Время летело как ужаленное. Городок начали укутывать осенние туманы, и Терна наконец решила показаться Аргону. Раннее утро было идеальным временем для встречи у ближайшего лесочка – у девушки не было забот в таверне, город еще спал, а серая дымка услужливо скроет любые вспышки магических экспериментов, оставив способности девушки в тайне.
На самом деле, она как могла откладывала встречу с принцем. Они не виделись очень давно, фактически, с тех самых пор, когда завершили заклинание. С каждым днем Аргон все больше казался девушке фантазией, выдумкой, как в прочем, и ее прежняя жизнь в конюшнях. Подтверждением служили только потрепанные магические книги из библиотеки Темного короля. Беря их в руки Терна словно, соприкасалась с другой реальностью, далекой и странной.
Ей хотелось поразить Аргона. Она одновременно ощущала себя обязанной принцу, и жизнью, и своим настоящим, и помощью в магии, но с другой стороны – понимала, что связать себя с королевским отпрыском тоже не ее выбор.
Для девушки эта встреча виделась первым в жизни экзаменом. До этого с нее тоже часто требовали идеального исполнения работы – чистить пол в конюшне, вымыть посуду, смести листву. Но, во-первых, уборку, даже самую сложную, не сравнить с магией, во-вторых, скрупулёзные проверки Оводом, после которых можно было словить по хребту плетью, и интерес Аргона – тоже разные вещи. Принц не мог наказать Терну за плохо изученные заклятия, да и не хотел. Это уже было довольно необычным ощущением.
Аргон хотел увидеть во отчую, как его маленькая подопечная управляется с появившимися способностями. Умеет ли она в какие-то простые заклятия, или только преобразовывает энергию? Они договорились, что Терна покажет несколько фокусов, а потом побежит работать.
Когда запыхавшаяся девушка добежала до опушки, то даже не сразу заметила принца. Тот замер в тени, опираясь на сосну плечом, весь облаченный в черное. Подойдя ближе, Терна уже привычно отметила, как сквозь фигуру мужчины немного виднеется окружающий лес – Аргон снова перенес сюда только часть себя, оставаясь одновременно в замке, как было безопаснее.
— А я уж было подумал, что ты по пути заблудилась, — вместо приветствия добродушно поворчал принц.
— Решила опоздать, как приличная девушка, — в тон отозвалась Терна.
Этот простенький, с насмешливым оттенком, обмен любезностями был в их привычной манере общения. Не было смысла выдерживать вежливость, когда оба они фактически жили друг у друга в головах. Но Аргон давно не подсматривал за Терной и отметил, что она явно похорошела на свободе. От костлявой серенькой мышки, трясущейся и ревущей, ничего не осталось, и перед принцем была крепкая, бойкая, румяная трактирная девка. Может быть, такое сравнение не похоже на комплимент, но для Терны такая эволюция была точно на пользу.
— Ты решила, что будешь показывать? – Аргон присмотрел рядом бревнышко и уселся на него с видом мастера. – Я хочу посмотреть, как у тебя получается. Может быть, тебе уже пора читать книги посильнее, или наоборот, повторить что-то.
Терна кивнула и сосредоточилась, выискивая в глубине себя не то ниточку силы, не то нужное заклятие.
— Не боись, если опять лес запалишь, я затушу, — подбодрил, как умел, Аргон.
Терна запыхтела, нахмурив брови, так что те сошлись на переносице. Внезапно сзади нее полыхнул столб огня, и охватил спину девушки. Принц уже подскочил было, думая, что что-то пошло не так, но огонек сформировался в текучий поток и начал бегать по телу Терны, которая встала на земле крепко, разведя немного руки в сторону, чтобы они не мешали огню.
В это время стихия проносилась по ее рукам, взбиралась на плечи, языками вплеталась в волосы, и никак не вредила девушке. Она успешно удерживала огонь на нужном расстоянии, почти не видном глазу, одновременно создавая прозрачный гибкий барьер под огнем. Лишь один раз, когда под ногой Аргона скрипнула ветка, она отвлеклась, и огонь лизнул ее щеку, после чего исчез совсем.
Следующий фокус был попроще, но таким же эффектным. Терна закрыла глаза, закусив губу и сжала кулаки. Что-что, а чувствовать пульсирующую в теле энергию она за это время научилась, и через несколько минут из нее сформировался небольшой вихрь вокруг девушки. Это был ветер – Терна взмахнула рукой и отправила его, вольной птицей ввысь. Ветер взлетел к верхушкам деревьев, прошуршал в листве, и вернувшись на землю, утих у ног хозяйки.
Аргон сидел молча, наслаждаясь представлением. Если вспомнить, он никогда не видел, как используют магию. Отец пользовался ей для других целей, коварно и злобно, сам Аргон – тренировался в одиночестве и редко. Это было красиво – сплетение сил человека и энергии, чью природу никто так до сих пор и не понял, словно наблюдать за зарождающимся штормом.
Собственная сила слушалась Терну, как верный зверь. Иногда кусала ее направляющую руку, но тут же ластилась, вилась змеей, взлетала птицей. Подобного Аргон никогда не вытворял – его собственная сила капризно и вяло текла по его венам, и разбудить ее удавалось только заклинаниями.
А вот Терне напротив никак не давались заклятия. Она попыталась вызвать небольшой дождь, наколдовать грибы на полянке, но ничего не выходила. Ее звериная сила фырчала, сыпала искрами и засыпала.
Маги испокон веков делились на два типа – на тех, кому ближе механическая точность заклинаний, и на тех, кто стихийно мог рушить города и бушевать слезами природы, стремительно набирая мощь и так же быстро иссякая. У Аргона не осталось сомнений – Терна была из вторых.
В этом были свои плюсы и минусы. Заклинания обычно брали у мага только часть энергии, используя белую или темную материю, а вот для стихийников – мир не делился на оттенки, и вся их сила была в них самих. Образно говоря, полностью бодрая Терна могла бы натворить больших дел своими силами, а больная и уставшая – вряд ли сдвинет кружку.
А еще – силам свойственно кончаться. Это и случилось после еще нескольких фокусов Терны. Аргон вдруг почувствовал от нее дикую усталость, и поспешил остановить девушку.
— На сегодня хватит. Тебе еще подносы таскать, — принц уступил ей часть бревна, и Терна тут же плюхнулась на него, пытаясь отдышаться.
— Совсем плохо? – робко спросила она, косясь на принца и вспоминая, как вместо цветка у нее получилось наколдовать только горку жухлой травы.
— Нет, просто тебе нет смысла работать с заклятиями. Я поищу для тебя другие книги.
— То есть как, я ничего не смогу научиться наколдовывать? Значит все зря? – Терна хотела услышать подобный ответ, но принц был не особо многословен, словно летал в своих мыслях.
— Ну почему, со временем, наверное, научишься, но сейчас не стоит тратиться на это. Твоя энергия идеально тебе подчиняется. Просто подумай, зачем тебе, допустим, наколдовывать стакан, если ты можешь перенести его к себе своей силой хоть через океан?
— Логично, — согласилась девушка.
— У меня к тебе задание. – Аргон куда-то отвлекся, скорее всего, его настоящее я в замке листало книгу – Тебе нужно узнать глубину своего запаса энергии. Истратить ее всю, до изнеможения, понять, сколько ты можешь ее использовать, и как долго она потом будет восстанавливаться. У тебя же есть выходные?
— Конечно.
— Вот тебе придется истратить один. Уходи в лес, к реке, куда-нибудь еще, и начинай. Главное, предупреди меня – я присмотрю, чтобы тебе не стало слишком плохо, и в случае, если ты потеряешь сознание, перенесу тебя в безопасное место. Начни с чего-нибудь грандиозного – разведи воду, подними вырванное дерево, затей бурю, попробуй взрастить семена. Главное, чтобы тебя никто не увидел.
— Хорошо. – Терна подумала, что это хорошая идея – ведь раньше она шалила только по мелкому, на улицах города, и не могла изучить свой потенциал.
— Таким магам, как ты, нужна подкормка на случай, если свои силы закончились. Я попробую достать тебе пару перстней с камнями – многие из драгоценных и древних камней заговорены и могут отдавать свою силу носителю. Рано или поздно она заканчивается, и колечки становятся безделушками, но вещица полезная и надежная для таких, как ты.
Девушка слушала и кивала. В тоне Аргона слышалось что-то серьезное, и Терна стала догадываться о том, что принц как-то видит ее будущее.
— Второе задание посложнее. Я узнал, что скоро в город приедет один выдающийся человек. В наших землях он известен как лучший из лучших во владении холодным оружием – он одинаково прекрасно танцует танец смерти и с мечами, и с секирой, и с шпагой. У него вообще-то есть имя, но я тебе его не скажу – он все равно не любит, когда его им называют. Для тебя он – просто Мастер. Он уже стар, и давно не берет учеников, хотя раньше именно он готовил лучших рыцарей и свободных вояк королевства.
— И что мне надо сделать?
— Стань его ученицей. – Арнон улыбнулся.
— В смысле, он же никого не берет? – Терна уже представила, как будет умолять старика, ползая на коленках, научить е хотя бы держать в руках какое-то оружие.
— Не берет. Лучшие парни так и не смогли набиться к нему в ученики, и пробуют, снова и снова. У старика шкура непробиваемая – но я думаю, что ты найдешь брешь.
— А зачем мне это? У меня ведь есть магия?
— Нельзя полагаться только на что-то одно. – принц ущипнул ее за руку, где даже не было намека на хорошие мышцы. – Что если магия кончится? А если применять ее будет слишком опасно?
— А что, меня не может научить кто-то попроще? Зачем мне доставать старого Мастера? – Терна все еще не могла уловить, что затевает Аргон.
— Никто не станет обучать девчонку. А у него нет принципов, он и змею обучит, если она его покорит. И тем более, если возможность мелькает прямо перед носом, грех не схватить, да? – принц хитро усмехнулся. – Давай, я в тебя верю. Очаруй его, покажи фокус, заставь. Будем считать, что это очередная проверка.
— Ладно, я попробую. – Терна пожала плечами.
— Вот и прекрасно. – Аргон поднялся – Мне пора, и тебя тоже заждались подносы.
Он посмотрел вдаль, на город, и не ожидая ответного прощания, растворился в воздухе, оставляя Терну обдумывать грядущие приключения.
Терна
— Мы закрываемся! Приходите завтра! – повторяя это, как заклинание, Терна отчаянно пыталась выдворить последних пьянчуг. Трое мужчин никак не хотели уходить, хотя выпили уже достаточно, как и съели, и едва держались на ногах. Девушка по очереди намекала на выход то одному, то другому.
Сил придавало понимание, что ее рабочий день, плавно перешедший в ночь, так и не закончится, пока в таверне есть клиенты. Наконец один из них все-таки решил, что зажерживать такую прекрасную девушку не вежливо, и уступил Терне. Остальные оба потянулись вслед за своим дружком, и наконец, помещение опустело, а девушка поспешила захлопнуть дверь.
— Ну и ночка!
Терна прошлась по столам, собирая последнюю посуду и отнесла ее на кухню. Хозяйка за стойкой окликнула ее и разрешила убраться утром, сейчас уже было поздно. Ужин ждал Терну на ее собственном подносе на кухне. На него щедрый повар обычно складывал все, что не пошло в блюда или осталось. Но иногда и сам вылавливал хорошенькие куски мяса или рыбы, и оставлял ей, в награду за помощь.
Сегодня ужин был рыбный – уха и картофель с солеными-сушеными жирными рыбешками. Строго, но сытно. Терне рыба не очень нравилась, потому что костей в ней было – немерено. Но как говорится, дареному ужину…
Она схватила свой поднос и поспешила наверх, ловко держа снедь одной рукой, а ключи другой. После того, как Аргон передал ей новые книги, она снова возвращалась в комнатушку и засиживалась там при свете свечи.
Она еще не выбрала день, чтобы встретиться с принцем, потому что почти каждый из них тратила на работу, но если бы Аргон хоть немного поглядывал за своей сестрой по крови, то знал бы – научилась она уже многому.
Магия набирает силу, только когда даешь ей выход. Это не те умения, которые нужно в идеале узнать в теории, а потом применять – сила не умеет появляться по приказу. Но ее, безусловно, нужно было до поры скрывать и отчаянно контролировать. Терна это знала не понаслышке – однажды, когда толстый кузнец, набравшись пивом, решил поощрительно ущипнуть ее за задницу, в ее руках волной гнева зажгло целый поднос. Повезло, что столик с проказником был возле кухни в самом углу, и Терна, как вихрь, залетела в кухню и бросила поднос с посудой в чан для мытья. Из неприятностей она отделалась только ошалевшим взглядом повара.
В следующий раз она применила свои способности на людях уже специально.
Иногда хозяйка давала ей личные поручения – что-то отнести, передать, узнать, купить. Они не касались таверны, и оплачивались вдвойне. Терна не отказывалась от возможности подзаработать.
В этот раз ей сунули запечатанное письмо и отправили по адресу поздно вечером, в кузнечный ряд. За ним был домик ухажера хозяйки, Терна сразу смекнула, что это письмо ему. Девушка уже немного хотела спать, но, когда оказалась на темной улице, свежий воздух сразу взбодрил ее. Ночные прогулки всегда были романтичными, даже если ты гуляешь один. Что-то волшебное было в засыпающем мире. Город укрывало пеленой, из окон свет мягко лился на дорогу, в небе можно было разглядеть звезды. Даже запах ночью у БлакРи был совсем другой. В городе появлялась свежесть, и держалась только до утра, когда на улицы тут и там выплескивались помои, а улицы наполняли вспотевшие трудящиеся люди.
Терна любила, когда ей не нужно было спешить. Она шла, разглядывая домики, новые улицы, запоминала интересные лавочки, читала вывески. Единственное, что омрачало прогулку – это страх. Времена меняются, но прогулка ночью в одиночку никогда не будет для девушки достаточно безопасной.
Терна прогоняла дурные мысли от себя как могла, чаще всего утешая себя, что, если что, просто сожжет пол улицы к черту вместе с теми, кто рискнет на нее покуситься. Вряд ли бы ее сил хватило, но уж поджечь кому-то рубашку точно можно.
Наравне с таинственностью, в городе появлялось много особенных, ночных звуков. Словно слух обострялся. Кто-то уронит тарелку за поздним ужином, чихнет за стеной бедного дома, заорет скотина, заплачет ребенок – Терна вздрагивала и оглядывалась, прежде чем понять, что звук не несет опасности непосредственно ей. После нескольких подобных прогулок она почти привыкла. Но в этот раз, услышав вскрик посреди темноты, Терна почувствовала холод и сразу поняла, что это оно.
Вероятно, вскрик показался ей самой знакомым – это был звук, вырывающийся из легких, когда беда в виде пары мужчин застает врасплох. Это было недалеко – Терна не задумываясь свернула в переулок, и уже в следующем заметила несколько подозрительных теней. Кажется, это были бедняки. Их жертва, одетая более благородно и богато, пыталась трепыхаться в руках мужчины посильнее, и отбиваться ногами.
Терна замерла в тени, удачно встав за бочками для талой воды.
Воспоминания о том, как саму ее схватили подобным образом, неприятно копошились в душе, но сейчас страха не было. Да и откуда – Терна была в относительной безопасности, и могла пойти дальше в любую секунду. Но вместо этого в ней проснулась злость.
Воспользовавшись тем, что напавшие были слишком заняты попыткой угомонить довольно бойкую жертву, девушка скользнула ближе, ступая под шумок. Когда можно было четко различить фигуры, она сконцентрировалась.
Заклинания все еще не давались ей, и в прежних книгах только и речи было, что об общем контроле энергии. Терна уже знала, что ее эмоции часто заставляют полыхать все вокруг, и решила обернуть это себе на пользу. Сосредоточиться, не дергаясь от криков удерживаемой девушки, было трудно, но тут кто-то из мужчин «помог» Терне, зажав жертве рот.
В этот же миг его задница загорелась, освещая переулок, как факел, и Терна, отметив про себя интересное место возгорания, нырнула за угол. Несчастную девушку в порванном платье тут же выронили, а огонь продолжал свое дело – он как живой, быстро перекинулся на второго соучастника, и жалил, как оса. Какая-то минута, и все участники вечернего происшествия бросились в разные стороны – жертва в подворотню, подобрав юбки, а преступники – в противоположную сторону. Единственное, чего опасалась потирающая руки Терна, что они подожгут чего-нибудь своими задницами, но она вспомнила, что именно в той стороне находится небольшая канавка, так что скорее всего, мужики будут потухать в ней.
Это был счастливый вечер. Где-то там из-за туч блеснула звезда маленькой пастушки, и загорелась ярче. Терна продолжила свое путешествие с поручением, воодушевленная. Она ощущала себя спасителем и героем – в целом, в этой ситуации так оно и было. Она еще не могла в открытую пользоваться способностями, но помочь исподтишка – вполне.
Это было только начало. Девушка поняла, что к книгам должна прилагаться отчаянная практика – и окунулась в нее с головой. Она уже знала азы белой и черной магии и их отличия и практиковала пока что владение собственной энергией. Перевоплощать ее с помощью заклинаний, допустим, в дождь, Терна не могла, поэтому работала с чистой силой.
С этим было все просто. Поток, циркулирующий по жилам, можно было перенаправить в реальность – а дальше управлять им. Так Терна могла двигать и переносить маленькие предметы, вроде стакана с водой, зажигать свечу (и иногда задницы), заправлять кровать одновременно расчесываясь, и так далее. Но магия отчаянно требовала выхода в свет – чтобы среди стрессовых ситуаций еще больше проявить свой потенциал.
Так началась череда экспериментов. Девушка старалась обучаться каждую возможную секунду и при этом не выдать себя зрителям, окружавшим ее.
Все началось с простого – она использовала эту хитрость, чтобы перестать, наконец, ронять посуду и разливать пиво в таверне в часы особой толкучки. В это время пройти так, чтобы в тебя не врезались, было нереально. Терна то и дело теряла равновесие и поднос наклонялся, а кружки сразу же, как освобождённые из плена, пользовались шансом сбежать. Хорошо, когда они были пустые, но грохот все равно не украшал ее работу. Теперь, когда она предательски оступалась, то сразу же старалась сконцентрироваться на подносе – через неделю тренировки при любом ее кульбите (а один раз она умудрилась поскользнуться в подливке) все, что было на деревянном подносе, стояло, как приклеенное. Это был скромный, но полезный фокус. Во всяком случае, за неделю Терна ни разу не компенсировала разлитое пиво из своего кошелька.
На улице она тоже старалась потихоньку применять свою силу. Придержать дверь, которая чуть не прибила мелкого мальчишку, когда тот протискивался в кондитерскую, отвлечь камушком под ногу пристающего к девушке пьянчугу, «наколдовать» появление кренделя рядом с плачущей девочкой, потерявшей леденец… Терна очень быстро записалась в уличные волшебники, она как фея исправляла мелкие досадности, прибегая в своей собственной силе.
Это была сущая мелочь, и совсем не шло в сравнение с возможностями настоящих магов, но для девушки это была победа – как личная, так и справедливости в целом.
Поэтому, когда она получила еще три книги от Аргона, то очень обрадовалась – все три были уже с заклинаниями, а значит, ее мастерство быстро перейдет на новый уровень. Шалости, соответственно, тоже, и Терна мечтала, что сможет однажды устроить в БлакРи ливень в жару или еще что-нибудь удивительное.
В этом ей виделась вся дальнейшая жизнь – она подумала, что можно было бы остаться в городе, под боком у принца, в относительной безопасности. С способностями не составит труда выбрать себе какую-то нишу и развиваться в ней. Терна думала, что так можно будет при желании заделаться травницей, или освоить ремесло из доступных женщин, или зарабатывать деньги, избавляя горожан от грызунов и других надоедливых паразитов. А попутно немного геройствовать, чтобы ощущение того, что она несет справедливость вокруг себя, не покидало ее.
О планах Аргона она, конечно, не знала, хотя могла ощущать немного беспокойства, исходящего от принца. Сейчас ей было не до него, и в этом было особенное счастье – теперь Терна была наконец достаточно самостоятельной, и не нуждалась ни в ком.
Тем временем жизнь готовила для нее очередной неожиданный, но важный поворот событий.
Новость её не обескуражила. Скорее наоборот. Наличие молодой жены придавало затеянной охоте приятный, возбуждающий привкус. Это было подобно острой пряности, добавленной в суп.
Это был привкус греховности, извращённости, нарушения изначальных правил.
Она узнала, что по закону, по установлению церкви, по воле Рима, он, этот загадочный юный знаток латыни, принадлежит другой. Он — чужой муж, чужая собственность, ей предстояло на эту собственность посягнуть. Ей предстояло стать вором. Нарушить заповедь.
Чувство было восхитительным. И то, что он якобы верен жене, завораживало не меньше.
В искренность его чувств она не верила. Какие бы факты и доказательства не предъявляла Анастази, герцогиня слишком хорошо знала мужчин. Они физически неспособны хранить верность.
Примером служил её собственный отец — великий государь, храбрый воин, умный политик, но безнравственный муж. Когда умерла его фаворитка Габриэль д’Эстре, мать его троих детей, умерла в страшных муках, в судорогах, он, едва не сделавший её королевой, именовавший её «корнем любви», не продержался и недели. Едва почерневший труп остыл, король уже утешился в объятиях Генриетты д’Антраг.
Но это имена его известных любовниц, обласканных фавориток. Количество неизвестных любовниц, крестьянок, горничных, цветочниц, пастушек, садовниц, никому не известно. Даже верный Сюлли не решился бы подсчитать.
И это — король, олицетворение страны, глава нации. Что уж говорить о простых смертных?
Они во всем подражают королю. Они отравлены грехом, жажда их плоти неутолима. Хотя нет, тут дело даже не в потребности плоти. Тут игра самолюбия и самости. Подобно жеребцам, они стремятся покрыть табун кобылиц и опередить соперника.
Плоть подхлестывает гордыню, гордыня распаляет плоть. И так они мчатся, кусая друг друга, как два обезумевших пса, с налитыми кровью глазами, вывалив от ярости языки. Отвратительные слюнотечные животные.
Некоторые из них умеют достаточно правдоподобно притворяться и скрывают свою природу под маской благочестия. Носят монашеский клобук, вериги и власяницу, подвергают плоть бичеванию и умерщвляют строгим постом.
Потуги отцов церкви подавить собственную природу вызывали у Клотильды улыбку. Казалось, что некоторым это удаётся. Но она-то знала, что грех только видоизменяется, принимает иную форму. Раздается брюхом чревоугодие, лоснится и тяжелеет леность.
Дьявольское присутствие в смертной человеческой плоти давало причудливые и разнообразные метастазы. Каждый носит в себе это зерно, эту сатанинскую пряность, которую Люцифер подмешал в эдемскую глину. И освободиться от изначальной гнили под силу только истинному святому. А святой…
Святые — это плод воображения всё тех же церковников, измысливших эти сказки для пополнения кружки. Кости праведников хорошо продаются.
Герцогиня верила в существование святых в той же мере, в какой признавала боеспособность ангельского воинства. По этой причине её высочество ни на мгновение не допускала, что в Париже может обитать юноша девятнадцати лет, внешности замечательной, с синими глазами и нежным ртом, способный сохранять верность жене, ожидающей от него ребёнка.
Неудача Анастази проистекает из того, что он более искусен в обмане, поднаторел в притворстве, ему выгодно носить маску добродетели, чтобы не потерять доверие епископа и теплое местечко в его доме. Истинная корысть ей пока неизвестна, но она скоро узнает.
Она увидела их вместе, секретаря епископа и его жену, изгнанную дочь ювелира, в день св. Иосифа. Герцогиня заметила их не сразу.
В церкви было полно народу. Со всей округи, даже с правого берега, родители явились на праздничную мессу, чтобы отец Мартин помолился за их детей. Эти люди искренне верили, что несколько слов, произнесенных на латыни стариком в фиолетовой сутане, в самом деле уберегут их отпрысков от дьявольских козней, наполнят желудки едой, охранят зубы от червоточины, а кошельки утяжелят золотом.
Блажен, кто верует. Но слеп, кто пребывает в грезах.
Он тоже немного мечтатель, тоже верит в небесных покровителей, или достаточно умен, чтобы не искушать судьбу дерзостью. Епископ его покровитель, и было бы по меньшей мере неосторожно усомниться в действенности ритуала. А его жена и вовсе свято верует в универсальность и всемогущество латинских формул. Его жена…
Наконец-то герцогиня видела её. С тех пор, как Анастази удостоверила её наличие среди занятых в пьесе персонажей, Клотильда не раз ловила себя на том, что пытается вообразить себе эту женщину. Нарисовать её образ. Это происходило помимо её воли, так, как это обычно бывает с неприятными воспоминаниями. Их гонишь, стираешь, разбавляешь вином, но они проступают, как неистребимая плесень.
Герцогиня ловила себя на воображаемом диспуте. Когда её внимание отклонялось в сторону, она немедленно начинала этот странный спор, предметом которого состояла неведомая ей женщина.
Герцогиня оспаривала её приметы у себя самой. Она не могла вообразить её красивой, допустить эту крамолу, и тут же возражала. Женщина, на которой он женат, не может быть дурнушкой. Она должна быть красива. Но тогда она глупа, непременно глупа. И снова ответ. Он не мог полюбить глупышку, ибо он сам слишком умён. Он не мог быть очарован только внешностью.
Умный мужчина не избирает себе в подруги глупую женщину, если выбор свершается добровольно. Глупых выбирают те, кто слаб духом, или сам обделен разумом. Но Геро не принадлежит ни к тем, ни к другим.
Ergo, его жена должна обладать множеством достоинств, помимо привлекательной внешности. Ибо эти достоинства искупают отсутствие приданого.
И вновь бесконечная игра с собственным самолюбием, упорно отрицающим чью-либо ценность. Она не желала признаться в том, что обеспокоена, что её даже пугает мысль о сопернице.
Тревога, конечно, размеров смехотворных, с горчичное зёрнышко, но даже зёрнышко, закатившись в башмак, доставляет немало хлопот. Не то, чтобы она боялась истинного соперничества, нет. Его жена была всего лишь дочерью ювелира, неотёсанной простолюдинкой, но её существование порождало тревогу.
Заметив их в церкви, среди расходившейся толпы, Клотильда испытала внезапное облегчение. Тревога разом исчезла. Ей стало легче дышать. Какую же силу имеет человеческое воображение! Какая власть дана ему над разумом и телом!
За эти несколько дней она позволила своему воображению разыграться. Приписала своей сопернице неведомые достоинства, грозные преимущества, колдовские чары и внешность Цирцеи. Поистине, человеческие страхи — это увеличительное стекло, что обращает крохотного муравья в многорукого гекатонхейра.
Её соперница была внешности самой заурядной. Очень молода, бледна, худа, к тому же, беременна. Самым примечательным на её невнятном лице были, пожалуй, глаза, очень ясные, с длинными ресницами. Цвет – подкрашенный синевой лёд.
Но посадка и разрез выполнены удачно. Будто в работу одарённого, но неопытного ремесленника вмешался мастер. Вероккьо или Санти.
Все прочие обязательные атрибуты, — нос, рот, подбородок, — внимания не привлекали. Все слабое, полустёртое. Кожа бледная, нездоровая, с коричневыми пятнами.
Это было одно из тех заурядных женских лиц, которые хороши только на заре юности, привлекательны своей незамутнённой свежестью и первозданным румянцем. Любой цветок, даже сорняк, незатейливо хорош в предрассветных лучах. Лепестки влажны и упруги, от них исходит аромат райского сада, ещё не оскверненного грехом. Но к полудню, когда солнце их подсушит, лепестки размягчаются и блекнут. Миг их торжества краток.
Этой молодой женщине не было и двадцати, но она уже достигла своего полдня, уже начала увядать. Пройдёт совсем немного времени — и кожа её окончательно потеряет упругость, обвиснет на скулах, иссохнет.
Её рот, ещё молодой и свежий, ещё способный дарить поцелуи, очень скоро обратится в скорбную прорезь, исторгающую лишь стоны и плач; волосы, тёмно-русые, густые, заключённые под неумолимый чепец, поредеют, а её грудь обратится в два бесформенных мешочка с заскорузлыми, болезненными сосками. Дети выпьют эту грудь до дна. Беременность обезобразит тело, покроет его складками и рубцами.
Эта юная женщина уже встала на путь саморазрушения. У неё уже есть ребёнок, косолапая девочка, которая цеплялась за подол её юбки. Возраст девочки перевалил за первый год жизни, она уже умела ходить, но была ещё по сути младенцем и нуждалась в материнском молоке.
А мать уже носила второго. Живот её был раздут, как пузырь. По сравнению с этим огромным, безобразным наростом сама женщина казалась невесомой, почти прозрачной. Ребёнок в утробе поглощал её молодость.
Клотильду охватило чувство презрительной жалости. К тому же, она была разочарована. Неужели это и есть соперница?
Та самая, ради которой он пожертвовал свободой? Бледная дочь ювелира опиралась на его руку, и он бережно поддерживал её.
Клотильда заглянула ему в лицо и снова ощутила не то страх, не то досаду. Геро улыбался. Но улыбался он не ей, благородной могущественной принцессе крови, а той самой неуклюжей, нелепо одетой женщине, стоящей с ним рядом. Он не только улыбался, он неотрывно смотрел на неё. И как смотрел!
Клотильда снова почувствовала страх. Это был страх непонимания, ужас закоренелого грешника, который внезапно узрел рай.
Его взгляд был полон нежности, осторожной заботы и тревоги. Это был свет, мягкий, ласкающий, дарующий успокоение и радость. Посредством этого взгляда он будто окутывал свою жену невидимым покровом, укрывал от невзгод магическим плащом своего присутствия.
Герцогиня с трудом могла бы определить то, что видела, разгадать качество и природу этого света. В постигшей её сумятице ей удалось отделить что-то похожее на страх и зависть. А вслед за ними яростное отрицание.
То, что недоступно разуму, не подпадает под определение, нарекается пугающим и враждебным. Она чувствовала потребность затемнить этот свет, развеять странное очарование и разрушить противоречивый союз. То, что она видела, не может существовать! Это соблазн, еретический вызов!
Но они существовали, эти двое, темноволосый мужчина и бледная юная женщина. «Оба невинны душой, богов почитатели оба…» Отец Мартин благословил их, от неё им достался луидор.
Это был еще один симптом поразившей её болезни.
Зависть. Ей стоило немалых трудов диагностировать и назвать эту болезнь, признать её порочащее существование в собственном теле, а затем заключить в колбу осознания живущее в ней чувство.
Зависть, гласил ярлычок, зависть.
Она как будто обнаружила процветающее в ней уродство, которое до сих пор неведомым образом от неё скрывали горничные и модистки. Сама она не могла дотянуться и разглядеть, но где-то на затылке или между лопаток расползалось отвратительное шерстяное пятно, о котором она не подозревала, лиловый лишай с чешуйками и гнойниками. Много лет это пятно оставалось ей неведомым, не причиняло ей беспокойства, но некоторое время назад она стала ощущать покалывание и зуд.
Возможно, это было и раньше. Она просто обманывала себя, притворялась, что ничего не чувствует, или умело заглушала неудобство ощущением более ярким — гневом, яростью, мстительным торжеством — и слабый шорох затихал. Она не верила, что способна носить в себе эту болезнь. Зависть – болезнь нищих.
Ей завидовать некому и нечему. Она испытывала нечто подобное, когда лишилась испанского престола, но рассудок излечил её. Или думала, что излечил.
Но болезнь внезапно обрела силу. Она осмелилась повернуть зеркало, чтобы увидеть обезображенную спину. Недуг процветал.
Зависть. Зависть. Зависть терзала, растекалась по всему телу, уже не довольствуясь кожным лоскутом. Ей требовался простор, размах чувств и бег мыслей. Отрицать было бессмысленно. Она завидовала.
Она, герцогиня Ангулемская, дочь и сестра короля, стройная белокурая красавица, завидовала бледной простолюдинке в поношенном платье и разбитых башмаках. Завидовала и ревновала. Ей пришлось пережить нелегкие часы откровений. Во многом признаться самой себе, смотреть в зеркало, где открылась позорная тайна.
Вспоминать его взгляд и думать: на неё никто и никогда так не смотрел.
Те мужчины, кого она допускала к себе, смотрели на неё с вожделением, с алчным интересом, с подобострастным восторгом, но никогда — с нежностью. Никогда они не смотрели на неё с такой ласковой потребностью оградить и утешить.
Она была призом, добычей, они охотились за ней. Но до неё самой, до её чувств и надежд, до её сердца им не было дела.
Её грусть была бы знаком её природной слабости, её женской ущербности, и она не смела довериться им, позволить себе приподнять маску. Ей всегда приходилось вести игру, утомительную и напряженную, скрывать своё истинное лицо.
Она никогда не чувствовала себя в безопасности, подобно дрессировщику в звериной клетке. Ей нельзя отвести взгляд или ослабить хватку. В одной руке она держала шипастую плеть, а в другой – сочный кусок мяса.
Мгновение неловкости могло бы стоить ей жизни.
Она не смела признаться даже самой себе, в склепе непроницаемого одиночества, что желает остановить эту игру, сбросить доспехи и стать зависимой. В тайных полубредовых мечтах она видела сильные, ласковые руки мужчины, которые поддерживают её, обнимают. Она припадает к его плечу и слышит его голос.
Но, очнувшись, она гнала эти мысли. Избавлялась от предосудительной слабости и стыдилась её. Допустить подобные мечты — всё равно, что признать своё поражение или впасть в безумие. Такого мужчины не существует. Не только для неё, но и для других. А кто ищет и верит, лишь обманывает себя, живёт среди призраков, порождённых тоскующим сердцем.
Все эти выдумки как обезболивающий дурман. Герцогиня всегда обходилась без него, предпочитая безжалостную реальность.
Но эта реальность сыграла с ней шутку. Эта реальность явила ей такого мужчину во плоти. И женщину, которой выпало счастье этого мужчину любить.
В тот миг она приняла окончательное решение: она завладеет им, этим сокровищем.
«Когда папа, собор, епископ, проповедник, исповедник, богослов или катехизатор учат тому, что действительно принято церковью в качестве истины, они осуществляют magisterium Ecclesiae».
Мир Серединный под властью Отца людей Сатаны.
Год 1203 от заключения Договора.
Провинция Ангон, город Ангистерн.
4 день.
Фенрир вздыбился и захрапел, словно почуял волка. Только перчатка из кожи химеры позволила магистру Фабиусу удержать коня на утоптанной тропе между сосен.
Он не любил ездить лесом, но торная дорога на Ангон, изгибаясь, как змея, заворачивала сначала к Лежену, и маг подсчитал, что сэкономит полдня, двинувшись напрямик.
И вот уже лес впереди светлеет, значит скоро поля, а там – рукой подать и до городских ворот… Неужто придётся поворачивать?
Бандитов магистр не боялся, как и мелкой нечисти. Но конь-то чего так бесится? Что чует? Не иначе завёлся в предградье волкодлак или хуже того – псоглавец? Тот, если обиженный, как не гони – от людей не уйдёт, а убивать будет хоть каждую ночь, циклы двух лун ему не указ.
Фабиус нашарил на груди синий камень в серебряной оправе – магистерский амулет, защищающий и от тьмы на окраинах, проверил на поясе верный нож с серебряной рукоятью, способный окоротить низшую адскую тварь.
Но Фенрир даже под гнётом химерьей кожи всё храпел и пятился, и маг засомневался, что беда так проста.
Умный конь чуял серьёзную нечисть, опасную и для практикующих высокие магистерии. Следовало объехать дурное место, поискать иной путь в Ангистерн. Была ведь развилка на местную торговую дорогу, нужно было свернуть туда, да думы помешали.
С самого начала пути с душевным покоем у магистра не задалось. До Лимса он ещё как-то доехал, сбиваясь с созерцания засыпающей осенней степи на размышления о том, почему так дурно расстался с сыном. А едва успел свернуть на ангонский тракт, как в сердце вонзилась игла, да так глубоко – хоть поворачивай обратно!
Фабиус справился с собой: лекарское искусство – низшая ступень обучения, через которую проходят все маги. Он спешился, совершил молитву, успокоив дух; развёл водой взятую в дорогу травяную настойку из ландыша и боярышника, хлебнул, успокоив тело.
Он решил, что стал слишком стар и нервен для дальних одиноких поездок. Не было же никаких недобрых знаков? Да и особенных причин волноваться – тоже не было.
Магистр засиделся на своём острове, застоялся, как Фенрир, что тяжело поводил боками уже к обеду первого дня пути. Но конь-то разошёлся, рысил экономно и неутомимо, а Фабиуса всё тянуло домой, всё глодала душу беспочвенная глухая тоска, так и не внявшая увещеваниям разума.
Выходит, сам он и накликал беду? Дурные предчувствия шевелили магистру сердце, вот и угодил на плохую тропу? Знал же, что в пути сердце положено убирать в кованную латную рукавицу!
Магистр Фабиус уже поворотил коня, когда услыхал тонкий жалобный крик.
Он оглянулся: к обочине беспечно склонились тяжёлые от горьких ягод рябиновые кусты, дальше, куда ни глянь, высился ровный частокол строевой сосны. Было мучительно тихо и так фальшиво спокойно, словно за деревьями прятались разбойники.
Магистр хмыкнул, не спешиваясь, достал из седельной сумки походную книжицу заклинаний, долистал до достаточно редкого и мудрёного заговора «На ограждение дурного места», и, бросив прямо на тропу в качестве жертвы амулет из когтя рыси, прочёл на распев:
– Unusquisque sua noverit ire via! (Пусть каждый сумеет идти своим путём).
После маг отряхнул руки, не имея возможности омыть их, и тронул коленями Фенрира, решительно направив его в сторону торговой дороги.
Может, кричала и жертва, но адские твари хитры и часто зазывают путников жалобными голосами. А заклинание будет набирать силу постепенно. И глупая нечисть, если таковая действительно бродит в окрестностях, рано или поздно угодит в ловушку, расставленною волей мага. И издохнет там!
Магистр засмеялся, было, но невидимая рука снова сдавила ему сердце, и улыбка стала гримасой.
Да что за напасть!
Фабиус потянулся к висящей на поясе бутылочке с зельем. Глотнул. Оглянулся…
Лес был тих и не по-осеннему сух. Бурундук перебежал тропу. Совсем рядом застучал пугливый зеленоголовый дятел.
Куда ещё спокойнее?
Вот только сердце, не внимая уговорам и травяному элексиру, частило в сгустившейся крови. И не было этому внятных причин.
Пусть даже блудит вокруг Ангистерна адская тварь, мало ли видел магистр тварей? Не в его годы – пугаться до сердечного стука.
Разве что… сердце противится въезду в город?
Ангистерн называли в народе городом трёх висельников. Это был единственный город, в котором двенадцать столетий назад чернь взбунтовалась и повесила магистров, делегированных городским советом подписать Договор о «Магистериум морум» – особом порядке взаимоотношений между смертными и Сатаной.
Жители Ангистерна не захотели кормить Ад своими душами. Не смирились, хоть жуткие твари свободно терзали в те тёмные времена людей, действуя по своей прихоти и днём, и ночью.
Сатана – жестокий отец, и бунт в Ангистерне его тварями был подавлен быстро. Из столицы прислали новых магистров, Договор подписали. Осталась лишь сказка о непокорности горожан, хотя мало кто помнил даже место, где были установлены когда-то виселицы, лишившие на время город закона о Магистериум морум.
Были ли тогдашние жители Ангистерна повстанцами или бунтовщиками, магистр Фабиус не знал. Возможно, они были глупцами, подстрекаемыми провокаторами. Ведь чего они добились? Что улицы города многожды были омыты кровью, и адские твари бродили по ним ещё сутки после того, как Сатана изгнал их из всех прочих мест, населённых людьми?
Двенадцать столетий назад земля людей и без того утопала в крови. Страшные демоны из глубинного Ада выпивали души живых, а их плоть пожирали твари низшие.
Договор с Сатаной положил конец беззаконию. В единый час закрылись для адских созданий границы, а Серединный мир порос Его церквями.
Церкви собирали души погибших и умерших людей и направляли их в Ад. И мир наступил на земле. Цена его была велика, но имелся ли иной выбор?
Вот и развилка. Магистр повернул коня на изрытую свежими колеями дорогу, проложенную в спешке и как попало. Значит, и жители окрестных деревень стали бояться ездить напрямик через лес? Но куда смотрят здешние маги?
Повозок в жаркий полуденный час было немного. Фабиус обогнал фургон с комедиантами да телегу мельника, груженую мешками с мукой.
Жеребец, почуяв вонь из городского рва, наддавал без понуканий, и к полудню магистр подъехал к южным воротам Ангистерна, где пропускали по простому деревянному мосту торговцев средней руки и зажиточных крестьян.
Маг не хотел лишней огласки, однако первый же страж узнал и фибулу на плаще, и вышитый на горловине походной рубахи знак магистра магии. Глазастый оказался стражник, молодой, рыжий.
Он на секунду склонился в полупоклоне и тут же подхватил повод, помогая Фабиусу спешиться. Магистр достал из седельной сумки охранную грамоту и спросил негромко:
– Что в городе говорят?
– Что боязно стало, мейгир, – так же тихо отозвался рыжий, называя магистра на южный манер и чуть картавя.
Непослушные вихры его торчали из-под форменной кожаной шляпы, глаза бегали.
Маг недоверчиво хмыкнул, и стражник полуобиженно зачастил:
– Так ворьё же лютует! Бродяги воруют младенцев! А по окрестным сёлам – крещёные языками ботают! Вроде как в город их не пущают, а я завчерась сам видал одного, с рожей, развороченной на четыре части. От них, говорят, бабы скидывают и мрут. Так вот и по вечерней заре – прямо у ворот растерзало одну, молоденькую! А что как глянула на крещёного? Кровищи-то было, менгир! Кто говорит – глянула, а кто судачит про крылату тварь…
Голос стражника сорвался на хрип, парень зашёлся в кашле и едва не выпустил конский повод, а ведь Фенрир и без того уже косился на начищенную пряжку его пояса.
Магистр Фабиус покачал головой, похлопал жеребца по морде, отвлекая от медного блеска. Он успел ощутить, как чья-то сила скользнула между ним и рыжим, заставив того замолчать. Но чья?
Маг оглянулся из-под руки, но не заметил в толпе горожан и приезжих людей подозрительных, держащих спину излишне прямо или глядящих дерзко. Но ведь и не почудилось!
Нехорошо встретил магистра Ангистерн, не любезно. Вот и предчувствия в руку!
Фабиус быстро перебрал в уме привычные препятствия, что могли бы поджидать его в городе. (Он знал: найдёт отгадку – и беспокойство ослабнет.) Козни местных магов? Грязные делишки префекта?
Но тяжесть в груди не уходила, лишь затаилась, налив свинцом левую руку. Что ж за проклятое место, отец наш, Сатана, этот город?
Ангистерн и раньше не ложился магистру на душу, хоть и бывал он тут пару раз по делам магическим и торговым. Надсада и серость – вот что ощущал здесь Фабиус. Но не очень задумывался, почему.
Магистр, не брезгуя, хлопнул рыжего по плечу, поймал его взгляд и прошептал формулу, излечивающую горло и дыхание.
– А по окраинам что слышно? – спросил он, отметив про себя, как быстро полегчало стражнику. Точно – наведённая магия!
Но тут рыжего отодвинул дородный начальник стражи – в новых сапогах, с улыбкой во всё лоснящееся от жары лицо, с серебряным кубком в руках и глиняной бутылью под мышкой. Он грозно зыркнул на подчинённого и предложил «почтенному мейгиру» отдохнуть в комнатах для гостей, покуда из почтовой не пришлют для него повозку или свежего коня. Уж что пожелает высокий гость.
Фабиус сдвинул брови. Предчувствие тут же взобралось по руке и кольнуло грудь. Он вгляделся в лицо начальника стражи, перевёл глаза на кубок…
Кубок был гербовой, серебряный. На печати горбился, расправляя крылья, дракон – символ правителя Серединного мира людей.
У торговых ворот – да серебро с драконом?
Маг грубо отстранил руку с кубком и вскочил в седло. Фенрир обойдётся без отдыха! Скакали они сегодня всего лишь с рассвета и до полудня, а предчувствие мага – это не шутки бродячего скомороха!
Тем более магистр и не желал пить дрянное вино, пока досужие разносят слух о его прибытии в Ангистерн. Мэтру Селеку Грэ, городскому префекту и попечителю провинции Ангон, Фабиус намерен был заявить о себе лично. Хватит намёков и предчувствий! Пусть свершится то, чему суждено!
Фенрир оскалился, и начальник стражи кубарем отлетел от него, разом теряя и кубок, и напыщенность. Початую бутыль он уберёг – сумел ловко прижать к пузу…
Фабиус усмехнулся в бороду. Если и не слыхали ещё в Ангоне про колдовского коня магистра Ренгского, то теперь точно придумают. В столице – и то болтают, будто откусил жеребец лорд-протектору Хеймы руку по локоть.
Маг слухам не препятствовал, дабы коня не свели охочие до породистых лошадей. Он пустил Фенрира не шагом и не в галоп – кентером. Медлить не стоило, но и торопливостью не отличается в человеческом мире даже смерть.
Город казался пустым. Полуденное солнце палило, навевая головную боль двум стражникам в медных кирасах и шлемах, что тащились посреди улицы, изображая служебное рвение.
Могли бы и выпить в трактире вина, всё равно тишину нарушало только цоканье подков магистерского коня. Горожане отдыхали. Разве что в проулке, ведущем к рынку, колобродили нищие, приставая к редким прохожим, да прачки в ограде городской лекарни развешивали мытое бельё.
Дом префекта, как и положено, располагался рядом с ратушей, недалеко от центральной городской площади, носившей имя Ярмарочной. К ней прилегала площадь церковная, мощёная красным кирпичом.
Вокруг церкви на необлагаемой налогом земле притулились самые бедные дома. Так было принято во всех городах людского мира – власть Сатаны и власть людей разделяла тонкая полоса самостроя. Живущие здесь каждый день и каждую ночь могли наблюдать, как краснеют стрельчатые окна демонического здания, когда очередная душа отправляется через алтарный зал прямиком в Ад.
Но для магистра церковь была не дырой в Бездну, а местом, где хранились списки родившихся и умерших да стояли клетки с магистерскими вестниками – воронами.
Подъехав к дому префекта, Фабиус отметил, что чиновник отгородился от черни забором, возвышающимся от узаконенного эдиктами локтя на два.
Совет Магистериума пока закрывал на это глаза. Сон его не мог длиться вечно, чего префект, как человек светский, имел право не знать. А вот чутьё могло бы и предупредить дурака о неприятностях, что могут последовать по приезду «чужого» магистра. Но какое у дураков чутьё?
Фабиус въехал с улицы, постучав в калитку для слуг (хотя прекрасно видел нарядные парадные ворота, выходящие на Ярмарочную площадь), спешился, отдал повод выбежавшему навстречу привратнику.
Мужичок был измождённый, но чистенький. Руки у него дрожали и зрачки расширились от страха, когда он потянул за узду свирепо скалящегося жеребца.
Магистр усмехнулся в бороду. На самом деле конь его был не более горяч, чем положено плизанским кровным, и не особенно заколдован. Лишь подковы были магическими, да и то – чтобы не терялись.
– Комнаты! – приказал Фабиус подбежавшим слугам. – Горячую ванну и вина!
И огляделся по-хозяйски, отметив, что окна на третьем этаже флигеля, пристроенного к обширному дому, закрыты тяжёлыми шторами.
– Господин префект отдыхают по-полуденному – подтвердила высокогрудая круглолицая ключница.
Рукава её были высоко закатаны, юбки подоткнуты так, что обнажали белую кожу щиколоток.
– Вот и не беспокой, – кивнул Фабиус. – Я отдохну с дороги в комнатах для гостей.
Он проводил глазами ладную фигуру служанки и снова ощутил, как шевельнулась в сердце игла… Да что с ним такое! Следовало разобраться с этими предчувствиями! И провести сегодня же вечером серьёзный обряд, очищающий душу от страхов и проясняющий будущее.
Фабиус прошёл в гостевые покои, состоявшие из двух комнат – одна предполагалась под кабинет, вторая, с узким высоким окном, под спальню, – достал из седельных сумок, принесённых слугой, чистую рубашку.
Он не торопился. Знал, что префекту уже доложено о его приезде, однако страх и чванство не дадут чиновнику слишком поспешно выразить радушие. Мэтр Грэ будет бдеть и маяться неизвестностью, но не примет магистра раньше ужина.
Пока служанки суетились и грели воду, Фабиус распаковал парочку защитных амулетов, один от яда, в виде аметиста на золочёной нитке, а другой «ad patres» (к праотцам), внешне напоминающий перстень и оберегающий в бою запястье.
Достал он и письма от здешнего магистра Ахарора Скромного. Едва успел пробежать первое из них глазами, как давешняя ключница принесла вина и жаровню для ароматных масел.
Она опустила рукава и оправила юбки. За её спиной теребила передник девочка лет двенадцати с полной корзинкой жёлтых слив. Платье ребёнка было таким коротким, что магистр видел поцарапанные коленки.
Служанка открыла пыльную бутыль и стала раскладывать на блюде сливы, загребая их из корзинки девочки. Потом отомкнула стоящий в углу сундук с посудой и бельём и достала из него знакомый магистру кубок.
Маг пробормотал «bis ad eundem lapidem offendere» (дважды споткнувшись о тот же камень), хмыкнул, оценил упруго налитую грудь служанки, сам плеснул на дно кубка (да, кубок был точно такой же, что пытался всучить ему стражник, серебряный, с драконом), окунул в вино амулет, пригубил и поблагодарил кивком старшую из женщин.
На этот раз вино оказалось из подвала префекта. Оно не вскипело, когда аметист коснулся его, хотя у мага не было сомнений, что кубок просто создан для яда…
А вот подсылать гостю малолетку было неумным шагом со стороны мэтра Грэ. Конечно, магистр был одинок, что уж говорить, и воздержание в последние дни было с ним в панибратских отношениях. Но устав Магистериума – это устав Магистериума. И переход женщины в детородный период доказывается легко.
Магистр жестом отослал ребёнка. Наверное, слишком резко: испуганная девочка выронила корзинку, бросилась поднимать сливы и, наконец, пятясь, исчезла за тяжёлой дверью.
– Сирота? – спросил Фабиус.
Вышколенная служанка почтительно склонилась:
– Да, мейгир.
Магистр Фабиус хмыкнул в бороду. Похоже, дурацкий титул приклеился здесь к нему.
– Готова ли ванна?
– Да, мейгир.
Он снова пригубил, изучил влажный след собственных губ на кромке кубка и снова переключился на герб. Дракон силился распахнуть крылья. Казалось, сейчас он встрепенётся и вырвется из серебряного плена. Давно магистру не приходилось видеть такой тонкой работы. В кубке явно крылась загадка, и не безобидная…
Маг поднял глаза на ключницу:
– Готова ли ты прислуживать мне и в ванной?
Служанка едва заметно смутилась, но тут же склонила голову:
– Да, мейгир.
«Говорят, что префект Ангистерна был когда-то охоч до женского пола, но, похоже, годы не пощадили его, если судить по растерянности прислуги…».
Женщина не просто опустила глаза, но и укусила губу.
– Что смущает тебя, милая? – ласково спросил магистр Фабиус. – Спрашивай, не бойся? Я обеспечу будущее ребёнка, если таковой случится. Это тебя волнует?
– Вам будут прислуживать в ванне, мейгир, – пролепетала женщина. – Более молодые и…
– И не спорь со мной, я не охотник до малолеток!
Магистр по следу вина на бокале уже понял, что девочка со сливами была не провокацией, а случайным хвостом, сиротой, что таскалась за ключницей.
Он умел читать по следам жидкостей будущее и увидел также, что беда висела над домом префекта тёмной тучей. Увидел он и прожилки яда, спрятанного где-то до времени.
После горячей ароматной ванны, распаренный и облегчивший чресла, магистр отдыхал в постели, когда префект прислал слугу, пригласить почтенного «мейгира» к ужину.
Маг неспешно встал, и всё та же служанка внесла глаженое белье. Локон выбился из-под её чепца и вился над нежным ухом.
– Помоги-ка мне одеться, милая, – ласково попросил магистр и по зарумянившемуся лицу понял, что женщина отдалась ему не по обязанности. Видно, чем-то приглянулся ей заезжий гость.
– Как зовут тебя? – спросил Фабиус, протягивая ногу, чтобы служанка натянула на неё сапог.
– Алисса, мейгир.
– Ты одинока?
– Мужа моего забрали на службу, на границы Гариена, где страшные твари лезут на стены города. Я не слыхала от него вестей уже две зимы.
Магистр кивнул – он знал, что творилось в Гариене, – и погладил низко склонённую голову. Ему захотелось снять чепец и снова вдохнуть запах её волос. Женщина была слишком хороша для простой солдатки, да и говорила неожиданно складно.
– Семья твоя была не из бедных, – констатировал он.
– Мои родители разорились, мейгир. Марк взял меня без приданого. Он сам не из чёрного рода, но вынужден был пойти в услужение, а потом и к вербовщику. Нашей дочке едва исполнился годик, и нам не хватало на хлеб.
«И ты была благодарна мужу, но не любила. Он продал себя в солдаты, а девочка умерла».
Магистр кивнул сам себе.
– Спасибо, милая. Позови кого, пусть меня проводят в обеденную залу.
Тяжёлые шторы в большой обеденной зале были опущены, но свечей горело в достатке. Можно было различить даже рисунки на гобеленах, украшавших стены: фрукты и вино – слева, оленья охота – справа.
Префект Ангистерна мэтр Грэ и магистр Фабиус сидели за длинным дубовым столом. Гость попросил накрыть рядом, без церемоний, но хозяин поспешил усесться во главе стола, спиной к единственному, но большому окну, гостю же накрыли на противоположном конце.
Двухстворчатая дверь, выходившая на лестницу, неимоверно раздражала магистра. Слуги то и дело скрипели створками, тенями появлялись из-за спины…
Еду подали дорогую, но слишком пресную: пирог с голубями, фаршированную щуку, запеченную оленину и студень.
Префект болел. Это было видно по его скудному лицу с тонкими лисьими чертами, по бледной коже с капельками пота, выступившими над бритой верхней губой от единственного бокала вина.
Стал понятен и его интерес к молодухам – видимо мэтр Грэ надеялся этим простым способом продлить жизнь и разжечь огонь юности. Он полагал, что правила Магистериума, ограничивающие распущенность власть имеющих, не для мирян? Он ошибался.
– Вы слишком увлекаетесь лечебными тинктурами, мэтр Грэ, – произнёс магистр Фабиус, поднялся, подошёл к окну и отогнул тяжёлую штору вышитого бархата. – Неумеренность в тинктурах может нанести серьёзный вред телу.
Окно второго этажа, где была расположена обеденная зала, выходило на улицу, ведущую к рынку. Приближалось время стражников с колотушками, прекращающих всякую торговлю, и люди спешили раскупить по дешевке остатки рыбы, хлеба и овощей.
– Что там? – удивился префект, видя, что гость буквально застыл у окна.
– Оцениваю, что несут с рынка, – с искусственной весёлостью сообщил магистр. – Утренняя рыба из соседней реки, овощи с полей, что возле городских стен… Чечевица и ячменный хлеб. Сколько в городе пекарен?
– Ангистерн – не торговый город, здесь продают лишь то, что идёт на еду. Но всё-таки три пекарни мы держим, – процедил чиновник. – Одна из них – в ведении городских властей, ещё две получают деньги из казны. Есть и малые пекарни, они выживают, как могут.
– А сколько амбаров с запасами муки? – спросил магистр.
– Да что стряслось? – встревоженный перфект резко поднялся и, путаясь в длинных одеждах, подошёл к окну.
Свет упал на багровую вышивку по горлу его туники, блеснул маслянисто, и магистру показалось на миг, будто префект пролил на себя вино.
– Дурные вести, как водится, идут с северным ветром, – усмехнулся Фабиус. – В провинции Дабэн – чума. Люди перебираются из городов в соседние деревни, а чуму несёт по ветру. Магистериум установил на границах провинции магическое сито, больные сквозь него не пройдут, но мы ждём наплыва беженцев. Меня послали с инспекцией по окрестным городам.
– Магический совет ценит ваш верный глаз, – выдохнул префект и закашлялся, закрывая лицо вышитым платком.
– Да и я не ценю своё седалище, – согласился Фабиус. – Последние несколько дней седло мне служит вернее кресла. Но я не вижу, как ни вглядываюсь, чтобы Ангистерн смог принять голодных из Дабэна. А ему нужно будет принять.
Магистр отпустил штору, сел и сам налил себе вина, хоть рядом с бокалом лежал колокольчик для вызова слуг.
Префект молчал. Грабус был прав, к нему следовало присмотреться. Это был ветхий больной старик, не способный уже ни исполнять, ни возражать. Но отчёты-то приходили из Ангона исправно!
– Тем более, мне донесли, что в городе неспокойно! – магистр возвысил голос и префект вздрогнул. – Что за тварь бродит здесь по окрестностям?
И тут перстень согрелся на пальце магистра: префект лгал ему враз стянувшимся в недоумевающую улыбку лицом!
Мэтр Грэ начал рассказывать, что слухи обманчивы, что на самом деле в Ангоне всё – лучше некуда. Магистр кивал в ответ, но смотрел лишь на игру света на перстнях здоровой руки. Пока не отметил, что собеседник запутался в собственной лжи, и можно задавать ему вопросы напрямую.
Магическое чутьё и без того позволяло магистру отличать правду, а потерявший контроль над эмоциями и вовсе становился для него открытой книгой.
Но что за грехи могут быть у префекта, кроме малолеток, что таскает в свою постель? Чем так обеспокоила его засевшая у городских стен тварь, что пот так и течёт у него по вискам? Не о горожанах же печётся? Подумаешь, баба разорвана в клочья? Цена бабы – цена сплетен.
Ответ тут мог быть один: тварь, что затаилась у города – не безмозглый хищник верхнего Ада. И она уже пыталась предложить префекту свои услуги.
Мэтр Грэ – немолод, нездоров, а потому уязвим для тварей Отца людей Сатаны… Но что именно было предложено?
Магистр Фабиус вертел в руках кубок и наблюдал за лицом префекта. Здоровье? Молодость? Деньги? Близко, да не то…
– Я задержусь в городе на один малый лунный круг, – вымолвил он, так и не отыскав решения. – Завтра с утра мне хотелось бы видеть доклад о готовности города принять беглецов из чумной провинции. Учитывая близящийся холодный сезон, нужны не только походные кухни, но и тёплые ночлежки. А сейчас я прошу вашей милости отдохнуть с дороги…
Префект вздрогнул. Даже само слово «дорога» пугало его.
Фабиус покачал головой, отставил кубок и поднялся. Ему не терпелось узнать, попалась ли тварь в ловушку, что он устроил ей?
Тьма – время нечисти. Если заклятие оказалось слабым, исчадье Ада будет мстить сегодня ночью магистру, искать его в спящем городе.
Слуга шёл впереди со свечой – в доме префекта было темно и сонно, хотя дело близилось к девятому часу от полудня. Осень пришла в мир. Стало раньше темнеть, а горожане экономили свечи и ложились спать загодя.
У входа в гостевые комнаты томились три молоденькие служанки. Магистр велел им удалиться, даже не присмотревшись к напудренным лицам и излишне открытым грудям. Слуге он сообщил, что устал и не желает, чтобы его беспокоили до завтрака.
Однако, уединившись для отдыха, спать магистр Фабиус не стал. Он тщательно, по периметру, обошёл со свечой доставшиеся ему скромные апартаменты: две комнаты, в одной из которых окно было большое, застеклённое хорошо сделанным желтоватым стеклом, а в другой – узкое, как бойница, затянутое непрозрачной запузырившейся слюдяной плёнкой.
В комнате с большим окном стояли стол, бюро с письменными принадлежностями, два стула, большой сундук и маленькие клавикорды, к сожалению, изрядно расстроенные. (Магистр постучал по клавишам и поморщился). В комнате с окном-бойницей имелись широкая деревянная кровать, маленький прикроватный столик (куда перекочевали вино и сливы), да ночной горшок.
Завершив обход, магистр достал из седельных сумок зеркальце из отшлифованной серебряной пластины, толстую свечу, и переплетённую в кожу походную книгу заклятий.
Свечу он поставил на стол в комнате с большим окном, рядом положил зеркальце и книгу, прочитав из неё предварительно несколько фраз. И как только магистр удалился во вторую комнату, с окном-бойницей, как над столом тут же сгустилась тень читающего человека.
Фабиус невесело усмехнулся, подошёл к бойнице, коснулся стекла одним из перстней, а их на его правой руке было три, и произнёс тихо «Absit omen!».
И без того мутное и пузырчатое стекло запотело вдруг, словно украшало не спальню, а баню.
Магистр нахмурился: он ожидал другого эффекта. Провёл пальцем по влажной поверхности, рисуя какой-то нужный ему узор… Но линии сами собой сложились в очертания женской головки с тяжёлым узлом волос.
Волосы Райана успела заколоть в узел. Это было первое, что она сделала, ощутив тяжесть под сердцем.
Он не возражал. Он смотрел на неё и не мог наглядеться, зная, что судьба уже занесла над нею свой меч. Что ей суждено стать матерью его единственного законного сына и наследника, а, значит, родов она не переживёт.
Он страховал себя с любовью, как мог. Взял в жёны девочку из отдалённой провинции Ларге. У небогатых родителей справился лишь о здоровье невесты, прежде чем заочно подписать брачный контракт. Он желал увидеть дурнушку, а увидел любимую. Всегда и вечно. Нежную и трепетную, как птица, которую вспугнул охотник, поднимающий лук.
Магистр вздохнул и одним движением стёр нечаянный узор. А затем повторил заклятье и подул на стекло.
Воздух в комнате всколыхнулся, стекло растаяло, а на подоконнике захлопал крыльями огромный чёрный ворон.
И тут же часы на городской ратуше пробили девять. А следом сторож истошно заорал вдалеке: «Девять часов в Ангистерне! Время спать!»
Эти звуки легко заглушили шипение вина в серебряном гербовом кубке. С первым ударом часов оно поднялось шапкой колдовской зелёной пены, но тут же опало и приобрело свой обычный вид.
Ворон же – посидел, охорашиваясь, а потом встрепенулся и вылетел в окно.
___________________________
Да не случится такого! (Чур меня!)
Вы никогда не задумывались, что для Вас любовь? Очень часто люди, которые находятся в отношениях и улыбаются друг другу, сидят в одиночестве по углам и страдают из-за того, что не чувствуют себя любимыми. Бывало ли, что кто-то из Ваших друзей приходил вечером, чтобы сесть на кухне, схватившись руками за голову, и повторять только одно: «Я не уверен… Не уверен, что меня любят…»? Так горько, что люди, которые находятся рядом друг с другом, могут быть одинокими. Очень страшно чувствовать себя ненужным и потерянным в толпе, но намного хуже — рядом с самым близким человеком. Если очень долго хранить этот холод в душе, то однажды можно проснуться рядом с тем, кто больше не вызывает никаких эмоций. Просто кто-то, кто оказался с Вами в одной постели, неведомым случайным образом. Так что ж для Вас любовь?
Слова — это абсолютная ненужная вещь, на самом деле. Их пускают в ход тогда, когда уже поздно что-то исправлять. А с течением времени они совсем потеряли вес. Люди больше не верят тому, что слышат, потому что готовы обмануться, боятся, что такие красивые сочетания букв окажутся сплошь из ядовитой лжи. И, несмотря на то, что прошла эпоха рыцарей и героев, которые посвящали свои подвиги прекрасным женщинам, в наши дни правильнее смотреть именно на поступки, на жесты, на действия. Отношения человека видно сразу: по взглядам, по прикосновениям, по тому, как бездумно он тянется к любимому или отталкивает кого-то. Усталость никогда не оправдает нежелание несколько минут посидеть рядом друг с другом. Если человек перестал отдыхать в объятиях любимого человека, то это начало конца. Запускайте таймер, обратный отсчёт пошёл.
На больших круглых часах, которые висели над баром, со светящимися в темноте стрелками и цифрами, было почти пять утра. Последний посетитель бара, шатаясь и цепляя плечами дверные косяки, выполз на улицу, где ещё горели тусклые желтые фонари, свет которых был размыт мелкими каплями дождя. Небо постепенно светлело, наполняя город серым светом. Солнце, пока ещё не готовое отправиться отдыхать после изматывающего лета, мелькало то тут, то там, но его перехватывали плотные клубящиеся облака. Дождь не был навязчивым, шёл бесшумно и очень слабо, оседая на лицах людей, на лобовых стёклах машин и на окнах мелкой моросью. Такси, одиноко скользящие по улицам, подбирали загулявших людей или везли сонных клерков, которым нужно было быть на месте уже через несколько минут. В магазинчиках и лавках загорался свет, освещая запотевшие витрины. Хозяева открывали тяжелые задвижки и зевали, закрывая руками рты. Город просыпался, чтобы прожить ещё один долгий, наполненный событиями день.
А бар наоборот — закрылся. Высокий темнокожий парень погасил вывеску и захлопнул тяжелую дверь, задвигая щеколду и отрезая шум жизни. Бар погрузился в полумрак. Прохладный ветер залетал через приоткрытое окно, унося удушливый запах алкоголя и дыма. Хозяин проверил дверь на задний двор, запер ее и дернул для надежности. Эхо разнесло по бару громкий металлический скрежет. Лигур сморщился от него и направился обратно в зал, снимая с себя чёрный фартук. Им же он вытер свои руки, после чего бросил испачканную тряпку в корзинку с грязными скатертями. Основную посуду он вымыл, на вечер остались лишь бокалы и пивные кружки. Мусор ожидал своей участи в большом сером баке позади заведения. Забытые вещи он ссыпал в коробку, а ее убрал в сейф в комнате отдыха. К приходу уборщиц он должен был уже проснуться. Усталость ломила все тело, мышцы ныли от напряжения, но чувство хорошо выполненной работы все заглушало. Ещё раз бросив взгляд на пустой темный зал бара, Лигур направился к лестнице на второй этаж, которая была спрятана за темной невзрачной стеной.
Собственная квартира встретила его тишиной. Свет нигде не горел, только один слабый огонёк — это в окно заглядывал любопытный уличный фонарь, который ещё не погасили. Парень стянул с себя белую рубашку с отодранными рукавами, насквозь пропахшую алкоголем и потом. Казалось, что проще было ее сжечь, чем отстирать. Такая же рубашка нашлась прямо на полу около двери в ванную комнату. Видимо, его возлюбленный пришёл к таким же выводам, избавляясь от надоевшей тряпки. День выдался тяжелым: откуда-то набежала целая толпа подростков, которым ещё нельзя было продавать алкоголь, зато у них были поддельные удостоверения. Хастуру хватало одного взгляда на человека, чтобы поймать его на лжи. На все вопросы он отмахивался — слишком долго трудился на предыдущей работе, наблюдал за людьми, изучал их, вглядываясь в лица, трогая невидимыми пальцами за плечи. Конечно, отказ не привёл детей в восторг, они буянили и кричали. Хастур давно привык к волнам чужих эмоций, направленных на него, но все же пока ещё довольно быстро уставал.
Лигур задержался около приоткрытой двери в ванную комнату. Закрыв на секунду глаза, он в который раз за последние пару лет просто попытался осознать, что в его жизни есть невероятный черноглазый человек, буквально свалившийся ему на руки с неба. У него были свои боги, кровожадные и жестокие, но все же он каждый раз, завершая очередной день, коротко благодарил их за своё счастье. Выдохнув медленно, парень едва слышно постучал в дверь костяшками пальцев. Ответа не последовало, а дверь медленно отворилась. В нос ударил запах миндаля и ванили, заполнивший небольшое помещение. Свет в нем также не горел, все освещали только постепенно светлеющие небеса за окном. Теплый влажный воздух приятно коснулся лица, казалось, его можно было потрогать руками. В белой ванне на широких ножках лежал Хастур. Его тело со светлой — в полумраке почти прозрачной — кожей скрывала вода, от которой исходил очень приятный запах. Парень спал, запрокинув голову, положив на борта острые худые локти. Его грудь размеренно поднималась и опускалась, то показываясь над водой, то скрываясь под её поверхностью.
Лигур бесшумно прошёл по ванной, словно большой гепард на мягких лапах. Он подошёл к спящему ангелу, пусть и отказавшемуся от крыльев, и одним слитным движением опустился на колени около его головы. С мягких светлых волос на кафельный пол падали редкие капли и разбивались. Большая темная ладонь коснулась чужого затылка, пальцы запутались в белых прядях. Парень осторожно и медленно массировал кожу головы Хастура. Тот с тихим блаженным стоном пошевелился, вынимая из воды колено. Взгляд хозяина бара скользнул по худой ноге, по внутренней поверхности бедра, ещё немного ниже… Он был слишком уставшим, чтобы возбудиться, но любоваться-то никто не запрещал. Лигур ещё помнил, насколько нежная и бархатная эта кожа на ощупь, как любовник откровенно вскидывает бедра, если провести по ней кончиками пальцев, и совершенно бездумно раскрывает их шире, не в курсе, что нужно чего-то стесняться.
Потянувшись к висящей на стене стойке, темнокожий парень взял шампунь и выдавил немного на ладонь. Согрев жидкость в своих руках, он снова вплел пальцы в чужие волосы, растирая до ароматной пены. Лигур перебирал пряди, чуть оттягивая их, и снова ласкал подушечками пальцев, задевая лоб и виски. Хастур опять пошевелился и открыл глаза, щурясь сонно, но, ощутив знакомое прикосновение, мгновенно расслабился, запрокидывая голову ещё сильнее.
— Привет… — выдохнул он хрипло, прикрывая глаза, на этот раз от наслаждения.
— Утомился? — тревожно спросил парень, переходя на шею, разминая забитые мышцы.
— Не больше, чем обычно, — Хастур довольно улыбнулся, когда почувствовал прикосновение губ к позвонку на своей шее.
— Двигайся, — Лигур поднялся с колен и легко избавился от темных джинс и белья, упавших бесформенной кучей на пол. — У меня не будет сил мыться после тебя…
Бывший ангел выпрямился и послушно продвинулся вперёд, дав место человеку, чтобы он сел за его спиной. Вода всколыхнулась и выплеснулась на пол, поднявшись слишком сильно. Лигур мягко привлёк любовника к себе, устраивая на его чувствительном животе свою широкую загорелую ладонь. Хастур откинулся спиной на его грудь и вновь запрокинул, на этот раз на чужое плечо. Тепло человеческого тела окутало его целиком, запах солнца, которое пропитало Лигура, казалось, насквозь, ударил в нос, заглушая все остальные. Хозяин бара невесомо скользнул губами по шее любовника, по сильной мышце, по мочке уха. Сладкий вкус ангела смешался с горьковатой пеной от шампуня.
Лигур не мог отказать себе в удовольствии невесомо провести подушечками пальцев по нежной коже между острыми лопатками любовника. Там, если присмотреться, вглядеться очень внимательно, можно было заметить россыпь мелких, почти белоснежных шрамов. Парень осторожно касался их каждый раз, когда Хастур оказывался в его объятиях. Тот в свою очередь повернул голову, чтобы найти такие горячие влажные губы. Целовались они медленно, очень лениво, едва задевая друг друга. Тёплое дыхание смешалось, обжигая их. Хастур коснулся длинными пальцами линии подбородка любовника, чуть придерживая. Лигур перехватил его руку и поднес к своему лицу, чтобы коротко поцеловать в середину, а после — в запястье, туда, где бился загнанно чужой пульс.
— Хочешь, поедем в отпуск? — предложил хозяин бара.
Хастур недоверчиво посмотрел на него своими невероятными чёрными глазами, любуясь любимым лицом. Человек выглядел серьезно, немного устало, и определенно — счастливо.
— А как же работа? — напомнил об очевидном бывший ангел. — Твой бар для тебя все.
Лигур покачал головой, бездумно поливая тёплой водой, которую зачерпывал свободной рукой, чужие плечи. Вода тихо журчала, убаюкивая их.
— Был, пока один сумасшедший не шагнул с моста прямо на моих глазах, — укоризненно сказал парень, толкая носом любовника в висок. — Мой бар не пытается покончить с собой.
— Эй, — наигранно обиженно отозвался Хастур и почувствовал, какими крепкими стали объятия парня, сидящего за его спиной.
— Мы закроем бар… — тихо прошептал на ухо Лигур. — Бросим все, сядем на самолет…
— М-м… — согласно отозвался Хастур.
— Будем плавать в океане… Весь день валяться на белых простынях… Есть самые сладкие фрукты… Заниматься любовью…
Когда солнце заглянуло в маленькое окошко на втором этаже, закрытое плотными белыми жалюзи, то его лучи скользнули по двум спящим людям, которые крепко спали в давно остывшей воде. Их головы соприкасались, а сердца бились практически в унисон. И, конечно, вскоре Хастур будет озадаченное смотреть на сморщенную кожу на кончиках пальцев, громко чихать, закрывая локтем лицо и шмыгать забитым носом, но он никогда не сможет почувствовать себя более отдохнувшим и счастливым, чем в объятиях своего особенного, невероятного и неповторимого человека.
Стоит ли говорить, что следующие три недели бар был неизменно закрыт?
Пока набираем высоту, Вадим достает из «дипломата» ноутбук. Узнаю подробности. На фотографиях наши корабли больше всего похожи на гантель. Два шара, соединенные цилиндрической ручкой. Лишь пропорции нарушены.
Диаметр ручки всего на двадцать процентов меньше диаметра шаров. На одном шаре моей гантельки с одной стороны кратер, а с другой… Словно кто-то молотком ударил. Причем, острым концом.
— Один человек погиб и один ранен. Лишился ноги выше колена, — комментирует Вадим. — Повреждена причальная стенка, и внутренние помещения завода потеряли герметичность.
Причальная стенка сделана из литого лунного базальта, армированного железом. В то время это был самый дешёвый строительный материал. Достаточно хорошо держит сжатие, но плохо — изгиб. Если стенка треснула, на самостоятельные орбиты вышло множество базальтовых обломков, которые представляют опасность. Их надо отлавливать, а это морока на месяцы…
— Комиссия будет искать виновных. Что скажешь?
— Если это, — тычу пальцем в кратер на экране, — третий блок маневровых, виноваты заводчане.
— А если нет?
— Или никто, или, опять же, они. Корабль я сдал им. В дефектной ведомости всего два пункта — подозрение на потерю жёсткости каркаса и подозрение на неисправность третьего блока маневровых.
Пользоваться мобильниками в самолете запрещено. Поэтому Вадим подключает ноутбук к гнезду сети на спинке впередистоящего кресла и входит в интернет. Через пять минут узнаём, что взорвался действительно третий блок маневровых.
— Что у нас есть по защите?
— Дефектная ведомость, — загибаю пальцы я, — переговоры с Лагранжем во время швартовки. Там звучит фраза «больной швартуется». Если есть видеозапись швартовки — совсем хорошо.
— У них все есть. Положено хранить три года.
— Еще узнай у Шмидта, предлагали ли они заводчанам буксир. Это уже не для нашей, это для их защиты. Да и вообще, я сдал им корабль с рук на руки. От Лагранжа они отошли нормально. Всё! За корабль отвечают они.
Пару минут Вадим стучит по клавишам, потом выключает ноут и разворачивается ко мне.
— Так что с этим третьим маневровым?
— Не знаю. После второго джампа я вручную разворачивал корабль. Шевельнул джойстик, а движок не сработал. Ну я и отключил его до конца полёта.
— Что значит — не сработал?
— Ну, на развороте корабля движки включаются парами. Должны были сработать третий и пятый. Тогда корабль разворачивается вокруг игрек. А если включается только пятый, корабль разворачивает, но не так быстро. И ещё пошла закрутка вдоль главной оси. Я это почувствовал. Прервал маневр, подумал и отключил весь третий пакет до конца полёта.
— А тесты, диагностика?
— Диагностика показывала, всё в норме. Но я-то почувствовал…
— Ясно, — говорит Вадим и перекладывает ноутбук мне на колени.
— Запиши всё, что сейчас сказал. Рапорт на мое имя. Против нас у заводчан только одно: Почему ты пригнал машину на Лагранж, а не сразу на завод?
— Потому что неисправности мелкие, а учёные с Лагранжа просили побыстрей передать им научную инфу, — предлагаю я легенду. Вадим морщится.
— Не было там учёных. Спросят — скажешь, я просил тебя как можно быстрее доставить данные с «мячиков». Не спросят — молчи. Не заостряй внимание.
Тошно… Сижу, молчу, изображаю свадебного генерала. Вадим кричит, спорит, обвиняет. Заводчане отбиваются, но в этом нет смысла. Сто процентов вины на их пилоте. От буксира отказался, снял блокировку и погубил мою лошадку. И жалко парня, и убить хочется. Пока молчит — жалко. Как рот откроет — так бы и придушил! Чтоб генофонд не портил. Кадавр!
Сразу после швартовки я влез в скафандр и пошел смотреть, что стало с моей лошадкой. Говорят, в конструкции наших кораблей очень многое взято с атомных подводных лодок. Ну, там, внешний корпус, прочный корпус… Не верьте. Где вы видели у подлодки четыре киля?
Второй киль моего корабля пробил базальтовую причальную стенку и сам сдвинулся с места. На него пришлась вся масса корабля — двадцать тысяч тонн. Вру. Двадцать тысяч — это на старте. На финише, без груза, с полупустыми баками — двенадцать тысяч.
Всё равно много! Одни шпангоуты киль погнул, другие сорвал. Лонжероны пошли дугой. Я видел, как рабочие наваривали на сорванные шпангоуты титановые косынки. Вдобавок ко всему, это смещение центра тяжести.
— Я больше не поведу этот корабль в звезду, — сказал я Вадиму при всех. — Каркас потерял жёсткость.
Друг другу пилоты верят. Олдридж, пилот от западников, меня слышал — и передаст своим. Теперь ни один пилот не погонит мою лошадку к звёздам. Может, её будут использовать как грузовик на внутрисистемных линиях, а может, переделают в беспилотник. Но я побоялся бы войти на ней даже в атмосферу Земли.
— … В дефектной ведомости не было явного указания на неисправность маневровых двигателей, — отбивается кто-то из заводчан. — Только подозрение.
— Сейчас у вас есть уверенность, что движки были неисправны? — тут же наседает на него Вадим.
— Сейчас есть.
— Движки были неисправны, а система тестирования сообщала, что они исправны. ВАША система тестирования! Так?
— Да, поэтому наш пилот и снял блокировку.
— Вот этим и отличаются наши пилоты! Наш, несмотря на тесты, распознал нештатку и привел больную машину на базу. Через два джампа и четырнадцать светолет. Ваш сумел раскурочить её у заводской стенки! Возомнил себя асом!!! Мол, разбирается в корабле лучше звёздного следопыта!
Я в разборки не вмешиваюсь. Противно. Кратко и точно отвечаю на вопросы, если спрашивают, и жду, когда же кончится эта бадяга. Взрослые люди, а собачатся. Всё же ясно… Записи, признания, черные ящики – все факты налицо. О чем можно спорить?
— Ты что себе позволяешь? Хочешь ребёнка угробить? — первое, что слышу от Ларисы. Это вместо «здравствуй, милый!» Укоризненно смотрю на Зинулёнка.
— Мама угостила кофем того придурка, что машину пригнал, — сообщает Зинулёнок. — Он наврал с три короба, а мама всему верит.
— Ларис, не бери в голову. У меня реакция — во! Для меня двести — что для другого — шестьдесят по городу. Я же не зря в космонавты попал. Хочешь — проверь. Дай мне пощечину.
Лариса не знает, что в молодости я занимался боксом. Легко уклоняюсь от первых четырёх, но неожиданно получаю коленом между ног, расслабляюсь и пропускаю две увесистые оплеухи справа и слева. Довольная Лариса, излучая спиной гордое презрение, шествует на кухню.
— Пап, тебе больно?
— Ничего, Зинок, — хриплю я в позе застигнутой врасплох голой девушки. — Ради мира в семье надо идти на жертвы.
Ковыляю на кухню мириться, но Лариса, оказывается, только на взлёт пошла…
— Опять будешь мне лапшу на уши вешать, что короткие командировки самые безопасные?
— Ларис, не надо. И так тошно…
— Тошно ему. А мне не тошно, мне страшно! Вчера в Мигалово опять «Черный тюльпан» сел! Думаешь, мы не знаем, что значит груз двести? Безопасная командировка! Хохмят ещё — семь раз улетел, шесть раз вернулся. А мы вам кто? Светка кто? Жена, или вдова при живом муже? Зина говорит, её Егор только через тринадцать лет до звезды доползёт.
Возразить нечего. Девять лет назад Егору не повезло. Он пропустил производную ноль. Ушел в джамп на последнем, четвертом разряде активаторов, уже в зоне отражения. Накопителей тогда хватало всего на четыре разряда.
Знали мы мало, вычислять производную ноль почти не умели, поэтому промежутки между разрядами брали огромные. О том, что Егор жив, узнали восемь лет спустя, когда пришел его SOS. К счастью для него, это был первый джамп, баки рабочего тела ещё полны, а до ближайшей звезды не так и далеко — всего около двадцати двух лет ходу. Когда он до неё доползет, мы вышлем спасательный корабль. Современный, мощный, надёжный.
— Ларис, у нас впереди много спокойных месяцев, — пытаюсь обнять её и чмокнуть в носик. Неожиданно она замолкает — будто вспомнила что-то.
… Вытаскиваю из-за спины рюкзак.
— Угадай, что здесь?
— Папа, неужели то, что я думаю!?
— Оно самое.
— Папка!!! — Зинулёнок бросается мне на шею. В очередной раз убеждаюсь, что дети растут. И тяжелеют… Зинулёнок вытаскивает из рюкзака «мячик», восторженно вертит в руках, осматривает и обнюхивает со всех сторон. Неожиданно улыбка исчезает, уголки губ опускаются…
— Так он ненастоящий…
— Самый что ни на есть настоящий. Только не в комплекте. Уж извини, батарейку и самоликвидатор пришлось вынуть.
Разворачивает «мячик» и тычет пальцем в гравировку: «Габаритно-весовой макет».
— А-а, это… Один знакомый сделал. А ты что, хочешь, чтоб меня таможня прихватила? Кстати, запомни эту легенду. Для всех — даже для мамы. Особенно для мамы — это макет. Внутри — песок.
— А на самом деле?
— На самом деле — и песок тоже. Я насыпал сколько влезло вместо самоликвидатора и источника энергии. Но ещё там дофига ненаших технологий. Так что меня могут взять за… Гммм… Одно место очень больно. Итак, что у тебя в руках?
— Габаритно-весовой макет малого автономного кассетного зонда! — бойко рапортует Зинулёнок. — Пап, а его никому показать нельзя?
— Наоборот, сделай подставку — и пусть у тебя на столе стоит. Только гравировкой кверху, чтоб все видели. Ты Конан-Дойля читала? Прятать нужно на самом видном месте.
— Па, а если в него батарейку вставить, он заработает?
— Ага. И очень скоро на улице завоют сирены, к тебе придут люди в форме и начнут задавать вопросы. Кой-какие антенны я отключил, но на близком расстоянии сигнал в эфире засекут и без антенн.
Отключал антенны я по-простому, кусачками. Но это уже — тссс… Конечно, держать «мячик» дома — серьёзное должностное преступление. Именно поэтому никто и не поверит, что он настоящий. К тому же, если быть точным, он в нерабочем состоянии. Сдох через полторы минуты после активации. А чтоб вытащить из него технологии, развивающимся странам потребуется лет тридцать упорной работы. Так что потуги первого отдела я считаю здоровой должностной паранойей.
Но выглядит «мячик» шикарно. Тёмные полусферы объективов звёздной ориентации, утопленные в корпус сложенные антенны, цилиндрические индукторы поля ориентации и стабилизации по бокам и чуть выступающие люки перископической системы наблюдения. Всё крошечное, аккуратное, блестящее полированным металлом, загадочно-сложное…
Весит это чудо техники меньше пяти кило, стоит как хороший автомобиль ручной сборки. Но заводы клепают их сотнями тысяч, а мы развозим — за раз по пять тысяч тонн — и засеиваем ими окрестности ближайших звёзд.
Собственно, в этом и состоит наша работа…
С востока полз плотный туман, оседал на одежде, и Исли казалось: он весь пропитался этой проклятой сыростью, пахнущей стоячей водой, сладкой пыльцой багульника и гниением. С каждым часом надежда, зароненная в его сердце словами монаха, таяла, как почерневший весенний снег.
С того момента, как отряду пришлось спешиться, оставив лошадей у подножья горной гряды, которая благополучно увела их от замка к северу, Исли шел по болоту и думал, как сильно его ненавидит.
Он взял с собой двенадцать солдат – достаточно, чтобы изловить упрямого мальчишку, но двое остались сторожить лошадей у конца «земной тверди»: никто в здравом уме не полез бы с конями в кочкарник. Путь начался с хорошей такой стежки, проложенной по весеннему, пышному мху. Шли молча, берегли дыхание; Исли подозревал, что воины просто боятся вызвать неосторожным словом его гнев. Болтал один монах: бодро шлепая грязными ногами впереди Исли, он то и дело обращал его внимание на особенности местности. То на едва заметную тропку, отходящую через ивняки к какой-нибудь скрытой деревушке, то на заброшенный карьер по добыванию руды, то на поляны, где люди летом будут резать торф, чтоб заготовить его на зиму для растопки.
Однако чем дальше, тем хуже становилась тропа, плутая между протоками и озерцами, заросшими осокой, мочажинами и полузатопленными ивовыми кустами, среди которых нередко возвышались вспучившиеся торфяные бугры. Местность как будто понижалась, идти становилось сложнее. Донимал мелкий кусачий гнус. Исли завязал рот и нос и, раздраженно хлопая себя по лбу, думал, что Ригальдо придется очень постараться, чтобы заслужить его прощение. Сидит там где-то, лелеет свои обиды, в то время как целое королевство из-за него поднято на уши.
Конечно, при условии, что он благополучно добрался туда, куда шел.
Подумав об этом, Исли сорвал с лица платок:
– Святой брат, вашу мать, мы плетемся, как улитки!
– Ваше величество, – вздохнул тот. – По-другому никак. Посмотрите, какая земля!
Он был прав: земли уже никакой не было.
За долгий путь в серых лохмах тумана, волочащихся над травой, Исли как-то пропустил, когда и куда пропали мхи и идущая через них стежка и началась сплошная жидкая грязь. Обернувшись назад, Исли не увидел никакого намека до покинутые ими горы.
Надо же, как далеко они успели уйти.
– Топкая зыбень, – кротко объявил брат Константин. – Скоро закончится.
А вот тут он ошибся: они шли уже не час и не два, а зыбень все не кончалась. Когда Исли выразил решительное сомнение в том, что Ригальдо в здравом уме мог приглашать его в такие места на свидание, монах хитренько улыбнулся и пробормотал: «Ах, ваше величество, осенью в Норфларе нет места прекраснее. Когда вся эта вода схватывается льдом, травы рыжеют, а каждую кочку покрывают клюква, морошка и голубика, над черными скалами всходит огромная красная луна!» Услышав про чертову луну, Исли сжал зубы.
Двигались, растянувшись цепочкой, стараясь ставить ногу след в след. Жидкое месиво цеплялось за сапоги, выпускало их с неохотным чавканьем. Из-под ног дышало холодом, будто там сидело что-то огромное, живое. Опора под ногами казалась зыбкой, и шесты, которыми его люди проверяли дорогу, показывали: шаг вправо, шаг влево – и провалишься, засосет. Несколько раз солдаты замечали поодаль пляшущие голубые огни.
В замке Исли слышал, что трясина хитра: засасывает только то, что обладает достаточным весом. И только то, что живое – потому что оно вертится, сопротивляется, погружаясь все глубже, и кричит: «Помогите!», – выталкивая из груди воздух…
– Мама, мы в аду, – простонал самый молодой из солдат.
Он остановился, чтобы вылить воду из сапога, и брат Константин замахал руками:
– Что ты, юноша, стоять нельзя, надо двигаться!..
Так и шли, изнемогая, не поднимая голов, как стадо вьючного скота, глядя под ноги и бесконечно расталкивая коленями холодную, жирную грязищу. Когда солдатик позади него выдохнул: «Впереди земля, Господи!» – Исли с трудом сдержался, чтобы не сдавить его в объятиях.
Впереди и вправду маячили скалы: очередные черные остроконечные пики. Проклятая грязь под ногами сменилась переплетением стеблей водных растений. Туман, однако, сгустился, заслоняя блеклое солнце.
На первые же твердые, мохнатые кочки, знаменующие появление земли, упали вповалку, с бранью и стонами.
– Обратно я не пойду, – твердо сказал старый воин. – Останусь тут жить, как святой отшельник, молиться вместе с серым братом. Стану питаться брусникой и ключевой водой, обитель свою осную…
– А как же твоя жена? – засмеялся кто-то.
– А зачем она мне, коли есть кто помладше? – осклабился старик. – Вот, буду брать пример с нашего короля…
Он протянул руку и схватил за зад молодого парнишку. Тот подскочил с кочки красным от негодования лицом. Люди вокруг заржали, закипела ссора.
– Тихо, – негромко сказал Исли. – Я, кажется, вижу хижину.
Он не ошибся: возле скал маячил домик на сваях. Хороший такой, крепкий дом без окон. Исли представлялось, что там будет лачуга под тростниковой крышей, но это было настоящее убежище.
– Рассредоточьтесь вокруг, – приказал он, – и идите беззвучно. Принц может быть где угодно, не обязательно внутри.
Кивнув, его воины по одному растворились в тумане. Пригнувшись, чтобы его не было видно за толстыми кочками, Исли двинулся к хижине, стараясь не выпускать ее из виду. И почти сразу же споткнулся о что-то круглое.
«А вот и черепа, – подумал он, глядя под ноги. – Монах не пошутил. Могильник и есть».
Сбоку послышалось чертыхание, и чей-то голос в тумане сказал:
– Срань какая. Да тут одни кости, вся земля, считай, на костях…
– Молчи! – шикнули на него. – Вспугнешь мальчишку – сам здесь ляжешь костьми…
«И верно», – мрачно подумал Исли, подбираясь к дому. Он чувствовал себя натянутой струной лютни, звенящей тетивой под стрелой. Господи, он едва сдерживался, чтобы не сорваться, он так хотел скорее найти Ригальдо, что у него не было никаких душевных сил.
Эти последние шаги показались ему бесконечными. Получив, наконец, знак от солдат, ползущих с другой стороны, что там им никто не встретился, он резко поднялся на ноги и, сжимая на всякий случай кинжал, взлетел на сваи по приставной лестнице и рванул дверь хижины.
В нос ударил смрад. Внутри не было Ригальдо – только один очень старый труп, лежащий у самой двери. Одежда и плоть его давно истлели, высохшая рука тянулась от порога к низкой постели, как будто у покойника едва достало сил взобраться наверх, после чего он упал замертво.
Исли разочарованно зарычал и позвал:
– Брат Константин!
Монах не ответил. Исли пнул мертвеца носком сапога и вышел наружу.
– Здесь никого нет, – сказал он, оглядываясь. – Но поиски не прекращаются. Брат Константин! Где этот чертов монах?..
– Сомлел от вида старых костей, – хохотнул кто-то.
– Не такие они и старые.
Исли оглянулся на того самого молодого солдатика. Тот хмуро поежился и повторил:
– Как хотите, но с той стороны, в бочагах, лежат не столетние останки. Там человеческие ребра и мослы, с которых еще не полностью слезла плоть.
– Где, покажи! – вскинулся Исли. И тут другой солдат закричал:
– Вот он! Вот кто-то пробежал, там, за кочкой! Ловите мальчишку, я его вижу!..
Он бросился вперед, потянувшись к ножнам, и еще успел крикнуть: «А ну стой, именем короля!» – и вдруг всплеснул руками и навзничь повалился в болотную траву. И, вскрикнув, молниеносно скрылся из виду – как будто его что-то очень быстро поволокло. Какое-то мгновение из-за косматых кочек был слышен его крик, сменившийся бульканьем – и все оборвалось.
И вот тогда все наконец заорали и повыхватывали мечи.
– Назад! – крикнул Исли, оглядываясь на плеск за спиной.
Они не успели: парень, стоящий позади всех, вдруг завопил, и Исли увидел только его дрыгнувшиеся в воздухе ноги, прежде чем какая-то злая, быстрая сила утащила его за хижину. Так дергается кузнечик, когда его ловко выхватит из травы птичка. Только вот «птичка» склевала взрослого мужчину в доспехах. Крик оборвался с протяжным хрустом. Тихо плеснула вода в бочажке.
– Ой, мама, – громко сказал молодой солдат, приседая на полусогнутых, как щенок с «медвежьей болезнью». – Ой, мама, мамочка…
Рядом с ним жутко выматерился ветеран.
Снова плеснула вода, зашевелились кусты справа.
– Оно обходит нас! – проорал кто-то. – Нападай!
– Стоять! – рявкнул Исли. – Спиной к спине! Не разбегаться!.. Держать круг!
Они встали в круг, ощетинившийся мечами и кинжалами, настороженно озираясь, готовые зарубить любого, кто выскочит на них. Никто не ожидал, что из болотной травы и клочьев тумана взметнется вверх невероятное существо. Перед солдатами закачалось огромное гибкое тело высотой с замковые ворота, разбитое на сочленения, снабженные подвижными острыми ножками; задние ноги, более крупные, волочились по земле. Когтистые ножки постоянно шевелились, издавая еле слышный стрекот. Плоская голова, увенчанная острыми усищами, громко клацала челюстями. Тварь покачнулась на длинном хвосте, отбежала немного в сторону и зашипела на них, капая слизью с клыков. Темно-зеленая, как мокрица-переросток, и не заметная в болотной траве.
– Что это?! – голосили солдаты, которым приходилось задирать головы, чтобы смотреть на нее. – Что это?..
«Сколопендра, – остолбенев, подумал Исли, пригибаясь, выставив меч перед собой. – Оно похоже на гигантскую сколопендру. Как в сказке Ригальдо про наказанного полубога, оставившего трещины на скале. Но разве бывают такие твари? Это невозможно, так начнешь верить и в волкообротней, и в говорящих котов…»
Ее не должно было существовать – но тварь существовала; прямо здесь, в королевстве Исли. Она проворно упала на землю и побежала противосолонь в обход солдат. Она была удивительно проворна, грациозно волоча надо мхами свое немалое тело. Если у сколопендр был бог, то он сейчас, несомненно, находился перед отрядом. И получал большое удовольствие, гоняясь за добычей в сердце норфларских болот.
– Рубите ее, ребята! Давайте все вместе…
Он не успел договорить: тварь порывисто изменила направление и снова вознеслась вверх – прямо перед ним. Изящно наклонилась и ухватила стоящего плечом к плечу с Исли мужика. Ножки подтянули его к жвалам, челюсти аккуратно стиснули голову. И откусили по самый лоб – только хрустнули кости черепа. Мужик, завывший было, мелко засучивший ногами, отяжелел и обвис, а сколопендра задумчиво жевала его мозги вперемешку с костяным крошевом, время от времени наклоняясь, чтобы откусить еще.
Исли остервенело рубанул ее по пузу. Еще и еще; с боков подбежали его бойцы. Впустую: мечи отскакивали от гладких блестящих сочленений, не оставляя даже царапин. Когда тварь пошевелилась, кто-то заорал, попав под шипы на лапах. Смешалось все: торопливое дыхание, пот, заливающий глаза, рычание и крики раненых. Исли видел перекошенные лица, а тварь стояла и неторопливо смаковала их товарища. А когда ей, по-видимому, надоело их мельтешение, она отшвырнула труп и ударом хвоста раскидала солдат по болоту. И начала отлавливать по одному, как коршун бестолковых цыплят.
Исли немного пришибло: ударился при падении о торчащий из травы камень. Поднявшись на четвереньки, он рявкнул, пытаясь докричаться до своих воинов:
– В хижину! Там крепкие стены!
Его никто не слышал, кроме двоих солдат. Один побежал к домику, пригибаясь и жалко махая руками, а второй стоял неподвижно посреди всего этого ада, держась за окровавленное бедро и едва заметно покачиваясь. Исли подумал, что тот тоже оглушен. Когда солдат упал лицом вниз, Исли зарычал, но не успел ничего сделать. Впереди мелькнуло темно-зеленым, и солдат исчез, только тянулась в заросли широкая блестящая полоса.
– Ваше величество! А-а-а, сука!
Добежавший до хижины валялся у подножья приставной лестницы, а на нем лежал истлевший труп. Исли не понял, что произошло, но хорошо видел, что сверху на канитель смотрит брат Константин. Пронырливый монах, как всегда, оказался хитрее всех. Исли подбежал к солдату, стащил с него покойника.
– Сука! – простонал мужик. – Убью!.. Не пускает меня!
Исли задрал голову. Монах задумчиво смотрел на них, не пытаясь помочь. Сжимая кинжал, Исли полез по деревянной лестнице, движимый лютым желанием скинуть вниз этого труса. Он уже сталкивался с тем, что в смертельной опасности некоторые люди лучше других ориентировались, как отхватить себе больше еды, воды и место в укрытии.
– Прости, вестфьордский король, – прозвучало с навеса, – ты не нужен нашей земле. Ты несешь одно только зло крови Норфлара…
Когда Исли ухватился за порожек, монах спокойно захлопнул тяжеленную дверь, придавив ему пальцы.
– Без тебя ему будет лучше, – донеслось из-за двери. – А твои кости отполируют вода и ветер.
Дверь приоткрылась, и пинком в лицо брат Константин скинул Исли вниз.
– Давай вместе! – хрипло сказал Исли солдату, но, повернув голову, понял, что рядом уже никого нет.
Слева прострекотало, и волосы на затылке шевельнулись от ощущения тени за спиной. Прижав к груди искореженные, сведенные болью пальцы, он обернулся.
Тварь нависала над ним, шевеля жвалами, и ее многочисленные ножки сжимались и разжимались. Болото позади нее безмятежно курилось испарениями. Вокруг изувеченных, неподвижных тел вились мошки.
Будь они прокляты, окаянные болота севера, говорила ему нянька. Как хорошо, что у нас нет болот между зеленых холмов.
Когда на его плече сомкнулись твердые челюсти, разрывая панцирь и поддоспешник, кожу и мышцы, ломая ключичную кость, боль ненадолго ослепила его, но ее быстро смыло чувство странного онемения.
«Яд, – промелькнуло у Исли в голове. – Я отравлен».
Тварь волокла его по болоту, а он не чувствовал ничего, кроме страха и тоски.
Демон с усмешкой кивнул, стянул штаны — белья под ними не оказалось — а затем сдернул с одеяла тонкий плед, не тот меховой, после чего накинул его себе на плечи и, приглашающе кивнув на место сбоку от себя, наконец укрыл себя с Марьей до шеи.
Велена пожалела, что никому не может рассказать о таком смешном моменте.
— Жарко же! — пожаловалась ведьма, пытаясь выпутаться. — Давайте вы допишете в свой обряд, что сию процедуру надо проводить зимой, осенью или ранней весной… а то если я тут сварюсь, это останется на вашей демонской совести! — она все же выпутала руку из одеяла и погрозила Дану пальцем.
А потом отвернулась и скрутилась калачиком, чтобы уж никак не соприкасаться с демоном. И вреднюще усмехнувшись, выставила из-под одеяла ногу. Ситуация была смешная и дико нелепая, хотелось просто хорошенько просмеяться и забыть, так нет же, лежи тут, изображай царевну древности…
— Можно и не укрываться, но тогда мне придется обнять тебя покрепче хотя бы одной рукой! — фыркнул демон, проказливо улыбаясь. — Это лазейка, если хочешь, я сделаю так, чтоб стало более прохладно! — он с намеком создал в воздухе ворох снежинок.
— Да ну нафиг! — ведьма встряхнулась. — Я на заморозку или зажаривание не подписывалась. — Она передвинулась совсем на край кровати и прикрыла глаза. Вдруг получится выспаться? Впрочем, даже после такого безумного дня сон не шел.
В голове вертелась мешанина из множества событий, начиная коварством барона и заканчивая теперешним дурацким ритуалом. Марья вздохнула, очень сильно надеясь, что уж барон-то поплатится за все сотворенное. Поскольку если не поплатится, то придется ему какое-нибудь заковыристое проклятье наслать. И за Велену, и за вызов демона, и за испорченную поездку… и вообще за все хорошее…
Задумавшись, ведьма пропустила тот момент, когда что-то скользнуло по ее ноге и довольно щекотно прошлось по бедру.
— Эй, мы же договаривались — без рук! — вскинулась она, возмущенно глядя на Дана. Тот же в ответ демонстративно скрестил руки на груди.
— А это мой хвост, сразу говорю: в такие моменты он не контролируется! — усмехнулся демон, сам запуская руку под одеяло и вытаскивая наружу черный хвост с зеленой кисточкой. Велена хихикнула.
Марья перевернулась уже полностью и с любопытством взглянула на хвост.
— Интересно, какой хвост будет у меня? — ей очень сильно, прямо до щекотки в ладонях хотелось пощупать эту самую зеленую кисточку, но уговор дороже денег. Оставалось только смотреть и гадать, отчего кисточка зеленая, впрочем, как и волосы, а хвост черный, а не полосатый, как должно быть по идее. Все остальное тело же в полосках. — Вот так и держи, самое оно, — кивнула она Дану. Странно говорить «вы» тому, кто лежит голышом в одной с тобой кровати.
— Да кто знает, — повел плечами демон, все же крепко держа своевольную конечность. — Разные они у ведьм. У некоторых они маленькие и закрученные, как поросячьи, а у других подлиннее и либо наконечники какие, либо кисточки, — он демонстративно пожмакал свой хвост.
— Блин, не дай боги кисточка, меня ж Тишка задолбает! — хихикнула ведьма, представляя, как будет рад кот новой игрушке. Она снова отвернулась, рассматривая молчащую до сих пор Велену, сверкающую в темноте желтыми глазами. — Вот видишь, до чего я дожилась… Была себе человеком, а теперь даже не знаю, что я такое. Хвост растет, клыки торчат, глаза блестят… Хоть бы никто из рыцарей за умертвие не принял ночью…
— Да ладно, это не так уж страшно! — улыбнулась фея, удобно растянувшаяся на пушистом коврике. А затем, задумавшись, вздохнула: — Вообще теперь понятно, почему ведьм ставят на одну планку с нечистью. Внешность получается занимательная!
— Еще какая! — усмехнулся ей в тон демон и вдруг криво улыбнулся. — Хочешь хвост потрогать? А вдруг у тебя самой похожий появится!
— Вот не провоцируй, — отмахнулась Марья. — А то сорву тебе ритуал — будешь без головы ходить. Сиди тихонько. А вообще хорошо бы поспать, — она зевнула, чуть потянулась, потом вспомнила, что вообще-то в неглиже, прикрыла грудь и заворчала про демонов-извращенцев, придумавших извращенные ритуалы, чтобы вгонять в краску честных ведьм.
— Хочешь я тебе сказку расскажу? — милостиво предложил демон, растягиваясь на кровати с достаточно усталым видом. — В целях ритуала лучше еще хотя бы час не спать.
— Ого, а что у вас демонов за сказки? Про жертвоприношения младенцев? — заинтересованно улыбнулась Велена.
— Нет, про наши политические интриги! Об этом нашей детворе рассказывать принято!
— А давай, раз уж все равно сидеть зазря, — Марья снова зевнула, на этот раз прикрыв рот ладонью.
— Правление моего рода в Геенне повелось от побочной линии правящего тогда клана. По традиции во время восхождения на престол с подачи Градника Рамори были казнены все его братья, как родные, так и двоюродные, чей дар успел развиться в хоть какой-то мере… — вещал демон хорошо поставленным голосом, так, словно не лежит в постели с голой ведьмой, а читает лекцию на кафедре.
Правда, это не умаляло содержимого. Похоже, Градник Рамори, правивший пять тысяч лет назад и прозванный милосердным, любил отсекать своим врагам хвосты. И много чего любил, если забыть, что перебил около тридцати родственников и заставил свою двоюродную сестру стать одной из его жен…
Велена во всяком случае была рада, что королева Алифисса счастливо вырвала ему хребет и взяла правление в свои руки…
Рассказ длился до тех пор, пока почти заснувшая Велена не почуяла, что скоро, как ни странно, рассвет…
Марья поначалу слушала внимательно, а потом положила голову на руки и только на минуточку прикрыла глаза… Сон превратился в мешанину фактов о том самом демонском правлении вперемешку с собственными кошмарами, впрочем, очень быстро он сменился на обыкновенный здоровый сон уставшего человека.
А проснулась она уже оттого, что ее хорошенько так встряхнули за плечо. Сонно поморгав, ведьма обнаружила уже вполне так одетого Дана, улыбающегося знакомой ехидной улыбкой.
— Просыпайся ведьма, ритуал принят. Нас ждет последняя трапеза, и мы наконец решим, что же будет моей платой за ритуал! — усмехнулся мужчина, бросая взгляд на выход из палатки.
Велена как раз заглянула с черпаком в руках.
— У нас яичница, каша и колбаса! — громко оповестила она и улыбнулась. — Не бойтесь, готовила не я!
— Значит, жить будем, — подмигнула Марья и выползла из-под одеяла. Поежилась от утренней прохлады и споро натянула свои одежки, брошенные рядом с кроватью. А потом пошла пробовать чей-то завтрак.
— Кстати, а кто готовил-то? — она подозрительно принюхалась к яичнице, но ничего ужасного не обнаружила. В данный момент рядом имелось только двое товарищей, способных приготовить еду и не угробить дом. И Велена в их число явно не входила, а Марья качественно проспала… Значит, готовил демон.
— Я, понятное дело! — усмехнулся демон, развязывая скрученные в гульку волосы. — Не бойся, я еду не отравил и даже никуда не плюнул!
— А это разве не одно и то же? — хмыкнула Велена, зачерпывая себе ложку каши с мясом какой-то птицы.
— Почти. Только если б я плюнул, еда бы почернела, — фыркнул он, уписывая за обе щеки колбасу.
— Ладно, будет вам… Захотел бы убить, нас бы уже давно тут не стояло, — ведьма взялась за яичницу со здоровым аппетитом хорошо выспавшегося человека. Вчерашние приключения давали о себе знать. — Кстати, что ты там говорил про ритуал? Мы вроде как всё сделали верно… или боишься, что мое зелье чересчур забористое? Так до завтра эффект точно пройдет.
— Кстати про зелье, надеюсь, его использование мне не зачтут за мухлеж! — вдруг опасливо поморщился демон и тихо хмыкнул, захомячивая яичницу с куском колбасы.
— М-да… А нормальных испытаний у вас не водится? — фыркнула фея.
— Хах… У всех свои критерии нормального!
— Вот вы правы… оба по-своему. И таки да, мне козу кто-нибудь расколдует? Я зайцев доить не умею! — засмеялась Марья, доедая свою порцию и поудобнее усаживаясь на лавке.
От слов ведьмы демон едва не прыснул со смеху, но смог пережевать и проглотить снедь и только после этого громко заржал.
— Конечно, сейчас! — хмыкнул он и, не переставая смеяться, махнул рукой в сторону показавшейся из-за угла морды крольчихи. Полыхнуло, тренькуло, и на них уже замекала привычная коза… Правда, вместо рогов у нее смешно топорщились круглые уши. Велена, хрюкнув, сползла под стол.
— Допекла, видать, — многозначительно усмехнулась Марья, а потом и сама расхохоталась. Дорого бы она дала, чтобы посмотреть, как демон управлялся с таким исчадием ада.
Женщина поднялась, сгребла за шкирку Машку, полностью прифигевшую от таких перемен, и потащила ее в сарай. Вернулась она уже не такая веселая и со свежим синяком на ноге — лягаться Машке ничто не мешало.
— Спасибо за превращение, жаль, характер у нее не поменялся. Очень жаль, — ведьма плюхнулись на лавку, закатала штанину и взялась залечивать некрасивый багровый синяк в форме копыта. — Давайте прощаться, что ли. Хочу дождь вызвать, а то мне лениво поливать огород…
— Вызывать дождь, потому что лень? — усмехнулся демон, до этого скривившийся от воспоминаний о дойке этой заразы, и хмыкнул: — В этом ты больше демон, чем человек, ваши так магии не доверяют, — он легким жестом снял с кожи ведьмы след от удара. — Даже прощаться не хочется! Забавные вы и ничуть меня не боитесь. Это редкость…
— А что, предлагаешь мне сидеть на этой магии как скупец на мешке золота? — ведьма внимательно посмотрела на демона и пожала плечами. — Раз она есть, я буду учиться ею пользоваться. Иначе зачем мне нужна сила в таких объемах? А если не хочешь, чтобы я колдовала, сам вызови дождь в качестве оплаты за ритуал. Только без града и урагана.
Она взглянула на виднеющееся через окно безоблачное небо и вздохнула. Придется потрудиться. Или физически, таская ведра с водой от колодца, или магически, вызывая дождь и тратя какую-то часть сил. И поскольку таскать ведра ведьме казалось более тяжёлым, то она и выбрала простейший на ее взгляд вариант.
— Не, я лучше оставлю за тобой право вызова в качестве платы, — хмыкнул демон, поднимаясь из-за стола, его глаза мигнули алым.
— А давайте вместе для дождя станцуем! — предложила идею Велена, и Дан согласно кивнул, повернувшись к ведьме и склонив голову к плечу.
— Похоже, танцы для дождя тебе понравились! — Марья хлопнула воительницу по плечу и пошла искать черпак с водой. Брошенный без присмотра, он нашелся перевёрнутым за бочкой во дворе.
Марья зачитала хорошо запомнившееся заклинание, предоставляя подруге потанцевать и потормошить демона. Самой танцевать после сытного завтрака было откровенно влом.
А вот эти двое прямо обрадовались подобной перспективке!
Демон легко ногой описал на земле круг, в который вступила фея, а затем и сам там оказался. Больше всего их совместный танец обозначился тем, что плясали они рядом друг с другом, совершенно не соприкасаясь телами.
А в это время набегали тучи.
И по окончании сего странного ритуала на землю опустилась стена воды. Словно из ведра. Не вымокли до нитки все втроем только благодаря поставленному демоном щиту!
— Хорошо потанцевали… — вздохнул демон, глядя на эти извержения небесные.
— Да не то слово! — икнула воительница.
— Блин, переборщили! — вздохнула Марья и отправилась в дом. Однако, после такого дождя ей как минимум неделю ничего поливать не надо будет.
Под ногами ведьмы шмыгнул в дом кот. После зашла Велена, а демон, махнув рукой на прощанье, эффектно растворился будто бы в струях дождя…
— Как это вышло? — спросил я измученную немолодую женщину.
— Не знаю… Вроде бы он просто сказал ей «рыбонька ты моя».
Что же, и такое тоже бывает. В минуты эмоционального подъёма. Хотя…
Он с испугом взглянул на меня и снова опустил глаза.
— Где работаешь?
— В океанариуме.
Скверно. Совсем не похоже, что это неизвестный инквизиции самородок. Не в таких случаях инквизиция закрывает глаза.
Парень назвал мне свою фамилию, имя, телефон. И вскинулся:
— Как?
— Дышит лёгкими, — сообщили сзади. Пожилой врач «скорой» смотрел на меня с усталым интересом. Вообще-то, это им положено в подобных случаях разбираться. Только заниматься этим вряд ли кто-то будет. Кроме меня.
— А ты молодец, в неотложке раньше работал?
— Нет, — сказал я, протискиваясь мимо.
У подъезда вместо машины с крестом стояла машина с подковкой. Хотя вот теперь-то как раз не вредно показать девчонку терапевту.
Я шёл не торопясь. Мне вдруг вспомнился парень, который приходил ко мне вчера и которого я не принял. Непреложный обет, сказал он. Его друг дал непреложный обет. Досадно за этого друга, конечно. Но я ведь законопослушен?
Дурачки, которые позволяют себя в это вовлечь, обычно плохо представляют, во что влезли. Хотя большинство без проблем расплачивается по кредиту. Остальные — тоже расплачиваются. Непреложный обет на то и непреложный, что не выполнить его нельзя. Очень часто должники попадают в аварию и получают компенсацию. Или посмертную страховку. И хорошо ещё, когда расплачиваться приходится собой, а не кем-то из близких.
Я остановился.
Не было видно огня или каких-то разрушений. Только две пожарные машины и одна «скорая». Опять? Что за день такой сегодня?
Небольшая толпа топталась вокруг лежащего на снегу человека. Я вдруг невольно подался вперёд, рассмотрев на его запястье браслет. Тяжёлый, литой, даже громоздкий браслет с тонким, изящным рисунком чернью. Крылышки, соты… Знакомый рисунок. Очень знакомый.
— Это по нашей части, не по твоей, — неохотно бросил врач, распознавший во мне мага-врачевателя. Медики немагического профиля нас сдержанно недолюбливают.
— Справимся. Подвинься. Ну-ка, берём!
Я подвинулся. И встретился со взглядом широко расставленных чёрных глаз.
Тот парень, который приходил вчера ко мне в кабинет. Он смотрел, медленно узнавая меня, и ещё можно было просто пойти дальше. Если бы он не так отчаянно смотрел.
— Здравствуйте, — сказал я. Парень моргнул.
— Это мой друг, — сказал он. — Это я, я запер его в квартире. Этот чёртов обет. Мы думали, можно оттянуть исполнение… Наивно, да? Балконная решётка на замке. Входная дверь закрыта, ключей нет. Видите, как получилось? Он не хотел выходить, а всё-таки вышел. С помощью спасателей. Но пока его достали…
И вздумалось же какому-то умнику сделать предвидение обязательным курсом института… Мне было не по себе. Но не уходить же теперь.
— Подождите, — я взял его за запястье и оттащил в сторону. — Успокойтесь. Кому задолжал ваш друг?
— Кому должен? — переспросил он. — А, вы про обет. Тот банди… тот человек из неформальной администрации. Вы не знаете, верно… Его ещё зовут Шершнем.
Я не удивился. Я только что вспоминал этого Мориарти магических криминальных структур, разбираясь с пострадавшей девочкой и её незадачливым парнем. И не случайно. Такие ниточки часто ведут к Шершню.
И я знал его. Очень хорошо знал.
— Когда истекает срок? — спросил я, глядя, как пострадавшего укладывают на носилки и заталкивают в машину.
— Завтра вечером. В девять. Он ведь не умрёт, не может он сейчас…
— Сам по себе не умрёт, — согласился я. — И в больницу Шершень сам не пойдёт, не его стиль. Не знаю, когда ваш друг окажется у него. Но времени мало. Послушайте, вы вчера были у меня. О чём вы хотели меня попросить? План у вас есть? Или вы от отчаяния?
— Есть план, — сказал он, — очень простой. Я возьму этот обет на себя. Ведь так можно? Отменить нельзя, а вот принять чужое обязательство на себя? С отсрочкой?
— Можно,— сказал я не без досады. — Только большой отсрочки я дать не смогу. Справитесь?
— Конечно. Я нашёл-бы какую-нибудь ведьму, но мы только со вчерашнего дня в городе, и я не нашёл ничего лучшего, как…
Ну да, не нашёл лучшего, как прийти к врачевателю из районной поликлиники.
Врач «скорой» приглашающе посмотрел на моего парня и захлопнул двери. Тот даже не обернулся. Он смотрел на меня прямо, даже требовательно. А ведь только что глядел, как потерянный ребёнок.
— Так вы сделаете?
— Сделаю,— сказал я резко. Раздумывать было некогда. — Лучше не терять времени. Прямо сейчас. Идёмте со мной.
И вот он стоит посреди моего кабинета, рассеянно оглядываясь.
— Обычно, как только узнают, что не родственник, уже и разговор другой. А Витька мне не родной, просто старый друг. Всего лишь. Вовремя нашёл врача моей жене. Помогал мне мать хоронить. Словом…
— Это сейчас неважно, — перебил я.
Мне очень не нравилось то, что я собирался сделать. Но отказать человеку, пострадавшему от Шершня, я просто не мог.
— Перенастроить обет такого уровня сложно, я дам вам всего месяц отсрочки.
— Согласен,— сказал он после крошечной паузы.
«Скорее»,— твердил его взгляд.
— Идёмте сюда, в процедурную. В кресло садитесь, — я начал закреплять датчики. — Лида!
Лидочка смотрела на пациента. С интересом смотрела. Но тут же уставилась на меня, внимательно и строго, с готовностью к трудовым подвигам во взгляде. Хотя вроде бы сейчас перерыв. Пересменка. Белая шапочка сидела на темноволосой головке безупречно ровно.
По правилам криминального жанра следовало отослать её с поручением. Свидетель… Я усмехнулся.
— Лида, приготовьте, пожалуйста, эн-двенадцать штрих, большой. Браслет стандартный, размера три, — я покосился на запястье пациента. — Да, три. И шприц на десять.
Шеату что-то приснилось или икнулось, и он решил подарить мне сережки. Беды ничто не предвещало — я вместе с мелкими дракошками пекла коржики. Ну знаете, такие с сахаром, с вареньем, в форме сердечек. Только мы что-то накосячили с тестом и в печке коржики превратились в пухленькие такие жопки, выплеснувшиеся за пределы форм… Ну что вышло, то вышло. Может это я, щедрая душа, много теста в каждую форму запихнула? В любом случае коржики были съедобны. Но дело не в них.
Шеат нашел меня на кухне, перемазанную в муке, со следами детских ладошек на одежде и фартуке, это меня так девчонки милостиво разукрасили… Ну и достал коробочку с сережками. Не спорю, вещь красивая — чистое серебро с маленькими сиреневыми камешками под цвет моих глаз … Вычурное плетение и все такое. Еще и защитного чего-то наплел товарищ дракон…
Вот только у меня к украшением конкретная такая предвзятость. Обычно мужчины дарят украшения только в некоторых случаях: им требуется соблазнить особь женского пола; они где-то пипец как накосячили и в данный момент желают придобриться, пока благоверная не откусила им голову за их оплошность; они предлагают собственную руку, сердце, член и прочие органы, желая взамен аналогичную отдачу.
И поскольку соблазнять меня Шеату вроде как бесполезно, в браке вроде мы уже состоим, значит он где-то накосячил так, что решил предупредить удар и уменьшить откат… Ну и куда это недоразумение влипло на этот раз?
Я быстро проверила всех остальных — «котики» благополучно втыкают с новым нянем, Шеврин матерится и собирает потеряшек вместе с Хэлем и Ольтом, Шиэс веется на Шаале, разгребает какой-то трэш в Академии магов… Лэт тоже где-то там обретается. Алмазная с супругом закрылись в своих апартаментах и сильно заняты… Тэвлин забаррикадировался в нашей комнате и отсыпается перед послеобеденными парами. Дед дрессирует свою подопечную. Лот с Летарой нашли себе интересную вирт-игрушку и рубятся на спор в зале под возгласы заинтересованных биоников-болельщиков… Ну и что происходит?
— Случилось что? — смотрю на серебряного в поисках ответов. Господи боже, я ж Теаша забыла проверить! Мысленный тычок — клон балуется с мелкими сверхами в детской… фух. Живой.
— А разве что-то должно случиться, чтобы я подарил своей жене подарок? — вопросом на вопрос ответил Шеат и скопировал мою позу — склонил голову набок, глядя на меня прищуренными глазами.
— Ну… раньше ты особо подарками не баловался, — пожимаю плечами. Не спорю, сережки красивые, но блин… вечная привычка искать везде подлянку вылезла и здесь.
— Я учусь думать, — туманно ответил дракон и махнул рукой. — Ухо давай, сам надену.
— Эй, куда ты тычешь, в плазму пихай! — острая застежка резанула по уху, полоснув довольно чувствительное место неприятной болью.
— Нужно, чтобы они закрепились в обеих телах, — возразил Шеат, повторяя попытку. Я благоразумно отключила сенсоры, но демоническое ухо продолжало болеть.
— Слушай, может нафиг, а? Давай лучше кулончик, то хоть вреда меньше будет, — морщусь я, пока серебряный колупается в моем правом ухе.
— Нет, нужны две серьги. Да что у тебя там такое то? Убери плазму, — командует дракон и приходится подчиниться. Шеат крутит несчастное демоническое ухо в тонких пальцах и заметно офигевает. — Ты что, никогда уши не прокалывала?
— А зачем мне прокалывать эти уши? Все неплохо держалось в плазме. А после того, как с меня все свои цацки эльфы сняли, так вообще лепота настала…
— Садись, — Шеат пихнул меня на ближайший стул и склонился над многострадальным ухом. Покрутил заметно покрасневшую мочку, зачем-то примерил сережки, просто приставив их к ушам, а потом с размаху куснул, проколов клыком маленькую дырочку. Я подскочила, едва не выбив плечом ему зубы.
— Ты что творишь? Больно же! — я слегка стукнула дракона по руке, но тот не обратил внимания, ловко прицепив мне сережку и закрепив ее, кажется, просто сплющив пальцами металл… Ну вот, теперь не снять вообще никак. Демоническое ухо растворить не получится.
Второе ухо поддалось легче. Я уже приняла как данность, что ходить с подарком придется пожизненно, так что перетерпела неприятную боль. Ну вот реально, нельзя ли было просто сунуть эти сережки в плазму и все? Зачем такие сложности? Зачем прикреплять их ко второму телу? И почему мне, блин, никто ничего не объясняет, елки-палки?
Переждав мое возмущение, Шеат просто многозначительно хмыкнул и скрылся в неизвестном направлении. И что тут прикажешь делать?
— Спасибо! — вдогонку крикнула я в пустоту, потирая бедные уши. И тут же получила шлепок по нижним девяносто.
— Коржики сгорят! — надулась Исса, смешно морща нос. Пришлось идти вынимать уже готовые и ставить новую партию…
***
— Обижаешься? — Шеат заглянул в комнату, убедился, что там никого, кроме меня, нет и плавно скользнул внутрь, осторожно прикрывая дверь. Автоматика уже приноровилась к выходкам драконов и двери теперь успевали распахиваться за секунду до стимулирующего пинка. Закрывались тоже достаточно мягко, вдруг нерадивому жильцу приспичит очень быстро выйти…
— За что? — я оторвалась от видеоотчета о налаживании жизни на Приюте. Теперь там все развернулось по максимуму. А людишки… что людишки? Делают запросы и все равно прилетают лечиться. Федерация Федерацией, а собственные отрезанные и отрубленные на многочисленных войнах конечности дороже. Вот и летят, лечатся, платят деньгами или собственным трудом… Выживают, как могут. Некоторые остаются навсегда, понимая, что тут вам не там и кормят лучше. Да и уровень жизни… не в пример выше, чем в той же Федерации…
— За серьги… — дракон уселся рядом со мной и сунулся в экран.
— Нет, конечно. Ты сделал то, что должен быть сделать по твоему мнению. Просто можно было бы хоть немножко мне объяснить… зачем, для чего, почему… — вздыхаю я и закрываю экран. Господи, да объясни он мне нормально все, для чего эти сережки, я сама себе уши в трех местах продырявила бы! И спасибо еще сказала… Но эти тайны мадридского двора бесят до невозможности. И чем больше некий субъект молчит, тем больше я брыкаюсь. Да и не люблю те украшения, которые нельзя запихнуть внутрь и не светить.
— Это хорошо… Да я бы все рассказал, но… тебе будет неприятно, — Шеат поморщился, будто съел кусочек лимона. — Знаешь, мне особо не везло с женщинами, и я… не хочу продолжать эту традицию. Лучше сразу обвешать защитными амулетами, чем потом рыдать над трупом.
— Тогда и ты не обижайся на мои щиты, ладно? Они висят на тебе по той самой причине. — Треплю серебряные волосы и зарываюсь в них носом. Мое… теплое… родное… живое… все мое.
— Я постараюсь, — смеется Шеат и протягивает мне руку. Осторожно касаюсь едва серебрящейся кожи — дракон кажется хрупким, нежным, не защищенным… Таким… точно хрустальная ваза. — Скажи… это сильно больно? — он приподнимает мое лицо за подбородок и пристально смотрит в глаза?
— Что? Серьги? Нет, ерунда… — пытаюсь понять, что же такое скрыто в зеленых омутах глаз. Вертикальный зрачок совсем узкий на свету, всего лишь тонкая щелочка. Взмах дрожащих ресниц…
— Плазма… — роняет серебряный, отпуская мое лицо.
— Ну… ты же сам видел, как бывшего золотого главу колбасило от маленькой капельки. А так, если не отрывать от себя, то по идее не должно быть больно. Хочешь, попробуешь, так сказать, чисто ощущения…
Дракон протягивает руку так, будто кладет ее на эшафот. Странный ты, чудо природы… я не хочу навредить тебе… Свободной рукой Шеат закатывает рукав кремовой рубашки и выжидательно смотрит на меня.
— Не бойся, все под контролем, — расплавляю часть своей руки и плавно проникаю ему под кожу. — Не больно?
— Нет, — он качает головой, а я медленно путешествую под кожей, стараясь не тревожить вены и сухожилия. Проходить сквозь дракона не сложнее, чем сквозь стену. Я просто держу свою структуру, не позволяя ей смешаться со структурой мышц, сухожилий, вен, крови, костей… Я просто ползу вверх, ничем не нарушая ток движений жидкости. Я просто есть. И просто есть дракон. Моей целью не стоит съесть его, поранить или убить. Я — исследую. Он — прислушивается к ощущениям.
Плавно подбираюсь к плечу, прохожу сквозь сустав, мягко касаюсь ключиц. При желании можно заглянуть и внутрь, но там все равно темно и ничего не видно.
— Интересно… — тянет Шеат, слегка двигая рукой. Все работает, как нужно. — А совсем внутрь можешь?
— Разве что в желудок, — хмыкаю я, посматривая на худощавого серебряного.
— Давай… — махнул он свободной рукой, будто прыгал в омут. И зачем бы ему эти страсти?
Вылезаю из его руки, собираюсь в кучку и плавно прохожу сквозь рубашку и кожу живота. По сути это не сложно. Плазма знает, каково это находиться внутри живого существа, но увы, только в моем же демоническом теле. В этом нет ничего ужасного — просто плазма растекается в самой большой полости организма — в желудочно-кишечном тракте. Из плюсов — голода не чувствуется. Из минусов — жрать все-таки надо. А желудочный сок для плазмы не более чем закуска…
Внутри дракона темно, тепло и тесно. Почти как в материнской утробе. Целиком конечно не уместиться, больно уж я отожралась на дармовщинке, но можно расплыться снаружи по коже, таким образом не занимая полностью все внутренности и давая возможность Шеату привыкнуть к новому состоянию.
Сверху закапала жидкость.
— Не глотай, — передаю ему я телепатически, — на меня твои слюни капают.
— Извини, меня немного тошнит, — растеряно признался дракон, разводя руками.
— Тогда на первый раз хватит, — решаю я. И так бедняга пережил непередаваемые ощущения. С одной стороны, это новый уровень доверия, и я рада, что мы до него дошли… С другой… если он перестанет бояться плазмы, то однажды сможет ошибиться или намеренно отжевать у меня что-нибудь, получив капитальные феерические ощущения. Ведь плазма послушна только до тех пор, пока ею управляет сознание. Оторванный же кусок плазмы пойдет кушать тело носителя и поглощать его сознание, что для дракона и любого высшего существа есть очень болезненный и мучительный процесс.
Вылезаю из Шеата и возвращаю себе привычный облик. А потом крепко обнимаю растерянного дракона и шепчу в самое ухо:
— Спасибо за доверие! — я рада, что он доверяет настолько. И рада его выдержке, поскольку кто-либо другой мог сорваться, дернуться и располовинить меня, тем самым приговорив себя к мучениям.
— И тебе… спасибо… — выдыхает дракон, одной рукой обнимая меня, а второй щупая свой живот. Боится, что я в нем что-то съела? Больно надо есть не особо вкусного дракона, когда на кухне пекут блинчики… с вареньем… клубничным и смородиновым… вкусота…
— Очень необычно, — признается серебряный, поднимаясь с дивана и все еще ощупывая самого себя. Задрал рубашку, осмотрел свой уже сформированный пресс, пощупал ребра, пощупал живот… Я прыснула со смеху.
— Ты еще штаны сними и тоже пощупай! Вдруг я отъела самую дорогую часть тела?!
— Та не, — отмахивается Шеат. — Там точно все в порядке. А вот в животе такая странная пустота… будто я что-то потерял.
— Пошли на кухню, наполним твою пустоту… — подаю руку дракону и мы вместе шагаем в открывшийся экран…