Восемь месяцев спустя.
Август выдался жаркий. У самого правильного пивовара – мистера Харрисона – было не протолкнуться. В предвкушении холодного пенного напитка и вечерней прохлады, к трактиру загодя съезжались со всей волчьей округи. Напиток хозяин варил отменный, да и поговорить после тяжёлого дня всегда есть о чём.
Больше всего разговоров было о недавно состоявшейся в роще церемонии. Старожилы не помнили такого праздника, какой организовали правящей семье драконов Марк с Ягой.
Всю зиму вожак с названным братом свозили шлифованный кругляк и обожжённый кирпич на поляну у тракта, идущего широкой наезженной дорогой в столицу. Весной, два друга вместе с нанятой бригадой строителей, с немыслимой скоростью, залив за месяц фундамент, собрали основательный трёхэтажный дом, совершенно не похожий на дворец, или, хотя бы, на небольшой замок, приличествующий наследнику правящего дома. Зато большой, основательный и тёплый.
Но самым удивительным был выбор молодого дракона. Его Высочество повёл в Священную Рощу маленькую рябую курицу. Камень принял их кровь, и Великая Бездна благословила этот странный союз.
Периодически над волчьими угодьями теперь летали драконы, а на лесных тропах, чаще у малинника, волки встречали нахальную семейку воррумов, которая объедала неуспевающую вызревать ягоду с немыслимой скоростью.
Событий было много. Все они требовали длительного обсуждения и осмысления.
Доходы у мистера Харрисона множились, пиво слегка горчило, пенилось и переливалось янтарным цветом в прозрачных литровых кружках.
Жизнь шла своим чередом.
***
Эми была очень рада пройтись от Яги до дома с мужем. Им так редко удавалось теперь побыть вдвоем, что молодожёны искренне радовались каждому случаю, возводя, казалось бы, банальное событие в ранг праздника.
Они неторопливо шли к собственному, ещё пахнущему краской и смолой, дому по накатанной и устланной, словно бархатом, мелкой летней пылью дороге. Эми крепко держала Костю за руку, а он, сорвавший кисточку пшеничного колоска, пытался пощекотать ей нос.
Они испытывали необыкновенное наслаждение от близости друг к другу. Чувство взаимного тепла и чего-то большого и светлого переполняло их. Говорить было совершенно не о чем, но Косте очень хотелось слышать звонкий и такой тревожащий душу голос его маленькой жены. Он ловил её взгляды и улыбался.
— Что смешного? — спросила она, ловко увернувшись от щекотно касающегося колоска.
— Ты такая суро-о-овая, — протянул супруг, дурачась, и Эмили подумала, какие у него замечательные внимательные и красивые глаза. Такой взгляд мог быть у Кости только в минуты его сосредоточенной работы за самым любимым делом. Губы сами по себе зашевелились, превращаясь в улыбку. Лицо молодой женщины засияло, словно она, наконец, осознала, как счастлива теперь.
— О чём Вы говорили с Таисией Сергеевной, когда я вошёл?— между делом поинтересовался супруг.
Эми хихикнула и, вдруг остановившись, прижала к груди Костину руку, развернула его к себе и, посмотрев в глаза мужу, тихо сказала:
— О варенье.
Они помолчали.
Потом Эми, глубоко вздохнув, и, зажмурившись, прошептала:
— У нас скоро будет маленький принц…
– Дорогая, что у нас на завтрак? – бодрым утренним голосом поинтересовался Лорик, приобнимая Эмбер, задумчиво, и, видимо, давно, сидящую над пустой тарелкой.
– Традиционное и весьма деликатесное блюдо! – зло и торжественно объявила девушка. – Язык с хреном!
– М-м-м! – мечтательно протянул мужчина, пока до него не дошел сарказм. – Что-то случилось?
– Ничего, если не считать тошноты. – Девушка поглядела, как Фил тыкает кнопки, заказывая блюдо, и, зажимая рот, быстро убежала в санитарный отсек.
– Мдя! – Все-таки, не теряя бодрого и довольного выражения лица, проговорил астронавт. – Олис, что у нас на повестке дня?
– О-о-у, Фил! Сегодня много дел: ты будешь лично контролировать поэтапное наращивание новой регенерирующей обшивки на шаттл. После обеда вместе с Эль вы вскроете грузовой отсек и просканируете состояние людей. На этой неделе нужно будет сгенерировать более четырехсот доз препарата.
– Реплицированный мох оказался столь же эффективен?
– Да. Нам хватит сырья для изготовления.
– О! Это отличная новость! – задумчиво проговорил астронавт. – Олис, а где мы разместим столько людей? Одно дело, площадь, занимаемая телом в стазисе… другое – жилое пространство для небольшого поселения.
– Не гони лошадей, Фил. Все понемногу сделается. Сейчас наша задача – обеспечение ресурса, а вколоть препарат ты сможешь в любой момент, когда будешь готов.
Лорик кивнул. Смутная тревога посетила его, словно тень тучи, накрывшая солнечный яркий день. С одной стороны, такие радостные перспективы: малыш родится, поселение сделают, люди глаза откроют! А с другой… столько титанических усилий впереди! Столько проблем и волнений! А, больше всего, его страшило ожидание. Жизнь словно теряла свой вкус и цвет, превращаясь в одну безвкусную тягучую жвачку, оттягивался сам момент жизни, которая, казалось, должна начаться когда-нибудь тогда-а-а, когда выполнятся все пункты все время удлинняющегося плана дел… «Вероятно, это комплекс однодневки! – решительно дернул молнию на внешнем комбинезоне мужчина. – Я просто боюсь, что завтра меня заменят другой копией! А стоило бы думать, как меня примут человечьи сородичи, а не бояться всякой бессмысленной ерунды!».
– Олис! – уже выходя, крикнул Фил. – Проследи, чтобы с Эмбер все было в порядке! Капельницу витаминную вколи, препараты, снижающие тошноту…
Ответа не последовало, хотя Лорик точно знал, что просьба была услышана и скоро будет выполнена. Женщина – единственное настоящее сокровище в этой железно-пластиковой ракушке посреди пустого космоса.
Шлюз закрылся, началась откачка воздуха, сопровождающаяся жуткими свистящими завываниями. Так было не всегда – просто надо послать запрос на очищение клапанов. И, все-таки, настроение окончательно подпортилось: человек выходил в открытый темный космос из теплого и светлого уюта модуля, словно мелкий щенок, резко и неожиданно облитый одиночеством ледяной воды из ведерка. Сон как рукой сняло! Нервная бодрость граничила с паническим состоянием. Нервная система училась настраивать себя.
Через пару часов молчаливой работы, пошатываясь, появилась Эль. Она грозно посмотрела на мужа и попросила приструнить навязчивого киборга.
– Я не хочу ее чертовых капельниц! Я не доверяю ей и сама в состоянии проследить за своим здоровьем!
– Ты не ешь ничего и шатаешься. – Возразил Лорик.
– Это естественное состояние, являющееся нормой! Не нужно в это вмешиваться! – женщина была бескомпромиссна. Фил кивнул, про себя отметив, что, в случае явного ухудшения, они ее скрутят, и сопротивление будет бесполезно, так стоит ли ругаться?
– Тебе тоже страшно? – Эмбер взялась за ручку распломбированного отсека.
– Коридор герметичен. Вскрытие безопасно. Я все проверил.
– Нет, я про другое. Хотя… – девушка решительно дернула ручку. Замок не поддался. Пришлось еще около получаса ковырять его, периодически заливая оксидом, и, убирая ржавчину.
Усилия завершились скрипящим тугим успехом. Дверь с усилием подалась наружу.
– Вот теперь я точно уверена, что отсек не вскрывался. – Вытирая рукой воображаемый пот со шлема, улыбнулась Эмбер. Улыбка вышла вымученной. Тягучее волнение и напряжение накрыло их.
Тусклый свет голубых ламп по осям потолка, очерчивающий контур и превращающий шаттл в светящийся костяк почти бесконечного рыбьего скелета. Стеклянные, покрытые то ли тонким слоем пыли снаружи, то ли толстым слоем инея изнутри, капсулы, подсвеченные бледным холодным неоном. За стеклом были различимы лишь размытые силуэты.
Эмбер подошла к одной из капсул и протерла стекло, тут же отскочив, как ошпаренная.
– Просто, они такие… неживые! – неловко оправдываясь, девушка спряталась за плечо Лорика.
Фил дернул переключатель, и капсулы озарились чуть мигающим ярким медицински-холодным светом. За стеклами были сотни и сотни живых мертвецов, замороженных и застывших во времени. Все они были голыми, ужасая глаз синей твердой неживой кожей. Эмбер дернулась пару раз, пытаясь остановить рвотный рефлекс, затем нажала на клапан, откидывая по дороге шлем с головы и открывая ход в кабину.
Лорик, вздохнул, стараясь не проявлять на лице эмоций и слиться с этим ледяным пространством, не отдавая ему своих сил, стал водить сканером от головы до пяток и обратно, занося каждое тело в базу. Там Олис разберется о причинах смерти и степени сохранности тела. Все-таки, какой странный груз они везли! Настоящий морг в космосе.
Наверное, интересно было бы посмотреть в лицо инопланетянам, впервые увидевшим этот летучий гроб – какова была их реакция?
– Фил! – голос девушки отвлек его от монотонного занятия. Поставив метку, мужчина грустно вздохнул, осознав, что работал два часа, а на счетчике всего лишь тридцать с лишним тел.
– Что случилось? – мужчина открыл дверь и вовремя сообразил подложить сканер, чтобы она не закрылась! – помнится, они убрали ручки изнутри кабины, пытаясь обезопасить груз и даже, в будущем, возможно, отправить его в самостоятельный полет, если шаттл начнет притягиваться к неизвестному объекту… пока что мужчину притягивал лишь вид наклоненного девичьего тела в облегающем попу скафандре, пока она изучала что-то важное на экране.
– Вчера запустила сканер планет, пригодных для жизни без терроформирования. Смотри, что нашлось! – глаза радостно светились, отражая голубой свет монитора на карем кружочке радужки – словно планета, покрытая океаном и облаками…
Мартин слышал голоса.
Это был не сон. В гибернации снов не бывает. Он это знает. Гибернация почти смерть. Вязкая консервация разума. Мозг уходит в кому, в глубокую самозаморозку. Процессор перенимает бразды правления над дыханием и сердцем. Все по нижней границе. Для неспешного кружения крови. Чтобы нейроны не отмерли. Чтобы вернулись в стадию эмбриональной бессознательности и медленно плыли, лениво сглатывая кислородные молекулы, поставляемые в том же замедленном режиме поредевшими эритроцитами, как глубоководные рыбы. Для полноценного сновидения этого мало. Мозг слишком голоден и расслаблен, чтобы заполнить сознание образами. Он выбирает спасительную черноту, где ничего нет, нет сознания, нет воспоминаний, нет самого спящего. Небытие, соизмеримое с вечностью. Мартин не знал, сколько он пребывал в этом небытие, в этой вязкой пустоте, в которую погрузился еще на той заброшенной станции. Но сразу вспомнил, где это произошло, при каких обстоятельствах, едва лишь с пробуждением процессора, участился пульс, и обогащенная кислородом кровь рванула к изнывающему в праздности мозгу. Тут же завертелись цветные пятна, послышались неразпознанные звуки, начался обмен импульсами. Будто огромный город, да что там город, континент внезапно ожил после обрушившейся на него техногенной катастрофы.
Мартин наблюдал однажды такое с геостационарной орбиты. В сезон зимних штормов в Перигоре произошла авария на энергетической станции. И несколько часов город оставался без света. Даже космопорт бездействовал. Всем космическим судам отложили посадку. В том числе и «Подруге смерти», уже соскользнувшей со стационарной орбиты и начавшей аэродинамическое торможение. От диспетчера пришло срочно сообщение об аварии и временной недееспособности коспорта. Отказали наводящие и корректирующие маяки, чьи функции были особенно важны в условиях низкой видимости. Вернее, полного ее отсутствия. Зимние ураганы в Северной провинции были впечатляющими, скорость ветра достигала сотни метров в секунду, погружая весь окружающий мир в снежный, мглистый хаос.
Никита, отчаянно ругаясь, выводил взбрыкнувшуя яхту на более высокую орбиту. «Подруге смерти» предстояло висеть на ней, пока не будут устранены последствия аварии. Она повисла над Северной провинцией, синхронизируясь со скоростью вращения планеты. Мартин смотрел на обзорный экран, куда вальяжно развалившийся кот в золоченном галстуке-бабочке транслировал увеличенное изображение Геральдики. Мартин видел, как закручивается гигантская спираль урагана. Он знал, что там внизу происходит. Они с Корделией переживали такой снежный апокалипсис в начале зимы. Метель бушевала около суток. Видимость нулевая. За прозрачными стенами дома свивалась в узлы и водовороты снежная обезумевшая стихия. Их дом будто проваливался в некую кипящую, заполненную льдистой взвесью, бездонную пропасть. Это напоминало видеозапись с зонда, отправленного на Юпитер, когда аппарат прошел верхний слой атмосферы, нырнул в знаменитое Красное пятно и его закрутило в юпитерианских вихрях. Но их дом никуда не падал. Он был рассчитан на такие сезонные катаклизмы и отражал яростные наскоки ветра, мириады растворенных в нем ледяных дротиков с невозмутимой стойкостью. Домовой искин, проступая время от времени нежной акварельной фреской на какой-нибудь поверхности, то и дело зевал. Мартин с Корделией сидели, закутавшись в один огромный плед, пили горячий чай из цветастых кружек, которые Мартин разыскал на очередной онлайн-барахолке, и слушали ветер. Атмосферный пришелец, подгоняя свою снежную армию и бросая в очередную безнадежную атаку, то угрожал, то умолял, то жалобно каялся, то подкупающе подвывал, то слабо постанывал, а то и стихал, будто кто-то невидимый, поднебесный, делал в это время глубокий вдох. А потом все начиналось сначала. Разъярившись, этот аморфный хищник трансформировал свое необъятное тело в таран и бил в прозрачные стены в новой безнадежной атаке. Дом отвечал едва заметной, пренебрежительной дрожью, как будто подыгрывал, дразнил атакующего, подкидывал надежду, чтобы тот не разочаровался и не прекратил атаки. Пусть верит в свою климатическое всевластие, пусть ищет в руковторном сопернике расшатанный камень. Мартин и Корделия чувствовали эту дрожь, ощущали на эмоциональном, энергетическом уровне натиск захлестывающей природной силы, ее привычку к безнаказанности и, хотя понимали, что их убежище безопасно и несокрушимо, невольно прижимались друг к другу. Две крошечные живые искорки на дне бущующего снежного океана. Если они и на этот раз вернутся до того, как ветер стихнет, то снова будут сидеть вот так же, в молчаливом, уютном согласии, с кружками горячего чая. Но это вряд ли. Им дадут разрешение на посадку не раньше, чем через несколько часов, а ураган к тому времени уже выдохнется, перейдет из пятой категории в третью. Да и флайер при таком ветре им никто не даст. Что ж, посмотрят на ураган в другой раз. Но энергетическую станцию запустили на удивление быстро, да и «глаз» урагана заметно сместился к побережью. В прорехах облачной мантии уже проглядывали горы, лесные массивы, города. А когда заработала энергетическая станция, там, внизу, замысловатым узором вспыхнули огни. Подобно запущенному электрическим разрядом сердцу дрогнули, провернулись турбины реактора, и тут же живительная сила, как кровь по жилам, потекла по опто-волокну, возвращая в дома свет и тепло. С орбиты Мартин видел, как от вспыхнувшего энергетического центра стали разбегаться разноцветные дуги, сияющие отростки, огненные завихрения, складываясь в кружево человеческого присутствия. На планете с суровым природным нравом новь тонкой позолотой обозначилась разумная жизнь. Из беспамятства зимней ночи возродилось сознание.
Мартин чувствовал тот же побудительный импульс, скачущий в нейронной сетке. Точно также вспыхивали, активировались участки его мозга. Процессор уже собирал информацию. Он включился раньше оглушенного Мартина, едва кто-то отменил режим гибернации, этого насильственного цифрового сна. Мартин сразу вспомнил, как он в этот сон погрузился, как свалился в него, будто в черную полынью. Тот же поглощающий мрак и тот же холод. С ним это уже не раз было. Первый раз на заброшенной станции у Бетельгейзе, а потом изнуряюще часто, почти рутинно, в исследовательском центре «DEX-company». Он даже радовался, когда с ним это случалось, потому что он проваливался в эту полынью сразу, без предварительных часов тошноты и удушья. В последний раз его отключили перед перелетом на Новую Верону. Да, в последний… Он надеялся, что в последний.
Он почти забыл, что такое «глушилка», почти излечился от преследующего его страха. Целый год прошел. В безопасности и покое. Он ничего не боялся. Планета с ее ураганами, грозами, ливнями, снегопадами, морозами, хищниками, с ее необъятными дикими континентами, ее бущующими свинцовыми океанами представлялась ему воплощением свободы. И этот циклон с его многокилометровым «глазом», этот многорукий атмосферный монстр, разинувший на полнеба свою пасть, где погибали целые города, внушая ему азартный восторг, почти трепетное уважение своей природной законченностью. Он не боялся этого монстра. Он готов был бросить ему вызов. Он боялся только людей. Людей, у которых была продолговатая черная штуковина, почти невесомая, с одной литой микросхемой внутри. Он знал, что тот человек, ожидающий его с другого конца галереи, держит эту штуковину в руке. По иному и быть не мжет. Иными средствами его в пригодном товарном виде не сохранить. Мартин страшился только одного. Он не хотел, чтобы это видела Корделия. Он робко надеялся, что она успеет дойти до «мозгоедов», и они избавят ее от этого зрелища. Но она шла так медленно… Она постоянно оглядывалась, останавливалась, спотыкалась. Каждый раз, когда это происходило, у Мартина останавливалось сердце, будто процессор запустил «последний приказ». Он очень боялся, что у нее не хватит выдержки и она побежит обратно, попытается к нему прикоснуться, и тогда тот, с плазмометом, нажмет на гашетку…
«Ну иди же, иди» — мысленно повторял Мартин. «Не останавливайся, пожалуйста…» Но она человек, она его не слышит. У нее нет сетевого адаптера, посредством которого она могла бы слышать его сообщения, читать на внутреннем экране. Правда, временами ему казалось, что такой адаптер ей и не нужен. Она и так его слышит. На какой-то только ей доступной частоте. И он на эту частоту тоже научился настраиваться. Тоже слышал ее без цифровой конвертации. Возможно, и там на станции она тоже его слышала. Потому и не побежала. Даже, когда он получил первый оглушающий удар, когда пошатнулся, но еще не лишился сознания. Он видел, что она остановилась, и снова к подступающей дурнотой нахлынул страх. «Нет!», беззвучно закричал Мартин. «Уходи!» Он еще успел заметить Полину, подбежавшую к Корделии, а потом провалился в темноту.
И вот эта темнота, эта черная затвердевшая жижа истончилась, пошла трещинами, потекла, подтаяла, обращаясь к неоднородную, уже проницаемую, растворимую пленку. Видеть сквозь нее он не мог, но уже слышал, различал морфемы и слоги.
Два голоса. Люди. ХУ-объекты. Один из голосов ему знаком. Сохранился звуковой файл. Это тот, кто заговорил с ним на грузовой палубе строящегося телескопа, тот, кто сначала стрелял в него из бластера, а затем из «глушилки», тот, кто угрожал Корделии, кто причинил ей боль. По телу Мартина прокатилась волна ледяной ярости, волна неуловимая внешне. Внешне у него не дрогнули даже ресницы. Он умеет быть терпеливым. И притворяться он тоже умеет. У него была хорошая школа. Второй голос Мартину незнаком. Его обладатель молод, неуверен в себе, напуган.
— С кибогами имел дело?
— Д…да, то есть, нет. Немного…
— Так да или нет?
— Да. Теоретически… Я их софт изучал.
— Взломать сможешь?
— К…кого?
— Да его! У нас борту один киборг.
Пауза. Видимо, этот второй, с дрожащим голосом, рассматривает Мартина. Крышка с транспортировочного модуля сдвинута, гибернация прервана, начат процесс расконсервации, но в диагностическом режиме, без приведения киборга в активную фазу. Автоматика модуля вывела Мартина из комы, но фиксирующие ремни остались.
— А что я… что я должен сделать?
— Взломать, придурок! Прописать ему хозяина. То есть, меня.
— А он разве не разумный?
— И что с того? У них в башке все стандартно устроено. Даже у этих, разумных…
Последнее слово тот, кого Тед с Дэном называли Казак, будто выпленул, как залетевшее в рот ядовитое насекомое.
— Они хоть и разумные, а слушаются. – Он хохотнул. – Я этой рыжей твари сдохнуть приказал. – Он уже не говорил, скрежетал. – И сдох бы… Сдох, как крыса раздавленная, если бы не этот… латинос.
Мартин уловил выброс ярости. Он знал что именно вспомнил Казак – его захват на Медузе. Когда к нему из леса вышел его собственный DEX, его покорная кукла, его игрушка, его живая боксерская груша… И как эта кукла его провела. Уже подыхающая, с остановившимся сердцем. Унизительная сцена.
— Эта рыжая тварь тоже была разумной. Я давно это знал. Я это подозревал! Эй, как там тебя… Креветка?
— Да. – Второй голос едва различим.
— Я хочу, чтобы этот… меня слушался. Лаврентий сказал, что у него есть блок подчинения. И хозяева у него были. Как и у всех. Эта богатая стерва тоже была хозяйкой. Это потом, когда началась вся эта хрень с бракованными, когда этих… дебилов признали равными людям, права дали… блок подчинения ему, скорей всего, заархивировали. Но он есть! Потому что удалить его нельзя. Он этим болванам нужен. Так вот, ты этот блок достанешь и пропишешь меня хозяином. Понял?
— Но мне… мне нужны мои инструменты. Моя планшет, мое хранилище данных, переходники, адаптеры. Вы же у меня все забрали.
— А это чтоб ты, умник, не вздумал в корабельных искин лезть.
— Я не буду, клянусь…
— Правильно. Жить-то хочешь? Пошли. Возьмешь все, что тебе надо.
Послышались удаляющиеся шаги. Мартин зафиксировал выброс адреналина и снизил частоту пульса. Так вот что задумал Казак. Он намерен стать хозяином. Хозяином! Строчка «хозяин первого уровня» пустовала у Мартина почти восемь месяцев. Корделия стерла свое имя сразу, как только они встретились на Короне. После прощания с «мозгоедами», после радостной суматохи на борту «Подруги смерти», после рукопожатий, объятий и похлопываний по плечу Корделия, изрядно утомленная, подволакивающая ногу в жесткой повязке, увела Мартина в свою каюту и решительно сказала:
— Стирай.
— Что стирать? – не понял он.
— Имя мое стирай.
— Откуда? – Он все еще не понимал.
— Из программы. Из базы данных. Из протоколов.
Потом с нежностью посмотрела ему в глаза и добавила:
— У тебя больше не будет хозяина. Никогда.
— Но… ты мне не мешаешь, — попытался возразить он.
Она погладила его по щеке, взъерошила волосы.
— А я тебе говорю, стирай.
— Но…
— Я же еще твоя хозяйка?
— Да.
— Так вот, я тебе приказываю. Стирай.
Он вызвал на внутреннем экране профильные данные, те самые, что впервые вспыхнули на Новой Вероне, у городского утилизатора.
«Корделия Трастамара, 43 года, уроженка Геральдики, вдова»
Он вдруг испугался. А если он сейчас удалит ее имя, не разрушит ли он возникшую между ними симбиотическую связь? Не останется ли он… один? Он сотрет ее из программы, и что-то между ними будет безвозвратно потеряно.
Она снова коснулась его, бережно, деликатно.
— Мартин, ничего не изменится. Я с тобой. Я всегда буду с тобой.
Звук откатившейся двери. Шаги. Уайтер и Креветка вернулись. Несколько минут Мартин слышал шорохи, постукивание, шумное дыхание. Это хакер обустраивалс со своими адаптерами, переходниками, конвертерами, клавиатурой и беспроводным блоком питания. Подтащил какой-то ящик или стеллаж поближе к модулю. Казак только шумно дышал.
— Давай, начинай. Чего возишься? – понукал он хакера.
— Я… я должен посмотреть, какая у него система. Я еще никогда не взламывал киборгов. Таких сложных киборгов.
— Ты же говорил, что у тебя есть опыт?
— Только с «четверкой», охранником казино. Но там все было просто.
— Вот и этот такой же. Давай, шевелись.
Мартин уловил пробуждение портативного терминала. Подключились адаптеры, подбирая частотные характеристики модуля. На висках и запястьях Мартина были закреплены датчики, подающие информацию по жизненным показателям. В сонную артерию упиралась игла инъектора, при необходимости впрыскивающая в кровь глюкозу или сердечные стимуляторы, если жизненные показатели упадут до критических значений. С момента погружения Мартина в гибернацию еще ни одной инъекции не понадобилось.
Хакер настроился на частоту модуля и вошел в его систему. Через датчики направленный сигнал ударил по процессору. Мартин чуть вздрогнул. Как же он отвык от этого! От этой цифровой бесцеремонности, от насилия, от равнодушной, человеческой самоуверенности… Интересно, кто-нибудь из этих людей, этих IT-специалистов задумывался над тем, что чувствует киборг, которому запускают руку прямо в мозг, в душу, в сердце, в память. Пытались ли они представить собственные ощущения от такого вторжения? Вряд ли. Они же… люди. А он – машина, предмет, вещь. Правда, этот специалист действует осторожно, без обычной наглости. Даже не действует, пытается. Потому что при первом же поползновении система Мартина ушла в глухую оборону. Access denied. Еще попытка. Access denied. И так снова и снова. Мартин мысленно усмехнулся. Ну-ну.
Над его защитой работали трое: Леночка «Мотылек», Кира Гибульская и… киборг Трикси. Мартин сам на этом настоял. Да, конечно, в неком идеальном мире, где люди и киборги сосуществуют в благостной гармонии, где нет зависти, подлости, алчности, где люди не отстреливают конкурентов и не жаждут власти, он бы никогда не позволил лезть себе в голову. И Корделия бы не позволила. Мягко отклонила бы все посягательства, как уже отклонила попытку Киры. Мартин больше не лабораторный препарат, не подопытная модель на испытательном стенде. Он – живое, разумное существо, и заглянуть ему в голову возможно лишь с его согласия. И Мартин это согласие дал. Вернее, он пришел к Корделии с просьбой об обновлении и усовершенствоании его цифровой защиты. Он пришел к этому решению после того, как обнаружил следы взлома в ПО флайера. Если кому-то так ловко удалось подсадить троян в охраняемый губернаторской служббой флайер Корделии на практически изолированной Геральдике, то какова гарантия, что не совершат ли нечто подобное с Мартином на Новой Москве, которая отнюдь не изолирована, а напротив, является быстро растущим, развивающимся человеческим миров. А Корделия там живет, работает, встречается с огромным количеством людей, принимает участие в мероприятиях, дает интервью. И он, Мартин, часто ее сопровождает. Хотя предпочел бы остаться дома. Он тоже оказывается среди людей, под прицелом всевозможых гаджетов, излучателей, электромагнитных щупов, нейросетей. И все подбирают коды. Он, конечно, отбивается, блокирует, но профессиональной хакерской атаки на него еще не было. Были любительские, неуклюжие, которые и атаками-то нельзя назвать. Но рано или поздно это случиться. Его попытаются взломать и превратить в оружие его. Или украсть. Мартин боялся не за себя. Он боялся за Корделию. Вдруг кому-то удастся подсадить такой вирус ему. Вирус, который превратит его в убийцу. В убийцу единственного, любимого им человека. От одной этой мысли его бросило в жар. Нет, только не это. Только не это. Да пусть Кира хоть наизнанку его систему вывернет, но пусть сделает так, чтобы никто и никогда! А если кому-то и удасться, то пусть вмонтируют ему в мозг капсулу с ядом, которая сработает, едва лишь некая зловредная программа возьмет его под контроль. Он так и сказал Корделии. Про яд. Она побледнела.
— Ну что ты говоришь, Мартин? Ну какой яд?
— Если они смогли взломать флайер и устроить катастрофу, они и меня могут взломать. Я хочу быть уверен, что не стану их орудием.
— Хорошо. Пусть ставят защиту. Но никакого яда! И чтоб я этого больше не слышала.
В центральный офис ОЗК они отправились втроем: он, Корделия и навигатор «Подруги смерти» Леночка «Мотылек». Мартин еще не разу там не был. Офис располагался на западном побережье земного материка, некогда известного как Северная Америка, в так называемой Кремиевой долине, вернее, в той ее части, которая осталась после затопления большей части полуострова. Вследствие таяния полярных льдов уровень мирового океана поднялся и поглотил некогда процветающие города. Кремниевая долина в ее первоначальном виде давно перестала существовать и была продана основателю «DEX-company», эксцентричному миллиардеру, за смешные деньги. Но как видно, тот кусок земли был заряжен некой силой, и дышащая на ладан фирма по производству органических роботов, вогнавшая своего основателя в долги и депрессию, внезапно расцвела и подмяла под себя полгалактики. Правда, потом ее постигла участь всех прежних обитетелей долины – ее смыло волной общественного негодования – но здания и материальные ценности остались. И служили теперь целям прямо противоположным. Но для Мартина эти цели пока мало что значили, как и само ОЗК. Его спасителем и защитником была Корделия. Других он не знал и не признавал. Без нее, без ее финансовой и медийной поддержки и ОЗК не имело бы шансов. Потому и сама огранизация для него пустой звук. Он видит перед собой не штаб-квартиру общества по спасения разумных собратьев, а место дислокации тех людей, в чьей власти он находился более тысячи дней, каждый из который по концентрации страданий на единицу времени был соизмерим с вечностью. Те люди ходили по этом коридорам, сидели в этих кабинетах, работали на этих терминалах. Здесь в этом небоскребе бывал Бозгурд, бывший пират Ржавый Волк, владелец корпорации, стрелявший в Мартина тупыми болтами из арбалета, стрелял с рассчитанным садизмом, чтобы не убить, а затянуть агонию. Здесь в этих стенах, в этих лабораториях умирали в муках его разумные собратья, его предтечи, его бракованные копии. Умирали без криков и стонов. Только он все равно их слышал. Чувствовал. И переступить этот порог он не мог. Но только до того момента, пока ужас прошлого не сменил страх, пришедший из будущего, страх потери. И он пересилил себя. Он должен прийти сюжа, чтобы не стать оружием, не превратиться в убийцу. Он даже в стенд согласился лечь. Это уже было не страшно. С одной стороны его держала за руку Корделия, с другой – закопалась в вирт-окна Леночка «Мотылек». А ей он почти доверял. Ведь это она первой, еще на Новой Вероне, очищала его систему от цифровой грязи, от приказов, предписаний, ограничений, от длинного списка всех тех, кто имел право с ним что-то делать – унизить, ударить, оскорбить, покалечить. После того, как она все это убрала, ему стало легче дышать, будто она освободила его от режущих кожу цифровых силков. Это было подобно инъекции обезболивающего, которую вкатила ему во флайере Корделия. Эта девушка-навигатор была другом. Впрочем, и Кира не враг. Это просто о так остро воспринимает ее присутствие. Просто потому что она не Корделия. Но Кира соавтор своего отца, следовательно, никто лучшее не знает, как защитить его систему от взлома. А потом появилась эта девушка Bond, Трикси.
«Привет. А ты, оказывается, не выдумка».
«Я не выдумка. Я настоящий»
«И симпатичный»
Трикси, будучи сама кибогом, имела возможность посмотреть на «возведенную стену» как бы изнутри, протестировать ее на прочность с точки зрения существа, оснащенного с рождения всеми киберотмычками. Она уже завершала плетение цифровой паутины, утраивая узор в самых на ее взгляд уязвимых местах.
— Все, — уже вслух сказала Трикси, сворачивая вирт-окна, — даже Фрэнк не взломает.
«Фрэнк это который Дэну защиту ставил?»
«Он самый. Кое-что умеет. Но я лучше»
«Хотелось бы верить…»
«Боишься за своего человека?»
«Да, боюсь»
«Может быть, останешься у нас? Чтобы ни у кого соблазна не возникло?»
«Нет. Мой дом там, где Корделия»
«Жаль. Ты бы нам очень помог…»
Трикси не подвела. Защита работала. Сначала Мартин невольно вздрагивал, когда хакер, которого Казак назвал Креветкой, потерпев очередную неудачу, предпринимал следующую попытку. Он методино прочесывал каждую строку программного кода, отыскивая лазейку, но… Access denied. Мартин немного расслабился. Сотворенная тремя девушками защита держалась, как стена геральдийского дома под ударами шквального ветра. Мартин уже начал наблюдать за хакером. Ему даже стало казаться, что хакер в некотором роде… симулирует. Или он просто не знает, что ему делать? Прошел час.
— И что ты там копаешься? – проскрипел Казак. Он терял терпение.
— Здесь очень сложная защита. Тот, кто ее ставил, учел все варианты взлома, как будто бы сам…
— Так ты что, не можешь что ли?
— Так быстро не получится. Нужно время.
— Сколько?
— Часа три. Не знаю…
— Слушай сюда, слизняк. Если ты его не взломаешь, я вашей красотке вторую ногу прострелю.
Мартин услышал тихик подавленный всхлип. О какой женщине идет речь, он не понял. Да его это и не волновало. Корделии уже не было на яхте.
— Я… я все сделаю. Только не стреляйте.
— То то же. Давай, ракообразный, шевели лапками. Через час приду, проверю.
Мартин услышал удаляющиеся шаги. Пневматика втянула и вытолкнула дверь. Стало тихо. Хакер не шевелился. Не вводил символы, не выбирал способ дешифровки. Похоже, он думал. Мартин ждал.
Неожиданно пришел запрос. Самый элементарный, открытым текстом. Этот запрос хакер только что набрал на клавиатуре, а вай-фай адаптер перебросил в систему кибога.
«Я знаю, что ты меня слышишь. Помоги мне»
Мартин в изумлении смотрел на возникшие на внутренем экране слова. Хакер взломал частоту передачи, на которой общались киборги, если работали в связке. Но эта частота и не являлась таким уж секретом. Ее параметры указывались даже в ТТХ, чтобы хозяева могли управлять своим киберимуществом, не прибегая к голосовым командам. Хакер снова защелкал клавишами.
«Ответь мне, пожалуйста. Ты защищаешь свою женщину, а я – свою. Мы можем договориться. Помочь друг другу»
Мартин размышлял. Ловушка? То, что Мартин разумный, все знают. Это не секрет. Коды доступа он любом случае не даст. А если хакер в самом деле предлагает союз? Мартин вызвал виртуальную клавиатуру и набрал ответное сообщение.
«Как помочь?»
Он услышал, как хакер радостно зашевелился и бодро застучал ответ.
«Я вытащу тебя из этого ящика, а ты поможешь мне ее защитить. Идет?»
Мартин подумал. Посмотрел в нависающий титановый свод и ответил:
«Идет»
— Три дня? Столько вы мне отмерили?
Её губы тронула улыбка.
— Ты помнишь, ты всё помнишь. Я не назначала сроков. Три, четыре, десять. Какое это имеет значение? Ты бы всё равно пришел. Даже через год.
Геро стиснул зубы, повёл плечом. Да, пришёл, всё равно бы пришёл. Не вынес бы мучений неопределенности.
— Я потому и не торопилась. Ждала. Ты, наверно, спрашиваешь себя, как долго я здесь. Около трёх недель. Помнишь, как ты приходил сюда с дочерью и тем мальчиком? Я уже была здесь. Ты стоял, прислонившись к поленнице, а твоя дочь дразнила кота. Я смотрела на тебя из окна. Любовалась. Ты был такой… такой красивый. Беззаботный, залитый солнцем. Я тогда едва тебя узнала. Ты ли это? Я же видела тебя впервые, после… после твоей смерти.
Геро вздрогнул. Как легко, почти небрежно, она произносит эти слова. Незначительная ремарка. После смерти…
— Это вы убили меня, — произнёс он хрипло.
Ему показалось или она чуть склонила голову? Рука, пребывавшая на подлокотнике, легла поверх той, что белела сломанной лилией.
— Ты изменился, — тихо произнесла она. – Ты прежде не был таким… жестоким.
— В самом деле, жертва неоправданно жестока к своему палачу, — усмехнулся он.
Взгляд, обращенный к нему, был почти влажен.
— Тебе не удастся наказать меня больнее, чем я уже сама себя наказала. Твой упрёк справедлив. Но силы и смысла уже не имеет. Я казнила себя и не единожды. Моя жизнь, с той минуты, как я осознала, что тебя нет, со мной нет, рядом нет, в обозримой вселенной нет, и не по моей вине, моя жизнь обратилась в бесконечное сожаление, в судебный процесс, на котором я изо дня в день присутствовала в качестве обвиняемой и находилась под перекрёстным допросом. Этот допрос, разбирательство не прекращалось ни днём, ни ночью. Даже, когда мне удавалось ненадолго уснуть, я и во сне отвечала на вопросы экзекутора, признавалась в содеянном и слушала приговор. Когда же приговор был вынесен, то поднималась на эшафот. Но казнь никогда не свершалась. Суд назначал ещё одно заседание и судилище продолжалось. Я вновь отвечала на одни и те же вопросы. Я пыталась отвлечься, заглушить эти голоса. Я даже приходила в те комнаты, где ты провел последние годы, касалась твоих вещей, твоих книг, тех деревянных фигурок, что ты вырезал для дочери. Мне казалось, что ты ещё там, где-то рядом, что мне достаточно подождать, и ты вернешься из парка, куда спустился минуту назад.
Она сожалела о содеянном, возможно, каялась. Она сама верила сейчас в эту тихую покаянную кротость. Он помнит этот бархатистый, стелющийся голос, это напускное смирение.
Впервые он услышал этот голос после того, как его загнали до полусмерти безобидным «Бдением», этой шуткой отцов-инквизиторов. Она тогда сидела у его постели и едва ли не просила прощения. И тогда же обещала ему свидание с дочерью. Голос её был вот так же маняще ласков, и кроток.
Он ёжился от этого голоса, кожа его покрывалась мелкими невидимыми ссадинами. Она и тогда говорила правду, она раскаивалась.
— Очень трогательно, — всё с той же горькой усмешкой произнес Геро.
— Ты волен ответить и так. Я, как видишь, вины с себя не снимаю. Да и не столь уж она велика, эта вина. Ошибка – да, поспешное решение – да, но не вина. Не преступление. Я же могла и в самом деле приказать бросить тебя в яму. Ты был болен оспой. Ты был опасен.
— У меня не было оспы.
— Это стало известно гораздо позже. Оливье, глупец, спутал оспу и корь. Но разве сам Гален не признал эти две хвори сёстрами-близнецами? Оливье – жалкий неудачник, возомнивший себя преемником Руджиери. А я невежда, ему поверила. Я ничего не смыслю в медицине. К тому же, я женщина, а для женщины последствия оспы хуже самой смерти. Ах, это слово всё равно, что бесплотная тень. Я лишилась разума от страха, я не в силах была связно мыслить! Я видела только расползающиеся по телу гнойные пустулы и своё лицо, уже изуродованное, в струпьях. Недостойное малодушие. Но я искала выход, как зверь, как волчица с тлеющей шерстью. Я уже не различала, ты ли это или кто-то другой. Был некто, представляющий опасность, несущий смерть, и я от него избавилась. Раскаяние пришло позже. Спустя несколько дней. Осознала, что поспешила, да и опасность была не столь уж и велика. Мне даже пришло в голову, что на время болезни ты мог бы оставаться в отгороженном флигеле. В Конфлане есть слуги, переболевшие оспой, они могли бы ухаживать за тобой.
— А как же… последствия? После болезни я вряд ли сохранил бы свою привлекательность. Шрамы, слепота…
Глаза герцогини затуманились. Грусть была неподдельной.
— Я не призываю тебя мне верить. Допускаю, что ты примешь её за средство самооправдания. Но пару недель спустя я готова была принять тебя каким угодно, со шрамами, оспинами, даже слепотой, только бы ты жил. Как сказала Анастази: «Это всё равно был бы он, Геро, живой и тёплый».
При имени Анастази Геро вздрогнул. Они говорили о нём! Неужели…
Глаза герцогини хитро блеснули.
— «…Прежде нежели пропоёт петух, трижды отречешься от Меня».(Св. Евангелие от Матфея 26:34) О нет, Анастази тебя не предавала! К тому же, она не единственная, кто знал. Ну, ну, не стоит так пугаться. О тебе и Анастази я кое-что знаю. Да, она в тебя влюблена, это не секрет! А Дельфина ненавидит. Это она добавила свой голос к требованиям Оливье отправить тебя в лечебницу, а вот Анастази тебя спасла. Как видишь, я сохраняю баланс. Ненависть уравновешивает любовь. И оба эти чувства верно мне служат. Анастази тебя спасла, как точно мне неизвестно, да и значения уже не имеет. Но тайну свою она сохранила. Тебя выдала тёща.
— Кто? – не понял Геро.
— Рене-Элоиза Аджани. Помнишь такую? Эта старая ханжа, желчная, худая ведьма.
Геро смотрел на собеседницу в полной растерянности. Клотильда уже не печалилась. Её наигранная грусть растаяла, как предрассветный туман. Она уже наслаждалась, уже играла в небрежное дружелюбие. Она указала Геро на второе, потёртое кресло.
— Не нужно стоять передо мной, будто ты в чём-то виновен. Сядь. Я хочу, чтобы наша беседа была взаимно приятной.
Чувствуя слабость в ногах, Геро послушался. Он никак не мог уразуметь, как во всем этом замешана тёща. Клотильда, любуясь его растерянностью, смаковала подробности. Спустя добрую четверть этой саги, Геро вдруг встрепенулся. Смысл некоторых фраз, еще смазанных, недостроенных, стал просачиваться в разум.
— Вы что же… хотели… хотели забрать Марию?
— Да, — невозмутимо ответила Клотильда. – И не забрать, а удочерить. Дать ей достойное воспитание, сделать придворной дамой, найти богатого, знатного мужа. Именно так. Выяснилось, что я склонна не только к самоосуждению, но и к сентиментальности. У меня больше не было тебя, но всё ещё была твоя дочь, а у неё твои глаза. Какая участь предпочтительней, если бы ты в самом деле умер? Провести всю жизнь под властью старой, злобной, мстительной ханжи или получить придворное воспитание и знатного мужа? Согласись, что второе выглядит более привлекательным.
Холодея, Геро с ужасом осознал, что сам толкнул камень, приведший к этому обвалу. Он сам себя выдал, сам явился в дом Аджани. Ах, какой же он неосторожный глупец!
– О чем ты молчишь, мой темный шер? У тебя такое лицо, словно ты Паука увидел.
Роне передернул плечами и допил вино.
– Ты неприлично догадлив, мой светлый шер. Паука и кое-что еще. Ты же был в башне Заката и говорил с Зефридой. И она наверняка пожаловалась на темное чудовище, которое явилось в Суард за Линзой?
– Не то чтобы прямо, но это подразумевалось.
– Я узнал о Линзе тогда же, когда и ты. И знаешь что, Дюбрайн? Это очень хорошо. Есть шанс, что о ней еще не знает Паук. Но плохо то, что о ней теперь знает твой августейший братец.
– Догадывается, – поправил его Дайм.
– Без разницы. Сегодня светлая шера Лью танцевала вокруг меня такие танцы, что аж голова кружилась от блеска. Мне даже было предложено место при будущем императоре, и не какое-нибудь там, а посох Темнейшего. Тебе смешно?
– Обхохочешься. А сама Саламандра теперь метит в Светлейшие?
– Если не в императрицы. Боюсь, Шуалейду она рассматривает исключительно как энергетический кристалл и ключик к Линзе. В общем, мой светлый шер, я навесил вокруг башни Заката и около покоев младших Суардисов три десятка Очей Рахмана. Это немножко притормозит Саламандру. Да, ты в курсе, что твой братец научился подделывать твою ауру? Разработка магистры Пламя, которую, если меня не подводит интуиция, Саламандра у нее честно сперла. Вряд ли сама Пламя захотела играть в эти грязные игры.
Дайм поморщился и тоже допил вино, откинул голову на подголовник кресла, прикрыл глаза. Если бы не кипение лиловой стихии вокруг него, Роне бы решил, что светлый шер утомился и задремал. Но нет. Его, темного шера, допустили в святая святых – наблюдать за тем, как полковник МБ творит очередной гениальный план.
По крайней мере, Роне очень надеялся, что план будет гениальным. С его, Роне, помощью.
– Кроме подделки ауры его высочество навесил на себя манок, – продолжил Роне. – Отличный манок, я бы сам купился, если бы не умел распознавать работу Саламандры за лигу. И еще. Сегодня есть шанс поймать Саламандру на горячем и выгнать из Суарда к Мертвому в болото. Близость Линзы безнадежно продула ей чердак.
– Ты уверен, что Лью сообщила патрону о Линзе? Люкрес не настолько хорошо разбирается, чтобы ее опознать.
– Не уверен, но следует исходить из худшего. Если Саламандра решилась на свою игру – нам повезло.
– М-да. Вот так МБ и узнает о том, что не один только Паук умеет воровать Линзы.
– Практиковаться Саламандре было не на чем, так что максимум что у нее есть – это непроверенные теории. Я тебе больше скажу, мой светлый шер. Я тоже знаком с Линзами только теоретически. Но у нас преимущество.
– У нас? – Дайм глянул на Роне так остро, что тот буквально почувствовал, как рвется самое тонкое место его плана.
– У нас, мой светлый шер. Я не спрашиваю, свобода от чего тебе нужна. Просто примем это как данность. И как данность примем твои сомнения на тему единения с ужасным темным чудовищем.
– Ехидной.
– Ехидной, договорились. Так вот. Ехидна готова поставить собственную жизнь на то, что у нас получится единение на троих, и оно же – инициация Линзы.
– На троих, значит.
– Да! Мы же идеальный треугольник! Ты вообще задумывался, почему в мире Двуединых один из священных знаков – треугольник?
– Роне, тебя заносит в теологические дебри.
– Шиса с два! Я знаю, в чем ошибся Ману, и в чем не ошибемся мы с тобой. Разве ты не видишь, Двуединые благоволят к нам! Они свели нас втроем, дали Линзу, осталось лишь сделать последний логичный шаг! Ты, я, Шуалейда и Линза. Шуалейда будет нашей королевой, нашим Источником! Новой опорой равновесия!
– Роне, успокойся и сядь.
Роне замер посреди гостиной, только в этот момент осознав, что вышагивает взад-вперед, размахивая руками, и почти кричит. И что на него кроме Дюбрайна с любопытством смотрят гоблинский шаман – из-под дивана – и дохлый некромант Ссеубех, притворяющийся обычной книгой, забытой на подоконнике.
– Сел уже, – выдохнул он, падая обратно в кресло и наливая себе еще вина.
– Давай решать задачи по очереди, мой темный шер… Шис, Роне, ты же не собираешься затеять еще одну Школу Одноглазой Рыбы?
– Мертвый с тобой! Я не такой идиот, чтобы раздавать счастье всем даром. Хватит уже, нараздавались. Я хочу всего лишь свободы, безопасности и спокойствия. И немножко счастья себе лично. То есть нам троим. Так уж получилось, Дайм шер Дюбрайн, что мое счастье зависит от тебя, а твое – от Шуалейды.
– Ты так логичен и разумен, что мне страшно делается.
– Страшно, мой свет, когда логике и разуму противостоят предрассудки и мракобесие. К примеру, в лице твоего брата и шеры Лью. Ты бы видел, как Саламандра смотрела на Шуалейду! Как будто она в любой момент может превратиться в Мертвого и сожрать тут всех.
Дайм тихо, но очень эмоционально выругался и снова прикрыл глаза. Всего на пару секунд. А потом…
– К шисам трехвостым теорию, Роне. Пока мы с тобой сидим тут, эти двое подбираются к Шуалейде. А я даже не знаю, с какой стороны мне к ней подступиться!
– Может, прямо? Она знает, что ты – это ты, а не Люкрес. Или у тебя опять жесткие границы?
– И как только ты догадался, дери тебя!.. Проклятье! – Дайм запустил обе руки в волосы и зажмурился. – Ты бы знал, Роне, как меня достало маневрировать!
Роне сам не понял, как оказался перед Даймом на коленях, прижимая его к себе и поглощая ослепительную, рвущую на части боль.
Граничное условие, мой светлый шер? О да. До меня наконец-то дошло. Долго шло. Непростительно долго, и чтобы дошло – мне понадобилось столкнуться нос к носу с другим твоим братом – лейтенантом Диеном, императорским големом. Но допустить, что и с тобой, светлым шером и сыном императора, сделали такое? Это где-то за гранью света и тьмы – наказывать собственного сына за каждую неподобающую мысль, грозить ему смертью за малейшее отклонение от приказа.
Конечно, светлого шера не превратили в равнодушное существо, не имеющее собственных желаний и воли, но что ему навязали жесткие, даже жестокие ограничения – к Шельме не ходи. Наверняка именно поэтому Дайм так и не стал любовником Ристаны, а не по причине слишком романтичной и добродетельной натуры.
Проклятье. Если все так – то Дайм тем более не простит Роне ночи с Шуалейдой. Ведь Роне получил то, что сам Дайм взять не сможет.
Мертвый бы драл императора и Конвент, вместе взятых!
– Мы сделаем это вместе, мой свет, – шепнул Роне, глядя Дайму в глаза. – Обещаю тебе, скоро ты будешь свободен.
Роне позволил себе минуты две слияния, не больше. Потом, когда они сделают необходимое, у них будет сколько угодно времени. С трудом заставив себя оторваться от такого ласкового, такого необходимого света, Роне поднялся на ноги и спросил:
– Насколько твой братец доверяет своей любовнице?
– Ни на динг.
– Это облегчает нашу задачу, мой свет. Кстати, если с шерой Лью случится что-нибудь ужасное, что скажет Магбезопасность?
– Магбезопасность будет искренне соболезновать ее родне. И посоветует другим шерам не соваться в опасные места вроде чужой Линзы.
– Смертельно опасные. И мой долг предупредить об этом шеру Лью, не находишь?
– Несомненно. Как представитель Конвента, ты обязан ознакомить ее с правилами безопасности.
– Которые настоятельно рекомендуют всем шерам покинуть аномальную зону. Не помнишь ли номер параграфа, мой свет?
– Представь, какая удача – я сам его писал и даже могу процитировать наизусть. Впрочем, зачем цитировать? Как офицер МБ, я просто обязан помочь Конвенту обеспечить своевременное информирование населения. Держи. Два экземпляра, каждому под роспись, под Оком Рахмана. Отчетность должна быть в порядке!
Вынув из воздуха переливающуюся всеми цветами радуги стопку магокопий, Дайм положил ее на столик. Обилие печатей и подписи Светлейшего и Темнейшего ясно предупреждали: это вам не цидулька какая-то, это Ужасно Важный Документ.
Роне даже прочитал его последние строчки вслух:
– «…в случае непринятия мер безопасности предупрежденным субъектом, Конвент не несет никакой ответственности за последствия. В случае летального исхода страховые суммы и пенсия иждивенцам по потере кормильца не выплачивается».
– Жаль, не могу вручить братцу эти бумажки лично. Ему и шере Лью категорически противопоказано знать, что я в Суарде. У меня тут, видишь ли, особо секретное задание.
– Да ну? – поднял бровь Роне.
– Ну да. Внеплановая проверка деятельности полпреда Конвента. Жалобы поступали. Если узнаешь, что полпред что-то нарушил, обязательно доложи в компетентные органы, мой темный шер.
– Непременно доложу, мой светлый шер, – усмехнулся Роне, прихватил со стола бумажки и подмигнул Дайму. – Кстати, раз уж Тюф уважает тебя до дрожи в коленках, сделай из него копию Шуалейды. Нам сегодня пригодится. И будь осторожен. С Люкресом приехал лейтенант Диен. Вряд ли ты захочешь с ним встречаться.
Первым поймал свою курицу Змей. Как и в прошлый год, он мгновенно свернул птице шею и подал тушку Мире, и Лютый на флайере повёз её к дому на Славном острове – готовить эту курицу с кашей для Змея.
Вслед за ним Василий радостно вручил пойманную курицу Зое, и та побежала её готовить. Стожар протянул добычу Злате, она удивлённо посмотрела на Нину, не прикасаясь к тушке, одновременно кидая сообщение Платону, и Нина ответила ей:
— Бери, это тебе. Иди уж… можно… готовить ты уже умеешь, а Стожар хороший парень. Если посватается к тебе, мешать не стану. – и Злата, коротко кивнув, тоже побежала в дом.
Вслед за Златой кур получили и другие девушки: Майе птицу преподнёс Авиэль, Григорий неожиданно для всех подошёл с птицей к Аглае, и та после нескольких секунд замешательства курицу взяла, Полкан смущённо предложил свою курицу Инге, и та тоже сперва удивлённо застыла на месте, но всё же в сопровождении Тура пошла в дом готовить.
Незнакомые Нине парни вручали своих птиц прилетевшим из других деревень девушкам, и они то пешком, то с братьями на их флайерах перемещались на кухню в большом доме.
Последним подал курицу Джуне незнакомый Нине парень лет двадцати двух на вид. Студентка перевела взгляд на Нине, не решаясь взять тушку в руки, и очень тихо спросила:
— Это как? Это значит, что я должна с ним… замуж за него?
— Не обязательно прямо сейчас это решать. Это значит только то, что ты ему нравишься. И всё. Он может послать сватов твоим родным, но ты сама решаешь, пойдёшь за него замуж или нет.
— У меня нет родных… никого совсем, — мрачно ответила Джуна. — Я с восьми лет в детдоме.
— Уже есть. Инга тебе как сестра, а значит, Тур тебе названный брат. Ты мне как дочь, и мои сыновья… приёмные, но от того не менее родные… тебе как братья. Смотри, вот они… Змей, Влад, Дамир, Ворон… и дочери мои приёмные тебе как сёстры… Злата, Аглая, Клара, Забава… и другие, которых ты уже знаешь. Местные крестьяне знают, что ты живёшь здесь, и сватать тебя будут у меня. И только с твоего согласия. Так что бери курицу и иди готовить. И мы узнаем, кто самая лучшая хозяюшка.
Когда все девушки ушли готовить кур, парни завели игры и пляски, взрослые мужики степенно осматривали постройки на островах, женщины заходили в модули и в медпункт, Светлана в костюме Зимы и наряженный Снеговиком Златко танцевали вальс, Май играл то на гуслях, то на гармони, киборги лепили снеговиков, осмелевший Ян привёл Рыжика и показывал, чему его обучил… праздник продолжался, плавно смещаясь на площадку перед домом на Славном острове.
Придя к дому, Нина сразу заметила расставленные полукругом столы и порадовалась предусмотрительности Моржа — все гости в столовую не поместились бы при всем желании. На крайнем столе стояли два больших электросамовара и две электроплитки: Агат кипятил воду и заваривал разные чаи в четырёх чайниках, а Клара пекла оладьи на четырёх сковородах сразу. На столах уже стояли вазочки с разными видами варенья и мёда, конфеты в коробках и шоколад, в стеклянных кувшинах были налиты фруктовые компоты.
Чуть в стороне от столов Нина заметила палатку Зоси и подошла к ней.
— Привет! Как торгуется?
— Привет! Отлично! Вот только не совсем понимаю, где здесь люди, где киборги… мне обещали помощницу-DEX… но пока не вижу никого.
Нина оглянулась на Платона, и он ответил Зосе вместо неё:
— DEX’ов лишних у нас нет, а от Irien’а ты сама отказалась. Попрошу у Моржа одного из домашних Mary. Но тебе лучше из разумных, а среди киборгов в доме их не так уж много.
— Лучше всё-таки DEX, — упрямо сказала Зося.
— Тогда… когда кашей всех накормим, попрошу Злату переехать сюда и помочь тебе. Она постоянно живёт на Домашнем острове, но может пожить и здесь. В охране этого острова она не занята, если согласится, то будет тебе помогать. Платон, сообщи Злате, пусть подумает.
— Уже сообщил. Думает. Это ведь не приказ? Она может решить сама?
— Именно так. И без прав управления. Если согласится, пусть после угощения кашей гостей подойдёт к Зосе познакомиться.
— Сообщил. Подойдёт, когда всё закончится.
Тем временем из дома стали выходить девушки с большими кастрюлями каши с курятиной. Парни подтянулись к столам — и Морж как настоящий дворецкий стал торжественно раскладывать каши по тарелкам, рассказывая, кто какую кашу варил, и подавать их сначала ловившим кур парням, а потом и всем желающим.
Каши было сварено так много, что хватило всем не только попробовать, но и поесть досыта. Мира сварила курицу с гречневой крупой, у Златы было пшено, Зоя взяла смесь круп — рисовую и пшеничную… и у каждой девушки были свои приправы и свои секреты готовки.
Так как Змей принёс свою курицу Мире первым, у неё было немного больше времени для её приготовления, и потому её каша в этом году была чуть переварена и достаточно замаслена. DEX ел кашу с мясом и радовался, какая у него будет хозяйственная и умелая жена… если в последний момент её родители не откажут ему в сватовстве. Но тут же убедил себя, что этого не случится — и успокоился.
Когда вся каша была съедена и домашние мэрьки убирали тарелки и уносили столы, Нина подозвала Злату — и они вместе пошли к палатке Зоси.
— Зося, это Злата, она DEX, и она вполне может тебя охранять и научиться торговать. Злата, Платон сказал, что ты согласна. Это так?
— Да. И ещё он сказал, что я могу остаться здесь. Почти все парни охраны охотятся для себя, и потому здесь шкурок больше, и потому я могу попробовать сшить шубку… себе… или куртку.
— Хорошо. Занимай комнату в новом модуле… можно вынести одну двойную кровать. Там пока и склад Зоси будет, а твоя мастерская может быть в гостиной модуля. Можешь остаться сразу. А твои вещи Влад привезёт завтра. Можешь сама слетать и вернуться сегодня, но уже скоро стемнеет.
— Лучше будет, если она сейчас улетит, а завтра вернётся с вещами, — подсказал Платон. — сейчас под её охраной Ворон и Авиэль, она должна доставить их на остров.
Нина согласилась, и Злата, вызвав из дома обоих Irien’ов, улетела.
Вслед за ними стали разлетаться остальные гости. Змей со своей бригадой улетел последним — перед отлётом он скачал себе все видеозаписи об уходе за животными, снятые Арнольдом, и скинул Пушку свои записи.
***
Злата прилетела на рассвете следующего дня на скутере, и привезла не только все свои инструменты и недообработанные шкурки, но и все подаренные ей Стожаром вещицы: бусы, серьги, платочки и ленточки. Волосы её уже отросли почти до пояса и были заплетены в толстую косу сразу тремя лентами разных цветов. Она поселилась в четырёхместной комнате, из которой в гостиную модуля была вынесена одна двухъярусная кровать. На оставшейся такой же кровати Злата расположилась со всеми удобствами – сама на нижней койке, а на верхнюю решила складывать предметы, которые киборги принесут для обмена на привезённые Зосей товары.
Устроившись, Злата решила пройти по постам охраны и собрать шкурки зайцев и крыс, а Платон предупредил охранников об этом и сообщил о разрешении Нины забирать у них шкурки для обработки. На это у Златы ушёл остаток этого дня и половина следующего – и она начала работу по обработке шкурок, совмещая её с охраной модуля.
***
Двадцать пятого ноября Инга и Джуна неожиданно для Нины стали собираться обратно в посёлок при турбазе. На вопрос Нины Инга ответила:
— Мы здесь уже всё сделали… что могли. Бонитировку сделали, расход кормов посчитали, видео записали… даже не десять, а почти вдвое больше. В сёла слетали… что мы ещё будем здесь делать? Ведь у меня работа по коровам…
— То есть, ты считаешь, что побывала во всех деревнях? А разве в Песоцком сельсовете вы уже были? В тех деревнях коров больше держат, и ваши советы крестьянам лишними не будут. Видели вчера Голубу, Велеславу и Искру? Они как раз живут в Орлово, где работает Змей. Дома большие, место вам найдётся… и с киборгами там обращаются по-человечески. Слетайте ещё туда, сейчас я позвоню и вас примут. Заодно местные обычаи узнаете поближе.
Дарёна Карповна на звонок не ответила, но отозвалась Голуба – и сразу согласилась принять двух студенток и их DEX’а на неделю и познакомить их со всеми соседями. Ведь грамотные зоотехники нужны везде и всегда, а если они ещё и красивые и умные девушки – есть шанс оставить их в деревне насовсем.
Когда Нина предложила девушкам собираться лететь в Орлово, чтобы пробонитировать скот крестьянских хозяйств Песоцкого сельсовета, Джуна мгновенно покраснела – подавший ей курицу парень жил в одной из деревень Кузинского сельсовета и всего в полусотне с небольшим километрах от села Песок, что по местным меркам равнозначно понятию «совсем рядом». Инга восприняла идею посетить Орлово и окрестные деревни без особого энтузиазма – лошадей там почти не было. А если точнее – только в самом селе на окраине и была конюшня и по одной-две лошади на двух хуторах. Но темы дипломных работ действительно были по крупному рогатому скоту, поэтому обе девушки согласились, Тур не возражал, — и после плотного завтрака Дамир повёз их в Орлово.
***
Тридцатого ноября на общем собрании колхоза в столовой большого дома Платон изложил свои мысли по поводу увеличивающегося поголовья мелкого рогатого скота и перспективой увеличить количество скота крупного, Аглая сообщила о количестве и качестве заготовленных кормов, бригадиры отчитались о количестве уже израсходованных кормов – и было решено закупить до сорока тонн сена и десять тонн комбикормов.
— Купить-то можно… — задумчиво сказал старый учитель, — а чем оплачивать собираетесь? Мебель из мастерской вся продана, ягод оставлено только для своего пользования, сбор жемчуга только в июне возобновится… продать что-нибудь лишнее? Шерсть или козий пух?
— Рыбой можно, — ответил Платон, — в степных районах с рыбой туго, а мы привезём. Завтра же отправлю бригаду на озеро. На глиссере. Хельги и Дамир возьмут акваланги, может быть, найдут что-нибудь на дне… сома, например. Закоптим и оплатим сено. Предложу и пуховые платки. Кстати, — он сделал паузу и обратился к волхву: — Как там обещанная серия игр в «Что? Где? Когда?»? Ты обещал сначала на Купалу, потом осенью… уже зима. Когда начнём играть?
Такая резкая смена темы была неожиданной, но волхв только рассмеялся:
— Я помню, что обещал. Вопросы подготовил и призы закупил. Теперь только определиться с местом проведения и датой. И собрать хотя бы одну команду игроков. Я предлагаю провести первую игру шестого декабря. Это не просто дата – это день Мороза, Духа Зимы. Все знают, что вслед за Мореной-Зимой приходит к нам сам Мороз. Тот, кого нынче больше знают как доброго Дедушку Мороза, а встарь почитали как справедливого, но сурового Бога… а в здешних лесах его уважают и сейчас потому, что Мороз укутывает дома снегом, защищая от зимней стужи. Кто хочет играть, подходить ко мне… может быть, и на две команды игроков наберём.
Потом говорили о приближающихся отёлах у двух коров, о необходимости покупки ещё одного доильного аппарата, о планах на покупку новой сеялки к весне, о снимаемых Арнольдом видеозаписях о занятиях Яна с Рыжиком, о подготовке к празднованию Нового года и костюмах для ряженых на Велесовы святки… Собрание плавно совместилось с ужином, продолжилось после него и закончилось почти в девять часов вечера.
***
На следующий день бригада рыбаков, состоящая из Фрола, Дамира, Хельги и двоих Irien’ов из ремонтной мастерской, на рассвете выехала на глиссере на озеро. Дамир и Хельги дважды ныряли – и мечта Дамира наконец-то исполнилась! – он смог найти и убить огромного сома. Рыбину пришлось тащить к берегу по воде, все вымокли, замёрзли и устали, но были довольны. Приглашённый ветврач осмотрел рыбину и написал ветсвидетельство, разрешающее употреблять её мясо в пищу.
Мясо сома коптили всю ночь и весь следующий день, а когда рассвело, Платон позвонил в агрокомплекс, продающий сено, и договорился об обмене.
Третьего декабря на Славный остров на трёх грузовых флайерах доставили сорок тонн качественного сена и пятнадцать тонн комбикормов в обмен на копчёную рыбу. Привезший корма агроном помог всё выгрузить, осмотрел сенные сараи и животных, и, согласившись на дальнейшее сотрудничество, улетел. Все трое управляющих были этим вполне довольны.
Вернувшись на базу, Петр выдал DEX’ам по банке кормосмеси, сам наскоро сжевал полуразогретый паек и тут же исчез за дверью своей лаборатории. Петр явно спешил. Иену же в данный момент спешить было некуда, а человек, который никуда не торопится, из всех помещений на базе, как правило, предпочитает кухню. И не только, точнее, не столько потому, что вынужденному временно бездельничать непременно хочется есть, а еще и потому, что на кухне, скорее всего, найдется для него товарищ по временному вынужденному безделью.
Ото находился на кухне, но не бездельничал. Ото колдовал над своим «огородиком» — несколькими ящиками с подозрительно пышной растительностью. Заметив Иена, доктор улыбнулся.
— Что? Тоже нравится?
Формулировка вопроса настолько ограничивала в вариантах ответа, что Иен просто кивнул.
— В инструкции было написано, что через шесть суток после всхода посевов можно снимать урожай, а они уже через четверо суток такие крупные и сочные… Хочешь попробовать?
Ото протянул приятелю бледно-зелено-голубоватый стебелек с продолговатыми мясистыми листиками. Иен осторожно надкусил верхний листик и опешил:
— Но это же, похоже, укроп.
— Это именно укроп, Иен! Укроп из набора «Веселые витамины». Высеваешь их семена, поливаешь, наблюдаешь за ростом, а потом собираешь урожай. В любой части Галактики, представь себе! Хоть на корабле, хоть на астероиде — свежая зелень и овощи к нашему столу. Ты только взгляни на вот эту красоту…
Вот эта «красота» имела такой же бледно-зелено-голубоватый окрас, что и предыдущая, но некоторые из округлых наростов на стебельках были розовыми.
— Помидорки завязываются, — с нежностью в голосе сообщил доктор.
Иен наклонился поближе к растениям, пытаясь на основании имеющихся исходных данных более или менее точно рассчитать, когда же этот «веселый витамин» окажется на их столе и его придется съесть, но Ото истолковал его намерение по-своему.
— И выращивать их совсем не сложно. Там в левом нижнем отсеке кухонного шкафа осталась еще пара ящиков, семена и субстрат. Вот сейчас посеешь и будешь ждать урожай… чего-нибудь.
Сопротивляться энтузиазму Ото было невозможно, и Иен послушно открыл левый отсек. Внизу действительно стояла полураспотрошенная коробка с наборами для компактного огорода, а на той полке, что повыше, аккуратным рядком выстроились знакомые поблескивающие контейнеры. Иен осторожно повернул один из них этикеткой к себе. Это оказался «Вкус Южной Америки», судя по картинке скомбинированный из вкусов красного острого перца и крупных желтых зерен, щедро рассыпанных по намазанной светло-зеленой субстанцией лепешке. Иен взял контейнер в руки и безотчетным движением погладил его, а затем, вспомнив об Ото, повернулся к нему.
— У нас на спасательном катере были такие же, — начал он, не то поясняя, не то оправдываясь, но Ото его опередил:
— Ты вспомнил о той девушке.
Иен поставил контейнер обратно на полку, достал из шкафа пачку с семенами и принялся читать инструкцию. Молча.
— Я бы тоже на твоем месте о ней вспомнил, — как ни в чем не бывало продолжил Ото. — Я видел её, когда спасатели доставили тебя сюда, а она улетела с ними дальше.
— Видел? — Иен оторвался от изучения инструкции и пристально посмотрел на доктора.
— Ну, такую девушку сложно не заметить. Она очень… заметная. И… интересная.
Вообще-то, рассказывать о себе нельзя. Точнее, нельзя рассказывать о себе настоящем, но можно и даже нужно более или менее регулярно выдавать окружающим информацию о некоем вымышленном себе. Для этого надо просто открыть папку с искусственно сгенерированными воспоминаниями Иена Макбрайда…
Ото смотрел на него внимательными черными глазами и молчал.
— Ты себе даже не представляешь, насколько интересная, — согласился Иен, возвращая пачку с инструкцией обратно в шкаф.
А если все-таки рассказать, но не всё? Если каким-то образом соблюсти баланс между желанием сохранить и желанием поделиться? Поделиться не с кем-нибудь, а именно с Ото. Ведь этим утром Ото отказался сообщить ему, Иену, то, что он знает о Петре и Николь. И это очень хорошо. Хотя… для сбора информации о сотрудниках «Полярной Звезды» это не очень хорошо.
Николь пришла на кухню ровно в тот момент, когда Иен начал рассказывать о том, как Карла наткнулась на загадочную инопланетную мышь, которую он, к сожалению, не успел как следует рассмотреть. Бросив беглый взгляд на него, Николь принялась разогревать себе обед. Как всегда тихая и старающаяся быть незамеченной, она сейчас невольно напомнила Иену… мышь? Да нет, конечно, нет, тут было что-то другое… Девушка вела себя… экономно. Вот оно нужное слово — экономно. Без лишних движений и слов, в отличие от того же Петра.
Легкий на помине Петр, напротив, появился на кухне максимально шумно и эффектно.
— А вот и первые результаты! — завопил он так, что услышать его можно было, пожалуй, и на метеоплощадке за ангаром.
На шум, производимый Петром, из своей комнаты, совмещенной с рабочим кабинетом, показался Гектор. Для того, чтобы выкурить начальника базы из его личной конуры, должно было произойти что-то очень значительное, поскольку он относился к тому самому типу руководителей, которые стараются по минимуму обнаруживать себя, если все вокруг идет как надо, тихо-спокойно, без происшествий, как и должно быть в небольшом коллективе из пяти серьезных взрослых людей. Такой порядок вещей на «Полярной Звезде» в изрядной степени был заслугой Гектора, а то, что он сейчас так живо отреагировал на происходящее, можно было объяснить очень просто: начальник ждал этих результатов, как никто другой, да вот только доложили о них в первую очередь не ему.
— Смотри! — Петр торжественно положил планшет на стол перед Николь и, заметив, что она не совсем понимает в чем тут дело, добавил: — Вот, вот и вот. Только этих характеристик вещества уже достаточно, чтобы отнести его к перспективным для добычи и последующего вывоза с планеты. Ты понимаешь, как это здорово для нас с тобой?
Николь стала съеживаться под взглядами окружающих, но все-таки кивнула ему в ответ.
— Я получу деньги. Много денег. Я вернусь к тебе, и ты меня простишь. Ведь ты меня простишь? И мы снова будем вместе — ты, я и наши мальчики… Лиза, мы снова будем вместе… — Петр, перегнувшись через стол, схватил девушку за плечи.
— Я не Лиза.
— Лиза, Лизонька…
— Я Николь.
— Николь? — Петр на секунду будто прислушался к чему-то, а затем быстро забормотал. — Нет, Лиза, о чем ты? Николь? Да она вообще никто… никакая… ничего… у нас с ней… не было…
Николь с побелевшим лицом тщетно пыталась освободиться из захвата. Иен хотел было ей помочь, но уже вышедший из оцепенения Петр легко отбросил в сторону щуплого стажера. Падая, Иен чудом не сшиб полки с докторским огородом. Ото отшатнулся и, зачем-то пригибаясь, бросился вон из кухни. В дверном проеме он ловко разминулся со Вторым, которому потребовалось несколько секунд на то, чтобы выполнить приказ Гектора.
— Ты на кого руку поднял, сопляк, — хрипел Петр, жестко зафиксированный DEX’ом. — Ты на кого…
Гектор помог Николь встать. Взял со стола планшет.
— Это мое! — заорал Петр. И обмяк.
Ото, тяжело дыша, махнул пустым шприцем в направлении медотсека.
Сначала количество народа в медотсеке было близким к критическому, но затем Гектор отправил Второго в коридор. Иена он спровадить не мог, потому что тот, слегка постанывая, держался за руку, а значит тоже числился пострадавшим. Сам Гектор физически никак не пострадал, но явно отходил от шока, и ему хотелось с кем-нибудь поговорить. Ото успевал и работать и слушать.
— А я-то, дурак, так радовался, когда Петра в мою экспедицию зачислили. У него опыт, чутье, удача. И все бы хорошо, но…
— И все бы хорошо, но, — деловитым эхом отозвался Ото, исследуя сканером грудную клетку своего неподвижного пациента.
— Но бабник он редкостный. От него и жена в конце концов ушла после очередной… геологоразведки.
— Лизонька…
— И сыновей забрала. Два сына у них.
— Генка и Ромыч, — пробормотал Иен. Вроде бы тихо, но Гектор его услышал.
— Да, — подтвердил он, — так и есть. Петр тебе успел о них рассказать?
Иен неопределенно кивнул, но Гектор уже перебирался к другой теме, не обращая на него внимания.
— Николь не должно было быть в этой смене. В последний момент на замену прислали. Вместо другого… пилота, — Гектор стал яростно тереть свой лоб, будто пытаясь избавиться от головной боли. — Вот я влип…
— Николь?
— Николь!
Иен метнулся обратно на кухню, злясь в том числе и на себя: вот ведь, три идиота, оставили ее одну в таком состоянии…
Девушка исчезла.
— А ты хорош, Джек-светлячок, — сказала лиса, томно раскинувшись посреди развороченной постели.
Лиса была молоденькая, хитроглазая, с мушкой на верхней губе. Очень симпатичная и нарочито неловкая — как раз в той мере, чтобы у клиента возникла иллюзия, что именно он управляет ситуацией, держа все…гм, под контролем.
Джек таких любил. Он любил обманываться в женщинах — особенно в женщинах продажных. Лучший из обманов — это обман щедро вознагражденный, а Джек был щедр.
Теперь, когда все должно было наконец закончиться, не было смысла скопидомствовать и скрываться. Они столько лет старались жить скромно, не соря деньгами Старика и не привлекая к себе внимания неуместными щедростью и расточительством.
Борделя в городке не было, но часть дам была не прочь оказать местным и приезжим услуги определенного толка — к обоюдному удовольствию сторон. Джек бросил бармену монетку, и через полчаса в его постель скользнула рыжая прелестница.
Джек закурил сигару и пустил дым колечками.
— Тебе было хорошо? — спросила лиса.
Он погладил ее по плоскому животу, взлохматил шерстку, скользнул по пышным бедрам.
— Конечно, дорогая, — сказал он.
Лиса потянулась всем телом. Мускусный запах, исходящий от нее, усилился, возвращая желание.
— Мне нравится, как ты улыбаешься, — сказала лиса. — Широко и открыто. И этот свет в твоих глазах… Теперь я понимаю, почему тебя зовут Светлячком. Раньше не могла понять, хотя слышала много раз.
— От кого слышала? — лениво спросил Джек.
Лиса пожала плечиками. Перекатилась на живот, соблазнительно оттопырив пышный хвост.
— Бродили тут…разные, — ответила, уткнувшись смазливой мордашкой в подушку. — Расспрашивали. Да рассказывали. По всему выходило, что ты страшный человек. Едва ли не преступник.
Она засмеялась — звонко, задорно.
— И как оказалось на самом деле? — спросил Джек.
— Ну, ты немножко костляв, — игриво стрельнула глазками лиса. — А в остальном…
Он притянул ее к себе за хвост и опутал длинными нескладными конечностями. Аромат табака и мускусный запах страсти заполнили весь мир.
— Можно мне глоточек того, настоящего? — спросила лиса потом.
Джек смотрел в потолок. По потолку густо змеились трещинки, и пауки свешивались на своих нитях, словно казненные лилипуты.
— Попроси у брата, — ответил он. — Там, в соседней комнате.
— Он наверняка захочет чего-нибудь еще, — лиса соскользнула на пол и, не одеваясь, зацокала коготками в комнату брата.
— Вряд ли, — сказал ей вдогонку Джек. — Он инвалид.
Лиса остановилась на полушаге, изящно оперлась на косяк.
— Тогда, может?..- она выразительно чмокнула губами.
Джек помотал головой.
— Просто спой с ним, если попросит.
Помедлив, лиса кивнула и закрыла за собой дверь.
До Джека донесся перелив ее смеха, а потом два голоса, мужской и женский, дуэтом затянули куплет про жестокого мельника и раздавленное меж камней сердце.
Джек уснул.
Темери убедилась, что люк закрыт, и несколько мгновений стояла, зажмурившись – вдыхая ночную прохладу, напоенную привычными запахами ветхого дома – запахом гнилых досок, плесени, чаячьего помета. Все здесь было, как в тот раз, когда она поднялась сюда впервые, семилетней девочкой, показывающей свои владения гостю из соседнего Коанеррета. Гостю было девять, возиться с малолеткой ему не хотелось, но кажется, Темери всё-таки заслужила толику уважения «большого мальчишки» – когда привела его сюда, под дощатую кровлю самой высокой из башен. И гордо заявила, что это её любимое место для игр, и она сюда вообще-то часто сбегает.
Город внизу, посеребрённый луной, казался нагромождением коробочек и сундучков. Он был весь у её ног… и бухта, почти штормовая, холодная, мерцающая в свете луны. Леса вдалеке на востоке. Всё было близко, и одновременно так далеко, что не дотянешься.
И ещё вдруг накатило внезапное чувство провала в прошлое. Город ночью был совсем другим. Совсем прежним. Не видно следов от пожаров, а окна в новых ифленских домах мерцают совсем так же, как мерцали в тех, что стояли здесь десять лет назад.
И людей мало, и сверху не видно, какого цвета у них волосы и глаза…
Темери сжала посох между ладоней.
Ей не нужно было ничего говорить вслух, ведь Золотая Мать Ленна всегда знает, когда к ней обращаются.
Привычно колыхнулись тени тонкого мира, звёзды перестали быть холодными искрами, раздвинув пространство разноцветными лучами…
Ленна никогда не являлась ей раньше.
Она всегда говорила лишь со старшими сёстрами.
Темери и предположить не могла, что ответ на её безмолвный зов будет таким быстрым.
И таким особенным…
Богиня, больше всего в мире чтящая прощение и любовь, богиня, которой Темери когда-то доверила свою жизнь, появилась рядом, словно из городского воздуха, из этих лохматых, тепло мерцающих созвездий над головой. И сразу стало понятно, почему её называют Золотой.
У неё были огромные полупрозрачные золотистые крылья и тёмные, медовые глаза.
Золотая Мать Ленна была драконом – огромным и прекрасным.
Темери задохнулась от удивления и восторга. Раньше она никогда не задумывалась, почему главный храм украшен изображениями древних огненных ящеров – теперь знала.
Но это тоже был только образ, словно платье, которое примеряет модница, чтобы впечатлить подруг…
Потому что через мгновение, всего через миг, Темери вдруг её узнала: узнала её добрые, усталые, всё прощающие глаза, её улыбку. Её протянутые навстречу руки…
– Мама… – сами собой шевельнулись губы.
Она стояла в свете звёзд, в простом светлом платье, такая, какой её Темери, может быть, и не помнила, но всегда представляла. Но как? Как такое возможно?
Или верно, что Покровители всегда приходят, когда они больше всего нужны, и именно сейчас настал такой миг?
Но сёстры описывали их… иначе. Не как людей…
Об этом она подумает потом. Потом…
Сама не понимая, как, Темери вдруг оказалась в её объятиях. Столько мыслей, слов и вопросов подступило к горлу, но выплеснуть их мешал тугой ком из непролившихся слёз…
Тёплые пальцы голадили Темери по голове, гоня усталость и дурные предчувствия.
Так бы и стоять до скончания дней, над миром, рядом с самым дорогим и родным человеком…
«Мама, что я сделала не так? Почему я пытаюсь помочь, а получается только хуже? И почему мне кажется, что если бы меня не было, всем было бы легче?»
«Почему так хочется плакать?»
«Почему я ничего не могу сделать, чтобы завтра снова не началась война – потому лишь, что кто-то придумал использовать моё имя как знамя, а кто-то – как повод для очередного кровопролитья? И почему один из этих «кто-то» – я сама?»
«Завтра… завтра я попрошу Кинрика побыстрей закончить с обрядом… может, когда нас назовут мужем и женой, ифленские дворяне и вправду успокоятся? И малькане…»…
«Но что мне сделать, чтобы это получилось? Чтобы «завтра» наступило и не оказалось кровавым? Кому сказать, кого предупредить? Как помочь чеору та Хенвилу, и нужна ли ему моя помощь?»
Глупо. Что может подсказать Богиня, которая всего лишь откликнулась на призыв одной из своих бывших служительниц? Даже если она так похожа на маму…
Темери с лёгким сожалением отстранилась. Без обиды, скорей со светлой благодарностью к Золотой Матери Ленне. Ей, похоже, не хватало именно этого – родного человека радом, который одной улыбкой разгонит половину горестей и печалей.
И Ленна ей ответила – не вслух, а словно шепнула в самое ухо, щекотно и тепло:
– Оба брата сделают для тебя всё, что в их силах… но они оба ходят по краю, и если один хотя бы знает об этом, то второй – даже не хочет замечать. Не их нужно бояться…
– Я боюсь, – Темери всхлипнула, получилось совсем громко и по-детски, – я боюсь не их, а за них… и за себя. И за город…
– У тебя сердце Покровителя, но отчаиваться рано: ведь тебе не нужно предупреждать всех… достаточно предупредить одного.
Перед глазами Темери вдруг мелькнул чуть смазанный, словно мельком в толпе увиденный образ:
– Хозяин Каннег… Конечно! Я его найду. Прямо сейчас!
– Не нужно, – ласково шепнула Ленна. – Обернись!
Возле люка, обхватив себя за плечи, стоял Ровве. Выглядел он почти живым. Смотрел хмуро, но решительно.
– Я не встречал этого Каннега, – с лёгкой усмешкой сказал он, – но смогу найти дядю Янне. И, пожалуй, сделаю это прямо сейчас…
Ровве отступил поглубже в тень и просто исчез, как не было. Слился с тенью.
– Кажется, он не хотел идти, – сказала Темери вслух.
О своём Покровителе она до сих пор ничего не знала. Подозревала даже, что он и Покровителем-то её стал только ради Шеддерика, и старалась на его помощь не очень рассчитывать.
– Да. Покровители не любят надолго оставлять без присмотра тех, кого выбрали себе в подопечные. Пора прощаться, Темери.
Темери кивнула. Золотая Ленна больше не была так уж похожа на маму. Но всё равно оставалась чем-то невероятно дорогим и тёплым, чем-то, с чем невозможно расстаться, и что нельзя забыть.
Она кивнула: если пора, значит пора. Но на прощание богиня задумчиво сказала:
– Я больше не умею провидеть будущее, мне ведомы даже не все вехи настоящего, но я всё-таки знаю, что ты найдёшь свой единственно верный путь. И если снова меня позовёшь… я приду.
– Я позову… – совсем смутилась Темери.
Конечно, позовёт, ведь если не завтра, то послезавтра они с Кинриком будет стоять у купели и простить её, Ленны, благословения…
Шкипер Янур и Джарк
Джарк замешкался на одном из перекрестков – всё-таки в верхнем городе, даже в самой дальней от цитадели его части, он бывал редко. Но поколебавшись, всё же свернул направо. Янур с неудовольствием отметил, что поспевать за резвым подростком ему стало тяжело. Надо же, а ведь он-то считал, что ещё вполне может податься в матросы. Годы брали своё. А если быть честным с собой до конца, то не только годы, но и сытная еда и в целом спокойное существование. Конечно, спокойствие это было относительным, но Януру-то было с чем сравнивать, так что на судьбу он не жаловался, а с момента возвращения рэты Итвены и вовсе пребывал в состоянии постоянной лёгкой радости. Как будто от сердца отвалился тяжёленный камень.
А сейчас этот самый камень решил вернуться на привычное место. Янур даже представлял его себе – серый, плотный, холодный камень, с каждым моментом увеличивающийся в размерах и всё больше теснящий из груди сердце. Может, оттого и одышка.
Янур наконец остановился, упёрся руками в колени и попытался выровнять дыхание. Из ближайшей витрины на него смотрело не очень-то приятное перекошенное изображение его самого: шляпа сползла на бок, шейный платок сбился и торчит узлом из-под воротника, верхние крючки куртки успели расстегнуться. Пожалуй, с таким лицом и в таком виде не страшно встретить никаких разбойников. Или разбегутся от страха, или передохнут от смеха.
И тут за спиной своего отражения Янур увидел что-то, что мигом заставило его выпрямиться и резко обернуться. Шкиперу показалось, кто-то стоит в трех шагах у него за спиной – стоит и внимательно смотрит в затылок, примериваясь для удара. Но за спиной была лишь пустота, залитая яркой луной. Янур выдохнул и медленно повернулся обратно, чтобы понять, что именно он увидел в кривоватом стекле витрины небольшой лавки.
Может, кто-то подошёл с той стороны стекла?
Янур сглотнул и невольно отступил на шаг: он не только хорошо разглядел в лунном свете, но и прекрасно узнал привидевшегося человека. Это был Ровве, картограф-ифленец, который погиб этой осенью где-то неподалёку от монастыря Золотой Матери Ленны.
С призраками Янур раньше никогда не сталкивался, да и вообще считал, что это из области страшных бабушкиных сказок, которыми те усмиряют непослушных детей, чтобы охотнее забирались под одеяло.
К тому же призраки в тех сказках всегда выглядели так, будто их только что убили: или с кровавыми ранами, или в цепях, или с верёвкой на шее.
Этот же был таким, каким Янур его помнил: худой тонкокостный ифленец с прямыми жёсткими волосами до плеч, как обычно, в чём-то тёмном и недорогом.
Жуть вызывало именно то, что он точно знал: за спиной никого нет. Есть только это размытое, но узнаваемое отражение. И вдруг – слова. Не услышанные, а как будто понятые сразу целиком. Появившиеся сразу как воспоминание о них, а не как звук или интонация:
– Дядя Янне, вы испугались. Почему?
– От неожиданности, – соврал Янур, и на этот раз подошёл к стеклу ближе, разглядывая собеседника. Призрак с ним заговорил, значит, бояться нечего. Бабки говорят, если призрак с тобой заговорил, значит, беды ждать от него не следует. И конечно, сразу проснулось неуёмное любопытство, которое с возрастом у нормальных людей вообще-то проходит. Но, по мнению Тильвы, её мужу это не грозит: он впадёт в детство раньше, чем повзрослеет. – Так ты, значит, стал призраком? Говорят, призраками становятся лишь проклятые и те, кто не успел выполнить клятву…
– Я не призрак, – обиделся Ровве. – Я Покровитель…
– Чей? Чеора та Хенвила?
– Рэты Итвены, – пожал плечами «не призрак». – И здесь я исключительно для того…
10. Перевал
Мир исчезнет не оттого, что много людей, а оттого, что много нелюдей
Турция, 1915
Михаил откинул голову назад и почувствовал, как она легла на камень теменем. Выпростав левую руку из-под шеи Анаит, он короткими медленными движениями расположил её вдоль бедра, истратив на это остатки сил, и теперь лежал на спине, вытянувшись по стойке «смирно». По его телу, по всем его членам медленно разливалось тепло. Оно появилось в глубине живота, чуть выше пупка, стало шириться, пошло вверх, к груди, рукам, шее, лицу, и вниз, наполнив собой колени, икры и стопы. Ледяной шквалистый ветер, выдувавший из тела остатки тепла, а вместе с ним жизнь, ветер, бивший то слева, то справа с такой силой, что, казалось, сейчас сдвинет и поволочет его, кувыркая и ударяя о выступы скалы и разбросанные валуны, вдруг превратился в легкий ласкающий ветерок, наполненный нежностью и теплом. Ледяная игольчатая крупа, впивавшаяся в голые шею и лицо, голые потому, что свой башлык Михаил надел на девушку, превратилась в мягкие крупные хлопья пушистого снега, которые, невесомо кружась, тихо опускались ему на лицо, лаская его своим прикосновением мягко и нежно.
Он ловил эти чудесные кристаллы губами, и снег таял на них, отдавая ему свою сладкую восхитительную влагу. Он хотел открыть глаза, чтобы увидеть этот чудесный тёплый снег, который, беззвучно танцуя в тёмном воздухе, опускался на него из необозримой небесной пустоты, но как ни старался разомкнуть веки, не смог. Но неудача не огорчила его, потому что он продолжал наблюдать это прекрасное, восхитительное явление своим внутренним взором полнее и ярче, чем воочию. Ему становилось всё теплей и теплей, и он радовался, что снова чувствует ещё совсем недавно до бесчувствия одеревеневшие от лютого холода пальцы, как вновь бежит по ним живая горячая кровь, как наполняет теплом казалось бы навек примерзшие к зубам губы.
Сейчас, вот сейчас, он повернётся, обнимет её и станет целовать её руки и губы. Вот она лежит рядом, вот она, она слышит его дыхание и его мысли, и — он точно знает это — ей, как и ему, так же тепло и покойно. Сейчас он возьмёт её руку, посмотрит в её глаза. Вот сейчас, сейчас… Перед его взором возникла зелёная листва, пронизанная солнечными лучами. Листья и солнце были настолько яркими, что хотелось прикрыться от этого сияния, но он продолжал смотреть на них. Тело стало совсем невесомым, он более не чувствовал камней, на которых лежал. Ему было хорошо, как никогда доселе. Он смотрел на зелёную листву, бесшумно колышущуюся над головой, и не мог отвести от неё взгляд. Анаит! Она тоже должна видеть это! Он ей покажет, сейчас! Только сам ещё посмотрит, совсем чуть-чуть, чуть-чуть …
Был самый глухой час ночи, её середина. Этот самый тёмный, мистический час был известен людям издревле. Его знали бесстрашные всадники Леонтиска, легендарного командира конницы Александра Великого, о нем было известно закованным в медь и кожу железным легионам Рима, о нем ведали рождавшиеся и умиравшие в седле вскормленные молоком кобылицы нукеры грозного Темучина. Они знали, потому что в этот час ложились кони, ложились, чтобы быть менее уязвимыми. Потому что именно в этот час темное Нечто набирало наибольшую силу…
Была середина ночи. Михаил и девушка лежали в развалинах сожженного дома, где несколькими часами ранее надеялись укрыться от внезапно налетевшей и неожиданной для середины августа снежной бури. Лежавший среди остатков разрушенных стен под косыми обугленными стропилами Михаил уже не чувствовал ни холода, ни боли. Прижавшись к его плечу, лежала девушка, и на синеющем его лице застыла улыбка. Он замерзал.
Невдалеке завыли волки.
***
С самого утра настроение было приподнятое, праздничное. Накануне вечером генерал Николаев отдал приказ по находящейся в его подчинении войсковой закаспийской бригаде, стоящей в Ване, где во втором батальоне отдельного казачьего полка Михаил служил полевым врачом, с утра восьмого мая прибыть на плац за городскими воротами для парадного построения и благодарственного молебна.
Из-за того, что улицы, по которым двигался батальон, были донельзя узки, да ещё и кривы, соблюдать даже подобие строя было невозможно. В лучшем случае, рядом могли ехать максимум трое всадников, в основном же шли попарно, а то и рассредотачивались по одному, цепочкой, поскольку встречались такие места, где, раскинув руки, можно было коснуться противоположных стен. Улицы то скрещивались, то разбегались вдруг в трёх, четырёх направлениях совершенно неожиданно, то выгибались пологой дугой. Из-за близости нависающих над головой стен, глухих, без окон и балконов, и бесчисленных поворотов создавалось впечатление, что находишься в лабиринте. И тем неожиданнее были вдруг раскрывающиеся впереди небольшие площади, круглые или прямоугольные, очень светлые и солнечные. Такие места смутно напоминали Михаилу Неаполь, и впечатление было бы почти полным, если бы не пыль, поднимавшаяся почти до пояса сидящего верхом человека, и уже покрывшая плотным слоем сапоги и ножны сабель. Михаил пытался припомнить, при нём ли шейный платок, — подарок одной милой парижанки — и если да, то повязать его на лицо наподобие башлыка. Но тут они оказались перед большим, европейского стиля, двухэтажным зданием, где располагался штаб их бригады. Михаил, поглядывая на высокие арочные окна, вспоминал, как сразу по прибытии в Ван был приглашен сюда на банкет русского воинства с вождями армянских дружин.
Дальше улица стала широкой и ровной, и строй был восстановлен.
Батальон, по четыре в ряд, наполняя воздух столь близкими и родными воину звуками — то звонкими, то глуховатыми ударами копыт о каменистую почву и запахом разогретых конских тел, кожаных седел, сбруи и металла, — перешёл на галоп и проследовал к городским воротам и к уже видимым за ними плацу, где выстраивались и ровняли ряды русские войска. Батальон спешился и занял своё место среди стоящих в парадном строю полков. Закаспийская казачья бригада, как и все русские войска, расквартированные в Ване и его окрестностях, встали к благодарственному молебну и парадному маршу.
А когда служба закончилась, перед войском вдруг появились юные девушки, лет пятнадцати или около того, человек тридцать, и по-русски пропели «Славься, славься русский царь». Михаил, как и все находившиеся рядом с ним, со дня выступления из Мерва в августе прошлого, 1914 года, — а сегодня, слава Богу, был май 1915 — ничего подобного не видел и уже начал постепенно забывать, что в жизни кроме войны, её тягот и ужасов, к которым так просто и скоро привыкает мужское сердце, существует нечто прекрасное, был удивлен и восхищен происходящим до глубины души…
Девушки были одеты в одинаковые нарядные белые летние платья с черными передниками. В таком же точно платье вышла их руководительница. Девушка была если и старше своих воспитанниц, то совсем немного. Во время исполнения она стояла лицом к хору и спиной к выстроившимся войскам, прямо напротив Михаила. Она находилась совсем близко, их разделяло всего каких-нибудь полтора десятка шагов. Несильный ветер, дувший ей в спину, играл складками лёгкого платья, время от времени чётко очерчивая всю её тонкую фигурку. Девушка дирижировала своим прекрасным хором, и Михаилу казалось, что она, в очередной раз взмахнув руками, взлетит и отправится в полёт над плацем и застывшим на нем войском. Иногда она слегка поворачивала голову, улыбалась ученицам, и Михаил видел её тонкий профиль и прямой точёный носик, успевал заметить ресницы и уголок губ. И казалось ему, что никого прекраснее он не видел.
А потом всё закончилось, и девушки стали рассаживаться в подъехавшие за ними фаэтоны. Михаил хотел подойти к девушке, и, судя по загоревшимся глазам казаков и поднявшемуся в рядах ропоту и движению, такое желание овладело далеко не им одним, но появившейся перед батальоном командир полка сделал страшные глаза и пригрозил кулаком. Девушки смеялись, рассаживаясь, и поглядывали на воинов. Юная регентша села в коляску последней, и, когда кортеж тронулся, вдруг открыто посмотрела Михаилу в глаза. Одному ему.
После молебна и парада отряду было дано свободное время и отдых, и Михаил вместе с товарищами прямо с плаца, верхом, отправился к городским воротам — осмотреть город, выпить вина, повеселиться, просто почувствовать себя не на службе. Ван был достаточно велик, двести тысяч душ, и был строго поделен на две почти равные части, турецкую и армянскую. Таковое разделение зиждилось не столько на национальной разности, сколько происходило и устойчиво держалось на причине религиозной.
Город делился на части христианскую и мусульманскую. Когда в Ване стало известно о победном продвижении русских войск, армяне, усиленно притеснявшиеся мусульманами-турками, подняли восстание, выбили из города турецкий гарнизон и дотла сожгли турецкую часть города. Об этом бравым русским с гордостью рассказывали везде, где они останавливались выпить кофе, или вина, или покурить кальян. И Михаил с друзьями слушали этот рассказ в десятый и в двадцатый раз, гуляя по городу, где каждый встречный был рад им искренне, готов оказать любую услугу, выполнить любую просьбу. И они, Михаил со товарищи, отчаянно радовались и в полной мере пользовались редкой возможностью вдруг вновь очутиться посреди мирной жизни. И только образ прекрасной регентши, увиденной утром, не покидал мыслей молодого военврача, и в каждой черноволосой хрупкой девушке Михаил был готов увидеть свою незнакомку.
И он увидел её. И когда увидел, и, хотя казалось, был готов к этому и желал этой встречи всей душой, вдруг растерялся. А она улыбнулась ему как вчера, на плацу, и с милым акцентом произнесла непривычные ей русские слова:
— Здравствуйте, господин офицер…