Мы поехали на самом обыкновенном рейсовом автобусе. Мыслелёт, конечно, в разы быстрее, но поддельные разрешения на выезд от детей там бы не прокатили, да и билеты на него дорогие.
За окном промелькнули знакомые улицы города, квартал чистеньких новых домов сменился пустырём со стройками в самом разгаре и, наконец, по обе стороны дороги зазеленели поля. Утреннее солнце начало припекать, и я задремала под негромкую старую песню, звучавшую из кабины водителя. Меня разбудил ритмичный металлический хруст, совсем рядом. Автобус сломался?!
Я открыла глаза и тут же наткнулась на пристальный взгляд бабки, сидящей напротив.
– Что, Катерина, мать проведать едешь или насовсем? – строго спросила она, и цокнула, перекусывая зубами стальную проволоку из мотка.
– Проведать, на выходные.
Бабка удовлетворённо кивнула, сгибая в кольцо откусанный участок. Я заворожено смотрела, как кольчуга под её мозолистыми руками обрастает новыми звеньями, и никак не могла вспомнить кто она. Мамина подружка? Соседка? Дальняя родственница? Деревня на то и деревня – все друг друга знают. Сколько же лет я там не была? Пять? Шесть? Нет, больше, ещё до несчастного случая с моим Лёшей. Свекровь плела для него такую же защиту: крепкую и надёжную. Только Лёха упрямый был, электричество к ней подключить отказался, сказал: «не буду родного ребёнка током бить!» Статистику приводил треклятую, говорил, проще на машине разбиться – а ездим же.
Когда его из реанимации в морг повезли, а нам вещи отдали, свекровь будто помешалась: рвёт кольчугу и приговаривает «зачем? зачем?! зачем??!» Руки у неё такие же, как у этой старухи были – грубые, натруженные, а она их в кровь изодрала.
Попутчица, неверно истолковав мой интерес, разговорилась:
– Помнишь Ванюшку моего?
Я улыбнулась в ответ, надеясь вспомнить и её, и Ванюшку. Место рядом с ней пустовало, Вова спал – так что я оставалась единственным доступным слушателем. Порывшись в сумке, она протянула мне мобильник:
– Смотри, не дождался тебя женишок, нашёл другую!
С заставки на экране телефона глядел смутно знакомый тёмноволосый мужчина, обнимавший красивую девушку. Ну конечно! Соседский пацанёнок, таскавший мне всю цветущую растительность со своего участка от сирени и пионов до ноготков и одуванчиков. Увы, мне было пятнадцать, а ему тремя годами меньше – непреодолимая разница для подростков. А встреться мы сейчас, кто знает…
Тётя Даша (её имя мне тоже удалось вспомнить) тем временем продолжала хвастаться:
– Бросил, наконец, свой бизнес-шмизнес и за ум взялся. Невесту хорошую нашёл, землю прикупил от меня через два огорода и дом строить будет. Уже и с подрядчиками договорился.
– У-у надо же, какой молодец, – восхитилась я, тщетно пытаясь скрыть зависть.
Вот бы и нам с Володей поселиться в деревне, чтобы никаких переработок, секций, начальников, а главное – никаких детей.
– Домину задумал построить двухэтажную, с балконом, – щебетала тётя Даша, уже не нуждаясь в одобрении,– а потом ещё рядом земли прикупить и сад разбить!
– Наверное, дорого…
– Не дешёво, – старушку прям таки распирало от гордости, – А Ванюша на хорошую работу с сентября пойдёт. В нашу школу, детей учить биологии! Я ему уже и защитную сферу купила и кольчужку плету.
Она, не церемонясь, бросила кольчугу Володе на колени:
– Пусть твой примерит, мне со стороны посмотреть надо.
Разбуженный Вова с испугом уставился на металлическую сеть, придавившую его ноги к сидению. Он дёрнулся, и стальные звенья, как живые, заскользили вниз. Тётя Даша, коротко ругнувшись, подхватила кольчугу и на этот раз протянула Володе в руки:
– Примерь, сделай одолжение. Вы с моим Ванюшкой одного роста, хочу посмотреть рукава — не коротки ли.
Кольчуга села на Вову идеально, он приосанился и одарил нас игривой улыбкой. Тётя Даша тут же растаяла:
– КрасавЕц! Ты, Катерина, береги его.
Воспоминание кольнуло резкой болью внутри: так же свекровь мне говорила, точь-в-точь, а я не уберегла. И не простила она ни меня, ни Аньку – за девять лет даже не заглянула ни разу. Я обернулась к Володе: «снимай!» и дёрнула кольчугу вверх. Палец застрял в одном из звеньев и от резкого движения кожа на средней фаланге ободралась. Ранка медленно наполнялась кровью. Вова полез в аптечку за пластырем, а бабка засмеялась: «ерунда, до свадьбы заживёт».
– До свадьбы? Мой муж в могиле, его жена сбежала! – крикнула я попутчице и разревелась. Тётя Даша смерила меня осуждающим взглядом и вернулась к плетению кольчуги. Остаток пути мы проделали в молчании, только Вова шептал утешения и дул на мой оцарапанный палец. Постепенно успокаиваясь, я осознавала, как грубо прошлась по больной теме. О жене, бросившей его с шестилетним сыном, мы не говорили даже наедине. Оба понимали: за такое она может остаться без подъёма, и Володька её жалел, а я… Знаю, никому нельзя желать бессильной старости, но она заслужила: вырастила чудовище и оставила Вову на растерзание!
За окном мелькнула вывеска «Солечнокруглое», и я прилипла к стеклу. Почему-то казалось, что мама придёт встречать, хоть она ни разу этого не делала. Автобус, подпрыгнув на лежачем полицейском, остановился. Мы вышли и тут же были облаяны и обнюханы здоровенной дворовой псиной. Её оттащил хозяин, наш сосед, чьё имя благополучно стёрлось из памяти, также как и имена двух женщин, подошедших за ним. Все они узнавали меня, и нам с Вовой едва удалось вырваться из круга знакомых и избежать неприятных расспросов.
Чуть не бегом унеслась я по дорожке к дому. Володя, тащивший наши чемоданы, с трудом поспевал за мной. Надо было позвонить, а не смской время приезда высылать. Сглазить боялась: вдруг в последний момент Анька появится и никуда не отпустит. А ну как сейчас придём к заколоченному дому? С мамой уже месяца три как не созванивались, с самого восьмого марта – кто её знает, где она сейчас?
Дом спрятался в белом великолепии цветущих яблонь и вишен, только крыша выглядывала поодаль. Я засунула руку между столбиками забора и нащупала щеколду. От сердца сразу отлегло: заперто изнутри – значит мама дома! Она, в неизменном красном спортивном костюме, стояла на цыпочках, спиной к нам и цепляла гамак за ветку старой яблони. И сразу захотелось подхватить её на руки и кружить, кружить, подняв над головой, как в детстве, когда я хотела, чтобы она стала балериной. Мама всегда была красавицей, лёгкой, воздушной и работа на ферме совсем ей не подходила. Увы, в балетное училище её не взяли и, заручившись поддержкой бабушки, я отдала маму в театральное. Она закончила учёбу с красным дипломом, но с ролями не везло. Брали только изредка на второстепенные. Сбережения таяли и, не солоно хлебавши, вернулись мы в деревню. Мама устроилась ведущей на местный телевизионный канал, а отработав до подъёма, отказалась от руководящей должности и в город переезжать не стала. Лишь иногда ездила на озвучку мультфильмов. Голос у неё был юношески – звонкий.
Я остановилась в нерешительности. Давно уже не кидались мы друг к другу в объятья при встрече. Тяжело дыша, меня нагнал Вова. Женщина, обернувшаяся на звук шагов, на секунду показалась чужой. Отросшие седые корешки слишком коротко остриженных волос, подчёркнутый незнакомыми морщинами кривой рот, очки в тяжёлой оправе и взгляд: растерянный или даже испуганный. Но стоило ей выпрямиться и, улыбаясь, подойти к нам – наваждение прошло, рядом стояла прежняя мама.
– Здравствуй, Катерина, кого привела?
– Володя. Анна Семёновна, – отрекомендовала я.
– Ты не рассказывала, что у тебя есть сестра, да ещё такая красавица! – воскликнул Вова.
Мне захотелось сквозь землю провалиться от отвращения. Теперь мама решит, что я встречаюсь с бабником-подхалимом. Однако Володино обаяние и тут не дало осечки. Минут через десять мы сидели за чаем на жаркой от солнца веранде, и довольная мама делала Володе гигантские бутерброды, рассказывая о приключениях своей юности, а заодно и моего детства. Я вначале слушала настороженно: вдруг проговорится о чём-то стыдном? И заодно вспоминала это неприлично-личное. Как я чуть в яму в дворовом туалете не провалилась, как наврала, что уже умею читать и была позорно разоблачена соседскими детьми, как села на муравейник и…
Вдруг мама спросила:
– Где завтракала утка в твоей любимой песне?
– Цесарка! – возмутилась я и попыталась напеть. Мама подхватила, безбожно путая слова, Вова принялся отбивать ритм коробкой печенья. А потом он вспоминал свою любимую мелодию, и оказалось – я её знаю! Сидя на стареньком продавленном диванчике посреди солнечной деревянной веранды и глядя на вишни, обступившие дом со всех сторон, мы погрузились в воспоминания. Прошлое, согретое любовью родных и счастливое бескрайними возможностями, здесь было реальней настоящего, и в нём хотелось остаться навсегда.
Мама то и дело вытаскивала на свет наши неприлично-личные маленькие секреты, но я перестала стесняться. Все они превратились в поводы для смеха. Кроме одного. Стоило маме рассказать, как она случайно отметила перенос выходных на моём календарике «больных» дней – как я вспомнила: сегодня двадцать восьмое, а должны были быть двадцатого… двадцать первого в крайнем случае. И меня затрясло от накатившего ужаса. Нет, не может быть. Это нервы, передоз мороженым, поездка – да всё что угодно. Всего неделя. Это ничего не значит. Мы предохранялись.
Я оставила их болтать и выскочила на улицу, выдумав срочный звонок на работу. Аптека осталась на прежнем месте и даже оказалась открытой. Я купила четыре коробки тестов и, не решаясь проверять дома, заперлась в туалете на заправке.
Две полоски… и… две полоски… и две, и ещё две, и ультрасовременный, дорогой с точной датой зачатия и вероятностью девяносто процентов: мальчик. Полосатые картонки валялись на чистом кафельном полу, а я смотрела на них и не верила. Казалось, я опять попала в бредовый мультфильм и нужно только выбраться, скинуть плащ, вдохнуть душистый майский воздух. Не может этого случиться в такой замечательный день. Так не бывает.
Когда дверь несколько раз настойчиво попытались открыть снаружи, я собралась с силами и вышла. Домой идти нельзя. Они сразу догадаются, не смогу я такое скрыть, две полоски словно на лбу отпечатались. Выйдя с заправки, я свернула на ближайшую улицу и пошла вперед, неважно куда. Такую новость, как готовую разорваться бомбу, нужно унести подальше от дома.
Беспощадный часовой механизм во мне отсчитывал секунды до взрыва, и я знала – спасения нет. Через три–четыре месяца живот станет заметным, и Вова сделает мне предложение. Я не смогу отказаться – Анька заставит, и тот, другой внутри… они быстро начинают управлять нами. Еще через несколько месяцев Вова окажется в окружении сразу трёх монстров: своего, моего и общего. И если от его сына можно отделаться тумаками, никто не знает — чего ждать от нового. Редкая наследственная аномалия. Редкая. Один на пятьдесят тысяч… какова вероятность второй раз попасть в эту единицу? Можно всю беременность консультироваться с врачами, рассчитать вероятность до трёх нулей после запятой. Но даже если окажется одна на пятьдесят тысяч, для нас она будет пятьдесят на пятьдесят, как для той блондинки из анекдота – или да, или нет.
Дорога у меня под ногами закончилась, и я с мазохистским наслаждением принялась прокладывать себе путь через поле сорной травы. Ноги тотчас обожгла крапива, больно хлестнула осока, невесть откуда взявшаяся коряга оставила на голени длинную царапину. Мало! Я заслуживаю быть разодранной в клочья.
Наследственная аномалия. Не было никакой машины. Никакой аварии. Мама врала. Как будто можно обмануть ребёнка… или взрослого. Как будто каждый из нас не делает рано или поздно этот гадостный сознательный выбор: быть обманутым.
Отца убила я. И убийцу Лёхи родила тоже я. И сейчас я вынашиваю смерть для Вовы.
Не лучше ли уничтожить причину на корню? Жалкое существо, недостойное жизни. Раньше всё было просто: специальные отделения при каждом роддоме, одна подпись и скромная плата за работу врача. Теперь остались только клиники в больших городах. Обязательный трёхмесячный цикл психотерапии, да ещё и сообщают всем родственникам, друзьям и на работу. После такого прессинга неудивительно, что число прерываний жизни при незапланированной беременности сократилось почти до нуля. Гуманисты хреновы! Вот что теперь — самой вешаться? Или топиться? Или снотворного наглотаться? Страшно: этот внутри пострадать может. А его-то за что?
Поле от новой дороги отделяла канава с зацветшей водой. Я перемахнула её прыжком и, оступившись на скользком краю, уцепилась за осиновый куст. А жить то хочется. Должен быть выход.
Встав на твёрдую почву за канавой, я огляделась. В сотне метров справа заканчивались деревенские дома, слева зеленели поля картофеля. На холме передо мной сиял на солнце золочёный купол со знаком венеры. Пологая лестница с пандусами по краям вела в обитель добрых жён. Крепко вцепившись в перила и неестественно изгибаясь поднимался по ней лысеющий мужчина средних лет в заношенном сером костюме. Помочь инвалиду подняться выбежали две юные служительницы в облегающих коротких платьях. Я ощутила укол совести. За всю жизнь только один раз оставляла пожертвования в фонд жён, и то – копеечное, за компанию с подругами. А скольким моим знакомым они помогли! Одним семью укрепить, другим снова поверить в себя после беды, третьим и просто советом или лаской. Добрые жёны никому не отказывают. Любой: нищий, старый, уродливый – может получить их любовь.
Спасительное решение сложилось в голове за долю секунды. Ну конечно! Это же так просто: отказаться от прежней жизни, вступив в ряды добрых жён. А мой ребёнок, как полученный на службе, станет общим для всех матерей, и будет у него не один десяток братьев и сестёр. Такая семья с любой аномальной сверхсилой совладать поможет.
Я шагнула вперёд и остановилась, не решаясь ступить на лестницу. А как же Вова… мама. Как же Анька? Кого она будет за ногу выволакивать из-под одеяла по утрам, с кем обсуждать Серёжку с задней парты, кому подсыпать в кашу витаминки…
Я ведь даже не знаю, как часто добрым жёнам позволено встречаться с родными? И простят ли они мне это решение…
Побуду с ними ещё хотя бы месяц, а потом… вдруг в этой аптеке все тесты бракованные?
***
Я торопилась домой, срезая путь через узенькие проходы между домами. И как не забыла за столько лет! Наверное, меня уже хватились, я даже телефон не взяла. Чем меньше оставалось пройти, тем тревожней становилось на душе. Мимо последних трёх соседских участков я пролетела бегом и оказалась у маленькой калитки с другой стороны от дома. На дорожке между клумбами стоял невысокий коренастый подросток в льняном костюме цвета хаки.
– Так я с тобой плохо обращаюсь? Детских прав меня лишить захотел? – чеканя слова, поинтересовался мальчишка и пнул что-то, скрытое от моих глаз нарциссами, армейским ботинком.
– Инспектору плакался… А ты знаешь, что делают с ябедами?
– Он не виноват! – крикнула я и вбежала через калитку в сад.
Мальчишку опустил уже готовую к удару ногу и с интересом смотрел, как я стараюсь поднять лежащего на клумбе Вову. По его лицу текла кровь, и он никак не мог встать. Я с ужасом понимала, что о бегстве не может быть и речи.
– Где мама?
– Тебя искать ушла, — Вова с трудом приподнялся на локтях и беззвучно прошептал: — Беги.
Тошка, налюбовавшись нашей беспомощностью, обратился ко мне:
– И кто же тогда виноват? Может, ты?
– Никто не виноват, нас расспрашивать стали и было никак не скрыть…
Я частила, на ходу придумывая убедительные причины, и знала – не поможет. В его прищуренных глазках читалась только одна мысль: «куда бы еще ударить». Я смотрела на него, как заворожённая, боясь дать подсказку. Только не живот! Пожалуйста, только не живот… – прорвалась непрошенная мысль и Тошка усмехнулся, прочитав.
– Братика мне заделали?
– Не тебе! – раздался звонкий голос прямо с неба, и раньше, чем я осмыслила чудесное избавление, между нами приземлилась спрыгнувшая с мыслелёта Анька.
– Отвали от моей семьи, – прошипела она.
– А то что?
Он подпрыгнул, целясь с вертушки Аньке в голову, но она перехватила его за лодыжку и, легко раскрутив над головой, как куклу зашвырнула на крышу парника.
– Отвали. От моей. Семьи. Понял?
Её волосы, собранные на затылке в хвост, шлёпнули по спине, как у сердитой кошки.
– Угу.
Тошка, кубарем скатившись на землю, похромал прочь. И очень вовремя. Из ворот к нам спешили мама с тётей Дашей.
Совместными усилиями Вову перенесли в гостиную и уложили на кушетку. По счастью, никаких серьёзных повреждений у него не было. Он тихонько поскуливал, когда мама обрабатывала его ссадины йодом, а тётя Даша хихикала: «до свадьбы заживёт!»
В этот раз я не возражала. До свадьбы так до свадьбы. С мамой и дочкой мы нашего старшего мужчину в обиду никому не дадим и младшего воспитаем таким же добрым. В том, что будет мальчик, я уже почему-то не сомневалась.
– Ах ты я ж совсем забыла! Пришла-то по делу! – воскликнула соседка.
И когда все головы повернулись в её сторону, тётя Даша вынула из рюкзака уже готовую кольчугу и повесила на стул у изголовья кушетки.
– Мой то, гадёныш, переезжать раздумал! Вишь, нашёл в городе мадаму и при ней остаётся. Так что кольчугу я тебе дарю! – она улыбнулась Вове и продолжила со вздохом, – а вот кто теперь будет детишек в школе биологии учить и новый дом заселит?
Моё сердце радостно забилось: а может… в глазах Вовы читалось: «да!»
– Мы! – ответили хором и рассмеялись.
– Молодцы! – похвалила тётя Даша, – Ну, а ты чего уши развесила? Согласна остаться в деревне? – спросила она у Аньки.
Анька закивала и вдруг испуганно сдёрнула резинку с хвоста, прикрыв волосами отцовские «лопоушки». Мелькнувшая догадка показалась мне совершенно бредовой, но я всё-таки спросила:
– Ты что, из-за меня уши прячешь?
– Ага… – дочка виновато опустила голову, – ты, когда их видишь, расстраиваешься.
***
Ленка поманила меня рукой и прошептала: «идём, ты должна это слышать». С тех пор как Анюта наконец-то перестала её ставить мне в пример, мы неожиданно подружились и бывшая «миссис Совершенство» оказалась просто славной. Она научила меня двум полезным упражнениям на растяжку и трём рецептам не менее полезных блюд. Наши дочки скучали друг без друга, и мы часто навещали Ленкину семью в городе, а они охотно приезжали в наш новый дом.
За две недели, прошедшие с последней встречи, у лучших подружек накопились новости, и я прекрасно знала: будут полночи секретничать. Мне их болтовню подслушивать не хотелось, но Ленка чуть ли не силой подтащила к дверям Анютиной комнаты.
– Помнишь, детский садик от нас через двор? – шепнула она мне в ухо.
– Вроде помню.
– Так от его названия одна буква отломалась и послушай, какую страшилку дети сочинили!
Мы прислонились к двери и услышали «страшный» голос Оли:
– … ещё в «детский ад» попадают те, кто взрослых обижал. Одних убивают прямо у мам в животике.
–Нееееет, – ахнула моя дочка.
– А тех, кто всё-таки рождается, заставляют есть то, что они не любят, учиться чему не хотят и больно бьют по попе.
– А когда они вырастают, их отпускают к нам? – с надеждой спросила Анька.
– Нет, они становятся злыми взрослыми и обижают своих детей, а потом старятся и умирают в одиночестве.
– Так не бывает! – возмутилась Анька, — Даже если бы у меня силы не было, мама с папой меня бы всё равно любили, и бабушку тоже.
Девчонки заспорили, а я утащила Ленку от дверей. Дальше уже неинтересно, когда моя дочь права, она кого угодно переубедит. Да и Володя пирожных целую коробку приволок: можно оттянуться по-детски!