Если бы сестру короля спросили, в чем спасение этих несчастных, она бы указала им путь в монастырь, в супруги к Господу, пребывать в целомудрии и не умножать страдания.
Но эти женщины, вернее, эти существа, слишком слабы. Они безвольны и неразумны. Их запугали священники, их обманули собственные матери. Они невежественны и покорны. Даже находят извращённое удовольствие в собственных муках и муках детей. В их глазах горит огонь фанатичной веры. Они мученицы, они приносят жертву Господу, подобно Аврааму укладывая своих детей на алтарь.
Клотильда презрительно поморщилась. Она не испытывала к ним сострадания. Ни к женщинам, ни к детям. Корень страданий находится в них самих, в этих людях, в их лени, пьянстве, зависти и корысти. Это их греховная суть, их отравленная плоть, которую из милосердия следовало бы вернуть в ту изначальную глину, что её породила.
Игра давалась ей нелегко, но жертва была не напрасна. Он появился, когда суповой котёл почти опустел. Секретарь епископа вошёл в трапезную, ведя под руку какого-то старика, по-видимому — слепого.
В прорезях под красными, без ресниц, веками Клотильда с отвращением заметила растёкшиеся бельма. Старик был сух, как погибший в паутине сверчок, одет в лохмотья и очень грязен. Вероятно, это был нищий, проводивший свои последние дни на паперти одной из церквей.
Герцогиня содрогнулась от подкатившей тошноты, но волна отхлынула. И она уже не видела старика. Потому что с ней произошло то же самое, что несколькими днями ранее произошло в библиотеке. Зрительная метаморфоза. Она перестала различать цвета и предметы. Всё слилось в единый серо-бурый подбой с единым поверхностным рисунком.
Этот юноша вновь оказался единственно видимым и существующим. Ей казалось, что даже если она закроет глаза, то он всё равно останется, как яркое пятно по ту сторону век, как отпечаток огня во тьме. Как будто в нём и жил этот огонь, тот самый, что был украден у богов и брошен искрой в замерзающую душу смертных.
Всех прочих она теперь видела, как обезличенные, мутные пятна, как следы угасших костров, а он в этом мареве оставался слепящим, живым.
На этот раз она справилась с собой быстрее, ибо знала, что увидит. Огляделась и заметила, что подобный зрительный эффект он производит не на неё одну. К нему обращались взгляды воспалённых, потухших, слезящихся, выцветших глаз, и что-то в этих глазах менялось. Лица, прежде застывшие, каменные, оживали. Вспыхивал румянец, мелькала улыбка.
Они все будто цеплялись за него, тянули тощие руки, чтобы ухватить толику живого огня, вымаливали эту силу, выплакивали. А он готов был делиться.
Отвечал кому-то улыбкой, кому-то ласковым мимолетным приветствием, кому-то шептал несколько слов. Многим он был знаком. Казалось, что ждали именно его, олицетворение молодости, средоточие силы. Но он был один. Факел, брошенный в непроглядную бездну. Какое-то время пламя ещё будет сиять, разгонять тени, но очень скоро оно погаснет, раздавленное громадой ночи.
Это пламя следует беречь. Оно предназначено для единственного владельца. На многих его не хватит.
Клотильда поймала себя на мысли, что в этой толпе ждет своей очереди. Когда же он взглянет на неё? Когда оставит созерцание язв и уродств, чтобы заметить красоту?
Он заметил. Узнал. Под ресницами та же почтительная вежливость и, как ей почудилось, удивление. Знатная дама снизошла до сирых и убогих. Спустилась в ад, не страшась заляпать подол и нацеплять вшей.
Но он тут же отвёл глаза. Его больше занимал старик, которого он привёл к столу и который по-прежнему волочился за ним. Взял из дрожащей руки старика оловянную миску. На один, краткий миг она предположила, что ему вовсе нет надобности приближаться к огромной супнице, из которой почтенная матрона, супруга парижского эшевена, разливала луковую похлёбку.
Суп возникнет в миске как по волшебству, вернее, по его небрежному пожеланию, ибо мир вещей, породивший такое совершенное, гармоничное дитя, не может не быть у него в верных союзниках и рад будет исполнить такой ничтожный каприз.
Но он воздержался от чудес. Миска была наполнена из супницы, и старик, сопровождаемый юным поводырём, примостился за ближайшим столом.
Удостоверившись, что его подопечный будет сыт и дополнит трапезу куском тёмного хлеба, Геро покинул сводчатый зал. Но обратном пути он вновь раскидал искорки ободрения и надежды, оставил за собой сияющий быстро гаснущий след. На неё, герцогиню, он не оглянулся.
А некоторое время спустя она узнала, что он женат. Эту новость ей принесла Анастази де Санталь, её придворная дама, которой она поручила разузнать как можно больше о секретаре епископа. Анастази приняла это поручение со странным выражением лица — не то недоумения, не то досады. И даже позволила себе задать вопрос, зачем её высочеству понадобились сведения о каком-то студенте из округа Сен-Жак.
Её недоумение герцогиня списала именно на недостаток происхождения предмета. Негоже знатным дамам, дамам из королевского дома, падать так низко и проявлять интерес к недостойным, даже если их влечёт в пропасть обычное любопытство.
Но герцогиня не сочла нужным ответить. Только высокомерно приподняла бровь. Придворным дамам тем более негоже вникать в замыслы их господ. Анастази с поклоном вышла.
Вернулась она нескоро.
Клотильда дивилась её нерасторопности. Обычно её статс-даме хватало суток, а то и нескольких часов, чтобы навести справки и раскопать скелеты. Что может быть тайного в жизни бедного студента, живущего на скудное жалованье?
Его жизнь — серый замкнутый круг из письменных трудов и забот о хлебе насущном. У него нет тайных убежищ, нет и тайных врагов. Он открыт и прозрачен.
Но Анастази не спешила. Неужели открыла порок? Вышла на след тёмного пристрастия? Или обнаружила неизвестную, знатных кровей, родню? Или у юного письмоводителя уже есть наставница?
Всё оказалось и сложней, и проще. Он был женат. Место подле него действительно занято, но не богатой покровительницей и тайной возлюбленной, а законной супругой.
— Кто она? – как можно небрежней осведомилась герцогиня. Отчего-то ей это стоило немалых усилий. Она чувствовала недовольство и раздражение.
— Дочь ювелира с улицы Сен-Дени, некая Мадлен Аджани.
— Ах, даже так. Дочь ювелира, богатая наследница, кругленькая сумма приданого. Этого следовало ожидать. Этот малый слишком хорош собой, чтобы дёшево себя продавать. Девушка, вероятно, страшна как смертный грех.
— Не совсем так. Она не богатая наследница. Её родители действительно довольно состоятельные люди, но дочери они не дали ни гроша. Они отреклись от неё и лишили наследства.
— За что же такая немилость?
Герцогиня была искренне удивлена.
— Брак показался им недостаточно удачным. Зять беден, сирота.
Удивление герцогини возрастало.
— У этих людей, что же, глаз нет?
— Скорее, сердец. Они отказались от дочери, когда узнали, что она беременна.
— От него?
— Разумеется. Он сразу выразил желание жениться на ней, искупить грех, но её родители отказали. Но девушка уже была осквернена, и от неё избавились, как от подпорченного товара.
Герцогиня вздохнула.
— Ничего удивительного. Для родителей дети всегда были только средством заключить выгодную сделку, самый ходкий товар. А что до счастья самих детей, до этого никому нет дела. Детей рождают на свет, чтобы подороже продать, или воплотить собственные несбывшиеся мечты. Если же дети рождаются не вовремя или не желают платить по счетам, от них попросту избавляются. Что же дальше?
— Их обвенчал отец Мартин, и с тех пор они живут в его доме. Молодой муж исполняет обязанности секретаря, посещает лекции в Сорбонне и в коллеже Наварры, пишет за вознаграждение прошения для торговцев и рефераты на латыни для богатых недорослей. Часто, целые ночи, проводит в больнице Святой Женевьевы. Это та, что… при церкви.
Голос у Анастази странно дрогнул.
— А что жена?
— Она помогает на монастырской кухне, вышивает золотом платки и… возится с ребёнком.
— Так ребёнок родился?
— Да. Родился. Девочка. Ей уже больше года. По слухам, они уже ждут второго.
— Бедный юноша, — произнесла герцогиня. – Такой молодой, и такая обуза. Но у него скорей всего есть любовница… Кто она? Молода? Красива?
— У него нет любовницы, — тихо ответила Анастази.
Клотильда недоверчиво усмехнулась.
— Не может такого быть. У молодого человека с такой внешностью, с таким темпераментом, да ещё с беременной женой, должна быть любовница. Мужчины так устроены, они одержимы плотью. Вы, вероятно, плохо искали.
— Поверьте, ваше высочество, я следовала по той же цепи доводов и рассуждений, что и вы, я не уклонилась ни на йоту, — все так же тихо, с какой-то стыдливой осторожностью, проговорила Анастази. – Он слишком молод и красив, рассуждала я, а вокруг столько соблазнов. Тем более, что его жена тяжело переносит беременность. Он должен где-то находить утешение.
— Вот видите, Анастази, вы рассуждаете вполне здраво. Молодой человек искупил свой грех, спас честь девушки, не послал в этот мир незаконнорожденного, и за это он заслуживает награды. Его даже осудить никто не посмеет. Он прилежен и заботлив, проводит дни и ночи в трудах, заботится о ребёнке. Портрет слишком идеален, поэтому с обратной стороны обязательно должен быть изъян. Так кто она? Вы её нашли?
Анастази отрицательно качнула головой.
— Я вынуждена повторить всё вышесказанное. Даже если мне придется навлечь гнев вашего высочества. У него нет любовницы. Я поручила одному из своих людей следить за ним день и ночь, отмечать все его передвижения, и по прошествии трёх суток получила полный отчёт. За всё это время он бывал либо в университете, либо в больнице, либо в доме епископа. Если и выходил оттуда, то с поручением. Вероятно, относил письма святого отца и забирал ответы. Было несколько адресов. Мой соглядатай все их записал. Но вряд ли ваше высочество это заинтересует. Это адреса мужчин и большинство из них вам известны. Среди них Пале-Рояль и Городская ратуша. И нигде посланец не задерживался дольше четверти часа. Только в Пале-Рояле ему пришлось ждать довольно долго.
— И никаких белошвеек или состоятельных вдовушек?
— Нет, ваше высочество.
— Но может ли так случиться, что он не посетил её за эти три дня. Тогда он отправится к ней завтра или послезавтра.
— Я позволила себе схожее предположение, ваше высочество. И оставила своего соглядатая продолжать наблюдение. Возможно, уже сегодня я получу ответ. Или завтра. Но…
— Но?
Герцогиня выгнула бровь.
— Я предприняла кое-что ещё. Одна из женщин, торговка с улицы Лагарп, та, что время от времени исполняет мои поручения.
— Да, да, я поняла. Твоя шпионка. Так что торговка?
— Эта почтенная особа, по моей просьбе, провела некоторое время поблизости от дома епископа, а именно у фонтана на площади св. Стефана. Хозяйки из ближайших домов приходят туда за водой. Вы же понимаете, что нет лучшего места, чтобы узнать последние новости, секреты соседа про измены его жены. Там собираются кухарки, горничные, жены трактирщиков, содержанки, любовницы. Туда приходит экономка самого епископа Бовэзского.
— Весьма уважаемый источник. Поведала нечто душераздирающее?
— Прежде всего то, что секретарь епископа довольно известная личность в Латинском квартале.
Герцогиня фыркнула.
— Секрет Полишинеля. С подобной внешностью ему было бы затруднительно остаться незамеченным.
— Вы совершенно правы, ваше высочество, благодаря своей внешности и своей странной женитьбе он почти знаменитость. Большинству женщин, бывающих у фонтана, он хорошо известен. Эту историю с дочерью ювелира пересказывали множество раз.
— Ну а другие, другие истории? У него же были другие истории?
Анастази отвела глаза.
— Других историй нет. Есть только предположения, слухи.
— Может быть, ко всем своим талантам он ещё и лгун?
— Этих кумушек не обманешь. Тем более, что среди молодых женщин есть немало таких, кто желал бы подтвердить слухи, попасть в историю. Они ревниво следят за своей добычей и не позволят сопернице безнаказанно себя опередить. Таким образом, юноша под неусыпным надзором. Его охраняют, как Ио в Немейской долине. Будь у него тайная связь, это непременно стало бы известно. Нет, осмелюсь настаивать, любовницы у него нет. Во всяком случае, с тех пор как он женат.
Глаза герцогини туманились предвкушением и мечтой. Она откинулась в кресле и опустила веки.
— Что ж, тем лучше. Юноша становится всё загадочней и желанней.
Она не заметила, как вздрогнула придворная дама.
— А не кажется ли вам, дорогая Анастази, — оживилась принцесса, — что нам пора навестить нашего дорогого епископа. Скоро день св. Иосифа, а в этот праздник непременно состоится торжественная служба, и пожертвования будут литься рекой. Нам следует принять участие. И явить готовность утешать страждущих.
0
0