— Не знал, что в своем естественном виде демоны бесполы, — сказал Азирафаэль со странной интонацией, когда через три часа Кроули выполз из ванной, не заморачиваясь ни окончательным переходом в человеческое тело, ни даже просто полотенцем. (ПРИМЕЧАНИЕ * с точки зрения Кроули змеиная кожа была вполне приличной одеждой — в конце концов, у змей нет чресел, которые следовало бы препоясывать.)
— Какой кретин тебе это сказал? — фыркнул Кроули, передергивая плечами.
Нет, совсем в змея он все же превращаться не рискнул, ограничившись половинчатой условно антропоморфной формой. Какая бы слава о них ни ходила среди людей, но змеи не слишком умны. Зато они отлично понимают разницу между приятным и неприятным и свято уверены, что и все прочее понимают намного лучше этих глупых двуногих, неважно, какого цвета у них перья и есть ли те перья вообще.
Однако даже половинчатая трансформация существенно облегчала присущие линьке симптомы и этим грех было не воспользоваться.
— Но как же…
Ангелу просто любопытно, ничего более. Проклятая линька! Это из-за нее такое ощущение, что невинный взгляд ангела его беззастенчиво лапает — горячий, ощупывающий, сводящий с ума и заставляющий ежиться чертов взгляд. Он пробирался дальше и глубже, чем следовало, этот взгляд, под кожу, внутрь, и там становилось тесно и горячо. И под давлением чертова ангельского взгляда медленно и неукротимо твердела мысль: зря Кроули думал, что в хотя бы наполовину змеиной шкуре пережить этот день будет легче.
— У рептилий для этого есть специальный кармашек внутри тела, — прошипел Кроули сквозь зубы, опять передергиваясь. Выходить в таком виде было ошибкой, это теперь стало ясно, как никогда, хотя пять минут назад показалось весьма годной идеей: линька туманит мозги даже днем. — Когда большую часть жизни тебе приходится ползать на пузе, разумно прятать все настолько ценное и важное, знаешь ли.
Взгляд Азирафаэля ощутимо коснулся паха. Уперся, надавил, заелозил там, обжигая и щекоча. Кроули втянул воздух сквозь стиснутые зубы, чувствуя, как каменеют мышцы живота, а мучительно-сладкое щекотное давление внутри нарастает стремительно и рвется наружу. Чертова линька, будь она трижды проклята, это все из-за нее.
Просто любопытные и вообще-то совершенно невинные взгляды Азирафаэля воспринимались новой гиперчувствительной кожей словно удары плеткой по невыносимо зудящему месту, до которого никаким другим способом не дотянуться, а почесать хочется так, что в глазах темнеет. Острая боль смешивалась с облегчением и удовольствием, такими же острыми, если не острее. Ужасно хотелось все это прекратить, и немедленно, — но продолжать, снова и снова, еще и еще хотелось ничуть не менее сильно. Продолжать до края и дальше за край, до полной потери контроля, до…
Нет. Исключено.
Кроули не идиот и отлично знает, чем такая потеря закончится. Для всех. Паховый клапан намертво склеен мышечным спазмом, он не поддастся, и мучительная щекотка может сколько угодно скручиваться и распирать изнутри — наружу ей не прорваться.
В самом крайнем случае Кроули со всем возможным достоинством удалится обратно в ванную и быстренько сдрочит там избыточное напряжение.
Чертова линька.
— А как оно выдвигается наружу?
Чертов Азирафаэль!
— Еще немного погладишь меня таким взглядом где не надо — и своими глазами увидишь как.
Черт. А ведь старался сказать иронично, небрежно, язвительно даже… в общем, как всегда. А получилось… Остается надеяться, что Азирафаэль не заметил.
Азирафаэль отдернул взгляд, словно это его обожгли, и покраснел до корней волос. Странное чисто человеческое выражение, жутко нелогичное, как многое у них. Почему именно до корней? Ведь Кроули отлично видел, что и под светлыми кучеряшками ангел покраснел ничуть не менее.
Кроули кашлянул.
— Пожалуй, мне все-таки стоит одеться.
— Да-да, конечно! — выпалил Азирафаэль с явным облегчением.
— У тебя холодно!
— Да, я понял, дорогой, конечно же, только из-за этого, действительно зябко…
Чертова линька. Чертов Азирафаэль.
Потом они играли в настолки. Обычные, человеческие, их у ангела оказалось несколько штук, одинаково непонятных и глупых с точки зрения Кроули. Но выбора особого не было, не сидеть же просто так.
Ангел, правда, предложил посмотреть какой-нибудь сериал, но Кроули стало плохо от одной только мысли. Несколько часов рядом с ним на одном диване, время от времени соприкасаясь коленями… Нет, такого Кроули бы точно не выдержал. Настолки куда безопаснее.
Позже Кроули не смог вспомнить ни одну из тех игр. Как и того, о чем они говорили. Ведь говорили же о чем-то? Запомнился только постоянный комок в горле и ощущение пронзительной нежности и безнадежности. Как перед Судным днем, только намного острее. Иногда и ангел замолкал, а потом терял нить разговора — похоже, он тоже понимал, что после этой линьки они вряд ли смогут общаться как прежде. Что они вообще вряд ли смогут общаться.
И возможно, эта мысль его тоже огорчала. Ну хотя бы немножко.
Иногда их руки случайно соприкасались над фишками — и тогда Кроули сотрясало до перебоев с дыханием, словно от удара электрическим током. И он замирал на долгие несколько секунд, полностью сосредоточенный на том, чтобы не застонать или как-то иначе себя не выдать.
(ПРИМЕЧАНИЕ *если бы Кроули в эти мгновения не был бы так сосредоточен на сокрытии собственных ощущений, он бы вполне мог заметить, что является далеко не единственным в этой заставленной книжными шкафами комнате, кто так обмирает над игровым столом после случайного столкновения пальцев, точно так же боясь себя выдать).