стукнула лопатой о песок. – Вы еще подрочите тут! Чего уж стесняться?!
Демоны всего лишь захохотали. И в этот момент я прекрасно понимаю, что девчонку надо спасти, а их оставить. Да, я жестокое существо, не отрицаю этого. И буду брать к себе тех, кто согласен работать и хоть что-то делать для своего выживания и обогащения, а не изображать Емелю на печи и ждать, пока кусок обветшалого потолка отвалится и проломит тебе пустую башку…
Идея может и не нова, но пришлась на ура. Больше всего страдали активные и деятельные подростки – они слонялись по жаре в поисках хоть чего-нибудь полезного и многие теряли сознание посреди пустыни. Таких одиночек я тащила через портал со множеством спецэффектов. Случайные наблюдатели могли видеть, как падающего демона проглатывает песчаный червь, некоторые проваливались в зыбучие пески, некоторых хватали огромные чудовища, резко выскакивая из песка… В общем, бурная, ничем не ограниченная фантазия помогала.
Результат же был одинаков – из портала демонята выпадали уже в Приюте в ожоговом отделении, где их совсем не радостно встречала замотанная команда врачей и медсестер. Такое количество пациентов никого не радовало…
Зато очухавшиеся пострадальцы в большинстве своем становились шелковыми и легко впитывали идею на счет своей смерти в мире демонов. Домой вернуться никак, ибо тогда их тела уничтожатся, и они умрут окончательно (для настоящих потеряшек из черной пустоты это истинная правда), а потому вот вам магические миры на выбор, вот мазь от ожогов и вперед с песней начинать новую жизнь…
И демоны соглашались. Некоторые, особо рьяные, конечно, хотели проверить правдивость слов, но быстро успокаивались от слоновьей дозы снотворных. Мучиться заново, чтобы загубить с таким трудом добытых демонов, не хотелось.
Некоторые решили вернуться в замок, все же это их дом. Некоторые созрели попутешествовать и помочь другим мирам. Знамо дело, улучшат популяцию и поголовье иномирян полукровками, но это не смертельно. Тем более эти демоны сильные и выносливые, просто чересчур ленивые. Так что полукровки придутся очень кстати. Можно некоторых и на Тьяру отпустить погулять, то-то там веселье будет…
Постепенно самых выносливых, самых трудолюбивых и активных демонов мы позабирали. Уж каких только порталов не изобрели! У меня голова пухла выдумывать все новые опасности для похищаемых демонов, но иначе их забрать нельзя. Если к ним просто прийти и предложить помощь, они снова вернутся к лени и праздному образу жизни, ни о чем не заботясь, кроме собственной утробы. А нам такое не нужно. Вон лучше пусть Замок драят, да помогают эльфам строить дома в лесу, свято веря в то, что они умерли, а все окружающие – это злобные ангелы, заставляющие отрабатывать их множественные грехи. Демоны ж гибкие и ловкие, по деревьям лазают лучше кошек, очень хорошо могут лазать и строить.