Славка продолжал на меня смотреть. Его губы беззвучно шевельнулись:
— Что с тобой?
— Ничего… кажется.
— Плохо?
— Нормально. Потом…
Все потом. Веселимся дальше!
Хозяева нашего веселья не разделяли. Да и вряд ли понимали. Главарь секты дернулся в ответ на вскрики, ошпарил взглядом прилежно жующих нас и с каменным лицом кивнул одному из сидящих у двери (нет-нет, это не сторожа, это так, парням у выхода посидеть захотелось, свежим холодом подышать) парней. Один тут же встал и улетучился на улицу, второй подобрался и занялся локацией комнаты и гостей втрое прилежнее, чем до этого. Последний раз меня так ели глазами еще дома — бабки на приподъездной скамеечке. Они каждого входящего так просвечивали взглядами, что справку о рентген-осмотре эти проходящие могли бы прямо там, на месте, получать. Далеко сейчас та скамеечка… и бабки. Так далеко, что сейчас отчего-то кажутся родными и симпатичными.
Ну ничего.
Мне и здесь скучно не будет. А заодно и окружающим. А когда мы доберемся до изготовителей хрени, выписавших нам билет в этот «правильный» мирок, у них тоже появится много дополнительных развлечений.
Гарантирую.
Я встретил напряженный взгляд невозмутимой мордой и спокойненько поинтересовался у нервно замершего соседа по столу, что это такое лежит плетеном блюде — пирожки или какие-нибудь особенные овощи?
— А? — не понял тот. — А-а… Да это так…
И снова нервно покосился на окно.
Ну-ну.
Информативно, нечего сказать.
Славка тем временем подбавил жару. В небе коротко полыхнуло — яркая быстрая вспышка, точно беззвучно сверкнула-угасла молния — и на сине-белый снег посыпались огненные «перья». Детский фокус, которым в Убежище иногда балуется малышня…
Зрители встретили фокус матерными воплями и массовым падением в снег. Обзор из окна был хороший (еще бы стекло попрозрачней, и цены бы им не было!), так что зрелище и нас не обошло. Ненадолго, к сожалению, — среди наших приветливых хозяев с оружием хватало нервных и любопытных, так что окошко быстро скрылось за спинами более скоростных зрителей. Ничего, обойдусь… обойдемся…
Пока.
А зрители уже строили версии событий:
— Огнистый дождь!
— Извержение!
— Какое извержение, мозги твои отмерзшие, рази ж извержение такое бывает?
— А что тогда?
— Драконы!
— Гроза это! Гроза! Гроза!
Веселье плавно разгоралось. Оно уже имеет успех, судя по комментариям. А уж когда зрители обнаружат, что это кино с эффектом присутствия 6D, впечатления станут незабываемыми. Давай, Славка! Твой ролик «Драконьи выходки» быстро зарабатывает лайки…
Пора и мне подключаться.
Всегда удивлялся, почему так нелогично поименовали мой вид — Снежный. Если я правильно понял лекции Старшего с его бесконечными «да, вот», то я скорее Водный… в смысле, должен так называться. В крайнем случае — Ледяной. Потом привык. Ведь если даже люди почти поголовно не дружат с логикой, то что я от драконов хочу?
А теперь моя «снежность» как нельзя кстати.
Да, не умею я притягивать золото… и радуги Славкины меня слушаться не будут. А вот снег, вода и все, что с ними связано…
Раз. Два. Три…
Пальцы неторопливо берут-переламывают местную квадратную (и тут все по канонам веры!) лепешку…
От затылка до сердца быстрым ручейком искристое тепло. От сердца в стороны — горячая волна.
Активация сферы. Я мало учился, старательно, но мало, Водных-Снежных давно нет на свете, и с учителями было плохо, но первая ступень активации у всех одинакова. Даже у магов. Мозг ставит цель и активирует одну из сфер, сфера и запечатленная в ней энергия претворяет намерение в реальность. Только у магов всего одна сфера изначально, да и на этой задействована лишь внешняя плоскость и лишь та, где энергия трансформируется в знаки, поэтому и мощность их воздействия сравнительно невысока.
Возможности драконов шире, намного шире.
Их… наш, то есть, потенциал — три сферы, плюс воздействие возможно всей энергомассой, если так можно выразиться. Мы словно целиком состоим из знаков, которые прилежно копят на своей тоненькой сфере вельхо, и если их знаки постоянные, неизменные с юности до старости, то драконы могут их вырабатывать в любой момент и совершенствовать по мере необходимости. И я так смогу… когда-нибудь.
Кроули почти восстановил силы через шесть дней.
Его крылья все еще горели – постоянное напоминание о ранах, которые он не вылечил. Лихорадка в основном отступила после хорошего долгого сна, но Анафема говорила, что его температура все еще держится почти на градус выше нормы. Она также заявила, что его плечо отлично заживает, хотя, по мнению Кроули, оно все еще адски болело, и он не замечал никаких улучшений. Он хотел сам его вылечить, как только вернул себе немного магии, но Азирафель настаивал на том, чтобы он полностью воздержался от использования своих сил до тех пор, пока его крылья не будут в порядке.
Азирафель тем временем по-прежнему хромал на своей здоровой ноге, хотя строгая диета Анафемы, включающая суп, хлеб и апельсиновый сок, похоже, пошла ему на пользу. К нему, по крайней мере, вернулся румянец, и вскоре он был уже таким же жизнерадостным и готовым помочь, каким Кроули всегда его знал – даже чересчур жизнерадостным, по мнению демона.
Они не обсуждали то, что произошло в саду, с тех пор как Кроули отключился на диване в тот день, и Анафема с Ньютом поняли намёк.
Пульциферы оба уходили на работу днём, Азирафель сильно извинялся за то, что они помешали им делать это в первое время после своего появления. Анафема всегда отмахивалась от его слов, говоря, что это совсем не страшно и что у неё все равно скоро должен быть отпуск.
Пока их не было дома, Азирафель обычно сидел, устроившись на одном из стульев в гостиной и читая все подряд, что находил в книжном шкафу Пульциферов. Было совершенно очевидно, что Азирафель избрал этот стул специально, чтобы иметь возможность приглядывать за Кроули, пока он спал, хотя об этом ни один из них тоже не упоминал. Ангел сначала настаивал на том, чтобы Кроули занял кровать в гостевой спальне, а он сам поспал бы на диване, но Кроули подвел черту тому, что он был согласен принять от ангела в отношении ухаживаний за его сном. Хватало того, что каждый раз, когда он просыпался, он обнаруживал, что Азирафель подоткнул ему одеяло вокруг плеч. Он же всё-таки демон как-никак.
Магия вернулась к Кроули медленно, но верно за прошедшие шесть дней, и теперь он был настолько близок к полной силе, насколько вообще было возможно, учитывая, что его крылья все ещё горели каждый день и час.
Время от времени он чувствовал, что левое полностью немело – ощущение, за которым часто следовало неприятное покалывание, пробегающее вверх и вниз по лопатке: Кроули намеренно умалчивал об этом каждый раз, когда Азирафель спрашивал его, как он себя чувствует, что случалось примерно по десять раз на дню.
Вдобавок, Кроули все сильнее волновался, что Наверху найдут их, и он хотел вылечить крылья как можно скорее, чтобы они могли убраться отсюда.
Деревня Мидфартинг, о которой говорил Адам, была не слишком далеко, но Кроули знал, что он почувствует себя лучше, когда они с Азирафелем окажутся в безопасности под щитом, которым Антихрист, по-видимому, накрыл деревню. Он хотел отправиться туда сразу, как только очнулся, полагая, что они могли бы переждать охоту, которую ведут на них Наверху, там, перегруппировавшись и восстанавливая силы. Это был наиболее стратегически верный ход.
Азирафель, между тем, настаивал на том, что им может понадобиться помощь в лечении крыла Кроули, особенно если сломанные кости в районе перелома сместились.
– Понадобится, по крайней мере, два человека, чтобы держать их, пока ты будешь его лечить, –объяснил Азирафель со своей всегдашней рассудительностью. – И если оно попыталось срастись в нематериальном плане, не выровненное правильно, нам, возможно, придётся снова сломать его, чтобы восстановить.
Обычно в этом месте разговора Кроули становилось немножко худо. Он мог переносить большинство типов увечий без проблем – последствия влияния ада – но крылья были особенно чувствительны даже к самым легким изменениям давления и угла, и Кроули было мучительно ясно, что они горели так, будто их держали в святой воде всю последнюю неделю.
Возможно, было бы мудрее подождать, пока в Кроули затеплится побольше магии, однако, учитывая, что его крыльям становилось все хуже с каждым днём, а Небеса наверняка уже были близки к тому, чтобы их обнаружить, время было не на их стороне. Это надо было сделать сейчас.
Итак, в тот день – это был вторник – когда Анафема и Ньют вернулись с работы, оба отпросившись на пару часов пораньше, они собрались в гостиной.
Они выбрали это место, потому что это была самая большая комната в доме, и Кроули мог расправить свои крылья почти во всю длину, не упершись в стены. В качестве подготовки Азирафель провёл весь вечер накануне, рассказывая Пульциферам об основах строения крыла и о том, что от них потребуется. В целом, им нужно было просто схватить крылья Кроули и держать их ровно (или, в случае левого крыла – держать части вместе) достаточно долго, чтобы демон смог вылечить их. Они помогут сломать крыло заново, если оно пыталось срастись само.
Азирафель пробовал и с Кроули пройтись по его роли множество раз, хотя демон постоянно настаивал, что, несмотря на то, что он пренебрегал лечением своих крыльев, он однако же знал, как это делается.
– Помните, крепко держать – ключевая задача, – в восьмой раз напомнил Ньюту Азирафель, пока Анафема обходила комнату, закрывая ставни. Кроули нервно расхаживал рядом, шаркая ногами по пластиковому настилу, который Азирафель каким-то образом умудрился раздобыть, чтобы накрыть деревянный пол. Ангел подозревал, что крылья Кроули наверняка потеряют много крови и перьев в процессе, и, учитывая, что именно Азирафель был в здравом уме, когда они бежали с Небес, Кроули был склонен ему поверить. Он знал только, что половина ангелов, которые напали на них во время их побега, шли по предательскому следу крови, капавшей с его искалеченных крыльев.
– Он может попытаться взмахивать крыльями или вытягивать их, но это только ухудшит положение, – продолжал Азирафель. – Так что вы должны постараться удерживать его крылья на месте так хорошо, насколько сможете, пока он будет их лечить. Это должно занять всего пару секунд, но мы должны убедиться, что кости правильно выровнены. Полет требует крайне точного строения костей.
– Они уже в курсе, – рявкнул Кроули, больше от нервов, чем отчего-то еще. Он просто хотел с этим покончить и чтобы все было позади.
– На самом деле он очень это ценит, – прошептал Азирафель Ньюту, но не настолько тихо, чтобы демон не услышал. Кроули демонстративно проигнорировал его.
– Пожалуй, мы готовы начинать, – сказала Анафема, перепроверив последние ставни. – И у меня есть аптечка в кухне, если понадобится.
Азирафель мрачно кивнул ей.
– Мы будем это делать или только разговаривать? – проворчал Кроули. Азирафель бросил на него взгляд, который мог быть укоризненным, а мог быть взволнованным.
– Давайте, – согласился ангел, после тревожной паузы.
Анафема и Ньют разошлись по разным сторонам комнаты, Ньют засучил рукава в ожидании.
Кроули с горечью вспомнил, как сильно он ненавидел нуждаться в помощи. Он стиснул зубы и прошел в переднюю часть комнаты, стараясь не поморщиться. Лучше просто покончить с этим, чтобы они с Азирафелем могли уехать и больше никогда не заговаривать об этом.
Кстати об Азирафеле, ангел тоже стоял в передней части комнаты.
– У тебя что, нет какой-нибудь, типа, позиции? – спросил Кроули немного раздраженно. Его крылья, казалось, горели еще сильнее от одной мысли о том, насколько будет больно.
Азирафель с непроницаемым лицом взглянул на него.
– Она прямо здесь, – сказал он.
Кроули вскинул на него глаза, но его лицо было совершенно серьезно.
– Обопрись на меня, – сказал ангел, мягко взяв его за плечи.
– Я обойдусь, спасибо, – ответил Кроули, чуть холоднее, чем, в общем-то, было необходимо.
Азирафеля это не отпугнуло.
– Порадуй меня.
Кроули пожал плечами для вида, но все равно протянул руки, и положил ладони на плечи Азирафеля. Он чуть шире расставил ноги.
– Доволен?
– Вполне, – сказал ангел. – Дыши глубоко.
Кроули хотел проигнорировать его, но он знал, что это хороший совет и что Азирафель просто пытается помочь. Он сделал несколько глубоких вдохов, уставившись куда-то в область ключиц Азирафеля.
– Как только будешь готов.
Кроули сделал еще два вдоха, на этот раз быстрее, как спринтер, готовящийся бежать марафон.
Он собрался с силами и выпустил крылья в это измерение.
Боль врезалась в него, как товарный поезд.
~~***~~
Кроули захлебывался жидким огнем.
Он жег ему горло, и Кроули, кашляя, прорвался к сознанию, пытаясь сплюнуть проклятую мерзость.
Щеки Кроули горели, и спустя мгновение он заметил, что его лицо было мокрым, волосы прилипли к коже. Прямо поверх жжения на щеках лежали две теплые ладони – по одной с каждой стороны – поддерживающие его голову. Сердце громко колотилось в груди, слабо напрягая ребра, будто силилось убежать. И, доносясь откуда-то из пространства перед ним, раздавался голос Азирафеля, торопливый и полный паники и отчаяния.
– Ты должен их вылечить, Кроули. Слышишь меня? Вылечи свои крылья. Сейчас же. Давай, Кроули. Проклятье, не отключайся.
Веки Кроули слегка дрогнули и приподнялись, а потом вновь опустились, но он осознал, что говорил ему Азирафель.
Крылья.
Демон судорожно вздохнул, все еще чувствуя тяжкие следы жгучей жидкости на языке. Его крылья были сплошным сгустком боли, ослепляющей и глубокой.
Он обратился внутрь себя, в оцепенении нащупав свои силы. Они были на месте – безмятежные и ожидающие его. Он мысленно обхватил их и – после двух безуспешных попыток – направил в крылья. В то же мгновение обжигающий туман начал отступать, и его следующий вдох был чуть более ровным. Он продолжал вливать силы в свои крылья, и вскоре был в состоянии отличить два одинаковых жжения в главных суставах от более сильной и свежей боли в левом крыле. Он сфокусировался на этом месте, почувствовав, как по телу прошла дрожь, когда срастались кости.
– Тише, Кроули, – через мгновение сказал голос Азирафеля где-то впереди него, прорываясь сквозь туман в голове. – Не перестарайся. Этого хватит.
Магия Кроули иссякала. Он чувствовал это. И он знал, что его крылья повреждены слишком сильно, чтобы можно было вылечить их тем, что оставалось. Его все равно тянуло использовать все до конца, но голос Азирафеля звучал громко и требовательно, а Кроули был вымотан, и его мысли совершенно спутались. Он перекрыл поток и тут же почувствовал головокружение.
– Отлично, мой дорогой, – сказал Азирафель, все так же торопливо. – Теперь убери их. Спрячь их. Уже почти все.
На мгновение Кроули растерялся, слова Азирафеля смешались в голове, прежде чем он осознал, чего от него хотят. Он почувствовал, как его руки крепче сжали пригоршни шерстяной ткани, услышал, как громко сглотнул. Демон обратился к своим крыльям и втянул их назад в бесплотный план.
Даже это маленькое действие истощило оставшиеся у него силы наполовину, и он почувствовал, как его накрывает волной мрака и тошноты.
– Нет-нет-нет, не отключайся, – быстро заговорил Азирафель, и Кроули почувствовал, что руки ангела взяли его за плечи. – У тебя получилось. Ну же, Кроули, держись. Скажи что-нибудь, Кроули, пожалуйста, – голос ангела звучал так, будто он готов заплакать, руки до боли крепко сжали плечи Кроули.
Темные звезды плясали в глазах Кроули, но оставшийся туман боли в крыльях рассеивался. Он сделал три глубоких вдоха, и медленно мир вокруг него встал на место.
Он стоял на коленях на пластиковом покрытии, которым был застелен пол, опираясь на Азирафеля и цепляясь за свитер на плечах ангела. Его щеки горели, особенно левая, а сердце слабо трепетало в груди. Когда он собрался с мыслями, он снова заметил, что был насквозь мокрым – или, по крайней мере, мокрыми были его голова и плечи. Левое плечо болело, как всегда, но из бесплотного плана боль прорывалась лишь в виде нескольких маленьких уколов.
Кроули моргнул и заставил себя сесть, тихо застонав при движении и собирая жалкие клочки оставшихся сил. Он отпустил свитер Азирафеля, который держал мертвой хваткой, и провел тыльной стороной ладони по своей горевшей и мокрой щеке.
– Кроули? Дорогой мой? Как ты? – очень бледный Азирафель смотрел на него не иначе как со смертельным испугом, его руки по-прежнему крепко сжимали плечи демона.
– Шикарно, – выдавил Кроули, снова почувствовав острое жжение на языке. Он заставил себя сесть еще немного прямее, расправив плечи. Раненое вспыхнуло в ответ, но крылья напоминали о своем присутствии только призрачными уколами. – Ну, было не так уж и плохо.
Азирафель издал сдавленный возглас изумления, и, прежде чем Кроули смог осознать, что происходит, ангел притянул его к себе, сжав в сокрушительных объятиях. Азирафель дрожал всем телом, руки крепко вцепились в пиджак на спине демона. Азирафель тяжело и прерывисто выдохнул, и Кроули с удивлением понял, что ангел плачет.
– В какой-то момент все правда висело на волоске, – Азирафель, запинаясь, хрипло прошептал на ухо Кроули.
Демон натянуто и нервно засмеялся.
– Ты от меня так просто не избавишься, – поддразнил он, пытаясь не паниковать от того, как крепко Азирафель его держал.
Когда ангел не подал никаких признаков того, что собирается отпускать, Кроули неуверенно похлопал Азирафеля по спине.
– Видишь? Несокрушимый.
Азирафель мягко рассмеялся и отпустил его, смущенно вытирая глаза рукавами.
– Ты… ты был без сознания последние двадцать минут, – признался он.
Кроули потрясенно вскинул глаза на Азирафеля. Он еще раз внимательно оглядел ангела, внезапно правильно прочитав, что означали его дрожащие руки и тени под покрасневшими глазами.
Он также заметил и слабый стук сердца в своей груди, как будто биение требовало слишком больших усилий; вспомнил, с каким отчаянием Азирафель звал его; чувствовал, как саднило плечи от мертвой хватки, которой ангел его держал, как будто не верил, что Кроули не отключится, если он отпустит.
Демон сглотнул. Не в силах встретиться с Азирафелем взглядом, он опустил глаза к полу. Потом он нахмурился. Рядом с ангелом стояло пустое ведро и открытая бутылка чего-то смахивающего на водку.
Кроули сложил два и два, рука снова потянулась к горевшей мокрой щеке. Теперь он понимал, что резкий вкус во рту был вкусом алкоголя.
– Ты что… ты дал мне пощечину, а потом вылил на меня ведро воды? – удивленно спросил он.
Азирафель внезапно смутился, однако это, по крайней мере, помогло стереть выражение беспокойства и усталости с его лица.
– Прости за это. Ньют подумал, это может помочь.
Кроули моргнул и обернулся, запоздало вспомнив, что они с Азирафелем были не одни. Позади него пластиковое покрытие было усеяно впечатляющим множеством длинных, блестящих черных перьев, щедро залитых кровью. Ньют и Анафема оба стояли рядом, уставившись молча на этот хаос из перьев. Руки Ньюта зависли в воздухе перед ним, как если бы он только что что-то держал и забыл отпустить, когда оно исчезло.
Кроули с усилием поднялся на ноги, отметив, что даже с иссякшей силой он чувствовал себя лучше, чем во всю прошедшую неделю. Азирафель встал вслед за ним, все еще с обеспокоенным видом.
– Крылья, – ошарашенно пробормотал Ньют. – И магия… настоящая магия.
Азирафель похлопал Кроули по здоровому плечу и смущенно улыбнулся демону.
– Они так всю дорогу и стояли, – хрипло прошептал ангел, вытирая оставшиеся слезы тыльной стороной ладони и шмыгая носом.
Анафема первой пришла в себя.
– Оно… кажется, оно срослось правильно, – сказала она, глядя на Азирафеля. – Слилось в прямую линию, как ты и говорил.
Азирафель кивнул, с видом глубокого облегчения, явно пытаясь взять себя в руки. Он виновато посмотрел на Кроули.
– Кстати, нам все-таки пришлось заново сломать его, – сказал ангел с сочувствием. – Наверное, хорошо, что ты был без сознания в тот момент.
Кроули поморщился от этой мысли.
– Наверное, – согласился он, бросив еще один взгляд на пластик вокруг себя. – Порядочно перьев потерял, да?
– Боюсь, что да, – с сожалением сказал Азирафель. – Так ты вылечил перелом? Немножко получше себя чувствуешь?
– Намного лучше, – честно признался Кроули. Он снова расправил плечи. – Итак, когда мы уезжаем?
Он будет упорствовать до последнего, до обморока. Будет скрывать свою слабость, зажимать ее ладонью, как кровоточащую рану, хотя в глазах уже плывут огненные круги. Ему тяжело дышать.
Ещё и месяца не прошло, с тех пор, как смерть, запустив ледяную руку ему под ребра, давила, рвала истошным кашлем мягкую легочную ткань, пресекая вдох, когда он, задыхаясь, горел в изнуряющей лихорадке, когда воздух, скатываясь в горло, обжигал как раскаленный свинец.
Но он мужчина, и по природе своей вынужден играть во всесилие и несокрушимость.
Батистовым платком я вытираю пот с его лба и сладко добавляю:
— Верхом будет быстрее.
И он сдаётся.
С той же тяжеловесной медлительностью экипаж показывается из-за поворота. Кучер замечает нас и натягивает вожжи. Геро так же бросает повод андалузца и спрыгивает на землю.
Но шага не делает.
Он смотрит на застывшую перед ним флегматичную шестёрку, на пыльную, обитую кожей посудину на колесах. Он хочет и боится приблизиться.
Я вижу торчащую круглую голову Перла и тут же, как росток в грибнице, головенку маленькой девочки.
Меня удивляет наступившая тишина. В событиях, часах, минутах происходит странный разрыв, остановка. Все замирает, цепенеет и сводится в круг. Даже пчёлы зависают над облюбованным цветком.
Требуется осознать, осмыслить, провалится в это мгновение с головой, стряхнуть все второстепенное, ненужное, легковесное, пробудиться и узреть, наконец, толкуемое Господом.
Вот оно, смотрите, то, что в самом деле имеет цену! То, что важно и священно!
Тишина длится мгновение, всего один удар сердца, или даже меньше, потом я слышу голос девочки. Она кричит и молотит ручками в дверцу кареты:
— Папа! Папочка!
Она его узнала. Узнала в запыленном, измученном, исхудавшем человеке в одежде с чужого плеча, с неровно остриженными волосами, в башмаках на босу ногу, в сорочке мокрой от пота, заляпанной краской, она узнала этого незнакомца, потерянного и оплаканного, воскресшего и безмерно любимого.
Грохот опустившейся подножки. А потом я вижу, как она бежит. Бежит, раскинув ручки, загребая носками своих новых башмачков, шаркая, спотыкаясь, соскальзывая нетвердой ножкой в колею, которую пробили здесь огромные колеса из взрослого мира, бежит что-то крича, захлебываясь не то от плача, не то от смеха, бежит, попирая эту необъятную земную твердь своей отчаянной детской верой, своей надеждой и любовью, не ведая о том, что этой верой удержала своего отца от ухода и растворения.
Она бежит.
Но Геро не в силах сделать и шага. Силы, что взметнули его из уныния и швырнули сюда, на пыльную полосу меж зеленых, волнуемых ветром, гудящих, цветущих полотнищ, внезапно иссякли.
Он падает на колени и тоже протягивает руки, как счастливый утопающий, когда уже почти захлебнувшийся, с резью в груди, он видит сияние песчаной отмели.
Он и рад бы плыть дальше, помочь несущей его волне, но руки и ноги уже налились свинцом и тянут на дно, вот он и смотрит мутным, влажным взглядом на мелькающий цветной шар, в который обратился спасительный островок. Он способен лишь молить милосердную волну нести его дальше, к золотистому, нагретому солнцем берегу.
Башмачок Марии цепляется за нижнюю юбку, за кружево, которого, по щедрости моей, так много, и я закрываю глаза.
Она спотыкается, теряет равновесие и взмахивает ручками, будто собирается обратиться в птичку и взлететь, вспорхнуть в небо, как тот освобождённый мною скворец.
Я закрываю глаза. Только бы она не упала. Только бы удержалась на ногах, только бы продолжала идти к нему.
Потому что, если она сейчас упадет и на какое-то жалкое мгновение исчезнет в том пятнистом кружении, что сейчас происходит в его полуслепых от солнца и пыли глазах, он почувствует такую боль, такое сердечное давление, что вряд ли сможет еще раз вдохнуть.
Но Мария твердо держится на ногах. Она храбрая девочка.
Она справляется и с камешками, и с новыми негнущимися башмачками, и с юбками, и с дорогой, которая сужается и разглаживается, будто на нее прикрикнул могущественный чародей.
Последний её шаг обращается в короткий полет.
Она не подпрыгивает, а почти взлетает, чтобы броситься отцу на шею.
Она совершает этот бросок так расчетливо и красиво, будто репетировала его долгие дни напролет. Что совершенно не удивительно.
Она воображала это счастливое мгновение с тех пор, как начала ждать своего отца из далекого путешествия, в которое он отправился по словам Наннет, она совершала этот прыжок, когда твердила, что папа вернется, она вновь и вновь в своем детском предвидении проживала этот миг через движение и полет.
Она чувствовала, как напрягаются её коленки, как она толкает ножками земную твердь, как подошвы отрываются, как взлетают маленькие ручки-крылья и замыкаются, намертво сцепляются, обнимая его, потерянного и долгожданного, как щекой она прижимается к его жесткой, колючей скуле, и как твердь, необъятная, каменистая, теряет свое устрашающее присутствие, потому что ей не упасть, потому что там уже его руки, которые подхватят и защитят.
— Папочка, ты нашелся! Ты нашелся! Наконец-то ты нашелся! Я тебя ждала! Я тебя искала! Я знала, что ты найдешься… Я знала! Знала!
Она повторяет это беспрестанно, громко, истошно, швыряя к небу свое многодневное, детское отчаяние.
Она терпеливо собирала это отчаяние вместе с надеждой и тайными слезами, она копила его, прятала, рассовывала по карманам, по снам, по дням, по ночам и рассветам.
А теперь избавляется от него, замещая смехом и плачем.
Она ещё не может радоваться так же, как и он.
Ей ещё надо кричать, рыдать, топать ножками, негодовать на этот несправедливый, такой огромный и такой неповоротливый мир, которые играет нечестно и всегда настаивает на своем, пользуясь своей слоновьей огромностью.
Я сворачиваю с дороги, шагаю, не глядя, с обочины, чувствую боль в неловко подвернутой ноге, но безжалостно на неё опираюсь потому, что эта боль ничего не значит, она бессильна и смешна, как укус комара, чей нитевидный хоботок дырявит щетинистую шкуру вепря, ибо есть другая боль, настоящая, замешанная на ужасе и восторге, на слезах и рвущемся звенящем смехе, и эта боль рвет сердце и голову.
Я падаю в гудящий, цветущий клевер, чтобы укрыться за ним, а главное, отгородиться от них, ибо смотреть на этих двоих невозможно, как невозможно выдержать яркую небесную вспышку.
На них и нельзя смотреть. Это только их минута, их святое откровение, которое должно оставаться скрытым от глаз любопытных и равнодушных.
Но здесь нет равнодушных. Все, кто причастен, так же закроют глаза, ослепленные и оглушенные сердечным набатом.
Я хочу не только закрыть глаза, но и зажать уши, потому что все еще слышу голос Марии.
Она захлебывается слезами и повторяет:
— Папочка, ты нашелся! Мне было так стлашно! Там было темно… А я убежала. Я искала. Я звала тебя, звала, а ты ушел… Я бежать хотела, а бабушка двель заклыла… я отклыть не могла, и Наннет не могла…
Как небеса могут оставаться такими безучастными к этим голосам, к мольбе несчастных, потерянных детей?
Как милосердный Господь может пребывать в своем сияющем чертоге и без слез, сомнений, без вздоха участия позволять этим зовущим голосам звучать и дальше?
Ведь их так много, маленьких, беззаветно верующих, любящих, всепрощающих, вызванных в этот мир без согласия и покинутых, живущих ожиданием любви, тех, чье ожидание так и не увенчается счастливой развязкой, и они никогда не воскликнут: ты нашелся!
Рядом кто-то шумно пыхтит, ломает каблуками податливые стебли и плюхается в благоухающий клевер.
Перл со свистом втягивает воздух, покашливает, трет глаза, притворяясь, будто виной всему дорожная пыль и этот густой медовый запах.
Наконец не выдерживает и достает из-за обшлага огромный платок. Его нос подозрительно красен, а глазки моргают часто-часто.
— Это все пыль, — утыкаясь в платок, трубно поясняет он.
Голос у него гнусавый, как у страдающего неизлечимой простудой. — Я понимаю — отвечаю я тихо.
— И ещё этот клевер — продолжает бубнить шут – А знаешь, что — вдруг оборачивается он ко мне — с сегодняшнего дня, вот прямо с этой минуты, я начинаю грешить! Ух, как я буду грешить! Я буду лениться, гневаться, чревоугодничать, сладострастничать, завидовать. Да они там… они там, — он тыкает пальцем в небо, — покраснеют! У них там… у них там нимб вспотеет!
Вид у него был восторженный и комичный. Я невольно улыбаюсь сквозь слезы, которая так же стыдливо пытаюсь скрыть, без всякого изящества размазывая по лицу.
— Вот спроси меня, почему! Вот спроси. Давай спроси.
Он толкает меня локтем.
— Почему? – спрашиваю я так же гнусаво, хлюпая носом.
— А потому, что нам, и тебе тоже, плакса, нам теперь всё можно! Нам всем всё можно! Потому что вот за это — Перл кивает в сторону дороги и понижает голос — нам все простится! Всё! Полное отпущение грехов. Вечная индульгенция.
Я больше ничего не слышу. Только стрекотание кузнечиков в траве и деловитый гул шмелей. С ноги на ногу переступает лошадь. Позвякивает сбруя. Где-то нетерпеливо фыркает Алмаз, озадаченный моим пренебрежением.
Перл помогает мне подняться. Мне всё ещё страшно взглянуть, ибо глаза как два переполненных в весеннюю оттепель горных озерка, куда стаяли все вершинные ледники, и округлая целостность этих озер сохраняется лишь благодаря двум неустойчивым камешкам, готовых сдвинуться от одного порыва ветра, и тогда вся горная влага обрушится вниз, заливая склон.
Эти двое, что грозят одним присутствием сохранности целого мира, теперь молчат. Но они там, на дороге.
Геро по-прежнему на коленях, а Мария неловко гладит его спутанные, влажные от пота, волосы. Вторую её ручку он то и дело прижимает к губам.
Мария держится почти покровительственно и будто слегка недоумевает, почему её отец, этот взрослый, всемогущий мужчина, такой сильный и красивый, все еще так взволнован.
— Папа, почему ты плачешь? – спрашивает девочка – Я же нашлась.
— Я не плачу, родная, — отвечает Геро, улыбаясь с какой-то сумасшедшинкой.
«Он не плачет, милая» — мысленно договариваю я – «Это всё пыль. И клевер. Он так сильно пахнет. Солнцем и мёдом.»
— Хочу на лошадке, на лошадке!
Мария подпрыгивает от нетерпения. Сегодня её день. Сегодня она повелевает и тиранствует. Сегодня ей ни в чем не будет отказа.
Ради неё солнце совершает свой дугообразный поход, цепляя огненный венцом зенит, и небо простирает над миром прозрачный до бездонности лазурный купол, ради неё невидимый днем Млечный путь закручивает звездную спираль и планеты подставляют блестящие бока под любопытные взгляды, ради неё ветер, вкрадчивый Зефир, качает распахнутые, в лепестках-ресницах, глазки цветов и мохнатые шмели, а с ними мотыльки цвета индиго совершают свои воздушные па, торжественные, как в королевском минуете, и ради неё бьется сердце её отца.
Если уж сама вселенная с нагромождением сфер, орбит и комет, покоряется и движется ради неё, то что говорить о её отце, который порабощен и обессилен счастьем.
Геро не в силах возражать.
Несколько часов назад, я, будучи в подобном опьянении, предвкушая этот триумф воссоединения, пообещала Марии, что непременно покатаю её на своем огненном бербере, что она непременно окажется в седле и будет им править.
И маленькая повелительница вселенной не преминула поймать меня на слове. Вокруг неё вращался и гремел водоворот самых значимых событий, все эти всемогущие взрослые сегодня были её верноподданными, она повелевала их действиями и помыслами. И могла требовать от них всё, что угодно.
— Хочу на лошадке!
Но девочка умна, и сердечко у неё светлое, бесхитростное. Она не капризничает, её просьба звучит нежно, ласкающе.
Она и уступить готова, готова отказаться от прихоти, ведь она хорошая девочка, добрая, и отца очень любит, но и он её любит, ради неё сделает все, что она пожелает.
Геро смотрит на меня просительно и беспомощно. Он сейчас её раб, но раб, упоённый своей неволей.
Я вовсе не отказываюсь от брошенного по легкомыслию обещания. Я и сама рада услужить маленькой обожаемой повелительнице, подхватить её на руки и вознести к желанной вершине, а потом любоваться восторженным детским личиком.
Но я знаю, что будет дальше. Если Мария сядет верхом, то Геро ни за что не пожелает с ней расстаться.
Он будет идти рядом, как верный оруженосец, придерживая стремя. Бесполезно будет указывать ему на необходимость проехать оставшийся путь в экипаже. Он не согласится.
Но он устал. Я вижу бледность, испарину на висках, и тени под глазами наливаются синевой, как грозовые тучи. Он пережил потрясение.
Счастливое, невероятное, нежданное. Он пережил чудо, побывал у той священной пещеры, где сам Спаситель отвалил могильный камень и повелел умершему встать.
Его, уже утратившего надежду, коснулась длань Провидения, благая, но непереносимо тяжкая. Он едва держится на ногах. Но слабости своей не выдает.
Да он её и не чувствует, охваченный пьянящим восторгом. Усталость скажется позже, когда сердце умерит свой иступляющий галоп.
Я могу уговорить Марию, могу шепнуть об усталости отца, о его недавней болезни, но он мне этого не простит. Он ещё не осознал и не оценил в полной мере мое прошлое прегрешение, оно пока присыпано блестящей крошкой из благородных камней и детских сладостей, но непременно обнажится, как дно проржавевшего кувшина, когда шербет будет выпит.
Он вспомнит моё предательское молчание, мою затеянную интригу, прикрытую дырявой, но благородной ветошью.
А тут я допущу новую ошибку. Открою дочери истину, что её отец не всемогущий бог, а жалкий смертный, который не способен пройти оставшееся лье.
Он засмеялся, смеялся долго, нервно, затем умолк. Кажется, Света дала ему пощечину, или я путаю что. Точно помню, мы постояли так довольно долго, не разговаривая, только обмениваясь взглядами. Затем Макс ожил, решительно отправившись к себе, и тем самым, вытаскивая нас всех на свежий воздух, морозный воздух казахстанской степи, обжигающий легкие. Мы шли медленно, приходя в себя, Вася оглядывался на нас, будто прикидывая, кто же полетит. Но ничего больше не сказал в тот день. На другой я его не видел, он сказался приболевшим, впрочем, нас всю следующую неделю бил колотун. Только когда возобновились тренировки, по обновленной программе, немного отпустило. Ненадолго, новая авария, казалось, перечеркнула разом все наши надежды. Помню, Света занемела разом, глаза ее остекленели, я подал руку, как сейчас, когда сходил с трамвая, чисто машинально, она так же машинально ответила мне. Взглядами мы с ней не встретились, я попытался посмотреть в глаза Максу, но его взор был так же прикован к руке. Что тогда, что сейчас.
Будто ничего и не было, будто все было только что. Мы с ним никогда не дрались из-за Светы, ни тогда, ни позже, находили другие поводы, но, быть может, подсознательно давая выход накопившемуся, все же считали именно ее причиной раздоров. Может быть именно поэтому, Макс тогда отпустил ее ко мне – «жить во грехе», – как она сама это назвала? Или в самом деле больше не мог любить слишком близко, как признался потом. Как оба сказали потом – не мне, Васе, через него, лучшего друга, я узнавал, что происходит в нашем треугольнике.
Мы с ним довольно быстро сошлись – две противоположности, отчего-то пытающиеся найти друг в друге некую общность. Не знаю, что именно увидел во мне, что позволило мне стать другом, другое дело я: Вася у нас был исключительностью в любом смысле: мягкий, отходчивый, душевный, никогда ни с кем не схватывался, все решал миром, изыскивая такой способ, чтоб противнику не было постыдно согласиться, охотнее других делился, что для детдомовцев довольно сложно принять – да, мы не делили на свое и чужое, но что-то, не принадлежавшее тебе, надо либо выклянчить, либо отобрать. С ним просто в удовольствие дружить, пусть в последние годы он и сидел на голой пенсии в шесть тысяч и смущенно просил взаймы, понятно, что без отдачи; впрочем, о чем это я? К Васе просто тянулись, как к чему-то светлому, странным образом появившемуся в нашем темном мире, наверное, в те годы с той же охотой устремлялись только к недостижимому коммунизму.
После случая с балом Мила затихарилась, даже выходить из башни особо не пыталась. Зато засела за изучение языка, благо книжек с картинками у демонов хватало, а правильное произношение мог подсказать любой находящийся в башне демон. Тот же Эртис не отказывался пояснить что-то, правда, бывало, что девушка не понимала, о чем идет речь.
Особенно туго ей давались магические понятия. Ведь обычные названия вещей и предметов она с горем пополам запомнила. Вот это — ложка, это — стул, это — занавеска и так далее. Но как можно назвать и запомнить то, что она не видит и даже не представляет? По итогам неутешительных результатов, демоны плюнули на магические названия и сделали больший упор на разговорную речь, изобиловавшую сравнениями, междометьями и нецензурными словами. Это всяко понятнее, чем расписывание магических потоков в красках.
Через две недели упорного труда девушка уже смогла воспроизводить более-менее толковые фразы, а не вопросы из одного-двух слов. Лэртина нарадоваться не могла успехам и даже в чем-то смирилась с возможными дальнейшими приглашениями на балы и торжественные мероприятия.
Но однажды все изменилось. Мила все так же разбирала книжку с картинками, но уже с более сложными понятиями. Работа шла с трудом — подросшие демонические дети уже прекрасно владели магическим зрением и большинство слов для человека оставались загадкой. Вот что такое силовые потоки? Как речка, что ли? Или как поток информации? И почему они сходятся строго в каких-то определенных местах, чаще всего на этих местах построены Храмы… Загадка. Нет, она, конечно, имела общее представление о магии, но эта магия была изобретена человеческим мозгом, который магии настоящей не видел и описывал то, что придумал сам. А вот как выглядят эти потоки для демонов? Как реки, может быть? Или как нити? А может, как струны музыкальных инструментов? Большой вопрос.
Никакой ассоциации у Милы не возникало и на счет других вещей или явлений. Явление проклятий ребенок впитывает с молоком матери, но как оно отображается для человека? Загадка…
Девушка перелистнула страницу и вдруг принюхалась — явно пахло дымом. Что-то горело, но что? Она поднялась, медленно прошлась по комнате, ощупала дверь — ручка послушно щелкнула, выпуская девушку в гостиную. Вопреки ожиданиям, демонов, способных объяснить происходящее, почему-то не было. Ни Лэртины, ни Эртиса, ни стражников, сменяющихся теперь чаще, чем раз в сутки… Никого.
Девушка осторожно прошлась по своим покоям, попыталась открыть окна, но те оказались намертво заколочены. Запах дыма усилился, Мила кое-как отковыряла форточку в столовой. Для этого пришлось забраться на табурет, с него — на подоконник и только потом с трудом удалось достать до вожделенной ручки. Створка хлопнула и впустила в столовую душный, жаркий воздух. Точно, у них тут лето наступило!
Мила уселась на подоконник и перевела дух.
— Так и задохнуться можно, — буркнула она себе под нос, потирая ноющий живот. Что-то было не так, но что? Раздумывать было некогда — быть может ее защитники сейчас сражаются в поте лица, а она просиживает задницу в безопасности. Или тушат пожар, что вероятнее и лишние две руки им не помешают. Пусть даже помощь будет от человека, а не от собрата демона.
Девушка сползла с высокого подоконника и отправилась на выход. Ее апартаменты тоже не были заперты и вот это уже было чертовски подозрительно. Мила нерешительно покрутила ручку, прислушалась, потопталась у двери, но с той стороны была тишина. Не происходило ничего вообще, только где-то что-то тихонько шуршало… Может это трещал огонь?
Она неловко шагнула, покачнулась, обругала себя за страх и слабость, но все же смогла открыть двери. В коридоре башни было тихо, только все заполнил удушливый сизый дым… Мила прикрыла рот рукавом, радуясь дурацкой моде демонов и медленно пошла вперед, к лестнице. Может ее демоны действительно тушат пожар?
Дым становился все гуще, дышать было почти невозможно. Девушка кашляла, выплевывала серую и черную слюну, но упрямо шла. Может так даже умрет быстрее, подумаешь, проблема. Зато не как птичка в клетке. Хотя… башня — тоже клетка. Только побольше. Какая разница, как сдохнуть — выбросившись из окна или задохнувшись? Результат ведь один.
Внезапно на полу что-то блеснуло, и девушка наклонилась поближе рассмотреть. Драгоценности Лэртины? Или ее собственные из шкатулки? Может кто-то обокрал башню и под шумок поджег ее? Клубы дыма не давали рассмотреть побрякушку, дышать было почти невозможно и Мила вдруг подумала разбить окно. Потом ее, конечно, отругают или ей уже будет все равно, в любом случае желание вдохнуть чистого воздуха пересиливало желание умереть и забыться.
Девушка оглянулась в поисках хоть чего-то, что способно выбить окно или хотя бы стекло. Но внезапно шею ожгло нестерпимой болью. То блестящее, что еще секунду назад валялось на полу, вдруг оказалось широкой золотой цепью, душащей тонкую шею. Цепочка двигалась, словно живая змея. Ее никто не держал, ею никто не управлял, но она мастерски душила свою жертву.
Темные пятна заплясали перед глазами Милы. Но ведь этого не может быть! Вещи не могут передвигаться сами по себе! Девушка вцепилась руками в живую удавку, тщетно пытаясь ее отодрать и как заклинание шептала синеющими губами:
— Не может быть, этого не бывает, вещи не двигаются…
Сейчас она не верила в магию, у нее просто не доставало сил верить в чудеса. Именно сейчас, на пороге гибели, ей отчаянно захотелось жить. Пусть так, пусть среди демонов, пусть в унижении, но жить. Подкрадывающаяся темнота пугала до дрожи в коленях. Умирать было страшно. Умирать было больно.
Внезапно цепь стала тяжелой до невозможности и опала, просто повисая на полузадушенной девушке, как гирлянда. Из последних сил, сама не понимая, как ей это удается, Мила схватила проклятую золотую побрякушку и швырнула в окно. Звон стекла ей показался музыкой, горящие легкие вдохнули первый поток свежего воздуха через раздавленное горло и девушка с облегчением сползла на пол прямо под окном.
***
Эртис устало вытер изгвазданное копотью лицо. Проклятая башня горела и не сгорала благодаря защитным заклинаниям. Но дымила просто ужасно. Ее уже поливали искусственным дождиком, набрасывали заклинания, вытягивали жар, уговаривали огонь… Они сделали почти все, что смогли, но ничего не помогало.
Прибежали свободные стражники из казарм, прибыл небольшой отряд личной гвардии с магом. Маг кривил не слишком красивое лицо, долго шипел на каких-то идиотов, завязавших огонь на артефакт, и даже наколдовал новую тучу с холодным дождем. Огонь горел, будто издевался над демонами.
Они все под какими-то предлогами почему-то оказались на улице. Эртису что-то послышалось, и он вышел проверить во двор, Рэнтарр увязался следом, Лэртина вышла за покупками в город за компанию с Крезетом и как-то так получилось, что на момент пожара Мила осталась в башне совершенно одна. Это было очень похоже на покушение, прямо-таки фонило и кричало: «Все сделано специально, а ты, хваленый телохранитель — осел!». И Эртис соглашался мысленно, да он конкретный такой осел.
Вдруг окно, выходящее во двор, лопнуло и на землю полетело что-то искрящееся, золотое и тяжелое. Эртис метнулся следом, взглянул на упавший предмет — цепь… Золотая витая цепь, просто увешанная разорванными в клочья заклинаниями. Живая удавка. Мертвая живая удавка. Телохранитель проклял самого себя — девчонку уже было не спасти. Но… он все еще был на службе. Повелительница не погибла и это было так странно…
Замершая рядом Лэртина тоже прислушивалась к внутренним ощущениям — Мила была жива. Их служба продолжалась. А удавка — мертва, в этом нет никаких сомнений.
Огонь на башне разом исчез, будто его и не было. Остались только закопченные стены и прогорклый, душный запах дыма. Эртис первым сообразил в чем дело и рванул внутрь, выбивая по пути все попадающиеся двери.
— Открывай, все открывай, нужен воздух! — кричал он, спотыкаясь на ступенях, хватаясь за дверные ручки, распахивая окна. Следом бежала служанка, точно так же открывая то, что не успел телохранитель, за ними прихрамывал Рэнтарр, которому досталось резко распахнутой входной дверью по ноге.
Мила нашлась у того самого выбитого окна, недалеко от своих покоев. Полузадушенная девушка была в глубоком обмороке. Лэртина быстро связалась с целителем — о пожаре в западной башне уже знали даже замковые собаки, так что Зэриан был готов к травмам и жертвам.
Девушку переправили телепортом к целителю, Лэртина пешком отправилась следом — сил на второй телепорт у нее уже не было. А Эртис схватился за голову и остался вычищать и ремонтировать башню. Он сильно сомневался, что от Повелителя дождется помощи в таком деле. Хоть бы краски выпросить у кого-нибудь… Или самому попробовать закрасить заклинанием?
Роланд по привычке не вмешивался в собачьи разговоры. Только переводил любопытствующий взгляд с одного пса на другого, пока те обменивались любезностями.
– Полковник Ричард успел доложить мне о вашем прибытии, – продолжал король. – Доложил он и о вашем неприемлемом для благородного пса поведении.
– Утверждать о моём благородстве, увы, не приходится. Ведь своих родителей я не знаю вовсе.
– Опустим ваше происхождение. Ведь для любого добропорядочного пса такой поступок тоже недопустим.
– Простите, Ваше Величество, но о каком таком поступке вы говорите?
– Об очень оскорбительно поступке, уважаемый. Вы помешали полковнику в выполнении им священной миссии, возложенной на собак нашими Отцами.
– Я уже отвечал полковнику, что Закон говорит лишь о том, что люди не могут находиться без присмотра собак. И я попросту взял выполнение этой самой миссии на себя. Ни в коем случае не хотел оскорбить вас, – Айзек говорил как всегда спокойно и рассудительно. Роланд даже позволил себе едва заметную улыбку одним уголком губ. Но это тут же заметил полковник.
– Ваше Величество! Вот о чём я вам и говорил. Посмотрите на этого человека! Он…
– Я всё вижу, Ричард, – лёгким движением лапы остановил его король. – Видите ли, уважаемый Айзек. Пёс вы, безусловно, добропорядочный. И уверен, что родители ваши благородных кровей. Кстати, почему вы ничего о них не знаете?
– Мой друг нашёл меня в лесу близ земель ротвейлеров, где он и жил тогда. Видимо, родители потеряли меня, а я был тогда несмышлёным щенком. Вот и не помню их.
– И что же вы ни вернулись в земли овчарок, когда подросли? Уверен, что вы бы нашли своих родителей.
– Я не захотел идти в земли овчарок. Мне ни к чему искать родителей, их мне заменил Роланд. И я не собираюсь его оставлять.
– Ну, всё сходится, – покачал головой король. Сжал губы, словно о чём-то безумно сожалел. – «Не доверяй человеку, ибо служить ему будешь»! Так говорили наши отцы. Теперь я вижу, что они были правы.
– Наши отцы многое говорили, – нервно облизнулся Айзек. – Но главное, что они никогда не ставили разумность собак под сомнение.
– Но вы так много времени провели с человеком. Теперь я понимаю причины вашего странного поведения.
– Не думаю, что моё поведение можно назвать странным.
– Увы, но, кажется, зараза распространилась так далеко, что вы и сами не замечаете её.
– Я свободный пёс и не нарушал наших Законов. Так что прошу не подвергать сомнению мою добропорядочность.
– Говорите, уважаемый Айзек, что вы свободный пёс? Так давайте же сейчас и проверим это!
– Как же вы хотите это сделать? И стоит ли сомневаться в моих словах? Ведь всем известно, что собаки не врут.
– Не врут, но и с людьми не дружат, – презрительно усмехнулся король. – Так что предлагаю вам принять приглашение и остановиться в моём дворце. С первым же посольством, мы готовы отвести вас в родные земли. Или вы можете уйти сами. А человек останется в деревне под нашим присмотром. И как только прибудет посольство ротвейлеров, мы передадим его им.
– Благодарю за предложение, Ваше Величество! И за ваше гостеприимство. Но боюсь, мне придётся отказаться. Мы с моим другом вместе пришли и вместе уйдём, – не задумываясь, ответил Айзек.
Роланд лишь одобрительно покачал головой. Он знал, что его друг ответит именно так.
Однако в отличие от человека королю этот ответ явно пришёлся не по нраву. Он облизнулся, затем обернулся на полковника, который бросал самодовольный взгляд на человека, кивнул ему, давая немую команду. Полковник тут же завилял от удовольствия длинным хвостом и громко пролаял:
– Арестовать человека!
Айзек в недоумении бросился к другу, которого в один миг взяли в плотное кольцо сторожевые псы.
– Что происходит? – громко пролаял он, обращаясь к королю. Всякие правила приличия были напрочь забыты.
– Увы, уважаемый Айзек, ваш выбор лишь подтвердил мои догадки. Этот человек хитростью заставил вас служить ему. И моя задача, как блюстителя древнего Закона, помочь вам.
– В чём же заключается эта помощь? – скалился Айзек.
– Мы оградим вас от этого злого человека. Конечно, сейчас вам это не понравится, но вскоре болезнь отступит, и вы образумитесь. Уверен, когда-нибудь вы скажете мне спасибо…
– Вы не имеете никакого права удерживать этого человека. Ведь он ничего не нарушил. Он всегда находится под присмотром пса. Под моим присмотром.
– Увы, увы… – покачал головой Эдвард Второй. – Но дружба с человеком ставит под сомнение вашу способность трезво мыслить. Уведите его!
Псы тут же принялись толкать обескураженного Роланда, рычать на него, пытаться укусить. Айзек залаял, готовясь вступить в неравный бой.
Король, глядя на эту сцену, только усмехнулся.
– Не надо, Айзек! – крикнул своему другу человек. Он понимал, что овчарка не сможет совладать с сотней натренированных псов.
Но Айзек не отступал.
– Отпустите его! – расталкивал он псов.
– Прошу не усугублять! Своим безумным поведением вы только подтверждаете мои слова, – вновь заговорил король. – Никогда ещё собаки разумные не дрались друг с другом.
И тут Айзек замер. Посмотрел на Роланда. Человек вымучено улыбнулся, пытаясь остудить пыл своего друга.
– Всё будет в порядке, – бросил он и смиренно последовал за собаками.
Айзек с открытой пастью, тяжело дыша, смотрел им вслед. Встретился взглядом с полковником Ричардом. Тот победно облизнулся и побежал вслед за королевской свитой.
Поляна опустела. Айзек с удивлением заметил, что и люди разошлись по своим домам. На тёмном небе уже сияли звёзды. Пёс тоскливо проскулил, схватил зубами оставленную Роландом связку утиных тушек и побрёл в деревню.
В таверне «Кутающая белка» по вечерам всегда было многолюдно. Жители деревни близ собачьего города приходили сюда, чтобы отдохнуть после трудового дня.
А занимались люди в этих землях, как и во всех других, тем, что строили дома, шили одежду, рыбачили, возделывали поля, собирали ягоды и грибы. В свою очередь на плечи собак ложились охота, охрана, торговля и самое важное: управление. Так было заведено с тех давних пор, как собаки разумные взяли на себя опеку над разрушенной землёй. В Законе говорилось, что с согласия людей и даже по их просьбе. Мол, так голодно и холодно было последним, что им пришлось просить помощи у псов. Вот и помогают собаки людям. И, прежде всего тем, что следят за людьми, дабы те не повторили глупостей, которые привели к гневу Природы.
Сегодня в таверне вовсю обсуждали странных гостей. В стенах «Кутающей белки» люди могли скрыться от собачьих глаз, говорить легко и свободно, даже злоупотребить выпивкой. Псы сюда никогда не заходили. Каково же было удивление захмелевшей толпы, когда ветхая дверь скрипнула и в таверну вошёл Айзек.
Пёс замер на пороге и оглядел задымлённое помещение. Поморщил нос. Посмотрел на людей, что сидели за круглыми деревянными столами. Заметил длинный бар, за которым стоял рыжий паренёк в серой рубахе навыпуск. Тот, подобно своим гостям, с открытым ртом наблюдал за овчаркой. В зале воцарилась тишина. Лишь чей-то громкий кашель нарушил её. Да едва слышимый шорох собачьих лап по деревянному полу.
– Добрый вечер, – обратился пёс к рыжему парню. – Меня зовут Айзек. Я пришёл со своим другом. Но его…
– Собаки забрали твоего друга! – выкрикнул неизвестный. В ответ раздался смех.
Айзек покосился на посетителей, задрал верхнюю губу, оголяя острые клыки, зарычал. Тут же люди прекратили смеяться и уставились в свои тарелки. Кто-то продолжил играть в карты, делая вид, что не заметил овчарку. Другие попросту отвернулись. С собакой никто не хотел иметь дело.
– Так вот, хозяин, поужинать мне не пришлось. Всегда Роланд готовил, а теперь я один.
Рыжий парень отвёл взгляд и принялся протирать стаканы. Но Айзек сумел привлечь его внимание. Он схватил зубами мешок с утиными тушками, задрал голову и кинул его на потёртую столешницу.
– Зажарь мне утку, будь так добр, – сказал он, устраиваясь на высоком деревянном табурете.
Хозяин вскинул одну бровь и выжидающе посмотрел на странного гостя.
– Да, конечно, остальное – твоё, – добавил Айзек.
Тут же человек просветлел. На плоском лице появилась улыбка.
– Лиза! Пригляди здесь. Я на кухню, – крикнул он невысокой толстушке в белом фартуке, которая сидела за дальним столиком с тремя молодыми людьми.
– Хорошо! – отмахнулась она.
– Моя сестра, – подмигнул рыжий псу и исчез за кухонными дверями.
Раздался тяжёлый собачий вздох. Мысли Айзека вновь оказались заняты нежданной потерей. «Этот король ловко всё провернул, – размышлял он. – Дал мне возможность самому принять решение. Одно единственно возможное. Интересно было бы посмотреть на него в такой же ситуации?» Однако сводить счёты с королём овчарка не собирался. Ему до боли в сердце хотелось только одного – освободить Роланда и убраться из этого неприветливого места.
Айзек вспоминал о тех шести годах, что они провели вместе. Ведь это вся его жизнь. Пёс помнил о времени, когда они жили в родной деревне Роланда в землях ротвейлеров. Как он был счастлив, когда человек предложил отправиться в путешествие. Помнил он и о том, как сам решил идти на восток. Прочь от земель ротвейлеров и… овчарок. Почему же он отказался возвращаться в родные земли? Ответить откровенно Айзек не мог даже самому себе. Однако в глубине души всё понимал: он попросту боялся потерять человека.
Тем временем в зале постепенно начиналось оживление. Присутствие пса перестало мешать людям вести свои разговоры. Некоторые из них и вовсе забылись и принялись обсуждать произошедший с гостями случай. Айзек невольно подслушал их. Это привело всегда спокойного пса в бешенство.
– Что же люди так просто позволили собакам арестовать Роланда? Ведь он честный человек. Никому ничего плохого не сделал, – обратился он в зал.
– Это собакам решать, – послышался знакомый голос. Только теперь Айзек заметил здоровяка в клетчатой рубахе, что встречал их сегодня.
– А что же вы?
– Ни у кого-то из нас не могло появиться желание помогать вашему другу. Знаете, Король Эдвард прав. Ведь дружба между человеком и псом действительно выглядит подозрительно. Вот и мы не можем поверить в неё. А что, если ваш якобы друг, попросту использует вас? Ведь целые легенды ходят о том, как люди хитростью заставляли собак служить себе. Оттого теперь псы и относятся к нам с таким подозрением.
– Не ждал я, что и люди встанут на сторону собак. А ведь Роланд пострадал лишь потому, что хотел помочь тому мальчишке. Но тот даже спасибо не сказал, – покачал головой Айзек. Облизнулся. С кухни доносился волшебный аромат жаренной утки, отчего его желудок начинал предательски урчать.
– Не стоило ему вмешиваться. А с собаками мы действительно согласны.
– Знаешь, Джонни, а я бы с удовольствием помог этому Роланду, – перебил его рыжий, выходя из кухни. На металлическом подносе дымилась утка. – Прошу!
Айзек громко глотнул, едва не захлёбываясь слюной, и тут же накинулся на дичь.
– Зачем? – развёл руками здоровяк.
– А затем, чтобы поставить этих собак на место! Ведь никто не давал им права смотреть на нас свысока. Закон говорит лишь о правах и обязанностях людей и собак, но нигде нет ни строчки, которая бы подтверждала главенство одних над другими.
– Ох и глупости ты говоришь, Билли. По-моему всё вполне очевидно. И не надо пытаться ничего менять. Вспомни, что говорят легенды о временах, когда правили люди. Не зря Природа прогневалась на нас. Теперь же мир и спокойствие. А что ещё нужно?
– Уважение, мне нужно уважение.
– Да, уважение, – выкрикнул кто-то из толпы.
– Какая прекрасная утка. Знаете, даже Роланд так не готовит, – пробормотал Айзек, с трудом отрываясь от своей трапезы.
– Спасибо! Отчего-то собакам моя стряпня особенно нравится, – улыбнулся хозяин, протирая стол.
– Что правда, то правда, – подтвердил щупленький паренёк, сидевший за ближайшим к бару столом. – Я с трудом перевариваю его шедевры, а король назначил личным поваром.
– Вот такие мы разные, – покачал головой изрядно захмелевший старичок, сидевший с парнем за одним столом.
– Знаете, Айзек, – вновь обратился молодой хозяин к псу. – Могу помочь вам дельным советом. Не знаю, как у вас получится, но всё же… Завтра Эдвард устраивает охоту на лис. Победитель вправе попросить короля о любой услуге. В этот раз, правда, полковники охотничьих войск будут сражаться за лапу его любимой дочурки, но вы можете в случае победы затребовать у него освободить вашего друга. И он не вправе будет отказать.
Айзек вновь оторвался от еды и уставился на человека. Его хвост застучал по табурету, а в глазах мелькнул огонь.
Громкие звуки горна спугнули с насиженных мест приспавших на ветвях птичек. Солнце только расправляло крылья, а из города уже выезжала процессия. Тысячи псов выходили из ворот и, собирая лапами утреннюю росу, спускались к лесу. Участники королевской охоты – ловкие и быстрые полковники со своими полками – выстраивались в ровные шеренги и приветствовали короля. Рядом с кремовым грейхаундом следовала и его красавица дочь, облачённая в белое платьице. Она улыбалась и не сводила кокетливого взгляда с чёрного полковника Ричарда, который твёрдо намеревался победить на сегодняшних состязаниях.
Король Эдвард Второй в золотом камзоле поднял морду вверх и с гордостью оглядел собачьи построения. Он уже намеревался торжественно объявить начало охоты, как на поляну выбежала овчарка. Грейхаунды завертели головами от удивления. Но Айзек, не замечая последних, уверенной походкой шёл к королю. Король раздражённо повертел носом, будто прогонял назойливую муху. «Такой торжественный момент, и этот пёс…», – негодовал кремовый грейхаунд.
– Ваше Величество, – обратился к нему Айзек, вставая на задние лапы. – Прошу оказать мне честь и позволить принять участие в Королевской охоте.
– Но где же ваш полк?
– Я один! Поверьте, Ваша Светлость, для меня будет наивысшей честью сразиться с лучшими охотниками и добыть для вас лисицу.
Король на мгновение задумался. Разинул пасть и посмотрел на полковников. На их оскаленных мордах читались злость и негодование. И король решил. «А пускай они и проучат этого наглеца».
Утреннее солнце ласково согревало землю, но в воздухе ещё разносился аромат ночной свежести. Как же любил это время Айзек, точно так же, как теперь был к нему безразличен. Не до восторгов было этому псу. С мрачными думами он приближался к лисьей норе. С тяжёлым камнем на собачьей душе. Ещё вчера он доказывал человеку безумство охоты ради ненужной шкуры или бесполезного трофея, а уже следующим утром бежал во все лапы, чтобы убить беззащитного лиса на потеху королю. «Разумные существа так не поступают», – думал он. И тут же вспоминал про своего друга, ради которого он был готов на всё.
И чем ближе он был к норе, чем сильнее чувствовал запах лиса, тем болезненней были эти переживания. Вдалеке уже слышался собачий лай, когда из леса на светлую опушку выбежал тот самый лис. Айзек громко вздохнул и приготовился пуститься за ним вдогонку, но тот совершенно неожиданно побежал ему навстречу. Овчарке оставалось лишь дожидаться его с открытой пастью.
Рыжий зверь остановился перед собакой и согнул передние лапы, словно кланялся. Он просил помощи. Лис всё ещё помнил вчерашнее великодушие пса.
Айзек захлопнул пасть и облизнулся.
– У меня есть, кому помогать, – словно извинялся он. Но умоляющий взгляд прищуренных глаз заставлял Айзека сомневаться. Решение нужно было принимать немедля. Охотничьи псы стремительно приближались, заливая лес безудержным лаем.
Еще одной заморочкой стали вытащенные из черной пустоты жрицы одной занятной богини. Жрицы являлись дамами-рыцарями и больше всего походили на амазонок в латах. Было большим вопросом, почему они после смерти не отправились к своей богине, а застряли в черной пустоте, но ответа на этот вопрос довольно молодые девушки не знали.
Девушек отправили в Приют залечивать очень специфические ранения. А мы пошли разведать ситуацию в том мире, откуда они пригремели, поскольку судя по рваным рассказам жриц, их отряд именно сейчас нуждался в капитальной помощи. В их мире постоянно происходили прорывы границ и из порталов перло такое, от чего у нормальных людей будет инфаркт. Жрицы вполне успешно сражались с порождениями тьмы, демонами, осколками хаоса и всем тем добром, которое просто липнет в нормальным мирам. Если бы не святоши.
Не угодили святошам другого бога эти жрицы потому, что получали силы для своих свершений они совершенно неприличным способом. Ага, через интим. Ну и фиг бы с ним, потрахались бабы и повоевали, тут еще спасибо надо сказать, что демонов вырезают и зомби крошат, так нет же. Местная святая инквизиция объявила дам истинным злом и начала охоту на ведьм. Отряд жриц отправился в горы, в надежде скрыться там и отсидеться, но вот незадача… Именно на их пути произошел прорыв и в горном ущелье кишмя кишели демоны очень неприятного вида и сословия.
Мы с Шиэс появились там как раз вовремя, чтобы застать амазонок еще живыми, но уже на все согласными. В смысле на переезд. Брать парней к такому обществу показалось мне несколько неправильным, но поскольку удержать любопытных драконов на месте невозможно, то за мной увязались и братья золотые. В качестве личной охраны, ага.
Вначале жрицы приняли нас за еще одних прорвавшихся и собирались драться до смертного одра, но когда им удалось растолковать, что они смогут спокойно жить и наводить справедливость в совсем другом мире, где нет озабоченных святош, их предводительница быстро согласилась. Очень уж их отряд был покоцан и пошарпан. А застрять между молотом и наковальней не улыбается никому.
Женщины строем прошли в экран, попадая в руки лекарей на Синтэле. Уж там теперь и эльфы, и гномы, и немного демонов. Будут и жрицы. Еще там есть занятные жрецы богини плодородия, думаю, ребята сработаются.
А между тем демоны все напирали, выступая из ущелья черной, колышущейся массой. Порой по стенам ущелья ползали совсем неаппетитные черные щупальца. Меня передернуло – мерзость мерзостью, не удивлюсь если это местные горе-инквизиторы не удержат своими молитвами…
Решение пришло в один момент. Скинуть на эту дрянь бомбу и всех делов. Взрыв в горах конкретно попортит демонам настроение и аппетит. Дождавшись, пока все жрицы и драконы войдут в экран, я создала мощную боеголовку. Поиграем, мерзость? Не люблю столь откровенную тьму, да и щупальца предпочитаю свои собственные. На худой конец осьминожьи. Между прочим, есть во вселенной синериан прекрасная раса осьминогов. Хорошие ребята, душевные, торговцы, парламентеры, меценаты. Жаль, их все презирают и особо не любят за внешний облик. Но добрее существ не найдешь. А эти… гадость.
Темное марево злобной ауры и жажды убийства колыхалось над черным морем тел. Гадость и есть. Может я расистка? Да не, вон ко всем остальным хорошо отношусь. Ну что, ребятки, добра вам!
Бомба с огромной высоты, казалось, падала бесконечно долго. Зажужжал комм – у Шеврина были какие-то новости. Внизу глухо ударило и раздался мощный взрыв, над горной вершиной взметнулось облако пара от растопившегося от жара снега. Скала содрогнулась. Камни издали странный воющий звук, земля его подхватила. А потом часть скалы просто обрушилась вниз, погребая под собой все то, что не уничтожил взрыв. Если там какой демон и выжил, то ему точно не до убийств…
Шеврин встречал меня довольно встревожено. Рассказал, что подобрал в черной пустоте еще несколько парней, принадлежащих этим амазонкам, но в таком состоянии, что за их жизни никто ломаного гроша не даст. Снова медикам адская работенка… Может зарплату им поднять? А то, чувствую, с такой практикой они скоро не захотят работать даже за хорошие деньги.