Следующий день прошел странно.
Вот именно: странно, лучшего определения Кроули ему подобрать не смог.
Сериал они смотреть так и не стали — он слишком отвлекал. Снова делали вид, что играют в настолку — вернее, почти не делали вид, что играют. Кроули мог бы поклясться, что Азирафаэль и сам не помнит не только ни единого правила, но даже и названия игры. Ходили почти наобум, даже не глядя на брошенный кубик, зато каждый раз открыто и сладострастно зависая, когда случайно (о да, конечно же, чисто случайно!) соприкасались руками.
И кормили друг друга блинчиками, черешней, острой фасолью из случайно обнаруженной в холодильнике банки, солеными фисташками и сладкими сливочными орешками — не важно чем, важно, что с рук. Каждый раз ласково трогая пальцами губы (или губами пальцы).
Тискались на диване, и за кухонным столом, и в библиотеке, и в ванной — не с какими-то серьезными намерениями, а просто потому, что было приятно лишний раз прижаться, обнять, ткнуться носом в ухо или яремную ямку, пощекотать волосами чужую шею или взъерошить чужие кудряшки горячим выдохом.
Спорили, что будут смотреть, и боролись за пульт — не потому, что действительно хотели посмотреть что конкретное, просто было приятно еще немного потискаться.
Опомнились они, когда часы пробили полночь.
Вернее, опомнился Азирафаэль, у него даже лицо вытянулось, а глаза потемнели.
— Ты как? — спросил он с тревогой, заламывая светлые бровки домиком и разворачиваясь на диване боком, чтобы оказаться к Кроули лицом.
Через секунду дошло и до Кроули.
Он поморщился и прислушался к собственным ощущениям, ожидая, что вот-вот начнется обычный вечерний приступ. Отвлеклись, забыли, да, хорошо, но линьку никто не отменял, еще дней пять при самом лучшем раскладе ломать будет, а по ночам всегда ломало сильней и уже должно начать накрывать. Пора бы. Вчера намного раньше накрыло…
И вдруг понял, что симптомов приближения приступа нет и в помине.
Нет, сама линька никуда не делась, жжение и зуд под кожей оставались, время от времени прокатываясь по телу жаркими волнами, но… Но это были вполне терпимые волны, зуд и жжение. Такие, о которых можно было даже забыть, увлекшись более приятными вещами.
— Знаешь, — сказал он, стараясь выдержать серьезное лицо, — похоже, что ангельская клизма — лучшее средство при линьке. Ты можешь открыть салон скорой помощи для линяющих демонов.
И заржал, видя, как у Азирафаэля багровеет и вытягивается лицо.
— Я бы попросил, — ангел чопорно поджал губы, — никому об этом не рассказывать. Ты не единственный демон, плохо переносящий линьку, а мне бы не хотелось…
Кроули резко оборвал смех.
Ему очень хотелось спросить: «Кто он?», хотя бы просто: «Кто он?», без всех этих пафосных: «Кого мне теперь ненавидеть?» И кому страшно завидовать, что когда-то рядом с тобой был он, а не я, ну или ты был рядом с ним, какая разница, главное — кто он?
Конечно же, он не спросил.
— Но линька же не могла закончиться так быстро? — поинтересовался вдруг Азирафаэль с какой-то странной надеждой, ковыряя пальцем диванную обивку. — Она ведь обычно неделю длится, а то и две…
Кроули пожал плечами.
— Она и не прошла. Но стала вполне сносной.
— Ну что ж, это очень здорово. Поздравляю… — протянул Азирафаэль таким похоронным тоном и вздохнул так горестно, что Кроули чуть снова не расхохотался.
Но вместо этого он потянулся, чтобы завалить на диван эту глупую ангельскую морду и действием ей объяснить, что некоторые удовольствия можно получать не только в процессе лечения.