В итоге, они остались на ночь, Азирафель помог Пульциферам убраться в гостиной, убеждая Кроули тоже немного поучаствовать, прежде чем демон повалился на диван, чтобы уснуть пораньше.
Утром Анафема вызвалась подвезти их до Мидфартинга на воксхолле. Азирафель согласился с радостью, а Кроули, за то, что он не выразил должной благодарности, был отправлен на заднее сиденье, где он всю дорогу настороженно поглядывал в окно, на случай если Наверху что-нибудь выкинут.
Они, однако же, добрались без происшествий и вскоре уже ехали по улицам деревеньки Мидфартинг. Она была небольшой: всего-то простенький магазин на углу, бакалея, заправочная станция, паб, местный банк и живописная церковь со шпилем. Анафема спросила, где их высадить, и Кроули сразу же ответил: у паба.
– Лучшее место для сбора информации, – оправдываясь, сказал демон, когда Азирафель обернулся с пассажирского сиденья, чтобы глянуть на него, подняв бровь.
Анафема затормозила около маленького здания с деревянно-кирпичным фасадом, Азирафель снова поблагодарил ее за помощь в трудную минуту. Кроули выдавил из себя какое-то мычание, которое можно было истолковать как благодарность. Азирафель выбрался из машины первым, дав демону возможность наклониться вперёд и поговорить с Анафемой.
– Слушай, если прочитаешь что-нибудь ещё о нас в этой своей книге, – сказал он. – Дай мне знать, ладно? Я пошлю тебе открытку с информацией о том, как ты сможешь со мной связаться. Выучи её наизусть, а потом порви. Нет, сожги. Так гораздо безопаснее.
– Э, ладно, – сказала она, но Кроули только коротко кивнул и вылез из машины вслед за ангелом.
Азирафель поблагодарил Анафему ещё раз и помахал ей, когда она отъехала от тротуара, оставив их одних у обочины дороги в незнакомой деревне. Кроули повернулся и толкнул дверь паба, прежде чем она скрылась из вида. Азирафель поспешил следом за ним.
Внутри паб был обит тёмным деревом и увешан телевизионными экранами, там царила отчётливо домашняя атмосфера, которая создавала впечатление, что завсегдатаями паба являются трудяги из среднего класса, горячо любящие старый добрый футбол и пиво.
В данный момент здесь было пусто, что не удивительно, учитывая, что было около десяти утра. Кроули беззаботно прошёл мимо перевернутых стульев, лежащих на столах, прямо к стойке и постучал пальцами по ее блестящей деревянной поверхности.
– Эй? – позвал он. – Есть тут кто?
Азирафель последовал за демоном к стойке и неуверенно мялся рядом с ним.
– Кроули, – начал было он.
Как раз тогда послышались шаги и лязганье двери, и в следующий момент с другой стороны бара вышел румяный человек.
Его клетчатые рукава были засучены до локтей, а за ухом была заложена ручка.
– Я могу вам чем-то помочь, господа? – спросил он не без удовольствия.
– Вообще-то да, – сказал Кроули, делая свой голос обезоруживающим с натренированной лёгкостью. – Мы здесь приезжие и ищем место, где можно было бы остановиться на некоторое время. Есть предложения?
– Донни держит домашнюю гостиницу на улице Стэйшн, – ответил бармен, потянувшись почесать за ухом, за которым была ручка. – Или же, если поедете в Чаррингфорд, там есть настоящий отель.
– Это чудесная деревенька, – сказал Азирафель, неумело включаясь в разговор. – Мы бы правда предпочли ее… э-э… Чаррингфорду.
– А, что ж, не могу сказать, что осуждаю вас. Лично я прожил тут всю свою жизнь, – гордо сказал бармен, тая перед довольно неблестящими навыками общения ангела. – Никогда не хватало духу уехать, знаете?
– Ага, – согласился Азирафель. – Мы с другом, вообще-то, прибыли из города. Из Лондона. Подумали пожить немного в деревне. Хочется сменить… э-э… атмосферу.
– Ага, ну, тут этого добра хватает, – сказал бармен с нежностью, стирая что-то рукой со стойки. – Жизнь в городе такая быстрая, приятно сбавить обороты время от времени. Свежий воздух, пиво и футбол. Все, что на самом деле нужно мужчине. И чай, конечно же. Боже, храни королеву.
– Верно, верно, – сказал Азирафель. – Что ж, спасибо за… э-э… совет. Уверен, мы скоро ещё зайдем. Просто хотели заскочить и поздороваться.
– Конечно, – дружелюбно ответил бармен. – Прошу прощения, как вы сказали, вас зовут?
– Энтони Кроули, – сообщил Кроули. – А это… – он замолк и неуверенно посмотрел на Азирафеля.
– А. Зирафель, – сказал ангел.
– «А.»? – переспросил бармен, подняв бровь. – Все так плохо, да?
Азирафель пожал плечами:
– Вы знаете, как с отцами бывает.
Бармен рассмеялся и протянул ангелу руку;
– Мне ли не знать? Меня зовут Бертран Марли, но все здесь зовут меня Берт.
Азирафель пожал ему руку, и Кроули последовал его примеру.
– Так сколько вы, ребят, думаете здесь пробыть? – спросил Берт.
– Пару недель, может, – ответил Кроули, а Азирафель одновременно с ним сказал:
– Довольно долго, наверное.
Они переглянулись и в смущении снова посмотрели на Берта.
– Ну, разберетесь потом, – сказал бармен с ухмылкой. – Харпер печет шикарные торты в кондитерской «Мендельсонз», но, конечно, лучшие бургеры в округе подают прямо здесь, – он усмехнулся своей саморекламе. – Рекомендую.
– Спасибо, – сказал Азирафель. – Мы… э-э… зайдем проверить, правда ли это.
– Надеюсь, надеюсь, – Берт, кажется, заметил, что у него за ухом была ручка, и вытащил ее несколько озадаченно.
– Что ж, увидимся, – сказал Азирафель с видом человека, который хочет окончить разговор, но плохо представляет, как это делается.
– Ага, – сказал бармен.
Кроули проворчал что-то о том, что им надо куда-то успеть, и почти выволок Азирафеля из паба.
– По-моему, он очень милый, – жизнерадостно сказал Азирафель, как только они снова вышли на свежий воздух.
– А ты, по-моему, очень уж дружелюбный, – парировал Кроули.
– Эй, я просто пытаюсь быть приветливым, – возразил Азирафель. – В конце концов, я же ан… – Азирафель умолк, слово застряло в горле. Повисла долгая пауза. – Не важно, – сказал он наконец.
Кроули стоял смущённо, уставившись на тротуар, не зная, что сказать. Это напомнило ему, что во всей этой ситуации виноват был он.
– Идём найдём домашнюю гостиницу, – пробормотал он в итоге и пошёл вперед наугад. Деревня была небольшой – он полагал, что сможет найти улицу с названием «Стэйшн» без особого труда.
Азирафель молча последовал за ним. Ни один из них не проронил ни слова за все время пути.
Домашняя гостиница оказалась симпатичным, краснокирпичным двухэтажным коттеджем с садом, полным хризантем и нарциссов. От всего здесь у Кроули мурашки бежали по коже. Азирафель, похоже, был в восторге, он повеселел впервые за всю дорогу. По совершенно не связанным с этим причинам Кроули счел, что гостиница совершенно отвратительна.
«Донни» оказалось уменьшительным именем Донны – темноволосой женщины, сорока с лишним лет, которая пригласила их внутрь, когда услышала, что их послал Берт.
– Он такой душка, не правда ли? – заметила она, ведя их в фойе. Внутри дом был хорошо освещен и заставлен мебелью, которая казалась чересчур старомодной, чтобы быть удобной. Рыжевато-коричневая кошка лениво моргнула, глядя на них с табуретки у окна и махнула им хвостом.
– На сколько вы планируете остаться, дорогие мои? – спросила Донни, поспешив в комнату и суетливо поправив по пути салфетку на столике. – Наверное, собрались в путешествие в последнюю минуту, раз оказались в Мидфартинге. Мы немного на отшибе.
– Мы пока не знаем точно, сколько здесь пробудем, – сказал Азирафель, в то время как Кроули отпрянул от занавески с кружевными оборками, как будто она могла его укусить. – Мы надеемся найти более постоянное жилье вообще-то, но и нечто временное пока что подойдет.
– Постоянное? – спросила Донни, обернувшись и выразительно посмотрев на них обоих. – Вы хотите переехать сюда? …Вместе?
– Что-то вроде того, – неуверенно сказал Азирафель, переминаясь с ноги на ногу. – Мы из Лондона и… э-э… ищем местечко потише.
Она понимающе улыбнулась им.
– Что ж, вы определенно приехали в подходящее место, дорогие мои. Здесь живут хорошие люди, не то что в некоторых других деревнях, если вы понимаете, о чем я. У вас не будет неприятностей.
– Э-э, – сказал Азирафель, совершенно ее не понимая. Кроули, который не слушал, прищурился на кошку, смотревшую на него с подозрением.
– В любом случае, если вам правда нужно жилье больше чем на пару недель, я, возможно, знаю одно место, – сказала она, суетливо заторопившись туда, где, похоже, находилась кухня. – Если вы, дорогие мои, подождете минуточку, я поставлю чай. Можете присесть, если хотите. Не обращайте внимания на Персефону, она не кусается, – эти последние слова были обращены к рыжеватой кошке, которая с осторожностью обнюхивала воздух и по-прежнему пялилась на Кроули. Демон, который до этих пор скрывал свои змеиные глаза простым мелким заклинанием, позволил маскировке упасть на мгновение, при этом не отрывая взгляда от кошки.
– Спасибо, – сказал Азирафель, опустившись на один из диванчиков с прямой спинкой. На другом конце комнаты рыжеватая кошка зашипела, вскочила на ноги и рванулась прочь со своей табуретки. Кроули ухмыльнулся.
Азирафель посмотрел на него, явно ожидая, что он тоже присядет. Кроули упрямо остался стоять, и только после того как Азирафель дважды махнул ему и скорчил мину, он позволил себе примоститься рядом с ангелом на омерзительной обивке в цветочек.
Донни вернулась спустя мгновение, вся улыбчивая и сладко пахнущая духами. Она предложила Азирафелю тарелку с печеньем. Ангел вежливо взял одно, а Кроули покачал головой. Если уж демоны чего не делают, так это не берут печенья в форме розочек у женщин, которые выглядят так, будто вершина их жизненных устремлений – это иметь дюжину кошек. К тому же она уже трижды назвала его «дорогой», а он не выносил, когда его так называл кто-либо, кроме Азирафеля (и то, потому что он крайне давно это право выстрадал).
– Так что вы говорили? – спросил Азирафель, откусив печенье.
– Ах, ты, – сказала Донни, усаживаясь на такой же усыпанный цветочками стул напротив них. – Норман Маттинссон пытается продать свой дом уже целую вечность. Он прямо на западном краю деревни, мимо него идешь, когда заворачиваешь к Джерри. Это заправка. Немного на отшибе, но довольно милый. Конечно, Норман просит за него сто восемьдесят тысяч фунтов, и я говорила ему: «Норман, он не такой уж большой, и за сто пятьдесят я могла бы жить в Кловерфилде в доме, вдвое больше этого, да и никто теперь не хочет жить в деревне так и так. Только в Лондоне и Кардиффе». Но он говорит, что хочет столько и не уступит ни фунта. Правда, это было пару месяцев назад, и я уверена, что он будет готов уступить немножко, чтобы сбыть дом с рук. Спросить не помешает. Или же в Чаррингфорде есть настоящее агентство недвижимости, если хотите получше осмотреться.
– О, я думаю, мы всерьез хотим остаться в Мидфартинге, – сказал Азирафель, снова косясь на тарелку с печеньем. – Маттисcон, вы сказали?
– Правильно, – она увидела, куда смотрит ангел. – Хотите еще печенья, дорогой?
Азирафель покраснел, но все равно взял еще одно.
– Благодарю.
Кроули закатил глаза, когда чайник мягко пикнул за стенкой, и Донни поспешила в кухню.
– Да просто возьми уже всю тарелку, пока можешь, – беззлобно прошептал Кроули ангелу.
Азирафель снова густо покраснел до самых кончиков ушей, но стащил еще одно печенье с подноса с такой робкой вороватостью, что это заставило демона коротко рассмеяться. Он быстро прикрыл смех кашлем, когда Донни снова появилась в комнате, на этот раз с подносом, на котором балансировали три чашки, керамический чайничек и две маленьких баночки со сливками и сахаром.
Кроули не особенно хотелось чаю, но Азирафель практически сунул чашку ему в руки. На ней были нарисованы синие и розовые цветочки и котята.
Азирафель и Донни заполнили следующие несколько минут умопомрачительно скучным разговором о пустяках, напомнив Кроули сразу обо всех причинах, по которым он жил один. Когда дело дошло до обсуждения погоды и местных обычаев, Азирафель, похоже, не знал, что сказать, но, к счастью, Донни явно была более чем рада слушать свой собственный голос. Азирафель стащил еще одно печенье, когда она отвернулась, заставив Кроули задуматься, не были ли они особенно замечательными.
Он таращился на маленькую горку печенья, думая о том, какого оно вкуса, но зная, что он ни за что не сможет его попробовать, пока Азирафель сидит рядом – только не после того как он посмеялся над тем, как ангел их ест – когда разговор стих. Он рассеянно поднял голову и понял, что они оба в ожидании глядят на него.
– Простите, что? – переспросил он, обратившись к Азирафелю за каким-нибудь намеком о том, что происходит.
– Думаю, это значит «да», – со смехом сказала Донни.
Кроули перевёл взгляд с Азирафеля на Донни и обратно.
– Что?.. – начал было он.
Азирафель тепло улыбнулся и похлопал его по здоровому плечу.
– Я просто спросил, не пора ли нам идти.
Кроули почувствовал, как у него вспыхнули щеки, когда он бормотал какие-то слова извинения, но и Донни и Азирафель, похоже, считали, что это невероятно забавно.
Они встали и пожали руки, а Кроули мялся позади них, как угрюмый подросток.
К счастью, Азирафель, по всей видимости, освоил умение уходить, и вскоре он вывел демона из коттеджа на солнце.
– Я подумал, нам лучше уйти оттуда, пока ты не заснул, – пошутил Азирафель, дружелюбно ткнув Кроули в плечо. На этот раз это оказалось раненое плечо демона, и он поморщился. – Ой, прости, дорогой мой, – быстро сказал Азирафель, все веселье моментально испарилось из его голоса.
– Не беспокойся об этом, – сказал Кроули сквозь гримасу, потому что плечо снова заболело довольно сильно.
Некоторое время они в молчании шли по дороге мимо стареньких изгородей и низких каменных стен.
– Я подумал, нам бы сходить, проверить тот дом Маттиссона, – сказал, наконец, Азирафель.
– И, если с ним не выйдет, мы могли бы временно вернуться к Донни.
– Проблем не должно быть, – сказал Кроули, пожав одним здоровым плечом. – Я наколдую денег, и мы выставим этого придурка. Раз плюнуть.
– Ай-ай-ай, – проговорил Азирафель, но дальше сопротивляться не стал. Обычно ангел был против создания денег по причинам, касающимся национальной экономики или другой подобной белиберды, но он, похоже, пришел к тому же выводу, что и Кроули: у них не было особенного выбора. Им необходимо было остаться в Мидфартинге, и, если у этого парня был товар, то они были купцы.
Им пришлось пару раз прогуляться по петляющим проселочным дорожкам, прежде чем они нашли адрес, который искали: Сомерсет-Лейн, 16.
Коттедж был построен из темно-серого камня и имел покатую крышу. Плющ вился по стенам дома и очаровательно оплетал трубу. Хотя он правда оказался довольно маленьким, он был в отличном состоянии, и по крыше было заметно, что ее недавно перекрашивали. Окружающий ландшафт можно было подправить: несколько клумб, приткнувшихся у передней стены, были запущены и покрыты сорняками и дикими цветами, хотя это и не сильно портило эффект в целом.
Серебристая машина стояла на подъездной дорожке с открытым багажником. Когда ангел и демон приблизились, коренастый человек в зеленом плаще вышел из дверей коттеджа с большой коробкой в руках. Он опустил ее в багажник автомобиля, и машина вздрогнула от этого действа. Когда он выпрямился, его взгляд упал на двух незнакомцев.
– Здравствуйте! – приветливо сказал Азирафель, подходя к подъездной дороге, Кроули – следом за ним. – Вы Норман Маттиссон?
Мужчина вышел из-за багажника машины, быстро оглядев Азирафеля.
– Да, это я. Я так понимаю, вы… мистер Азирафель? Или Кроули?
Азирафель вздрогнул от удивления.
– Первый. Вы нас ожидали?
Мужчина коротко рассмеялся.
– Ожидал? Это ведь вы мне заплатили, верно? Ищете домик в деревне? Я обговорил все детали с вашим партнером, мистером… ох…
Кроули остановился прямо позади Азирафеля.
– Адам? – едва слышно пробормотал он, обращаясь к ангелу.
– Адамом! Именно так, – сказал Норман, щелкнув пальцами. – Да. Адам Янг. Должен сказать, вы, господа, чрезвычайно щедры. Я пытался сбыть этот дом с рук целую вечность, честно признаюсь, но я тянул ради такого покупателя, как вы. Кого-то, кто по-настоящему оценит это место. Коттедж в превосходной форме: я сам отремонтировал его.
– Совершенно верно, – сказал Азирафель, все еще немного озадаченно. – Так вы…э-э… сейчас уезжаете? – он перевел взгляд на машину.
– О! Да. Простите, – сказал мужчина, переводя взгляд с машины на дом. – Я собирался выехать пораньше утром. Вы, ребят, все-таки заплатили сверх стоимости, чтобы коттедж был сдан сразу, я это уважаю. Я как раз заканчиваю вывозить самое основное. Перевозчик был здесь вчера. Просто удивительно, сколько у человека вещей, о которых он и не подозревает, правда?
– Ага, – сказал Азирафель, и Кроули показалось, что он уловил отзвук тоски в его голосе. Ему пришло в голову, что ангел теперь потерял свою бесценную коллекцию книг не один раз, а два.
– Но я исчезну буквально через секунду, – продолжал Норман. – А все бумаги внутри.
– Не торопитесь, – сказал ангел. – Так куда же вы направляетесь в таком случае?
– О, я-то? – переспросил Норман, широко улыбаясь. – Благодаря вам двоим я взял себе билет на самолёт до Индии. Всегда мечтал жить там, с тех самых пор как побывал там, когда был мальчишкой. Ну и знаете, годы идут, пенсия, все дела.
– Понятно, понятно, – сказал Азирафель голосом человека, которому ничего не понятно, но он хочет, чтобы казалось иначе.
– Что ж, если вы не против, я просто закончу с этим… – Норман махнул рукой на дом. – И он будет весь ваш.
– О, конечно, – ответил Азирафель, отступая на шаг назад. – Мы не будем вас задерживать.
– У меня осталась ещё пара коробок, – сказал Норман, и его голос стих, когда он снова торопливо скрылся в доме.
– Это очень внимательно со стороны Адама, – сказал Азирафель, когда он исчез.
Кроули фыркнул и пожал плечами для видимости.
– Я тоже мог бы это сделать, – проворчал он. – Это всего лишь деньги.
Пока Норман бегал в коттедж и обратно, сваливая коробки в багажник и на заднее сиденье, Азирафель прошёлся по лужайке, глядя вниз на клочки земли, которые должны были быть садом. Кроули, за неимением других занятий, неуверенно поплелся следом за ним. Демон занялся тем, что делал вид, будто осматривает, как крыша соединена со стеной, время от времени отпуская комментарии о перекрытиях и несущей системе. Азирафель, по-видимому, мысленно отключил у него звук, что, наверное, было неплохим решением.
Примерно минут через десять Норман торопливо вернулся к ним, неся с собой внушительных размеров стопку бумаг.
– Вот договор, прямо сверху, – А потом тут ещё несколько актов, которые вы можете подписать и оставить себе. Я уже поставил свою подпись везде, и мистер Янг сказал, что уладил все остальное.
– Спасибо, – сказал ангел, забирая бумаги.
– Ну, не буду мозолить вам глаза, – сказал Норман, посмотрев на них обоих, а затем снова на коттедж. – Он правда красавец. Позаботьтесь о нем хорошо ради меня, ладно? О, да, и там сквозняком тянет из окна в кухне, которое я ещё не починил. Но это все. Я поговорил с почтальоном – он знает, куда направлять мои письма. Ключи внутри.
Норман протянул руку, и Азирафель пожал её.
– Удачи вам, – сказал Норман. – Я пришлю вам открытку из Нью-Дели.
Азирафель ещё раз его поблагодарил, а потом Норман уже сидел в своём серебристом седане и отъезжал от дома. Он помедлил мгновение на дороге, глядя на дом, а потом в последний раз махнул им рукой и исчез.
Азирафель подошёл к двери коттеджа немного нерешительно, Кроули последовал за ним.
Внутри дверь распахнулась, и перед глазами предстала хороших размеров комната. Солнце светило сквозь окна в нишах, так что видны были танцующие пылинки. Крепкие, темные, открытые балки пересекали потолок и обрамляли дверные проемы. Пара больших книжных шкафов с пустыми полками стояла вдоль левой стены, окружая камин. Но помимо этого комната была пуста.
Было такое ощущение будто ступаешь на нерабочую театральную сцену, до того как спектакль начался, до того, как поставлены декорации и прибыли актёры. Это было ощущение пустоты.
Азирафель, видимо, чувствовал нечто подобное, стоя всего в полуметре от двери и оглядывая пространство. Кроули откашлялся и вошел в одну из дверей справа и в следующую комнату. Это была кухня, менее пустая, так как шкафчики, плита и холодильник заполняли пространство. Три набора ключей лежали на столе у раковины. Демон для проверки выдвинул один ящик. Он издал тихий скрип, выезжая вперёд, пустое пространство внутри него, казалось, занимает больше места, чем положено.
Азирафель последовал за ним в кухню, его лицо было непроницаемо.
Кроули пошёл дальше обследовать дом и обнаружил тесную кладовку, маленький закуток, занимаемый стиральной машинкой – очевидно, включенной в то, что они «щедро оплатили» – и узкую лестницу на второй этаж.
Стены наверху были слегка скошены под скатами крыши, а окна – врезаны в наклонные поверхности, создавая выступы больше тридцати сантиметров шириной.
На втором этаже было только три комнаты: уборная и две крохотные комнаты со стенными шкафами, похожие на спальни. Этот коттедж и в самом деле был маленьким.
Кроули нашёл один из подоконников и примостился на нем, наблюдая за тем, как Азирафель привидением блуждает по комнатам. Наконец, он вернулся.
– Здесь может быть хорошо, – в итоге осмелился сказать Азирафель. – Нам понадобится мебель, разумеется, и, может быть, мы могли бы устроить, чтобы нам прислали что-нибудь из наших лондонских вещей…
Кроули покачал головой:
– Нет, мы не можем допустить, чтобы что-то вело оттуда к нам. Это слишком опасно.
Азирафель казался порядком расстроенным.
– Но Адам сказал…
– Он сказал, что эта деревня недосягаема для ада и рая. Но если кого-нибудь из них чему-то научил Апокалипсис, они могут попробовать нанять людей. Черт, даже мы использовали Шэдвелла и охотников на ведьм. Все, что им потребуется – это пойти по следу до места, где он обрывается, и послать несколько обычных человек схватить нас. Я хочу сказать, Адам был скрыт от нас щитом, но мы все равно сумели найти Нижний Тадфилд, помнишь? На это ушла чертова уйма времени, но сумели же.
– Но… что, если сделать это через посредника… может, через двух посредников…
– Слишком опасно, – отмахнулся Кроули. – Вообще, я организую, чтобы часть наших вещей отправили заграницу. Может, в Америку. Это собьет их со следа.
Азирафеля, судя по виду, по-прежнему не радовала эта перспектива, но он, похоже, согласился с логикой Кроули.
– Пожалуй, – сказал демон, – Мне лучше сделать это сейчас. Чем скорее, тем лучше, – он встал и направился к узкой лестнице. – Интересно, есть в этом доме телефон?
Телефона не оказалось, и Кроули кончил тем, что сотворил его с помощью магии. Он думал сотворить ещё какую-нибудь мебель – стол и стулья, например – но Азирафель последовал за ним вниз и потребовал, чтобы он прекратил использовать магию до тех пор, пока не закончит лечить свои крылья. Кроули закатил глаза на это, но он понимал правильность слов ангела.
Так что вместо этого он вернулся наверх, устроился на подоконнике и сделал несколько зашифрованных звонков с разных серверов, устроив так, чтобы его лондонскую квартиру продали. Он сказал, чтобы с цветами делали что угодно, но не разлучали их. Они и так натерпелись. Он также организовал, чтобы часть книг Азирафеля переслали в Денвер, Колорадо, а другие – в маленький городок в Вермонте. Это – самодовольно подумал Кроули – как следует запутает божественных преследователей, когда они будут безуспешно пытаться найти связь.
Он, однако же, не смог заставить себя выставить сам магазин на продажу, и в итоге просто устроил, чтобы рента выплачивалась с его личного счёта, на который он бросил что-то около миллиарда фунтов, когда открывал его.
Он также не смог заставить себя позволить кому-нибудь пальцем притронуться к Бентли. Ему отчаянно хотелось устроить, чтобы машину потихоньку переправили в Мидфартинг, но он знал, что должен следовать своему же совету. Вместо этого он сделал звонок и дал указания, чтобы ее поместили под замок в надёжную ячейку из тех, в какие миллионеры ставят свои запасные спорткары на девять из двенадцати месяцев в году.
Солнце приближалось к горизонту, когда Азирафель вернулся наверх откуда-то, где он был все это время. Кроули закончил звонок, перенаправляющий его рекламную почту в Барселону, и повесил трубку.
– Не хочешь снова заскочить в паб? – спросил Азирафель. – Перекусить чего-нибудь?
– Ну, не знаю насчёт еды, но меня интересует, что у него там есть в бочках, – сказал Кроули, отключая телефон. – Вероятно, ничего ритцеподобного.
Азирафель грустно улыбнулся ему.
Оказалось, лучшее, на что был способен паб – это крепкий лагер. Даже среди лагеров он был не самым лучшим, но он был приличным, и дешевым, и его было много. Азирафель настоял на том, чтобы они заказали знаменитые гамбургеры Берта, и, когда сам Берт с гордостью поставил их на стол, они, в самом деле производили восхитительное первое впечатление.
Кроули и Азирафель выбрали маленький столик к углу паба, который медленно заполнялся местной публикой.
Многие мужчины сидели за стойкой, смеясь и болтая сквозь весёлую музыку, но здесь было также и много семей, сидящих за другими столиками, и родители шлепали детей по пальцам, когда те тянулись к бутылочкам с солодовым уксусом.
Кроули некоторое время наблюдал за ними, рассеянно съев несколько своих чипсов. Они просто все были такими… земными. Все, чему они придавали значение, было таким маленьким, таким сиюминутным. Их жизни были незначительными, короткими и быстротечными. Они очень старались быть лучше, Кроули знал это, но это не значило, что они не были чудовищно скучными большую часть времени.
– Ты будешь это есть?
Кроули оглянулся через плечо, туда, где Азирафель уничтожил свой гамбургер и поглядывал на порцию Кроули, к которой тот даже не притронулся. Он был не очень-то голоден. Он покачал головой и подвинул тарелку к ангелу, прежде чем снова обратить свой взгляд на людей.
Их жизни были им так важны, даже когда они были совсем неважными, и по какой-то причине это выводило Кроули как никогда прежде. Что были их жизни в сравнении с жизнями ангелов или демонов? В чем был смысл?
~~***~~
Следующая неделя тянулась долго. Кроули сотворил пару тысяч фунтов и дал их Азирафелю, чтобы тот купил все, что захочет для коттеджа. Это было менее трудоемко для него, утверждал ангел, чем создавать каждую вещь отдельно. Это должно было помочь Кроули быстрее выздороветь.
Тут демон спорить не стал: его плечо снова болело, и ему не шло на пользу то, что он отказался носить руку на перевязи. Его не очень-то пугало словосочетание «необратимые повреждения». Его крылья, с другой стороны, опять начинали ныть настойчивее, и он знал, что настоящая опасность лежит именно там.
Кроули закончил делать звонки, разнесшие их с Азирафелем вещи по Северной Америке и частям центральной Европы, и понял, что ему абсолютно нечего делать. Ангела обычно не было дома, он ходил в маленький магазинчик на углу или гулял по деревне, знакомясь с людьми. Кроули однажды сходил вместе с Азирафелем в магазин подержанных вещей, но через пять минут рассматривания разных видов занавесок у него от скуки стало сводить челюсть. Как будто фасон занавески имел какое-то значение. Это просто занавеска.
После этого он попытался отгородиться от человеческого общения, насколько смог. Он прожил среди людей шесть тысяч лет, пытался рассуждать он, так что для него не станет проблемой прятаться от них сейчас. Но это было… другое. Теперь, когда Азирафель был… теперь, когда он… Кроули никогда не заканчивал мысль.
Так он стал гулять у окраины деревни. Если он сосредотачивался, он мог чувствовать чары, которые Адам наложил на деревню, ощущать их глубоко внутри и в слабом трепетании его бесплотных перьев. Заклятие простиралось примерно на милю дальше границы деревни во всех направлениях, а затем исчезало.
В этой области почти ничего не было, кроме полей и маленького пруда на северо-востоке, у которого был деревянный пирс и пары удочек, припрятанных в упавшем дереве. Все это место было таким восхитительно мирным, что у него мороз шел по коже.
Спустя неделю, полную скуки и запаха очередной сгоревшей попытки Азирафеля приготовить еду в духовке (он, казалось, обрёл внезапный интерес к кулинарному искусству), Кроули был достаточно близок к полной силе, чтобы устроить своим крыльям второй сеанс лечения.
Он по-прежнему иногда чувствовал боль в них, но она не была такой сильной, как в первый раз, и это обнадеживало.
Так как у них не было тех удобных листов пластика, а Азирафель не хотел испортить пол коттеджа, они договорились сделать это в саду за домом, под покровом ночи. Они жили довольно далеко от проторенной дороги, так что было весьма маловероятно, что кто-нибудь забредет сюда посреди ночи, а горстка деревьев позади коттеджа предоставляла дополнительное прикрытие.
Итак, когда они были готовы, они дождались поздней ночи, играя в карточную игру, которой Азирафель научился у человека, который владел магазином на углу. Она была не особенно увлекательной, по мнению Кроули, но, похоже, она радовала Азирафеля, так что демон ему уступил. Когда подержанные часы на стене пробили пятнадцать минут второго, они решили, что прождали уже достаточно долго.
Кроули и Азирафель зашли за коттедж, первый – нервничая в ожидании под покровом летней ночи. Азирафель, в свою очередь, просто казался очень усталым и, не переставая, зевал.
– Я прослежу за твоими крыльями, – сказал ангел, щелкнув фонариком и посветив им в порядке эксперимента на траву. – Удостоверюсь, что все зажило правильно. Идёт?
– Ага.
Покружив по заднему двору, привыкнув к местности, Кроули снова подошел к коттеджу. Он повернулся лицом к каменной стене и оперся о шершавую поверхность. Мер предосторожности много не бывает.
– Готов? – спросил Кроули.
– Начинай.
Кроули сделал глубокий вдох и протянул крылья сквозь измерения. Он почувствовал, как они материализовались какой-то знакомой тяжестью, когда он расправил их – ровно и во всю длину – позади себя. В этот же миг он вздрогнул от прокатившейся по телу волны боли, от которой закружилась голова. Он стиснул зубы, но она быстро прошла. Главные суставы обоих крыльев горели, и он поскорее нащупал свою силу. Демон поднял её и направил в крылья.
Жжение у суставов сразу же начало стихать, и прошло совсем немного времени, прежде чем оно прекратилось вовсе. Кроули мягко пустил свою магию по болезненным участкам кожи, где его перья были вырваны, и удостоверился, что все выровнено правильно, чтобы недостающие первостепенные маховые выросли ровно. У демона скоро закончилось то, что надо было подлатать, а магии осталось ещё много.
Он почувствовал руку Азирафеля на своём левом крыле около только что вылеченного сустава.
– Замри на минуточку, дорогой мой.
Кроули нетерпеливо ждал, у него чесались крылья как следует расправиться впервые за несколько месяцев. Он чувствовал, как рука Азирафеля двигается по крылу, время от времени щупая и мягко потягивая перья. Это заставило Кроули вспомнить, что случится, если Азирафель дернет слишком сильно, но прикосновения ангела были легкими и бережными.
Азирафель надолго задержался в том месте, где был перелом, положив ладонь на переднюю кромку и попросил Кроули согнуть и разогнуть крыло. Кроули полагал, что он вполне способен и сам вылечить свои крылья, будьте спокойны, но он давным-давно свыкся с тем, что, нянчась с ним, Азирафель проявлял участие. Не то чтобы Кроули было нужно участие ангела, конечно. Просто было бы очень грубо отказывать, особенно, учитывая, что Азирафель не ложился спать, чтобы помочь ему.
Так что Кроули сгибал свое крыло по команде, наслаждаясь тем, как оно складывается и раскрывается мягко, не более чем слабо побаливая. Азирафель пробормотал одобрительное замечание и переключился на другую сторону и повторил процесс. Когда он дошел до правого плеча Кроули, он опустил руки.
– Выглядит вполне неплохо, – сказал ангел. – У тебя по-прежнему отсутствует чудовищно много перьев, но ничего такого, что не отрастет.
– Значит, я буду жить? – шутливо спросил Кроули.
– Боюсь, что да, – ответил Азирафель подобающе сокрушенно.
Кроули фыркнул, усмехнувшись, и снова расправил крылья, чувствуя, как теплый летний ветер пробегает по оставшимся перьям. Азирафель был прав насчет того, что раны еще остались: крылья были лишены равновесия, и он более чем ясно чувствовал участки с отсутствующими перьями, но это будет относительно легко исправить во время следующей линьки. Когда он снова сложил крылья, прижав их к телу, вспышка боли прошила его левое плечо.
Он вздрогнул, прежде чем успел остановить себя.
– Я знаю, что мы вылечим дальше, – пробормотал он, снова обратившись к своей силе. В этот раз он пустил ее в свое тело, сращивая мышцы на плече и перестраивая травмированную кость. В остальном он был в довольно приличной форме, но он все равно пробежался магией по телу, просто на всякий случай, позволив ей стереть все боли и синяки. Затем он открыл глаза, чувствуя себя свежее и лучше, чем во все последние недели.
В какой-то момент, пока он этим занимался, Азирафель исчез, и, когда Кроули обернулся, он увидел, что он ходит по траве, вылавливая из нее длинные темные перья. Их было всего полдюжины или вроде того, но этого хватило бы, чтобы у местных глаза на лоб полезли.
– Хорошая мысль, – сказал Кроули, подходя помочь. Азирафель водил лучом фонарика взад-вперед по саду, высвечивая блестящие, шелковые перья.
– Мне кажется, это все, – сказал Азирафель несколько минут спустя, держа маленький пучок перьев, одно из которых было более длинным второстепенным маховым. Когда ангел шел назад к Кроули, выключая фонарик, демон заметил, что Азирафель снова хромает.
Кроули почувствовал, как внезапное чувство вины волной обрушилась на него. Как он мог забыть, что Азирафель тоже ранен?
– Постой, – сказал демон, протянув руку и дотронувшись до плеча Азирафеля, когда ангел направился мимо него к коттеджу.
Азирафель как-то странно на него посмотрел.
– Не обязательно… – начал он, но Кроули уже вливал силу в ангела. Он услышал, как Азирафель длинно выдохнул, когда магия Кроули смыла и его раны тоже.
– Спасибо, – сказал Азирафель через минуту, и Кроули поднял руку.
Они некоторое время неловко стояли так, а потом Кроули показал на перья в руке Азирафеля.
– Надо их сжечь, – сказал он, потянувшись за ними.
Азирафель слегка отдернул руку.
– Я это сделаю.
Кроули нахмурился, глядя на него, но пожал плечами и подал ангелу пару перышек, которые он подобрал. Азирафель пошел к коттеджу, опустив голову, Кроули неуверенно побрел следом.
Азирафель помедлил у угла дома и повернулся к демону.
– Знаешь, можешь задержаться немного, если хочешь, – сказал он. – Размять крылья и все такое, – он выразительно посмотрел за спину демону на его крылья, огромные и блестящие, как обсидиан.
– Э, хорошо, – сказал Кроули, немного озадаченно. Азирафель грустно улыбнулся ему и пошел назад вокруг дома. Кроули в замешательстве почесал ухо. Обычно он мог считывать настроение ангела так же легко, как измерять свое собственное, но в последнее время он, похоже, потерял сноровку. Он пожал плечами: если Азирафель захочет с ним о чем-нибудь поговорить, он это сделает.
Кроули расправил крылья и приступил к своему собственному осмотру, взмахивая крыльями вокруг себя и пробегая рукой вдоль передних кромок в поисках дефектов. Отсутствие маховых было разительно заметно, но, по крайней мере, сустав, похоже, зажил как следует. Было так прекрасно снова вернуть себе крылья, с восторженной нежностью думал Кроули, так прекрасно, что они больше не горели от последствий небесного обхождения.
Он был так поглощен радостью проверки всех своих перьев, что не заметил, как Азирафель выглянул в одно из окон с задней стороны коттеджа. Он не видел безнадежности в глазах падшего ангела, полных такой грусти, какую могут чувствовать лишь очень старые существа при виде того, как все, что они любят рассыпается в прах вокруг них.
Это был последний раз, когда Азирафель видел огромные, блестящие черные крылья Кроули.
Нина попросила Эку показать Мире и Лютому посёлок, а сама со Змеем пошла на рынок, где с конца апреля по воскресеньям торговали с грузовичка саженцами и рассадой.
Государственный питомник из соседней области торговал лицензированными саженцами именно на рынке – отдельного магазина для такой торговли в городе не было.
У грузовичка было три человека средних лет – агроном, водитель и грузчик – и охранник-DEX, и все они были одеты в удобный армейский камуфляж.
Нина, совершенно не разбиравшаяся в сортах растений, растерялась от изобилия – в продаже имелись не только яблоньки и вишни, но даже по несколько саженцев особо морозоустойчивых сортов персиков и абрикосов.
Все саженцы высотой были не более полутора метров, и было совершенно непонятно, что из них вырастет. Но Змей просмотрел штрих-коды на этикетках, нашёл информацию в сети и уверенно выбрал пять небольших тоненьких яблонек и пару саженцев вишни.
Нина взглянула на отобранные растения, потом – на оставшиеся, и не слишком уверенно сказала:
— Давай-ка ещё на Жемчужный остров отберём, пока есть возможность… и пока есть, из чего выбирать. И пока есть деньги… по три галакта за яблоньку и по два за вишенку я выдержу.
Змей снова просмотрел этикетки и выбрал ещё полтора десятка саженцев яблонь морозоустойчивых сортов, десяток саженцев вишни, по пять кустиков красной и черной смородины и десяток саженцев малины. Треть саженцев предназначались Авелю, остальные – на острова, где управлял Фрол.
Удивлённый такой покупкой агроном – саженцы не настолько дешёвые, чтобы приобретать их в таком количестве, да и места занимают немало в арендованной тут же гравитележке – поинтересовался у Нины, зачем ей столько? – и получил ответ:
— Думаю на арендованном острове сад создать… в заповеднике. Садовник есть, охранник есть… даже агроном есть… а теперь и саженцы есть. Осталось программу купить…
— Программу? Ваш садовник… киборг?
— Да. Irien. И опыт работы у него есть… но с программой было бы надёжнее. Агроном DEX… девушка. Охранник DEX… ему и помогает, и сам что-то может сделать.
— И тогда… можно последний вопрос? Как вы всё это повезёте? И не надо ли вам нас? Понимаете… я диссертацию пишу… вот просто интересно, как в здешних местах плодовые деревья приживутся и как будут плодоносить… понаблюдать бы… наш питомник намного южнее вашего заповедника… и потому мы можем помочь Вам в обмен на возможность наблюдать за Вашим садом… они в этом году цвести ещё не будут, года через два… я для науки…
— Повезём… — и только тут Нина вдруг поняла, что набрала всё-таки многовато… в багажник флайера Лютого всё не поместится, и в мешок Змея тоже. Придётся самой лететь… не хотелось, но придётся… да. Но ответила как можно спокойнее:
— Вы что-то можете предложить?
— Да… вы забираете оставшиеся саженцы… их тут десяток наберётся… и всю рассаду земляники садовой… а мы сами привозим к вам на остров. В качестве бонуса… и помогаем посадить… и возьмём пробы почвы, можем помочь с удобрениями…
Предложение было неожиданным – с одной стороны помощь не помешает. А с другой стороны – посторонние люди будут знать о коллекции киборгов… а вот этого совершенно не хочется.
Змей несколько минут с интересом наблюдал за растерявшейся хозяйкой и как-то очень резво активизировавшимся агрономом – и ответил вместо Нины:
— Остров находится на территории заповедника, а у вас вряд ли есть допуск на ввоз продукции… а сегодня воскресенье и в офисе заповедника законный выходной… да и на ввоз киборга нужно разрешение. Сейчас мы всё перевезём сами… и рассаду возьмём, и саженцы… и посадим сами, а когда оформите пропуска, прилетите посмотреть, как всё растёт… а наша агроном будем вести наблюдения для вас… и лаборатория у нас есть, пробы исследуем сами.
Не ожидавшая такого от DEX’а Нина только кивнула, агроном с тем же воодушевлением согласился – и после оплаты покупки Змей стал грузить на гравитележку все остальные саженцы и рассаду в пяти ящиках.
***
В это же время оставшиеся в доме Мира и Лютый занялись рукоделием. DEX собрал из найденных в гараже брусков и одной диванной подушки небольшой станочек для кружевоплетения, перенёс на новую бумагу рисунок с кальки попроще, Мира достала из своего рюкзачка пару десятков коклюшек и попыталась научить Майю плести кружево.
Испуганная Irien’ка только твердила про системный запрет на контакты с несовершеннолетними, при DEX’е спорить не посмела – но попросить доступ догадалась.
И Лютый тут же сообщил Мире:
— У неё нет программы по плетению кружев. Шитьё и вязание есть, а для плетения кружев нет.
— Но ведь есть программа самообучения? – возразила Мира. – У тебя же она есть. И у неё должна быть.
— Тогда… научи Мая, он всё-таки домашний киборг, и у него должны быть нужные программы.
— Но он же… парень! А парни не плетут кружев!..
***
С рынка шли молча – Змей вёл перед собой нагруженную гравитележку, Нина шла рядом и думала.
Киборг, ставший приёмным сыном, взрослеет. Заметно взрослеет. Учится. Сам принимает решения. Возражает. Спорит. Предлагает. Делает. Хорошо это или плохо? Он самовольно вмешался в разговор двух людей – хотя не имел на это права – и она не возразила, и не осадила его.
Как киборг – не имел права. А как сын? Как сын – право имел.
Кто он сейчас – машина или человек? Уже не машина – но ещё не человек. Учиться и учиться ему ещё надо, чтобы стать человеком… а ему это надо? В какой степени он сможет стать человеком? Захочет ли?..
Уже во дворе, когда Змей разгрузил и отправил обратно тележку, Нина спросила:
— Что это было? И… что сейчас происходит?
И Змей совершенно спокойно, словно уже давно всё обдумал, ответил:
— Но ведь так всем лучше будет. Я сразу сообщил Лазарю, он спросил разрешения у Степана Ивановича и уже летит сюда. Вы же не хотели, чтобы этот агроном полетел на Жемчужный остров… а самим нам столько не увезти. Аглая у нас агроном с опытом, и с посадкой справится. Авель тоже за садом ухаживать умеет. Я принял решение. Это плохо?
— Это хорошо. Ты взрослеешь. И ты всё правильно сделал… но… в следующий раз хотя бы предупреди меня о своём решении. Это было… неожиданно. Ты вмешался в разговор, а у них был киборг… если его спросят, и узнают, что ты не такой, как все…
— Если спросят. Он не разумен. И не скажет, если не получит вопрос. Я подожду Лазаря и отправлю с ним саженцы. Лазарь саженцы отвезёт на острова. За это Степан Иванович оставит у себя десять яблонек и ящик рассады земляники. Я подожду его здесь… можно?
— Можно… и можешь выкопать для Авеля кусты крыжовника. Он тебе сообщит, какие именно. Лопата и рукавицы в сарае… где-то. Когда прилетит Лазарь, пусть сначала зайдёт в дом. Накормлю.
— Хорошо, сделаю, — ответил Змей и пошёл за лопатой.
***
Вернувшаяся домой в разгар спора Нина задумалась – парню действительно вязать или плести вроде бы не положено… а у Майи действительно есть системный запрет… но на действия сексуального характера. На помощь по хозяйству подростку этот запрет действовать вроде не должен… но… можно же пригласить программиста.
Сначала Нина позвонила Лёне – он должен знать, существует ли программа по кружевоплетению. Он ненадолго удивлённо замер, потом пообещал поискать – и отключился. Всё-таки воскресенье – и ему явно не до рабочих вопросов.
До Райво дозвониться не смогла, оставила сообщение, не дозвонилась и до Драгана, потом попыталась дозвониться до Боголепа – и тоже неудачно. Других программистов Нина если и знала, то не настолько, чтобы просить программу на Irien’ку.
— Мира, тогда сделаем так. Учи Майю плести, её запрет не должен действовать на помощь по хозяйству. Но пусть она сделает запись процесса кружевоплетения, по этой записи программист напишет программу и поставит на Майю. И она сможет плести кружево по программе. Майя, я разрешаю тебе обучаться у Миры рукоделию, но без нарушения запрета.
Майя подтвердила разрешение, но Мира продолжила:
— Она же… живая… и может без программы учиться.
— Может. Но без программы она боится… но если ты не будешь её пугать, то всё у неё получится. А я вот показать ей не смогу… я не умею плести кружево… вот вязать умею. У тебя есть около часа, пока прилетит Лазарь, и парни грузят саженцы. Так что… Майя, учись плести кружево и делай запись, потом пригодится. Тем временем Май займётся обедом… то есть, полдником. А мы с Лютым сходим в магазин… за подарками.
***
Лазарь прилетел через полчаса, за четверть часа парни предельно осторожно погрузили все саженцы, рассаду и выкопанные кусты крыжовника. Майя за это время с помощью Миры успела сплести крошечную круглую салфетку – около трёх сантиметров в диаметре – и начать ещё одну такую же.
Нина накормила всех обедом… уже не обедом, но ещё не ужином… так как время было около четырёх часов пополудни, дала с собой городских «деликатесов», принесённых из магазина, — килограммовую коробку леденцов для деревенских киборгов, четыре тепличные дыни, сахар и кофе для родителей Миры, пару вафельных тортов и дыню на Домашний остров, для деревенских детей — фигурный шоколад в большой коробке… – и в шестом часу отправила всех гостей обратно.
И коробку шоколада подала самому Змею – ему тоже надо сладкое есть.
***
Нина отправила гостей и задумалась. Вынуждать киборга жениться – хорошо ли? А вынуждать деревенскую девочку выходить замуж за киборга – как?
Но… так хочется пожить вдали от городской суеты, на природе и в своём доме… городской дом можно сдавать в аренду… и дописать, наконец, диссертацию и защититься… а для этого нужно разрешение на строительство дома, которое выдают только семейным – и для неё вряд ли сделают исключение.
А женатому… или собирающемуся жениться сыну разрешение будет дано точно… а невестка-человек, да ещё и из местных, лучше, чем киборг, сможет вести домашнее хозяйство и управлять киборгами… только какая девушка согласится пойти за киборга?
Вопросов явно больше, чем ответов. Пока пусть будет так, как решили. А через три года и Мира может передумать, и DEX сможет передумать. Многое, очень многое может измениться.
***
В вечернем звонке совершенно счастливый Авель показал Нине высаженные яблоньки и кусты, Фрол пригласил Аглаю, и она, как агроном, тихо рассказала о заложенном саде и охранниках, Фрида деловито поинтересовалась, кто теперь будет жить в доме уехавшего егеря:
— …сад-то получился вокруг этого самого дома… поселила пару парней, а из DEX’ов для охраны выделить некого… Аглая если только сама на ночь ходить станет… так ведь девка, местные люди поймут не так… залетают иногда, смотрят…
— Нужны парни-DEX’ы? Попробую узнать, есть ли в продаже… сообщу, если найду… скинь видео посадки саженцев…
В звонок добавился Степан, чуть позже – Голуба с Мирой… у всех всё было хорошо. И Нине стало вдруг спокойно – всё в порядке и всё так, как надо… сами её киборги как эти саженцы… росли где попало, за кем-то был уход, за кем-то – только боль, а сейчас они все вместе, в одном саду… только «сад» этот всё более походил на детский…
***
Энтузиазм живет три дня. И это правда.
В понедельник утром к Нине пришло понимание сделанного – она начала обдумывать, правильно ли она поступает. И зачем ей ещё один киборг? Зачем все это?
Одни расходы! Десять тысяч за подержанного DEX’а! – трёх бы хватило! Да сколько денег ушло на ещё один флайер и на подарки! Так и разориться недолго! Почти половина денег за квартиру исчезла – словно этих денег и не было! Одни сплошные минусы!
Но… тут есть и плюсы. Змей трудоустроен в деревне и пройдёт своеобразную социализацию. Есть перспектива женитьбы для него – если Мира откажется, можно будет заслать сватов в любую другую деревню. Или… женить его на кибер-девушке… что тоже возможно. Теоретически – но не очень желательно.
К тому времени будет свой дом… года через полтора-два Змей сможет получить разрешение на строительство… то есть, не сам Змей, а она, его хозяйка и приёмная мать… но для него. К тому времени она придумает, как документально оформить усыновление.
К тому времени вернётся Ведим… и как-то он примет брата-DEX’а? Один ли вернется Ведим, или с киборгом? Захочет ли перебраться в дом на острове? Где он сейчас? Да и всё ли с ним ладно?
Или новая деревня не на островах будет?
Сколько мыслей в голове!
Оставшиеся деньги – почти тридцать тысяч – перевела на неснимаемый счет, открытый на полтора года. С него потом деньги пойдут на лицензию, проект дома и стройматериалы. На карточке осталось около полутора тысяч… это дело наживное. Своя зарплата, ребята неплохо зарабатывают, Змей начнет зарабатывать, от выпущенной книги деньги поступают… немного, но постоянно.
Почти весь добытый жемчуг отдается заповеднику – зато ребята обеспечены жильём, работой и находятся в относительной безопасности.
Относительной потому, что любой сотрудник DEX-компани, всё равно – из местного филиала или из другого какого-нибудь — в любой момент может захотеть проверить любого киборга из коллекции… и совершенно неведомо, чем закончится такая проверка. Борис коллекцию пока не трогает – похоже, ему самому стало любопытно, что из этого получится.
Скоро из армии должен возвратиться один из братьев Миры – Ратмир. И Дару скоро придет повестка…
Жизнь продолжается… насовсем ли вернется этот самый Ратмир, или только в гости… кто ж его знает? Один ли приедет – или с киборгом?
Из деревенских Нина пока общалась только с Доброхотом и Голубой – родители Миры её упорно не замечали. Но контакт налаживать надо. А это значит – опять подарки… одни расходы.
Вклад в будущее… и шанс трудоустроить ещё нескольких ребят… но… в деревне тоже нужны только DEX’ы. Где ж их взять-то столько?
Люди так часто произносят слово «любовь», что позабыли его подлинное значение. Оно истерлось, как римская монета и стало смутным, неузнаваемым, как некогда гордый императорский профиль после сотен потных и жадных рук.
Изначально полновесная, золотая и редкая, эта монета истончилась до медной и стала выпадать, как мелкая сдача.
Любовь перестала быть тайной. Её уровняли до каприза и похоти. Даже выбор языка и желудка стали называть любовью.
Благородный камень, добытый на божественных рудниках, в начале времен, расщеплен, распилен и брошен под ноги как булыжник. Его не отличишь от кирпича, от вездесущего щебня, от серой гальки и продается он по той же цене.
Ибо истинная ценность благородного камня давно забыта.
Так что же такое любовь? Как много говорят о ней поэты, как бесцельно спорят философы. Но ни один из них так и дал ответа.
Я придумала его сама. Придумала легко и быстро. Ответила не для всех, для себя одной. И ответ сгладил все противоречия и нелепицы.
Ответ простой, без подоплеки платоновских идей и универсалий, земной и легковесный для философских масштабов, претендующий быть осмеянным высоколобыми книжниками, затертым снисходительными усмешками, обесценен пожатием плеч и сдвигом бровей. Но мною принятый и доказанный.
Любовь – это счастье и свобода того, кого любишь. И более ничего.
Никаких противоречий со вселенским мироустройством. Любовь без оплаты, без условий, без ревности. Любовь трудная, всепрощающая и светлая. Как любовь Бога.
Геро просыпается почти сразу. От окрика или удара. Его окликнула память, а ударила тревога.
Приподнимается на локте, оглядывается, ищет. Узнает меня. Мимолетное облегчение, и снова тревога. Мучительное волнение, от которого я так хочу его избавить.
— Жанет, я спал? Это был сон? Я видел сон… в этом сне… я видел Марию. Она жива! Я видел свою дочь живой. Но это сон, да? Это был сон?
И глаза — молящие, несчастные. Снова — несчастные.
Как же сильна эта болезнь отчаяния, как живучи её щупальца-метастазы.
Я быстро поднимаюсь со свой скамеечки у его изголовья, где сидела, опершись локтем о застывшее колено, морщусь от колкой боли в занемевшей икре, и, приблизившись, беру его руку.
Этот короткий сон, меньше часа, похожий на внезапный обморок, упал как завеса, и затуманил недавний рассвет. Этот сон покрыл ретушью внезапную радость.
— Это был сон? – снова спрашивает Геро, страшась ответа.
Я глажу спутанные волосы и целую сначала одно дрогнувшее веко, потом другое. Он нетерпеливо моргает.
И тихо отвечаю, шепчу, будто доверяю секрет, в самое ухо.
— Это. Не. Сон.
Глаза его медленно закрываются, рука в локте слабеет, он роняет голову на подушку, и некоторое время лежит неподвижно, даже не дыша.
Потом, откуда-то из глубины, робкими едва заметными всполохами, освобожденная, изъятая из цепей, из-под свода запретов, на его исхудавшем лице разливается чистая, почти детская радость, разглаживает, изгоняет, излечивает все язвочки и кровоподтеки печали.
Он улыбается с тихим, блаженным умопомешательством, с потерей связности мыслей и слов.
— Не сон — повторяет он за мной – Это не сон.
И беззвучно шевелит губами с рисунком тех же слов, перекатывая их, как лакомство, на языке. Он привыкает к ним, привыкает к ясности воспоминаний, сгоняя мутную ретушь обморочного сна. Затем вновь вскидывается.
— Где она? Где Мария?
И снова тревога. И глаза почти несчастные. Делает движение, чтобы подняться.
Но тут же прикрывает лицо рукой. От резкого движения темнеет в глазах.
— Тише, тише — говорю я, мягко пресекая бегство – Мария с Валентиной и Наннет. Они показывают ей гусят.
— Гусят?
— Да, гусят. Пару дней назад гусыня привела на пруд своих гусят, и они там плавают. Мать-гусыня учит их всяким премудростям.
По его телу будто проходит судорога боли. Ему больно от счастья.
Счастье — это тот же ранящий клинок, но это благословенный, исцеляющий клинок архангела.
— Жанет….
— Что, милый?
— Я не умею быть счастливым. Мне больно.
— Ты привыкнешь. И ты научишься. Помнишь, как больно пальцам, когда они в первый раз ложатся на струны? Ты же играл на скрипке.
— Да, я помню.
— А потом боль проходит, и остается музыка. Только музыка. Вот так же и со счастьем. У тебя все мозоли от страданий. Ты к ним приноровился, научился противостоять и подниматься, когда ледяной порыв ветра сбивал тебя с ног. Та часть твоего сердца, что выставляется, как щит, когда приходит беда, превратилась в рубец, нарастила панцирь, и стала как ладонь, привычная к шпаге. А другая часть сердца, та, что предназначена, как чаша святой вечери, собирать нектар радости, та нежная полость души, где обитает счастье, птица с огненными перьями, она у тебя и вовсе без кожи, слабая, тонкая, ранимая. Неприспособленная и пока неумелая. Вот потому тебе так больно. Искорки счастье сыплются с хвоста и крыльев птицы, как угольки. И обжигают тебя. Но ты скоро научишься. Кому же, как не тебе, быть счастливым. Любимым и счастливым.
Он снова улыбается. Блаженно и беззаботно.
— Жанет, а что со мной? Почему я здесь?
— А это последствия твоей неумелости и неприспособленности. Потрясение оказалось слишком сильным. И неожиданным. К тому же, тебе напекло голову, а своими башмаками не по размеру ты в кровь сбил ноги. Липпо был в ярости.
Скулы Геро розовеют, а улыбка становится виноватой.
— Я даже не почувствовал.
— Ещё бы! Ты бы не почувствовал, даже если б на тебе вовсе не было башмаков или тебе пришлось бы идти по битому стеклу. Но это моя вина. Мне не следовало терять голову, а лучше за тобой смотреть.
У Геро приподымается бровь. Мужская гордость готова взбрыкнуть, взвиться. Но я не отступаю.
— И нечего удивляться. Учись рассудительности у собственной дочери. Ни слез, ни капризов. Спрашивает тихонечко: «Папа заболел?» А я шепчу: «Не заболел. Папа спит. Он устал. Он тебя долго-долго искал. По всем странам, за морями, за горами. И устал. Но он отдохнет и скоро будет с тобой.»
Геро смущенно вздыхает.
— Но я её не искал. Я… поверил, сразу… Поверил, что её нет. Даже не усомнился. А она была там, в доме, ждала меня.
Геро сжимает кулаки, и глаза вспыхивают.
— Я должен был оттолкнуть её, эту женщину, ворваться в дом, и звать, искать свою дочь. А я… сбежал. Когда-нибудь моя дочь будет презирать меня за трусость. За то, что я её не защитил и не спас.
— Что ты такое говоришь? Она смотрит на тебя, как на бога.
— На ложного бога. Слабого и трусливого.
Геро замолкает. Он остро, в который раз, переживает неприятие самого себя, свою беспричинную, взращенную годами, будто сорняк с кожистыми листьями, вину, чей плотный стебель больше напоминает древесный ствол, чем шейную гибкость цветка.
След первородного греха тянется сквозь вереницу смутных, языческих веков, как липкая лента, которую оставляет за собой жирный капустный слизень.
— Ты опять слишком строг к себе, любовь моя. Мы все несовершенны, и все совершаем ошибки.
— А вы по-прежнему излишне снисходительны ко мне, ваше высочество.
— О да, я само великодушие!
Складочка меж бровей разгладилась. Геро какое-то время сохраняет свою безмятежность, прислушивается к тому, как моя рука, крадучись, подбирается к его локтю, чтобы пощекотать то чувствительное местечко на сгибе, которое давно облюбовали мои губы и язык.
Там меня привлекает даже не ранимая нежность кожи, не близость натянутых жил, где мне слышится ход его жизни, а скорее белесые стежки шрамов, которые оставил ланцет.
Этих полосочек я насчитала не меньше десятка, те, которые смогла различить и посчитать.
А ведь были ещё те, что почти разгладились, слились с другими в уродливые полузвезды, те, что перекликались с собратьями на другой руке.
Я помнила, каким яростным свистящим шепотом бранился Липпо, мешая восточные проклятия с библейскими демонами, что означало высшую степень его негодования.
Он проклинал равнодушную жестокость и невежество того высокомерного коновала, что с такой легкостью пускал в ход свой ланцет, вскрывая вены беспомощного, ослабевшего пациента.
Каждый белёсый штрих поверх вены означал пережитый приступ мигрени. Или другой напасти, мне неизвестной.
Их было слишком много, этих отметин, а если помножить их на количество ночей, ибо каждый приступ, как пояснил Джакомо, длится не менее трех суток, а то и дольше, то штрихи превращались в летопись боли, в тайную цифирь, что могла открыть дверь к подземному озеру слёз, такому глубокому, что дно озера следовало искать у врат самого ада.
Однажды, обнаружив эти знаки, на вид безобидные, стыдливо усохшие, я беспрестанно их целовала, щекотала и даже дула на них, как когда-то кормилица дула на мои ушибленные коленки.
Мне казалось, что таким образом я их окончательно изгоню, что лишу их покоя, буду зализывать, как собака, пока они окончательно не исчезнут, а когда исчезнут, я примусь за другие знаки, в форме букв, знаки отчетливые и зловещие, нанесенные каленым железом, при мысли о которых, об их происхождении, их дарительнице мне не хватало для полноценного проклятия не только пустынного ифрита с Аваддоном, но и полчищ обитателей Тартара.
Геро воспринимал мои усилия с некоторым недоумением, и даже стыдливостью, ибо все эти шрамы были далеко не украшением или предметом гордости, как это могло быть у доблестного воина, а скорее знаками позора, но очень скоро, кажется, что-то понял и принимал эти странные ласки с молчаливой благодарностью.
Он тоже знал, что эти шрамы никогда не исчезнут, не изгладятся, но верил мне со всей неистребимой наивностью.
Когда я в очередной раз, оставляя влажную дорожку из поцелуев, добиралась до сгиба его локтя на правой или левой руке, чтобы в очередной раз вступить в борьбу, когда терлась то щекой, то губами, то языком, а то лбом и даже кончиком носа, он с тихой признательностью гладил меня по волосам.
Мне не под силу было изгнать эти белесые стежки, наложенные на живую плоть. Я была обречена, но я не сдавалась. И бралась за врачевание снова и снова.
Вот и сейчас я не забыла напомнить своим недругам о присутствии моих пальцев и губ.
Я ладонью забираюсь под манжет его сорочки, уже другой, без пятен пота и краски.
А Геро с той же признательностью за мной наблюдает. В уголках его губ зарождается улыбка, или это все та же улыбка, предыдущая, ее отражение или эхо, или сестра близнец, или самая первая, новорожденная, спорхнувшая с ресниц, освобожденная из-под спуда темного льда, трепетная, как луч солнца, растворенный в первой, выпавшей росе.
*****
Голос. Я слышу голос.
Голос ребёнка, девочки. Нежный, хрустальный, он подобен скатившейся росинке, дрогнувшей, сверкнувшей в первых лучах восходящего солнца.
Капля дрожит на кончике травинке, переливается, соперничая с утренней звездой. А затем смех. Такой же прозрачный и звонкий. Это моя дочь.
Голос и смех дочери.
Но моя дочь умерла. Я помню. Мне сказала та женщина, чей рот напоминает прорезь для монет в медной кружке монаха. Я помнил эти её слова даже тогда, когда учился жить заново, когда учился дышать, когда оставшаяся четвертинка живого сердца, вбирая остатки крови, гнала ее по тем жилам, что не омертвели, не обуглились.
Я помнил эти слова, когда Жанет касалась меня, когда её дыхание смешивалось с моим, а её волосы, щекоча, колосьями прорастали сквозь мою кожу. Я помнил эти слова, когда улыбался, или играл улыбку, как назначенное послушание.
Эти слова грохотали, как ржавые гнутые гвозди в мешке на мостовой, когда Жанет увлекала меня на тропу надежды.
Эти слова память царапала на стене моего нового жилища.
Эти слова были все время внутри, как проглоченные острые камни, и как бы я не поворачивался, как бы не ступал, как бы не перекатывал пылающую голову по влажной подушке, я их слышал, как заунывный рефрен, как речитатив, исполняемый хором из греческой трагедии, как звенящую монотонную капель в инквизиторском застенке.
Звук этой капели ослабевал, когда Жанет была рядом. Её нежность тоже начинала звучать гармоническим аккордом сразу в несколько октавах, и все прочие звуки сходили на нет.
Но Жанет уходила, и тогда хор затевал свой речитатив заново. Сначала один голос, скрипучий и слабый, будто выбравшийся на площадь робкий подстрекатель, произносил ржавую фразу.
Затем к этому голосу присоединялся другой, насмешливый и злорадный, затем третий, чем-то смутно знакомый, а затем их становилось так много, что я переставал различать их принадлежность.
Иногда мне казалось, что, если неожиданно оглянусь, я увижу их всех, следующих за мной тёмной стайкой, оборванных и крикливых, назойливых и ненасытных попрошаек с увечьями, хромых и безруких. Они стали меньше ростом, обратились почти в карликов, но голоса их стали визгливей.
Я знал, что уродства их будут множится, а их строй редеть, ибо Жанет, неведомо для себя самой, вела с ними настоящую войну.
Они гибли, лопались, как глиняные пузыри на дороге в дождь. Легко ступая, она давила их каблуками, они бежали, будто вспугнутые крысы, но обладая демонской живучестью, возвращались вновь, без пальцев, без глаз, без зубов, но всё ещё способные утробно петь и скулить.
Когда становилось невмоготу в тихую ночь, я вызывал в памяти тот далекий осенний день, на переломе и сращении двух времен года, когда Жанет выкатилась из леса огненным шаром, черпал горстями тот золотистый трепетный отсвет, ту лиственную прозрачную желтизну, и бросал, как факелы, в подземелье памяти, чтобы осветить пророчествующие углы.
Это помогало. Я наслаждался тишиной, своим возобновившимся обучением.
Светило яркое солнце, жарило по-летнему. Денис сощурился, едва открыл дверь на улицу. Он с трудом досидел до конца лекции и так и не решил, правильно ли сделал, что вышел из кабинета и прослушал мамины сообщения. Так он страдал только от неизвестности, а когда прослушал, то до конца пары страдал от желания всё бросить и бежать скорее в университетский скверик, где его будет ждать мама, чтобы вместе поехать к адвокату.
От того, чтобы бросить всё и бежать, удерживало одно – мама будет ждать после лекции, то есть, она подойдёт к определённому времени.
Голос мамы в аудиофайлах звучал и обнадёживающе, и тревожно. Она говорила, что посоветовалась с Татьяной Ивановной, и что Татьяна Ивановна сказала, что есть надежда обойтись штрафом, что Татьяна Ивановна уже вела такие дела, главное выстроить правильно защиту и тактику поведения, и поэтому, Татьяна Ивановна…
Однако, Денис почувствовал в голосе мамы и сомнение с тревогой. И сам начал тревожиться, хотя не понимал, почему. То есть, конечно, понимал, чего уж, но мамины волнения передались и добавились к его собственным.
Денис оглядел с крыльца скверик, чтобы решить, в какую сторону идти. Но не успел сделать и шага, как на крыльцо вышли одногруппники. Они окружили его. Парни похлопывали по плечу, девушки улыбались. Только что автографы не просили…
Это было совсем непривычно, Денис растерялся. Всеобщее внимание было ему и приятно, и странно.
– Ден, ты как сегодня насчёт клубешника? Может завалимся в «Зебру» – приобнимая за плечо, спросил Вадим.
Денис не успел ничего ответить, как к нему подпорхнула Соня, и, отстранив Вадима, взяла Дениса под руку.
– Точно! Денчик! Пойдём сегодня с нами в клуб?
– Только давайте не в «Зебру», – взмолилась Маша, пристраиваясь с другой стороны. – Там отстойно.
– Где, в «Зебре» отстойно?! – возмутился Вадим. – Хотя так-то да…
– Может, в «Нирвану»? Там неплохой музон, – предложил Глеб.
– «Нирвана» далеко… – вздохнула Соня и прижалась к Денису.
Маша доверительно заглядывая ему в глаза, спросила:
– Денис, а ты куда хочешь?
Денис уже никуда не хотел. Ему было приятно в центре внимания, приятно, что девчонки вот так рядом. Кристина только стояла чуть в стороне, ну и ладно, она всё равно бросала на него взгляды. Приятно, что парни улыбались все и смотрели на него кто с завистью, кто с уважением.
– А го в «Че Гевару»? – предложила Маша. – Там винтажно.
– А мне «Че Гевара» не зашёл, – пожал плечами Вадим.
– Да норм в «Че Геваре», – пожал плечами Денис.
– Отлично! Идём в «Че Гевару»! – сразу же согласился Вадим. – Во сколько собираемся? В девять? Ты как, Ден?
– В девять норм, – согласился счастливый Денис.
И тут зазвонил телефон. Егор стоял рядом. Значит, звонила мама – больше ни у кого его нового номера не было.
Мамин звонок вернул Дениса на грешную землю.
– Всё, ребят, спешу, мне к адвокату… – бросил Денис и растерялся от того, с каким уважением и вниманием ему сразу же освободили дорогу.
– Позвони, как закончите, – крикнул Денису вдогонку Егор.
Денис кивнул и сбежал по ступенькам. Хотя, ему очень хотелось остаться с одногруппниками.
Май прекрасен! Воздух полон запахов и звуков! Всё вокруг цветёт или во-вот начнёт.
Собственно, всё – это черёмуха и тюльпаны, но какая разница? После долгой зимы кажется, что цветёт всё. А если ты не уверен, что цветёт именно всё, то воробьи звонким чириканьем развеют все твои сомнения.
Листики на деревьях распустились. Они сейчас удивительного светло-зелёного цвета. Они уже полностью раскрылись, но пока мягкие и клейкие. И запах у них особенный – весенний. Он вносит приятную нотку в черёмуховый аромат. Ещё несколько дней, и листья наберут зелени, станут изумрудными и жёсткими. Но сейчас молодые листики прекрасны и беззащитны.
Среди зелёных уже газонов яркими пятнами притягивали взгляды клумбы с тюльпанами. Озеленители подобрали расцветки так, чтобы цветы дополняли друг друга. Тут – сиреневые с оранжевыми, там – красные с жёлтыми, а здесь – тёмно-фиолетовые с белыми. Вот там чуть дальше бледно-розовые с малиновыми… столько цветов и оттенков!
И всё это подчёркнуто белыми гроздьями черёмухи.
Эх, зафотографировать бы эту красоту! Да и как фон для портретной фотосьёмки хорошо. А уж какой фон для лавстори!
Тревожное лицо мамы не вписывалось в эту картину. Как будто мама не замечала окружающей красоты. Как будто для мамы этой красоты не существовало…
Денис опустил голову и нахмурился, чтобы убрать с лица улыбку. Собственно, чего разулыбался-то? Весна – да! Но не для него! Не для него пришла весна… Не для него цветут сады… А что для него? Наручники, камера, да пуля у стенки?..
Когда он сел рядом с мамой на скамейку, от благостного настроения ничего не осталось.
– Как в универе? – спросила с тревогой мама.
– Нормально всё, – ответил Денис и понял, что он совершенно не грешит против истины. – В универе всё нормально.
– Никто пока не знает?
– Наоборот, знают. И декан, и преподы, и одногруппники.
Мама горестно вскинула ко рту руки, как будто опасалась именно этого известия.
– Мам, нормально всё, – поспешил успокоить её Денис. – Они на моей стороне.
Мама испытующе некоторое время смотрела в глаза Денису, словно искала признаки обмана, признаки того, что теперь её сыночка травят хейтеры. И не найдя, облегчённо вздохнула и пояснила:
– Я боялась, что все от тебя отвернутся.
– Мам, чего ты? Я сейчас самая популярная личность на весь универ! – засмеялся Денис, вспоминая, как только что стояли на крыльце, и как девчонки прижимались к нему, а парни похлопывали по плечу.
И благостное выражение само собой вернулось на его лицо.
Но взглянув на маму, Денис поспешил снова убрать его. И перевёл разговор в другое русло:
– Нам ко скольки к адвокату?
– Да, уже надо идти. Татьяна Ивановна ждёт нас.
Майор Пронин привлекает Холмса к расследованию таинственной смерти студентки Института Красного Секса. Вроде бы самоубийство, но больно подозрительное, да и девушка не из тех — рабфаковка Катя, выпускница Макаренко, такие не кончают с собой.
Холмс цепляется за упоминание колонии — вдруг будет шанс туда наведаться?
Ватсон рядом как биограф, мисс Хадсон хочет посмотреть на настоящих раскрепощенных женщин. (она уже видела, как тетки укладывают шпалы на строительстве метро. Ватсон надеялся, что это ее охладит, но она лишь впала в экстаз и самоуничижение, когда попробовала полдня с ними поработать и сдохла — вот настоящие женщины, а я недостойна, я слишком слаба!).
***
Едут в Питер — электромобиль, электропоезд, электричество всюду где нужно и не нужно.
***
«Красной кобылке все жеребчики милы» — этот девиз висит над вывеской института.
Встречает ректор — Анастасия Николаевна Романова, выпускница Смольного института имени Клары Цеткин и Розы Люксембург.
На входе — магазинчик «Красный Кролик» — полезные игрушки для укрепления пролетарской семьи.
Анастасия вводит в курс дела. Они в некотором шоке от практических пособий и ознакомительных плакатов и инструкций на стенах (каждый комсомолец и каждая комсомолка обязаны удовлетворять сексуальные потребности друг друга по первому требованию и предъявлению комсомольского билета, секс без границ, названия кафедр и так далее), Анастасия объясняет, что только полной открытостью и доступностью можно бороться с сексуальной эксплуатацией.
Анастасия:
— Вы обратили внимание, что у нас нет кварталов красных фонарей и стрип-баров? Потому что невостребовано. Наши выпускницы, конечно, элита, за честь заключить с ними хотя бы непродолжительный брачный контракт борются лучшие мужчины страны, но во всех учебных заведениях преподают основы тантрического секса, и не довести партнера до высшего пика может не уметь разве что какая-нибудь полуграмотная деревенщина, не желающая ничему учиться, ибо наши лучшие кадры преподают и в провинции. Ежегодный чемпионат по пилону, танцам живота и гоу-гоу, к нам приезжают учиться из Турции и Эмиратов. Физическое и психологическое здоровье наших студенток и студентов — основа основ, и потому ужасный случай с Катей необходимо расследовать как можно быстрее.
Катя училась на третьем курсе, в группе пятнадцать девушек, три спальни по пять человек, тело обнаружили утром в общей душевой. Начинают допрашивать однокурсниц
***
смена кадра
***
Алиса Розенбаум яркая, эффектная, улыбчивая и набивающаяся в друзья.
Студентки тусуются группками, Алису обходят, с ней заговаривает мисс Хадсон, которая тоже одна (мужчины заняты делом). Алиса долго жила с семьей в Америке, мечтает учиться в Гарварде, в котором была на экскурсии (может быть — путает Гарвард с Итоном, ей все равно где, лишь бы на Западе), изо всех сил старается понравиться. Говорит, что покойная была дурой и лузершей, мечтала о детях и тупом счастье домохозяйки, позорила высокую честь современной свободной женщины, таким не место в элитном институте. Только место чужое занимала. Не справилась, вот и покончила с собой, резонный конец для слабачки. Мораль и этика — вчерашний день, польза и только польза, семейные ценности — бред, они закрепощают и тормозят социальный рост. Общество разумных эгоистов, основанное на взаимовыгоде — вот по-настоящему передовое общество, любой разумный человек это понимает.
Мисс Хадсон очарована, видит в Алисе свой идеал.
***
смена кадра
***
Ватсон в морге осматривает тело. Самоубийство действительно подозрительное — выпила целый пузырек снотворного, но все однокурсницы наперебой говорят, что на сон не жаловалась и никогда снотворным не пользовалась, у нее его даже не было. На лице синяки, запястье сломано (выкручивали руку и открывали рот).
Холмс осматривает комнату, особенно тщательно — малейшие отсылки на колонию Макаренко — дагерографии, грамоты за победы в соцсоревновании, значок ГТО и суворовского стрелка. Даггер, где Николай Романов (вылитая копия Георга пятого) прикалывает ей этот значок лично перед строем. Тоже приходит к выводу, что это убийство — на пузырьке со снотворным отпечатки только пальцев жертвы, а пузырек лежал в общей аптечке в свободном доступе, там должны были быть отпечатки многих студенток, бравших его ранее. Значит, кто-то вытер его, а потом оставил отпечатки жертвы.
Майора Пронина срочно вызывают в Москву — расследовать кражу любимой трубки Сталина. Вечером мисс Хадсон восторгается Алисой.
Мисс Хадсон:
— Она такая умная! Люди действительно неравны, но только от самого человека зависит, к людям какого сорта он себя причислит! Можно, она поедет с нами в Лондон? Она так хочет учиться в настоящем английском колледже!
Ватсон не возражает против поездки. Но осторожно оспаривает идею.
Ватсон:
— Но если все станут людьми первого сорта, человечество просто вымрет. Ведь детей ни у кого не будет.
Мисс Хадсон отмахивается.
Мисс Хадсон:
— Чепуха! Дураков полно, они нарожают! Ну или умники что-нибудь придумают.
Убегает.
Оставшись одни, Холмс с Ватсоном решают устроить студенткам провокацию и объявляют, что расследование показало — это самоубийство. Студентки слушают с разными эмоциями.
Алиса не скрывает радости:
— Я же вам говорила, что она неудачница! И вы все тут неудачницы, а я уезжаю в Лондон!
***
смена кадра
***
Комната Ватсона и Холмса.
Подслушанный разговор.
По случаю жаркой погоды окна открыты. Вечером Ватсон случайно слышит диспут девушек о защите своих и чужих, спор приоритетов. Понимает с пятого на десятое, относится скорее с иронией — как можно всерьез обсуждать и так сурово спорить о такой абстрактной материи? Зовет Холмса послушать тоже.
Девушки же после долгих дебатов соглашаются на том, что чужих иногда защищать более важно, ибо свои все понимают и потому могут защититься и сами, а чужие не подозревают и потому беззащитны, а все люди братья или сестры, и не важно, свои или чужие.
Ватсон умиляется. Холмс почему-то мрачнеет.
***
смена кадра
***
Утром в спальне обнаруживают труп Алисы — она зверски заколота, тринадцать ножевых ран.
Мисс Хадсон (в истерике)
— Почему всегда убивают лучших?!
Свидетелей нет — все четыре спавшие вместе с нею девушки ничего не слышали и не видели, выглядят очень сонными, анализ крови показывает отравление снотворным.
Холмс находит в тумбочке Алисы заколку с монограммой Мориарти. Озадачен. Ватсон проводит вскрытие, озадачен не менее — в ранениях нет никакой логики. Часть смертельна — часть поверхностна, многие нанесены уже после смерти, в четырех случаях удары нанесены левой рукой, причем три — не левшой. И почему 13? Ритуал?
Из рассказов студенток вырисовывается довольно неприглядный образ покойной — она легко предавала тех, кого еще вчера называла подругами, если это было выгодно, шла по головам, подставляла, делала мелкие пакости — если была уверена, что это сойдет ей с рук. Пыталась создать тайное общество «разумных эгоисток», которые бы выгораживали друг друга любыми средствами и подставляли других студенток, типа маленькой дружной компанией проще пробиться наверх. Катя предложила Алисе устроить по этому поводу публичный диспут. Смеялась с подругами, говорила, что Алиса не понимает главного — человек не может быть один. Алиса хотела стать звеньевой, но выбрали Катю.
***
смена кадра
***
Приезжает майор Пронин.
Пронин:
— Чего нам еще ждать? Новых убийств?
Холмс:
— убийств более не будет, но я не знаю, как быть и кого наказывать — того, кто убил, или того, кто виноват?
Пронин:
— Виноватого!
Холмс:
— Тогда наказывайте меня. Я сам их спровоцировал, дав понять, что убийца избежала правосудия, им просто ничего другого не оставалось.
Пронин:
— Они что, все?!
Холмс:
— Они восстанавливали справедливость. Я не одобряю суд Линча, но что им оставалось делать, если убийца их подруги, как они были уверены, ушла безнаказанной?
***
смена кадра
***
Наказали линчевателек — отправляют раньше очереди на Дальний Восток.
Девушки в восторге, прыгают, обнимаются.
Ватсон:
— Так их наказали или наградили?
Анастасия (Ватсону):
— Это тяжелая работа, но и большая честь, в очереди на право ее получения стоят по несколько лет.
(девушкам):
— Не радуйтесь раньше времени! Выпуск вам устроим досрочно, но предметы сдадите все и по полной программе, недоучки там не нужны! И каждой — в качестве дополнительного урока освоить как минимум по две несмежные рабочие специальности! Там не нужны просто жены, там нужны подруги, работницы, настоящие профессионалки своего дела — учителя, медсестры, инженеры, токари. Фрезеровщицы! Пусть не говорят, что столица экономит на стройке века.
***
смена кадра
***
Разговор Ватсона с Холмсом об относительности счастья, коммунистическом анархизме и доктрине разумного эгоизма.
Холмс (решительно):
— Эту дрянь нельзя тащить на остров, нам и фашизма хватает, а это похуже будет.
Ватсон:
— Но вас не пугает, Холмс, что из-за нашей провокации тринадцать девушек стали убийцами? Если они хорошие девушки, это их сломает, а если такие как Алиса, то мне даже страшно представить, чем все это может обернуться. Не родили ли мы с вами сегодня тринадцать новых алис?..
Холмс:
— Вы подходите к этим девушкам с британскими мерками, а это неверно. Эти девушки будут жить в чудовищных условиях, которые британские правозащитники сочли бы неприемлемыми даже для самых закоренелых преступников, они будут работать как каторжные по шестнадцать часов в сутки и без выходных — и они счастливы. Потому что будут полезны другим. Не думаю, что Алиса, получи она такое же наказание, была бы так же счастлива. И. заметьте, изначально все про нее зная, они ее не убивали, то есть просто мстить за подругу не собирались. Просто приняли к сведению и стали более осторожны. Они убили ее, узнав, что она улетает с нами, вот что оказалось истинной провокацией, а вовсе не моя выдумка. Они убили ее не из мести, а чтобы защитить ничего не подозревающих нас. Ведь Алиса, которой один раз уже сошло с рук убийство, и дальше продолжила бы использовать те же методы. Меня пугает эта страна, в которой каждый может оказаться палачом — если сочтет это нужным. Причем нужным не себе, нет, другим, может быть даже совершенно ему не знакомым. Вот ведь в чем ужас, правда? Но этим девушкам и их умению быть счастливыми от собственной нужности я почти что завидую.
***
смена кадра
***
Институт Красного секса.
Курсовые зачеты. Холмс с Ватсоном и майором подвергнуты сексуальной атаке третьекурсниц — нам же надо отрабатывать практические занятия, а тут свежие мальчики! Спасает Анастасия, уводит к себе. Майор откланивается, его ждет жена. На входе сталкивается с гвардейцами.
Капитан:
— Гвардейский экипаж во главе с капитаном второго ранга красным великим князем Кириллом Владимировичем Романовым прибыл для выполнения общественного сексуального долга!
Курсантов распределяют по аудиториям.
***
смена кадра
***
комната Анастасии.
Анастасия угощает Холмса и Ватсона коньячком.
Анастасия:
— Не обижайтесь на девочек, они молоды и нетерпеливы, но мы-то с вами люди взрослые, мы знаем толк в неторопливых удовольствиях.
Холмс принимает игру. Ватсон пытается уйти, решив, что он тут лишний, но Анастасия его останавливает.
Ранним утром Ватсон и Холмс сталкиваются в умывальной. Ватсон подклеивает оторвавшийся ус. Холмс с некоторым сомнением рассматривает собственную шею, на которой видны следы зубов.
Холмс (Ватсону, немного смущенно):
— Полагаю, было бы политически некорректно упоминать этот, хм, незначительный эпизод в ваших записках.
Ватсон с облегчением соглашается.
***
смена кадра
***
Инженер Лось и Гарин спорят над конструкцией ракетного двигателя. Не работает. Ругаются, перепаивают, снова пытаются запустить. Работает, но с перебоями. Снова начинают перепаивать.
Звонок в дверь.
Гарин, не оборачиваясь:
— Зоя, открой! А, черт, забыл… кто-нибудь там, откройте!
Теряет интерес к тому, что только что делал. Смотрит на двигатель так, словно в первый раз видит.
Дежурный чекист идет открывать. На пороге улыбающийся Картрайт.
Картрайт:
— Я к товарищу Гарину от профессора Кейвора.
Полностью очнулась Мила глубокой ночью, вспоминая произошедший кошмар. Девушка закашлялась, выплюнула на ладонь серый комок слюны с гарью и подумала, что кошмар никак не заканчивается. Она уже надеялась, что умерла и больше никаких демонов вокруг, никаких испытаний и мучений. Но нет. Знакомый запах трав и порошков напомнил ей, что ее откачали и снова поместили в лазарет… Кажется, она еще слышала голоса целителя и кого-то знакомого, но припомнить не смогла и вяло плюхнулась обратно на подушки, размазывая слюну по одеялу. Все равно вычистят, какая уже разница…
Ей казалось, что все закончилось. И от ощущения предательства и обиды Мила расплакалась. Что за жизнь такая, где даже умереть не дают? Что за мир такой, где тебя то травят, то гнобят, то выхаживают? А может она действительно в аду? И умереть в аду нельзя. Как можно умереть, если ты уже мертва? Вот-вот. Значит ее мучения будут вечно… Вечно… — это слово разбивало все мечты и надежды. Оно выедало душу и отнимало все силы. Она обречена на вечность в этом мире с вечными демонами. Вечность мучений, вечность издевательств, вечность покушений и болезней. И страшной магии, которую Миле не видно.
Зажегся приглушенный свет и над подопечной склонилась Лэртина. Демоница вздохнула, подала тряпичный платок ревущей девушке и уселась на краешек кровати.
— Поплачь, авось выйдет все горе из тебя. Не углядели мы, расслабились. Прости идиотов… — шептала женщина, боясь разбудить прикорнувшую в кресле дежурную девочку-демоницу. Понабирал тут Зэриан стажерок, а ей теперь даже свою Повелительницу не утешить…
— Почему я не умерла? — всхлипнула Мила, прижимаясь к теплому боку служанки и заливая ее ночной наряд слезами.
— Тебе нельзя умирать… ты должна жить, чтобы жил Повелитель, — тихо проговорила женщина, поглаживая всклокоченные каштановые волосы подопечной. — Все, не реви. Выпустила пар и будет. Видишь — деточка спит? Намаялась за день с тобой.
— Все было так ужасно? — вскинулась Милана, глядя на замершую служанку серыми омутами глаз.
— Не то чтобы… просто ты надышалась дыма еще и живая удавка почти довершила дело… Кстати, как ты смогла ее убить?
— Не знаю… — Мила опустила взгляд и потеребила тонкими пальцами край одеяла. — Там было плохо видно… Я и так… мало что вижу, а там все в… дыму было. Дым, правильно? — она повторяла про себя новое слово. Дым. Всего лишь сизая хрень, едва не убившая человека…
— Да, правильно, — кивала служанка, поглаживая голову девушки и думая о том, что все слишком несправедливо в их мире и это покушение — еще одно подтверждение давно заученному правилу.
— Ну вот… Эта… штука на меня набросилась, когда я хотела… разбить окно, — Мила подумала, подбирая подходящие слова из небогатого лексикона. Увы, книжка всех слов дать не могла, а русско-демонского словаря еще никто для бестолковой попаданки не написал… — Я никак поверить не могла, что… золото… золотая повязка может двигаться сама. Как… змея.
— Потому и живая, — согласилась, кивая, Лэртина. — Это магия Повелителя, только Повелители могут управлять предметами на таком расстоянии и обладают нужными знаниями.
— Повелитель? Он хочет меня убить? Мог бы не заморачиваться… — девушка всхлипнула. — Он волен прийти и свернуть мне шею движением руки, верно?
— Все не так просто, — покачала головой служанка, дивясь, насколько ее Повелительница смогла адаптироваться в их мире. — Аркалу как раз ты нужна живой и здоровой как можно дольше, желательно лет десять и больше. Его законной жене и наследнику — тоже, поскольку от благополучия Аркала зависят и их жизни. А вот все остальные хотят подвинуть и Повелителя, и наследника, и друг друга в лестнице на троне. Видишь ли, их слишком много. Я понятно рассказываю?
— Ага, — Мила с интересом смотрела на служанку, приглушившую свет движением кисти и теперь в полумраке казавшуюся какой-то дивной гурией. Особенно подчеркивала сходство почти ничего не скрывающая ночнушка, больше похожая на покупку из секс-шопа.
— Тогда слушай дальше. Вот их всех много, а трон один. И уступать его Аркал даже собственному сыну-первенцу не собирается, не то что какому-то там гаремному бастарду, которого и за демона не считают. Улавливаешь?
— Не совсем, — покачала головой Мила, вслушиваясь в чужую речь, постепенно становящуюся привычной и почти родной. Она даже перестала себе переводить слова в голове, привыкая и думать на чужом языке.
— Ну смотри… Аркал приказал тебя вызвать для чего? Чтобы излечить свое проклятие. Больше ты ни для чего не нужна, — виновато развела руками Лэртина. — Все условия были выполнены: супруга из другого мира досталена, правильно проведенный свадебный ритуал, первая брачная ночь — все в наличии. Осталось закрепить связь, а именно прожить бок о бок десять лет. И вот тут загвоздка. Жены тебя не примут во дворце, в гарем тебя вести — через час мы будем отскребать от стен то, что останется от твоего тельца. Вот и выбрали они с первой женой вариант такой, что ты вроде как и во дворце живешь, но и отдельно. Выделили тебе башню, слуг, охрану. Вроде как все в порядке. Только и тут враги нашли лазейку.
Мила слушала и кивала. Сказанное Лэртиной было правдой, но до чего ж обидной! Она — всего лишь средство для лечения какого-то там проклятья! И все. Просто пилюля, мимоходом проглоченная Повелителем и забытая сразу, как только облегчила боль или зуд. Вот и верь после этого книгам о попаданцах!
Лэртина грустно смотрела на понурившуюся девушку и жалела ее всем сердцем. Ничего, они смогут, они выкрутятся из всех неприятностей. А пока стоит переждать бурю в стороне. Сейчас пройдет кадровая чистка, исполнителей казнят, поймают еще парочку посредников, быть может кого-то и невиновного загребут за шкирку, устроят публичную казнь, переберут опять гарем, пошерстят слуг… Все как всегда. А потом успокоятся и забудут обо всем, погружаясь в море силы и беспечности. И тогда-то настоящие враги нанесут новый удар. Нужно быть готовыми.
— Будь сильной, моя девочка, вот теперь и начались неприятности, — шептала она, обнимая хрупкое человеческое тельце и ловя на своей шее легкое дыхание. Как жаль, что это не ее дочь!
Снова отчёт не удалось закончить, каких-то двух часов не хватило. Анюта обычно за мной рано не приходит, других взрослых разбирают, а мы с Тамарой Фёдоровной остаёмся. Ценнейшие сотрудники, блин! Ладно, Тамаре Фёдоровне под шестьдесят, можно и о силе подумать, а мне до подъёма ещё пахать и пахать…
В первый раз сегодня доча пораньше объявилась. Радовалась я, пока в календарь не заглянула: ну конечно, чётный вторник! Она ж меня в секцию акробатики записала, как будто мало мне кондитерской и актёрской секций.
Я принялась быстро набирать текст на клавиатуре, сосредоточенно глядя в монитор. На Анюту имитация бурной деятельности ни малейшего впечатления не произвела:
– Ма! Быстро собирайся и идём, на это у тебя ещё завтра есть, а работы максимум на два часа.
До стоянки мыслелётов я иду, прихрамывая (может, заметит и передумает или опоздаем, и нас не пустят), но Анька резко дёргает меня за руку:
– Мам, хватит придуриваться! У тебя нога не болит.
Проклинаю знаменитую детскую телепатию и пытаюсь объяснить:
– Анечка, я не хочу заниматься акробатикой.
Дочь, уже открывшая дверцу кабины, недовольно обернулась:
– Ты должна. Посмотри на себя: за год семь килограмм набрала, не то что на шпагат сесть, лужу перепрыгнуть не можешь. В тридцать пять другие мамы всё умеют: и тортики печь, и через голову кувыркаться, и сказки на ночь читать с выражением. Ты видела, как Олина мама на шпагат садится? А как она ногу за голову закидывает? Тебе должно быть стыдно.
– Но она фитнесс-тренер, а я бухгалтер! И… и мне тридцать четыре!
– Ну и что, вот научишься на шпагат садиться, и мне не придётся за тебя краснеть.
Не церемонясь, она зашвырнула меня на заднее сидение и, устроившись впереди, скомандовала:
– На акробатику.
Ужасно захотелось огрызнуться: «посмотрим, какой ты будешь через двадцать пять лет». Но, я уверена – к моим годам она станет настоящей красавицей. Она и сейчас тоненькая, быстрая, с тёмными лукавыми глазищами и роскошными иссиня-чёрными волосами. Вся в бабушку (маму мою) пошла, только ушки оттопыренные в отца, из-за них её в школе дразнили, так она приучилась волосами закрывать. А моего в ней будто и вовсе нет ничего.
Мыслелёт плавно набрал высоту, и Тамара Фёдоровна, курившая у входа в офис, проводила нас печальным взглядом. На секунду я прониклась к ней сочувствием: ни детей, ни мужа, родители после подъёма в столицу перебрались, а потом вспомнила, что меня ждёт:
– Аня! У мамы много работы, мама не высыпается, понимаешь?
– Хорошо, сериалы вечером больше смотреть не будешь. И никаких кухонных посиделок с тётей Таней.
– Ну и пожалуйста, – обиделась я, – полетели домой и сразу спать ляжем.
– Полетели. А завтра я тебя к дяде Вове на свидание не отпущу.
– Но… но… Ты же обещала!
– Обещала, если ты будешь меня слушаться и вести себя как примерная мама.
Она строго посмотрела мне в глаза:
– Ну что, я звоню сыну дяди Вовы и отменяю ваше свидание?
– Нет!
– А раз нет, летим на акробатику.
Решительным «хочу» Аня подправила сбившийся курс, и через пятнадцать минут мы приземлились на крыше стадиона. Занятие уже началось. Десяток несчастных мамаш бегали по кругу, а щуплый подросток, то ли китаец, то ли кореец, задавал им темп хлопками. Увидев нас, он указал на раздевалку и прошипел сквозь зубы: «бысто!»
Я облачилась в выбранный Аней розовенький костюм с пчёлками, напоминающими обожравшихся вампиров, и побежала. Теперь надо правильно рассчитать силы, настроить дыхание (обязательно носом) и ритм. Впереди как раз спокойно и ритмично бежала тётка в ядовито-зелёном трико. Осталось сосредоточиться на сокращениях её поджарой задницы. И раз-два, раз-два… Ничего, скоро и я себе такую накачаю. Раз-два, раз-два… Скоро. Раздвараздва… Эээ куда так быстро?! Раздвараздвараз… Скоро-скоро. Только не накачаю, а сдохну, если мы сейчас же не остановимся.
Через полчаса разминки я без сил рухнула на коврик. Женщины вокруг меня гнулись и раскачивались под команды мальчишки. Анюта громким шёпотом уговаривала: «мама поднимайся, ну давай же, дети смотрят», но подойти стеснялась.
Наконец тренер добрался до меня: «Встаём на голову. Бысто!»
Я, согнувшись пополам, упёрлась головой и руками в пол, а китайчонок резко поднял мои ноги вверх. Ой, как же страшно, господи! Только бы не отпустил. Последний раз, было так страшно, когда Анька прокалывала мне пупок «как у Олиной мамы». Получилось, к счастью, криво, и Анюта с досады разрешила не носить кольцо. А заживает на мне как на собаке.
«Шпагат» – скомандовал тренер. Я попыталась развести ноги в стороны и чуть не шлёпнулась, потеряв равновесие. Этот придурок тоже хорош – отвлёкся на девочек-зрительниц и еле успел меня подхватить: вот тут-то ему пришлось напрячься, даже вспотел от натуги. Похоже, ему все пятнадцать, а то и шестнадцать – детские силы на исходе. Ха! Добро пожаловать в мой мир.
Китайчонок сердито забурчал и опустил меня на ковёр. Смотри-ка: телепатия ещё не отключилась.
Всю дорогу домой Анюта молчала, сердито поджав губки.
– Ну чего ты дуешься? – не выдержала я, – всё хорошо, были на акробатике.
– Были?! – взорвалась Анюта, – Да я чуть со стыда за тебя не сгорела перед остальными детьми. Мало того, что ты не старалась, так ещё и о тренере плохо думала!
– Разве правду нельзя думать? Куда ему в шестнадцать лет на такую работу?
Дочь яростно вцепилась в подлокотники, так что обшивка затрещала:
– Там, где к чужим взрослым нужно силу применять, нарочно старшеклассники тренируют. Вас же, тюфяков, покалечить боятся, как… как я… как я…
Анюта разревелась не договорив. Мыслелёт завис в небе, жалобно мигая аварийкой. Пока мы ждали эвакуатор, я перелезла утешать дочь на переднее сидение:
– Ты не виновата, каждый знает: нельзя подходить к младенцу без защитного комбинезона. И детская сила у тебя втрое больше стандартной. Таких как ты – одна на пятьдесят тысяч новорождённых. Редкая наследственная аномалия.
– Но папа… папа меня любил, он же только хотел поцеловать, а я…
– Ты не виновата, не виновата…
Я твержу как заведённая то, во что сама не могу поверить. Хочу, но не могу. Девять лет я живу с убийцей мужа. Девять лет не могу заставить себя к ней прикоснуться. Девять лет не могу забыть.
Анюта постепенно затихает и едва не укладывается мне на колени. Я в последнюю секунду перелетаю на заднее сидение (видел бы китайчонок!), а она смотрит на меня обиженно и выдаёт:
– У Оли скоро будет сестричка. Я тоже хочу!
– У Оли мама и папа есть, а моего здоровья еле-еле на тебя хватает.
Не хотела этого говорить, само вырвалось. А она ничего, спокойно перенесла, видать сегодня дневную норму выплакала. Знаю, каково ей, сама без отца выросла. Он попал в аварию, когда мне ещё и года не было. В детстве я так часто разглядывала папины фотографии и столько слышала от мамы, что порой верила в реальность собственных воспоминаний. Во всяком случае, одного, короткого, но ослепительно яркого: папа улыбается мне, склонившись над кроваткой, а я тяну к нему руки, тяну и никак не могу достать. Меня это страшно злит, но тут он наклоняется сам и… всё. Минута, выдернутая из небытия.
– Давай дядю Вову сделаем нашим папой. – Просит Анюта.
И смотрит с надеждой. Гипнотизирует. Без толку. Не буду я снова рисковать жизнью близкого человека, хватит.
***
У моего мужчины достоинств огромное количество, но пунктуальность к ним не относится. Что поделаешь – творческая личность, с талантом влипать в неприятности.
В этот раз в баре я ждала два часа, и даже не предупредил! Успела бы хоть раз в салон красоты заскочить, а то на голове кое-как залаченный бардак паскудно желтоватого оттенка. Никак не удаётся дома оттенок «платиновый блондин» получить! А уж как моей бледной морде в бесполезных нашлёпках тональника не хватает солярия…
Вова появился спустя пять бокалов мартини, когда я уже готова была уйти или выпить шестой с кем угодно из алкашей за барной стойкой.
Плюхнувшись в кресло напротив, он подмигнул мне левым глазом, правый же, украшенный свежим фингалом, скрывался нарастающим отёком.
Я выловила из бокала лёд и приложила к его лицу:
– Что, опять сын?
– Кто ж ещё.
– Ты не должен это терпеть! Позвони, наконец, в службу доверия!
– И что я скажу? – начал оправдываться Володя, – Дети собрались поесть мороженого. Им не хватило, послали меня за тортом, опять не хватило. Я сказал: «вам достаточно» и схлопотал по морде.
– Ну, да, так и скажешь.
– Разве из-за такой ерунды на горячую линию звонят?
– Злоупотребление сладким и нанесение телесных повреждений – чем не повод?
Володя задумался:
– Всего три года до совершеннолетия потерпеть осталось, а там…
Володя широко улыбнулся. Знаю я эту его улыбочку, когда в глазах (а сегодня в глазу) пляшут озорные чертенята и вот-вот мне откроется страшная тайна. Опять вляпался куда-то. Прошлый раз речь шла о новой работе: преподавать биологию в универе. Первокурсникам! Нет у человека инстинкта самосохранения, и ничего с ним не поделаешь.
– А теперь самое главное…
Он помолчал, дав мне возможность прокрутить в голове все доступные любимому способы членовредительства и самоубийства, и продолжил:
– Тошка в военное училище поступает на будущий год! А сегодня утром в лагерь поехал. На всё лето! Гуляем, Катёнок!
– Гуляем!
Я хлопнула залпом остатки мартини и подозвала официанта. Мы выпили за будущее, за скорое освобождение, а когда незаметно перешли с мартини на водку, я предложила выпить за мир без детей.
– Ты сама не понимаешь, что несёшь! – всплеснул руками Вова, – Они нас любят! Они о нас заботятся!
– Ага, то-то и видно, как о тебе позаботились.
Я указала на его фингал, и Володя сжался, будто ожидая удара, но тут же взял себя в руки:
– С силой не всегда удаётся совладать, а они стараются! Вспомни себя в их возрасте.
– Я прекрасно себя помню, мы были другими.
– А вот и не помнишь!
На губах Володи снова заиграла «таинственная» улыбочка и он потащил меня к выходу из бара. Я слабо сопротивлялась, выпитый алкоголь определённо был на его стороне.
– Куда ты меня тащишь?
– Сюрприз. Обещаю, тебе понравится.
Мы проскочили автобусную остановку и стоянку такси. Не к нему. А потом трамвайную. Не ко мне. Позади остались: драматический театр и картинная галерея с только вчера открывшейся выставкой, наш любимый ресторан и клуб караоке. С каждым отброшенным вариантом становилось всё страшней и интереснее. Куда же он меня тащит? Володя сбавил темп на подходе к шикарному отелю «Все Звёзды». Неужели забронировал номер с джакузи и огромной кроватью, усыпанной розовыми лепестками? Ах! Тут же так дорого… но так круто! Володя приветствовал важного швейцара на входе, шепнув мне на ухо: «Петька Салимов, учились вместе, смотри, как изменился» … а потом мы вдруг свернули за угол!
Я почувствовала себя обманутой. Чтобы он сейчас не предложил, оно всё равно не будет так круто, как ночь в «звёздах». И тут Вова открыл передо мной дверь кондитерской!
– С ума сошёл! Нам туда нельзя! – я затормозила на входе, моментально протрезвев, и потянула его обратно.
– Можно-можно, у меня там продавщица знакомая. Так часто к ней ходил с записками от Тошки, что она уже пирожные и так продаёт.
– А если нас поймают!
– Не поймают, я сто раз покупал, а тут ещё и с фингалом для достоверности.
Я нерешительно шагнула внутрь. В кондитерской не было ни души. За стойкой миловидная девушка, скучая, разгадывала кроссворд. Увидев Вову, она тут же забросила журнал и полным сочувствия голосом спросила:
– Вам как обычно?
– Нет, сегодня четыре шоколадных пломбира и торт Прага.
– Ааа, понимаю. Растёт ваш мальчик, ну да ничего – скоро вырастет.
Отдав перетянутые бечёвкой коробочки с заказом, она участливо похлопала Вову по руке. На мой взгляд, чересчур участливо. Оказавшись на улице, Володя жестом фокусника выхватил из кармана штанов подозрительно объёмистый пакет с логотипом гипермаркета бытовой техники и быстро переложил в него сладости.
– Ну вот! А ты боялась.
– Я до сих пор боюсь! Едем скорее домой, надо же съесть мороженое, пока оно не растаяло и нас не обнаружили!
– Нееет, это только половина сюрприза. Есть мороженое мы с тобой будем в кино… на мультике!
– Что?!
Мне захотелось прямо сейчас убежать от этого психа-самоубийцы.
– На каком мультике? Ты с ума сошёл, нам нельзя, слишком опасно для взрослой психики.
– Да ладно! Ещё скажи, что не хочешь увидеть «Приключения быстрой Конфетки и её друзей Какаду и Унитаза» со всеми спецэффектами.
Конечно, я хочу! Весь город пестреет рекламными плакатами, саундтреки звучат на каждой радиоволне, Анюта любимую куклу назвала Конфеткой, в честь главной героини. Даже у нас на работе второй месяц шёпотом в курилке обсуждают. Кто-то тайком у ребёнка на компьютере трейлер посмотрел, кто-то разговор детей возле кино подслушал. Практикантка из отдела логистики рассказывает, как прикинулась школьницей и пробралась на премьеру. Голову на отсечение даю – врёт! Но как послушаю её, прям, сердце замирает. А уж чтобы самой попасть на детский мультфильм в кинотеатре – неееееее, это за гранью возможного, тут у меня целый список доводов против, осталось донести их до Володьки:
– Ты понимаешь, что двоих взрослых с пакетом размороженного мороженого туда и близко не подпустят!
– Спокуха, Катёна! Мороженое самое что ни на есть мороженное: у меня внутри пакета – сумка холодильник. И я знаю место, куда нас точно пустят.
– Что, опять жалостливая девушка?
Продавщица сладостей не шла у меня из головы.
– Неа, совершенно безжалостный и абсолютно беспринципный мальчик, которому очень нужна тройка по биологии за семестр.
Объяснение меня, как ни странно, успокоило. И страх быть пойманной уступил место предвкушению триумфа в офисе. Как жаль, что я не хожу в курилку! Ну да ничего, ради такого дела, один раз можно. Дождусь, когда практикантка Люся заноет своё любимое: «почему сила только у детей и стариков, вот я бы…» После каждого выговора или штрафа — обидки. Я её не раз урезонить пыталась и истины прописные разжёвывала: сама виновата, берись за ум, а то останешься без подъёма. У детей есть свежий взгляд и храбрость, поскольку им не причиняли боли, а старики знают вкус жизни и её цену. Только вместе они могут управлять миром справедливо. Люся обычно в спор лезет и трусихой меня называет, а потом хвастается, как школьницей прикидывалась. Вот я после сегодняшних приключений ей нос-то утру!
Володькин студент работал в стареньком, давно не ремонтированном кинотеатре, стоящем в окружении продуктовых и хозяйственных магазинов. Даже в выходной здесь почти не было людей. Только четверо поддатых юнцов самозабвенно рулили на игровых автоматах, да у кассы сиротливо переминалась с ноги на ногу пожилая пара. Вова убежал договариваться, а я присела на диванчик в холле. Попыталась сосредоточиться на трейлере безобидного порно-ужастика, раз за разом прокручивающимся на экране перед расписанием показов. Как назло прямо над моей головой висел красочный постер «Конфетки» с жёстким ограничением в углу: семнадцать минус \ шестьдесят плюс. Невозможно взгляд оторвать!
Сбоку послышалось одобрительное кряхтение, и дедок зычно потребовал у кассирши два билета на «Конфетку» в первый ряд. Девушка заговорила, отрицательно качая головой. С ним-то что не так? Я возраст на глаз определяю плохо, но тут даже по осанке и голосу понятно — лет двадцать как на подъёме. Жаль далеко, не слышно.
– Чтооооооо?! – гаркнул дед так, что даже парни в другом конце зала на секунду отвлеклись от игры. – Что вы сказали??
Если бы на меня так орали, я бы и рта открыть не смогла. Однако эта девчонка, в белой форменной кофточке и с гладкой причёской похожая на студентку-отличницу (интересно, не она ли учится у Вовы?) не испугалась:
– Не положено, вашей даме меньше пятидесяти пяти.
– Как вам не стыдно, – возмутился дед, – подумаешь, забыла дома подъёмное удостоверение, с кем не бывает.
– С теми, кому до подъёма ещё лет десять! – отпарировала девушка, саркастически глядя на прячущую лицо в платке «бабушку».
– Вань, пойдём, ну её… – пробормотала женщина молодым обиженным голосом и потянула дедка за рукав.
– Нет уж, постой, – дед явно не хотел сдаваться, – могу я видеть директора?
– Можете, а вот ответственность за здоровье женщины он на себя не возьмёт и правила для вас менять не будет. – Отрезала кассирша.
– Лицам предподъёмного возраста разрешено посещать детские мультфильмы под присмотром лиц подъёмного или школьного возраста.
Дед, торжествуя, вслух прочёл сноску на постере. Радость оказалась недолгой. Пошуршав бумагами, девушка протянула ему документ. Парочка склонилась над подчёркнутым кассиршей предложением, и женщина, дочитав первой, обернулась к спутнику:
– Воооооот, а я тебе говорила: даже в сопровождении можно только на последний ряд, без спецэффектов. Пошли отсюда.
Она, не оборачиваясь, быстро направилась к выходу, и дед поспешил за ней, на ходу бормоча утешения. Мне вдруг захотелось, чтобы Вова никогда не возвращался, или чтобы его студент сегодня не работал, или чтобы он передумал… или… что угодно, только бы вернуться сейчас домой, запереться в спальне и есть мороженое. «Отличница» на кассе не обращала на меня внимания, но всё равно в пустом зале я ощущала себя деревцем в поле, которое вот-вот поразит молния.
Когда вернулся сияющий Вова, я поняла – надеяться не на что. Но попытка не пытка:
– Ты знаешь девчонку на кассе? От неё, похоже, взяткой не отделаешься…
– Ага, знаю. Колина дочка. Ну, ты помнишь, мы в прошлом году вместе за грибами ходили.
Он приветствовал девицу кивком и очередной мерзкой улыбочкой из своего арсенала. И что они все в нём находят? Худющий – рубашка как на вешалке висит, нос ломанный в двух местах, как у боксёра, а глаза голубые с длиннющими пушистыми ресницами – девчоночьи, не должно быть у мужчины таких глаз, слишком многое за них прощают. И зарплату копеечную, и пьянки-гулянки, и неприятности, в которые он влипает постоянно… добрый потому что слишком и верит всем подряд. Его по морде бьют – а он в положение входит, сочувствует. Придурок редкий! Единственный даже…. Никому его не отдам.
– Значит, никакого студента нет? Это она тебя пропускает?
Вова крайне правдоподобно скорчил удивлённую рожицу. И только я собралась в наступление, как между нами втиснулся парнишка. Запах перегара заставил сделать шаг назад. Очень своевременно, поскольку Вовин знакомый едва не прошёл ужасающе грязными ботинками по моим новым туфелькам.
Он протянул Вове свёрток и зашептал, воровато оглядываясь:
– Седьмой зал. Войдёте через пять минут после начала, плащи наденете у двери, сядете в задний ряд. Уйдёте на финальной песне, до титров. Буду ждать у выхода.
Последний ряд. Без спецэффектов. Странно, но вместо облегчения нахлынуло разочарование.
Мы присели в кресла ровно посередине между седьмым и шестым залами. Сеансы в них начинались одновременно, и я предложила купить билеты на «кровавую резню в бане» и если поймают – сослаться на ошибку. Вова отказался, назвав меня трусихой. Сам он прям-таки источал спокойствие и уверенность. Интересно, скольких женщин он уже водил на мультики? Нет, сейчас я не буду выяснять, а вот когда мы вернёмся домой… если вернёмся. Ну конечно, вернёмся! В худшем случае впаяют административное правонарушение, денег снимут, на работу бумагу пришлют и домой. Ох, и разозлится же Анька! Начало сеанса приближалось, и мне всё сильней хотелось убежать.
Проходящие в зал дети не обращали на нас внимания, пока одна жалостливая малышка не заинтересовалась Вовиным фингалом. И почему этот болван не умеет держать язык за зубами? Слушая о его вчерашних злоключениях, девочка приговаривала: «кашмаррр, кашмарррр» и возмущённо крутила головой. На середине истории подошла её подружка, затем ещё две, потом старшеклассник, компания мальчишек – в результате перед началом сеанса вокруг нас столпились и оживлённо дискутировали человек десять. Одни предлагали отнести Вову в больничку, другие вызвать врача в кино, третьи разобраться с Тошкой. В конечном итоге от медицинской помощи нам удалось отказаться, а вот личные данные для встречи с семейным консультантом сказать пришлось.
Когда дети ушли, я обрушилась на Вову:
– Идиот! Вот как мы теперь незаметно проскочим? Они все нас теперь знают и помнят!
– Не волнуйся, Котя. – Вова накинул мне на плечи плащ из гладкого серебристого материала, и я едва устояла на ногах под его тяжестью.
– Что это?
– Стереокостюм, позволяет испытывать все происходящее с героями.
Вова тоже надел плащ, демонстрируя мне, как натянуть капюшон на голову, чтобы выпадающая маска с очками и выемкой для носа прилегали не плотно.
– Нам, в последнем ряду, всё это понадобится только для маскировки. Когда войдёшь, представь, что ты бабка – иди уверенно, с высоко поднятой головой.
Изобразить бабку не вышло: под плащом я едва переставляла ноги, а маска пригибала голову вниз. Дети в передних рядах то радостно визжали, то испуганно ойкали, то заливались смехом. Убедившись, что до нас им нет никакого дела, я скинула плащ. Без стереоочков изображение на экране казалось несколько размазанным, но надевать проклятый капюшон, сидя в заднем ряду, не хотелось. Мы пропустили начало, и теперь предстояло вникнуть в происходящее.
А происходило нечто совершенно невообразимое. Конфетка выкатывалась из коробки, чтобы тут же быть подхваченной летучей мышью, которую ловил котёнок, за ним гналась стая волков, преследуемых охотниками на джипах. Летучие мыши собирались в клин под предводительством какаду и метали в волков ананасы…
Силясь найти в мультфильме толику здравого смысла, я без конца задавала вопросы.
– Не пытайся понять, – вкрадчиво отвечал Вова, – здесь нет логики, нет достоверности. Ничего, к чему мы привыкли. Представь, что видишь сон.
Ну конечно, сон. В психушке, за пять минут до укола. Я закрыла глаза и чуть не вскрикнула, когда моих губ коснулось что-то холодное и твёрдое. Мороженое! Вова ел один из рожков, а другим тыкал мне в рот. Я осторожно лизнула шоколадную корку. Да! Тот самый, давно забытый сладкий холод. Как же мне его не хватало все эти годы! Я жадно сгрызла первое мороженое, потом второе и лишь проглотив отобранный у Вовы последний кусочек вафли ощутила блаженную сытость. Мельтешение на экране уже не напрягало. По-прежнему бессмысленный сон, но весёлый и яркий. Экшен сменился романтикой. Я даже начала сопереживать унитазу со второго этажа, влюбленному в бидэ на третьем. В звуках «трубной серенады» было столько чувства!
Что, если добавить реальности? В сцене платонической любви спецэффекты должны быть совершенно безобидными! Я натянула плащ, закрепила маску и решительно двинулась вниз по ступенькам. Вова, заметив, попытался ухватить меня за рукав, но слишком поздно. Пока он выпутывался из своего плаща, я уже подходила к четвёртому ряду. Дети были так близко, что я унюхала пущенные кем-то из них, под шумок, газы. Отвратительные существа! К счастью они не замечают ничего вокруг себя, когда увлечены мультфильмом или вкусняшкой. Я обернулась на громкое «ёб!», сопровождавшее грохот падения. Даже распластавшись на ступеньках, Вова тянул ко мне руки, но я увернулась и села в ближайшее кресло. Моё тело немедленно было атаковано десятком острых игл, я в ужасе посмотрела на экран и у меня закружилась голова. Я была Конфеткой, а летучие мыши несли меня по небу, то и дело пытаясь содрать зубами и когтями обёртку, а иногда и вовсе перебрасывали друг другу, как мяч. После очередного рывка у меня потемнело в глазах и я отчётливо услышала голос дочери: «пора возвращаться домой».
Очнувшись, я увидела испуганное лицо Вовы. Моя голова лежала у него на коленях, а всё остальное на твёрдой ребристой поверхности. «О господи! Нас поймали!» – вспышкой сверкнувшая мысль заставила меня вскочить и… едва не упасть со скамейки. Когда мушки перед глазами растаяли, меня окутал настоящий майский вечер, невероятный своей реальностью. В крошечном скверике у запасного выхода из кинотеатра цвела черёмуха, пел соловей и не было ни души.
– Никогда. Никогда больше ты меня не заманишь в этот детский ад! – набросилась я на Вову.
– Катёна, ты сама вперёд полезла.
– Ну и что! А в кино ты меня притащил.
Вова спорить не стал: он знал, что прав, и я знала, что он прав, и знала, что он знает. И молчит. Обычно я в таких случаях не выдерживаю и начинаю извиняться. Но сегодня не хотелось никаких выяснений, и я лишь попросила отвезти меня домой.
Открыв дверь ключом, я прислушалась и с наслаждением отметила: тихо. Анютка обещала к подруге уйти на время моего свидания и держит слово. На кухонном столе, накрытом белой скатертью, ещё пахнущей лавандовой отдушкой против моли, стояла ваза с фруктами и два бокала из подаренного на восьмое марта набора. Под одним из них лежала записка: «Шампанское в холодильнике. Презервативы и антипохмелин в тумбочке. Ушла до завтра к Оле. Её мама печёт шарлотку. Целую, Аня» Ну конечно, она ещё и шарлотку печёт. Тоже мне достижение! Если бы не эта Миссис Совершенство, Аньке бы и в голову не пришло меня в кулинарную секцию отдать! Скомкав записку, я швырнула её в мусор. Не вовремя заглянувший мне через плечо Вова, получил по физиономии локтём. Может и правда, если всё время бьют по морде, то дело в морде?
== Сафонова Ольга === Детский ад-2 ===
– Что Анюта пишет? – спросил Вова, будто не заметив удар.
– Неважно. Главное, мы остались одни.
Я обняла Вову и принялась легонько целовать в шею. Он сжал меня крепко, как ребёнок и крикнул в ухо:
– Ура! У нас каникулы!
– Да! – закричала я в ответ и подпрыгнула, схватив его за руки.
– Будем валяться в кровати и есть торт! – орал Вова, прыгая вместе со мной.
– Дааа! И гулять по ночам!
– О–б–я–з–а–т–е–л–ь–н–о! – Вова опять стиснул меня в объятьях и закружил, снося стулья, – Дети в лагерь – родители в загул!
– Даааа! – крикнула я, и тут же осеклась. В лагерь? Какой лагерь?
– А у тебя дочка на одну смену или на всё лето уехала?
Я ответила затяжным французским поцелуем, в процессе лихорадочно соображая: «что сказать? Что сказать??? Он так обрадовался, надо что-то придумать, надо… »
– Мммм ты вкуснее мороженого, – Володя, продолжая целовать, полез мне под блузку.
Пару минут выиграно. А дальше? Что сказать? Что? Что угодно, только не правду. В прихожей заверещал мобильник. Я отпихнула Вову и ринулась к сумочке. Ещё одна возможность потянуть время.
– Кать, приветик!
Господи, до чего же омерзительный голос у Миссис Совершенство!
– Привет, что случилось? – буркнула я в трубку.
– Пока ничего, – она гаденько хихикнула, – Скажи, у Анечки нет аллергии на орехи? Я пробую новый рецепт, и мне…
– Нет. Никакой аллергии. Анечка здорова как слон. Это всё?
– Да, – в её голосе промелькнуло удивление (ах-ах-ах, надо же, не все обожают Миссис Совершенство), тут же сменившееся тревогой:
– Катюш, у тебя всё в порядке? Ты какая-то расстроенная, может, случилось чего?
– Может, и случилось… – в моей голове мелькнула идея, стремительно обретающая формы, – Ленчик, на тебя ведь можно положиться?
Миссис Совершенство проглотила наживку и тут же обрушила на меня поток искренних заверений в дружбе.
– Мне нужно срочно уехать, рассказать не могу, иначе Анька из тебя вытянет подробности, а есть вещи, о которых ей пока знать не надо… – Я выдержала драматическую паузу, в течение которой Лена могла представить «вещи», и продолжила самым жалостливым голосом:
– Скажи ей: мама уехала к бабушке по делам. И всё. Она так любит у вас оставаться, – я добавила восторженных ноток, – только о тебе и говорит! Ничего ведь страшного, если Анька с вами поживёт несколько деньков?
– Да… конечно, – растерянно согласилась Миссис Совершенство. Она попыталась расспросить, но я отделалась парой общих фраз, произнесённых со значением. По-счастью, Анюта с Олей играли в другой комнате и нашего разговора не слышали. Убедив Мисс Совершенство пока не беспокоить ребёнка, я попрощалась. Обещание позвонить сразу же, как «появится ясность», ни к чему меня не обязывало. «Появится ясность» – до чего же удачная формулировка! Внезапно ясность появилась в моей голове: ложь можно сделать правдой. Собрать чемоданы, позвать Володю – и к маме.
Стоило мне слегка разобраться с тем бардаком и вытащить некоторых эродемонов, которым перспектива быть зарезанными и обожженными не нравилась, как началась новая пакость.
Утро началось не с ромашек, не с кофе и даже не с булочек. Ромашки братцы золотые приучились ставить в выделенную вазу, раз уж им разрешили ходить в нашу комнату, а я приучилась варить из них вечером чай. Кофе выпил Шеврин, почему-то довольный, как слон. Даже в щечку поцеловал, видимо где-то сдох синий кит… Довольный и счастливый Шеврин – верный признак какого-то пиздеца… То ли зарезал кого крупного, то ли хаоситов потрепал.
— Ты что, зарезал главаря хаоситов? — удивленно спросила я, когда черный в третий раз полез обниматься.
— Нет, мы тут кое-кого поймали, пойдем покажу.
Дракон вскочил из-за стола, на ходу проглотил свою булку — кофе исчезло еще раньше, отряхнул штаны и уничтожил крошки.
— Пошли-пошли, потом пожрешь, — он потянул меня за руку на выход.
Остальная семейка нашлась в одном из складских помещений корабля. Они как обычно лопали всякие вкусности, запивая тоже вкусностями и мне стало обидно. Сами жрут вон сколько, а мне даже булку не дали доесть.
— Смотри! – гордо ткнул пальцем в зеленую шевелюру Шеврин.
— Ольт? – что за бред? Зеленоволосый сверх сидел связанным по рукам и ногам, обмотанный кучей заклинаний и с кляпом во рту, который, похоже, драконы стащили из ближайшего сексшопа.
— Нет, его брат, — осклабился черный, потрепав зеленую макушку. – Пырнул нашего друга ножом, думал убьет. Да, морда зеленая?
Пальцы дракона вздернули сверха за подбородок. Теперь видно – никакой это не Ольчик, вон как кривится. Да и цвет волос чуть темнее. Если бы пленный мог плеваться, он бы это и сделал, но увы, все слюни текли из раскрытого железками рта на пол и собрались уже в приличную лужицу. Младший «котик» хихикнул и поводил у сверха под носом жареной куриной ножкой. Шеврин отпустил пленника и тот злобно фыркнул. Я заметила в остром ухе пуговку наушника. Музыку ему включили что ли?
— Чего это вы тут представление ему устроили?
— Да наша любимая Зера испытывала на нем новый препарат… Вызывает стойкий голод и жажду. А мы решили немного подразнить, — пояснил Шеат.
— В совет его надо, — бурчу я. – пусть на него управу ищут. А сам Ольт как? Жив?
— Жив, жив, — кивнул Шеврин и пнул сидящего сверха в бок носком сапога. – Эта собака не успела довести дело до конца.
Интересно, какого хрена сверхи гуляют по нашему кораблю, как у себя дома? У нас вообще-то защита стоит… Кажется, я это сказала вслух или очень громко подумала, поскольку Шеврин объяснил:
— А он, зараза, по всем правилам пришел. Для переговоров, — очередной пинок пленнику. – Думал, номер пройдет, а номер не прошел.
— Убивать его нельзя, — с сожалением произнес Шеат, кровожадно рассматривая сверха, тот снова злобно фыркнул. Да уж, с таким кляпом не поговоришь… — Их клан сочтет объявлением войны.
— Понесли в совет, — хмуро смотрю на неудачливого убийцу. Ему еще повезло. Я могла бы и не сдержаться, сделала бы что-то непоправимое, а Шеврин всего лишь связал и под ребра попинал. Ну про тестировку Зеры я молчу. На ком ей еще испытывать свои изобретения, как не на попавшихся идиотах? Можно подумать, он к нам пришел печеньки кушать…
Совет отыскался в полном составе, как и раньше. Рыжий советник обреченно взглянул на меня, на Шеврина со сверхом на руках, на Ольта, чуть бледноватого после покушения, на настроившуюся на серьезную перепалку Шиэс, упершую руки в бока, как скандальная жена, и тихо вздохнул.
Сверха черный кинул на пол и подпихнул сапогом ближе к столу.
— Этот утырок напал на вашего же собрата, — уверенно начал Шеврин и подошел вплотную к столу.
— Внутриклановые дела мы не разбираем… — начал было рыжий и замер под взглядом черных, словно омуты смерти, глаз.
— Нападение произошло на нашей территории. На корабле, — припечатал дракон, холодно взглянув на сжавшегося сверха. – Меня их внутриклановые разборки не волнуют. Меня волнует, что напали на члена нашей семьи. Я требую разобраться в происходящем и наказать виновного.
Ольт удивленно вскинул глаза на Шеврина. Услышать, что ты член семьи от того, кто тебя ненавидел всеми фибрами души – дорого стоит. Я слегка сжала руку сверха – ему должно быть нелегко было, сомневаюсь, что оружие собственного брата было обыкновенным ножиком. Могли и ядом намазать, и заклинание какое гадостное прилепить. Это ж сверхи – ни стыда, ни совести… Шиэс прижалась к зеленому с другой стороны – вот уж точно, любимый психолог. Куда ж мы без своего непутевого?
— Хорошо, мы рассмотрим это дело, — буркнул сверх. Шеат положил сверхам на стол кристалл с записью из камер видеонаблюдения, которых на корабле море.
— Здесь все материалы, — прошипел дракон, отодвигаясь. Вражда между двумя расами цвела и пахла. Советники не виноваты, но они принимают на себя большинство ударов. Они те, на которых сыпятся все прегрешения остальных сверхов.
— Можете быть свободны, — рыжий грустно махнул рукой. Охрана или подобные ребята быстро подобрали с пола связанного собрата и куда-то утащили. Пусть любуются, надоели уже своими покушениями. Надо бы поговорить с дедом Ольчика, тот вроде адекватен. Неужели он не знал о готовящемся покушении?
***
Сверх-дед, как ни странно, откопался легко. Я думала, достучаться до такого серьезного товарища будет сложно, ан нет. Экран открылся сразу, нашел нужного тоже сразу, еще и без проблем.
Зеленоволосый устало улыбнулся и махнул рукой.
— Ну заходи, раз пришла, — на столе, за которым он читал какой-то запорошенный пылью и древностью свиток, высились бутылки с кем-то мутно-желтым. Рядом расположились стаканы, благо чистые.
Я неуверенно шагнула через увеличившийся экран в обиталище сверха. Даже как-то… слишком просто все. Комната с деревянной мебелью темно-вишневых тонов, напомнившая мне что-то из далекого прошлого. Кажется, я когда-то была в гостях у… кого? И там мебель точно такого цвета стояла… Простенько, чистенько, даже уютно. У окна – кресло качался с оранжевым пушистым пледом. Рядом со столом парочка мягких стульев, поодаль буфет или сервант. У противоположной стены – шкаф с книгами. Красиво, удобно, жить можно.
Сандалии шурхнули по ковру с высоким ворсом. Неплохо устроился дедуля, ой неплохо.
— Мой блудный внук что-то натворил? – подал голос сверх, откладывая свой свиток и наливая себе мутной выпивки.
— Э… он – нет. Но ваш второй внук или кто он там, попытался Ольта убить, — я достала кристалл и положила на стол. Дед долго смотрел на него, как на ядовитую змею, после все же взял в руки и заворчал:
— Ох уж эти новомодные штучки…
Я удивленно взглянула на сверха – кристаллами пользовались все продвинутые расы тысячи тысяч лет. Это каким надо быть старым, чтобы считать древность новомодной?
Тем временем зеленый прокрутил запись покушения и запись в зале совета, похмыкал.
— Я думал, у меня один непутевый внук, а оказывается вся семья непутевая… — Он махнул рукой, указывая на кресло. – Садись, разговор будет долгий.
Разговор и правда был долгим. От предложенной желтой мути я отказалась, а вот самого сверха выслушала с интересом. Оказывается, он уже давно отошел от дел и фактически в клановых делах, разборках и выяснении отношений не участвовал. Зато пытался образумить зарывающихся родичей, как мог. Зеленый клан рвался в совет руками, ногами и зубами, но советники их так же яростно выпихивали и не зря. Какой же это будет совет, если мысли всех остальных известны заранее? Менталистов не зря не любят, а менталистов-карьеристов не любят еще больше. Один такой зелененький красавец мог внушить всем остальным какие-угодно мысли, заставить принять выгодные себе законы, заставить сделать что-то совсем уж паршивое… И советники это прекрасно понимали, потому и посылали зеленый клан куда подальше с их планами.
Эрстэн грустно хлопнул стаканом по столу. Он уже давно не участвовал в делах, и не лез в дела сына, который оказался полным придурком. Нападение на Ольта – из той же серии. Нынешний глава семьи вдолбил себе, что его сын предатель, раз якшается с драконами, а предателей надо убивать. Вот и послал еще одного отпрыска зарешать проблему и смыть позор кровью. Наплодились на мою голову.
Я мысленно прикинула – хорошо было бы, имей сверхи по одному сыну и по одной дочери. И никакой стрельбы. А то ходят, мочат друг друга… Желание скрутить кое-кому башку благополучно было задавлено. Я в гостях, это раз, и два – сверха не потяну. И три – вожделенного папани-сверха тут нет, а дед ни в чем не виноват. Он вообще тут самый адекватный сверх.
Рассказ сверха был и прост и сложен. Понятно, что он сглаживает самые нехорошие места и поступки, но все же приятного мало. Эти зеленые как кость в горле. И наверняка хотят добиться всеми правдами и неправдами места в совете. А Ольт слишком добрый для всей этой гадости, отказался вариться в семейном котле, за что и был отправлен в свободное плавание. Но теперь он уж слишком зарвался, по меркам отца, и нашего друга следовало убрать с дороги. Он не учел наличия у сына друзей драконов и не только.
Зеленый вздохнул и взглянул мне прямо в глаза, пробираясь до самой души. Как же я не люблю эти просмотры-сканирования! Но в этот раз меня не колбасило, просто слегка качнуло.
— Береги его там, ладно? – попросил он. – У меня два толковых внука, один из них у вас, другой – в бегах.
— Случайно не такой светло-зеленый, почти салатовый? – ляпнула я, припоминая эдакого пострадальца, застрявшего в джунглях с довольно неприятными ранами.
— Случайно он, — кивнул сверх и потянулся за стаканом промочить горло. – А где ты его видела?
— Да так… вытащила из одного мира, даже за сверха не признала поначалу, — пожала плечами я. – Он попросился доставить его в одну вселенную, номер запамятовала… давно было. Ну подлечила немного, да и доставила. Не думала, что это ваш, светловат для вашего цвета.
— Спасибо, — дед отхлебнул своего напитка. – Вот оболтусы…
— Да не переживайте, где-то найдется.
Грустный мужчина смотрел в стакан. Зеленые волосы тихо шуршали по спинке кресла, немигающий взгляд ярко-голубых глаз пытался найти истину в вине. Жалко его. И адекватных внуков жалко. И я кинула на пробу:
— Может к нам пойдете? Что вам тут ловить?
— А у вас что? – хмыкнул сверх, поворачивая ко мне холеное лицо от силы тридцатилетнего красавца. Дед был не таким уж и дедом на рожу-то.
— А у нас занятие всегда найдется. Хороший менталист на вес алмазов даже. И среди мелких в Академии есть юные дарования, которым не помешает наставник. И вам легче будет…
— Я подумаю над твоим предложением, — усмехнулся он, пряча блеск глаз под опущенными веками. – И свои дела надо завершить, не люблю не законченных дел…