На втором месте по тяжести, после Нового года, смело можно ставить постсвадебное утро. Счастье семейной жизни нахлынуло так внезапно и оказалось настолько полным, что затмевало даже похмельный сушняк. А радость от нового статуса даже не позволяла оторвать голову от подозрительно жесткой подушки. Ден медленно осознавал себя в окружающем пространстве. Первое, что бросилось в глаза, вернее в ноющий бок, был освежающий линолеум, подозрительно знакомой расцветки: желтоватой паркетиной нарезки. Мыль о том, что он ночевал все-таки дома, прибавила новоиспеченному мужу немного воодушевления. Вместо подушки под головой обнаружился Герин кроссовок. Больше никто из их компании не носил 45-го размера с металлическими бляхами по всему корпусу. Сам обладатель ботинка в позе эмбриона сопел на четвертинке дивана. Ден еще чуточку приподнялся. Рядом с Герой прикорнули Ника, Ксеня и Лис. В полусидящем положении и устроившись частично на девичьих коленках, храпел Вик. На здоровенной подушке, стянутой с кресла, возлегал Джек, признав хозяина, овчар шевельнул хвостом и снова погрузился в сон. Ден хмыкнул – вроде псу вчера ничего не наливали, а ему даже законная прогулка пофиг.
Собравшись воедино, парень продолжил изучение поля пира. Еще двое малознакомых девчонок каким-то чудом уместились под компьютерным столом. На офисном кресле, поджав ноги спал Борька. Подозрительно посвистывающий сверток оказался Владькой. Ден с трудом припомнил, как геймер под конец вечеринки уползал на четвереньках в прихожую за одеялом. При более трезвом рассмотрении вожделенное одеяльце оказалось половичком. С большой осторожностью Ден стал пробираться к окну – стандартному месту обитания мобильных телефонов. Отодвинув плотную штору, он обнаружил собственную (со вчерашнего дня) жену. Аська свернулась в уютный клубочек на широком подоконнике. Неординарность супруги – всех пьяных тянуло вниз, а она стремилась к покорению вершин – Дена порадовала. Двинув штору обратно, он взял направление на кухню, стараясь не наступать на непредусмотрительно выставленные конечности. Пока добрался до стола с остатками пиршества, Ден, сбиваясь и ошибаясь, насчитал около тридцати гостей. И это только те, кто буквально валялся под ногами.
Напившись пресной тепловатой колы, парень почувствовал некий интерес к жизни. Для закрепления успеха, он обшарил холодильник, кухонные шкафчики, балкон и повсеместно расставленные бутылки. Пива не было ни капли. Пропасть не дала закатившаяся под ванну и случайно обнаруженная баночка с энергетическим напитком. Зачем он туда заглядывал, парень и сам не знал. Поминая служащих ЖЭКа и все колени их дальних и ближних родственников, принял на скорую руку ледяной душ. Две законные недели отключения горячей воды закончились десять дней назад. Батареи так и не потеплели, а возиться с кастрюльками, когда ты уже весь в мыльной пене – только ведь перевернул бутылочку, чтобы прицениться, сколько там еще осталось моющего средства, — показалось не рационально. Долг гостеприимства побуждал выдвигаться в поход за живительной влагой для страждущих. Но персональные ощущения требовали остаться дома. Человеколюбие победило. На пороге, споткнувшись о второй Герин кроссовок, Ден растерянно остановился. Вспомнить, куда во вчерашней суматохе задевались ключи, он сходу не смог. И опасаясь, что альтруистический порыв сойдет на нет, порывисто выскочил из квартиры. Магазин был в соседнем доме, так что сбегать туда едва ли не в домашних тапочках было делом обычным.
Спускаясь по лестнице, Ден здраво рассудил, что ни один домушник еще не сошел с ума настолько, чтобы грабануть квартиру, устланную телами. Да и, в принципе, он отлучился не надолго. Поход растянулся на полчаса. Сначала он нарвался на массовый технический перерыв, потом была одна единственная кассирша, трудившаяся за тех, кто на обеде, а идентифицирующий код аппарат постоянно зависал. Затем два раза рвался мешок, благо пластиковые тубы не разбивались, а только раскатывались в разные стороны. В довершении всего какой-то мудак с остекленевшим с перепоя взором, наступил Дену на шлепанец. Китайская обувка испытания не прочность не вынесла, и домой парню пришлось топать наполовину босиком.
Квартирная дверь была гостеприимно распахнута, а на пороге с сигаретой маячил Влад.
— О, молоток! – свидетель жениха обрадовался не столько другу, сколько пивному богатству в его руках.
— Блин! Мешок бы хоть забрал, — ругнулся Ден, которому порядком надоело прижимать к груди увесистую торбу.
— Пардон, — Влад в две затяжки докурил, щелчком отбросил бычок и жадно припал к горлышку вытянутой из пакета бутылки.
Ден поплелся на кухню разгружаться, Владька двинулся следом, вытаскивая из кармана джинсов денов мобильник.
— На антресолях гремел. А вообще Библус звонил, — между глотками пояснял Влад. – Поработать надо.
— Чего делать? – Ден прислушался к себе: трудовой энтузиазм молчал как мышь под веником, зато с другой стороны надрывался басок калькулятора, навязчиво намекая, что расходы на гулянку превзошли все пределы. А на пивную опохмелку Ден выгреб последнюю заначку.
— У одного чувака в пятницу торжественное открытие нового магазина. Только что притарабанили оборудование, кассы там, сканера, сервак. Надо по быструхе сетку кинуть, настроить, дрова поставить и забить ассортимент. Короче, лавочку оформить.
— А сегодня у нас, — Ден бегло сверился с настенным календарем, — среда. Думаешь, успеем? Срок-то всего ничего. Полтора суток.
— Не кипишуй. Герыча поднимем. Может, Лис подтянется. Тот ведь заказчик на все наши условия согласен. Оплата по двойному тарифу. Жратва, кофе, спать на месте там можно. Плюс пиво прямой доставкой со склада. В неограниченном количестве.
Последние слова возымели магическое действие: на кухню ввалился Лис.
— Пацаны! Я с вами, — одной рукой он нащупывал холодильник, второй кому-то дирижировал, — и фиг с ними.
Обещанные горы пива перевесили все сомнения. Буквально за час парни успели: отзвониться заказчику и выразить свое согласие, растолкать Геру, взбодриться пивом, позвонить заказчику, чтобы узнать адрес объекта, разбудить Геру, сходить за пивом для девчонок и прочих, запихать Геру под холодную воду, снять напряжение оставшимся пивом, набрать клиенту, чтобы уточнить, куда ехать, опохмелись пивом Геру и самих себя. Решающее слово в их сборах осталось за Асей и Лесей. Сонные подруги решительно вытолкали мужиков за дверь, дабы не мешали отсыпаться, при этом безжалостно конфисковав остатки пива в пользу себя любимых.
Работа хорошо протрезвляла, а от мятной жвачки жутко хотелось пить. Жажду утоляли из местных запасов слабоалкогольной продукции. Предоставленные в распоряжение программистов продавщицы поминутно бегали на склад, опасаясь нарушить гармонию оформленных прилавков. Парни впряглись по полной, передвигались бодрой пошатывающейся походкой, таскали агрегаты, напрочь игнорируя корректные замечания вроде «осторожнее, не уроните». Дело спорилось. К пяти утра Ден и сотоварищи дошли до той славной стадии, когда алкоголь уже не оказывал на них сильного влияния, наоборот они сами могли повлиять на него. Поэтому синхронно прихлебывали энергетическое пойло. Продавщицы, пользуясь халявой, расположились на прилавке и дружно потягивали кто вино, а кто пиво, и с мало соображающими улыбками оглядывали установленные кассы, любовались на проложенные короба. И засыпали под жужжание грузящегося сервака. Лис и Гера заплетающими языками пытались объяснить преимущества седьмой винды уборщице. А Ден с Владом, прикинув, что еще сутки остались на софт, умиротворенно добирали недостаток жидкостей в организмах.
Первая мысль, пришедшая Дену в раскалывающуюся голову, была о том, что утро после халявного пива хуже, чем утро после нового года помноженное на утро после свадьбы. Тяготы бодуна разделялись пропорционально выпитому. Дабы не пугать продавщиц и друг друга жуткими харями, парни кое-как умылись в хозпомещении. Но и после водных процедур физиономии выглядели так, словно всю ночь ими в пчелиный улей тыкали, во рту угнездился жесткий металлический привкус, по мозгам перекатывались с десяток пушечных шаров. Вознеся запоздалую хвалу тем настойчивым мудакам, которые в начале второго стали барабанить в дверь, желая узнать, почему магазин не работает, парни взялись за благое дело. К приходу заказчика софт худо-бедно стоял, программисты тоже пока держались на ногах. Хозяин магазина вальяжно прошествовал по торговому залу, похлопал серебристый бок кассового компьютера, сделал небольшой разнос грузчикам и, весьма довольный результатами, расщедрился на обильную похвалу программистам и на «премиальные». Парни воодушевились, продавщицы засуетились, заработал конвейер по «забиванию» ассортимента. Девушки ритмично цокая каблучками, подносили продукцию, Лис почти внятно диктовал Гере наименования, количество и цену. Влад контролировал правильность заполнения базы. Ден «свежим» глазом проверял выползающую ленту самоклеющихся этикеток. Бумажки выхватывались буквально на лету, этикетки лепились на продукцию. Синие фирменные рубашечки оперативно мелькали по всему залу.
Временами налаженная система стопорилась для преодоления очередного порога коварного сушняка. Девушки тоже переводили дыхания и скромненько делали по пару глоточков. После таких пауз движение продолжалось, но в более медленном темпе. К десяти вечера наступило всеобщее и повальное расслабление. Пиво далеко не в разумных дозах смешивалось с водкой. Водка лихо разбавлялась колой. В качестве закуски крошились чипсы. Основной ассортимент добили к полуночи. Из шести девушек завидную стойкость проявляли лишь двое. Гера передал вахту Дену и пал в объятия Морфея. Лис, пыхтя, дотащил товарища до банкетки и с чувством выполненного долга прикорнул рядышком.
Суета прекратилась. Мелочевку (в количестве то ли десяти, то ли двадцати наименований) сгрузили на столик и отправились сначала на перекур, потом на продолжение банкета. В полшестого на горло празднику наступили суровые будни. Ден сипло руководил двумя обалдевшими с недосыпа и пьянки продавщицами, Влад долго прицеливался к каждой клавише. Вбивали зажигалки, чупа-чупсы, и соленую закуску к пиву. На последнюю ориентировались по разорванным и опустошенным пакетикам.
— Пиши: «Жо-олтик пас-сатый», цена…— развязно диктовал Ден.
— Кто пасатуй? – изумленно реагировал Влад.
— Тьфу… «Жел-тый по-ло-са-тик»: — зрение упорно не желало фокусироваться.
— Много там еще? – тоскливо стонали продавщицы.
— Остались «Толстолобик», «Ротан», «Креветка».
На банкетке прочухался Герыч и прочувствованно произнес: «Надо закончить базу, пока она не закончила нас». За афористическое просветление приятеля подняли одноразовые бокалы, наполненные коньяком. Потом добавили за мудрость народную. Медленно кружилась башня и отчаливала от причала разума. Между тостами были внесены в базу последние продукты. Сабантуй сменился банальной и повальной пьянкой. Последнее воспоминание малость протрезвевшего Геры: перекошенные от зависти грузчики под бодрящий окрик прибывшего административного начальства загружали бесчувственные тела в пока пустующий кабинет замдиректора.
Очнулись парни к моменту закрытия магазина, благополучно проспав все торжественные моменты открытия и чересчур веселое настроение первых покупателей. Избегая лишних движений, рассовали по карманам причитающийся гонорар, оприходовали на четверых милостиво поднесенный морсик и засучив рукава принялись приводить базу в человеческий вид. Заказчик, прочувствовав состояние программистов, кипевшие в груди высказывания (касательно ценников с названиями «Толстый Лобок», «Желтопопик», «Креведка») придержал. Молча вручил перечень из пятидесяти бракованных бумажек, и удалился, навесив на дверь склада здоровенный замок.
Она почему-то встала у него за спиной. Чтобы не видеть лица? Опущенных глаз? Или той короткой судороги отчаяния, что исказит это лицо?
Ему придется подавить это отчаяние. А если он снова начнет просить? О чём? Она уже и не помнила. Ей казалось, что он придумал для неё игру, чтобы отвлечь или смутить. А эти мольбы — особый вид обмана, чтобы ввести её в заблуждение, внушить ей нелепые подозрения, что творимое здесь противоречит неким законам.
Если она какое-то время не будет видеть его лица, то игра прекратится, он не сможет долго удерживать свою маску. Для этого ему требуется прозрачный и ожесточённый рассудок, который вряд ли сохранит пригодность, когда она прикоснется. И она прикоснулась. Всей ладонью, будто намеревалась погрузиться в эту золотистую плоть, достать до самого сердца. Оно билось совсем близко, меж сведённых от волнения лопаток, чуть отклоняясь влево. Она могла придумать, могла вообразить, что его сердце билось в её ладонь с тем же молящим постоянством, с каким преследовал взгляд из-под тёмных ресниц.
От её прикосновения он слегка подобрался, как бы приподнимаясь на цыпочки, подобно новобранцу, желающему угодить. Его кожа была очень гладкой. Она обнаружила только маленькую родинку под левой лопаткой. Вторую руку она положила ему на плечо, а затем прижалась щекой там, где ладонью ловила сердце.
Геро коротко вздохнул и вдруг заговорил снова:
— Я прошу вас, умоляю. Я готов служить вам, я сделаю всё, что вы пожелаете. Моя дочь осталась там, без матери, без защиты…
Она прислушивалась к трепету его тела, к звучанию голоса. Этот голос был полон тревоги, но звучал мелодично и сдержанно. Эти слова произносили его губы.
— О чем ты просишь? – невольно вырвалось у нее.
Он осёкся. Попытался обернуться, и тогда мелькнул его точёный, манящий профиль.
— Я прошу вас о милости. Я не знаю, где моя дочь. Она осталась там, в доме… епископа, одна. Позвольте мне позаботиться о ней. Она ребёнок, всего лишь ребёнок. Она ни в чем не виновата.
Она прижалась губами к его плечу, и он вздрогнул как от ожога. Сразу замолк. Поцелуями она перебиралась вдоль линии плеча к пологой впадине, куда скатилась темная прядь. Она хотела прочертить кончиком языка сладкую тропку призыва, которая как стрела пройдет через сердце. Ладонью она волнообразно, разведя пальцы, провела по его груди и по твердому юношескому животу, не знавшего пресыщения и жирной порочной рыхлости, но наткнулась на его руку, плотно прижатую к телу. Он будто таким образом оттолкнул её, вернув к неоговоренному.
Ей пришлось встретиться с ним взглядом, молящим и ясным.
— Моя дочь, — чуть слышно повторил он.
Герцогиня уловила раздражение в тёмной, подступающей испарине, ей что-то мешало в собственном торжестве, она словно путалась в одежде, пытаясь её сбросить. Его губы, которые были почти ощутимы, досягаемы, с сухим манящим контуром, с едва заметной трещинкой, сомкнулись и отвердели. Она могла коснуться их, но в ответ получила бы каменную безразличную неподвижность. Ничего не стоящая безвкусная покорность.
Геро не отводил глаз. В глубине билось отчаяние, но он продолжал вести этот поединок, не сдаваясь и не отступая.
Этот мальчик был очень силён. Эта сила духа и разума, властвуя над плотью, могла бы поднимать из пепла погибшие города и двигать армии. Герцогиня чувствовала прежде неведомую дрожь в коленях и жажду подчиниться этому взгляду, этой кристально добродетельной воле, склонить голову и смиренно исполнить всё, что он пожелает. Это была бы честь, а не унижение, величайшая награда, а не ущерб её престижу.
Уступить этой воле было ещё одной гранью, оттенком блаженства.
— Я помню о твоей дочери, — ответила она. – Я пошлю за ней.
— Обещаете? – выдохнул он.
— Да.
Она сама в это верила. И пока его губы не успели вновь сомкнуться, окаменеть, она подалась вперед, как змея в погоне за добычей, чтобы ухватить его тающий вдох, его дыхание, а с ним и саму его жизнь, в которую желала проникнуть.
Его губы раскрылись не сразу, они теряли свою неприязненную твёрдость медленно, как будто он всё ещё был в нерешительности, всё ещё держал оборону или это был признак его юношеской неопытности. Он ещё не осознавал, что дозволено, а что нет.
Тогда она принялась раздвигать его губы кончиком языка, наслаждаясь их неловкостью. Ей, в сущности, не нужен был его ответ, взаимная напористость и ласка. Она наслаждалась нежностью и вкусом, как наслаждалась бы свежесорванным персиком, высасывая и поглощая мякоть. Она чуть давила ладонью на его затылок, чтобы он не пытался отстраниться, ибо в самом его теле присутствовал протест, он с неосознанным упорством сжимал зубы.
Пришлось ему объяснить.
— Дай мне свой язык.
Он, казалось, был слегка ошеломлён этой откровенностью.
Она могла предположить, что его прежний любовный опыт не предлагал ему такого прямого воздействия. Если Анастази не ошиблась и у него не было более искусной любовницы, чем набожная дочь торговца, то он действительно мало сведущ в том, на что способна опытная и властная женщина. Его это или испугает, или, напротив, распалит, как часто происходит с неопытными юнцами. Юнцы тяготеют к женщинам искушённым, бесстыдным и страстным.
Но Геро не признался ни в одном из этих противоречивых переживаний. Он всего лишь подчинился. Он уже не препятствовал, не укрывался за гладкой преградой, а позволял испить свое дыхание, распробовать сладость языка.
У неё не хватило вдоха и ей пришлось отстраниться. Она почти задыхалась. Его дыхание тоже сбилось, он уже не отстранённый и дикий, а по-настоящему живой, с горячей кровью под пылающей кожей. Какое удовольствие трогать его…
К этому тоже никаких препятствий. Она может делать это хаотично и расчётливо, дерзко и вкрадчиво. Но одних ладоней мало. Их поверхность ничтожна, не охватить и не поглотить столь чудесную добычу, не познать её сразу всю!
Она бы хотела стать многорукой или обрести гибкость змеи, чтобы сложиться бесчисленными кольцами, заключить его во множество объятий. Но ей доступен малый предел – её собственная кожа. Она начала освобождаться от платья. Оно, облегавшее безупречно, вдруг стало ей ненавистно, обратившись из украшения в препятствие, в пособника танталовой пытки. Делать это было непривычно, ибо она до сих пор не обходилась без помощи, как рыцарь перед турниром не обходится без оруженосца. Она действительно уподобилась змее, которая впервые избавляется от старой, мёртвой кожи. Ей мешали закосневшие, изжившие себя складки, она хотела бы их разорвать. Её не волновала сохранность и целостность шитья или кружев.
Это была только ткань, жёсткая и мёртвая. Переплетение нитей. Ткань избавляла от холода, служила тщеславным притязаниям, но не давала жизни. Герцогиня колола пальцы о застёжки и резала их о шелковые шнуры. Неловко и даже некрасиво. Она сочла бы свои движения стыдными, даже позорными, если бы видела себя со стороны, но она не видела, и даже не задумывалась о достоинстве движений. Ей было всё равно. Она спешила.
Как давно пресытившийся гурман, она испытывала долгожданный голод и желала познать насыщение.
Наконец она выбралась из платья как бабочка из лопнувшего кокона. Возможно, благодаря природному женскому наитию, который требует от дочерей Евы некоторой скрытности, она разделась у него за спиной.
Он не попытался оглянуться, уличить и поймать то ли из робости, то ли из врожденной деликатности. Он не шевельнулся, не повёл плечом, но его кожа как будто ещё больше натянулась, и дыхание он затаил. Он ждал её, знал, что прикосновение уже будет другим, обширным и нетерпимым как солнечный ожог. И разум его уже не будет столь ясен и устойчив, ибо природа возьмет своё. Ибо тело его — тело мужчины, верный вассал этой всесильной природы.
Она помедлила одно неуловимое мгновение, насыщая краткий разрыв между ними невидимым излучением страсти, а затем сделала шаг. Прильнула к нему как волна, властно, но вкрадчиво, сдерживаясь и замедляясь. Она хотела присутствия и осознания каждого момента слияния, хотела распробовать, как вино, пролитое под язык, чтобы вкус растекся, а дух вина медленно насыщал вдох. Теперь она уже могла осязать его вся.
Лицом зарыться в те же тёмные пряди на затылке, подбородком упереться в плечо, груди расплющить до сладкой боли о его спину, а руками с растопыренными пальцами обхватить его стан и даже чувствовать ладонями его рёбра. Коленом упереться ему в бедро и со злорадством прислушиваться к волнительной хрипотце в его перехваченном горле.
Как бы он не пытался сохранить себя в презрительной добродетельной холодности, плоть его предаст. Тело мужчины не знает щепетильности духа. Оно слепо и всеядно. Сладострастие ищет утоления не только в объятиях избранницы, но в ласках той, что ненавистна. Имена и преступления этому телу безразличны. Были бы упруги и приемлемы формы другого тела, женского, которое готово это желание породить, принять и утолить.
«Это даже забавно» — мелькнула у неё мысль. Она ещё никогда не владела мужчиной, который будто раздваивался.
Дух его очень силен. Она знала это, чувствовала. Когда осмелилась вновь заглянуть ему в лицо, под завесу ресниц, в потемневшие, словно опрокинутые зрачки, она увидела страдание, муку, разрывавшую его изнутри. Душа бунтовала. Всем своим божественным, бессмертным существом он противился тому, что с ним происходило, он страшился греховной страсти, её могущества и того наслаждения, что эта страсть сулила, а существом плотским он уже стремился к белому, шелковистому телу, бывшему так многообещающе близко.
Поцелуй уже был другим. Уже был ответ, жадный, неискушённый. В игру вступили древние силы. Это они наделили внезапным мастерством его губы, подсказали и просветили. Это они изгнали разум и вынудили осквернить скорбь. Это те самые безглазые, безъязыкие силы, что порождают новые жизни. Те изначальные силы хаоса, сплетающие воедино рождение и смерть. Когда пробуждаются эти силы — наступает время беззакония, разгула и звериной жажды. Лопается тонкая корочка вымученных приличий, навязанных догм и вязких софизмов.
Клотильда всегда это знала. Так называемая куртуазность, светскость — не более, чем лицемерная маска, фиговый листок, которым этот двуногий червь, этот ощипанный сатир, прикрывает свой срам.
«Все ложь! Ложь! Они все лгут и задыхаются от похоти!» — повторяла она себе в ответ на пламенные обличения, низвергаемые с амвона святыми отцами, на стыдливые взгляды благородных дам, густо краснеющих в ответ на вольности, на брюзжание добродетельных отцов семейств, украдкой поглядывающих за корсаж горничной. Все они лгут!
И едва им откроется случай, они опровергнут изрекаемые истины, чтобы дать волю гнетущим и сладким страстям.
С этим мальчиком произойдет то же, что и с ними. Его раны ещё слишком свежи, и порождённые этим страданием противоречия раздирают его. Ничего удивительного, его много лет воспитывал священник, поборник добродетели, адепт адова огня. Этот старик, сам уже немощный, день и ночь твердил подростку, чей разум был незрел и податлив, о вечной гибели, о муках тех, кто преступил закон. Вероятно, он читал бедному мальчику самые ужасающие строки из Писания, из посланий апостолов и Откровений.
Для впечатлительного юноши это может оказаться очень действенной мерой. К этим адовым сюжетам могут добавиться собственные измышления. Вот он и соорудил внутри самого себя каменную келью и выйти из неё, снять вериги ему очень непросто. Он сам себя вздернул на дыбу, где блоки вращаются в противоположные стороны, а петли, захлестнув руки и ноги, рвут его на части.
Клотильда даже испытала нечто похожее на жалость. Это была жалость охотника, который, ранив жертву, наблюдает её смертные корчи. Из милосердия муки жертвы следует прекратить. Рассечь острым лезвием сердечный мешок, чтобы хлынувшая кровь затопила последний вдох.
Она не стала раздумывать, даже не увлекла его в спальню. За те несколько шагов, что ему пришлось бы пройти, Геро мог несколько отрезветь, поддаться на уловки рассудка. И тогда схватка затянется, а ей придется приложить больше усилий.
Нет, жертву следует добивать сразу, пока она в лёгком беспамятстве и потому покорна.
Она толкнула его к брошенной у огня оленьей шкуре, а затем властно надавила на плечо. У него сразу подогнулись колени, будто он ждал этого знака, утомлённый затянувшейся мизансценой, где слишком долго сохранял неподвижность. Уже коленопреклонённый, он взглянул вопросительно, ожидая следующего знака.
У неё был соблазн задержать его так, вообразить страстно умоляющим, но выражение обращённого к ней лица, огромные провалы глаз не соответствовали песням менестреля. Перед ней была захваченная в погоне добыча, священная жертва, брошенная на алтарь. И она вновь толкнула его, чтобы сбросить ещё ниже, к самым ногам, чтобы он, распростёртый, полностью открытый, явил ей свою покорность.
Она видела себя в храме, под языческим куполом, испещрённым символами зодиакальных созвездий, собравшихся в магический круг. Золотые треножники увиты змеиными телами и виноградными лозами. Курятся благовония. Они дурманят, обволакивают разум.
Для смертных этот аромат опасен, но она богиня. Для неё выбрана жертва. Прекрасная жертва. Эта юная жизнь посвящена ей.
Что в действительности волнует её кровь? Что доставляет наслаждение?
Ей нравится собственная безнаказанность, безграничная возможность. Ей дозволено всё, как первым языческим богам на холодной, безлюдной земле. Она может смотреть на него.
Пришёл в себя уже над раковиной в туалете. Меня всё-таки вырвало. Стало немного легче. Кэп у нас поклонник водных процедур, и потому санузел устроен по классу люкс, а не только ионниками оборудован. Мне раньше как-то неинфракрасило, а вот сейчас заценил — снизил температуру до восьми градусов и сунул голову под струю.
Затылок обожгло. Это хорошо, скоро совсем отпустит.
Подержав голову под ледяной водой, пока не заломило кожу на лбу, я отряхнулся и сел под ионник — пусть подсушит. И попытался трезво взглянуть на сложившуюся ситуацию.
Как это ни скверно, но следовало признать, что у меня съехала рубка. Интересно, можно ли сойти с ума под воздействием возрастного гормонального взрыва? Наверное, можно. Зрительные глюки уже есть — ведь не может же быть так, что два вполне нормальных человека ничего не видят в упор, и только я, звездень этакая, пронзаю всё насквозняк и до глубин? Не может. Да и какая, к пульсарам, кровь?! Не было там крови, я же отлично помню реконструкт.
Прогрессоры всегда пользовались лазерными скальпелями, кровь прижигается одновременно с надрезом, всё очень чистенько. Так что даже будь я нормален и окажись этот тип действительно одним из них — не мог он ни в чём запачкаться. Впрочем, чушь я несу — не может он оказаться одним из них, не бывают прогрессоры атавистами. Это как пчела с аллергией на сладкое.
Бред.
Ионник был тёплым, но я поёжился. Всё-таки бред.
Инструкция на этот счёт однозначна — при обнаружении неполадок в собственном организме следует немедленно доложиться начальству и лечь в диагност.
Диагност у нас с позапрошлого раза так и не починили, ложиться в него — себе дороже, такого вколет, что могут и не откачать потом. Что остаётся?
Доложить кэпу?
Ага.
И что дальше?
К аналитикам не ходить, спишут. Вот прямо тут и спишут, на этой жуткой планете, полной слепых. Или в госпиталь упекут. Галочки боялся, дебилоид! Тут и без галочки спишут, кому нужен в экипаже чел с напрочь съехавшей рубкой, которому мерещится невесть что?
Я закрыл глаза. Их щипало.
Стоп.
Не надо себя навинчивать. Может, всё ещё и не так страшно. Может, эта резь в глазах — вовсе не от того, на что я сначала подумал. Может, это симптом какой, и вся проблема как раз в глазах. Просто единичный сбой периферийной рецепторной системы, а вовсе не конкретный завис операционки. Может, он и прошёл уже, этот случайный сбой, и больше не будет никаких глюков…
Ага.
А у свинок есть крылышки. И на одной из них я полечу домой…
Не знаю, кто такие свинки. И знать не хочу. Эту фразу любила повторять моя бабушка, я и запомнил. В детстве, помнится, очень хотел их увидеть. И полетать. Потому что был твердо уверен — раз бабушка говорит, значит, крылья у свинок действительно есть.
Короче, не стал я никуда ложиться и никому ничего докладывать, а вернулся к кают-компании. Но заходить тоже не стал, в коридоре остался. Решил проверить кое-что прямо так, через переборку.
Вообще-то, я ещё из санузла пытался их рассмотреть, но через перекрытие и две переборки получилось плохо, там коммуникаций понапихано, не разглядеть толком. Вот и подобрался поближе.
Остановился, уткнулся лбом в холодную стенку, зажмурился, отсекая визуалку. она часто только мешает, сбивая. Всмотрелся сквозь.
Ну вот, так и есть! Конечно же, нет там никакой крови, мне просто показалось по примитивной аналогии.
Я открыл глаза.
Крови не было.
Но я всё равно отчётливо видел следы чужой боли и смерти на его руках. Пять чётких линий.
Три из них были более тусклыми, окончательными. А две — мерцали неровно и слегка дёргались.
Значит, сын профа тоже жив. Об этом спорили — он ведь старше был и уже не носил детской следилки, и правильно, я свою начал срывать сразу, как в школу пошёл, не фиг позориться…
Бред.
Я сам-то себе не верю, так кто мне поверит?
Я ничем не смогу им помочь, хотя они и живы. Мне бы кто помог… впрочем, мне-то как раз помогут. Добрые такие и ласковые, в синих робах, в доме, где стены комнат обиты мягким…
А этот подонок договорится с капитаном. И улетит. На нашем корабле. Может быть, даже в моей каюте поселится. У них почти нет своих кораблей, а рейсовые заходят редко, вот он и договаривается сейчас. Долететь до какого-нибудь густонаселённого мира, а там и до столицы. Вроде как лично сообщить и поднять тревогу. А на деле — просто затеряться. Ищи его потом.
И никто не поможет бедной дурочке, чей сигнал потихоньку наливается оранжевым.
Нет уж!
Пусть это бред, но я же вижу. И, значит, оно есть. И, кстати, вижу отчётливо и устойчиво, а бред не может быть устойчивым, ведь правда же?
И тут…
Я даже дышать перестал, влипнув в переборку.
Эджен!
Он о чём-то говорил с этим, у которого руки. И он, ну этот, который, слегка сократил дистанцию. Непроизвольно, во время разговора. А Эджен точно так же непроизвольно отодвинулся. Да ещё и слегка поморщился при этом — атавист не заметил бы под дежурной улыбкой, но я-то не атавист! Я и через переборку увидел!
И между ними снова метра полтора. А у Эджена дистанция комфорта не больше локтя, никогда ни от кого он так сильно не отодвигался.
Значит, он тоже что-то чувствует — не так остро и отчётливо, как я, но всё же чувствует! Потому и отодвигается.
А капитан — нет. Меня-то он давно заметил, поглядывает недоуменно, хмурится. Он сидит совсем рядом с этим, у которого руки… и ничего. Не отодвигается и не морщится. Вернее, морщится слегка — но только по моему поводу.
Почему он не видит?
Нет, неправильно поставлен вопрос — почему вижу я?
Какое такое преимущество может быть у меня и совсем чуть-чуть у Эджена — и совершенно отсутствовать у нашего славного кэпа? Чего такого во мне особенного, кроме мерзких прыщей и не менее мерзких гормонов?
Стоп.
А почему, собственно — кроме?
Что делают гормоны, кроме прыщей? Обостряют реакции. А что такое реакция?..
Ну да.
Ха!
Значит, вовсе не бред! Значит, и от них бывает польза. А кэп — ну что кэп, он просто старик, потому и не видит уже ничего. Нету у него уже никаких гормонов!
И не мешают они соображалке нисколько, вот я же понял всё! И справедливость восторжествует, и никуда не сумеет удрать этот, у которого руки по локоть. Потому что вот я сейчас отлипну от переборки и войду в кают-компанию, гордый, как Капитан Легенда, и пальцем ткну в негодяя, и добьюсь…
Я отлип от переборки и пошёл. По коридору. Очень неприятное ощущение, когда кровь приливает к ушам. Они начинают гореть.
Добьюсь. Ага. Это я-то?
Я, который и так уже политкорами на клавишу взят за грубое и предвзятое отношение к представителям атавистических меньшинств? Лишней галочки я себе добьюсь, это к аналитикам не ходить. А чего другого — навряд ли.
Но самый ужас не в этом — самый ужас, что не поверят, а потому и проверять не станут. Зачем? И этот, у которого руки по локоть, просто посмотрит с жалостью, примет извинения от кэпа за неполиткоректное поведение бывшего члена экипажа и полетит себе, куда хотел.
А сигнал детской следилки так и будет мигать — сначала оранжевым, потом всё темнее, красным, и снова темнее, до почти чёрного. Пока не погаснет совсем. Дешёвая модель с точностью до ста километров в любую сторону. Это в пустыне ещё дает какие-то шансы на обнаружение, но не в городе. И зачем они вообще такие нужны?!
*
Вот так и получилось, что оказался я перед этой самой дверью.
Последнее место, где бы я хотел оказаться, будь у меня выбор. Но выбора не было, потому что глупая девчонка меньше суток назад прикрепила свой дурацкий призыв о помощи ещё не отрезанными пальцами, и человек за этой дверью — наша с нею единственная надежда. Ему поверят. Именно ему и именно здесь поверят на все сто — если, конечно, сначала он поверит мне.
Я вздохнул.
Смотрел я в пол. Просто из вежливости. Подглядывать за тем, кто не может тебя видеть, как-то нехорошо. А человек за этой дверью видеть меня сквозь неё не может, потому что он — атавист. Наш корабельный атавист, взятый капитаном в качестве талисмана. Мода такая у капитанов пошла после аварии на «Мари-Те», но речь сейчас не о ней.
И вот его-то мне и предстояло убедить.
Убедить слепого в том, что я один вижу то, чего не видят остальные. Ага. Да к тому же после тех гадостей, что я ему в запале наговорил при нашей последней ссоре. Кстати, третью галку я как раз за эту самую ссору и заработал, слишком уж тогда кричал громко и неполиткоректно, даже на афро-ящик записалось.
Извиниться.
Объяснить, что я дурак. Что я совсем так не думал, что я вообще не думал, не умею я думать, потому что дурак. На гормоны сослаться. Вот! Всё равно про них объяснять придётся, вот всё на них и валить. Ну, хочет если — пусть тоже обзовёт меня. К примеру, молокососом. По уложению это почти приравнивается, я проверял. И слово мерзкое, аж передёргивает, как представишь… но пусть обзовёт хоть десять раз, мне не жалко! Лишь бы поверил…
Дверь распахнулась в тот момент, когда я начал опускать руку, так и не постучавшись. Четвёртый раз уже, кстати, не постучавшись.
Он стоял на пороге, уставив на меня свои жуткие белёсые глаза и улыбаясь.
— Привет! А я думаю — кто это там сопит и топчется? Да не стой ты, как приколоченный. Зря, конечно, что без пива, но всё равно заходи.
Извиниться я тоже не успел. И понял, что если хочу успеть хотя бы что-то — извиняться не стоит и начинать, надо сразу о главном. О девочке, которая умрёт, если ей не помочь.
Ну, я и сказал. А потом, чтобы не быть голословным, просто врубил комм и отыскал ту кримформашку с грудастой репортёршей — конечно, включив адаптированный для атавистов вариант трансляции, я же не маленький.
Каким-то краем сознания мне было интересно — произведет ли на него репортёрша такое же сногсшибательное впечатление. Но ничего особенного не уловил — у него даже пульс не ускорился. А потом, на самом трогательном моменте реконструкта, когда у меня даже горло перехватывало несмотря на то, что видел не впервые — он только поморщился и процедил сквозь зубы:
— Репортёр явно не местная. С чего она взяла, что ребёнок с Новожмеринки знает англик? А даже если и знает, глупо звать на помощь на неродном.
Он замолчал, морщась, словно разжевал что-то горькое.
Я осторожно пожал плечами:
— Но она же позвала.
Позвала. Глупо спорить. Вот он, HELЬ еённый, с ошибкой, на весь экран как раз показали.
Атавист тормознул трансляцию и посмотрел на меня. Нет, я не вру — именно посмотрел! И с таким выражением, словно это не он, а я ущербен, и ему меня ужасно жаль, вот только говорить он об этом не хочет.
— Да не звала она. В том-то и дело. Ты же вроде умный парень… читаешь даже. Отвлекись от того, что болтала та дура, думай сам. Ты ребёнок. На твоих глазах только что убили родителей и искалечили брата. Сейчас и тебя, наверное, будут убивать и калечить, только вот дети не верят в собственную смерть. Зато они верят в справедливость. Так чего захочет в такой ситуации ребёнок? Помощи? Как бы не так! Вот ты — чего бы ты захотел? Ну?!
Я снова дёрнул плечом.
Хотел сказать, что я давно не ребенок и вообще не могу представить себя маленькой девочкой. Но вместо этого вдруг выдавил:
— Отомстить.
— Вот! — Атавист радостно ткнул меня пальцем в грудь. Больно, между прочим, ткнул. — Отомстить, указать на мерзавца… Думать ты умеешь, не безнадёжен! Поглядим теперь, умеешь ли ты смотреть и видеть. Смотри сюда!
Его палец прошёлся по замершим в воздухе буквенным фишкам.
— Тебе ни одна из них не кажется странной? Ну?! Неужели ты не видишь, что последняя перевёрнута? Вернее, на самом-то деле как раз и нет, если с нужной стороны посмотреть, перевёрнутой тебе покажется предпоследняя, но сейчас, при таком положении… Девочка торопилась, набирала на ощупь, вкривь и вкось, но букв-то всего четыре! Отвлекись ты от хелпа, подумай, что ещё могут значить эти четыре буквы… Она, конечно, изучала англик в школе, но она атавистка, то есть изучала по старинке, запоминая. В тебя же загружена стандартная языковая база, основные ты должен знать на хорошем уровне. Раш или самостий, судя по названию планеты, ну? Да, у неё был латинский шрифт под рукой, но слово-то явно рашное. Столик потом перевернули, но она-то не вверх ногами писала. Переверни! Ну?!
Я стиснул зубы.
Вот такой он всегда — с полтычка выбешивает! Сам слепой — но при этом ведёт себя так, словно это мы все — слепые, а он один самый умный. Ни за что бы к нему не пришёл, если бы не Катарина.
Главное теперь рассказать всё быстро и не сорваться.
И я рассказал про этих, в кают-компании. И что у одного из них руки по локоть…
Тут меня снова затошнило, и я предпочёл просто переключить комм на внутреннюю трансляцию. Пусть посмотрит пока, а потом я всё объясню и ткну пальцем…
Атавист уставился на экран, как заворожённый, потом обернулся ко мне и назвал умницей. Сказал, что всегда в меня верил. И даже по плечу слегка стукнул — одобрительно так.
У меня аж язык отнялся от неожиданности.
А потом поздно было — он вызвал кэпа, сначала просто по связи, а потом попросил, чтобы тот подошёл на три минуты, разговор, мол, есть. И сказал это таким тоном, что кэп даже не вякнул.
А может, кэп просто увидел его — через все переборки, с кэпа станется. И сам всё понял.
*
Уже потом, давая интервью центральным кримформаторам и благосклонно взирая на выдающиеся достоинства той самой репортёрши (вживую они, кстати, оказались вовсе и не такими уж выдающимися), наш капитан скажет, что с самого начала всё понял и просто тянул время. Бдительность, мол, усыплял и всё такое.
Но это он потом так говорить будет. После того, как шерифа скрутили и выволокли с корабля местные силы правопорядка, а мэр, расплескав кофе и расколотив фарфоровую чашечку, в панике жался к стенке кают-компании и смотрел на нас так, словно это мы были маньяками. Он так ничего и не понял, этот мэр.
А поначалу и кэп тоже не мог понять, что от него хотят и почему атавист тычет пальцем в эти четыре буквы и требует их перевернуть. Пока атавист не начал ругаться. Вот тогда наш кэп поверил. Голову вывернул чуть ли не вверх бородкою, моргнул на буквы пару раз и сильно так помрачнел. А потом долго смотрел на экран внутренней связи, по которому всё ещё транслировали кают-кампанию, глаза щурил, зрение перестраивая — и нахмурился ещё больше. А потом и вызвал кого полагается.
Позже, когда про колледж выяснилось, последние сомнения отпали у всех. Меня даже никто и не спрашивал ни о чём.
То заведение, в котором покойный профессор учился вместе со своим другом-шерифом — оно особенное было. Специальное такое. Для детей с социопатическими отклонениями. Чего вы хотите — планета из белого списка, ничего они не корректируют, даже это!
И не было у этого гада помощников — просто стрелял с двух рук, вот и всё. Про методы прогрессоров он знал — а кто не знает?! — вот и пытался сымитировать. Прогрессоры не убивают детей, вот и он не мог их сразу убить. Потому и звонил себе домой, выяснял, не задержалась ли случайно там сверх положенного приходящая домработница — она студентка и иногда работала по ночам. Когда никто не откликнулся, понял, что путь свободен и можно волочь. Что и сделал. И пусть теперь аналитики выясняют, чем уж так в тот вечер его смертельно обидел профессор. Мне неинтересно.
Мне другое интересно — вот, например, что же это за рашное ругательство такое было, благодаря которому наш недоверчивый кэп атависту поверил сразу. Ну, почти сразу. Явно неполиткоректное ругательство, короткое такое. И наверняка очень древнее — ни в одном современном справочнике запрещённых к употреблению слов я его так и не нашёл, хотя искал потом долго.
Интересно, что атависту за это ругательство ничего не было.
Нет, я понимаю, что иначе тогда нельзя было, капитан бы не поверил. Но всё равно неприятно. Меня бы за такое сразу на клавишу, а ему — ничего, словно так и положено! Несправедливо всё-таки.
А Катарина мне письмо прислала — с благодарностью. Я сначала даже не внюхал, а когда дошло — приквазарил. Настоящее, рукописное! Кто из наших может похвастать тем, что ему девчонка — пусть даже и такая соплюха — сама письмо написала? Не записала, не надиктовала, не набила даже — а именно накорябала, как в глухой древности, настоящим световым карандашом по настоящей пластбумаге!
Соплюха соплюхой, а с понятием.
Я даже решил, что обязательно ей отвечу в том же стиле — вот только научусь эти факаные буквы выцарапывать не так криво, а то нехорошо как-то. Она вообще-то кульная, я с ней потом по комму общался, нормально. Хоть и атавистка, но вовсе не такая бесячья, как наш. Просила про звёзды рассказать. А мне чё — трудно, что ли? Сейчас мы далеко, связь уже не берёт, но будем возвращаться — опять с ней поболтаю.
А с нашим, корабельным, я больше вообще разговаривать не буду. Опять он меня уделал. И ещё смеётся, словно бы так и надо. Нет, ну не обидно, да?!
Ругательство — ладно, а вот откуда он узнал, кто из двоих наших гостей — убийца?..
Как догадался?
Я ведь не успел ему тогда ничего сказать! Вообще ничего! Ни про гормоны, благодаря которым я всё вижу, ни про этого, у которого руки… я даже пальцем в него ткнуть — и то не успел!
Ну вот что за зараза. Как он это делает?!
Так и хочется выругаться, и обязательно неполиткоректно.
И, кстати, всё-таки… Очень бы узнать хотелось, что же это за ругательство такое — негр?
«Ты что же, хочешь приговоренного к смерти сперва казнить для пробы?»
Г. Белль. «Человек с ножами»
Мир Серединный под властью Отца людей Сатаны.
Год 1203 от заключения Договора.
Провинция Ангон, город Ангистерн.
6 день.
Демон подвинул кувшин с вином, а Фабиус взял. Пальцы его задрожали, и он уставился на свою левую руку, разглядывая её, словно чужую. Рука, изуродованная химерой, казалось, вообще не способна была на такие пляски, а вот надо же – затряслась.
«Эвон, как это бывает, оказывается, – нарочито медленно удивлялся магистр, вдыхая и выдыхая как можно размеренней. – А может, мне подсчитать эти судороги плоти? Раз, два, три… Шесть?.. Кажется, теперь стало дрожать чуть менее часто? Ну-ка, ну-ка, а не дрожат ли у меня вместе с руками ноги?»
Демон, неявно наблюдавший за магом, расплылся в улыбке. Фурия посмотрела на него с презрительным недоумением: неужели инкуба интересуют игры с людьми? Человек – это опасное неразумное существо. Вроде теней-удавок, что резвятся себе на воле, а глядишь – и оплели клейкими нитями очередного глупца!
– Ну, не скажи, – покачал головой инкуб, похоже, прекрасно понимающий и словесную, и внутреннюю речь всех в зале. – Тени не умеют обманывать природу своих инстинктов. А… э-э… – он покосился на Фабиуса, подыскивая слово. – А эти – пытаются. И не безуспешно.
– Ты ещё с рук его покорми! – поморщилась Фурия.
Демон беззлобно рассмеялся, но вдруг втянул ртом воздух и нахмурился.
Фурия тоже принюхалась и расплылась в хищной улыбке:.
– А вот и настоящее вино! – воскликнула она звонко. – Пахнет-то как сладко, а?!
Алекто улыбнулась с радостью и облегчением. Ночь двигалась к середине, а тварь была голодна.
Тут же с улицы донеслись крики, затем тяжёлый удар сотряс землю и заставил откликнуться фундамент дома, а крики посыпались уже, как яблоки из лопнувшего мешка, сливаясь постепенно в один яростный дикий гул.
«Отец наш, Сатана! Так ведь это упали ворота! Что же могло повергнуть их массивные столбы? Неужели все городские маги потворствуют этому Барбру?»
Перед лицом настоящей опасности фальшивые бунтовщики совсем вылетели у магистра из головы. А зря. А они-то времени даром не теряли.
Сколько же их ворвалось во двор?!
Фабиус бросился к окну, дёрнул шторину… Тщетно. Окна обеденной залы выходили на торговую улицу, пустовавшую в этот час. Шум же шёл с внутреннего двора.
Кто-то негромко, но настойчиво застучал в двери.
– Зайди! – крикнул Фабиус, не успев подумать, понравится ли визитёр адским гостям.
Крикнул и осёкся. Но было поздно.
В залу проник дворецкий. Он был бледен, губы его посинели от страха.
Хоть префект и отослал челядь, не разрешив никому прислуживать за ужином, чтобы не отрезать потом лишних языков, вышколенные люди не спали, ожидая, пока хозяин позвонит, дёрнув за шнур. Когда чернь обрушила ворота и ворвалась во двор, самые крепкие из слуг побежали укреплять запоры на дверях дома, а дворецкий поднялся к обедающим, дабы, пусть не рассердится господин префект…
Всё это старик выпалил, не видя толком, кто перед ним, уткнувшись глазами в живот безжизненной фигуре префекта. Дворецкий словно боялся растерять заранее заготовленные слова.
Только доплыв до конца своей немудрёной речи, он перестал бездумно таращиться, скосил глаза, заметил страшную женщину в синем платье, мага и голого человека: с пылающими красными глазами, с ошейником, проклёпанным костяными шипами, с уродливой змеёй на запястье, которая, давясь от усердия, заглатывала кусок пирога!
Слуга выпучил глаза, отрыл рот и… плашмя рухнул на пол.
– Он ведь заорал бы сейчас, – пробормотала фурия и нервно облизала губы. – Итак, они чего-то галдят там… во дворе? Эти… э-э… Слуги?
– Это не слуги, – глухо произнёс магистр Фабиус, не отрывая глаз от тела дворецкого. Оно лежало, раскинув руки, как будто в свои последние мгновенья человек пытался уплыть от смерти. – Это разбойники и крещёные. Бунтовщики. Когда я вошёл в дом, они уже стояли перед воротами.
Маг ощутил: тело его перестало дрожать. Он понял, что может и должен сделать, и напрягся, сосредотачиваясь.
Пока речь шла исключительно о его жизни и смерти, он готов был перестать трепыхаться, и только желание проститься с сыном давало ему силы бороться. Но стоило замаячить впереди многим и многим смертям, как магистра наполнило изнутри особенным тихим светом: он стал прозорлив и покоен.
– Забавно, – сказал инкуб, прислушиваясь, на счастье Фабиуса, исключительно к тому, что творилось во дворе. – Я вижу, как мягкотелые бегают без явного толка. Они плохо видят во тьме? Другие же – пытаются проникнуть к нам и ломают двери.
Фабиус кивнул:
– Я думаю, что какое-то время двери выдержат. Но недолго.
Примериваясь, маг пробормотал про себя пару самых сложных фраз.
– И вся эта грязная вонючая чернь… – свёл брови инкуб.
– Пахнущая так же и кровью, а это довольно пикантно, – перебила фурия и снова прошлась по губам синеватым языком.
– Нет уж, я не желаю беседовать в зале, заваленном немытыми мягкотелыми! Достаточно и этих двух! – инкуб встал. – Я выйду к ним. Туда и будешь являться потом, чтобы подышать, Алекто!
– Я бы не советовал, – предупредил Фабиус мрачно и негромко.
И понимая, что демон не обязан принимать во внимание мнение человека, маг двинулся к дверям, намереваясь встать у него на пути. Губы его медленно и размеренно двигались, творя заклинание.
– Это почему ещё? – инкуб удивлённо воззрился на Фабиуса. – Ты что, пытаешься помешать мне, смертный? Мне? Ты… спятил от страха?
Фабиус тяжело вздохнул, повернулся к адским тварям лицом и потянул вниз вырез камзола.
Не справляясь с накладными пуговицами, он дёрнул, снёс пуговицы, разорвал долу (особую рубашку, что носят посвященные маги), и на его голой груди заиграл синеватыми огнями магистерский медальон.
Свет, вроде бы неяркий, заставил фурию прикрыть рукавом лицо. Она зашипела. Даже инкуб заморгал от неожиданности.
– Если ты убьёшь меня или я сам сочту нужным активировать камень, магическое сообщество тут же увидит всё, что происходит здесь. Каждый. Все маги Серединных земель разом. На это каждому магистру и дан такой камень. Если это снова война между миром людей и Ада – значит война, – тихо сказал магистр Фабиус.
Он был твёрд, потому что не видел даже мизерного шанса спастись, если игра его не удастся. Но он сплёл и произнёс сложнейшее заклинание, способное учинить из его гибели представление на весь человеческий мир. Это был его единственный козырь. Последний.
Его жизнь и так была слишком длинна. Сын его погиб. У него оставалось лишь доброе имя и люди, простые горожане, которых он, принимая магистерский камень, клялся когда-то защищать.
Маленькая птица защищает своё маленькое гнездо. Человек, чьё маленькое гнездо разрушено, защищает сам род человеческий, или он зря пришёл в этот мир.
Ещё пару часов назад разгорающийся в городе бунт казался Фабиусу затеей, не достойной его внимания. Бандиты – дело городской стражи, и не по чину члену магического совета гоняться за «барбрами», он и без того потратил много времени на городское отребье, чтобы разоблачить префекта.
Угрозы Барбра показались магистру смешными. Он легко навёл морок на бунтовщиков, осадивших дом метра Грэ. Планировал объявить о своём расследовании префекту и послать за стражей…
Но всё изменилось вдруг. В его мир снова явились жестокие и всесильные глубинные демоны. Что будет, если на заполненные бунтовщиками ночные улицы Ангистерна выйдут за жатвой инкуб и фурия? Неужто повторится то, что свершилось здесь двенадцать веков назад, и город захлебнётся кровью?
Так не бывать этому!
Фабиус смотрел, не моргая. Он видел то, что пока не существовало ещё в мире людей. Но струящееся перед зрачками ужасное будущее наполняло его силой, имени которой не знал никто, даже сам Сатана.
Инкуб окинул мага оценивающим взглядом.
– Ну так убирайся с дороги, – предложил он вполне миролюбиво. – И мне не нужно будет убивать тебя.
– Я уберусь, – кивнул Фабиус. И продолжил размеренно. – Но сначала ты наденешь рубашку, камзол и штаны, – он указал на тело старого мага. – И выйдешь к бунтовщикам, чтобы помочь мне утихомирить рьяных! Иначе же я вынужден буду обратиться к силе медальона, чтобы защитить людей. Я на службе здесь. Никто и ничто не помешает мне выступить против посланцев Ада.
– Ты же сыграешь в ящик, защитничек? – фыркнул демон.
– Это неважно, – пожал плечами Фабиус. – Важно, что об этом тут же узнают все маги Серединных земель.
– А что изменится, если я надену эти тряпки?
– На лестнице темно, только свечи бросают алые отблески. Никто и не узнает в тебе демона. Ты силён. Ты сможешь навести на толпу морок там, где не смогу я. Мы должны остановить бунт в городе, убив, может быть, самых опасных бандитов, но не более!
– То есть я буду на побегушках у смертного? Я? Демон? – инкуб вытаращился на магистра и захохотал.
Дом содрогнулся от удара, видимо в двери были бревном.
Демон перестал смеяться и прислушался к шуму:
– Боюсь, терпение дерева и железа дверей уже на исходе. Если я соглашусь – что я получу взамен?
– Ты пришёл сюда не за фурией. Ты пришёл за мной – меня и получишь, – усмехнулся магистр. – Иначе же получишь лишь мою душу. Что тебе толку в ней, на таком поле душ?
– С чего ты взял, что нужен мне живым? – поморщился демон.
– Я наблюдал за тобой, – Фабиус с трудом сдержал улыбку торжества. Маленького – но дающего силы рисковать дальше. – Я был так слаб и беспомощен, что имел возможность видеть то, что ты забыл от меня сокрыть. Ты спас меня от фурии и охраняешь даже от самого себя. Думаю, я нужен тебе и немало.
– Вот они, люди! Предупреждают нас, что коварство их безгранично! – в голосе демона была насмешка, но над магом ли?
– У нас рассказывают такое же про слуг тьмы, – невесело улыбнулся Фабиус.
– Не ври мне! Это ваши маги способны заговорить самого подковыристого чёрта!
– Зачем мне врать? – удивился маг. – Я слышал много историй про чертей, обманувших…
– Обманутых!
Раздался грохот и вопль, вылетевший в едином порыве из множества глоток.
– Похоже, дверям конец, – констатировал демон.
Фабиус погладил здоровой правой ладонью камень медальона и посмотрел в пылающие глаза инкуба:
– Решайся же! Действуем вместе! Сейчас! И до тех пор, пока мы не усмирим бунт!
– Ладно… хм… маг, – демон сощурился, смиряя пляшущее в зрачках пламя. – Я… попробую.
– Быстрее, – Фабиус прислушался к шуму на лестнице. – Я задержу их!
Он распахнул двери и посмотрел вниз.
Широкая крутая лестница спускалась от обеденной залы на втором этаже прямо к входной двери на первом. Сейчас обе входные створки щетинились проломленными досками, и чернь наплывала снизу, словно грязь, вздымаемая прибоем.
Ветер тоже ворвался в дом. В подстывшем к ночи воздухе запах горячей человеческой крови читался так явственно, словно бандиты перерезали полгорода, а не горстку слуг, отважившихся защищать ворота.
Магистр сжал здоровой рукой медальон и шагнул на лестницу, плотно прикрыв за собой двери обеденной залы. Он лихорадочно соображал, смогут ли бандиты ворваться в дом с тыла? На первом этаже располагались помещения для слуг, они были доступны с чёрного хода, жил мэтр Грэ на третьем, куда можно было попасть через пристроенный флигель…
Самые бойкие из бунтовщиков уже одолели половину лестницы и грозили магу немудрёным оружием. Однако не они были опасны, а те, кто держался чуть сзади, движения имел уверенные и точные, а черты лица – смазанные простецкой деревенской магией. Так выглядели в Ангистерне настоящие головорезы.
Магистр, загородивший бунтовщикам дорогу, предостерегающе поднял обе руки, а затем резко скрестил их на груди.
Передние замешкались: именно в такой позе маги колдуют, положив ладони на невидимый под одеждой медальон Магистериума. Но у этого магистра рубашка была разорвана, и сияние колдовского камня злобно пробивалось сквозь обтянутые перчаточной кожей пальцы.
Сзади напирали, и толпа всё-таки медленно поползла вверх, сплющиваясь и уплотняясь.
Магистр с натужным сипением вдохнул холодеющий воздух, вытянул руки вперёд и сорвал перчатки, швырнув их в бунтовщиков.
Толпа охнула и осела: верхние повалились на нижних. Мёртвая, страшная рука магистра, нависающего над лестницей, стала ещё более пугающей в колком свечении магического амулета.
– Стоять! – взревел маг, и взмахнул изуродованной дланью.
***
Как только магистр Фабиус шагнул на лестницу и закрыл за собой двери, инкуб сразу же взялся за дело, ухватив Ахарора за каблуки и как следует дёрнув.
Силы ему было не занимать. Сапоги с жалобным треском покинули слегка одеревеневшие ноги, явив миру толстые вязаные носки. Ахарор мёрз даже летом, что было довольно забавно для его высокого магического титула.
Фурия визгливо захохотала. Но демон и головы не повернул: отбросил сапоги, взялся за штанины.
– Натуральный мародёр, – съязвила фурия. – Помню, и такие бродили здесь…
Она задумалась. Время для бессмертных было весьма сложной материей. И если в Верхнем Аду счёт вели по правителям, то в нижнем – оно горело себе огнём и никого не трогало. Разве важно, «когда» с вами случилось то или иное? Важное «где». А «где» – и убежать никуда не может.
Фурия прекрасно помнила, «где» она видела мародёров. На изгибе предгорной речки, не так уж и далеко от этого города. Она видела это место, если обращалась к глубине своего сознания. Но – «когда»?.. Да какая разница?!
– И что ты планируешь делать в Серединном мире, Алекто? – спросил Борн, вертя в руках наборный узорчатый пояс с кинжалом, снятый со старого мага.
Кинжал ему нравился даже больше пояса, так блестящ и гладок он был изнутри и снаружи. Демон наслаждался температурами, которые согнали так близко частички стали, её плотностью, вязкостью… Такой кинжал вполне послужил бы ему и в Верхнем Аду.
– А тебе какое дело? – беззлобно огрызнулась фурия.
Она перекусила дворецким, и ярость сущих временно уступила в её нутре место их же любопытству.
Конечно, фурия предпочла бы женскую душу, женщины мягче. Но на безрыбье сгодился и жилистый старик. Предсмертная агония его оказалась, пожалуй, даже поинтереснее, чем у вчерашней простушки. Не поймёшь с этими людьми, как их и выбирать. Разве что – попугать сначала? Выяснить, у кого фантазия побогаче? Те должны быть и посочнее.
Инкуб поморщился, видя мысли фурии, и вдруг спросил в лоб:
– Почему он вызвал тебя? Именно тебя?
Фурия с шипением отскочила от Борна, но тот успел разглядеть в её памяти кучку смертных, стоящих на речном берегу перед знакомым ему мостом из крепкой и стойкой лиственницы.
Инкуб вперился в Алекто, и та оскалилась, пятясь.
– Я выпью тебя до дна… – прошептал демон, не открывая рта.
Фурия отшатнулась, ударившись о столешницу, задела серебряный кубок и с визгом отдёрнула руку. Тело её полыхнуло чёрным адским пламенем и тенью стекло во двор, туда, где раздавались яростные крики людей, и одуряюще пахло кровью.
Инкуб потёр занывший лоб. Поединок воль он выиграл, но трусливая баба бежала с поля боя.
Трусость и косность – вот чего он больше всего не терпел в своих сородичах. В Аду традиционно цеплялись за мелкое, но привычное. А ведь вокруг истекали зноем потоки жизни и силы – бери, познавай, учись!
Но заставить свою натуру подчиняться ритму учения сущие Ада не желали. Больше всего они сопротивлялись именно переменам, новому, иному.
Вернее, нет, перемены были. Но исключительно в форме бунта, когда менялись правители, делили власть черти, демоны или бесы.
Власть. Революции не внутри себя, а снаружи. Передел того, малого, что уже имелось у сущих – вот в чём была суть Ада, слишком скучная суть.
Борн поднял кубок, что уронила Алекто. Он давно не боялся ни серебра, ни рябины, ни эликсира из шерсти чёрной кошки, вскормленной мясом мертвецов. Всех этих мелочей, что тянутся через остатки памяти о временах, когда сущие Ада могли свободно жить на земле.
Он стал слишком силён для предрассудков и амулетов, изменился, познавая себя. Понял, что вершины воли лежат во внутренних пределах живого. Что слова и предметы – игрушки, связывающие сетями лишь тех, кто сам уже связан.
Зачем ему теперь это знание? Кому он сумеет его передать?
На лестнице закричали, внизу ухнула, сжимаясь, ткань мироздания – там кого-то пила фурия.
Демон посмотрел на дверь и, узрев через её ткань мага, пытающегося сражаться с чернью, удивлённо нахмурился: человек изменился неузнаваемо. Из слабой букашки он превратился в осу!
Борн наблюдал ход его мыслей, но не понимал сути огня, что загорелся вдруг в мягкотелом. Что изменило его, разбудило природную хитрость смертных? Чем угроза сожрать пару сотен никчёмных человечков страшнее угрозы, что нависла над самим магом?
Демону удалось убить мальчишку-мага без особого шума, и поначалу он не увидел особенного противника в Фабиусе. Что вдруг так изменило его?
Инкуб вгляделся и различил над магистром знакомую зеленоватую сеть из многих и многих слов.
А что, если человек не блефует? Что если и впрямь умрёт раньше времени, защищая свой маленький мир? Как без него проникнуть на остров? Да и сам он не бес, чтобы нарушать данное сгоряча обещание.
Борн вздохнул и шагнул сквозь дверь.
***
Тяжёлый метательный нож взрезал воздух, блеснул у виска Фабиуса, развернулся и полетел обратно в толпу, окропляя Ад брызгами агонии отторгаемой души.
Умирающий разбойник завизжал – напитанный магией клинок не успокоился, воткнувшись в тело, словно бешеная собака он рвал и кромсал свою жертву. Обречённую, ибо душа её уже была вынута демоном.
Фабиус едва не вскрикнул, сам поражённый случившимся. И увидел совершенно явственно не только полутёмную лестницу, но и весь обширный двор префекта. Тот, куда бежали всё новые и новые разбойники, а может, и просто охочие до чужого горожане, где трое оборванцев ломали двери чёрного хода, где нищий в спешке снимал бельё, развешенное во дворе, а бандиты разбирали телегу, чтобы развести возле конюшни костёр.
Его зрение изменилось вдруг, расширилось, перестало иметь препятствием расстояния и стены, а сердце заколотилось, сжатое чьей-то невидимой рукой, и члены помертвели. Маг ощутил в себе присутствие демона, что смотрел сейчас его глазами и направлял его волю.
Фабиус словно бы превратился в куклу, что показывают на ярмарках. Руки его сами творили сложные магические знаки, губы шептали слова. Он был испуган, но несравненно больше испуганы были бунтовщики.
Толпа билась под ним, корчась от ужаса, ибо противостоять магии глубинного адского демона малое количество людей возможности не имело. Вены их вздувались и лопались – в такой спешке сердца пытались убежать от вездесущего ужаса. С хрустом ломались кости, не выдерживая внезапно тяжелеющих тел.
Всё это было магией, мороком, но слабые сознания не могли бороться с иллюзиями, и люди подчинялись наваждению смерти.
Демон, казалось, упивался своей властью, сжимая невидимыми руками податливые людские тела, круша и калеча их. Но и Фабиус видел его всевидящими глазами. Он то воспарял над домом префекта, то заглядывал в разные его уголки, кажется даже забавляясь мечущимися фигурками людей, льющейся кровью.
Вот два оборванца насилуют служанку, вот разбойник перерезает горло конюху, а другие уже выводят породистых лошадей, и одна из них, чёрная, как жирная сажа адских котлов, ржёт и поднимается на дыбы. В её бешеных зрачках, словно в зрачках адских тварей, мелькают отблески пламени – это разбойники подожгли сено…
Магистр вздрагивает: конское ржание! Это кричит Фенрир!
Дрожь сотрясает его слабое человеческое тело. Воля извивается, как змея. Он прозревает вдруг и видит СВОЮ лошадь, вырывающую повод из рук оборванца! И уже его воля направляет удары тяжёлых копыт.
Фенрир бьёт ближнего разбойника в грудь, делает нелошадиный прыжок, перемахивая с места двух бандитов, галопом несётся к разрушенным воротам…
Но тут магистр ухитряется разглядеть лица женщин, в панике выбегающих из дверей чёрного хода (ведь на первом этаже уже вовсю свирепствуют разбойники). И он разворачивает жеребца!
Тот на полном скаку обрушивается всей мощью на головорезов, что преследуют служанок. Алисса падает под копыта, прижимая к себе глуповатую девчушку-прислугу… Но Фенрир ловко перепрыгивает женщин и зубами впивается в плечо бандита, размахивающего факелом.
Осатаневший конь не боится огня. Он носится по двору, как возмездие. Разбойники, горожане и нищие мечутся в пылающей темноте, и как призрак возникает в ней окровавленная конская морда!
Но магистр быстро теряет силы, ведь демон покинул его. Пот выступает по всему телу, сердце бьётся тяжело и гулко. Ещё миг – и перед ним только лестница и толпа оборванцев.
Маг один на пути толпы. Самые слабые валяются у него под ногами, верхние – не одолев всего нескольких ступеней.
Мёртвых много. Трое из каждых четверых, что были на лестнице, лежат искорёженными трупами. Но больше дюжины вооруженных головорезов живы. Живы и настоящие крещёные, что прятались до времени за спинами черни. Их пятеро. Они лезут по телам мертвецов, пытаясь подняться выше. И они – не боятся.
Магистр Фабиус сжимает ослабевшими пальцами медальон. Он ищет колдовским зрением Алиссу: спаслась ли она? Ищет коня. Но сил не хватает, и он уже ничего не находит.
– Да ты – страшнее демона, маг! – удивляется самый старый из крещёных. Сутулый и седой, с сухими пылающими глазами. В них – синева и белое, словно на зрачках у него бельма.
Бельмастый делает несколько шагов вверх по лестнице, бестрепетно наступая на мёртвых. (Страх – лишь одна из внутренних стихий человека, он убивает не всех. Другие же стихии нутра ещё менее разрушительны. Гнев всего лишь съедает печень. Печаль – желудок, а любовь – сердце).
Разбойники не хотят подниматься вслед за крещёным. Они озираются, готовясь отступить. Бандиты тоже крепки духом, но не нанимались умирать там, куда пришли грабить.
Кажется, что Фабиус криво улыбается, на самом деле он просто пытается разъять спёкшиеся губы.
– Уйди с нашего пути, маг, – вещает бельмастый. – Мы убьём префекта и установим в городе другую власть. Этот город – очень хорош для нас. Чудеса происходят в нём повсеместно, и души часто уходят к богу, минуя церковь. Город благословен, один ты стоишь на нашем пути. Уйди же, пока не опомнились бандиты. Не эти, – он пренебрежительно кивает за спину. – Эти – наёмники. Но скоро прибегут те, кто им заплатил. Не мы, так они оседлают бунт. Один – ты не защитишь ничего. Силы твои на исходе. Сатана не поможет тебе, это не в его правилах.
– Кто ты, чтобы говорить о Нём всуе? – кривится маг.
Губы лопаются и выпускают слова. По подбородку течёт кровь.
С улицы доносятся крики, в разбитую дверь заглядывают уцелевшие бунтовщики. Их ещё много. Очень. Трижды столько, сколько убитых, если магистр правильно оценил их число, пока демон владел его глазами.
Перепуганные и озлобленные внезапными смертями товарищей, многие из них бросили грабёж и стекаются туда, откуда слышны голоса: к парадному входу в дом префекта.
Фабиус смотрит на них и не видит, слушает, но не слышит.
А бельмастый всё общается с потолком:
– Я верю в Создателя, – говорит он, воздевая руки. – Это он сотворил и Ад, и людской мир. Он всеблаг и всемилостив. Он любит нас, ибо мы – его дети! Уйди с пути бога, маг!
Фабиус нервно кривится. Он знает, что нет в этом мире никакого защитника у людей. Ему жаль крещёных. Ему хочется плакать над ними, как плакал он в детстве над утопленными конюхом щенками.
Маг тоже поднимает сухие глаза к небу – но видит украшенный лепниной каменный свод над лестницей.
– Нет никакого создателя, – произносит он глухо.
– Ты во тьме своих заблуждений, маг, вот и не видишь света! – кричит бельмастый, словно он-то сумел разглядеть что-то между выщербленным голубем и обломанной оливковой ветвью. – Обрати к Нему помыслы свои. Он всеблаг. Он помилует и тебя! Даже если ты умрёшь сейчас, душа твоя не сгорит в Аду!
– Что мне милость? – Фабиус смотрит на голубя. – Тела наши – спасены на земле. А души – всё равно попадут в Ад. Иного пути нет.
– Есть, если уверуешь! – ревёт бельмастый. – Я видел тех, кто молился богу и умирал, и церковь твоя не краснела!
Бельма его блестят, когда он бросает взгляд на магистра. Может, бельмастый видит сейчас на потолке своего неведомого Создателя? Всеблагого и всемилостивого? А потому – не чувствует ни боли, ни страха, стоя посреди мёртвых?
Фабиус пытается поверить ему, но вдруг понимает, что потерял в глупой надежде на неведомую милость даже своё каменное небо. Что смотрит уже не вверх, а в бледное пятно лица в полутьме плохо освещённой лестницы. А глаза бельмастого… Они всего лишь отражают свет факела на стене.
Но что, если глаза врут магистру и там, внизу, – не бельмастый? Может, это смерть пришла, наконец, за ним, Фабиусом? Ждёт его в тени зубастых дверных створок? Она ли?
Маг присматривается, щурясь. Изуродованное лицо крещёного становится всё благостнее и липче, или это рвота поднимается к горлу?
«Вот если бы сейчас лечь…»
Грязные ступени кажутся Фабиусу прекраснейшей из постелей.
Но демон медлит, и магистр врастает в дешёвый камень лестницы, как дерево в камень скалы, цепляясь каждым нервом, каждым ощущением тела.
– Маги обманывают вас! Нет никакого Ада! Есть сонмище бездомных тварей его! Это маги подкармливают их душами уверовавших в Ад! Поверьте в Создателя, и души ваши станут бессмертными! Как птицы, устремятся они вверх! А там Всеблагой будет питать их своим светом. Вечное счастье вместо смерти ожидает вас в небе!
Бельмастый вдохновлялся безмолвием Фабиуса и врал всё громче.
«Какое бессмертие? О чём он? Где его доказательства?» – думал магистр, потеряв уже от боли и усталости ощущение времени. – Разве не видит он мощи слуг Сатаны? Церквей, растущих из семян Его, словно деревья? Что может показать он? Где его небесные бессмертные души? Где эта смерть, не окрашивающая окна церквей Его? Где?»
Однако толпа на пороге дома внимала сутулому всё трепетней. Ей не нужны были доказательства, только сказки.
Среди десятков непогребённых трупов слова проповедника звучали особенно торжественно и обнадёживающе. Пожалуй, можно было даже не хоронить убиенных, если впереди людей ожидало лёгкое и бессмертное парение. Да и зачем вообще трудиться в текущей жизни, если после смерти тебе пообещали всё?
– Он велик и прекрасен! – врал бельмастый, уставившись магу за спину так пристально, словно бы разглядел там чего-то. – Лицо его – сияет!
Магистр Фабиус обернулся в недоумении, уловил неясное мерцание во тьме… И в тот же миг двери за его содрогнулись, а на лестницу шагнул демон.
В синем камзоле погибшего Ахарора, с волосами, причёсанными по городской моде. С серебряным наборным поясом, уворованным у старого мага, и такого же происхождения длинным кинжалом на левом бедре.
Впрочем, Фабиус глянул на демона мельком и с облегчением отступил к дверям, приваливаясь к косяку.
– Создатель!.. – продолжил было бельмастый, но осёкся, уставившись на инкуба.
Демон взирал сверху благолепно и радостно. Происходящее забавляло его. Он был прекрасен.
Далее магистр не запомнил ничего.
На следующий день Фома взял неделю в счёт отпуска и уже в десять утра вылетел в Янтарный встречать тёщу, взяв с собой Фёдора в качестве не столько охранника, сколько переводчика. Невысокая энергичная женщина попросила называть её по имени – Маргит – поскольку зять не настолько хорошо выучил язык, как бы ей этого хотелось. Когда она была спокойна, они без проблем общались или на русском языке, который Маргит немного знала, или на интерлингве – но в минуты волнения или когда захлёстывали эмоции, женщина незаметно для самой себя переходила на родной ей венгерский, и Фоме требовался переводчик.
Маргит привезла с собой четыре огромных чемодана, в трёх из которых были подарки её будущим внукам и продукты. И как бы не уверял её Фома, что для детей уже всё-всё-всё куплено, что надо – будущая бабушка твердила своё:
— У вас такого точно нет!
Подготовленной детской комнатой, в которой, кроме детских кроваток, уже стояла кровать Mary Тимофея, Маргит осталась довольна и, осмотрев дом и двор, отправилась к дочери.
В течение двух последующих дней явились остальные родственники Илоны – и те, кто были на свадьбе, и те, кто не были. Фома смог разместить в своём доме только восемь человек с двумя Mary (родителей Илоны и её братьев с жёнами), двоих поселил у себя Прохор Петрович, двоих приняла пани София, – остальных привёл к Нине, раз уж она пообещала помочь.
Дом в полтора (почти в два) этажа, полупустой, так как живёт в нём она одна… не совсем одна — с киборгом, – и потому остальных пятнадцать человек (из них – девять детей в возрасте от шести до шестнадцати лет) с двумя DEX’ами и одной Mary пришлось принимать Нине.
Да, их очень много. Да, очень и очень хлопотно. Но – всего на пару-тройку дней. И… вдруг потом придётся обращаться за помощью к кому-нибудь из них? Фома и так постоянно приходит на помощь, если не в доме, то в музее. Змея подарил на прошлый день рождения, Пламена купил, и Аргуса… оба живы и в порядке. Так что – пусть ночуют. Нервы вымотают – но это не смертельно.
Чтобы разместить и чем-то занять всех гостей, пока Илона не дома, Нина взяла десять дней за свой счёт – неизвестно, когда гости соберутся обратно, и на одном ли круизнике полетят, или на разных.
Старших детей и Mary Нина разместила в киборгских комнатах, одну женщину с младшими детьми поселила в гостевую комнату, вообще-то отданную Мире (её вещи были упакованы и временно убраны), а вот куда положить остальных – вопрос интересный. Не на чердак же?
Но троюродные братья Илоны ухватились за эту мысль со всем энтузиазмом вчерашних школьников – такое приключение не каждый день бывает! – и Нине первым делом включила там отопление и отправила Платона делать уборку. Пришлось купить четыре надувные кровати-полуторки с постельным бельём, подушками и одеялами – и четверых парней поселить наверху. Они сами и занесли всё наверх.
Общаться приходилось на интерлингве – и, хотя Нина время от времени переходила на родной ей русский язык, а гости вставляли венгерские и польские фразы, хозяйка дома понимала, что нужно гостям, а гости могли понять её.
Платон воспользовался суматохой и уговорил Нину вынести в гостиную два кресла и кровать-полуторку из её спальни, заказав вместо них кровать двухспальную и диван, говоря о «народных» приметах:
— Кто после развода спит на прежней кровати, новую жизнь наладить не сможет… а в гостиной на этой кровати кто-то из гостей сможет спать… и на диване тоже. А потом и кровать, и кресла на чердак отнесём… а на креслах DEX’ы спать могут.
Нина в такие приметы не верила – но пришли деньги от повторного издания сборника её статей и переводов – и она уговорилась. И даже доверила вынос старой кровати и выбор по каталогу новой Платону. А чтобы он уже от неё отстал, заказала в банке ещё одну карточку – курьер привёз её через полчаса – кинула на карточку триста галактов и подала Irien’у:
— Если деньги останутся, можешь купить что хочешь… — взглянув на его удивлённое лицо, решила, что этих денег на кровать и диван мало, и тут же позвонила Тосе и попросила деньги от продажи вязаных изделий переводить на новую карточку. Та удивилась, но согласилась.
А Платон по-прежнему внимательно смотрел на неё, словно хотел что-то сказать и не решался. И тут Нина вдруг поняла, что ему-то спать теперь негде – его место было занято.
— Ладно… будем думать, что ты меня уговорил. Будешь спать в моей спальне… на диване. На большее и не рассчитывай… и ко мне не лезь. И спать будешь одетым.
Платон ответил:
— Приказ принят! – и про себя отпраздновал ещё одно достижение в налаживании контакта с хозяйкой.
***
Пятнадцатого ноября на рассвете Илона родила двойню. Два мальчика! Фома был счастлив! Полночи простоял под окнами роддома с цветами – и дождался!
— Сразу два сына! – говорил он стоящим рядом с ним друзьям и тёще. — Да ни у кого из родни такого не было и нет! Только у меня! И имена придумал такие… вот ни у кого таких нет! Александр и Алексей… в честь обоих прадедов!..
Маргит, выслушав сбивчивую речь зятя, от волнения вставлявшего в интерлингву русские слова с венгерскими, начала перечислять:
— Отец Илоны двойничный, прадед двойничный, двоюродная сестра деда из двойни… — пока не вспомнила всех родственников, имевших двойни или родившихся в двойнях, — а имена… Шандор и Ласло… в честь прадедов Илоны… вот за это хвалю!..
Через два дня Илона с детьми вернулась домой, и Фома арендовал на полдня зал в ближайшей кондитерской, так как дома всех не разместить за одним столом – кроме приехавших гостей, поздравить явились и музейные сотрудники, и тренер с новой женой (матерью школьного друга Лёни), и товарищи по сборной, и коллеги Илоны по больнице. Подарков было столько, что домой пришлось всё везти на флайере.
Борис был с Верой и представил её гостям, как свою невесту. Нина выслушала его сообщение совершенно спокойно.
На этот раз приведённая Борисом Mary-5 была из спецсерии «Алёнушка» — в длинном стилизованном под народный сарафане и выглядела лет на шестнадцать. Он, вручая Илоне киборга, не удержался от усмешки:
— С этой-то ты справишься… сможешь командовать той, кто выглядит младше тебя… Илона и Алёна… ну, кличку можешь сменить и сама.
Илона густо покраснела, но подарок приняла и сразу поручила Тимофею найти девушке место в доме и накормить.
***
Гости разъехались только через два дня после праздника – в доме Нины всё стало снова тихо и спокойно. Но не по-прежнему – в доме произошли перемены.
Новая кровать была удобна, две тумбочки, входящие в комплект, оказались заполненными косметикой, длинный узкий диван в спальне занял меньше места, чем бывшие ранее два кресла.
Мебель, оставшуюся в гостиной (полуторку и кресла), Платон с помощью пришедшего Василия переместил на чердак. В это время по головизору началась реклама новогодней лотереи: «…в числе призов две квартиры, новая «семёрка», пять Irien’ов… и десять спортивных флайеров… джек-пот розыгрыша почти семь с половиной миллионов галактов…». Киборги переглянулись – и поняли всё без слов.
Платон на все оставшиеся на карточке деньги купил на имя Нины тридцать два билета лотереи, а Вася оформил их доставку. Нина ругать их не стала – сил на это уже не было.
***
Гости улетели – но Маргит осталась помогать дочери с детьми «всего на пару месяцев». Она настолько энергично взялась воспитывать зятя, что уже через неделю он готов был на стены лезть, лишь бы без крайней необходимости с ней не встречаться. И, когда Нина предложила ему пару недель пожить у неё, радостно согласился.
Фома увеличил утренние пробежки на четверть часа и вечерние тренировки с Фёдором на полчаса, заходил до и после работы к Илоне и детям, выслушивал указания от тёщи – и шёл спать к Нине в одну из киборгских комнат.
Платон был перемещён на диван в гостиной – Нина снова запретила ему входить в свою спальню. Но… Irien, решивший насовсем остаться рядом с хозяйкой и со временем всё-таки переместиться в её комнату, был доволен достигнутым результатом.
Четыре ночи, проведённые в её спальне, помогли обоим – хозяйка перестала, наконец, от него шарахаться, поняв, что он и не собирается на неё нападать, а Платон с удивлением понял, что уже почти не боится таких же действий с её стороны.
В первую ночь Нина не могла уснуть, всё время напряженно ожидая каких-либо действий со стороны киборга, включала ночник и в упор смотрела на него – но он только лежал с закрытыми глазами и глубоко и ровно дышал, как спящий. И она успокоилась – и следующие ночи спала спокойно.
Уже после отъезда гостей до неё дошло, каких усилий стоило Irien’у просто лежать с закрытыми глазами – настроенная на её биоритмы его система просто закидывала его сообщениями, что хозяйка не спит и надо доложить о готовности к работе.
***
К девятнадцатому ноября установилась совершенно зимняя погода – везде лежал снег, температура не выше минус восьми в полдень – и после подсчёта количества крупных животных руководством заповедника было решено выдать двенадцать лицензий на отстрел лосей.
Так как крупных хищников почти не было – почти все были уничтожены при терраформировании планеты — а имеющиеся всеядные животные слишком мелки для охоты на лосей, то время от времени разрешение на отстрел старых быков давали. Иначе крупные копытные могли съесть слишком много уникальной местной растительности, что было бы угрозой для экосистемы.
И если среди рождённого молодняка было много бычков – то иногда был разрешён отстрел и их, но в возрасте от полутора до двух лет, пока они не завели своих гаремов. Отстрел самок был допустим только в самом крайнем случае.
Стоимость лицензии на отстрел лося была достаточно высокой – сто тридцать галактов, чтобы люди хорошо подумали, смогут ли они реализовать это разрешение. Ведь лося в лесу ещё найти надо – и не какого-нибудь, а именно разрешённого и с конкретным чипом.
Но в Орлово было достаточно боевых киборгов для удачной охоты, и потому старый Богодан Тихомирович выкупил четыре лицензии из двенадцати.
На следующий день вечером Степан позвонил Нине с вопросом, нужны ли ей лицензии на лосей.
Нина выслушала брата, прикинула, сколько осталось денег – и решилась на приобретение трёх лицензий. Степан принял деньги на свою карту и пообещал прислать копии документов сразу после покупки, сказав:
— Сами лицензии будут у охотников. Будет что показать егерю при встрече. Список чипов разрешенных к отстрелу лосей уже скинул Фролу. Им мясо лишним не будет. А если некуда будет положить, на тушёнку переварят. Чипы с убитых животных надо будет сразу сдать. Кстати, ты в курсе, что там у Лины?
Линой – а полностью имя было Веселина – звали её подругу, случайно… или не случайно… ставшую Нине названной сестрой. Лина бездетная вдова, жила и работала на метеостанции, расположенной на островах самого северного из озёр заповедника – Лосиного.
Архипелаг состоял из девяти островов, самый большой из которых был длиной около полутора километров и всего метров двести в ширину (на нём и стоял модуль метеостанции и площадка с измерительными приборами), а самый маленький, состоящий из торчащей из воды скалы, был около сорока метров в диаметре и метров триста в высоту. Кроме Лины, в модуле жил её отец и четыре киборга – DEX’ы Алиса и Виола и Irien’ы Стефан и Игорь.
Стефан был названным братом Лины, а Игорь – мужем по обряду, так как спать с мужчиной (пусть и с киборгом) без проведённого обряда ей не позволяло воспитание.
— Я давно с ней не виделась… — растерянно ответила Нина, — а что, с ней что-то не так?
— Да как сказать? – глядя на задумавшуюся Нину, Степан стал объяснять подробно причину своего интереса:
– Помнишь, каким был волхв на свадьбе? Как он радовался, что удалось помирить Веселину со свекровью? Так вот, после этого он сам позвонил в Центр репродукции человека, который в Янтарном, и договорился об исследовании семенной жидкости Игоря… и на совместимость с Линой. У него и там ученики оказались, а зав лабораторией его хороший знакомый… Так вот, Лина свозила туда Игоря, сдала все пробы… там если и удивились, что хочет ребёнка от киборга, то ничего ей не сказали… знакомые знакомых знакомых плюс платно. В эякуляте Игоря ожидаемо сперматозоидов не нашли, ни живых, ни мёртвых, поэтому брали жидкость прямо из семенников… из обоих, пункцию… так вроде это называется… исследовали. И нашли несколько живых сперматозоидов. Выписали Лине гормональные препараты для стимулирования выработки яйцеклеток… и для него выписали препарат… и… ладно, скажу, все свои… зав лабораторией при Лине… с её разрешения… звонил Борису и спрашивал, какой препарат можно дать Irien’у для улучшения выработки живых сперматозоидов. Борис… по словам Лины… был абсолютно спокоен… и что-то там посоветовал. Вроде как сам отправит с дроном… и запросил адрес. Лина только тут поняла, как сглупила… но было поздно. Часть препаратов Лина выкупила там, а некоторые Ираида заказывала через наш медпункт. Дорогущие! А препарат для Игоря был доставлен с дроном… и почему-то Сане… а пару месяцев назад Саня под присмотром прилетавшего из Центра медика брал у Лины яйцеклетки и семенную жидкость у Игоря, из обоих семенников… и одну пробу с дроном отправил Борису. А… вы вроде как названные сёстры… странно, что она тебе не сказала…
Нина удивлённо переспросила:
— Пару месяцев назад? В середине сентября… возможно, мне самой не до этого было…
— Я не договорил. Да, всем известно, что киборги стерильны… но семенники у мужских модификаций всё же есть, для выработки гормонов… вот так… теперь дексистов интересует, вырабатываются ли в них сперматозоиды…
— Он собирается делать из их детей… киборгов? Бред какой-то! Борис не маньяк… вот уж не думала…
— Не такой уж и бред… ладно, если тебе не до этого сейчас, снова напрягу нашего юриста… насколько это законно. И сам позвоню Борису. Пока.
— Пока… буду ждать твоего звонка.
Внешнее управление цивилизацией — коснется ли оно только правительств, или опустится до рядовых бухгалтеров мелких фирм? Мои предки до сих пор не могут без слез и мата вспоминать эпоху перемен в период развала Союза нерушимого. А ведь сколько лет прошло…
Пару минут прожигаю взглядом экран. Потом беру себя в руки. Кто я? Говорящее животное, или человек разумный? Чему меня Марико девять джампов исподволь учила? Головой работать, а не на рефлексах да эмоциях решения принимать. Какие есть варианты? Правительство обнародует информацию, или правительство не обнародует информацию. Или правительство информацию обнародует, но не всю. В двух последних вариантах я буду нервировать правительство самим фактом своего существования. По принципу «он слишком много знал».
Теперь зайдём с другой стороны. Должен ли народ знать информацию? Допустим, народ не узнает. Будет действовать прежняя программа, и через век-другой мы вторгнемся в чужое пространство. Откуда нас вежливо попросят. Ситуация повторится. Снова возникнет вопрос, сообщать ли народу информацию, или продолжать делать вид, будто ничего не было.
Рано или поздно правда всплывет. Народ узнает. Но два века будут потеряны. А, поскольку население вырастет, эпоха перемен поломает намного больше людских судеб.
Выходит, чем раньше — тем лучше. Значит, информация должна прибыть на Землю раньше меня. Причем так, чтоб никто не отследил. Из космоса – на Землю, и чтоб никто не отследил. Легко сказать… Но — надо…
Тварь я безмозглая, или разум имею? Мда… Лучше не уточнять. А пока идей нет, есть время подготовить информацию.
Ещё раз. Информация должна прибыть на Землю. Но при этом она не должна никого насторожить. А ведь именно на этот случай у меня есть «кремлевская таблетка». На самом деле никакая это не таблетка. Это программа шифрования, написанная именно на такой случай.
Таблеткой названа как раз для секретности. Написала её Зинулёнок, я выступал в роли консультанта. Абсолютно непробиваемый шифр, потому что написан двумя дилетантами. Четырехпроходный. На первом проходе каждый байт складывается по модулю два с последним байтом своего порядкового номера в файле. На втором — байты просто перекодируются в другую кодировку в соответствии с таблицей, известной только программе дешифровки. На третьем – байты в файле тасуются по правилам, известным, опять же, только программе дешифровки. Таким образом, уничтожается ключ к расшифровке первого прохода.
И самый интересный четвертый проход. Есть такой древний графический формат хранения рисунков — gif. Родился он на заре компьютерной эры, когда компы были слабенькими. Поэтому поддерживает не больше двухсот пятидесяти шести цветов. Мы с Зинулёнком придумали для него хитрый алгоритм кодирования цвета. По-существу, используем только сто двадцать восемь цветов. А последний бит забираем для своих гнусных целей. Таким образом, байт нашей информации прячется в восьми пикселях. А картинка остается картинкой. И на глаз почти не отличается от оригинала. Конечно, отличается, но не сильно.
Качество «гифок» само по себе ниже плинтуса. Но градации серого формат gif передает хорошо. Я бы сказал, формат создан для черно-белой графики. Вот за это ему большое спасибо.
А у меня целый тубус забит порнографикой с «Прометея». На самом деле зря Лариса её порнографикой обозвала. Эротика это. Романтическая эротика. Порнушку я на месте уничтожил.
Часть листов отреставрирована до заслуживающего внимания состояния, большинство — нет. Но что есть — то и будет. Три часа сканирую листы с высоким разрешением.
Итак, основа для размещения информации есть. Теперь надо найти хост, на котором размещу свой сайт. Этим займусь после джампа. А пока подготовлю макет сайта.
Когда-то агентам ЦРУ и ФБР запрещали в рабочее время посещать порносайты. Почему-то экстремисты и террористы всех мастей об этом знали, и обсуждали на таких сайтах свои дела практически не шифруясь. Может, и мой сайт не привлечет внимания? А если и привлечет — мы, дальнобойщики космоса, на полгода уходим в одиночку. Имеем право как-то сублимировать потребности организма… Даже если выйдут с вопросами на Ларису – она подтвердит, что да, видела у меня эти рисунки. На этом — всё! Вопрос исчерпан.
Это — первая часть задачи. Есть вторая — навести на сайт Зинулёнка. Но проблемы будем решать по мере их… После джампа, одним словом.
А до джампа мне осталось… Пятнадцать дней на разгон, восемь – до точки старта, да два дня подождать, пока Незнакомка в джамп пойдёт. Двадцать пять дней. Почти месяц.
Бах! Бах!
С нехорошими предчувствиями жду результатов обсервации. Очень нехороший джамп. Просто безобразный джамп. Не удержал скорость в оранжевой зоне, ушел на втором импульсе активаторов…
Вот и результаты обсервации. Все не так плохо, как могло быть. Вышел с перелётом в четырнадцать астрономических единиц. Другими словами, должен был вынырнуть перед Солнцем, а вынырнул на таком же расстоянии, но за светилом. Но ведь живой и здоровый. Правда, втрое дольше буду к Земле подгребать. Затормозить смогу далеко за орбитой Сатурна. Ничего страшного, просто обидно. Мог бы через две недели дома быть, а теперь – полтора месяца практически в невесомости…
— Парни, вы не поверите, я вернулся! — пускаю сообщение в эфир открытым текстом и иду ужинать. Ответ придет только часа через полтора.
— Крым! Ай глэд ту си ю! — даже от пульта отойти не успел.
— Олдридж! Ты как здесь оказался?
Минут десять болтаем на смеси русского и английского. Олдридж ходил в другую сторону, к другой первой звезде. Трое суток назад вышел из джампа и, как и я, идёт к Земле. Предлагает идти парой. Советую меня не ждать, так как моя лошадка хромает на все четыре подковы. Только тормозить две недели будет. И хвастаюсь, что прыгал на семнадцать светолет. И вообще, полет на предельную дальность. Саму дальность не уточняю. Олдридж поражен и восхищен. Но всё же разговор с паузами в двадцать пять секунд между вопросом и ответом слегка нервирует.
Приходит время принимать поздравления. С Земли, Луны, Марса, кораблей и буксиров. Буря восторга. Похоронить меня не успели, но были близки к этому. Сообщаю на Землю Вадиму, что моя лошадка больна на всю задницу, быстро бегать не может. Поэтому иду прямиком на завод. Чтоб забронировал там для неё стойло. Сверившись с таблицей кодовых фраз из предыдущего полета за «мячиком», сообщаю, что на борту сенсационный материал, поэтому не надо расспросов в прямом эфире. Не надо создавать преждевременный ажиотаж. Пусть ждут и кусают локти.
Через несколько часов Вадим радостным голосом сообщает, что встречать меня на завод вылетит целая делегация. Чтоб подстригся, побрился и выгладил шнурки на ботинках. Это значит, наша контора мои намеки поняла, и на заводе будет обеспечен режим секретности, а также развернута операция прикрытия.
Не менее радостным голосом сообщаю, чтоб поздравили от моего имени Гаркулова. Он мне три джампа в затылок дышал. А на обратном пути мы всего на десять суток разошлись.
Блин! Теперь надо за речью следить. А то ляпну ненароком условную фразу из списка…
Вообще-то, важнейшим из всех дел для меня является физкультура. Недели пребываю в состоянии, близком к невесомости. Но некогда, НЕКОГДА!!!
Третий раз перекомпановываю информацию, которую должен отправить на Землю. Иначе говоря, навожу блеск на информационную бомбу. Эта же бомба будет моим первым предварительным отчетом. Если/когда бомба сработает, это затруднит поиск источника информации.
Прохожу «экватор». То есть, разворачиваю корабль двигателем вперед и торможусь. Расстояние до Земли уже вполне терпимое для работы в пакетном Интернете. Завожу себе сайт и создаю на нем несколько галерей романтической эротики.
Все картины без имен, только под порядковыми номерами. Хозяйку сайта зовут Риса. В пояснялке на титульной странице она объясняет, что на сайте представлены её картины, картины её друзей и друзей её друзей. Многие из них повзрослели, нашли своё место в жизни и не готовы признаться в «ошибках молодости». Но настоящее искусство всегда прекрасно! Поэтому все картины выставлены анонимно. И это не обсуждается.
Как только открываю сайт для всеобщего доступа, на голову бедной Рисы льются ведра помоев. Ее обвиняют в ламерстве. Ей объясняют, что нельзя выкладывать рисунки формата двадцать на пятнадцать тысяч пикселов, это невозможно смотреть. Ей предлагают помощь веб-дизайнеры всех мастей. Риса вяло отбивается, что рисунки выложены в типографском качестве, что она выбрала формат gif, потому что в формате tif рисунки стали бы ещё в три раза неподъёмнее.
В общем, первый этап операции прошел успешно. приступаю ко второму этапу. На форуме, где меня знают под ником Галс, а Зинулёнок известна как Рында, появляется новенькая — Риса. Аватарка у неё — отзеркаленный и подрезанный со всех сторон портрет Ларисы, что висит у нас дома на стенке. В личных данных — ссылка на домашнюю интернет-страничку. Ту самую картинную галерею.
Не прошло и суток, как Зинулёнок клюнула.
— Риса, у вас очень красивая аватарка. Вы сами её рисовали? – вопрос в личку.
— Рисовала сама. А с фоном помогла одна знакомая девушка. Она в фотошопе чудеса творит. Обещала картину в рамку вставить и на стенку повесить, если мама возражать не будет.
Ещё через сутки на форуме появляется ник Карлсон с фотографией знакомого подростка-очкарика.
— Риса, у вас потрясающая личная страничка. Только иллюстрации неподъёмные для моего медленного Интернета. Удачи вам.
Убираю с форума аккаунт Рисы Он своё дело сделал. В первом рисунке была закодирована инструкция Зинулёнку по распространению инфобомбы.
Раз очкарик Карлсон вышел на связь, значит, инструкция дошла до адресата. Теперь Зинулёнок знает о наблюдении за нашей семьей, с её компьютера исчезнут все следы посещения картинной галереи, а также программа шифровки/дешифровки нашей переписки. Вся работа ложится на друзей очкарика. Зинулёнок говорит, среди них есть серьёзные, не по годам развитые. К тому же каждый из четырёх думает, что он единственный носитель тайны.
Инфобомба сработает через три года, если правительства не откроют информацию о контакте. Или раньше, если со мной и Зинулёнком что-то случится.
Подчищаю следы в бортовом компьютере и лог-файлах. Провожу дефрагментацию и роспись нулями свободного пространства на носителях. Послезавтра я сдам корабль заводчанам. Всё задуманное сделал, всё успел — и целые сутки в запасе. Буду заниматься физкультурой и думать о бренности всего живого. Особенно — собственной тушки. Пока спецслужбы вникнут в суть проблемы, у меня будет около недели относительно спокойной жизни. Потом — как повезёт.
Перевожу кресло в положение полёта с высокими перегрузками. Изучаю мягкую обивку потолка. Я — пилот. Не аналитик, не военный, не экономист,
не политик. Я годами скакал по космосу от звезды к звезде. Это моя работа.
А долг — доставить информацию на Землю. Не своей конторе, не стране, не президенту. Всей Земле, каждому человеку. Делаю все обдуманно, а значит, ни о чем жалеть не буду. И да поможет мне Интернет.
Может, я идеалист, я ни в чем не уверен. Просто считаю, люди имеют право выбирать свою судьбу. Или хотя бы знать, что их ждет.
Как-то так…
Солнечный зайчик робко скользнул по закрытым векам. Алхимик зажмурился, покрутил головой и неохотно открыл глаза, блаженно потянувшись. Так хорошо ему ещё никогда не было. За всю свою жизнь он не испытывал ничего подобного. На душе было легко, а по телу разливалось приятное тепло. Заботы вчерашнего дня остались в прошлом.
Под боком кто-то зашевелился. Рихард слегка повернул голову и увидел её, Лив. Девушка свернулась калачиком, уткнувшись носом ему в бок. Она улыбалась во сне. Непослушная прядка опять лежала на розовой щечке. Алхимик аккуратно убрал волосы и провёл рукой по нежной тёплой коже. В памяти всплыли картины прошлой ночи, пробудив в учёном чувство безмерной любви.
Как же это могло произойти? Вот он идёт на кухню, как всегда погруженный в свои мысли. Быстро поглощает пищу (очень вкусное, к слову, кушанье), а потом… Два бездонных озера глаз милой Лив — и больше ничего. Весь мир исчез, осталась лишь она. Все мысли улетучились, осталась лишь одна. Мысль о любви к очаровательной Лив.
Здесь было что-то не так. Девушка и раньше нравилась алхимику, но чтобы вот так бросить всё ради объятий любимой… И как же ей удалось так быстро влюбить его в себя?
Сандал. У еды был привкус сандала. Рихард улыбнулся. Где эта чертовка смогла раздобыть зелье? Маленькая бестия подлила ему в похлёбку его же собственное снадобье. Алхимик улыбнулся. Но ради чего? Она не потащила его в ратушу, не заставила раскрыть все секреты, она лишь хотела, чтобы он любил её. Так просто.
Рихард снова посмотрел на милое создание, устроившееся у него под боком. Она была так прекрасна. Его несравненная Лив. Его любимая. Учёный задумался. Действие любовного масла краткосрочно. Эффект должен был уже пройти, но… Невозможно! Или же… Нет, определённо… Он любит девушку. Любит по-настоящему. Любит давно, с первого мига, когда увидел её на пороге своего скромного жилища. Зелье лишь помогло ему осознать это.
И тут алхимик вспомнил о вчерашнем открытии. Ему ужасно не хотелось покидать свою ненаглядную Лив, но нужно было закончить начатое.
Аккуратно встав, стараясь не потревожить сон любимой, Рихард надел свою мантию и ещё раз посмотрел на спящую девушку, поцеловал её в лобик и укрыл одеялом, после чего уверенным шагом направился в лабораторию.
Закрыв тяжёлую дверь на ключ, учёный поспешил развести огонь в жаровне, по пути зажигая свечи, чтобы осветить комнату, в которой напрочь отсутствовали окна. Схватив листок с разгадкой, Рихард быстро пробежался по нему, сверяя со сделанным вчера переводом. На мгновение он остановился. Один символ переведен неправильно. Тут же исправив досадную ошибку, алхимик поспешил к столу с инструментами. На подготовку ушло с десяток долгих минут. Затем ещё пятнадцать минут ушло на поиски нужных ингредиентов. Мёд, хмель, пряности, кое-какие ягоды. Азиаты умудрились найти секрет бессмертия в таких тривиальных вещах, удивлялся про себя алхимик. Пока их европейские собраться смешивали ртуть и мышьяк, не получая ничего, кроме отменных ядов, китайцы восхваляли своих бессмертных. Рихард ещё раз взглянул на список, немного задумался над тем, почему вчера вписал корицу вместо имбиря, но затем взял нужную пряность. Время потребовалось и для определения нужных пропорций. Разумеется, и думать было нельзя, что пропорции высчитаны идеально, но нужные цифры даст только опыт.
Процесс начался. Вокруг всё зашипело, повалил пар. По тонким стеклянным трубочкам перегонного аппарата потекли первые капельки желанного эликсира.
Учёный просидел в лаборатории весь день, так и не выйдя наружу. Раз десять он терпел неудачу, и пару раз ему даже пришлось прятаться от осколков разорвавшихся мензурок, но ближе к вечеру на столе стоял сосуд, наполненный вожделенным нектаром богов. Так хотелось отпить глоточек. Рука сама потянулась к сосуду, но Рихард резко отдёрнул её. Нет. Слишком опасно. Он с горечью вспомнил, какой эффект дал приготовленный им Золотой Эликсир. Его верный пёс Ульф умирал в жутких муках. Как же быть теперь?
Даже сквозь толстые стены до слуха алхимика донёсся пьяный вой Ганса. Старый пьяница, живущий по соседству, опять надрался и теперь горланил свои похабные песни. Как же Рихарду хотелось отравить проклятого соседа. Внезапно в мозгу алхимика созрел дьявольский план. Он подхватил сосуд, быстро открыл дверь и бросился на улицу, по пути едва не сбив перепуганную и растерянную Лив.
— Эй, Ганс! — закричал на всю улицу ученый.
Пьяница остановился. Он уже был почти у дверей своего разваливающегося домишки.
— Чего вам, гер Рихард?
— Мне удалось получить несколько капель одного божественного напитка, и я решил разделить его с тобой, мой дорогой сосед.
Пьяница недоверчиво посмотрел на алхимика. Он всегда побаивался мрачного соседа и уж точно не считал себя его другом. Так зачем же тому делиться с ним столь ценным напитком?
Рихард по-доброму улыбнулся и протянул склянку.
— Если не понравится, то обещаю, что куплю тебе бутылку самого дорого вина, что только можно найти в наших краях.
Последнее заверение склонило чашу весов в пользу учёного. Шатающейся походкой Ганс перешёл улицу и остановился напротив алхимика. От него жутко воняло, но Рихард не показал вида.
— Прошу, — лишь произнёс он.
Пьяница взял сосуд, повертел его в руках и отхлебнул. Несколько мгновений на его лице не было никаких эмоций, а затем он расплылся в блаженной улыбке.
— Будь я проклят, это самый вкусный напиток, который мне только доводилось пить. Баварское пиво ничто по сравнению с ним!
Ганс сделал ещё глоток, пока Рихард не отобрал сосуд. Он посмотрел на пьяницу. С ним ничего не происходило. Ну что ж, по крайней мере, это не яд. Но почему же Ганс сравнил напиток с пивом?
— Гер Рихард, это был щедрый подарок… — улыбаясь, молол языком пьяница-сосед. Алхимик не стал его слушать. Он улыбнулся на прощание и побежал в свой кабинет, снова едва не сбив с ног Лив.
Заперев дверь, он долго смотрел на эликсир, пока не решился сделать глоток…
Быстрый росчерк пера ознаменовал заключение сделки. Рихард пожал протянутую Густавом руку, и они вместе засмеялись. Собравшиеся в кабинете радостно загомонили… Ещё бы, эта сделка сулила им баснословное состояние.
Густав Хайнц, владелец пивоварни, посыпал на чернила песком и быстро сдул его, после чего аккуратно положил документ в папку и поспешно убрал в сейф.
— Ну вот, мой друг, — обратился он к алхимику. — Благодаря моей фабрике и твоему рецепту скоро о нас заговорит весь мир.
Рихард улыбнулся и поправил сюртук. Он больше не носил старую мантию, делавшую его похожим на чернокнижника. Теперь он стал другим человеком.
— Но как, скажи мне на милость, — продолжил пивовар, — ты смог раскрыть этот секрет?
— Случайно, мой друг, — учёный подошёл к стоявшей неподалёку Лив и обнял её за талию. — Я искал рецепт бессмертия.
— Забавно, никогда бы не подумал, что эликсир бессмертия так схож с рецептом медовухи! — Густав зашёлся смехом.
— Всё дело в одном иероглифе, который я не смог правильно перевести. Я думал, речь идёт о рецепте бессмертия, а на самом деле в тексте говорилось о бессмертном рецепте. Осознание этого пришло ко мне намного позднее.
— Чудно получилось.
— Чуднее, чем ты думаешь, мой добрый друг. Китайский напиток в оригинале имел весьма противный вкус, но из-за того, что в моём рецепте вместо корицы был вписан имбирь, вкус получился совершенно другой. Я до сих пор ума не приложу, как такое могло получиться.
Лив загадочно улыбнулась и положила руку на запястье Рихарда.
— На всё воля Бога, — с довольным видом заявил пивовар.
— Пожалуй, — согласился с ним бывший алхимик. — Ну, что же, нам пора.
Рихард взял Лив за руки и влюблёнными глазами посмотрел на неё.
— Понимаю, — смущенно ответил Густав. — Не забудь о встрече с бургомистром во вторник. Вы с супругой приглашены.
— Не забуду, — не отрывая взора от любимой, произнёс учёный.
— А как же бессмертие? — спросил старый пивовар, когда парочка уже почти покинула кабинет.
— Оно мне больше не нужно. У меня есть моя Лив, — радостно произнёс Рихард и улыбнулся на прощание.
Мы с Шеатом снова собирали потеряшек в черной пустоте. В прошлый раз сюда навалило откуда-то разумных енотов, которые произвели капитальный фуррор на Приюте. В клиниках все сбегались сфотографировать енотов, одетых в скафандры… еле умудрились разгрестись с такой популярностью. Но в этот раз все было намного прозаичнее — эльфы, парочка гномов, несколько лесных демонов, по виду неотличимых от дриад или эльфов. В целом, мирные магические жители, погибшие по разным причинам. Огромного количества потеряшек пока не было, и мы наслаждались перерывом.
И все бы ничего, но тут к нам пробилась очень эффектная дама. Красно-малиновые насыщенного оттенка волосы буквально ослепляли. Да и сама дама имела весьма выдающиеся формы. Право слово, будь я мужиком, то пустила бы слюни. Но поскольку являюсь женщиной, то всего лишь сравнила с собой, усмехнулась и осталась при своем. Одета незнакомка была, как ни странно, в легкое цветастое платье, слегка не гармонирующее с образом тигрицы. Впрочем, на вкус и цвет…
— Ты — Олла? — дама пристально всмотрелась в меня, видимо, считывая ауру. Я согласно кивнула, понимая, что эта красота скажет все сама, и просканировала ее в ответ. Передо мной стояла достаточно мощная суккуба, я бы даже сказала, кто-то из верхов. Приближенные Огневки или даже равные ей. Хм…
— Я — Лауриана. Мне нужна энергия, — сходу начала дама, хорошо хоть представилась.
— Очень приятно, — я отметила изменившийся цвет глаз женщины с золотистого на темно-карий. — Сколько энергии и в каком виде надо?
— Семь кристаллов тени, — опустила глаза суккуба, явно смутившись своего нехилого запроса. Я вот, например, таких кристаллов еще не создавала.
— Хорошо, — согласно киваю ей, понимая, что это больше половины моего резерва. И хорошо, если это не пойдет на какую-нибудь войнушку или вызов темного божества. Хотя… такого количества хватит, чтобы воскресить бога… — Только обещай мне, пожалуйста, что сила, заключенная в этих кристаллах, не пойдет на вред мне, моей семье и моим мирам.
Кто знает, зачем ей столько? Причину же не озвучивает… Из резерва потянулись потоки силы, сначала в ладони сформировались кристаллы, способные выдержать такой объем, потом сила плавно полилась в них, складываясь в каждом кристалле в компактное состояние.
— Держи, — я протянула ладонь суккубе, отдавая кристаллы. Женщина замялась, будто ей стало как-то неудобно.
— А как же ритуал? — спросила она и закусила губу, даже не коснувшись непрозрачных серых кристаллов.
— Какой еще ритуал? — наморщила лоб я, отчаянно пытаясь понять, какого лешего ей нужно. Кристаллы есть, энергия есть, бери и вали на все четыре стороны…
— Я должна получить силу нормальным путем, — пожала плечами дама и слабо улыбнулась. Я хлопнула себя свободной рукой по лбу.
— Извини, забыла… А можно как-нибудь без этого, а? Я же их просто так даю, бери и все… — вот только лесбийского секса с суккубой для полного счастья мне не хватало! Казалось бы, ничего такого, но как-то мне… после сегодняшнего кошмара, когда бедному Ольчику пришлось лечить и мою панику, и панику нашего студента, который заразился от меня… в общем, не до эротики было капитально. А, ну да, студент дрых у нас уже неделю, чтобы набраться больше силенок перед решающей битвой, а то обычные молитвы его уже не вставляют. Вот так и бедному либрису досталось по полной программе.
— Не желательно бы… — разочарованно опустила голову Лауриана, сразу вся будто тускнея и сжимаясь. Я озадаченно оглянулась на притихшего Шеата. Серебряный дракон пожал плечами, мол, ты кашу заварила, ты и разбирайся.
— Ну… не могу я. Понимаешь? С головой у меня проблемы… конкретные такие, — попыталась объяснить я. Хотя, как суккуба сможет понять отвращение к сексу, когда это для нее родная стихия и способ питания? Все равно что любителю гамбургеров сказать, что тебя от этих гамбургеров тошнит и дурно становится…
— А я не могу просто так принять такой дар, — совсем скисла дама и поникла.
— Ну… возьми вот Шеата, ему в радость будет! — махнула рукой я. Серебряный подавился воздухом и закашлялся.
— У него резерва не хватит, — вздохнула женщина и вдруг лукаво улыбнулась: — А если я стану парнем?
— Не надо! — замахала руками я, придерживая кристаллы. — Меня от паники унесет к чертовой матери, потом по всем вселенным искать будете…
Я прикинула, что до саркофага добежать в любом случае не успею — где черная пустота, а где «Звезда души». А потому точняк, меня унесет в дикие дебри, откуда вся семейка будет несколько месяцев выковыривать и выманивать всеми способами.
— Все так плохо? — удивилась суккуба, рассматривая меня, как диковинный сувенир.
— Хуже, чем могло быть и с каждым разом торкает все больше и больше. А на женщин меня не тянет, извини…
— И никак не лечится? — теряла надежду дама. Я только пожала плечами.
— У меня три сверха-мозгоправа… Только к сожалению, мозгов у меня нет, править трудно… Может когда-то и справятся… Ладно, давай так, — видя полное разочарование и отчаянье на симпатичной моське, я решила предложить удобоваримый вариант: — Когда у меня крыша перестанет ехать, тогда и… отдашь должок. А пока бери кристаллы, надеюсь, они тебе помогут. А это, — я добавила еще три штуки до полного десятка, — компенсация за неудобства и все такое…
— Благодарю, — чуть наклонила голову она и протянула руки. — Я обещаю, что эта сила не причинит никому вреда, пойдет только на пользу. По крайней мере, твою семью она не затронет точно.
Я ссыпала ей горсть кристаллов и делано вытерла лоб. От таких разговоров становилось несколько дурно. Красноволосая дамочка обрадованно слиняла, зажимая в ладошках кристаллы.
Тихонько выдохнув, я обняла Шеата и, собрав всю подтянутую к нам шушеру, отправила в клиники Приюта и Шаалы. А потом направилась домой. Впечатлений хватило на целый день еще и с горкой будет.
Но для чего этой… как бишь ее? Ладно, для простоты пусть будет Лариса, ну вот, для чего ей столько силы? Этого реально хватит, чтобы воскресить бога, а может и демиурга пнуть хорошенько… Впрочем, ладно бы брала и не выделывалась, так нет же, обижульки мне тут устроила… Видимо, отказ ее так покоробил, что бедная не знала, как выкрутиться. Но и меня понять можно, я не хочу, чтобы мне снесло крышу окончательно. Мне честно не хочется причинить никакого вреда ни этой суккубе, ни своим драконам, ни кому бы то ни было еще…
Как ни странно, история имела продолжение. Вечером, когда все наше семейство собралось на чай, а точнее, на вечерний жор, Лауриана завалилась к нам. Ларисой я ее звать не решилась, но пока вспомнила имя, решила называть проще — Лаурой. Суккуба оказалась до жути любопытная и, завершив все свои дела с кристаллами, не выдержала и все-таки пригремела к нам на поговорить.
И чаевничала до вечера со всей частной компанией. Перезнакомились, запомнили друг дружку на всякий случай, договорились в случае, когда совсем уже будет невмоготу, вызывать ее. Да и еще рыжая незабвенная, абы еще имя вспомнить, где-то есть. Тоже можно вызывать для драгоценных супругов. Хотя они чаще предпочитают качественно вынесенные мозги, чем хороший секс. А студенты в Академии так уж точно хорошенько выносят мозги моим страдальцам…
Короче, хорошая тетка, рекомендую. Когда будете вызывать суккубу, допишите ее имя — Лауриана — к пентаграмме, расслабьтесь и получайте удовольствие!
— Вот, ты забыл, — я протянула судорожно зажатую в кулаке фибулу дроу. Он принял её абсолютно спокойно, будто мы находились не в залитом кровью коридоре, а на светском рауте.
— Спасибо, эта вещь мне очень дорога. Единственное, что осталось от матери, — тёмный благодарно кивнул. Он развернулся, чтобы уйти, и уже сделал шаг в направлении выхода, но остановился и посмотрел на меня:
— Можно было сделать всё по-другому. Одно касание, и они бы умерли на месте, абсолютно бескровно. Но… — Виланд кивнул в сторону замершей от ужаса свиты Эфраэля. — Они никогда не забудут того, что увидели. Расскажут другим. Не люблю дуэли. Отвлекают.
Умно, ничего не скажешь. Ужас будет лететь впереди дроу. Свидетели опишут всё в деталях и добавят того, чего не было. И вскоре все в округе будут знать, что дроу — кровавый монстр, которого лучше не трогать.
— Поздравляю с первым днём в нашей Академии, — в абсолютнейшем шоке пробормотала я. Взгляд непроизвольно наткнулся на мёртвую голову Эфры, коридор поплыл перед глазами, и я впервые за свои двадцать лет упала в обморок.
Суда не было. Не было даже каких-либо особых разбирательств. Прибывший в тот же день неприметный эльф в сером опросил свидетелей — в том числе и меня; предупредил, чтобы держала язык за зубами, и уехал. Выглядело всё это по меньшей мере странно. Дроу спокойно убивает светлых в Академии, и никакой реакции. Я видела только одно объяснение всему этому. Большая Политика. Иначе тёмного не спасли бы даже его призрачные мечи. А в политику лучше не лезть, целее будешь.
— Итак, студенты, — Ледяная Стерва застучала указкой по кафедре, — сегодня у нас натурные занятия.
Ледяной Стервой её, разумеется, называли за глаза. Сказать такое ей в лицо не осмелился бы, наверное, и сам король Элронд. Конечно, она знала о своём прозвище, но, похоже, ей было на это плевать.
— Профессор Лафиэль, прошу прощения за опоздание.
А вот и дроу нарисовался. В аудитории зашушукались, весть о кровавой бойне, учинённой тёмным, разлетелась по академии мгновенно.
— Тишина! — Ледяная Стерва обвела тяжёлым взглядом аудиторию, и шёпот сразу смолк. — Студент Виланд Зу Крулл, если не ошибаюсь? На мои занятия не опаздывают. Огласите причину, по которой вы не соизволили явиться вовремя.
— Меня срочно вызвал ректор. Ещё раз прошу прощения.
— Впредь извольте не опаздывать. Занимайте своё место, я и так потратила на вас непозволительно много времени.
— Конечно, профессор, — дроу обвёл глазами аудиторию, не зная куда сесть. Потом заметил меня, приветливо помахавшую ему ручкой, и быстро взбежав по ступенькам, уселся рядом.
— Привет, что ли… — шепнула я тёмному на ухо, наслаждаясь множеством ненавидящих женских взглядов, направленных на мою персону. — Ты в момент стал самым популярным студентом академии. Поздравляю…
— Я не искал такой популярности, — наклонив голову в мою сторону, тихо ответил он. — У меня просто не было другого выхода.
— Студент Зу Крулл! Видимо, вам не нужно ходить на лекции, так как вы всё и так знаете? — зашипела профессор. Шепотки в аудитории как обрезало. Все замерли. Мама… Когда ледяная Стерва начинает так шипеть, то это означает одно: она в бешенстве. — Тогда прошу вас выйти к доске и показать нам, чему вы обучились в своей академии.
— Конечно, профессор, — Виланд поднялся со своего места с абсолютно бесстрастным лицом, только дрогнувший уголок рта выдал его, да враз потяжелевший взгляд. Впрочем, привычная маска мгновенно вернулась, и дроу спокойно приблизился к преподавательской кафедре.
— Что ж, — профессор улыбнулась, и от этой улыбки кровь застыла у меня в жилах. — У нас появилась уникальная возможность сравнить методы обучения студентов двух академий. Надеюсь, вы не откажетесь продемонстрировать нам приёмы защиты, которые вам преподавали на вашем факультете? — Ледяная Стерва вышла на свободное пространство между доской и первым рядом.
— Постараюсь не обмануть ваших ожиданий, профессор, — бесстрастная маска тёмного всё же дала трещину, и последнее слово Виланд практически выплюнул. Дроу встал метрах в пяти от преподавательницы и сгорбился, как в тот раз в коридоре.
Это же практически дуэль! Да что здесь творится? Все в аудитории замерли.
— Я предупреждала всех, что сегодня у нас натурные занятия, — повернула голову в сторону притихших студентов Ледяная Стерва. — Каждого студента я буду проверять лично!
— Но, профессор, мы ведь только на третьем курсе! — вскочила я. — А практическую защиту проходят на четвёртом!
— Молчать! Вам пора перестать витать в облаках! Враг не будет ждать, когда вы закончите академию — он просто убьёт, без жалости и сострадания! — сузила глаза профессор. — Дроу убили моего любимого на моих глазах, походя, и я ничего не могла сделать!
И до того сидевшие тихо студенты замерли. Ледяная Стерва никогда не рассказывала о своей личной жизни!
— Дроу плохие? — оскалился Виланд. Невозмутимость слетела с его лица, и тёмный вперил ненавидящий взгляд в профессора. — Вот, не узнаёте? — дроу вытянул вперёд руку и раскрыл ладонь. На ней лежала, поблёскивая камешками, фибула. — Это всё, что осталось у меня от матери. Светлые пришли в наш дом и убили всех! Всех! — тёмного трясло. — На моих глазах они убили мою мать и сестру. Я спрятался под кроватью и всё видел! Я был ещё слишком мал, но я запомнил лицо убийцы своих родных. И поклялся отомстить, когда вырасту. Ну, вспомнила, убийца моего рода?
Ледяная Стерва атаковала молча, выпустив в дроу поток синих молний. Но дроу на том месте уже не было. Молнии прошили воздух и ударили в стену, выбив из неё большой кусок. Во все стороны полетели осколки камня. Твою мать! Дело принимало серьёзный оборот.
— Ложись! — крикнула я, первой рухнув между рядами и выставив перед собой полупрозрачный магический щит.
И вовремя. Профессор Лафиэль атаковала дроу ледяными лезвиями — тёмный закрылся Зеркалом. Осколки лезвий разлетелись по классу, отмечаясь всполохами в отразивших их щитах. Дроу не отвечал, только отбивал атакующие заклятья, перемещаясь с места на место с невероятной, запредельной скоростью. Настоящая схватка не может продолжаться долго. Битвы магов, которые длятся часами — это сказки для детишек. Обычно всё кончается очень быстро. Ледяная Стерва решила использовать своё самое мощное заклинание: подняла перед грудью руки, и тут же начал вращаться, увеличиваясь в размерах, пульсирующий огненный шар. Она с ума сошла! Это же Огненный Смерч! Им не пользуются для одиночных схваток — он уничтожит всё вокруг на расстоянии полулиги! Но применить его профессор не успела. Виланд просто исчез, через мгновение возникнув за её спиной. Взмах руки, и голова профессора покатилась по полу. Тело, постояв ещё несколько мгновений, упало, заливая всё вокруг ярко-алой кровью.
Дроу застыл на месте, зажимая пробитую грудь. Одно из заклинаний его всё-таки задело. А потом опустился на пол, прислонившись спиной к уцелевшей кафедре и опустил голову. Из его руки выпала, поблескивая рубинами, фибула.
И только сейчас в аудиторию ворвались ректор с деканами факультетов и неприметные эльфы в серой одежде, с ног до головы увешенные защитными амулетами. Ректор подошёл к сидящему дроу и прикоснулся к его шее.
— Мёртв.
Выпрямившись, ректор обвёл глазами разрушенный класс, напуганных студентов и тяжело вздохнув, негромко заговорил:
— Мне очень жаль, что так случилось. Мы не ожидали, что это произойдёт так быстро. То, свидетелями чего вы все стали, не должно покинуть пределы академии. Это приказ короля Элронда. Но я могу объяснить, что же именно произошло. Наши королевства решили покончить с прошлым и восстановить добрососедские отношения. Но этому мешало многое. В частности, военные преступники, имеющиеся у обеих сторон. Студент Виланд отомстил за гибель своего рода командиру отряда рейнджеров, известного под именем профессора Лафиэль. Он действовал с одобрения короля Элронда. Слишком много ненависти осталось после той войны, и от неё надо избавляться. Если бы Виланд, конечно, это ненастоящее его имя, не справился, то пришлось бы действовать Тайной Службе. А так Виланд осуществил кровную месть, право на которую есть у каждого эльфа, светлого или тёмного. И это право выше закона.
— Лэр Базилеус, — подняла я руку. — Можно вопрос?
Ректор кивнул.
— Дроу пришёл отомстить за преступления, совершенные, как вы говорите, нами, светлыми. Но ведь и тёмные совершили немало страшных злодеяний! Как же быть?
— Очень просто, — печально усмехнулся ректор, показавшийся мне невероятно старым и уставшим. — У дроу действуют и наши кровники.
Эльфы в сером между тем в абсолютной тишине деловито запаковали тела в расстеленные на полу мешки из плотной влагонепроницаемой ткани и понесли их в сторону выхода.
— На сегодня занятия окончены, — ректор ещё раз обвёл глазами студентов. — А завтра чтобы все были вовремя, за опоздания буду наказывать. Все свободны.