4. Интерьер. Коридор РЭУ.
Золотов, Салман, паспортистка Лариса.
Золотов в сопровождении Салмана идёт по коридору. Останавливается у кабинета паспортистки. Вежливо стучит.
Голос Ларисы (по телефону):
— А ты?.. А он?.. А ты?.. А он?.. Слушай, это любовь, однозначно…
Золотов усмехается, стучит погромче.
Голос Ларисы:
— Я потом перезвоню, ладно… Да-да, войдите!
Завидев на пороге Золотова, Лариса приосанивается, ослепительно улыбается.
Лариса:
— Здравствуй…те, Слава!
Золотов:
— Здравствуйте, Лариса! Не выручите по дружбе?
Лариса:
— По дружбе? Конечно же! А в чем проблема?
Золотов:
— Да вот…
Делает шаг в сторону, пропуская вперед Салмана. Улыбка мгновенно сходит с лица Ларисы.
Золотов:
— Тут у нас одного товарища обокрали, так вы помогите заявление по форме написать. Я бы и сам, но у меня срочный вызов… За мной не заржавеет!
Лариса (со вздохом):
— Эх!.. (Салману) Ладно, проходите!
Золотов (слегка подталкивает Салмана в кабинет).
— Ну, я пошел…
Лариса:
— Иди уж! (Салману) Дверь закройте! Фамилия как?
Золотов идет к выходу. Из кабинета Ларисы слышны голоса:
Голос Салмана:
— Моё?
Голос Ларисы:
— Ну не моё же!
Голос Салмана:
— Хиштакисаритануршоев фамилия!
Голос Ларисы:
— О, Господи… А по буквам?
5. Интерьер. Лестница в доме Чуриловой
Золотов. Чурилова.
Золотов выходит из лифта, подходит к одной из дверей на площадке. Заглядывает в бумажку.
Золотов (читает):
— Чурилова Александра Сергеевна…
Голос Чуриловой (из-за двери):
— Ну я Александра Сергеевна, а ты кто будешь, добрый молодец?
Золотов (опешив от неожиданности):
— Я?.. Я, это…
Голос Чуриловой:
— Из ЖЭКа, что ли? Насчет стояка?
Золотов:
— Нет… Я вообще-то участковый ваш… По заявлению.
Щёлкает замок, дверь чуть приотворяется, но остается закрытой на цепочку. Сквозь щель видны крашеные черные кудряшки, стёклышко очков, крючковатый нос.
Чурилова:
— Участковый, говоришь? Удостоверение имеется?
Золотов (лезет в карман, бормочет)
— Черт, не в том кармане…
Дверь резко распахивается.
Чурилова:
— А вот про черта ты это зря — всуе-то. Не буди лиха…
Золотов поднимает голову — и видит перед собой натуральную бабу-ягу, только в пенсне и одетую вполне цивильно, и даже с претензиями на элегантность. Старуха окидывает его с головы до ног цепким внимательным взглядом.
Чурилова:
— Участковый… Что ж, и на том спасибо… Что скажешь, голубок?
Золотов:
— С заявлением приказано разобраться…
Чурилова:
— То есть, уломать полоумную пенсионерку забрать свою глупую цидульку и не беспокоить органы по пустякам?
Золотов:
— Не то чтобы уломать… Велено проявить деликатность…
Чурилова:
— Ага, деликатность, значит… Может, все-таки не забыли…
Золотов:
— Простите — что не забыли?
Чурилова:
— Что эта пенсионерка без малого сорок лет оттрубила в главке ведущим экспертом особого назначения, и многие генералы нынешние за честь почитали… Ладно, не топчись тут, проходи. Кофейку попьем, побеседуем.
6. Интерьер. Кухня Чуриловой.
Чистенькая, современная кухня, примечательная разве что обилием антикварной утвари — ступки, котелки, разнообразные сосуды. Золотов с интересом рассматривает кухню.
Чурилова:
— Присаживайтесь, молодой человек, я же пока кофейком займусь.
Чурилова засыпает в старинную кофемолку кофе из антикварной банки, крутит ручку.
Золотов:
— Александра Сергеевна, извините за любопытство, но человек вашего ранга — и в таком непрестижном райончике…
Чурилова:
— Интриги, молодой человек, козни завистников, неблагодарность родни… Во все времена и повсюду есть свои Геккерны и свои Дантесы…
Золотов (задумчиво):
— Геккерны, Дантесы… А эти-то тут при чем?
Чурилова:
— А вы что, молодой человек, не видите фамильного сходства?
Поворачивается в профиль, становится на фоне окна, снимает очки.
Золотов (чуть наигрывая):
— Быть не может! Вы — родственница самого Пушкина?!
Чурилова:
— Как минимум — духовная! До первого замужества я была — Лягушкина! Александра Сергеевна Лягушкина… Теперь вы понимаете, что все, так или иначе связанное с солнышком нашей поэзии, не может оставить меня равнодушной!
Золотов:
— Простите, не понял… Как ваше заявление о ночных явлениях демона связано с?..
Чурилова:
— Вот, извольте взглянуть…
Берёт с полки карандашный рисунок, кладет перед Золотовым.
На рисунке изображена чуть сутулая мужская фигура в цилиндре и длинном плаще-крылатке, идущая по крыше между трубой и слуховым окошком. Удивительное сходство с автопортретными набросками Пушкина.
Золотов:
— Действительно очень похоже…
Чурилова:
— Да! Только мой великий предок не позволил бы своему призраку разгуливать по крышам. Да еще и с физиономией, мерцающей кладбищенской гнилью!
Золотов:
— Да… И когда, вы говорите, он появляется, этот самый призрак?
Чурилова:
— В ночь с пятницы на субботу, ровно в четверть третьего. Так было оба раза, я засекала. Убеждена — так будет и сегодня.
Золотов смотрит на кухонные часы «с кукушкой». На них — без пяти час.
Золотов:
— А ходики у вас точные?
Чурилова:
— Я каждый вечер проверяю их по программе «Время».
Золотов задумчиво вертит рисунок.
Золотов:
— Ночь на субботу, цилиндр, кладбищенская гниль…
Чурилова:
— А, понимаю ваш ход мысли, юноша. Думаете, появление призрака как-то связано с культом Вуду? Барон Суббота и всё такое?
Пересыпает кофе из кофемолки в медную турку. Достает с полки причудливой формы баночку, открывает. Принюхивается.
Золотов (размышляя):
— С другой стороны, он гуляет по крыше, а не по кладбищу…
Чурилова:
— А вот мы сейчас грибочков добавим…
Золотов (настороженно):
— Каких ещё грибочков?
Чурилова вопросительно смотрит на него.
Золотов:
— Ну, от которых у Санта-Клауса олени летают. Таких не надо, мне ещё работать.
Чурилова (хрипло смеется):
— Нет, это другие грибочки (высыпает щепоточку серого порошка в турку). В тибетском трактате «Чжуд-Ши» сказано: «Толчёный императорский гриб в умеренных количествах придает телу бодрость, уму — ясность, духу — чистоту». Думаю, всё это будет для вас нелишним этой ночью… Да, а дом — отнюдь не общежитие. Более того, самый престижный дом в нашем, как вы выразились, «непрестижном райончике». Был ещё до революции выстроен для заводского начальства… Только вот слава у этого дома нехорошая…
Шипят ходики. Золотов смотрит на циферблат. Ровно час. Открывается дверца. Вместо кукушки вылетает на шарнирах небольшой нетопырь, трещит крыльями, скрывается.
Чурилова:
— А вот и кофе.
«My lungs are black, my heart is pure,
My hands are scarred from nights before,
And my hair is thin and falling out of all the wrong places,
I am a little insecure.»
Наверное, одной из самых всемогущих вещей на свете, одновременно с этим, одной из самых разрушительных — всегда будет семья. Это такая важная ступень в жизни каждого существа, такая необходимая, самая-самая первая. Дети делают свой самый первый шаг на эту ступень, и в зависимости от того, какая она — крепкая или ветхая, надежная или разваливающаяся под ногами, широкая или размером меньше детской ножки — зависит, каким вырастет этот маленький человек. Как он будет глядеть на мир, какие ступеньки будет строить сам, как будет относиться к построенным кем-то. Семья — это крайняя ступень перед чёрной, пожирающей все живое пропастью. Даже самое страшное падение с этой крутой лестницы, которой является наша жизнь, можно остановить, если уцепиться влажными дрожащими пальцами за эту ступеньку. Главное держаться за неё изо всех сил, пока кто-то не затянет тебя обратно, ругая последними словами и, одновременно с этим, обнимая до хруста рёбер, до злых соленых слез. Люди часто оступаются, иногда их сталкивают вниз, иногда они бегут прочь от чего-то, даже не глядя себе под ноги… Но эта одна самая-самая важная ступень всегда может удержать на краю. Очень важно помнить, что как бы высоко ты не поднялся, каких бы вершин не покорил, эта ступень — самая надежная почва под ногами.
Многие ошибочно думают, что семья — это только те люди, в чьих венах та же кровь. Семью не выбирают, ты просто оказываешься в окружении каких-то людей, беззащитный, слепой и дрожащий от холода. Если тебе повезёт, то эта огромная страшная толпа, гудящая басистыми голосами, увидит в тебе смысл жизни, самого важного человечка, ради которого будут покорять эти самые вершины, сталкивать наглых и злых людей и крепко держать за руку, пока ты пытаешься залезть на эту огромную и темную лестницу. Если семья становится для ребёнка той самой спасительной зоной, куда можно прибежать в слезах, рассказать о самой страшной обиде, что разбила нежное детское сердце, то его жизнь будет полна света и счастья. Но кому-то, случается, не везёт. Оказывается, что места на этой ступеньке так чертовски мало, тёплых слов ещё меньше, света не было никогда. И ребёнок ползёт, наощупь пытаясь найти страшный край, чтобы не упасть туда ненароком… И в девяти случаях из десяти — нащупает, найдёт, увидит. Но в какой-то момент обида будет слишком глубокой, а сил держаться — не будет. Опора исчезнет из-под ног, пальцы задрожат…
И тогда чья-то сильная рука поймает, крепко сожмёт ладонь и затащит обратно. И вдруг окажется, что семья — это намного больше. Семья — это люди, которые готовы зажигать свечу в твоей груди снова и снова, делиться своим огнём. Для кого звезды в твоих глазах будут важнее и ярче самых дорогих драгоценностей. Такие люди подвинутся и поделятся местом, даже если их собственная ступень давно обвалилась, осыпалась пылью… Семью не выбирают, но можно найти ту, которая примет тебя таким, какой ты есть, заполнит сердце любовью, окружит заботой. Для кого ты не будешь являться неизбежным и сопутствующим ущербом. В семье никогда не будет все идеально. Семья ссорится, и так сильно, что даже самые страстные любовные ссоры — лишь мелкий всполох по сравнению с этим устрашающим пожаром. Родные люди, бывает, жгут даже не мосты, порты и города, обжигаясь об этот самый огонь сильнее других. А после они ползут по пеплу, по ветхим доскам, пока не найдут самых важных в своей жизни людей. Люди воспринимают свою семью как данность. Из-за этого так страшна потеря, которую почти невозможно пережить, не случится залатать дыру в сердце. И чем больше, чем счастливее семья, тем тяжелее эти раны. Но оно того, определенно, стоит.
Конец всего сущего был предотвращён, ну, или отложен, кому как больше нравится думать. Люди и не представляли, какое важное и значимое событие прошло мимо них, едва-едва задев самым краешком крыла. Они продолжали бегать по своим делам, решать проблемы, любить и ругаться, спасать друг друга и предавать, чередуя одно с другим. Солнце по утрам поднималось из-за горизонта, к вечеру медленно скатывалось по небосклону. И вроде бы, ничего и не изменилось, ничего такого, что стоило бы заметить. Но он заметил, он все шесть тысяч лет замечал даже самые малейшие изменения, самые пустячковые отличия. Ради Люцифера, он за шесть тысяч лет так сильно привык всматриваться в сияющие небесного цвета глаза, что уже не мог и помыслить своего существования как-то иначе. И не хотел, если бы кто-то вдруг решился спросить. И в какой-то момент он увидел, что мелких очаровательных морщинок в уголках глаз стало чуть больше, что между трогательных бровей залегла складка. Ангел, улыбчивый нежный ангел с большими пушистыми крыльями за спиной очень-очень устал. Устал по вечерам смывать с заботливых ладоней грязь человеческих душ, снова и снова подниматься с утра, чтобы искать что-то светлое, доброе, хорошее. Он ни на миг не переставал верить, просто устал, так глупо и нелепо. Стал оставлять на красивой дорогой тарелке в «Ритц» половину самого нежного и аппетитного блина, долго и молча смотреть в окно Бентли на пролетающие мимо огни, не делая никаких замечаний о скорости. Прежним осталось лишь то, что он по прежнему изо всех сил сжимал чужую худощавую ладонь перед тем, как провалиться в сон.
Демон заметил это и, честно сказать, в первые секунды запаниковал. Что делать, если твой Ангел Господень вдруг сломался? Куда бежать покупать новые батарейки, запасные детали, где мастера искать? Раздраженное шипение стало срываться с губ, молоко в соседних квартирах скисало прямо в холодильниках. И вот так в очередной раз, когда они ненадолго выбрались из дома, чтобы проехаться по осенним улочкам города, наслаждаясь дробным стуком дождя по крыше, Кроули выкрутил руль и увёз своего любимого пернатого прочь, так далеко, как только смог. В маленький уютный домик, вдали от человеческих эмоций, их мыслей и ошибок. Он наполнил мир вокруг исключительно высокими могучими деревьями, россыпью полевых цветов, пением диких, не видавших человека птиц, топотом лап животных, которым не ведом был запах пороха и страха. Дикий виноград рос прямо по стене, запутываясь вокруг выступов и резных подоконников, с небольшой веранды открывался невероятный вид на рассвет. С утра ветер приносил с речки прохладу, заставляя ёжиться и втягивать голову в плечи, а по вечерам невероятно пахло самыми сладкими ягодами. Кроули создал для своего возлюбленного рукотворный Эдемский сад. И если в нем иногда встречались сорняки или недружелюбные кролики — он художник, он представлял себе этот чертов сад именно так. В отличие от многих, Змей всегда был честен сам с собой.
Азирафаэль полюбил лежать на траве прямо перед домом, положив голову на свернутый пиджак и перебирая пальцами чужие огненного цвета волосы. Ему нравилась эта тишина, нравился запах старинных книг, которые демон притащил столько, сколько смог, вкус черничных пирогов, которые с легкой руки создавал Кроули. Что Азирафаэлю не нравилось, так это редкие, но навязчивые визиты Братьев. И то, как сильно напрягался демон, вскидывая голову, чтобы найти взглядом возможную угрозу. Он не доверял ни ангелам, ни собратьям, которые своими появлениями портили чудесную колючую траву. И когда в очередной раз на опушке леса, откуда открывался вид на уютный деревянный дом, с тихим шелестом крыльев появился архангел, Кроули тихо зашипел себе под нос, брезгливо приподнимая верхнюю губу. И все было почти как обычно. Почти.
Габриэль выглядел растерянным. Одна половина воротника его пальто сбилась, фиалкового цвета глаза высвечивало солнце, а в руках сурового начальника, который столько раз сердито грозил Азирафаэлю пальцем и пытался убедить подопечного в пагубности его «неправильной» любви была лилия. Прекрасная белоснежная лилия. На ее нежных лепестках блестели капельки росы. Тряхнув головой, словно решился из последних сил, мужчина направился к замершей на террасе паре. Азирафаэль неспешно допил все ещё горячий чай из самых свежих вишневых веточек, а демон рывком поднялся на ноги, неосторожно задевая бедром круглый белый столик. С каждый шагом Габриэль вновь терял свою уверенность. Несчастные четыре ступеньки, отделявшие дом от зеленого ковра растений, он преодолевал, словно без ангельский сил и без снаряжения пытался покорить Эверест. Он хотел было что-то сказать, но весомое «Возрадуйтесь!» казалось таким пустым сейчас, будто он говорил это каждому встречному в течении последних шести тысяч лет. Поэтому архангел решил отказаться от этого глупого человеческого изобретения и молча положил на столик, рядом с пышащими паром чашками, одинокий, но такой важный цветок.
Азирафаэль, словно в замедленной съемке, скользнул взглядом по краешку тарелки, по красивой салфетке и, наконец, по тонкому зеленому стеблю. Нежная улыбка вдруг появилась на его лице, на нежных щеках вспыхнул едва заметный румянец. Пушистые ресницы мелко задрожали, словно листья дерева на ветру. Кроули же нахмурился, чуть сдвигая свои блестящие на солнце очки на самый кончик носа. Он пытался понять, что происходит с вверенными ему ангелами в его собственном доме: один выглядел настолько осоловело, что казалось, будто прямо сейчас он упадёт, сражённый тяжелым сердечным приступом, второй же — не мог удержать разъезжающиеся в счастливой улыбке губы, закрывая их самыми кончиками пальцев, но это никак не помогало. В самом углу, сопровождая своё появление запахом горелого дерева, вытянулась из-под пола тень. Тихий уютный дом стал напоминать зал заседаний эфирно-зефирных существ. Кроули разочарованно покачал головой и сделал единственное, что мог в той ситуации — пошёл заваривать новую порцию чая. Что-то едва уловимое дрожало на самом краю сознания, требуя к себе внимания, требуя прислушаться…
Когда демон опустил большой красный чайник с толстыми боками под воду, догадка, наконец, толкнулась в сердце. Как через несколько месяцев новая жизнь толкнётся под чужим сердцем.
~~
Весенний день выдался на удивление тёплым и солнечным. Легкий ветерок гонял по небу облака, ронял самые неуверенные в себе зеленые листики, кружил их в сумасшедшем танце, а после сбрасывал на землю. Вот такой недолгий роман, о котором каждый из участников вспоминал с трепетом. Солнце тянулось своими лучами, отлежавшее себе бока за зиму, разминалось и грело все, до чего только могло дотянуться. Птицы заливались счастливым пением, летали друг за другом, сбивали маленькие цветы с кустарников. Речка журчала где-то вдалеке, задорная и веселая. Зеленые волны травы стелились то в одну сторону, то в другую. Природа радовалась всему новому, спешила жить, торопилась изо всех сил. На краешке крыши, сунув руки в глубокие карманы брюк замер рыжеволосый архангел. Он, подставив ласковому солнцу лицо, дышал полной грудью звенящей тишиной. Его большие крылья, словно навес, раскинулись над домом и открытой верандой, заливая ее прохладной тенью.
На этой самой веранде стояло большое кресло-качалка, которое едва слышно поскрипывало при движениях. От полукруглых ножек на досках остались белесые следы.На кресло было постелено мягкое одеяло, скрывая все острые углы и занозы, которых там давным-давно не осталось, потому что один черноглазый демон, под покровом темноты и ночи, собственноручно выдернул каждую из них и подкрутил каждый шатающийся гвоздик. Он избегал попадаться на глаза, скрываясь в гуще зелёных деревьев, но внимательно наблюдал, готовый в любую секунду броситься в бой: с лицемерными ангелами, с братьями-демонами, да хоть с самим Люцифером. В кресле сидел Азирафаэль, в большой вязанной кофте, которую на него надели сразу несколько пар рук, не слушая никаких возражений. Вьющиеся волосы цвета далеких холодных звезд отрасли немного, задевая мелкими завитушками плечи. Короткие падали на высокий лоб, едва ощутимо щекоча влажную чувствительную кожу. Кресло покачивалось размеренными движениями.
Вперёд. Назад. Вперёд. Назад.
Ангел, закутанный по самые уши, прижимал к груди небольшой свёрток в ярких цветастых пеленках. Руки осторожно, но очень крепко держали, возможно, самое дорогое, что было на свете для одного ангела и одного демона. Кроха то и дело издавала тихие звуки, вытягивая то одну ручку, то другую. На лице Азирафаэля в ответ на это появлялась все более нежная и счастливая улыбка. Его глаза сияли тысячью галактик, которые прятались где-то в глубине. Чуть приподняв правое плечо, он наклонился и осторожно прикоснулся потрескавшимися губами к маленькой головке.
На деревянном темном полу, около кресла, сидела девушка. Она, поджав под себя ноги, неотрывно смотрела на Азирафаэля и на ребёнка на его руках. Ветер трепал ее темные волосы, заставляя покачиваться почти в такт с креслом. Демон тихо напевала какую-то древнюю колыбельную, которую она узнала давным-давно в Пальмире. Её голос взлетал к самым небесам, запутываясь в белоснежных перьевых облаках. Птицы, спрятавшиеся в кронах высоких деревьев, подпевали высокой трелью. В какой-то момент ангел перевёл влюблённый и абсолютно шальной взгляд на Вельзевул, словно только-только заметил, что она была рядом. И в этом взгляде не было ничего, кроме бесконечного счастья, благодарности и радости, которой он хотел поделиться со своей семьей. Со всей своей семьей. Демон улыбнулась ему в ответ уголками губ, не переставая петь. Ребёнок в руках у Азирафаэля снова шевельнулся.
Другой демон, с огненными волосами и ядовитыми желтыми глазами, стоял в двойных дверях — одной с темной мелкой сеткой, а другой крепкой и деревянной — и неотрывно смотрел на ангела. На его лице будто бы застыла жесткая маска, скулы заострились, на висках будто бы проступили жесткие острые чешуйки, о которые снова и снова ранился неусидчивый ветер. За последние несколько дней Кроули заметно осунулся. Из-за нервов и переживаний он почти ничем не питался, лишь пару раз, оставив на страже молчаливого Михаила, он скользнул незаметной тенью в траву, лишь громко щёлкнув хвостом. Узкий джемпер мешком висел на костлявом загорелом теле. Но что-то внутри Кроули изменилось, горело ярче, чем самый опасный Адский огонь, пожаром полыхало в его душе. И из-за этого мужчина то и дело улыбался, будто бы скалился. Когда ребёнок подавал голос, шевелился и вскрикивал, желтая радужка глаза растекалась на весь белок, а зрачки становились совсем узкими, превращаясь в щелки. Кроули ловил все запахи, сотни оттенков. Он знал обо всем, что происходило вокруг дома, но снова и снова глотал широко открытым ртом, чтобы убедиться.
Из-за этого Змей крупно вздрогнул, когда тяжелая и крепкая рука опустилась на его плечо. Габриэль стоял позади, на его губах блуждала рассеянная и крайне счастливая улыбка. Вся его благодать тянулась, чтобы окутать дом и всех, кто был в нем — и на нем — согреть и успокоить, окружить уютом. В сиреневых глазах плясали искры, словно солнце случайно сломало несколько лучей, а золотая пыль попала в глаза летящему на зов архангелу. Воздух дрожал от того, какими счастливыми были члены крылатой семьи, какую невероятную любовь они испытывались в тот момент, когда первый детский крик разнесся по округе.
Азирафаэль вдруг выпрямился в своём кресле, чуть сморщившись из-за остаточных неприятных ощущений. Михаил и Габриэль одновременно повели ладонью, облегчая чужую боль. Вельзевул только раздраженно закатила глаза и подалась вперёд, чтобы коснуться чужого плеча. Голова Хастура появилась в густых зарослях. Кроули вывернулся из-под чужой руки и двинулся вперёд, чтобы остановиться за спиной ангела, где трепетали большие белоснежные крылья. Природа будто бы по команде замерла, воцарилась идеальная тишина. Змей положил руки на округлые плечи возлюбленного и склонился к нему, касаясь щекой щеки. Азирафаэль облизнул губы и прикрыл глаза, собираясь с силами.
— Ева.
But you love me, you love me,
Why the hell you love me so
When you could have anyone else?
Yeah, yeah, he loves me, he loves me,
And I bet he never lets me go
And shows me how to love myself.
Мощный джет у «Незнакомки»! Мы ещё долго не сможем строить таких движков.
Всё дело в том, что импульс и, соответственно, тяга реактивного двигателя линейно зависят от скорости истечения вещества. А необходимая для разгона этого вещества энергия — квадратично! То есть, чтоб разогнать струю джета вдвое сильнее, энергии надо в четыре раза больше. Чтоб втрое — в девять раз. Джет «Незнакомки» — он глубоко-глубоко в релятивистской области. Теперь я знаю, почему чужаки стараются не направлять джет туда, где есть что-то живое, почему замолкали «мячики», попавшие в джет чужаков.
Я сам оказался в роли такого «мячика».
Нет, все не так страшно. До «Незнакомки» пять астрономических единиц, угол расхождения струи более полутора градусов. Но все же я включил поле, как будто погружаюсь в звезду. Не то чтобы помогло, но половину энергии ионов поле гасит. Пришлось включить двигатели и уходить на шестикратной перегрузке.
Нет, «Незнакомка» ни в чем не виновата. Когда она включила двигатели, меня ещё в системе не было. А о том, что я появился в системе, она узнает только минут через сорок. И даже если в ту же секунду выключит двигатели, ещё пятьдесят с чем-то минут я буду ощущать прелести её выхлопа. Таковы космические расстояния…
Беда ещё в том, что «Незнакомка» не может погасить движки. Она идёт в точку джампа. Потеря скорости равносильна недолету. Да и не известно, видит ли она что-то точно за кормой.
Как же так случилось, что я вынырнул в таком неудачном месте? Это же астрономически низкая вероятность.
Подсчитал. Нет, оказывается, вовсе не астрономическая. Всего-навсего от одной трехтысячной до одной пятитысячной.
Примерное направление, куда идёт «Незнакомка» я за пять джампов уяснил, точку выхода из джампа выбирал с учетом этого направления, да и джамп прошел идеально. Вот и словил джет «Незнакомки». Теперь спасаю шкурку, бездарно сжигаю в движке рабочее тело…
«Буратино, ты сам себе враг» — сказала бы Зинулёнок. Что сказала бы Лариса, упоминать не буду.
Описал виток спирали, сбросил половину оставшихся «мячиков». Иду в точку старта и грызу ногти. Катастрофически не хватает информации. Погружение «Незнакомки» в звезду я наблюдал с чрезвычайно неудачной позиции — точно за её кормой. При этом сам шел с ускорением. Точность измерений недопустимо низкая.
С другой стороны, когда буду возвращаться от шестой звезды, на прыжок в семнадцать светолет точно не решусь. Значит, девятый джамп будет к той четвёртой звезде, у которой наших кораблей еще не было. На то, чтоб вернуться от четвёртой звезды, ресурса наших кораблей хватит. Рано или поздно меня вытащат. Но сколько лет ждать? А если у меня на девятый джамп ресурса не хватит — тогда плохо… Тогда застряну у пятой звезды, и надо будет ждать нового поколения кораблей с новыми двигателями. Как у «Незнакомки».
Листаю звёздные атласы, ищу аналоги пятой звезды. Есть две очень похожие. У одной масса на три процента больше, другая чуть быстрее вращается. Что приятно — «мячики» не раз записывали во всех деталях, как чужаки ныряли в эти звезды. Подставляю эти данные в свою программу, обсчитываю полёты чужаков. Получается что-то вполне разумное. Теперь если учесть разницу в массе и плотности звёзд… Риск не выше пятидесяти процентов. Прости, Зинулёнок, прости, Лариса, я иду к шестой звезде.
А сейчас — спать. Сорок часов без сна…
Бах! Бах! Бах! Бах! Бах! Бах!
Шкалы зеленеют, сереют и гаснут, а я даже не волнуюсь. Джамп на шестом импульсе — значит, я там, где надо. Сейчас остынет обшивка, раскроются люки, корабль ощетинится антеннами и сенсорами. И я узнаю детали. «Незнакомка» должна быть где-то здесь. У пятой звезды она управилась очень быстро, но я тоже не потерял даром ни одного часа.
Корабль провел обсервацию. Шесть с чем-то астрономических единиц от звезды. Можно прямо здесь начинать выгрузку «мячиков», только скорость до орбитальной сбросить.
Три часа спустя почти не удивился, когда корабль на пару секунд попал в поток тяжелых ионов. «Незнакомка» сама меня приветствовала. Выписал в пространстве привычный крендель, мол, спасибо, заметил. Она уже в точке старта. Повисела ещё пару часов, засекла мой ответ и взяла разгон. А я погасил двигатели, чтоб точнее зарегистрировать её маневр.
Итак, что имеем? У третьей звезды она пыталась от меня оторваться, прыгнув на семнадцать светолет. Оторваться не удалось. У пятой звезды пыталась оторваться, уйдя в джамп до того, как я появлюсь в системе. Оторваться не удалось.
Теперь она согласна идти в паре. А у меня всего три джампа в запасе. И пора поворачивать назад. Впервые она пошла на контакт. Впервые я получил четкий сигнал, предназначенный именно мне. Господи, обидно-то как…
На портрете Лариса улыбается уголками рта. То ли смущенно, то ли иронично. А глаза смеются. Когда/если я вернусь, Зинулёнок будет совсем взрослая, у неё начнется своя жизнь… А что будет с Ларисой? Одной она оставаться не захочет. Терять пенсию за меня, оформлять настоящий развод — тоже. И никто не сможет долго выносить её характер. Жена — одно, склочная любовница — совсем другое. Плохо получается. Очень плохо. Незавершенное дело за спиной.
Сдуваю пылинку с портрета. Какая она красивая, моя Лариса. Умная, красивая, расчетливая. Как же так случилось, что ты промахнулась с этим фиктивно-фактическим разводом?
Рано или поздно по следу моих «мячиков» пойдут корабли. Возможно, даже парой — беспилотный танкер и пилотируемый разведчик. Парой до шестой звезды они дойдут. И разведчик сможет вернуться.
У капитана корабля большая власть. В том числе — по гражданским делам. Заношу в бортжурнал запись разрешения на развод для Ларисы. Дублирую на «мячики» — вчера я сбросил половину оставшихся. Дополнительно сообщаю свою волю: Половину своей зарплаты за время полёта с настоящего момента и до возвращения на Землю перевожу на счет Зинулёнка, вторую половину — Ларисе. Теперь Лариса свободна и обеспечена. Может, выйдет за кого-то замуж. Я сделал всё, что мог.
Включаю главный двигатель и иду в точку старта. Я пойду в паре с «Незнакомкой» до конца.
Горечь полыни во рту.
Бах! Бах!
Экран чернеет. Зеленеют и гаснут шкалы. Я у седьмой звезды. Полторы а.е. от светила плюс перелёт. То есть, промах на восемь астрономических единиц. Не самый удачный джамп, но я уже забыл, когда на третьем импульсе в прыжок уходил.
Разрабатываю оптимальную схему маневра для сброса «мячиков» и выхода в точку старта к восьмой звезде. Ни черта не получается с оптимальным.
Рабочего тела — кот наплакал, а хочется ещё на два джампа наскрести. С хладагентом лучше. Это потому что сэкономил, когда на семнадцать светолет прыгал.
Принимаю решение выгружать «мячики» как получится, не отходя от звезды на пять-шесть а.е.
Абсолютно равнодушно воспринимаю доклад автопилота, что корабль вновь ощутил на себе двухсекундный джет «Незнакомки». Слабо виляю кормой в ответ. Мол, спасибо, вижу. «Незнакомка» в четырёх астрономических единицах от звезды, идет в точку старта. Теперь я буду знать восьмую звезду. Но это не важно. Важно, что «Незнакомка» подтвердила согласие идти в паре.
Бах! Бах! Бах! Бах! Бах!
Столько считал, столько факторов учел, а уйти в джамп на третьем импульсе все равно не смог. Обидно! Трудно идти по чужим следам… Но всё-таки, я у восьмой звезды. Расстояние — семь с половиной, позиция довольно удачная. Но рабочего тела мало. На девятый джамп не хватит.
Точнее, на сам джамп хватит, а вот затормозить у девятой звезды не смогу. Усвищу из системы в дальний космос, ни одна собака не найдёт. Срочно надо что-то придумать.
А впрочем, что думать? Вариантов всего два. Или заполнить чем-то баки, или облегчить корабль. Он и так вдвое легче, чем на старте. Но этого мало.
«Незнакомка» опять оповестила меня о своем местоположении коротким импульсом джета, и я, по сложившейся традиции, вильнул кормой.
Как только снизил скорость до орбитальной, выпустил половину оставшихся «мячиков». На ходу выпустил, практически на одну и ту же орбиту, с минимальным разбросом скоростей. Но на раскладку по сетке орбит, извините, ресурса нет. Потом заглушил главный ходовой, облачился в скафандр, кликнул киберов и пошел в трюм. «Мячики» в трюме ведь не навалом насыпаны. Они фиксируются в стеллажах-элеваторах и шлюзуются в космос через револьверные установки. Стеллажи в этом рейсе мне больше не нужны. Баласт. Баласт можно за борт.
Спустя четверо суток «Адмирал Ушаков» снизил массу на тысячу тонн. Я потерял двух киберов, порвал скафандр и чуть-чуть не погиб. Но чуть-чуть не считается, а победителей не судят. Киберов только жалко. Веса в невесомости нет, но масса остаётся. Их раздавило секцией стеллажей.
«Незнакомка» начала маневр погружения в звезду, я дал команду зафиксировать все её эволюции и лёг спать. Четверо суток на стимуляторах — это слишком.
Проснулся через сутки. Проконтролировал, как идет наблюдение за «Незнакомкой», поел, побрился и снова лег спать. Встал свежий как огурчик и еще раз всё просчитал. Джамп на шесть с половиной светолет. Совсем короткий по космическим меркам. На восемь я бы прыгнуть не смог.
Если джамп пройдёт нормально, мне хватит рабочего тела затормозить до орбитальной скорости по любому варианту. Если повезёт, смогу выйти на орбиту какой-нибудь планеты. Если они там есть. У планеты меня проще будет найти… Лет так через двадцать с хвостиком. А я смогу засечь десятую звезду маршрута «Незнакомки». Цепочка из десяти звезд достаточно точно показывает направление её полета. Может, яйцеголовые сумеют вычислить, куда она шла.
Бах! Бах! Бах! Бах!
Наверно, это последний джамп в моей жизни. Я у девятой звезды, и это надолго. Если и полечу назад, то пассажиром.
Через три часа приходит привет от «Незнакомки». Я задержался, поэтому она уже в точке старта. По сложившейся традиции виляю хвостиком, и ещё через три часа вижу, как она пошла на разгон. Я знаю десятую звезду.
Задаю автопилоту программу торможения и выхода на гелиоцентрическую орбиту. Осталось всего одно дело — запустить последние «мячики» — и можно консервировать системы корабля. А можно не консервировать. Это не имеет никакого значения. Скоро у меня будет очень много свободного времени.
Скорее по привычке фиксирую параметры маневра «Незнакомки». Уверен, теперь бы я смог уйти в джамп на третьем импульсе. Прощай, «Прекрасная незнакомка», с тобой хорошо было идти в паре. Вроде, мы научились неплохо понимать друг друга, ты как думаешь?
Наверно, я псих. Когда до погружения «Незнакомки» в звезду осталось всего три часа, я врубил SOS. Морзянкой. Полной мощностью, в самом широком радиодиапазоне, какой только позволяла аппаратура.
Зачем я это сделал?
Разумеется, «Незнакомка» не обратила на мой сигнал внимания. Даже если б она разбиралась в наших сигналах, поздно уклоняться от звезды.
Она ушла, а я ещё долго грыз ногти и думал, зачем?
— Зачем я это сделал? — спросил себя вслух. И не смог ответить.
Скверно. Звездоход должен понимать, что делает, и зачем. На пенсию пора…
Три дня спустя выпустил последние «мячики». Их осталось меньше двух процентов от первоначального количества. Точнее — 1/64. Срезал и выбросил за борт последние стеллажи и последнюю револьверную пусковую установку. Потом раскрутил корабль, чтоб центробежка заменяла гравитацию. Долгая невесомость вредит здоровью.
Теперь у меня есть огромный пустой трюм. Можно устроить в нем оранжерею. Или тренажерный зал. Или и то, и другое. Времени на все хватит. Чего-чего, а свободного времени навалом.
Вышел в коридор, нарисовал на стенке крестик и поставил текущую дату. Буду, как узники, рисовать крестики каждый день, зачеркивать семь крестиков, отмечая неделю, набирать из недель месяцы и годы. Я подсчитал, этой стенки хватит на двадцать пять лет. Продуктов на сорок. Если ужать паек — на пятьдесят. Воздуха — если организую оранжерею — навсегда! У меня ОЧЕНЬ МНОГО свободного времени.
На следующий день анализировал грандиозный честолюбивый план. Если провести совсем небольшую коррекцию траектории, то через пару лет рядом окажется пятая планета. Совершив вокруг неё гравитационный маневр, я через пять лет приближусь к четвертой планете и смогу выйти на её орбиту. В принципе, смогу даже сесть — у неё есть слабенькая атмосфера из углекислого газа в основном. Всего семь лет — и в моих руках целая планета!
А ведь хладагента хватит на один джамп! Если запасусь на этой планете рабочим телом, то смогу сделать прыжок навстречу спасателям. На первый взгляд реально. Жаль, не смогу синтезировать хладагент.
Вышел в коридор и поставил на стенке второй крестик…
Тьма иногда прорезывалась голосами: то суетливым озабоченным Таи, то шамкающими строгими старух.
Она поняла, что её раздели и моют. Обмывают, как покойницу. Но испугаться не вышло. Журчала вода, что-то мягко гладило кожу.
Опять тьма. Показалось, что её куда-то несут. Или везут, мягко подскакивая на ухабах. Рядом, с левого боку, лежал длинный жесткий куль, пахший нафталином, словно бы свернутый в трубку ковер. Она не могла открыть глаза — их словно слепило, веки отяжелели. Досадно… ещё поспать…
Тихое пение, гнусаво, будто псалом, и не разобрать слова. Не было страха: спокойствие, словно бы всё решено.
Не знала, сколько прошло времени. Пошевелилась и закричала: веки были залиты чем-то, ей никак не удавалось разлепить.
— Ничего-ничего, — послышался чей-то голос, может быть, Таи, — потерпите, деточка.
Хотела закричать, но не вышло залепленными губами.
— Ыыы, — замычала она, но не смогла пошевелиться.
И тут же словно только и ждали, подхватили её на разные голоса:
— Ыыыыы…
Этот звук отнял силы.
Потом кто-то поил её терпким, горячим, губы чувствовали, как оно жжёт. Стало спокойно и хорошо, она просыпалась, засыпала, утратила этому счёт, но всегда на любой ее звук отзывался невидимый хор.
— Сволочи! — орала она.
— Лочи, лочь, лочи, сво, сво, сво…
Очнулась от тишины. Подняла руки и стала отлеплять коросту от глаз, ломая ногти, рыча и поскуливая от страха. Ей никто не мешал. Не бил по голове скалкой, не поил густой и вонючей дрянью. Когда она почувствовала, что глаза открылись, заорала вновь — потому, что ослепла.
Нет, просто было темно, не так, чтоб совсем: реденький синеватый свет лил в окошко. Низенькое, с щербатым стеклом и покосившейся рамой.
Рукой она уткнулась в проклятый ковёр, донимавший её всё это время. Повернула голову и не смогла даже пискнуть, заледенев. Орлиный профиль Ядвиги, женщины-птицы, был рядом с её лицом. Все это время она лежала на столе с мёртвой хранительницей музея.
Хотела вскочить, но рухнула: ватные ноги не держали. Отползла, стремясь оказаться от трупа как можно дальше. Глаза привыкали к тьме. Она различила облезлые скамьи, склянки на полках, печку. От холода зуб на зуб не попадал, она шарила по стене, шипя и ругаясь от страха. Но, сколько ни орала, ни царапалась в запертую дверь, никто не отозвался.
Крохотные, как в бане, окошки. Домишко, щуплый снаружи, внутри оказался неожиданно крепок.
На скамье нащупала коробок и свечу. Чиркнула спичкой. Надпись: «отдыхайте в Карелии». Вот спасибо. Язычок пламени высветил чёрные брёвна, скамью, открытый зев печки. Силы кончились. Она привалилась к стене.
Не орать, затаится, подсобрать сил, не думать, не думать!
…Если не смотреть на стол с покойницей, чьим чертам неровный свет подарил иллюзию жизни, можно зажмуриться и поверить, что ты ночуешь в турлагере.
Или так: замысловатый исторический квест. Приключение в Михайловском замке! И тень Павла выйдет, чтоб рассказать о вечности.
К Павлу у Веры были счёты: живала она в детстве на даче в местечке Пелла, где когда-то ещё Екатериной построен был дивный дворец. С колоннадой, роскошными интерьерами, французской мебелью, до поры стоявшей в чехлах. После смерти матушки гадский Павел милостиво повелеть соизволил разобрать дворец по кирпичику и перевезти в Петербург, в Михайловский замок, вместе с мебелью и чехлами.
А люди строили. Только и осталась сейчас от всей красоты решётка почтового дворика.
— Сволочь ты, Павел! — сказала Вера с чувством.
И поняла, что двусмысленно это звучит, будто речь идет о её бывшем, Пашке.
— Да не этот Павел, а тот. Хотя этот тоже. Оба они сволочи, — объяснила она.
Кому?
Осознала идиотизм ситуации: она, в избушке на курьих ножках, объясняет мёртвой старухе-краеведу, кого из Павлов считает большей сволочью. Расхохоталась. Смеху не хватило места в избушке. С ней хохотали стены, лавки и невидимая в окошке луна. Ещё немного, и старуха сядет на столе и тоже зайдется мелким хихиканьем.
— Все Пашки — сволочи! — не унималась она. Вспомнила собственное отчество, и стало ещё смешнее.
— Сон Веры Павловны, — закричала она, — это всё грёбаный сон Веры Павловны!
Пить! Рот был полон зассаных кошек. Она захлебнулась смехом, дыханием сдернув хлипкий огонь свечи.
И тут же заткнулась.
Тишина зазвенела, словно избушка только и ждала, чтобы сожрать свет и звуки. Пальцы тряслись. Зажгла спичку вновь. Из её угла стол со старухой казался ледоколом в океане.
Подползла к печке. Кто-то сложил в неё дрова, и стоило поднести спичку, в печном брюхе пыхнуло и загудело. Только если дрова пропитаны жижей для розжига, да. Иначе никак. Вспомнила детский опыт растопки печей. Кто-то не хочет, чтобы они со старухой замерзли.
Кто-то… она хихикнула. Мал получился смешок, сразу сгинул.
Тени заплясали по стенам. Птичий профиль старухи взлетал и спускался пламени в такт.
— Деточка, — прошелестела тень.
Вера вздрогнула. Старуха лежала неподвижно.
Померещилось. Дрова пахли пряно, как в бане, если капнуть на каменку пихтовым маслом. Слева от печки на лавке белело полотенце. Под ним оказалась крынка с молоком и тарелка. Кто-кто тут у нас не ест продукты эксплуатации животных? Ну-ну. Молоко было тёплым, как свежая кровь, а на тарелке лежало мясо. Отлично прожаренные, сочные куски.
— Нет, — пискнуло внутри.
— Да, — радостно сказала Вера.
— Ты не будешь? — спросила она у старухи, и с урчанием вгрызлась в крепко перченый кусок.
— Не кабанчик, и не хрюшка, а неведома зверюшка…
Живот заурчал. Остро приправленное мясо вызвало жажду. Она моментально вылакала всё молоко. Хорошо.
Хорошо?!
А пуркуа бы не па, лихо сказал кто-то внутри. Когда абсурд становится нормой, критерии смазываются.
Потянуло в сон. В конце концов, кто-то когда-то придет за старухой, беспечно подумала она и провалилась в дремоту.
Твэл очухался только недели через две после процедуры пересадки. Поднял его Шеат, умудрившись болезному рыцарю койки и простыни подсыпать перца в трусы. Уж не знаю, как дракон это провернул, видимо, воспользовался своим пропуском в лабораторию к подопытному демону. Эффект был достаточно предсказуемым — притворяющийся умирающим лебедем Твэл вскочил и принялся нарезать круги по своему отсеку, а потом определился с направлением и рванул в ванную отмываться.
Вот такой нетрадиционный способ лечения лени и притворства изобрел Шеат. Я его, конечно, немного пожурила, но сильно ругаться не стала. Твэлу не помешает понять, что теперь он все равно не является императором демонов, так что носиться с ним, как с писаной торбой, никто не будет.
Но поговорить парням не помешало бы. Особенно учитывая очень недружеские чувства со стороны Шеата. Еще убьет как-нибудь нашу совместную лабораторную работу, а мне опять воскрешай… Ведь даже искусственно созданный демон не сравнится со слабым драконом, как ты ни крути.
Пришлось снова все брать в свои руки и заставить парней поговорить. Как это сделать без палева? Да под видом тренировки в шибари. Сначала я связала Шеата, как самого буйного в этой паре, потом взялась за Твэла, знатно прифигевшего от такой смены моих интимных предпочтений. Благо демон не выеживался и позволил себя украсить белоснежной веревкой, которая просто божественно смотрелась на загорелой коже и на фоне черных, собранных в высокий хвост волос.
Смотрелась композиция из двух связанных парней достаточно красиво, но дело было не в ней. И я вышла, оставив приглядывать за двумя аглоедами только камеру. Вскоре дракон и демон поняли, что от примерного сидения на месте ничего им не будет, и устроили склоку. Рты-то у обоих остались свободными для разговоров… Поначалу разговора не получилось, зато вышла вполне так себе смешная драка двух червячков, еле-еле выползших из своих кресел и валяющихся на полу. Шеат попытался перегрызть глотку Твэлу, но в связанном виде у него ничего не вышло. Магию же оба почему-то не использовали ни для атаки, ни для защиты. Сомневаюсь, что обоим нужны были свободные руки для заклинаний. Но зато так вышло еще смешнее. Если не знать всей подоплеки, то можно решить, что эти двое — извивающиеся любовники, настолько смешно выглядели эти потуги покусать друг друга без рук и без ног.
На этом занимательном зрелище я и оставила двоих непримиримых супругов. Ничего, помучаются, попотеют и начнут диалог. А там до чего-нибудь договорятся. Мужики, они такие, у них постоянно мужская солидарность срабатывает, как бы они друг друга ни ненавидели. Вот и тут разберутся сами, без бабской юбки… А у меня слишком много дел для всего этого.
Уж не знаю, о чем они там договорились, но оба остались живы и даже не надкушены, хотя клыки знатные и у того, и у другого. Но временное перемирие в семье меня порадовало.
***
А еще у нас тут снова пытались молодняк похищать… первый раз неизвестные решили подбить мелкого закатного полукровку, сына нашего Шэля. Тот выпросился полетать над нашими мирами и все было божески, пока малой не добрался до Тьяры. Там же его поджидала какая-то непонятная летающая химера. При чем создать монстра такой мощи смог бы разве что ковен магов, которого как раз на Тьяре нет. Сыночка отбили, монстра уничтожили, но потом встал логичный вопрос — кто? Кому выгодно, чтобы молодой дракон загнулся над нашим собственным, пусть и темным, миром? И ответа на этот вопрос у нас нет.
Некроманты на Тьяре живут обособленно, каждый сам по себе, пересекаясь только по деловым вопросам. И они в первую очередь заголосили, что не имели ни малейшего желания губить ребенка своих спасителей. Действительно, кормящую руку не кусают, да и смысла им никакого нет. От смерти дракона, пусть и юного полукровки, местным магам лучше не станет. Наоборот, только хуже.
Вампиры тем более в такую серьезную магию не вдавались. Они предпочитали культурно делить подконтрольную территорию, разводить и лелеять своих людишек в резервациях, заниматься легкими, ничего не значащими интригами и баловаться торговлей в свободное время. Оборотни тоже так высоко не замахивались, они по большей части занимались скотоводством, фермерством и лелеяли свои пастбища. Им не выгодно гробить тех, кто им дал нормальную жизнь.
Гномы и орки, вполне мирно обитающие на Тьяре, тоже таким колдовством не занимались. И им тем более не было нужды уничтожать дракона. Значит, остаются только высшие силы, против которых мы пока не попрем. А именно наш любимый макаронник и его прихвостни. Но, увы, воевать с ним в открытую пока что кишка тонка. А потому оставалось стиснуть зубы и навешать новых, еще более мощных щитов на наши миры. Конечно, либрису наши щиты что мне пинок человеческого ребенка, но хоть что-то лучше, чем совсем ничего.
***
Второе похищение организовали уже люди и уж тут нам удалось отыграться на похитителях. Началось все с того, что мой полукровка-эльфенок надумал прогуляться, как и все нормальные дети, на экскурсию по космосу вместе с кучей других детей, в основном людей. Ну и так случилось, что они вышли в космос и натолкнулись на людей, завладевших технологиями синериан.
Федералы не долго горевали и отловили себе кого-то из наших, кто за порцию новой, незнакомой дури отвалил секрет расщепителя и телепортации. На полноценные экраны людей пока не хватило. И нет, чтобы воспользоваться этими вещами на благо науки и родины, так люди спешно организовали исследовательскую станцию и решили нанести удар по нам. Странная логика, но куда деваться?
Шантажом они вынудили мелкого дроу перейти к ним на корабль и увезли его на свою станцию. Но на этом не ограничились, а накачали малого какой-то дрянью, от которой плазма теряла свои свойства, и он становился уязвимым практически как человек. Вот с этого момента мне и поступил сигнал, что с кем-то из моих не все в порядке. Сигнал являл собой дичайшие укусы браслетов, при чем с такой силой и частотой, что просто невозможно было проигнорировать эту боль.
Пришлось срочно бросать все и нестись на всех парах к эльфу. Попутно со мной рванули драконы, осознающие, что там может быть какая-то лажа. Я уже готовилась было воевать чуть ли не с либрисом, но когда в моей когтистой руке хрустнула, как перезрелый арбуз, голова ближайшего охранника станции, внезапно осознала, что это всего лишь люди. И озверела окончательно.
Шли мы буквально по трупам, вырезая всех, кто двигался, шевелился, дергался и пытался выстрелить своими каличными лазерами. Все, что подавало хоть какие-то признаки жизни, было разорвано, выпотрошено и разбросано по станции. Сейчас мы не были добрыми, нет. Сейчас мы были просто машинами смерти, разбрасывая этих жалких людишек. Они слишком слабы, чтобы сражаться с нами за станцию. Они слишком напуганы, медлительны, слишком… слишком люди. А мы — нет.
Да, я осознаю, что поступок этот был достаточно мерзким. Бить тех, кто намного слабее тебя. Хех, тут много ума не надо. Вот только люди понимают лишь один закон — закон силы. И в данный момент мы показывали им свою силу. Они зря похитили моего ребенка. Я его не люблю материнской любовью, я не балую его игрушками и сладостями, очень редко к нему прикасаюсь, но это мои проблемы. А вот издеваться над ним и проводить опыты никто не имеет права. Даже я.
Эльфенок нашелся в одном из отсеков, полностью потерянный из-за разрушенных связей плазмы. Я просто схватила его за шкирку, открыла экран и сунула парня под душ уже на корабле. Вода должна вымыть все дерьмо, которое они в него накачали. А потом, закрыв экран, подняла с пола чью-то оторванную руку и вывела на стене: «За моего сына», чуть дальше, на противоположной стене дописала еще: «Так будет с каждым, кто тронет наших детей!»
Одного, еще живого человека, судя по некогда зеленому клеенчатому халату — ученого, драконы распяли на стене, пригвоздив силовыми лезвиями за руки и живот. Шеврин, весь по уши в кровяке, улыбался улыбкой маньяка, дорвавшегося до жертвы. Когтистая драконья рука в черной блестящей чешуе погрузилась в мягкий человеческий живот и вытащила оттуда лоснящуюся в свете ламп дневного освещения печень. Здоровый дядя был, не пил, не травился… Шеврин, оставив в человеке зияющую дыру, швырнул печень ему под ноги и усмехнулся:
— Оставим людишкам подарочек или доставим на дом?
— На дом, — вернула ему точно такую же улыбку. В этот момент я любила этого дракона больше, чем саму себя. Окровавленного, грязного, смеющегося безумным смехом, мстящего за ребенка, к которому он не имеет никакого отношения…
Золотые согласно закивали. Они тоже выглядели так, будто прошли через преисподнюю… Что ж… в каком-то смысле так и было.
Я прекрасно понимаю, что наш поступок спровоцирует войну с Федерацией. Но… Я не могу оставить все так, как есть, и позволить людям безнаказанно похищать и убивать наших детей. Какими бы дети ни были — нужными и желанными или безразличными и неожиданными. Это все равно наши дети. И мы будем и дальше вершить жестокость над теми, кто посягает на жизни и свободу наших детей…
Станцию мы выпихнули из экрана прямо на орбиту ближайшей населенной планеты. Думаю, федералы скоро найдут свое детище. И думаю, блевать после зрелища ее недр будут многие. Но это уже не мои проблемы.
А эльфа отправлю в академию. Вон Шеврин пусть забирает и натаскивает отбиваться. Позорище — плазменный дроу не мог отбиться от жалких человечков. Да захоти он по-настоящему — он бы аннигилировал эту сраную станцию к чертовой матери!
Завершающим штрихом мы уничтожили расщепитель и стерли все материалы, касающиеся технологий влияния на синериан. Некоторые компьютеры были запаролены, но против старого доброго пенделя ногой они спасовали и превратились просто в груду металлолома. Драконы еще и огоньку добавили, чтобы ушлые ученые и программисты не смогли восстановить данные. Все, нет тут ничего, занимались незаконной деятельностью… Их, конечно, обелят и прославят посмертно, родственникам выплатят компенсации (возможно)… Ну и замнут дело для общественности. А нам устроят бойкот.
Но мне плевать. Мой ребенок жив и относительно здоров. Это самое главное.
К вечеру, когда спала жара и бабка закончила причитать и плакать над ней, сжав плотно губы, Васька собралась к отцу Пантелеймону. Она хотела застать его дома, а не в церкви. Не дай бог, кто увидит ее, в храм входящую! Васька невесело усмехнулась, поминая бога. Она переодела вонючую блузку на простую ситцевую кофту. По дороге на отшиб села, который в народе назывался «Горло», так как здесь улица сужалась и вела к пустырю и к старому еще барскому пруду, она никого не встретила, кроме тощей козы Березиных. Коза проводила ее мутным взглядом, подергивая тощими боками, улепленными мухами. У Васьки снова подкатила рвота к горлу, но она сглотнула, вздохнула глубже и зашагала дальше.
Отец Пантелеймон был дома, он уже скинул плотную рясу и подрясник и, засунув жидкую бороденку за кушак, колол дрова. Увидев Ваську, он нахмурился. Батюшка еще помнил, как три года назад Васька ходила с бабкой в церковь. Стояла в уголке, скромница. Глазами не шныряла. Белый платок, юбка в пол. А теперь, дрянная девка, разъезжает с такими же срамницами по округе, в руках плакаты: «Долой, совесть! Прощай, стыд!»
Васька поздоровалась и остановилась у плетня.
— Чего нужно? — неласково спросил отец Пантелеймон, не прерывая своего занятия.
— Пришла я по секретному делу, — вполголоса сказала Васька и кивнула зачем-то вбок головой, словно показывая, откуда у секрета дорожка.
— В избу тогда пошли, — позвал священник, воткнув топор в колоду.
В избе было чисто, белено, выскоблено. Отец Пантелеймон жил один, схоронив лет пять назад жену. Священнику второй брак был не по чину, да и не стремился он ни к чему. Двое его сыновей подались в город, отца стыдились и на глаза не казались. Жил он один, суровый и немногословный. Всю жизнь его точила мысль, что когда-нибудь придет его время. И жалел он, что прошляпил самый важный момент, когда все как тараканы бежали из страны, кто куда. Нет же, проклятая дура Марья Трофимовна, брюхатая третьим ребенком, которого вскоре и выкинула, вцепилась в него клешнями и голосила. Пришлось отъезд отложить, да и не случилось потом. Живя, как сказочный Кащей, чахнущий над златом, отец Пантелеймон ни на секунду не забывал о кладе, думая о том, как он мог бы пристроить свои деньжищи. Тысяча разных вариантов посещали его вечерами, роились в его мозгу, едва не сведя с ума. Потом, уже году к 1920-му, священник осознал, что упустил время безвозвратно. И жив был теперь одной злорадной мыслью, что является владетелем сокровища, никому не известного и от всех спрятанного. И если обижал кто священника неуважением или презрительно говорил о нем, как о служителе культа, что стало модно и почетно, отец Пантелеймон гордо выпрямлял свою старческую спину и сверкал очами. Никто не знал, что в этот момент проносилось в его голове одна и та же мысль: «Захочу я — всю вашу братию с потрохами куплю и в рабство обращу». А вид его гордый и своенравный наводил всех на мысль о том, как крепок в своей вере Пантелеймон, не сгибают его невзгоды.
Помнили еще люди и пожар, в котором получил он страшные ожоги, спасая иконы и другую утварь, вытаскивая очумевших служек из горящего храма. Помнили его подвиг и гордились батюшкой, не зная о том, что у каждой монеты есть аверс и реверс, а за спиной любого из нас стоит и ангел и бес.
Васька, вошедшая в скромную и чистую избу священника, благоговейно застыла у входа, пока он не пригласил ее сесть на лавку. Простые темные образа повсюду, тканые половички и застиранная скатерть — вот и все богатство отца Пантелеймона, которое он являл миру.
Путаясь и стесняясь своей миссии, боясь быть неправильно понятой, Васька рассказала о том, что на завтра планируется обыск и изъятие церковных ценностей. Отец хмуро слушал ее, не перебивая. В голове его бешено крутилась другая мысль.
— Кто прислал тебя? — спросил он неожиданно грозно и даже схватил ее за плечо сильными костлявыми пальцами, крученными артритом.
— Никто, батюшка, — испуганно сказала Васька. — Председатель просил тебя добровольно все выдать. Я вот подумала, что не выдашь же… И не хочу я, чтоб ты … вы пострадали.
— Иди домой, — махнул рукой на нее отец Пантелеймон, — жди вечером. Понадобишься.
Васька попятилась, едва не задев головой притолоку, выскочила из избы священника и направилась прямиком к себе домой, напуганная, но довольная уж тем, что справилась с поручением.
Цитринитас – третья стадия Великого Делания философского камня.
Это самая главная, сложная и тонкая стадия Делания, без которой невозможно получение Философского Золота. Алхимики передавали её подробности только из уст в уста.
На стадии цитринитаса маг приобретает способность сметь совершать поступки. Он понимает, что жив только благодаря настоящему жёлтому земному золоту (земное золото – жёлтое, тогда как золото философов – красное), подлинному земному богатству, которое всегда было у него независимо от количества монет в сундуке. Это богатство – любимая жена, семья, близкие, жизненная позиция, которой он следовал.
Маг в цитринитасе часто изображается раздумывающим над своим разрубленным телом и держащим в руках свою золотую голову.
Он становится спокойным, потому что понимает: всё, что он делал, он делал правильно. Он уже готов, не раздумывая, бороться за вечные идеалы добра и справедливости, зная, что ничего, кроме пользы, ему это не принесёт. Маг приобретает способность добиваться своих целей человечно, согласуя свои желания и цели с целями и желаниями других людей.
Цитринитас заканчивается, когда всё совершаемое человеком добро по отношению к другим людям становится обыденностью, привычным делом, когда человек перестаёт брать какую бы то ни было плату за совершаемое им добро, а плоды своих успехов безвозмездно, без тени в сердце, без капли сомнения, добровольно отдаёт другим людям.
1. Тизер. Натура. Утро. У дома дяди Толи.
Золотов, алкаш «дядя Толя», Маргарита Заполошная
Дядя Толя, озираясь, выходит из подъезда. В руках у него — уличная метла, перевязанная синей ленточкой. Стараясь быть незаметным, дядя Толя семенит по двору, выходит на улицу. По улице на своей машине едет участковый Золотов. Приметив дядю Толю, усмехается, пожимает плечами, едет дальше. Дядя Толя приближается к магазинчику. У входа стоит женщина между тридцатью и сорока, одетая и накрашенная по «готической» моде, что с её полноватой фигурой и простоватым лицом смотрится карикатурно.
Женщина (Заполошная):
— Ну… Принёс, вижу. Давай сюда.
Дядя Толя протягивает ей метлу. Та пытается её схватить, но дядя Толя отдергивает руку с метлой.
Дядя Толя:
— Деньги вперёд, как говорится…
Заполошная:
— Держи, синька…
Отсчитывает две сотни, дает Толе, получая взамен метлу.
Дядя Толя:
— Прибавить бы … Новенькая, непользованная, товарный вид к тому же.
Показывает на бантик.
Заполошная:
— Бабу свою разводить будешь, урод!
Скалится, показывая крупные, острые вампирские клыки. Дядя Толя от страха икает, отпрыгивает на два шага.
Заполошная (ухмыляясь):
— То-то…
Гордо удаляется с метлой под мышкой.
Дядя Толя (крестится ей вслед):
— Свят-свят-свят…
Теребя деньги, шмыгает в магазин.
Заставка. Начальные титры
2. Интерьер. Райотдел милиции. Кабинет Достоевского
Достоевский.
Мы застаем майора за двумя телефонными разговорами одновременно, причем ни один явно не доставляет ему радости. Перед ним — раскрытый блокнот.
Достоевский (в стационарный телефон):
— Так, Золотов, повиси минутку. (Зажимает микрофон ладонью, в мобильный) Да… Да… Понял… Сделаем… Ещё и это? Ну хорошо… На триста, больше не могу, больше просто нет…
Камера заглядывает Достоевскому через плечо. Видна запись в блокноте:
«17-30 — род. собрание.
Зайти в химчистку.
Картошка, яйца, сметана, хлеб.
Подарок теще — 300 р.»
И ниже, под чертой: «Чурилова А.С.»
Достоевский:
— Кто сквалыга? Я сквалыга? Извини, дорогая, но…
Достоевский отнимает руку от микрофона, хватает ручку, перечеркивает цифру «300», рядом выводит «100». Достоевский вздыхает, нервно стучит карандашом по блокноту. Из трубки мобильного слышится раздраженный женский голос:
Женский голос:
— …ненавидишь мою мамочку, так и скажи! И всегда ненавидел! А она столько для нас сделала! В конце концов, ты живешь на её жилплощади…
Достоевский со стоном отключает мобильный. Встаёт, наливает из графина желтоватую воду в стакан, делает глоток, морщится, выливает стакан в пыльный фикус на подоконнике.
Достоевский:
— Жилплощадь, жилплощадь! Зато я содержу и тебя, и оболтуса, и твою драгоценную мамочку, и…
Мобильный телефон разражается резким, визгливым звонком.
Достоевский хватает трубку стационарного телефона:
Достоевский:
— Ну ладно, пятьсот, но ни копейкой больше… Что? Ах, это ты, Золотов… Да, сигнал поступил, причем сверху. Недорабатываешь ты, Золотов, по заявлениям граждан, понял-нет?.. Да-да, именно, гражданка Чурилова Александра Степановна, проживающая Четвёртый Первомайский тупик… Ну и что, что с девятьсот тридцатого года? Зато, может, Ленина живого видела… Не умничай, Золотов, Дзержинского вполне могла, понял-нет. Короче, бегом, понял-нет. Примешь меры, доложишь…
Кидает трубку на рычаг, утирает лоб, залпом осушает стакан.
Достоевский:
— Заколебали, блин… (Снова визжит мобильный, Достоевский в сердцах отключает аппарат). Подождёшь!.. (Вздыхает, крутит карандашом у виска). И дома дурдом, и на службе… бабульки с приветом… и со связями…
Рядом с фамилией Чуриловой майор весьма условно рисует череп и кости. Звонит стационарный телефон.
Достоевский (хватает трубку):
— Я что, непонятно сказал: самостоятельно отработать эту маразматичку, мать твою!.. Ах, прости, дорогая, думал это по службе, а это ты… по служебному… Нет-нет, я вовсе не имел в виду твою маму…
3. Интерьер. РЭУ. Кабинет Золотова.
Золотов. Дворник Салман.
Золотов встает из-за стола, набрасывает на себя китель, висевший на спинке стула. Берёт со стола бумажку, проглядывает, кладёт в карман. Вздыхает.
Золотов:
— Ох, и умеешь ты достать, Достоевский…
Подходит к двери, резко останавливается, идёт к окну, закрывает форточку. Обводит помещение внимательным взглядом.
Золотов (в пространство):
— Брысь! А ну-ка брысь!
Прислушивается. Берет в руки брызгалку для цветов, начинает расхаживать по комнате, брызгая в труднодоступные места. Откуда-то из-под шкафа с шипением вылетает здоровенный черный кот и молнией устремляется в закрытую дверь. Золотов посылает ему вслед усиленную струю.
Золотов (в коридор):
— Только ещё сунься сюда, бандит усатый!
Поднимает голову — и видит укоризненный взгляд дворника Салмана.
Тот стряхивает с куртки капельки воды, другой рукой прикрывая усы.
Салман:
— Зачем так говоришь, да? Какой бандит? Нест бандит, ман дворник. Паспорт-маспорт имей, регистрация-шмагистрация имей…
Золотов:
— Извини, уважаемый, это я тут кота гоняю. Повадился, понимаешь, подлец!
Салман:
— Я, мумкин, потом зайду, да?..
Золотов:
— А что у тебя стряслось?
Салман:
— Метля у меня тряслось, начальник.
Золотов:
— Что-что?!
Салман (волнуясь):
— Ман гуфтам, метля конкретно! Утром кладовка пришел — замок нест, метля нест!
Золотов:
— Не понял… А, погоди, метлу у тебя украли?
Салман:
— Украли, да, правильно сказал, начальник! Много метля украли! (Загибает пальцы): Як, ду, сеи, чор… Двенадцать метля украли, да! Совсем хороший метля! Теперь Салман новый на свои кровные деньга покупай?!
Золотов:
— Так… Ты вот что… Ты пока садись, заявление напиши по всей форме, а я вернусь — и займусь твоей кражей. Плотно займусь, обещаю. Найдем злодеев обязательно!
Салман (сокрушенно):
— Э-э, напиши… Ты когда школа учился — я хлопкА собирал…
Золотов:
— Понял. Пошли.
За час до обеденного перерыва вернулся Василий – на этот раз поставил флайер на стоянку во внутреннем дворике – и занёс в кабинет почти стокилограммовый мешок копчёной рыбы. Лида сразу разложила рыбу по холодильнику и по пакетам – и один пакет подала Нине:
— Это Вам домой… или… Платону.
— Спасибо… Лидочка, теперь ты будешь лаборанткой вместо Лизы… а убирать будет Маша. Приготовь ей место для сна и… потом пойдём в хранилище.
Райво привёл Машу перед самым обедом – среднего роста негритянка лет сорока на вид, «четвёрка», чисто машина – и хотел настроить Лиду сразу, но… Нина подала ему пакет с рыбой, и потому и ему пришлось на обед лететь домой.
Платон обрадовался и пообещал приготовить к ужину рыбный салат с картофелем и кукурузой.
Как только собралась лететь на работу, позвонил Велимысл:
— Благодарю за помощников! Даже не ожидал такого… а они явились, сказали, что ты отправила… ну, парень Mary, понятно, камердинер – его специализация, а вот девочка Irien… зачем она мне?
— Чтобы поженить их со временем! – рассмеялась Нина. – Они пара, и я не хотела их разлучать. И сейчас не хочу. Они вместе проводили чайные церемонии… то есть, мероприятия в просветотделе для туристов. Агат разбирается в сортах чая, а Клара отлично танцует и рисует. Она сестра Ворона, то есть… из одной партии. И у неё есть крылья… и все платья ей Лиза шила с учётом этих её крыльев, чтобы можно было или прятать их, или расправлять. Агат и Клара вместе проводили и занятия ещё и по японской каллиграфии. А у тебя вполне могут помогать в доме и на огороде… ну, или травы лекарственные заготавливать. Вреда от них точно не будет.
— Ну тогда ладно… присмотрю и за ними. Со временем, может быть, и обвенчаю… но не сейчас… ещё пары есть?
— Как тебе сказать? Я знаю пока только три пары… кроме Клары и Агата, ещё Триша и Лиза. И Стефан с Агнией… более мне никто не признался. Может, опасаются, что возражать стану. Но если у них по любви и это взаимно, пусть уж будут вместе.
— Понял. Поговорю с ними об этом… они взрослеют, пора говорить с ними и о любви. Благодарю ещё раз… и мы все вместе ждём тебя в гости.
***
После обеда Нина обучала обоих мэрек – сменила имя Маше на Хлою (и так все мэрьки – Маши, должна же эта хоть как-то выделяться) и показала хранилище, где она будет делать уборку. При этом не забывала показывать Лиде, что где находится и что ей уже можно делать, а что – пока ещё рано.
Хлоя признаков разумности не проявляла, убирала быстро и чисто, но временами замирала на миг – и Нина не могла понять, технические это сбои или попытки киборга думать. Мелькнула мысль сдать её на проверку – но сразу вспомнила, как чуть не потеряла Лиду, решив проверить её исправность, но вовремя вернула – и оставила Хлою как есть. Может, и стоит её проверить… но явно не сейчас.
Вечером, принимая отчёты с островов, видела счастливые лица своих ребят – и радовалась вместе с ними.
После разговора с Лизой и Кларой позвонила Змею, добавила в звонок Степана и Велимысла — и рассказала им то, что узнала от Бориса и о вероятном появлении комиссии для экспертизы выбранного Ниной острова.
Степан не выглядел удивлённым:
— О лицензии уже знаю. Змей с Лазарем на связи… да и Ратмир сообщил сразу. А о покупке острова… вопрос очень интересный. Кто ж его тебе продаст-то? А вот аренда возможна… да и зачем аренда? Есть разрешение, значит, можно строить… в любом месте.
— Я на острове хочу, поближе к своим ребятам. Такой дом, чтобы и Змею с Мирой и детьми места хватило, и чтобы у меня комнаты были, и чтобы… и модули рядом, и…
— Ещё скажи: «Конюшню, коровник, овчарню и курятник…» — рассмеялась появившаяся рядом со Степаном Снежана. — Слишком много мечтать вредно. Столько скота тебе не прокормить.
— Почему? – волхв выглядел довольным, а за его спиной были видны оба киборга. – Пусть будет конюшня, и пусть будет курятник. И остров ты выбрала самый такой… не самый крупный, но малолесистый… и с озерком в середине… как раз между Жемчужным и Телячьим островами, всего-то две дамбы построить и пять островов соединятся в кольцо… я бы тоже этот островок выбрал для себя… осматривал его уже. Степан, сколько он точно размеров?
— Двести пятьдесят семь на четыреста двенадцать метров. Почти неровный овал… скальный грунт, камни, родники, песчаный пляж на внутреннем берегу… и почти все деревья вырубать надо будет… для этого экспертиза? Ладно, будет комиссия, покажем остров. Завтра схожу к директору сам. Позвоню. Пока, – и отключился.
После него отключился волхв, Нина добавила в звонок Фрола и рассказала DEX’ам о том, что узнала от Лёни:
— …я это к тому, что Фрида – Mary-5, и за ней тоже могут явиться дексисты… тот же Лёня, если ему будет приказано изъять её для изучения. Кстати, где она?
— В деревне, заказ берёт на шкаф-перегородку… зачастила она туда… вроде как Динару проверяет.
— Пусть не ездит более по деревням, а будет в модуле… или спрятать её? Тогда Борис может закрыть всю… коллекцию. Имеет право, к сожалению… и тогда может встать вопрос – или я отдаю Фриду… или он забирает всех. Теоретически… это очень возможно. Подумайте вы ещё над этим… может, ей действительно мужа найти из местных крестьян и отправить жить в деревню? Вдовца средних лет… она-то сама лет на пятьдесят выглядит, и вполне может вести хозяйство одинокого пожилого человека… например. Права управления будут у него… третий уровень вполне достаточно… или убрать вообще хозяев из её головы?.. Но муж… или любой местный крестьянин… сможет защитить её, и коллекция будет не под ударом… но думайте скорее, время дорого.
Парни пообещали перезвонить, как только примут решение – и только после этого Нина отключилась.
***
Вечером следующего дня Лёня, как и было обещано, привёз документы на остров – акт на покупку острова, заключение экспертной комиссии по острову, разрешение на изменение экосистемы, разрешение на строительство дома… — пакет бумаг толщиной в пару сантиметров плюс инфокристалл с этими же документами. Его радостное выражение лица никак не сочеталось с мрачно-чёрной формой сотрудника «DEX-company» — он был почти счастлив:
— …получил колокола, десять штук, самый большой сто двадцать восемь килограмм! А самый маленький – восемь! Представляете? Как же это здорово! Собственные колокола… но стойка нужна, на которую их подвесить можно будет…
— Стоп! Ты о другом чём-нибудь говорить можешь? Я помню своё обещание, там в архипелаге восемнадцать островов, и самый большой полтора на три с половиной километра… на нём и стоит модуль. А самый маленький двадцать два на пять метров… и он самый северный. Ты на любом из них можешь поставить звонницу и репетировать… правда, жилой остров только один… нет… уже два, ещё на двоих пастбища… и пятый мне продан… фактически. Но я не уверена, что в этом году я что-то смогу начать строить… подожди до субботы, слетаем сначала. Скинь мне чертёж с размерами, я отправлю Фролу… и к субботе стойку сделают. Но… где ты будешь звонницу хранить? Собранной и на острове или не собранной и в багажнике?
Лёня растерянно переводил взгляд то на Нину, то на стоящего чуть сзади Оскара:
— Я как-то… не думал об этом. Если её… звонницу, то есть… на постоянно оставить там, а мне прилетать звонить, она же замёрзнет! Нужно помещение какое-то… и там… Вы правы, надо сначала посмотреть… А если я модуль поставлю на острове и в нём звонницу хранить буду и звонить в нём же?
— У тебя есть собственный модуль? Лёня, давай подождём до субботы. Прилетай к девяти сюда, там посмотрим, что и как лучше сделать. Подумай, какую именно стойку ты хочешь и… сделай рисунок или чертёж, чтобы киборги смогли по нему работать… до субботы три дня, сделать возможно. И… вот ещё… если после «исследования» в лаборатории изъятые мэрьки останутся живы…
— Я понял. Привезу их Вам… Так до субботы? Я буду в девять. Спасибо! – и исчез.
***
Пока Нина звонила Степану, Велимыслу и Фролу с сообщением о купленном острове и проведённых экспертизах, пока Степан добавил в разговор Доброхота и старика Богодана («Поможем… отчего же не помочь? Завтра же обзвоним все деревни, все прилетят на помочи*… Давай в субботу часам к восьми утра… сможешь? А за эти дни сами остров осмотрим, пометим, какие деревья нужно вырубить, а какие возможно оставить. И будет ладно…» — так сказал Богодан Тихомирович, медленно и важно), Платон связался по сети с Василием, получил заказанные им продукты и в гостиной с удивительной скоростью сервировал стол на двоих – салаты, фрукты, торт, кофе… и свечи. Заказать вино Платон не осмелился – не настолько он успел узнать хозяйку, чтобы предлагать спиртное… неизвестно, как она отреагирует.
Попытка сделать вечер чисто романтическим была предельно рискованной – после того, что она ему наговорила, он бы сам ни за что не осмелился что-то предлагать ей первым… если бы не Василий, приславший видео отправки киборгов на острова. Лиза выглядела счастливой, ожидая встречи с любимым, а Агат и Клара были немного напуганы, но возражать и противиться не пытались. А Василий прислал ещё и несколько видео с праздника Масленицы… и Платон решился.
В конце концов – сам же сказал хозяйке: «Я помогу…» — и она согласилась! Но при этом ничего не стала делать! Ни с причёской, ни с косметикой, и с одеждой!
А как помочь человеку, который совершенно ничего не делает, чтобы изменить себя и свою жизнь хоть как-то?! То есть… делает, но не для себя! Покупает киборгов, лечит-кормит-одевает… и отправляет на острова!
А ей бы стрижку красивую, краску для волос подобрать покачественнее, одежду новую прикупить, заменить всю… просто всю косметику, включая шампуни – она и чувствовала бы себя намного увереннее и сильнее… сила женщины не физическая – а психологическая, и очень важно, чтобы она ощущала себя красивой!
У неё столько Irien’ов – и почему ни один из них до сих пор не сказал ей об этом? Боятся или не хотят связываться? Ни один из них не жил в доме более суток… и ни один не хотел остаться… значит, они все так её боятся? Или… что очень может быть… она ни с кем из них так не говорила о своей жизни?
Значит, пришла пора действовать… пока она радостна и довольна событиями дня… дексисту даже не сказала о том, какой киборг живёт теперь в её доме!
Значит – пора!.. пора сервировать стол на двоих, пора ставить торт и зажигать свечи…
Знать бы ещё заранее, чем и где этот вечер закончится… но это потом будет. А сейчас… Платон метнулся в данную ему комнату и переоделся в новую рубашку (голубую в белую тонкую полоску), причесался и вышел в гостиную, сияя счастливой улыбкой.
Глядя на Irien’а – такого красивого и радостного – Нина внезапно ощутила себя серой мышью… и стало так тоскливо, что впору выть: давно некрашенные волосы выцвели, бесформенная серо-коричневая кофта так и просится на помойку, длинная юбка куплена вообще лет десять назад… а он такой нарядный и такой красивый!
Вот почему он хотел сбежать! – с такой мымрой и киборг жить не захочет! Но… он же остался! Он не захотел уходить из её дома!
Она растерянно переводила взгляд с киборга на стол и обратно, не понимая, чего именно он хочет и что она должна, по его мнению, делать… — то ли похвалить его, то ли наказать.
Платон наблюдал за хозяйкой, за сменой её настроения и за её эмоциями – и отлично понимал, что движется буквально по лезвию ножа, ведь она в любой момент может приказать первое, что придёт в голову. И потому заговорил первым, интуитивно поняв, в чём дело:
— В этом сезоне в моде стрижки… давай, попробуем каре… и только каре… и цвет новый нужен. «Тёплый каштан» подойдёт… краску мы купим… то есть… если ты не против… то завтра. Или сегодня можно заказать доставку. А юбка с кофтой… и… я могу подобрать для тебя новый костюм… если ты возьмёшь меня с собой… в магазин…
Онемевшая от такой наглости киборга, который ко всему стал говорить ей «ты», Нина просто не мешала Платону заказать краску, и затем подстричь и покрасить себя – наглость его была просто запредельной!
Но… ведь здорово же получилось! И очень красиво… и даже эффектно. И вместо ругани сказала: «Спасибо!» — и села за стол.
Ужин в половине одиннадцатого вечера в компании Irien’а… да ещё с тортом и при свечах! – вот даже в голову бы такое не пришло самой… и что ему взбрело? Подстриг и покрасил… это что-то с чем-то… просто нет слов! Любого бы другого Irien’а тут же бы выставила из дома и за меньшее! Неужели он не понимает этого?
Или – понимает, и осознанно идёт на такой риск, предлагая ей изменить причёску и одежду? В таком случае – он не просто разумен, но и умён… и смел… и это надо ценить.
Вечер прошёл изумительно хорошо, Платон был вежлив и очень осторожен, торт был именно таким, как она любит – шоколадный и с вишней… говорили о глиняных игрушках и выставках – Нина рассказывала, а киборг поддакивал… и оба боялись, что же будет в конце.
Она опасалась, что он будет назойлив и начнёт приставать – он опасался того же с её стороны.
Но не было ничего – к обоюдной радости.
Нина поблагодарила Платона, попросила убрать со стола и разрешила идти отдыхать:
— …со мной ты спать не будешь, и не надейся. В магазин завтра свожу, купим, что надо… ещё раз спасибо за вечер… и до завтра. Спать мы будем раздельно.
Утром Нина позвонила Васе, что придёт пешком и с Платоном. По пути зашла в несколько магазинов и купила всё, что он выбрал – недорого и стильно. После знакомства с Лидой и Петей Вася отвёз Платона с покупками домой.
Платон был счастлив – наконец-то контакт с хозяйкой налажен.
*ПОМОЧИ — (толока), совместный неоплачиваемый труд крестьян, имевший добровольный характер, зачастую принимавший форму настоящего ритуального праздника. В помочах отражалось традиционное чувство взаимопомощи русских крестьян на основе взаимности.
https://dic.academic.ru/dic.nsf/enc2p/320122
Хорошо, а что я узнал? Я её видел с расстояния 20330 метров. Блестящий как зеркало орбитального телескопа эллипсоид вращения длиной двести девяносто шесть метров. Никаких деталей на поверхности. Абсолютно!
Моя лошадка тоже гладкая и блестящая, когда в звезду ныряет. Но не до такой степени. На ней хоть контуры люков выделяются. А когда «Незнакомка» подошла — у меня все антенны и сенсоры наружу торчали. Я же в пространстве иду. Корабль обязан иметь глаза и уши.
Заснул не сразу, сказалось перевозбуждение. Долго ворочался, по сотому разу перебирал варианты. Может, она тоже пыталась со мной связаться? Только по неизвестному мне каналу. Телепатическому, например, или ещё какому. Какового у нас нет… Наконец заснул. Приснилась мама. Она ласково растрепала мне волосы и сказала: «Дурень ты мой!» Проснулся с чувством, что упустил нечто очень важное.
Прошли «экватор». То есть, точку, в которой разгон сменяется торможением. «Незнакомка» выполнила разворот очень красиво. Только что шла экономичным ходом, вдруг погасила главный ходовой, буквально за десять секунд развернулась на сто восемьдесят — и вновь включила главный ходовой.
При этом никаких факелов от маневровых двигателей. То ли она на гироскопах развернулась, то ли мы чего-то ещё не знаем в высокой физике. Скорее, второе.
Но меня поразила скорость разворота. Ведь это корабль триста метров длиной! И черт знает какой массы.
Мы с такой скоростью разворачивать корабль не можем. Но, при погружении в звезду, иногда требуется сменить ускорение на торможение, например. На этот случай на наших кораблях стоят два ходовых движка: Основной на корме и тормозной (он же резервный ходовой) — на носу.
Основной может дать ускорение в двадцать «g», резервный — только пять.
Как мог, повторил маневр «Незнакомки» и занялся навигацией. Теперь я знаю, куда она идёт. То есть, точку старта. А значит, знаю пятую звезду.
Пора заняться неотложными делами. Кто бы мне посочувствовал…
Посылаю «Незнакомке» воздушный поцелуй и увеличиваю перегрузку до четырёх с половиной «g». «Мячики» лучше сбрасывать на удалении порядка шести а.е. от звезды, а точка старта, куда мы шли — меньше, чем в двух.
Теперь тормозить надо так, что кровь из носа! Мне предстоят очень непростые сутки.
На всякий случай завожу медицину на навигацию. То есть, если отрублюсь, автопилот моментально сбросит ускорение до половины «g», а «Главный фармацевт» вколет в мою тушку что-то возбуждающе-пробуждающее.
Делать больше нечего, поэтому погружаюсь в черную меланхолию. Очень жалко себя, бедного, хочется поплакать кому-то в жилетку…
Четыре с половиной «g» — своеобразная перегрузка. Уже не, ещё не… Уже нельзя ходить, ещё не вызывает особо отрицательных эмоций и ощущения, будто тебя копной сена придавило. Во всяком случае, в позе «лежа на спине».
В первые десять минут не вызывает. Можно свободно говорить, можно работать руками. Правда, есть ощущение, что в руках гантели, и точные движения становятся не совсем точными. Дыхание слегка затруднено. Как у пловца, когда он на глубине полметра через трубку дышит. Первые полчаса нормально, потом хочется вынырнуть.
Я не мазохист, поэтому дышу через маску смесью, обогащенной кислородом. Меньше вдохов-выдохов. Можно было бы надеть шлем и подавать смесь под избыточным давлением. Дышать было бы легче, но со шлемом свои заморочки.
Это, так сказать, сверху. А спине кажется, что на вас легли ещё два человека. Тоже нестрашно… первые десять минут. Потом спина приобретает удивительную чувствительность и сообщает вам о каждой складочке на одежде, каждой морщинке и каждом шве. Неприятно, правда?
Ничего, можно потерпеть часик — и всё пройдёт. В смысле, можно отлежать спину, если не двигаться. А ворочаться с боку на бок при четырёх «же» ой как непросто и неприятно. Организм очень быстро находит недостатки в любой позе. Вдобавок позвоночник сообщает, что форма ложа, на котором вы лежите, не соответствует его изгибам, и он недоволен. Хорошо бы обеспечить более плотное прилегание. Плечи и коленные суставы после некоторого раздумья с ним соглашаются.
Вот я лежу, наслаждаюсь первыми минутами и с тоской размышляю о том, что скоро они пройдут. Музыку слушать невозможно. Для четырёх «g» нужна какая-то своя музыка. Вроде хард метал, только не хард, а острая как перец. Кого бы из композиторов подержать под перегрузкой, чтоб проникся и написал? Надо будет у Зинулёнка спросить.
Перегрузки, тяготение… Физики утверждают, там, где нет гравитации, нет пространства. А энергия гравитационного поля отрицательная. И равна всей остальной энергии, которая положительная и равняется эм цэ квадрат. Плюс на минус равняется нулю. Другие физики говорят, что снаружи наша вселенная выглядит как огромная черная дыра. Только ось времени внутри перпендикулярна оси времени снаружи. Как и у любой черной дыры…
Я этого не понимаю. Нет, формулу нарисовать могу. Сосчитать что-то по формуле могу, цифирьки в неё подставлю и ответ получу. Но печёнкой не понимаю.
А в производной ноль и физики ничего не понимают. Известно одно — как ей пользоваться.
Если провести прямую, пронзающую центр звезды и измерять напряженность гравитационного поля на этой прямой, то получим такую картину: Пока мы приближаемся к звезде, она возрастает. Производная положительная. Но вот мы достигли поверхности звезды и погружаемся в неё. Гравитация уменьшается — вплоть до невесомости в центре звезды. А раз гравитация уменьшается, то производная отрицательная. Была положительная, стала отрицательная. Что из этого следует?
Недалеко от поверхности лежит точка, где производная равна нулю! Была бы звезда твёрдым телом с постоянной плотностью, эта точка лежала бы точно на поверхности, а так — нырять в звезду надо. Неглубоко, к счастью.
Вторая точка с нулевой производной лежит точно в центре, а третья — с противоположной стороны звезды. Если при приближении к первой точке включить активаторы джамп-режима, можно усвистать куда-то очень далеко по направлению на вторую точку, то есть, на центр звезды. Расстояние зависит от скорости. Если включить активаторы с опозданием, когда точка уже пройдена, усвистишь в обратную сторону. С направлением в этом случае хуже — с точностью до полусферы. Иными словами, куда бог пошлет…
Какой-то американский физик считает, что активаторы создают ещё одну точку с нулевой производной. Четвёртую! Но природа такой наглости не терпит — и вышвыривает её куда подальше. Вместе с кораблем и окружающей корабль солнечной плазмой. Очень уж странные они — эти точки с нулевой производной.
Американец ещё говорит, что если мы поймем, как работают активаторы, то получим генераторы гравитации/антигравитации. И наступит расцвет космонавтики и благорастворение небесов. Я в это не верю. Почему?
Да потому что пришельцы летают с весьма скромными перегрузками. Совсем как мы. Такие перегрузки можно вынести без гравикомпенсаторов. Были бы у них гравикомпенсаторы, они летали бы с ускорениями в десятки «же».
Если вдуматься, дикая картина с нашей техникой. Делаем активаторы на конвейере, а как работают — не знаем. Талантливо спионерили…
Открываю глаза. Играет бодрая музыка, сила тяжести — как на Луне. Икебана. Смотрю на часы — маневр завершен. Я что, проспал восемнадцать часов? Проспать столько времени при четырёх с половиной «же» нереально.
Значит, я отрубился. Но если б я потерял сознание, мной должен был бы заняться «главный фармацевт».
Отстегиваю медицинские манжеты и датчики, слезаю с ложа пыток и смотрю на контрольный экран фармацевта.
Фармацевт ведет перезагрузку операционной системы. С интересом наблюдаю за процессом. Вот он протестировал компьютер, взялся за контроль периферии. Справился и с этим, и приступил к тестированию файловой системы. На чем и обломался…
«Ошибка файловой системы слишком серьёзна и не может быть исправлена в автоматическом режиме. Требуется вмешательство оператора» — вывел на экран фармацевт. Подождал минут пять, и не дождавшись моего вмешательства, вновь пошел на перезагрузку…
— Эх ты, дурилка картонная, — сказал я ему. — Кто кого лечить должен? Ты меня, или я тебя?
Разбираться, что у него там случилось с файловой системой, не стал. Просто выдернул блок памяти, пусть с ним специалисты на Земле разбираются. Вставил пустой и загрузил дамп, снятый в день старта. Фармацевт ожил, а я глубоко задумался. Понадеялся на технику — и чуть копыта не откинул.
Очень просто мог и не очнуться. Лет через десять наши добрались бы до этой звезды, обнаружили бы корабль, мой усохший труп — и фармацевта, всё ещё висящего в глухом цикле перезагрузки… Какая позорная была бы смерть — умер от того, что вовремя не получил укол в попку. Я даже слезу пустил, скупую, мужскую.
Но лирика лирикой, а надо гнать программу. «Незнакомка» ждать не будет. Или будет? Вот она — висит в точке старта, но нырять в звезду не торопится. Похоже, ей интересно, зачем я завис в шести астрономических единицах от звезды.
А мне нужно сбросить «мячики». Круговая орбитальная скорость на таком расстоянии от звезды — около пятнадцати километров в секунду. Чтоб разогнаться до этой скорости с нуля на одном «же» надо двадцать пять минут. Но мне нужно пустить «мячики» в разные стороны, чтоб они образовали сферу контроля вокруг звезды. В общем, описать виток спирали, сбрасывая их по дороге. С учетом времени на расконсервацию «мячиков» и тестирование их перед сбросом, весь маневр занимает четыре часа.
Как и в прошлый раз, сбросил половину оставшихся на борту «мячиков».
«Незнакомка» дождалась окончания моего маневра, и как только я лег на курс в точку ожидания, начала разгон. Я тут же перешел в инерционный полёт, чтоб точнее засечь все её маневры.
Бах!!!
Экран чернеет, шкалы желтеют, зеленеют, сереют и гаснут. Мне становится страшно. Я ушел в джамп на первом импульсе активатора. А если пропустил производную «ноль» и ушел в зоне отражения? Болтаюсь сейчас в космосе в сорока с чем-то световых годах от Земли. Даже если SOS дам, он на Землю после моей смерти придет!
Навигационный комплекс, выждав положенное время, начинает обсервацию. До звезды семь с чем-то а.е.
Даже сил нет выругаться. Идеальный джамп. Попал именно туда, куда хотел. Если б ушел в джамп на третьем импульсе, бил бы в ладоши и скакал по кабине как горный стрекозел. Но на первом — это опасно. Слишком опасно.
Да и с какой радости мне скакать. Я у пятой звезды. Если не засеку «Незнакомку» и пойду назад, до Солнца не хватит двух-трех джампов. Застряну с пустыми баками у третьей звезды года на три. Если очень-очень повезет, дотяну до второй звезды, и там застряну. Надеюсь, там — не более, чем на год. Потом за «Ушаковым» пошлют танкер. Бадяга ещё года три года. А «Паганель» отдадут Гаркулову…
А если засеку…