Смотреть, как Кроули скорбит, было, наверное, самым болезненным из всего, через что Азирафель когда-либо проходил добровольно. Кроули чувствовал себя обнадеживающе нормально в течение недели или около того, пока с ним были жители деревни, но, когда они ушли, он явно скатился в глубокую депрессию.
Он редко покидал коттедж и очень мало интереса проявлял к еде.
Азирафель знал, что это не должно его слишком волновать: Кроули все ещё был бессмертным, в конце концов, и не нуждался в пище. Но к этому добавлялась тревожащая привычка не делать ничего и только сидеть на кровати или лежать, свернувшись на диване. Хоть он и не потерял вес, его лицо все же заметно осунулось, а щеки всегда были или неестественно бледными, или залитыми болезненным румянцем.
Дни шли один за другим, и, если только это возможно, Кроули только все больше уходил в себя. Он невероятно много времени просто сидел, таращась в пустоту, иногда дрожа, в другой раз – вцепившись во что-нибудь, что подворачивалось под руку, пока костяшки пальцев не становились белыми.
Азирафель тем временем совершил ещё несколько вылазок на соседние небеса и нарисовал схематичную карту. И, что более важно, он обнаружил караульный пост.
Он наткнулся на него совершенно случайно, и ему потребовалось несколько секунд, чтобы осознать, что вместо того чтобы открыть дверь на очередные небеса, он очутился на клочке Небес, заслуживающих прописной буквы.
К счастью, караульный пост, похоже, простирался на несколько этажей, потому что Азирафель выскочил на некое подобие лестничной площадки. Он сразу же отступил назад, а потом, извинившись перед пожилой китаянкой, на чьём небе он спрятался, снова осторожно пробрался на лестничную площадку. Лестница вилась вверх и вниз, исчезая из виду, совсем как винтовая, не считая того, что была необъяснимо квадратной и образовывала пролеты каждые десять ступеней или около того.
Азирафель мелкими шажками поднялся по лестнице – ступенька за ступенькой, и заглянул за каждый угол с величайшей осторожностью, пока не обнаружил пост, располагающийся на самой вершине. Не желая попадаться, Азирафель беззвучно отступил вниз по лестнице и пошёл дальше, пока не оказался внизу башнеподобной постройки.
Он спускался недолго, когда лестница вдруг закончилась запертой дверью. На двери не было никаких опознавательных знаков, помимо узора из серебра, но Азирафель подозревал, что в комнате за ней, вероятно, хранилось оружие, карты и другие вещи, которые могли понадобиться караулу.
Как бы соблазнительно ни было попытаться найти способ взломать замок, украсть оружие и вырубить караульного, Азирафель знал, что ничего хорошего это ему не даст. Его быстро поймают, и, если он правильно разобрался в караульных постах, единственным способом покинуть пост было улететь с него или пройти через небеса, что он и так уже делал. Что ещё хуже, на дверном замке был сигил, говоривший о том, что только ангел со статусом Престола и выше мог открыть его. Насколько Азирафелю было известно, не существовало такого заклинания, которое могло бы осилить такой замок, что в любом случае ставило его в несколько безвыходное положение.
Поэтому он вернулся на свои небеса и провёл остаток для, прочесывая книги ещё внимательнее, а тем временем Кроули в зеркале опустил голову на руки и зарыдал.
Это определённо была худшая часть: по крайней мере, когда Кроули сидел, уставившись в пустоту, Азирафель мог вообразить, что он просто задумался. Но когда с ним происходило такое, становилось трудно притворяться, что сердце Кроули не разбивается.
Бывший демон сидел на диване, или на полу, или свернувшись на кровати и всхлипывал, пока ему не становилось трудно дышать. Его щеки были мокрыми, нос – ярко-красным, руками он обхватывал колени или что-нибудь, что было в пределах досягаемости – подушку с кровати или дивана. Он дрожал всем телом, бока тяжело вздымались, и, даже когда худшая фаза проходила, он просто сидел неподвижно и вздрагивал. Иногда у него случались сухие рвотные позывы, он упирался ладонями в пол или край кровати, и его трясло так, что казалось, он вот-вот упадет в обморок.
Кроули явно проходил через ад, почти во всех смыслах этого слова, и, наблюдая за ним и будучи не в силах дать ему хоть каплю утешения, Азирафель сам точно так же оказывался в аду.
Азирафель старался более или менее щадить себя, потому что ему нужно было поддерживать силы, чтобы быть в состоянии продолжать поиски способа подать весточку Кроули, но даже это становилось всё труднее делать.
Он почти потерял аппетит, и, хотя ему, вообще-то, теперь требовалось есть не больше, чем Кроули, это определённо влияло на его настроение. Не помогало и то, что он позволял себе спать, только когда доводил себя почти до полного изнеможения. Хотя Азирафель предполагал, что он вообще не должен нуждаться во сне, это, видимо, не мешало его воображаемому телу его требовать.
Но каждая минута была дорога, считал Азирафель, и в любую минуту, что он отдыхал, он мог бы искать в книгах полезные материалы или наносить на карту небеса. Он шёл себе на уступки, только когда становилось ясно, что, если он будет продолжать работать, то начнет допускать ошибки. Но даже тогда он спал урывками, и было хорошо, если ему удавалось прикорнуть на пару часов за раз. Единственной радостью было то, что его разум был блаженно пуст, пока он спал, за что он был невероятно благодарен: когда он был человеком и должен был спать каждую ночь, его преследовало целое полчище повторяющихся кошмаров.
В течение дня его сопровождало тяжелое разъедающее изнутри ощущение, которое поселилось у него под ложечкой и успокоить которое было невозможно. Он изо всех сил пытался унять его с помощью чая, но ему все тяжелее становилось проводить время в их коттедже в Мидфартинге. Он видел Кроули во всем, и когда он смотрел с тревогой на то, как его друг рыдает в диванную подушку, он виновато останавливался взглядом на ряде тонких чёрных дневников.
Настоящая кухня, однако, была значительно полезнее, чем крошечная кухонька над книжным магазином, и кровать в коттедже была удобнее, поэтому Азирафель не покинул его окончательно. Ему, тем не менее, приходилось прилагать особые усилия, чтобы не поглядывать на закрытую дверь в комнату Кроули.
И все же, всегда, когда Азирафель не наливал себе чай и не перехватывал пару часов беспокойного сна, он строго придерживался своего лондонского книжного магазина. Конечно, магазин тоже прочно ассоциировался с Кроули, но это были более давние воспоминания, те, в которых Кроули ещё держался на расстоянии.
Стол в книжном был доверху завален стопками книг, и ещё больше их было сложено рядышком на полу. Но, несмотря на все ресурсы магазина, поиски Азирафеля по-прежнему оказывались бесплодными.
Способа связаться с Землёй, используя лишь низшие сигилы, похоже, не было, что оставляло Азирафелю единственный вариант: сначала выбраться из территории личных небес.
Но дальше количество проблем только увеличивалось: сможет ли он как-то передать сообщение Кроули с помощью устройств Гавриила даже без волшебных сил? Если он попытается сбежать вниз на Землю и лично найти Кроули, как он, собственно, доберётся с Небес на Землю? Ему придётся спрыгнуть с края Небес, но без крыльев он упадёт камнем, а когда попадет туда, даже если выживет, он будет заперт в эфемерном плане. Допустим, он мог бы украсть тело, прежде чем прыгнет, что означало бы, что он будет в физическом плане, когда окажется там, но у него все равно не будет крыльев, чтобы слететь вниз. Мог ли он… соорудить какой-то эфирный парашют? Разумеется, он исчез бы на полпути вниз, где эфемерный и физический планы расходятся, и это означало бы, что Азирафель физически падал бы только половину пути с Небес на Землю.
В этом месте его планы всегда становились немного безумными, но он работал с ограниченным набором данных и растущим отчаянием человека, осознающего, в какой прочной ловушке он заперт.
Поэтому Азирафель бросил все силы с ещё большим усердием на единственное, что он действительно мог сделать: на изучение караульных постов Азраил, расположенных вокруг небес.
Он нашёл кратчайший маршрут со своего неба до караульного поста, который он обнаружил, а затем стал продвигаться в сторону, делая подробные записи в своём блокноте, по мере того как он путешествовал по все новым персональным небесам, пока не нашёл второй караульный пост. Оттуда он сумел выстроить закономерность, и его карта индивидуальных небес, которую он начал набрасывать более детально с обратной стороны карты второго неба, стала медленно расти.
В зеркале дни текли мимо, и Кроули обратился к выпивке, топя себя в алкоголе из той самой бутылки, которую он использовал ранее – той, которую когда-то планировал сберечь на Рождество. Он каждую ночь беззвучно рыдал, опустошая бутылку снова и снова, и застывал неподвижно, распластавшись на полу или на диване. Азирафель несколько раз был готов поклясться, что он точно развоплотит себя, но Кроули всегда поднимался на следующее утро, обычно с таким видом, будто искренне об этом жалел.
После того как Кроули не изменял этой схеме целую неделю, Азирафель вышел в свой воображаемый Мидфартинг и вернулся с большой бутылкой бренди, которую убедил недовольного Берта ему продать.
Он позволил себе всего пару рюмок, чтобы успокоить нервы, но это не особо-то помогло, и ему пришлось собрать всю оставшуюся силу воли, чтобы продолжить продираться через трудный текст о целостности душ, вместо того чтобы присоединиться к Кроули на полу.
Два дня спустя Азирафель шёл через небеса, пока не заболели ноги, уже давно бросив даже извиняться перед людьми, по небесам которых он проходил. Он шёл весь день и далеко за полночь, настолько прямо, насколько мог, пока не упёрся в стену.
Автор сияющих белых свитков явно был прав, когда писал, что эта стена не нуждалась в охране. Дело было в том, что, строго говоря, это была не стена, а отсутствие дверей.
Азирафель обнаружил, что на каждом персональном небе было несколько дверей для входа и выхода.
Он вычислил, что их было по меньшей мере шесть, но потенциально гораздо больше, в зависимости от точной архитектуры с множественными измерениями. Две двери всегда располагались друг напротив друга на расстоянии не более двадцати метров – это были двери, которые Азирафель использовал в первую очередь. Они, к тому же, позволяли ему путешествовать по относительно прямой линии – или, по крайней мере, он предполагал, что это была прямая линия. Было вероятно, что он двигался по спирали, или, может быть, расположение дверей вообще не соотносилось с линейным пространством, как он предполагал.
Однако, когда он попал на это небо, ему быстро стало ясно, что напротив той двери, в которую он вошёл, двери не было. Он уже на удивление наловчился находить их меньше чем за минуту, но эту он был просто не в состоянии обнаружить, хотя и искал целых десять минут. Вот тогда-то он и вспомнил свиток и то, что в нем было написано о непроницаемой стене с четырьмя измерениями.
Азирафель побродил по небу – оно было удивительно тихим: просто обычный луг с туманными голубыми горами вдалеке – пока не нашёл другую дверь, которая, как он предполагал, находилась под углом девяносто градусов к той, в которую он изначально вошёл.
На этом следующем небе он нашёл дверь напротив почти сразу, но там не было двери под углом девяносто градусов, ведущей в том направлении, куда он все это время шёл. В каком-то смысле Азирафель обнаружил самый дальний коридор в очень большом офисном здании, где он мог двигаться параллельно внешней стене здания, но никогда не мог пройти сквозь неё.
Если только он не находился на первом этаже, конечно.
Поэтому Азирафель пошёл дальше по этой параллельной дороге, и шёл всю ночь, пока не нашёл врата.
Азирафель представлял, что увидит некий портал со многими измерениями, но это были просто обычные ворота. В частности, это была барочная тройная арка с таким количеством мрамора, золота и лепнины, что Бернини, увидев их, вообще бросил бы заниматься скульптурой.
На Небесах обычно не отличались особым вкусом, когда дело касалось изящных искусств, но они умудрялись замечать пышные церкви, строящиеся в их честь – настолько, что перестраивали наиболее значимые здания Небес, чтобы им соответствовать. Разумеется, барочная архитектура уже вышла из моды к тому времени, когда они принялись за обновления, но, вероятно, Небеса этого ещё не заметили.
Дверь, которую, наконец, нашёл Азирафель, вела в довольно небольшую комнату. Комната была совершенно пустой, хоть и роскошно обставленной, и напротив находился лестничный пролёт, который вёл наверх.
Когда Азирафель осторожно ступил на мозаичный мраморный пол, он с удивлением заметил, что дверь, через которую он прошёл, была теперь видимой: она была сделана из прекрасного темного дерева, окаймленного серебром, как та, что была на караульном посте, и ее украшали сигилы, по-видимому, сделанные из золота. К ней прилегали три почти идентичные двери, расположенные рядом друг с другом на той же стене.
Запомнив, в какую из них он вошёл, Азирафель подобрался к подножию лестницы и потихоньку стал подниматься по ней так же, как до этого делал на караульном посте. Он знал, что даже находиться здесь было опасно и безрассудно, но, когда он в последний раз останавливался, чтобы взглянуть в зеркало – он всегда держал его при себе, в сумке – Кроули все ещё выглядел так, будто пытался загнать себя выпивкой в могилу.
Думая о конечной цели своей миссии, Азирафель собрал все своё мужество и поднялся на вершину лестницы.
Лестница повернула вокруг своей оси, и Азирафель оказался в маленькой квадратной комнате, похожей на фойе. Большая дверь с аркой находилась напротив него, и помещение было освещено парой высоких узких прорезей высоко в стенах.
Азирафель подобрался к двери и с величайшей осторожностью приоткрыл ее. Он выглянул наружу.
Перед ним простиралась некая белая каменная платформа, на которой стояли врата. Она уходила вперёд лишь на пару метров, а затем резко обрывалась. За ней лежало странное море переливающихся красок и огней, которое, как догадался Азирафель, вероятно, было персональными небесами, тщательно сложёнными и сжатыми вместе во множестве измерений. Он подался ещё немного вперёд и, поскольку он не увидел никого из стражи, тихо проскользнул в дверь.
Теперь Азирафель видел, что две арки по краям ворот, вообще не были настоящими арками: архитектурно они были на месте, но сами арки были заполнены дверьми, сквозь самую правую из которых Азирафель только что вошёл. Что означало, что комната, похожая на фойе, которую Азирафель недавно миновал, на самом деле находилась внутри структуры ворот, которые сами уходили почти на три метра в глубину.
Азирафель оглядел платформу, ища глазами стражу. Однако здесь, казалось, никого не было: лишь белая полоска платформы и за ней – крутящиеся вихрями небеса.
Пользуясь изысканными плинтами и колоннами как прикрытием, Азирафель подобрался к центральному пролету, который, похоже, не перекрывался дверью, как боковые. Стараясь, чтобы его шаги звучали как можно бесшумнее на каменной платформе, Азирафель рискнул выглянуть из-за большой, витой колонны. Он позволил себе ещё два быстрых взгляда и замер на мгновение, прижавшись спиной к колонне и тяжело дыша.
Он мог буквально видеть Небеса прямо там, за аркой, они впервые казались ему такими соблазнительно близкими, что план действительно мог быть осуществим. Или, по крайней мере, он мог бы быть осуществим, если бы не большие серебряные ворота между ним и Небесами. Азирафелю не удалось хорошенько разглядеть ворота, но он мог бы побиться об заклад на своё первое издание «Рая» Данте, что на них были начертаны ограждающие сигилы. И, если бы там не было ворот, вероятно, двое стражей-ангелов на другой стороне, стоящие к нему спиной, заметили бы, что он хочет сбежать.
Азирафель, сердце которого бешено колотилось в груди, очень медленно попятился назад, вернулся к правой арке, вошёл в дверь, пересёк маленькое фойе, спустился по лестнице и, открыв дверь, через которую вошел изначально, вернулся на персональные небеса.
Азирафель отошел от ворот на десять небес, прежде чем позволил себе остановиться. Он несколько минут подождал, пока сердце вернётся к нормальному ритму, а потом вытащил зеркало. Кроули полулежал, обняв бутылку, было видно, что ему очень худо, но он не планирует останавливаться, пока не отключится.
Азирафель беспокойно вздохнул, убрал зеркало и, опустив голову, побрел домой.
Обратная дорога заняла у него ещё больше времени, и он так устал, оттого что не спал всю ночь, что ему пришлось свернуть несколько раз, когда он осознал, что, вероятно, где-то пошёл не туда. Когда он, наконец, вернулся в свой относительно безопасный магазин в Сохо, он даже не стал трудиться и подниматься по лестнице в их с Кроули коттедж, и вместо этого просто упал на диван, в то время как в зеркале, которое Азирафель оставил спрятанным в сумке, очень взволнованный бармен разбудил Кроули.
~~***~~
После этого Кроули отказался от алкоголя. Азирафель не знал, почему, но он был этому рад. Это сопровождалось тем, что Кроули стал чаще выходить в деревню и пытался более регулярно есть. Он все равно казался осунувшимся и больным и иногда по-прежнему пил слишком много, но он, похоже, пытался привести себя в порядок.
Азирафель, между тем, все более погружался в отчаяние. Времени прошло уже действительно слишком много: он был мертв уже больше двух месяцев. Два месяца. Он правда не ожидал, что потребуется и половина этого срока, чтобы передать сообщение Кроули, но он также не ожидал и того, что окажется в такой прочной ловушке без своих сил.
Он продолжал ходить к караульным постам и к воротам, отсиживаясь в укромном уголке часами и высчитывая длину ангельских смен. Они обычно длились около сорока часов к ряду, что не было необычно для ангелов: настоящей потребности в еде или сне у них не было, и стражи явно занимались этим так долго, что монотонность работы уже перестала их тяготить – если когда и тяготила.
К сожалению, смена караула не представляла особой возможности для того, чтобы проскользнуть незамеченным, и два стража у ворот сменялись в разное время. Как будто этого было мало, стражи всегда стояли в дальнем краю ворот, что означало, что Азирафелю пришлось бы или выманивать их на свою сторону (таким образом, лишаясь эффекта неожиданности), или найти способ пройти через серебряные ворота самостоятельно.
Но возможности изучения и планирования были ограничены тем, что в дальнейшей части его плана зияли большие дыры. У него не было надежных карт ни одного неба, помимо третьего, он не знал, как связаться с Кроули или как добраться на Землю, и, что ещё важнее, он не знал, стоило ли это риска.
У его плана были ничтожные шансы на успех, тогда как, если он останется здесь и не будет высовывать носа, есть вероятность, что Кроули все-таки поймет, что он не исчез на самом деле, и придёт за ним. Это может занять много времени, но, разумеется, это лучше, чем, если Азирафель предпримет безрассудно отчаянную попытку сбежать и просто-напросто будет пойман? Небеса непременно сдержат своё обещание переместить его туда, где менее приятно, если только не казнят его прямо на месте.
А потом Кроули во всем разберётся и прилетит на Небеса в поисках Азирафеля, только чтобы узнать, что по собственной глупости тот погиб окончательно. Об этом даже думать было невыносимо.
Поэтому Азирафель сдержал себя. Он сделал все, что мог на данный момент. Он исследовал все пути, которые нашёл, чтобы передать весть Кроули. Он прочёл и перечел каждую книгу в своей библиотеке, которая могла хоть что-то дать, он изучил караульные посты и смены у ворот, и он так и не стал ближе к какой-то реальной пользе ни на дюйм по сравнению с тем, когда только очнулся в своей подсобке.
Впервые за много недель Азирафель пошёл в деревню. Он заглянул в паб, поболтал с Бертом и заставил себя поесть воображаемой еды, но это просто было не то. Берт, похоже, не мог сказать ничего нового или интересного. И это, как уныло предполагал Азирафель, было побочным эффектом того, что Берт являлся лишь переработанной версией себя. Еда оказалась в основном неплохой, хотя, как и в алкоголе, в ней как будто не хватало какой-то неопределённой насыщенности.
Он провёл время и с Харпером тоже – они с владельцем кафе стали хорошими друзьями за человеческую жизнь Азирафеля, – и даже зашёл выпить чаю к Донни и ее кошкам, но на задворках сознания ему постоянно не давала покоя мысль, что он разговаривает с тенями. Он назвал бы их призраками, вот только было ясно, кто здесь на самом деле был призраком.
В зеркале Кроули обратился к чтению, поэтому Азирафель сделал то же самое. Он даже брал те же книги, что и Кроули, из их шкафов в Мидфартинге, чтобы они могли читать вместе. Кроули, правда, обычно сдавался после первых пятидесяти страниц, оставляя Азирафеля в одиночку сидеть и невидящим взглядом смотреть в книгу в своих руках, мрачно думая, будет ли он теперь вечно тенью повторять действия Кроули. Всегда следовать за ним, никогда не прикасаться; он – всегда на шаг позади, а Кроули – всегда недостижим.
Учитывая внезапное отвращение Кроули к чтению, Азирафеля не должно было так уж удивлять, что однажды, несколько недель спустя, Харпер появился в зеркале и начал увозить книги Азирафеля. Кроули помогал, что означало, что это он все устроил, и Азирафелю пришлось насильно напомнить себе, что на свете существовали более важные вещи, чем книги.
Кроули отдавал их не потому, что он предавал доверие Азирафеля, – говорил он себе. Он просто хотел, чтобы они обрели хороший дом. Хороший дом, где их мог читать тот, кто не начинал плакать после дюжины страниц.
Кроме того, у Азирафеля были копии всех книг здесь, на его небесах.
И его небеса действительно начинали казаться ему домом, несмотря на его упорнейшие попытки избежать привязанности. Не важно, насколько идеальной копией они были, часто напоминал себе Азирафель. Они и должны были быть идеальным, должны были убаюкать его, внушив искусственное ощущение безопасности. Они были созданы, чтобы сделать его максимально счастливым, возможно, вплоть до того, чтобы полностью стереть нынешнее отчаянное положение Кроули из его памяти, если бы он надолго забыл о нем. Азирафель не собирался менять ни единой детали в своей памяти о Кроули, даже ради своего же блага: он больше не желал, чтобы с его памятью что-то происходило, и больше не желал забывать Кроули.
Но несмотря на все самоуверения Азирафеля в том, что Кроули просто принял мудрое, логичное решение относительно книг, это не мешало ему чувствовать иррациональную печаль и глубокое уныние.
Было маловероятно, что Кроули планировал забрать книги у Харпера, а ведь он знал, как много они значили для Азирафеля.
В конце концов, Азирафель сказал себе, что книги все равно только делали Кроули несчастным, и в этом случае он был рад, что проклятой библиотеки больше не было. Это, однако, не мешало ему сердито поглядывать на Харпера все то время, что он был в зеркале.
Вскоре после этого Азирафель начал изучать книги в своём воображаемом коттедже уже по собственному желанию, перечитывая фрагменты, которые он помнил лишь смутно сквозь туман угасавшей тогда памяти.
Когда Азирафель дошёл до ряда тонких чёрных дневников, его рука в нерешительности остановилась. Он несколько раз перечитал вместе с Кроули первый том, и он и сейчас лежал на обеденном столе рядом с ним. Но Азирафель даже не прикасался к остальным с тех пор, как прибыл сюда. Все-таки он уничтожил их земных двойников, и ему казалось непростительным иметь к ним доступ, когда его не было у Кроули.
Потом Азирафель все же вытащил второй томик с полки, сел в своё кресло и начал читать.
Через несколько страниц ему пришлось встать и взять ручку. Затем он стал делать небольшие пометки на полях, исправляя прежнюю информацию и изредка вставляя пропущенные слова.
«Я просто редактирую их», – говорил себе Азирафель, с немного искусственным спокойствием. – «Раньше ведь мне этого сделать не удалось. Таким образом, когда он сюда доберётся, он сможет прочитать исправленную версию».
«Когда» было очень устойчивой мыслью в его голове. То, как Кроули будет читать дневники, быстро стало фрагментом его все более несбыточной мечты, к которой Азирафель возвращался каждый раз, когда дела казались особенно мрачными, к той, в которой Кроули радостно входил на его небеса, и они могли спастись от этого общего кошмара.
В зеркале Кроули продолжал плестись по жизни, и временами казалось, что он почти стал прежним. Ну, может быть, не прежним. Азирафель уже много недель не видел, чтобы он улыбался, и он все еще ел очень редко. Но он уже не плакал так часто, и он, бывало, ходил в деревню и разговаривал с Бертом или с кем-нибудь ещё и не выглядел при этом так, будто ему хотелось броситься в реку. Он справлялся. Такой человек, как Кроули, не прожил бы шесть тысяч лет, если бы не умел продолжать двигаться дальше, когда свет в конце туннеля начинал мерцать и гас.
Азирафель закончил делать поправки во втором дневнике и перешёл к третьему, а затем – к четвёртому. К тому времени, когда он достиг восьмого, он заметил ощутимое ухудшение качества своего текста: до такой степени, что ему не хватало места на поправки.
На следующее утро у его двери остановился Оскар, который принёс посылку с одинаковыми чистыми тонкими чёрными тетрадями.
И вот Азирафель уселся с неизменным зеркалом по левую руку и дневником по правую и стал писать.
Это был полезный способ отвлечься от зеркала, и это позволяло ему с нежностью припомнить их давние приключения. Там были случаи, которым, как Азирафель сейчас помнил, он тогда удивлялся, но которые теперь вовсе не казались нехарактерными для Кроули. Он в подробностях записал мириады их злоключений, иногда морщась от своих поступков, а иногда – от поступков Кроули, но он все равно честно пересказал их все.
Счастливые воспоминания шли рука об руку с неловкими и откровенно позорными, потому что, приятная или нет, а это была их с Кроули история, и Азирафель не хотел менять в ней ни строчки.
~~***~~
Азирафель думал, что видеть, как Кроули скорбит, было худшим, на что он себя когда-либо обрекал, но он ошибался. Видеть, как Кроули перестаёт скорбеть, было хуже.
В зеркале Кроули с каждым днём становился все больше похож на себя прежнего.
В один из дней он позавтракал, в другой – дважды заварил чай, и долго гулял. Он занимался тем, что ходил из Мидфартинга к коттеджу и обратно, встречался с людьми и выполнял кое-какие дела.
Азирафель делал бы то же самое, вот только ему не с кем было встречаться, кроме проекций своего подсознания, и у него не было дел, кроме одного, которое оказалось совершенно невыполнимым.
И потому он занимал себя хотя бы работой над дневниками и описанием лучших времён в какой-то отчаянной надежде на то, что, если он будет достаточно крепко держаться за Кроули, этим он помешает бывшему демону отдалиться.
В один из дней Кроули перебирал почту на столе и выбросил в переработку все, на чем стояло имя Азирафеля.
Азирафель написал о Вавилоне и о висячих садах, которые так интересовали Кроули. Оглядываясь на это сейчас, он осознал, что те сады, возможно, были первым, что Кроули по-настоящему полюбил на Земле – ещё тогда, когда Азирафель наивно полагал, что это чувство недоступно демону.
В зеркале Кроули убрал металлический экран, загораживавший камин и засунул его под диван.
Азирафель описал падение Вавилонской башни, с любовью вспомнив все саркастические шуточки Кроули, которые демону приходилось объяснять ему по нескольку раз.
Кроули осторожно вошёл в комнату Азирафеля, бесстрастно снял белье с постели, перестирал его, а затем снова застелил, чтобы кровать была идеально аккуратной, со свежими уголками простыней по краям матраса.
Азирафель и Кроули состязались – но только на словах – на грязной крыше, и Азирафель изо всех сил старался скрыть тот факт, что до этого он умирал со скуки целую вечность, и это было самое интересное событие, произошедшее с ним за несколько десятилетий.
Кроули собрал шампунь, бритву и другие принадлежности Азирафеля из туалета и свалил их все в картонную коробку. К ним присоединился паспорт, который Кроули сотворил для Азирафеля много лет назад, горсть безделушек из его стола и его медицинские данные, включая снимки МРТ. Кроули долго держал последние в руках, глядя на пластиковые листы с непроницаемым выражением лица. Потом он сунул их в коробку и задвинул ее на верхнюю полку крошечного шкафа под лестницей коттеджа. В скором времени в шкаф отправились пальто и туфли Азирафеля, а затем Кроули закрыл дверь.
Азирафель углубился во времена до Соглашения, но там было ещё так много забавных историй, которые можно было рассказать, так много жалких случайно провалившихся попыток развоплотить друг друга. Как в тот раз, когда Кроули устроил заговор, чтобы Азирафеля казнили, но это привело лишь к тому, что его план обратился против него, и в итоге казнили самого Кроули. Азирафель не думал, что от этого воспоминания ему станет так больно в груди, но стало. Как и от всех других, и никакой чай не мог снять эту тяжесть.
Потом Кроули поднял вечную винную бутылку и пошел с ней в кухню. Долгое время он стоял там, просто глядя на нее, и перед мысленным взором Азирафеля пронеслись два тысячелетия совместно праздновавшегося Рождества.
Кроули провел большим пальцем по этикетке в последний раз, а потом наклонился, открыл шкаф под раковиной, опустил бутылку прямо в мусорный ящик и ушел.
Азирафель резко поднялся, прикрыв рот ладонью. В горле встал ком. В другой руке он все еще держал ручку и дневник, который он переписывал, и он опустил на страницы слегка затуманившийся взгляд.
«Это одно из забавных свойств Мемфиса, полагаю я», – говорилось в предложении, которое только что написал Азирафель.
Он уставился на него. Он точно знал, что он собирался написать, разумеется, что именно было такого забавного в столице Египта, но внезапно это показалось совершенно и абсолютно бессмысленным.
Кроули не придет. Кроули никогда не придет.
Это была простая и суровая истина, теперь Азирафель это понимал. Кроули перестал скорбеть. Он больше не искал Азирафеля, больше не оплакивал его и не питал никаких надежд. Он удалял напоминания об Азирафеле из своей жизни.
Он двигался дальше.
Азирафель стиснул зубы, чувствуя, как защипало в уголках глаз и в носу. Он не должен обижаться на Кроули, из-за того что тот жил дальше, не должен был обижаться на него за то, что он сделал то, что должен был. Разве он в самом деле хотел, чтобы Кроули вечно был несчастен без него? Конечно, нет.
Нет, ему хотелось, чтобы Кроули был счастлив. Разумеется, хотелось. Именно это, в конце концов, и было важно. Только это всегда и было важно.
На самом деле, это был лучший из возможных вариантов развития событий после смерти Азирафеля: период скорби, возможно, потому что они все же были друзьями довольно долго, а потом Кроули должен был смириться и двинуться дальше. Он не хотел бы, чтобы Кроули держался за болезненную надежду на то, что Азирафель ещё жив, когда его не стало, он хотел бы, чтобы Кроули продолжал жить без него.
К сожалению, этой логики было уже недостаточно, чтобы убедить Азирафеля. Было хорошо и легко говорить, что он хотел, чтобы Кроули перестал за него держаться, когда он умрет. Но факты были таковы, что Азирафель не был мертв.
Он знал, что это эгоистично и нелогично, но Кроули принадлежал ему – насколько Азирафель вообще чувствовал удобным предъявлять права на другое живое существо. Он стольким пожертвовал ради демона и любил его всеми силами души. Он отдал себя Кроули так окончательно и бесповоротно, а Кроули теперь отвергал его всеми возможными способами, какими только можно кого-то отвергнуть.
Он убрал из их коттеджа всё, что когда-то делало его общим, потому что, конечно же, это больше не был «их» коттедж – это был коттедж Кроули. И он удалял из своей жизни все, что могло напомнить ему об Азирафеле, складывал Падшего ангела в коробку и оставлял его где-то в пыли и темноте, где он больше не сможет его беспокоить.
А теперь он выбрасывал его. Неужели Азирафель в самом деле так мало для него значил?
Азирафель сделал глубокий вдох и попытался напомнить себе, что Кроули не был ему ничего должен, даже хранить память о нем. Но это не остановило волну гнева и боли от предательства, поднимающуюся внутри. Он не хотел, чтобы Кроули его забывал, не хотел значить для Кроули так мало, что его можно было так легко выбросить и заменить. Он отдал Кроули все, что у него было, и хотел, чтобы это хоть что-то для него значило.
Неужели он наблюдал своё будущее, разворачивающееся перед его глазами: Кроули, который двигается дальше, забывает его, и Азирафель, который будет вечно прикован к проклятому зеркалу, боясь оторваться на минуту, на случай если Кроули вдруг осознаёт, что Азирафель на самом деле не исчез? Неужели он действительно вот так проведёт вечность – глядя, как его забывает единственный человек, которого он сам никогда не будет в силах забыть?
В зеркале Кроули вышел из коттеджа, не потрудившись надеть пальто, и направился по дороге в деревню.
– Да, иди, поговори с Бертом, – сказал Азирафель голосом, неровным от непролитых слез. – Как будто меня это волнует. Раз уж он такой прямо друг…
Ему пришлось остановиться, чтобы перевести дыхание, и он почувствовал, как по щекам, наконец, потекли слёзы.
– Более близкий друг, чем я когда-либо был, видимо…
Азирафель оторвал взгляд от зеркала и сердито вытер глаза тыльной стороной ладони.
– Да нет, все нормально, – сказал он себе, с трудом пытаясь справиться с эмоциями. Он не должен был винить Кроули за это. Кроули не сделал ничего плохого – он ни разу не сделал ничего плохого, по крайней мере, в том, что касалось этого.
– Это ничего, это ничего, – хрипло повторял он себе, надеясь, что, если он озвучит эмоции, которые ему хотелось чувствовать, то это заставит их появиться. – Я все еще дорог ему, в глубине души он это чувствует, правда, он просто делает то, что должен.
Он забыл тебя. С него хватит. Все кончено. Если что-то вообще начиналось.
Азирафель коротко прерывисто всхлипнул, не сумев справиться с эмоциями.
– О, боже, Кроули, – наконец, проговорил он, давясь слезами. – Я люблю тебя. Я… я не могу… – Азирафель снова замолк. Его голова опустилась, слезы повисли на ресницах, и он с некоторым удивлением осознал, что все ещё держит дневник. Он бросил его на диван вместе с ручкой. – Прости меня, Кроули, я больше не могу это делать. Я просто… не могу…
Он прикрыл рот тыльной стороной ладони и быстро вышел из комнаты в книжный магазин. Ему нужно было на свежий воздух, сейчас же, нужно было пойти куда-то, где ничто не напоминало бы ему о Кроули. К сожалению, каждый дюйм его небес, похоже, был создан для совершенно противоположного.
Азирафель толкнул дверь магазина и вышел на улицу, но там стояла Бентли, и это лишь вызвало новую волну слез. Азирафель развернулся и снова вошёл внутрь, дыша быстро и тяжело. Он взял свою сумку со спинки стула, на которой она висела у стола, все ещё заваленного книгами. Он снова вошёл в коттедж и, бесцеремонно схватив зеркало с дивана, засунул его в сумку.
Затем он вернулся в магазин, открыл невидимую дверь, которая вела на другое небо, и выбрался в новый мир.
~~***~~
Найти место, которое не напоминало бы ему о Кроули, должно было быть легко, но это оказалось почти невозможно. Азирафель видел его во всем: в каждом лучике солнца и дуновении ветерка, – чувствовал его дух, преследующий его через десятки небес. Ему было не убежать, понял Азирафель, от того, что он сделал такой важной частью себя самого.
Когда силы Азирафеля иссякли, а его ноющее сердце не могло больше этого выносить, он вошёл в последнюю дверь, сел на камень на краю маленького источника, закрыл лицо ладонями и, наконец, позволил себе отдаться горю.
Он плакал отчасти по Кроули, но в основном оплакивал себя самого и все свои разбитые надежды. Уже не было важно, сможет ли он покинуть Небеса или догадается ли обо всем Кроули – все было кончено. Слишком много времени прошло – может быть, не так много в масштабах тысячелетий, но они слишком долго жили, измеряя время по-человечески, чтобы это не имело значения.
Азирафель был мертв.
Пора ему было начинать вести себя соответствующе.
«Я должен вернуться на свои небеса», – подумал он печально. – «И никогда больше не уходить».
Может быть, он слишком долго противился своей судьбе. Может, ему следовало выбросить зеркало в этот ручей, вернуться на свои небеса и позволить времени смыть боль. Может быть, тот другой, более добрый Кроули появится, и Азирафель сможет хотя бы притвориться, что Кроули его любит. Может быть, так было бы лучше для всех.
Азирафель долго сидел там, дрожа, уткнувшись лицом в ладони. Постепенно его дрожь утихла, и он просто невидящим взглядом смотрел сквозь пальцы на поток, который, бурля, проносился мимо. Он был ярким и чистым, и казался прохладным и освежающим.
Азирафель уныло задумался, можно ли утопиться на Небесах. И задумался, простил бы его Кроули, если бы он это сделал.
Ему надо было вернуться на свои небеса. Ему надо было взять зеркало и вернуться, и продолжить писать дневники. Может быть, сделать себе чашечку хорошего чая. От этого ему станет лучше.
Это была очевидная ложь, но ложь знакомая. Всхлипнув, Азирафель собрался и встал на ноги. Мышцы заныли при движении. Он провёл рукой по верху сумки, чтобы убедиться, что зеркало все ещё там – оно было на месте – и, опустив голову, побрел назад к невидимой двери. Он увидел, что оставил ее открытой, но это, похоже, не имело особых последствий. На самом деле, он не был уверен, что вообще закрывал какие-то из дверей, через которые проходил. Ну и ладно.
Все излишние предосторожности, которые Азирафель предпринимал до сих пор, казались до смешного чрезмерными. Он сомневался, что Небеса его местонахождения заботило больше, чем Кроули.
Азирафель прижал сумку поближе к себе и медленно пошёл домой.
~~***~~
Азирафель опустился на диван, взял дневник, поднёс ручку к бумаге и начал прямо с того места, на котором остановился.
Ему больше ничего не оставалось делать. И он сделал то, что делал любой порядочный британец с тех пор как изобрели истинно английскую выдержку: он стал двигаться дальше.
В зеркале Кроули поглядел вниз на замёрзшие мертвые клумбы и не сделал ни шагу, чтобы продолжить традицию Азирафеля сажать цветы. Но, конечно, с чего бы он должен был за это взяться? Эта традиция никогда не была традицией Кроули.
Азирафель стал писать медленнее, не желая дойти до последней страницы и неизбежного финала, который она принесёт. Он медленно разворачивал их общую историю, пролистывая ее назад во времени, но теперь он знал, что у этого отрезка есть предел. Когда он дойдёт до конца, больше ничего не будет.
Кроули исследовал холодильник и выбросил те немногие продукты, которые ел только Азирафель.
Азирафель был во временах до Потопа, и мешкал, как мог, отлично зная, что там произошло мало заслуживающего внимания.
А потом Кроули прошёлся по своим собственным ящикам и вытащил длинный клетчатый шарф.
Бесконечно долго Кроули просто таращился на шарф, и Азирафель с трудом сглотнул, смирившись и ожидая, что он засунет его в шкаф вместе с остальными вещами Азирафеля, с которыми он больше не хотел иметь дела.
А потом Кроули поднял руки и обернул шарф вокруг шеи, прижав его плотнее к себе и обвив его кончиками пальцы.
Азирафель изумленно уставился в зеркало, ручка выпала у него из рук.
Он был искренне удивлён даже тому, что Кроули до сих пор хранил шарф. Пожалуй, он не представлял, как бы Кроули избавился от него, но это все равно его удивляло.
Азирафель помнил, что он немного расстроился, когда шарф изначально не понравился Кроули, но он знал, насколько разборчив демон был в одежде. Азирафель даже учёл это, насколько смог, выбирая для вязания самые достойные, на его взгляд, оттенки зеленого и красного, а также особенно мягкую, тонкую пряжу, которую посоветовала одна женщина из кружка рукоделия. Однако же он явно недостаточно хорошо все продумал, потому что, насколько ему было известно, Кроули ни разу не притронулся к шарфу с тех пор, как Азирафель его ему подарил.
Потому-то он и был так удивлен теперь, видя, как Кроули наматывает ткань на свои пальцы.
В зеркале Кроули потянул за серединку шарфа, пока не уткнулся в него носом, и глубоко вдохнул, как будто бы ища давно исчезнувший запах. Потом он тяжело опустился на край кровати, стянул шарф пониже, открыв нос, и подпер лоб костяшками одной руки с таким видом, будто изо всех сил пытался не заплакать.
Азирафель смотрел в зеркало в замешательстве. Кроули не только не отправлял шарф в небытие забвения в шкафу под лестницей, он вел себя так, будто бы шарф по-настоящему был ему важен, и такого внимания он не оказывал никаким другим вещам Азирафеля.
И тогда Азирафель вдруг задумался: а что если он совершенно неправильно истолковал поведение Кроули? Может быть, он изгонял из своей жизни материальные напоминания об Азирафеле, не потому что они больше ничего не значили для него – а потому что они значили слишком много.
Азирафель моргнул, осознавая эту мысль.
В зеркале Кроули отчаялся справиться со слезами и заплакал, лишь сдерживая легонько вздрагивающие плечи и обернув свободную руку в конец клетчатого шарфа.
Азирафель понял, что он недооценил Кроули в очередной раз, и мрачно задумался, избавится ли он когда-нибудь от этой привычки.
Кроули доказывал вновь и вновь, что Азирафель очень много для него значил, даже если Азирафель быстро об этом забывал. В конце концов, Кроули пожертвовал своей собственной свободой, чтобы остаться с ним в Мидфартинге, а потом без устали трудился, пытаясь найти способ Поднять его. Он упорно оставался рядом с ним все годы, пока Азирафель угасал, помогая бывшему ангелу, когда тот был не в состоянии помочь себе сам, и ни разу даже не поддразнил его из-за этого. А потом, в конце, он вложил настоящую веревку в руки Азирафеля и умолял бросить его на милость Небес, чтобы Азирафель мог быть спасен.
И все же Азирафель смог каким-то образом забыть все эти поступки и оскорбить Кроули мыслью, что, только потому, что он никогда не говорил о своих чувствах к Азирафелю, это означало, что он меньше его любил.
– О, мой дорогой, – прошептал Азирафель зеркалу, чувствуя одновременно и волну облегчения, и тяжелое чувство вины за то, что он сомневался в преданности Кроули. – Мне так жаль.
Он печально провел большим пальцем по краю рамки, больше всего на свете желая вытереть слезы со щек человека, который – хоть Азирафель и не мог похвастаться тем же – ни разу в нем не усомнился.