Южная Империя, город Пэвэти
13 Петуха 606 года Соленого озера
Темнота обняла его за дверью, от каменных стен повеяло прохладой, приятной после городской душной жары. Сикис шагнул в глубину коридора, стукнул в косяк, и, дождавшись разрешения, прошел сквозь занавешенный низками бусин проем. Те соскользнули на плечи, одна зацепилась, больно дернув прядь волос. Пришлось выпутываться, с каждым мигом чувствуя себя все более неловко.
Наконец он стал навытяжку, щелкнул каблуками сапог.
— Гвардеец Сикис прибыл.
В макушку дышал близкий холод потолка.
Женщина за столом — деревянным, то есть невероятно дорогим — подняла голову, отрываясь от бумаг. Худая, старая, очевидно высокая — Сикис каждый раз гадал, ходит канцелярша по своему кабинету пригнувшись или на полусогнутых. Впрочем, вряд ли его любопытство когда-нибудь удовлетворят. Канцелярия работает сидя, и, как и гвардия, работает всегда.
Сухие пальцы соединились домиком, тусклый свет, льющийся из слухового окошка под потолком, отразился в желтом камне кольца и не по-имперски светлых внимательных глазах. Сикис ловить взгляд не стал, упорно изучая стену над головой канцелярши. Строго по уставу, между прочим. Думал — нравится сверлить меня глазами, да на здоровье. Не вы первая, а провалов за мной нет. Только сестра, но я за нее уже сто раз ответил.
— Хотите стать командиром, гвардеец?
Вопрос заставил на миг растеряться, но все же он ответил как положено:
— Хочу служить Империи и благословенному нашему Императору!
Канцелярша усмехнулась одобрительно, встряхнула пером, черкнула что-то. Личное досье дополняет? Да нет же, Сикиса не заставляли ждать в коридоре, значит, подготовить бумаги эта паучиха не могла. Просто пугает.
Мысли, должно быть, отразились на лице, потому что усмехаться канцелярша перестала, двинула вперед кожаный тубус. Снова коричневый, обычное рядовое дело, на какие гоняют новичков. Сикис, однако, не позволил себе скривиться, взял с поклоном, открыл, вытряхнул на ладонь свернутый трубочкой лист.
— Найти пропавшего командира гвардии Текамсеха Пустынника, — повторила паучиха выведенный на бумаге текст. Добавила: — На сбор группы не явился, в казарме с вечера не появлялся.
Теперь уже Сикис посмотрел на канцеляршу в упор. Задание было сформулировано нетипично — вместо “убить” или “доставить живым” расплывчатое “найти”. И вдобавок столь странное предложение вместо начала разговора.
— Вам что-то непонятно?
Сикис опомнился, резко выпрямился.
— Никак нет. Разрешите взять группу в казармах?
Если с ним затеяли игру, он знает правила. Не задавай вопросов, слушай внимательно, действуй во благо Империи — или уже почти пойманная рыбка не только выскользнет из рук, но вдобавок развернется и откусит тебе… палец. Если повезет, ограничится им.
Но вот наглеть иногда помогает. Если бы Сикис не наглел, до сих пор жил бы в трущобах или вообще умер от жажды.
— Вы забыли свое звание, гвардеец, — тихо сказала канцелярша.
— Никак нет!
Страх обдал жаром не хуже пустынного ветра, поклон вышел глубже положенного. Выпрямляясь, Сикис поймал презрительную усмешку, сглотнул злость, вставшую в горле комом.
— В таком случае можете идти, — приказали ему. — Да славится Император!
— Да славится Император!
Бусины взяли жертву несколькими волосками, за спиной закрылась тонкая пластина двери. Сикис шагал по улице и толпа расступалась, видя расшитую перьями гвардейскую куртку.
О да, люди его уважали. Боялись, как любого из гвардии. Но в своей иерархии он был низшим. Четырнадцать лет верной службы и всего одна ошибка, не слабость даже, лишь тень ее, чтобы на всю жизнь остаться рядовым.
Это не было справедливым. И хотя ему не дали в подчинение равных, были другие, кого он мог взять.
***
магреспублика Илата, город Илата
13 Петуха 606 года Соленого озера
— Нет!
Широкие ладони грохнули о стол, жалобно звякнула чернильница.
— Но шеф…
В бок впился острый локоть заклятой подруги, Кит подавился возражением. Сморгнул, сосредотачиваясь на двоящейся массивной фигуре по ту сторону стола. Икнул.
Кажется, Меган права. Не стоит спорить. Он никогда не видел начальство в такой ярости.
Наверное, если бы Кит не был настолько пьян, понял бы раньше, хотя… Он всегда был придурком. До сих пор не понимал, зачем шеф вообще его взял. Даже серьезней — сам нашел и пригласил работать.
— Вы меня выгоните? — хотел спросить с вызовом, а получилось жалобно. Шеф только фыркнул, остывая.
— Нет. Ни тебя, ни эту юную леди. Но наказаны вы будете оба. Меган, Блэнид писала, что доберется в город только к самому Совету, так что организация праздника на тебе.
Подруга застонала, картинно растекшись по креслу.
— Шеф! У нас что, работы нет?
— Цыц! А ты, господин О’Киф, под домашним арестом. И чтобы ни один знакомый мне человек в городе в эти три дня не появлялся. Ясно тебе?
Кит понуро кивнул, потянул рыжую кудряшку, упавшую на лоб. Поднял на начальство больной от избытка вина и недавней дуэли взгляд.
— А дело? Вы говорили…
— Делом займутся другие. Не склонные пить и драться в честь его начала.
Кит вздрогнул, стиснул зубы. Прокатилось внутри злое — ну и пусть! Да, из-за него все презирают род О’Киф, да, он слышал не раз, что лучше бы герб разбили, да, леди Шинед никогда бы такого не допустила, ну и птицы с ним! Пусть бы и разбили. Зачем он один, такой? И вообще. Пить ему шеф все равно не запретит.
Встал, покачнувшись. Отмахнулся от руки Меган, выбрел в коридор. Тот здорово изменился за последние две недели, но теперь это не его дело, так?
Улицу тускло, но все же освещали цветные огни других художников, и Кит не стал доставать перо, чтобы нарисовать свой. Да и к чему? Что такого случится, разве что он упадет и разобьет ненавистную рожу. Или ее опять набьет какой-нибудь парень, к чьей сестре или невесте пьяный господин О’Киф подкатывал яйца. Вот и отлично. Хоть брить эту тонкую рыжую морду будет не так противно.
А ведь придется. Дома Мария, и расстраивать старую управляющую своим щетинистым видом совсем не хочется. Разве что в кабинете запереться.
И опять смотреть в его рукой написанные лица, не понимая, что с ними не так?
Кит застонал в голос, напугав пару припозднившихся служанок.
— Вам плохо? — одна шагнула ближе, протянула руку. Он отшатнулся одновременно с ней, узнав.
Хоуп. Ей помощь брата или жениха не потребовалась, сама врезала маленьким, но очень сильным кулачком, когда слов оказалось недостаточно — вернее, когда они просто не дошли до затуманенного разума.
В нее был влюблен Шей. А она, кажется, в него.
— Господин О’Киф, — девушка сдержанно присела, отошла к подруге. Такой интересный силуэт: серое, как у всех, платье из-за разноцветных огней переливается темной радугой, юбка отрезная и шов на талии отделан полоской кружева — дешевой, конечно, совсем простенькой, но так изящно подобранной!..
Кит тряхнул головой. К птицам все! Он запрется дома с бутылками и красками на три дня, а может, больше, наплевав на Совет.
Не его дело, что происходит в прекрасной Илате. Пусть хоть синим пламенем горит.
***
Южная Империя, город Кикэла, Цитадель
13 Петуха 606 года Соленого озера
Тонкая линия туши вилась лентой на холсте, скручивалась узорами. Глаза, распахнутый клюв, перья на крыльях, всполох пламени, обрамляющий силуэт. Все — безотрывно, как и требуется для магии.
Рагнар поморщился. Даже для шедевра картина была слишком детальна.
— Я упростил, учитель! — Предугадал замечание мальчишка, качнулся на носках. — Дальше — это уже не он будет! Я тогда или огонь, или размер, или птичью суть потеряю, точно.
Рагнар вынул из собственного альбома лист, прищурился, ловя образ. Перо, чернила — самодельные, жирные, раздражающе неудобные — и одним долгим росчерком прорисованная птица. Ученик восхищенно ахнул, вцепился в рукав:
— Здорово! — тут же ткнул пальцем. — Только когти будут плоские, как у курицы. Я хотел орлиные, чтобы он хвататься мог за всякое.
— Сколько длятся творения художников, Эрик? — ответил вопросом Рагнар. Мальчишка вздохнул, процитировал лекцию:
— От трех ударов сердца для стрел до суток для гениальных портретов.
— Тогда ему не потребуется “хвататься за всякое”. Лишь выполнить свою задачу и исчезнуть.
Эрик кивнул, насупившись. Взялся за перо, прикусил кончик.
Рагнар смотрел, как на бумаге появляется первый из трех необходимых эскизов. Все равно избыточный, конечно, но в остальном пристойный. Достаточный для получения звания мага.
На краткий миг потяжелело в груди, обожгло глаза, словно в них бросили горсть горячего песка. Рагнар отошел к окну, вплел пальцы в сквозные дырочки каменного узора, заменявшего стекло. Глубоко вдохнул душную вечернюю жару.
Завтра Эрик впервые увидит столицу. Завтра Рагнар впервые будет сопровождать ученика на сдачу шедевра. Впервые выедет за стены Цитадели с такой простой миссией, а не ради того, чтобы кого-то убить.
За спиной кашлянули, заставив рывком обернуться.
— Декан Анаквад, — Эрик поклонился с улыбкой, Рагнар едва удостоил старика кивком. Тот кашлянул еще раз, морщинистые руки зарылись в длинную бороду, похожую на нечесанную шерсть.
— Рагнар, там… Выйди ненадолго. Пожалуйста.
Маг прищурился, шагнул в коридор, опережая декана. Тот поспешил следом, охая.
— Гвардеец пришел, говорит, задание. Ты же… Ну, всегда просят тебя, и сейчас тоже… Не учеников же им, а Отектей хромой, а больше никто и не возьмется…
Рагнар крепче сжал зубы, хмурясь. Мысленно пересчитал по головам детей, что ходили на общие занятия по рисованию, убедился — из тех, кого он учит, ни один не сбегал. Кто-то из взрослых? Возможно. Он ни с кем не был дружен, мог упустить исчезновение.
Но Анаквад должен знать. Или с плеч полетит не только голова беглеца.
— Кто?
— Гвардеец не наш, нет, и фляги на поясе не видно, — неправильно понял вопрос декан. Рагнар оборвал его взмахом руки, нырнул в проем, посреди которого клювом выдавался вниз резной камень. Время источило узор, так что не угадать было, кому, волей давно умершего архитектора, приходилось кланяться, однако это было не важно. Обычно, когда Рагнар входил в кабинет, здесь находились люди, перед которыми следовало склонять голову.
На этот раз человек, обосновавшийся в удобном гостевом кресле, был лет на пятнадцать моложе самого Рагнара. Темноволосый, как любой южанин, с насмешливой ухмылкой на губах, он поправлял высунувшийся из-под пестрой куртки манжет алого халата. Однако одежда успела выцвести, кушак был серым, и футляр на нем висел под стать.
Рагнар позволил себе не представляться, спросил сразу:
— У вас приказ взять именно меня?
Гвардеец окинул его долгим взглядом.
— Моему заданию требуется отменный художник. Можете предложить кого-то другого?
— Любого, — резко отозвался Рагнар под сдавленный стон декана. — Мой ученик сдает завтра экзамен. Если ко мне нет личного приказа, вынужден сообщить, что занят, и не могу последовать за вами.
***
республика Магерия, земли Зальцманов, поместье дожа
13 Петуха 606 года Соленого озера
— И я прошу тебя, нет, я требую! В этот раз без глупостей.
Аккуратно подведенный рот Адельхайд Зальцман чуть приоткрылся, изображая изумление, слишком светлые брови изогнулись дугой, так что морщинки на лбу стали глубокими, словно вылепленные из глины.
— Глупостей?
Брат надулся монастырским индюком, откинулся на высокую спинку стула, качая головой. Прямо как покойный отец, когда ему не хватало слов для младшей дочери.
— Адель! Может, ты считаешь, что пять — пять, ты только вдумайся! — расстроенных помолвок это смешно. Но я говорю тебе, хватит!
Когда он так рявкал, у него краснело лицо. Адель бросила быстрый взгляд на служанку, замершую у дверей, та приблизилась пугливо, налила хозяину дома воды. Тот даже не кивнул в благодарность, одним глотком ополовинил высокий бокал. Навалился на стол, словно это должно было добавить значимости словам.
— Послушай, Фриц Ройтер — образцовый дож, у него хорошие земли на северо-западе. Горы, конечно, но шерсть приносит верный доход, и хотя он всего девяносто третий, но все же входит в Большую сотню! Это не Тилль с бастардкой птицы знают от кого, и не Аккерман, наживший богатство на трех покойных женах. Признаться, тогда я сам гадал, как родители не разглядели в них подлецов. Но Ройтер — мой хороший приятель. И ты не обидишь его отказом.
— Конечно, Герхард, — легко отозвалась Адель, — как ты скажешь, дорогой брат.
Сладкий напиток в чашке отливал пшеничным золотом. Когда юной еще Адельхайд пришло в голову, что травой можно не только кормить коз, семья Зальцман увеличила доход на пятую часть, а вся Магерия начала пить отвары.
С женихами была примерно та же история. Она ведь никому не отказывала. Все выходило будто само собой.
— Адель, — старший брат был серьезен и она подняла голову, встречая его взгляд. — Тебе исполнится сорок через месяц. Ты даже не вдова, ты все еще девица. Нельзя так. Если ты не выйдешь за Ройтера, останется только сказать, что ты посвящена птицам.
— Я не хочу в монастырь, — руки крепче сжали чашку, голос дрогнул.
— Вот и хорошо, — Герхард улыбнулся, на рыхлом лице мелькнула мальчишечья горделивая любовь. Как же давно это было, когда они вдвоем убегали в поля, и четырнадцатилетний юнец учил совсем маленькую сестру сбивать камнями ворон в полете. Птицы, конечно, священны, но только не когда клюют ваш урожай. — Шесть — хорошее число, все образуется. Но пойми, старая дева — это плохо для репутации семьи. Нужно что-то делать.
— Я понимаю.
Шесть — хорошее число. В шестой раз все удается еще лучше, чем в прошлые пять. Адель задержала дыхание, медленно вдохнула на счет, и только тогда, уверившись, что владеет собой, спросила:
— Фриц уже передал письмо о нашей первой встрече?
— Конечно, — брат выглядел довольным. Думает, удалось напугать ее монастырем? Впрочем, он прав. Удалось. — Вы можете встретиться в Варне, в гостинице “Пшеничный мост” в любой вечер с завтрашнего дня. Поедешь?
Адель кивнула, аккуратно сложила белую салфетку.
— Мне кажется, дорогой брат, будет лучше, если мы не станем тянуть до моего сорокалетия.
Она была знатной дамой, чей статус, величие и достоинство не могли потерпеть ущерб при самых щекотливых обстоятельствах.
В конце концов, она была красива и хотела показать себя, а он хотел на неё смотреть. Того требовала природа, и он, как её послушное дитя, как подданный, не мог противостоять её зову.
Однако, страсть его остыла. Он не был возбуждён, хотя она так и не уличила его в «маленькой смерти». Не испытал ни падения, ни взлёта. Природа обрекла мужчин на безжалостную искренность. Они не могут солгать или притвориться, как это делают женщины. Но её не огорчило то, что он утратил свое желание так быстро. Какая, собственно, разница, если он дал ей то, что она хотела? Он исполнил свой долг любовника, а был ли этот долг оплачен, ей нет никакого дела.
Привести его в спальню означало иерархическую уступку. Он уже обрёл право лечь под этот роскошный полог, взойти на священное ложе.
Сам Геро явно не видел в том чести. Он был в смятении и чувствовал скорее страх, чем восторг. Он приблизился почти с опаской, будто ему предлагалось лечь в гроб, а не в постель. И вновь своей робостью, неловкостью, оглядкой зацепил и потянул какую-то струну в её душе и в томно тлеющей плоти.
Она испытала одновременно и щемящую жалость, и желание. Его пугала давящая, громоздкая роскошь, вся эта вычурная плафонная роспись, позолота и бархатная вакханалия. Он вновь был поглощён и подавлен. Ещё более беспомощен в этом чуждом мире — как ребёнок в стране великанов.
Он снова стал жертвой, агнцем, избранным за непорочность и брошенным на алтарь мрачного храма.Он не привык к шёлковым скрипучим простыням, которые в первые минуты соприкосновения с кожей были холодны как лёд.
Поэтому, опустив руку ему на плечо, глядя в его молодое, почти неразличимое лицо на подушке, она почувствовала, что его бьёт дрожь. Он не мог согреться.
Она снова ощутила что-то похожее на сладкую жалость, какой-то щипок в груди. И разум не замедлил вмешаться. Следовало бы дать ему отдохнуть, по крайней мере до утра. Пусть бы уснул в этой роскошной кровати, свыкся с ней, поделился бы с ней своими снами и своим теплом. У него было достаточно волнений и потрясений за предшествующий день. Он был бы благодарен за такое великодушие, ощутил был себя должником и уже не был бы так холодно враждебен, не дичился бы, не противился бы так упорно.
Её не обманула вся эта показная покорность. Он продолжал оказывать сопротивление, и доказательство тому было неоспоримым. Он не разделил с ней восторга «маленькой смерти», ускользнул. Немыслимое нарушение всех существующих правил!
В ней боролись самолюбие и рассудок. Она могла бы наверстать упущенное утром, когда мужчина наиболее чувствителен. Но если она уступит ему сейчас, то он примет её отступление, как слабость. Она опровергнет собственное кредо и нанесет ущерб собственной репутации. Нет, она должна связать его этим греховным восторгом, как сообщников вяжут кровью, вынуждая нанести жертве последний удар. Тогда он окончательно будет в её власти, он будет осквернён, обесчещен. Ибо предал самого себя, принял угощение из рук дьявола. Не выдержал искус.
А с другой стороны — не видит ли она то, чего нет? Герцогиня провела рукой вдоль его тела, которое немедленно откликнулось сладострастным трепетом.
Не приписывает ли она ему избыток достоинств? Возможно, он с ней всего лишь играет. Повышает ставки. Он угадал её неутолимую прихоть, оценил собственную притягательность и завлекает её в сети?
— А ты меня обманул, маленький притворщик…
На такие уловки обычно идут женщины. Это их обычные роли – стыдливость, невинность.
Но способен ли в эту игру сыграть молодой мужчина? Маловероятно. Мужчины просты в обращении, слишком прямолинейны. Нет, тут дело в его вине, в страхе перед грехом. Он не может быть настолько умён и коварен, чтобы разгадать потаённый каприз женщины. Ни один мужчина на это не способен.
— Позволил собой воспользоваться, а сам ускользнул. Участвовать не пожелал? Для тебя это грех – разделить удовольствие с убийцей? Отвечай!
Он ничего не ответил. Вряд ли сам понимал, что происходит. Но он так трогательно испуган, так желанен. Она не может на него сердиться. Какая, собственно, разница? Истина или притворство? Это доставляет ей немыслимое удовольствие.
— Ах ты упрямец, вот что ты задумал…
Чтобы приручить дикого сокола и сделать из него ловчую птицу, его следует накормить. Сокол признает своим господином того, с чьей ладони возьмёт кровавое лакомство. Утолить голод хлебом победителя означает — признать его своим сувереном и принести присягу.
Если он примет от неё наслаждение, то уже не сможет её отвергнуть. Он станет её рабом. Теперь она не торопилась. Она ласкала его. Губами, ладонями, грудью, животом, коленями. В её жизни это происходило почти впервые.
Прежде она только снисходила с лёгкой улыбкой прозрачной брезгливости и принимала дань телесного поклонения, обращаясь в награду для того, кто решился покорить гладкую стеклянную вершину. Но сама никогда ничего не отдавала из запасов нежности. В алькове ей служили так же, как служили в гостиной или в королевской приемной. Мужчина — это одушевлённое орудие, которое время от времени приходиться поощрять. Это хороший слуга.
А кому придет в голову ласкать слугу? Это всё равно, что баловать своей лаской дворового пса, которому достаточно бросить кость.
А теперь она поймала себя на том, что делает нечто совершенно для неё запретное – ласкает мужчину. Совсем не так, как трогала его прежде, когда стащила платье, для остроты лишь собственных ощущений, а для того, чтобы вызвать эти ощущения у него, чтобы успокоить и приручить. Он должен принять лакомство. Принять из её рук.
Она вспомнила, как в первый раз, ещё в кабинете покойного епископа, провела языком по раковине его уха и какой нежной оказалась мочка. А за самым ухом есть мягкая впадина, которую тоже приятно ласкать.
Геро, казалось, наблюдал за тем, что она делала. Дыхание его вновь участилось. Через некоторое время после замешательства и неловкости она уловила его попытки подыграть ей. Как слуга-новичок, он пытался предугадать желания господина. Безропотно подставил губы, чуть закинул голову, едва лишь ей захотелось провести кончиком языка от его подбородка к ключице, приподнялся, упираясь ладонью, когда ей взбрело пройтись острыми ноготками по его спине, от лопатки до крепкой, упругой ягодицы, а когда она овладела им во второй раз, даже положил с готовностью руки ей на бёдра, как бы для того, чтобы приноровиться к её движениям, не допустить медлительности или поспешности.
«Мальчик быстро учится» — мелькнула у неё самодовольная мысль. Теперь он безропотно пойдёт за ней к той сладкой пропасти, где ему предстоит погибнуть.
Она уже не прислушивалась к себе с такой настороженностью — она наслаждалась. Двигалась то быстрее, то медленнее, то откидывалась назад, то склонялась к его лицу, чтобы захватить в себя и его язык, а затем как можно глубже проникнуть своим.
Он ни в чем не препятствовал, был старателен и покорен. Он уже не мог её обмануть, она была в том уверена, он был захвачен тем же безумием сладостных сотрясений. И она забылась…
Она где-то потеряла шёлковую нить, по которой он должен был следовать за ней, как пленённый сокол. Она вновь провалилась в ту бездну беспамятства, утробно застонала и ослепла. Но сознания не лишилась, не упала бездыханной с шёпотом благодарности за эту сладкую казнь. Она помнила, что есть ещё он, чье дыхание внезапно выровнялось. Он чувствовал все её содрогания, слышал стоны, и замер, будто кончился завод механизма.
Может быть, он побоялся оскорбить её проявлением своей телесности? Явить ей свою полускрытую животную суть?
Почему он не хочет полностью ей отдаться?
— Такое прекрасное тело заслуживает награды, — шепнула она.
Она начала подгонять его, снова двигаться, и он старательно отвечал. Пока ещё тлели искорки страсти, это было приятно. Была ещё упоительная вторичность, сладкое послевкусие, но очень скоро все ощущения померкли.
Её одолевала сонливость. Ей хотелось повалиться на бок, вытянуть затекшие от напряжения ноги. Но ей приходилось совершать механическую работу ради достижения поставленной цели.
— Ты должен разделить это со мной! Должен!
Его тело стало влажным и скользким от пота. Он стал походить на галерного раба, который выбивается из сил под плетью надсмотрщика. В ней закипала ярость. Невзирая на все приложенные усилия, на все ласки, которыми она себя осквернила, он уходил от неё.
Наконец она оттолкнула его почти с отвращением. Геро сразу отодвинулся и лег на бок, сведя колени и прикрываясь рукой, как уличённый в изъяне или позоре.
Она почти ненавидела его. Была потребность ударить, причинить боль. Он приподнялся на локте, и его бледное лицо было совсем близко. Она испытала приступ брезгливого презрения.
Прикоснуться к нему сейчас означало — испачкаться.
— Убирайся, — прошипела она. – Пошёл вон!
Он послушался сразу. В лунном свете мелькнула его мальчишеская спина. Дверь он закрыл без стука.
Она уснула. Вместе с сознанием угас и гнев. Она уже не помнила, за что разгневалась на него.
Была какая-то неловкость, щемящее несоответствие. Она потерпела неудачу, но на рассвете с трудом могла осознать, в чём совершила промах. Воспоминания были другими. Сладкими, томными. В теле всё ещё сохранялась теплая эйфория, эхо познанного блаженства. Как же она была слепа, невежественна!
Она столько лет отрицала эту дарованную привилегию, лишая себя цветения и жизни. Она ошибалась. Её просчёт состоял в неправильном выборе, ибо прежде она выбирала мужчин, как модные ткани, тех, кого одобряет молва и принимает двор. Истинный выбор она себе запрещала, как будто не доверяла или стыдилась. Теперь всё изменилось. Теперь всё будет иначе.
Она видела горящие солнечные пятна на золотых кистях полога. За окном зелёная дымка ещё влажного от росы леса.
Вероятно, это красиво. У неё возникло желание вскочить, вот такой как есть, без единого лоскутка пристойности, и подбежать к окну, отбросить портьеру, чтобы робко протиснувшийся в узкую прорезь день обрушился бы на неё, как ливень в первый день потопа.
Последний раз она испытывала нечто подобное, это радостное ожидание, на заре юности, когда в невежестве своём воображала жизнь чередой праздников и триумфов, а себя — их участницей и устроительницей. В юности раскинувшаяся впереди жизнь, с её гирляндой дней и ночей, с её годами и десятилетиями, которые несут в себе тысячи открытий и свершений, представляется лежащей у ног волшебной долиной, этаким непременным раем, куда достаточно спуститься по узкой каменистой тропе мелких ошибок. И там в долине, с первым же шагом, начнут происходить чудеса. Будет восторг, будет блеск, будет огонь. А она будет ступать по брошенным ей под ноги золотым цветам в сиянии красоты.
Каждый рождённый на этой Земле проходит через ожидания и надежды юности, через трепет нетерпения, но далеко не каждый так быстро исцеляется.
Ей повезло, она исцелилась быстро и уже давно не страдала от того, что жизнь оказалась вовсе не волшебной долиной, где цветут сады, синеют реки и по белым тропинкам бродят единороги, а лабиринтом вонючих, замусоренных городских улиц, где по утрам находят ограбленные посиневшие трупы, а по вечерам бродят осипшие непотребные девки.
Она не страдала от утраченных иллюзий, ибо сразу признала разочарование как данность, а, пробудившись, выстраивала свой день, как столбцы цифр, оценивая возможную прибыль и принимая убытки. Это было скучно, тоскливо, но разумно!
Оказалось, что жизнь умеет удивлять. В серой, тронутой плесенью городской стене вдруг прорезали дверь. И за этой дверью мелькнул цветущий сад. Этот сад ждал её. Она могла туда вернуться. Но её что-то мучило, какая-то несообразно колкая мысль, шершавая и угловатая среди гладких и мягких. Она в чём-то ошиблась или это не она? Судьба?
Она знала, что этот сад есть, с ароматом роз, с зеленой росистой свежестью, но сомневалась, что отыщет в него дверь. Она утратила веру. Но приниматься за эту отступницу-мысль она не хотела. Она хотела насладиться покоем, блаженной усталостью, которую дарует лишь удовлетворённая женственность.
Её постель впервые за долгое время была согрета мужчиной. Подушка и смятые простыни давно остыли, но всё ещё хранят красноречивый беспорядок, свидетельство его присутствия. Она вспомнила, как совершила почти девически-смешной ритуал – заняла его место за столом в кабинете епископа, ладонями прильнула к подлокотникам, будто пыталась удержать невидимый фантом.
Несколько часов спустя ей было стыдно самой себе в этом признаться. Какая сентиментальная слабость! Она уподобилась тем экзальтированным девицам, которые почитают за счастье стать рабыней мужчины. Как глупо она, должно быть, выглядела!
В очередной раз упрекнула себя и тут же перебралась на ту половину кровати, которая несколько часов назад служила ему пристанищем. Вытянулась на спине и закрыла глаза, пытаясь всем телом уловить полустёртые, остывшие контуры. Ещё одна бессознательная попытка пленить и подчинить неизвестное, захватить сам его образ, будто сохранившиеся очертания, вмятина на подушке могли бы дать дополнительные знания, открыть его тайну.
Её победа ночью оказалась не полной, но с восходом солнца её это уже не пугало. Досада отступила, как отступает ночь под натиском неумолимого утра. Она испытывала восторг и почти благодарность. Мальчик заслужил не порицание, а награду. То, что случилось, не его вина, не злой умысел, не упрямство, а всего лишь избыток волнения. Когда он успокоится и немного привыкнет, всё будет по-другому.
Он перестанет страшиться той пропасти, что их разделяет. Он, в конце концов, увидит в ней смертную женщину, женщину из плоти и крови.
Умиротворённая, она дремала ещё некоторое время, пока в спальню, согласно заведённому порядку, не вошла Анастази, а за ней горничная с кувшином тёплой воды.
«Любовь, а не немецкая философия служит объяснением этого мира».
Оскар Уайльд
Мир Серединный под властью Отца людей Сатаны.
Год 1203 от заключения Договора.
Провинция Ангон, город Ангистерн.
6 день.
Борн разглядывал мешанину мёртвых человеческих тел на лестнице. Он улыбался, но внутри росло недовольство.
Внешним зрением демон видел два десятка трупов на лестнице, а внутреннее, магическое, услужливо показывало ему и поверженные ворота во дворе, и картины разгрома на соседней Ярмарочной площади и у городской тюрьмы. Там жгли костры, душно пахло страхом и кровью стражников и цеховых мастеров, что пытались утихомирить толпу.
Жатва…
Слишком много погибших. Верхний Ад будет удивлён наплывом невыгоревших душ. Хорошо, хоть правителя там временно нет, но умные – догадаются и поймут. И могут раньше времени донести Сатане. Он, конечно, узнает и так, но лучше бы не сейчас…
Оставшиеся в живых мягкотелые бесстрашно глазели на инкуба. Это были те, в ком ужас не победил плоть. А вправду ли смертным грозила когда-то полная погибель от тварей, коль есть среди них и такие?
– ЗАЧЕМ ВЫ ЗДЕСЬ? – он позабыл открыть рот, и слова прозвучали гулко и страшно.
– Смилуйся, – горячо прошептал ближний к нему человечек. – Спаси нас! Не дай Сатане забрать наши души!
Борн рассмеялся: нашли, у кого просить.
От людей пахло грязью, подлостью и обманом, и он не сдержался:
– ПРОЧЬ, СМЕРТНЫЕ!
Вспышка демонического гнева обожгла людей ядом чуждых для них эмоций. Дальнее попятились, но не ближний.
– Смилуйся, – молил он. – Посмотри мне в лицо! Я – твой слуга! Ты ли это, скажи мне? Дай знак?
– ПРОЧЬ!
Глаза Борна полыхнули адским пламенем, и испуганные люди бросились врассыпную. Не устоял и настырный человечек – он кубарем скатился с лестницы.
Борн покачал головой: стоило бы сдержаться, но победили вонь и отвращение. Скверно.
Демон с беспокойством посмотрел на тело магистра Фабиуса: как он?
Уловил движение воздуха у лица: дышит, не поломался… Не следовало бы так рисковать им.
Без мага Борн был бессилен не мощью, но отсутствием подобия. Так не достанешь желток, не убив будущего птенца.
Инкуб был силён сейчас, как никогда: боль, страх и ярость прогнали его через наковальню сил. Однако остров был закрыт для него как нечто живое и целое. И вряд ли – для мага. Ведь защиту этого острова человечек создал сам. Позже станет понятно, что за чернота там, под вязью магических линий, виноват ли в ней маг, или кто-то иной. Сначала нужно открыть дверь и войти. И узнать, что с Аро.
Читать Фабиуса, как мэтра Тибо, инкуб не рискнул. Воля мага была для него загадкой, он опасался сломать её вместе с хранилищем. Довериться этому хитрецу он тоже не смог бы. Как коварно маг убил Ахарора! Как ловко связал заклятием себя и амулет на шее! Сладить с такой изворотливой тварью будет непросто, особенно, если и не помнишь уже, когда сам разучился говорить слова, не растущие из сути вещей.
Инкуб тяжело вздохнул, сосредоточился и мысленно отыскал женщину, что пытался спасти маг. Позвал её осторожно.
Она была нужна этому смешному человеку, что лежал, распростёршись, как умирающие. Мага терять было нельзя. Без него Борн вообще не понимал, что ему делать дальше.
***
Холодная вода омочила губы, стекла по бороде на голую грудь. И тут же запоздалая дрожь сотрясла тело Фабиуса, вызвав кашель. Он застонал – боль, словно гаррота, сжала виски.
Магистр Фабиус страдал. Он был счастлив.
Знаешь ли ты счастье, когда пьёшь жизнь полною чашей? Когда не ведаешь страха, нужды и голода?
Но вот ты один среди адских тварей, и бунтовщики рвутся вверх по лестнице, и смертельный холод овевает твою голову так, что волосы шевелятся от страха.
И тело твоё немеет, и сознание меркнет, и мысли тонут в омуте посреди боли.
Тебе кажется – это смерть заглянула в лицо. Но вдруг, с холодом текущей на грудь воды, ты понимаешь, что жив. Это ли не счастье?
Воняющая уксусом тряпка прошлась по лбу, по щекам, противно захолодила шею. Магистру привиделось на миг, будто он мальчишка, и расшалившийся приятель запихал ему за шиворот лягушку. Но сон оборвался: затылок задрожал, поднимая новые волны боли.
«Да что же это! Да оставьте же меня в покое!»
Магистр заставил себя поднять веки и увидел сухие пылающие ужасом глаза и белые, как облатка, губы. Это была Алисса. Конь всё-таки спас её. Как хорошо. Как больно.
Алисса сидела на полу рядом с Фабиусом, держа на коленях его голову. Магистр пошарил здоровой рукой. Пол был тёплый, деревянный. Значит, лежал он уже не на лестнице, а внутри обеденной залы. У самых дверей, потому что рука нащупала и начало ковровой дорожки, что вела к столу.
По потёкам пота, засохшим на щеках Алиссы, магистр понял: это она перетащила его через порог, чтобы он не лежал на холодном камне.
Увидев, что маг пришёл в себя, женщина захлопала ресницами, попыталась согнуть дрожащие губы в улыбку, но не сумела. Глаза её увлажнились, и капля упала на лицо Фабиуса нежным, едва ощутимым касанием, напомнив, какие лёгкие у женщин слёзы.
«Да, вот такое оно и бывает – счастье, – подумал он снова и глотнул из чашки, что Алисса держала у его губ.
Вода разодрала горло, встала комком над желудком. Фабиус с трудом сдержал тошноту. И услыхал, как инкуб застучал по полу чужими туфлями.
Тень упала магу на лицо – демон наклонился, обдав человека жарким воздухом и довольно приятным ароматом, похожим на запах фацелий, что дарят небогатым невестам.
Теперь магистр видел лицо инкуба: рот его скалился, глаза горели. Фабиус с удивлением отметил, что обитатель Ада всё ещё разодет в камзол убиенного магистра Ахарора. Видимо, демону понравилась игра в человека.
Руки Алиссы мелко затряслись. Вода выплеснулась из чашки на бороду Фабиусу. Женщина была в ужасе, сродни смертельному, магистр ощущал это очень явно. Он понял, что демон слишком близко склонился не только к нему, но и к ней. И собрал силы, рванувшись всем телом навстречу адской твари, заставляя инкуба выпрямиться и отступить.
Нет, тот не испугался, конечно. Но был брезглив. И предпочёл с некоторого расстояния наблюдать за попытками человека подняться.
Благодаря неимоверным усилиям и помощи Алиссы, Фабиус сумел-таки встать на ноги. Он покачался немного, борясь с головокружением, сделал неуверенный шаг к столу. Алисса подхватила его, не дав упасть.
Демон медленно свёл ладони, изображая аплодисменты.
– Я прогнал чернь, – сказал он. – Ты был прав, человек, они внимали мне, как замороченные, словно бы я и есть их нелепый бог. Хотя, боюсь, я мало что ценного сумел изобрести в словах и позах. Ты должен был объяснить мне, о чём следовало говорить.
– Ерунда, – магистр попробовал сделать ещё один шаг и скривился от боли: «проклятая гаррота». – Толпа совершенно неспособна осмысливать быструю речь. Достаточно десятка фраз. Чем глупее – тем лучше.
– Забавно… – протянул демон, нисколько не задетый тем, что в нём могли предположить глупца.
Он открыл буфет и добыл чистые кубки, тонкой работы, серебряные, без драконов. Налил вина, сделал жест, предлагающий магистру сесть и выпить.
Фабиус дотащился до стола, опираясь на руку Алиссы. Склонился к ней, прошептав:
– Иди вниз, девочка.
И оттолкнул от себя, а потом обессилено рухнул в кресло.
– Это ты зря, – усмехнулся демон. – Мне нравится твоя женщина. Она могла бы тебе прислуживать. Не каждая человеческая тварь способна даже стоять в моём присутствии.
Алисса пятилась, не сводя глаз с инкуба.
– Иди вниз! – глухо, но твёрдо произнёс Фабиус. – Если сумеешь – вскипяти нам вина.
– Вскипятить вина? – изумился демон, провожая глазами пышные юбки Алиссы. – С каждой минутой, проведённой здесь, я узнаю о Серединном мире всё больше странного. Зачем кипятить вино? Неужели вино от кипячения становится ещё более пьяным?
– Пьяным – это от перегонки, – выдохнул магистр, кое-как пристраивая голову на спинку кресла. – А кипятят – чтобы добавить туда пряностей и мёда. Так оно станет полезным для тела. Горячее вино вернёт мне часть сил и, возможно, понравится тебе.
– Отравить меня трудно, – улыбнулся инкуб.
В глазах его блеснуло что-то странное, но маг не успел догадаться, что именно.
– Не смею даже питать таких незамысловатых иллюзий, – хмыкнул он. – Я видел, как ты пил из отравленного кубка.
– Да, – кивнул демон. – Кубок был презабавный. Владелец этого дома создал их во множестве и связал заклинанием, чтобы стали они, как один.
«Вот как? – удивился магистр. – Владелец?..»
Демон кивнул. Он и не скрывал, что видит мысли человека.
– А как ты читаешь их? – полюбопытствовал маг, долгие десятилетия учившийся распознавать помыслы по движениям тела, мимике, цвету лица, дрожанию рук и прочим проявлениям телесного.
– Это несложно, но потребует от тебя иной начинки. Хочешь, научу? Но прежде надо вытащить душу и вдохнуть в тебя средоточие огня.
– А душу-то куда денешь? – рассмеялся Фабиус и скривился от боли, что затаилась было, но от тряски тут же выпустила когти.
Ему мучительно не хватало чего-то в обширной зале. Но вспыхнула свеча на столе, озарив дальний угол, и он вспомнил, что малое время назад здесь сидела фурия.
– Где она? – спросил маг, понимая, что инкубу не требуется особенных пояснений.
– Алекто? Гуляет внизу. Ты полагаешь, я из одной прихоти привёл сюда твою женщину? А вот коня поймать не сумел. Душа его так мала, что я побоялся её сломать…
Фабиус не дослушал, подался вперёд, уронив кубок. Он же отправил Алиссу вниз!
– Не дёргайся, смертный, я помню, что мы уговорились всего лишь остановить это стадо обеденных блюд. Алекто уже сыта. Видимо, развлекается среди трупов. Женщины любят красивое.
– Разве мёртвое – красиво?!
Фабиус поднял кубок из лужицы красного вина, поставил, отодвинул стул.
Инкубу он не поверил и намеревался найти Алиссу и убедиться в её безопасности.
– Сядь, я сказал!
Демон вскинул голову, и его огненные глаза прошили магистра до самой печени.
Тот охнул и упал в кресло. В правом боку горело так, словно маг хлебнул расплавленного свинца.
Инкуб поморщился, приподнялся, покосился на обмякшего в кресле магистра, сел, хлебнул из кубка, снова встал. Наконец демон решился. Он выскользнул из-за стола и отправился вниз на кухню по лестнице для слуг.
Он уверенно миновал несколько дверей, за которыми раздавались голоса, остановился у крайней справа, решительно прошёл через неё и уставился на редкий бардак, какого не увидишь обычно в кухнях приличных домов.
Обширное полуподвальное помещение с огромным очагом, жаровней и двумя печами было разгромлено. Битые горшки валялись, пересыпанные дорогими пряностями, медная посуда лежала кучей, словно её хотели унести, но не успели.
И, в общем-то, понятно – почему не успели. Алекто охотилась здесь. Слугам префекта повезло – они струсили и разбежались. И фурия покушала теми из мародеров, кого застала на кухне.
О, а вот и они: лежат возле окованного сундука с дорогой серебряной посудой. Ломали сундук? И чьи-то одеревеневшие ноги торчат из-под стола…
Инкуб нашёл глазами Алиссу, присевшую от страха на пол вместе с кувшином, что держала в руках.
Приближаться не стал.
– Иди наверх, смертная! Напои своим вином мага, он нужен мне живым!
Алисса заторможенно кивнула, продолжая сидеть.
Демон уставился в остывший очаг.
– Тебе велено было вскипятить вино! – нахмурился он.
Подёрнутые пеплом угли встрепенулись и расцвели алым, а следом и огонь побежал по ним.
– Быстрей же!
Алисса подхватила свободной рукой юбки, бросилась к огню. Вылила вино в глиняную кружку, поставила на угли. Начала растирать травы, уже насыпанные ею в каменную ступку.
Демон расширил ноздри, с любопытством вдыхая незнакомый запах.
– Что это у тебя? – спросил он.
Алисса нервно сглотнула, набрала в грудь воздуха:
– Чабрец, д-добрый господин, – выдавила она. – Ромашка и валериана.
– А для чего нужны? – поинтересовался демон.
– Чабрец облегчит дыхание, ромашка – снимет спазмы, валериана – успокоит нервы. Ещё нужно немного мёда и…
Женщина говорила распевно, хоть голос и подрагивал.
– Ты, верно, неплохо поёшь, красавица. А сдаётся мне, сможешь и сплясать?
Демон хмыкнул, и Алисса сжалась в комок. Только руки её продолжали крутить в ступке пестик.
– У нас женщины не носят одежды, – продолжал инкуб, бесцеремонно разглядывая Алиссу. – Я бы посмотрел, какова ты без этих тряпок.
Женщина уловила в его голосе странные, мурлыкающие нотки. Она чуть отползла от очага и упёрлась задом в стену.
– Не бойся, – усмехнулся инкуб. – Или бойся. Так забавнее. Готово твоё вино?
Он легко взял горячую кружку прямо с углей, поднёс к лицу, принюхался.
– Слишком слабые травы, но тебе виднее, посмотрим. Я раньше мало имел дело с людьми даже в плане гастрономии.
Он вернул варево на огонь и приказал:
– Бери же всё, что тебе необходимо, и ступай за мной!
Тяжёлый длинный деревянный стол был повержен! Он лежал, задрав к потолку толстые ножки. Видимо, кульбит стол выписал славный, потому что посуда разлетелась по всей обеденной зале. Немногая фарфоровая – украсила осколками пол, серебряная – не пострадала, бокалы же раскатились, оставив винные лужи.
С одной стороны опрокинутого дубового гиганта стоял магистр Фабиус. Жилы на его висках вздулись от напряжения, губы посинели. На другом конце шипела, словно гадюка, Алекто. Её личина исказилась так мерзко, что это не понравилась даже демону.
– Ну и чего вы не поделили здесь? – сердито спросил он и укоризненно посмотрел на мага. – Я знал, что бабы-дуры, но ты-то мог бы…
Алисса забормотала себе под нос, наверное, какое-нибудь простенькое женское заклинание. А фурия оскорблённо взвизгнула и… бросилась через стол на демона, в прыжке обращаясь из женщины в крылатую тварь.
Вернее… попыталась броситься. Прямо в воздухе её вдруг свернуло в клубок, развернуло, выгнуло дугой….
Визг Алекто оповестил присутствующих о том, что гимнастика не безболезненна для неё.
Инкуб сжалился и отшвырнул демоницу в угол. Поднял стол и поманил, чтобы поднять, кубок.
Фурия, недолго думая, сиганула на стол и кинулась оттуда на магистра, решив, что, раз уж инкуба ей не достать, надо уничтожить сначала более слабого противника.
Правда, прыгнула помятая тварь совсем не так быстро, как ей хотелось бы. Неожиданное и коварное нападение демона (который всё-таки был соплеменником ей, а не человеку, мог бы и уклониться, в конце концов!), вытряхнуло из неё большую часть сил. Фурии пришлось прямо на лету терять такой удобный крылатый облик и морфировать в женщину. Ведь не становиться же тенью, в самом деле?
Пока Алекто летела через стол, по пути обрастая волосами, грудями и прочими женскими прелестями, Алисса метнулась ей навстречу и выплеснула в лицо кружку горячего вина.
Казалось бы, что в этом страшного? Но женщина ещё на кухне успела перелить зелье из глиняной посуды в серебряную, и серебро, соединившись с варёным в вине чабрецом, учинило на лице фурии такую оригинальную косметическую процедуру, что кожа полетела клочьями.
Алекто с воем плюхнулась на многострадальный стол, а Алисса, размахивая кружкой, завизжала не хуже демоницы:
– Прочь, тварь! Пошла прочь!
Потрясённый сценой успешного нападения воробья на кошку, инкуб вытаращил глаза. А магистр, собравшись силами, дёрнул Алиссу за спину и влепил Алекто хорошенькое заклятье, отчего её земной облик подёрнулся трещинами, затрепетал…
– О, как всё запущено! – весело сказал инкуб. – Такого в ваших книжках не пишут!
Алекто тоненько взвыла и грудой тряпья сползла на пол. Её ткани усиленно морфировали, отыскивая безопасную форму. В конце концов у ножки стола сформировалась довольно крупная чёрная кошка. На иной облик сил у демоницы не осталось.
И маг, и инкуб, потрясённые случившимся, уставились на животное. Из рукава синего магистерского камзола, который теперь носил демон, вылезла змея с толстой хитроватой мордой и тоже вперилась сонными глазками в Алекто.
– Доволен? – спросил мага инкуб.
Магистр только головой покачал. Он сам не понял, как сумел сотворить такое.
– Чабрец и вино, настоянные в серебре, – подсказал демон. – Ну и куча всего прочего. Страх, ярость… А ярость женщин – сродни таковой же кошачьей. Можно бы сесть сейчас и расписать всё произошедшее на ваши магические фразы. И выйдет новое заклинание. Вы же глупы и владеете магией, только подпирая её словесными костылями, да, человечек?
Магистр невесело усмехнулся. До научной ли работы над заклинаниями ему было? Слова демона казались обидными, но в глазах его он заметил неподдельный интерес и кивнул, соглашаясь, что вполне можно было бы проделать такую работу.
Инкуб тоже кивнул и движением ладони передвинул стол на середину зала.
Алекто отпрыгнула с шипением, но недалеко. И опять приблизилась к столу коротенькими шажками. А потом жалобно замяукала.
– Похоже, она сама – никак… – пробормотал Фабиус.
– А ты её пожалей, фурию! – расхохотался демон.
Кошка мявкнула и, не мигая, уставилась на инкуба.
– Послужи-послужи, – сказал он, промокая рукавом слезящиеся от смеха глаза. – Я ещё подумаю, что с тобой сделать.
Красная слеза покатилась по его щеке, как капля ртути, сорвалась вниз… и исчезла в пасти змеи, разве что не замурлыкавшей от удовольствия.
– Это ты тоже превратил кого-то? – спросил Фабиус.
– Это? – инкуб погладил шипастую голову змеи пальцем. – Это мелкая адская тварь. Но ума у неё побольше, чем иных высших. А фурию превратил ты, хотя у тебя даже в теории не хватило бы ни сил, ни умения.
Демон движением кисти расставил вокруг стола стулья:
– Садись. Вина опять нет, но тебе, я вижу, лучше.
– Я принесу, – тихо, но твёрдо сказала Алисса.
Глаза её были глазами человека, очнувшегося от долгого сна.
Алекто зашипела, но ретировалась в угол, когда женщина вынула из кармана передника тряпку и принялась протирать стол.
Демон цокнул языком:
– Похоже, вино таки будет! А ты не промах, маг!
Тень пробежала по лицу магистра. Он смотрел на Алиссу, уверенно расставляющую посуду, которую поднимал для неё инкуб, а видел другую. С распущенными волосами и нежнейшей кожей. Ту, которую тоже обрёк на смерть. И вот теперь Алисса шла рядом с ним по лезвию ножа. Он… Он должен…
– Даже не думай об этом, – предупредил инкуб. – Женщина красива, и она меня развлекает.
Алисса, к удивлению Фабиуса, сделала книксен и, захватив кружки, убежала на кухню.
– Сильная женщина – большая редкость, наслаждайся маг.
– Странные у вас понятия о силе. Я полагал, что фурия, как тварь… Извини, как существо глубинного Ада…
– Ну, да, в теории она могла бы быть сильнее меня, не будь… гм… такой бабой. Эмоции, маг. Нас, как и вас, обессиливают эмоции. А может, у нас это и похуже. Ведь достаточно доли секунды, чтобы пробить защиту того, кто не уследил за собой. Так что – не трясись. Женщину твою я не трону. Хотя бы потому, что… кто ещё принесёт нам вина? А я начинаю находить в нём вкус. Садись же! И расскажи мне, наконец. Я устал ждать!
– Что я должен тебе рассказать? – удивился Фабиус.
Маячок остановки призывно мигал желтым в каких-то тридцати метрах. Это удачно — при остановках обычно бывают малые санзоны с индивидуальными кабинками. И, что еще более удачно — стараниями муниципалитета они бесплатны. Отлично.
Рик заблокировал обе двери кабинки пятиминутным таймером, закатал левый рукав и резанул себя по плечу свежеподаренным лезвием.
Подцепить и вытащить чип оказалось не так уж и сложно, да и больно почти не было, особенно поначалу, но вот чего он не ожидал, так это что кровь будет такой липкой и скользкой. И что ее будет так много — бинт никак не хотел склеивать края разреза, горячие капли лезли из-под его застывающих пленок во все стороны, падали на пол и стены, расплывались пятнами на брюках и рубашке — куртку Рик предусмотрительно снял и повесил на крючок. Совладать удалось не сразу. Но потом Рик догадался правой рукой сжать края, а бинт давить зубами. Получилось довольно удачно и почти с первого раза, повязка застыла туго. Рану сразу же начало щипать — пошел процесс заживления.
Хорошо, что стены и пол кабинок очищаются автоматически после каждого посетителя, а из настенной тубы можно всегда вытянуть спиртовые салфетки для желающих привести себя в порядок. Хорошо, что интернатская одежда имеет гигроскопичный наружный слой, к которому не липнет никакая грязь, достаточно просто протереть.
Покидая через пять минут кабинку, Рик не стал выбрасывать контрольно-следящий чип сразу. Сунул в карман — пригодится запустить ложный след. Откатал рукав, накинул куртку на плечи и вышел на улицу с самым независимым видом.
Насыщенный сегодня выдался день.
Судя по часам, он едва перевалил за середину, но ясное с утра небо затянуло тяжелыми серыми тучами, а придорожные фонари перемигивались яркими кляксами, словно вечер уже наступил. Здание интерната, стандартное и похожее на восьмигранную шайбу, располагалось на самой границе Эзратауна, в промышленной зоне; пакгаузы, склады и гаражи обрывались буквально в двухстах метрах левее, и далее трасса уходила прямой стрелой к космопорту. По ровной ленте пластбетона в обе стороны совершенно одинаково шуршали почти непрерывные потоки машин — частных, рейсовых и даже грузовых. Окраина, тут им как раз можно, их только в центр не пускают. Огонек остановочного маяка по-прежнему мигал желтым.
Рик решил рискнуть.
Прижатая к окошку валидатора квишка никаких подозрений у того не вызвала, огонечек удовлетворенно позеленел, и тотчас же из плотного потока вырулил рейсовый бус. Притормозил у маячка, зашипел пневматикой, опускаясь на дорогу и раздвигая двери. В салоне валидатора не было — очевидно, остановочный маячок не только посылал запрос, но и сразу взымал плату за проезд. Оно и правильно: сокращает число ложных вызовов. Мало кому охота шутить с остановками, если за это приходится платить из собственного кармана.
Интересное новшество. Восемь лет назад, когда Рик последний раз самостоятельно пользовался общественным транспортом, такого вроде бы не было. Или он успел забыть? Неприятно, если так. Что еще важного он мог успеть забыть за эти годы? Или не забыть, а просто не знать — такого, что сразу же выдаст в нем подозрительного чужака?
Рик забился в угол на заднем сиденье и сделал вид, что уснул. Если ничего не делать — меньше шансов совершить какую-нибудь фатальную ошибку. Открыл он глаза только на конечной остановке.
Это оказался космопорт.
Вообще-то Рик собирался ехать в город, но перепутал направление. Слишком редко их выпускали за пределы интернатовской шайбы в последнее время, чтобы хорошо ориентироваться.
Впрочем, так получилось даже удачней — джипес-прога проследит чип от интерната до порта, а значит, про город преследователи подумают в последнюю очередь. И, конечно же, в порту гораздо шире круг возможностей для наведения погони на ложный след.
Покрутившись среди шумной сутолоки прибывающих и отъезжающих туристов и даже заработав мелкий бонус от тетки-транзитницы за поднесенный багаж — у ее сумки очень вовремя разрядился гравикомпенсатор — Рик ловко приклеил чип (каплей все того же жидкого бинта) к грузовым контейнерам худосочного умника, направляющегося на Луну-3. Не Замбика, конечно, но тоже не ближний свет. В контейнерах было нечто хрупкое и жутко ценное, что никак нельзя было сдавать в грузовой отсек, и умник ругался по этому поводу с дамочками на контроле, совершенно упуская из виду свое дико ценное и хрупкое имущество, чем Рик и не преминул воспользоваться. В отличие от первых двух, база на третьей Луне довольно крупная, почти что целый город со своей промышленностью, школами, лабораториями и даже университетом. Вот теперь пусть там Рика и ищут, если охота.
Удачно брошенный ложный след поднял настроение. Заработанный у тётки бонус жег пальцы, его хотелось немедленно на что-то потратить — и Рик не стал противиться этому желанию. Купил в баре пакет мясных чипсо-пончиков и банку мятной шипучки. Мимо прошел патруль. Рик было занервничал, но потом осознал, что вряд ли его побег могли обнаружить так скоро. Волноваться о погоне следует начинать ближе к вечеру, часа через два самое раннее.
Обратно в город он ехал уже совершенно спокойно, развалившись на заднем сиденье, грыз пончики и запивал их шипучкой. Смотрел в окно, с интересом разглядывая окрестный пейзаж, красно-серую пустыню с беспорядочным нагромождением серо-красных скал и камней. Редкие огоньки — то ли лаборатории, то ли фермы индивидуалов, то ли вообще непонятно что, кем и зачем построенное. Когда на въезде в город бус просквозил мимо интернатского шлюза, у Рика возникло странное чувство, словно покинул он эти стены очень давно, может быть, неделю, а может быть, и год назад. Но никакие не сорок девять минут, если верить часам. Впервые он подумал о том, что совершенно не знает, где расположены остальные интернаты — их в Эзратауне было двадцать шесть, и их родной и любимый высоко нес знамя межинтернатского соревнования, не опускаясь в ежемесячном рейтинге ниже первой десятки ни разу за последние три года. Во всяком случае, Директриса твердила об этом на утренних разносах чуть ли не ежедневно.
Бус стал останавливаться чаще, набился почти битком — он теперь ехал уже по городу.
Если интернатские и любили о чем поговорить, так это о том, что они будут делать, оказавшись в городе без доставучих надзирателей, но с неограниченным кредитом и полной валидностью. Высказываемые идеи редко отличались оригинальностью и разнились разве что количеством и градусами тех запретных пока еще удовольствий, что булькают, и цветом волос тех, что повизгивают. Рик в этих разговорах участие принимал не особо, снисходительно посмеиваясь над убогостью фантазий согруппников и полагая свои мечты куда более глубокими и разнообразными.
Правда, со временем он сделал довольно неприятное открытие, заметив, что мечты эти, несмотря на всю свою многообразность, как-то уж слишком сильно и подозрительно зависят от того, какой именно сериал был рекомендован интернатским психологом к просмотру на этой декаде. Или не рекомендован, но всё же хитрым кружным путем скачан из общей сети в обход блокады Макаренко-Руссо умельцами вроде Тони.
Сначала, ясен шурф, посмотреть на кубиноидов. Вернее — кубиноидок, он же не извращенец какой! Только посмотреть — как ни странно, дальше этого мечты не шли. Хорошо бы вживую, конечно. Однако сведущие люди говорят, что к ним привыкать постепенно надо, так что для начала можно и интерактив какой заказать. Конечно, не общак — общак это совсем уж отвал пустопородный. Так что приват-интерактив 21+ и креш-пивасик. Остальное могло меняться, но эти два компонента входили в Риковские мечты в обязательном порядке.
Во всяком случае, так он думал раньше.
Но вот сейчас, вылезая из буса на предпоследней остановке — последняя была на центральной площади, рядом с мэрией и первым отделом полиции, и Рик решил не гневить судьбу, — он вдруг понял, что интерактив и пивасик, конечно, прикольно, но на самом-то деле ему куда больше хочется на чертово колесо. Тем более что предпоследняя остановка как раз и была перед воротами парка аттракционов.
Парком своим Эзратаун гордился не зря — еще одна славная доилка для залетного турья, решившего отдохнуть от убийственных прелестей Куббсвилля и вкусить чего попроще.
Валидатор на входе мигнул зеленым — Тони паралелил без разбора, так что карточка была хоть и фальшивая, но вполне себе местная, а для местных вход в парк и все его удовольствия были совершенно бесплатными. Недавно на уроке политической экономики они как раз подробно разбирали все долгосрочные выгоды подобных вроде как потерь для бюджета: повышение рейтинга администрации, больший лимит доверия от населения, рост терпимости к введению новых налогов и все такое, бла-бла-бла.
Да и какие там потери? Местные парком этим пользуются раз в полгода, по большим праздникам, в остальное время им работать надо. Последний раз Рик был здесь в позапрошлом году, вместе с группой и — конечно же! — под неусыпным присмотром надзирателя. Да и дали им тогда на все про все сорок минут всего, а много ли успеешь понакататься за несчастные сорок минут? Тем более что еще и очереди!
Сегодня очередей почти не было. Может быть — из-за буднего дня и межсезонья, но скорее из-за того, что администрация опять взвинтила цены на билеты для туристов. Вот и прекрасно!
Ограда тут была каркасно-модульная, с герметичными стыками, слишком солидная для парка развлечений, к тому же верх ее слегка загибался вовнутрь. Оно и понятно — парк разбили на месте купола первопоселенцев, при этом сам купол не стали полностью убирать, а лишь демонтировали центральную часть, оставив первые две секции по периметру. Ловко придумали, сразу одним шурфом две жилы — и ограда, и исторический памятник самим себе.
Прямо у ограды, для затравочки, расположился совсем простенький аттракциончик, так называемые «гигантские шаги». Никакой тебе виртуалки, никакого мыслеуправления — все как у далеких предков на самой Земле, простой столб, к верхушке которого на шарнирах крепятся цепи разной длины с треугольными петлями-держалками на концах. Хватайся обеими руками, разбегайся как следует, отталкивайся — и лети, насколько хватит скорости и силы толчка. Сегодня на столбе крутилось всего лишь трое малышей — два пацаненка лет шести и девчонка немногим старше.
Оно и понятно, развлекалка-то детская. Однако начать развлекаться по-взрослому Рик решил именно с нее. В конце концов, он солидный взрослый парень и может себе позволить не бояться насмешек.
Цепочку он выбрал тоже детскую, — длинную, хваталка на уровне пояса, если натянуть в бок самую чуть, то как раз для пятилеток. Те, что постарше, предпочитают дотягиваться до более высоких — и ловить на себе завистливо-восхищенные взгляды малышни, которой такие цепи еще не по росту. Мелкая девица в оранжевом комбинезоне, как раз пытавшаяся дотянуться до одной из слишком для нее высоких хваталок, окатила Рика презрением с ног до головы, поднатужилась, подпрыгнула и таки сумела зацепиться. Снова высокомерно глянула на ухмыляющегося Рика, оценил ли? Поняла, что впечатление произвести не сумела, решила его более не замечать и напряженно заскребла по гравию черными дутиками, пытаясь набрать нужное ускорение. Получалось плохо — даже вытянувшись во весь рост, она доставала до земли лишь самыми носками сапог и никак не могла толком оттолкнуться.
Рик отвернулся, стараясь улыбаться не слишком ехидно. Девчонка, что с нее возьмёшь! Мелкая совсем, не соображает, Рик и сам когда-то тоже думал, что чем выше — тем лучше. А вот и нет! У длинных цепей есть свои прелести, и основная из них — как раз длина, позволяющая делать куда больший круг, а не висеть под самым столбом, подобно белью в сушильной камере. С длинной цепью всё зависит только от тебя самого. От того, какую скорость сумеешь набрать — и как сильно оттолкнуться. На длинных цепях интереснее, для тех, кто понимает — и скорость выше, и разлет. Рик помял держалку в ладонях, примериваясь, взялся поухватистее и побежал по широкому кругу, набирая скорость и старательно натягивая цепь поверху, чтобы не задеть егозящую внизу малышню…
Опасность катания на детских цепях была оборотной стороной их же привлекательности и заключалась в высокой скорости и несоответствии длины цепи росту катающегося. Если мелкий шкет на такой держалке вдруг неверно рассчитывал толчок и терял высоту слишком резко — в самом худшем случае он рисковал сильно удариться о землю пятками или упасть на коленки. Да и какая там высота? Ладонь-две, не больше, а уж о скорости и говорить смешно. Какая там скорость у первоклашки с его короткими ножками?
Если же на детской хваталке разгоняется серьезный пацан — скорость может быть ого какая. Высшим шиком считалось летать почти параллельно земле, или даже чтобы ноги выше головы или спиной вниз, а для такого нужны и скорость, и крепость рук, и точный расчет. Сорвешься — мало не покажется! Но даже если не сорвешься, а просто закрутишься вокруг самого себя слишком быстро или слишком медленно и не успеешь сгруппироваться и встретить землю ногами — приложит спиной или боком так, что лишь искры из глаз и синяк на долгую память, а то и в медблок засунут, бывало и такое. Не с Риком, ясен шурф, но он сам видел. И считал, что поделом идиотам: не умеешь — не берись. Уж на что вот Рик умеет, а и то иногда случались неприятные казусы вроде отшибленных голеней.
Рик сидел на скамейке, болтал ногами и разглядывал качающиеся клетки — самую левую два лунника разогнали уже почти до самой верхней точки и Рику было любопытно — дожмут ли до полного солнышка? Судя по упрямым и напряженным лицам и вцепившимся в прутья бледным пальцам — вполне могли. Может быть — шли на спор, может — самим себе доказать чего хотели, причина уважительная. Только вот индикатор над их клеткой горел густо-оранжевым, а значит — лимит оплаченного времени на исходе. Скоро их начнут тормозить.
Сам Рик предпочитал лодочки — простые, примитивные, без противовесов, инерционников и прочей встроенной машинерии. И тоже можно крутить солнышко — во всяком случае, на взрослых. Рик приходил на лодочки с мамой, катался на детских, с ограничителями угла наклона — и жутко завидовал старшим парням, которым уже можно. Лодочки открыты сверху, на них нет никакой защиты, только тонкий поясок, которым тебя пристёгивают к перилам — и все. Никаких защитных клеток. Понятное дело, что на лодочках куда страшнее — и интереснее. Было.
Их убрали из парка лет семь назад — говорили, кто-то все-таки сорвался. С самой высокой точки, страшная трагедия. Говорили, что вроде как даже не турист, а свой, даже не лунник. Рик тогда очень переживал за лодочки — они ведь не виноваты были, что еще один идиот полез, когда не умел. За идиота Рик не переживал — было бы за кого. А вот лодочки жалел искренне.
Впрочем, клетки тоже ничего, и раскачать их куда легче даже в одиночку. Но сегодня кататься Рик не собирался. Коленка прошла — приложился не так уж и сильно, по касательной, лишь слегка не успев довернуться, — но мышцы ног и спины все ещё гудели от приятной усталости, да и отбитые пятки ныли. Знатно напрыгался, приятно вспомнить. Можно будет как-нибудь и повторить. Но — потом, пока же у Рика имелись куда более важные дела — он приглядывал место для первого ночлега.
Домик на детской площадке, такой заманчивый и уютный, с лавочками и столиком внутри, он не стал даже рассматривать в качестве возможной кандидатуры — слишком привлекательно, патруль наверняка проверяет его по нескольку раз за ночь. Особенно после сообщения о побеге. К тому же домик — ловушка, из него не уйти незаметно, он на взгорочке, подходы просматриваются издалека, но и ты сам как на ладони. Жаль, убрали лодочки — там под сиденьями как раз было достаточно места, Рик как-то раз там спрятался и сильно напугал маму. Отличные убежища, укромные и непросматриваемые уголки. Хотя… это для пятилетки в них было достаточно места. Да и глупо жалеть о том, чего нет.
В клетках не спрятаться, они слишком ажурные и прозрачные. Разве что только внизу, где крепления стоек и тормозной механизм… Опасно? Ну… да. Если кому-то придет в голову среди ночи поднять рубильник — Рика размажет между плоскостями в кровавый кисель. Но ночью парк закрыт. Ночью туристы развлекаются иначе, это ведь все знают. Так что риска считай никакого и нет. И уж там точно никто искать не станет.
Были еще варианты — залезть в рекламный куб или спрятаться в выключаемом на ночь фонтане, но Рик склонялся к самому первому, подклеточному, он выглядел наиболее привлекательным. Пока одна из целующихся на скамейке парочек вдруг не накрылась непрозрачным перламутровым зонтиком, хотя никакого дождя вовсе и не намечалось.
Ха!
Рик не стал вскакивать и вопить «Нашел!», и уж тем более не собирался бегать голышом по улицам, но радость древнеземного первооткрывателя в тот миг он ощутил в полной мере. Вот оно! Закрывайся зонтиком и сиди себе хоть всю ночь, ни один патруль побеспокоить не посмеет. Даже лучше, чем в приват-кабинках, кабинка ведь не закроется, если ты без девушки, а зонтику всё равно.
Всем давно известно, что отпуск больше всего необходим тому, кто его только что отгулял. Как же непередаваемо тяжело возвращаться на службу после кровью и потом заслуженного отдыха! Особенно когда провел его вдали от цивилизации: солнце, небо и полный пляж аборигенок в соломенных юбках. Я даже форму не надел, желая подольше не расставаться со сказкой по имени Курорты Внутреннего моря. Так и явился на космодром в пёстрой гавайской рубахе и шортах. Плюс огромные солнцезащитные очки и сожжённый загаром нос — яркое олицетворение образа беззаботного туриста.
На посадочной площадке уже было несколько человек. Дежурный по причалу, Савельич — наш каптер — и пара молодых людей. Один — который повыше — постоянно зыркал по сторонам, а другой смотрел только перед собой и что-то нашептывал под нос. Я подошел, поздоровался с Савельичем, взглянул на часы и скинул с плеча сумку. Парочка не удостоила меня даже взглядом.
— Где этот чёртов пилот? — сварливо спросил тот, что повыше.
Каптер проигнорировал вопрос, а вот второй паренёк, всё так же не отрываясь от нарисованной на линии горизонта точки, укорил товарища:
— Успокойся, Великая Протоплазма не одобряет суетности.
Этого мне ещё не хватало! Не иначе как из этих, из нео-агностов. Сектант на корабле хуже женщины: не только к беде, но и мозг вынесет качественно, с любовью.
Второй, услыхав увещевание, только раздраженно фыркнул:
— Твоя Протоплазма ничего не одобряет… Вы не знаете, где пилот? — спросил парень уже у дежурного. По его лицу я заключил, что не в первый раз. Тот пожал плечами, мол, я — не я, и пилот не мой.
— Угу, — буркнул Нервный и опять посмотрел на часы.
— Успокойся, брат, — полным благости голосом проговорил его товарищ. — Время — ничто, макрокосм вечен… Если пилот задерживается, значит так нужно Вселенной.
— Да уж, — Нервный начал ходить взад-вперёд. — Да уж… Не работал он с Сосновским. Тот бы его научил вовремя приходить. Подумаешь, пилот… А помнишь, — снова обратился он к просветленному товарищу, — как мы на хоботунов втроём… Эх, были времена… Савельич, подтверди!
Савельич, хитро ухмыляясь в бороду, подтвердил.
— Эй, мальчики, не меня ждете? — раздалось откуда-то из-за спины сексапильное контральто.
Мы, как по команде, обернулись и замерли. Опершись плечиком на бетонную колонну парапета, там стояла и с озорством поглядывала на нашу разношерстую компанию женщина моей мечты. В смысле, всё как я люблю: высокая, рыжеволосая, ноги от ушей. Все прочие аппетитные прелести очень удачно обтягивал и подчеркивал костюм звездной пехоты. Смертоносное очарование в чистом виде, взрывоопасная смесь… Такая легко сделает каждую из ваших ночей незабываемой… или в порыве ревности вырвет позвоночник. А может быть, и то и другое одновременно. В смысле, вырванный позвоночник — такое уж точно не забудешь!
Нервный, видимо, был в этой парочке лидером и сразу постарался взять быка за рога. Ну, может, не быка, и даже не за рога совсем… В общем, он сразу решил произвести на даму впечатление. Парнишка не дурак по женской части, видать.
— Рад вас приветствовать, леди. Меня зовут Игорь, я научный сотрудник БОТАН — Большой Трансгалактической Академии Наук, а это мой товарищ — Семён, он…
— Ну-ка захлопнись, тушкан, — небрежно обронила она, и нервный ловелас, клацнув челюстью, утих. — Ага… Это вы, значит, мёртвый груз… Хорошо, кто из вас, ребятушки, пилот?
Я бросил сигарету — робоуборшики потом подберут — и помахал девице рукой. Все, исключая Савельича, ошарашено посмотрели на меня. Да, иногда правда шокирует.
Первой оправилась от культурного шока рыжая бестия, сказался уровень подготовки и опыт. Видала, наверное, что-то и похуже, чем пилот в гавайке. Она кивнула мне, а затем, чеканя каждое слово, — куда только девался вальяжный тон? — обратилась к юнцам:
— Значит так, меня зовут Кристина, и я буду вас опекать. Сержант Сосновский, с которым вы познакомились во время своего прошлого полёта, в данный момент находится на выполнении важного правительственного задания. Поэтому…
— Лично вас… — она повернулась ко мне. Я воспитанно поклонился и представился:
— Алекс.
— Лично вас, Алекс, он просил позаботиться об «этих щенках» и сказал, что «с него магар». Однако хочу сразу внести ясность — это мои птенцы. И вы к ним не суётесь.
Я кивнул и постарался мило улыбнуться в знак согласия и примирения. Если она будет их муштровать одна — мне же лучше. Обещанный магар всё равно ведь получу. Люблю, знаете ли, ничего не делать, и чтобы это приносило мне прибыль.
Я уже подумывал было огласить этот мой взгляд на вещи, вставив попутно два-три комплимента, однако меня грубо остановил Савельич:
— Тпру, командир! Ладно эти, — он кивнул на студентов, — увидали юбку и всё, мозги всмятку. Ты-то куда?! У нас взлётное окно через полчаса, а мы тут сюсюкаемся!
Уж если Савельич прав, так он прав. Мы похватали снаряжение и галопом понеслись в сторону корабля. Я бежал позади всех, обоснованно считая, что без пилота всё равно не улетят. Эта позиция позволяла мне поглядывать с самого выгодного ракурса на нашу новую знакомую. Она, к слову, властно покрикивала на своих подопечных, выцеливала острой коленкой их пятые точки, но бить пока не решалась — для этого необходимо познакомиться поближе.
Впрочем, даже с такой вот скромной стимуляцией мы вовремя успели забраться в корабль, плюхнуться в нуль-кресла и отчалить до момента, когда рассвирепевший диспетчер начал бы употреблять в эфире ненормативную лексику.
«Сарторис» легко вытащил наши сплющенные перегрузкой тела на орбиту и швырнул их к звездам. Полёт начался!
* * *
Кто рано встанет — быстрее всех проголодается. Железное правило. Вот и сейчас я очнулся, выполз из своей крио-камеры и поздоровался с соседом по рубке — здоровенным кактусом в мощном горшке. Он давно путешествовал со мной, поэтому я ему даже имя дал — Жорик. Так вот, Жорик промолчал, а вот мой собственный желудок тут же отозвался урчанием. Всё-таки нормальный человек на этих инъекциях толком не проживёт. Ну какая сытость может быть от питательной жидкости? С другой стороны, я представил, как аппарат жизнеобеспечения пытается засунуть в вену кусок мяса, и стало не по себе.
Так, отставить глупости!
Первым делом проверить показания приборов. Голографическая панель с удовольствием рассказала, что корабль в полном порядке и через несколько часов пойдёт на снижение.
Дозаправка — дело простое. Обычно моего участия не требуется, автоматика делает всё сама. Сама получает сигнал радио-маячка, отправляет опознавательные коды, ложится на курс и заводит корабль в технологические доки. По большому счету, мне можно и не просыпаться до самого старта, но я предпочитаю не пускать дело на самотёк. Мало ли? Посижу, посмотрю, что да как. Ну, и, если повезет, переброшусь двумя-тремя фразами с местными, я им анекдот — они мне несколько. Будет что потом рассказать в «Комете», там бармен любит послушать. Посмеётся и, глядишь, третью рюмашку поднесёт бесплатно. Говорил ведь, что люблю дармовщинку?
Бух-бух-бух! Тыдыщ!
— Пилот, откройте!
Ага, оказывается, я не один бодрствующий. Кому там ещё не спится? На видео панели отчетливо виднелись три человека: наша бравая десантница и её подопечные. Сделать вид, что сплю? Потопчутся у двери — и уйдут. Не мои проблемы.
— Сейчас же открывай, любовник ксеноморфа! Я знаю, ты не спишь! Открывай… Или я вышибу дверь!
А вот это вряд ли. Дверь у меня хорошая, новая. Не та фольга, что в базовой комплектации. Однако в голосе Кристины было что-то такое… близкое к отчаянию? Довели её сопляки? Слегка поколебавшись, я буркнул в микрофон:
— Не горячись, открываю.
И открыл. Вот так отзывчивость нас, пилотов, и губит. Ни за какой дверью её не спрячешь. Пока мои гости заваливались в кабину, я даже успел с грустью укорить себя за доброе сердце.
В каюту влетела вся троица: Крыся, Сеня и Игорек. Причем парни стояли так, будто их случайно занесло в мою монашескую келью, а Кристина… Вот уж настоящая валькирия! Её очаровательные глазки метали молнии. Очень красиво, жаль только, что в мою растерявшуюся особу.
Прямо с порога она набросилась на меня. Хорошо, что напасть она решила лишь словами, могла бы и острым девичьим кулачком приложить. С неё станется!
— Алекс, что за ерунда?! Ты здесь пилот или сахарную вату продаёшь?
Я попытался отшутиться:
— Ну, это зависит от предложенных комиссионных, — но тут же понял, что шутки для меня сейчас — путь в никуда, а точнее — в реанимацию. И замолчал.
— Какого дьявола мы заходим на эту планету?
— Дозаправка, мэм, запланированная.
— Хорошо, дай сюда карту!
Я обернулся к монитору и вывел на просмотр область вселенной, в которой находился наш корабль:
— Вот, пожалуйста.
— Теперь покажи наше точное местоположение.
Я еще немного поколдовал и предоставил воинственной девице требуемое.
Так же мило улыбаясь, я ткнул стиллусом в экран … и обмер. Мама дорогая! Всё было вроде неплохо, и маячок автозаправщика обнадеживающе мерцал рядом с «Сарторисом». Вот только подмигивал он мне из полной, абсолютной, несомненной пустоты открытого космоса! Мы только что совершили контролируемую автоматикой посадку на планету, которой нет!
Тут я и сел. Кристина кивнула:
— Вот и моя карта то же показывает. Понял, наконец, летчик, мать твою, пилот?!
Я понял. Но не понял.
— Этого не может быть!
— Сама знаю, что не может. Но факты — штука упрямая. Ваши предложения?
Из-за её спины выглянул один из подопечных, вроде Семён, если я правильно запомнил, и сказал:
— Я за то, чтобы выйти на поверхность яичка и осмотреться.
— Так, а теперь давай взрослые дяди и тёти будут решать, ладно? — осадила его десантница.
Он нахмурился, хотел что-то добавить, но, увидав злющий Крыськин прищур, смолчал.
— Я вот что думаю — черт с ней, с картой. Может, врёт, мало ли. Поэтому давайте, как запланировали — тихонько заправляемся и подальше отсюда. Я — спать, вы… чем вы там хотели заниматься, и всех всё устраивает, — предложил я.
Кристина, все еще не до конца успокоившись, кивнула и глянула на птенцов. Те тоже в ответ закивали. Интересно, что она им приготовила, если подняла так рано?
В этот момент мерно заработали причальные насосы, закачивая топливо в баки. Этот звук подействовал на меня очень успокаивающе. В конце концов, правильно, возможна ошибка, по возвращении доложим кому следует, а большие умы пусть разбираются.
— … В честь нашей дружбы позволь подарить тебе рабыню.
Я поперхнулся риктом. Рикт — это кусочек мяса размером с конфетку, пропитанный соусом и дважды подвергнутый термообработке. До пропитки и после. В переводе на наши человеческие понятия, конфетка и будет. Или какая еще восточная сладость. Халва, пахлава… Выискивать точное соответствие — задача лингвистов, не моя. Я — прогрессор, специализация
— контактер.
Фаррам дважды хлопнул в ладоши. Откуда-то из-за его спины выбежала юная аборигенка и распростерлась перед вождем.
— Посмотри на моего гостя, рабыня. Это твой новый хозяин. Его слово — закон для тебя, его желание — цель твоей жизни. Подчинись ему!
Насколько я разбираюсь в мимике прраттов, на мордочке юной аборигенки отчетливо проявились ужас и отчаяние.
— Ну вот, с формальностями покончено, — удовлетворенно повернулся ко мне Фаррам. — Владей ей… О, прости, друг, я не спросил твоего мнения, может, ты желаешь не непорочную деву, а рожавшую женщину? Скажи слово, и лучшие из моих рабынь предстанут перед тобой. Выбирай любую.
— Прошу таймаут, — я упер прямые пальцы правой руки в ладонь левой.
— Начинаем таймаут, — Фаррам повторил мой жест.
Таймаут во время переговоров придумал я. Прраттам новшество очень понравилось. Во время таймаута можно задавать любые, самые глупые вопросы, и ни на что нельзя обижаться. А если не хочется отвечать, можно просто сказать: «без комментариев».
— Я в растерянности. У нас уже две тысячи лет нет рабов. Я не знаю, что с ними делают.
— Что хотят, то и делают. Раб — твоя вещь. Можешь класть с собой в постель, можешь заставить делать самую тяжелую работу, можешь убить и съесть. А можешь отпустить на свободу.
— Да, вспоминаю, в наших летописях писали что-то похожее. Но как мне себя вести и что сейчас делать? Какие есть варианты?
Фаррам наклонил голову и задумчиво посмотрел на рабыню. Словно оценивал.
— Ты можешь отказаться от подарка. Но это оскорбление для того, кто дарит и позор для рабыни. Она не переживет позора. Ты можешь принять дар.
А если она тебе противна, имеешь право тихо убить ее дома. Так, чтоб даритель не узнал. И, наконец, ты можешь принять дар и отпустить ее на волю. Но, боюсь, в этом случае она долго не проживет. В нашей стране не любят рыжих.
— Почему?
— Рыжие напали на нашу страну. Мы отбились и даже сумели изгнать их в бесплодные земли. Но крови было очень много. Нет такого рода, который не потерял бы половину, а то и две трети воинов. Даже наши жены взялись за оружие. С тех пор прошло много лет, но память жива. Мы терпим рыжих только в качестве рабов. Кстати, а как ты относишься к рыжим?
— К вашим или к нашим? Из ваших рыжих я видел только троих: ее, — кивнул на подарок, — и двух рабынь во дворе. Такие, с коротким как у рыси хвостами. Так что — извини, пока никак не отношусь. Не знаю я, как к ним относиться. Вот когда познакомлюсь поближе… Что касается наших рыжих, то в древности было поверье, что рыжие женщины — все поголовно
ведьмы и приносят беды. Ну и мужчины не лучше. Если корабль потонул — ищи рыжего в команде, он виноват. Ну и так далее. Давно это было, но до сих пор сохранилась поговорка: «Я что — рыжий?»
— В который раз удивляюсь, как похожи наши народы, — покачал головой Фаррам.
— А еще у нас есть рыжие кошки. Помнишь, я про них рассказывал?
— Помню. Маленькие зверьки кошки, похожие на нас, и маленькие зверьки мартышки, похожие на вас. Насмешка природы.
— Две из моих кошек были рыжими. К сожалению, срок их жизни мал по сравнению с человеческим. Редко кто доживает до двадцати лет. Это чуть меньше семнадцати по-вашему. Я до сих пор вспоминаю о них с грустью.
— Ай! — звонко воскликнула Линда. — Ррявк! — взмахнула ладонью с напряженными, хищно изогнутыми словно когти пальцами перед лицом своего соседа. Если б тот не отдернул голову, получил бы маникюром по носу.
Впрочем, в реакции Линды я не сомневаюсь. Маникюр пронесся бы в считанных миллиметрах от лица молодого прратта.
— Что на этот раз, печаль моего сердца? — спросил я с тяжелым
вздохом, порадовавшись, как удачно Линда выбрала момент — во время таймаута.
— Шеф, передай этому придурку, что я надеваю боевые когти. И если он еще раз так сделает, всю физиономию разукрашу!
Фаррам и остальные гости с интересом посмотрели на меня.
— О чем говорит дева вашего народа?
— У нас есть поговорка: «Шрамы украшают мужчину». Линда обещает украсить шрамами лицо юноши. Ей не нравятся его знаки внимания, — пояснил я.
— Но почему? — пряча улыбку в усах, притворился удивленным Фаррам.
— Владыка, передайте своему любимчику, чтоб когти убирал. У меня от ваших знаков внимания вся попа исколота. Вашим женщинам хорошо, под шерстью не видно. А заведу я спутника жизни, посмотрит он на мою попу, всю в шрамах, как я ему объясню, кто это сделал?
Вдоль ряда гостей, сидящих за низенькими столиками, прокатилась волна фырканья, заменяющего у прраттов смешки.
Женщину или девушку на дипломатический прием специально берут для снятия напряжения и демонстрации мирных намерений. С этим Линда справляется на двести процентов. С самого начала поставила себя так, будто ей можно все. Создала образ взбалмошной девчонки-воина, сорви-головы.
При этом не мешала вести переговоры и не переходила известных пределов.
— Заканчиваем таймаут? — спросил я.
— Такова наша воля, — слегка поклонился Фаррам. — Рад буду увидеть тебя, мой друг, завтра в это же время.
Я сделал вид, что собираюсь встать, перевел взгляд на рабыню и вновь сел.
— Чуть не забыл. Наши желудки выдержат все, но рабыне на первое время лучше взять привычную пищу, пока мы не подберем, что она может есть из нашей еды.
— Ты мудр, мой друг, и, как всегда, смотришь в будущее. Я об этом не подумал, — Фаррам дважды хлопнул в ладоши и шепнул что-то подбежавшему слуге.
— У нее есть какие-то личные вещи, которые она должна взять с собой?
— У рабыни не может быть личных вещей, поскольку она сама — вещь.
Но если ты разрешаешь ей взять любимые безделушки… Вы, двое, — кивнул он стражникам, — помогите ей собраться.
— Рабыня благодарит господина за заботу о ней, — пролепетала девушка и рыжей молнией исчезла в узком коридоре для прислуги. Я поднялся и изобразил рукой волнистое движение, которое прратты при расставании делают хвостом. Линда повторила мой жест и резко поднесла сжатый кулак к носу своего соседа.
— И не думай!
В шутливом испуге тот спрятал руки за спину. Под оживленное фырканье в толпе провожающих мы направились к выходу. Снаружи нас ждал легкий пятиместный грав и изображающий из себя вечно сонного водителя Петр.
Вот и сейчас он делал вид, что спит, растянувшись с комфортом на сиденьях второго ряда. Зашевелился только в ответ на мой стук по прозрачному колпаку обтекателя. О том, что картинки наших с Линдой передатчиков транслируются ему в шлем, местным знать не обязательно. Как, впрочем, и о наборе боевых микрокибов в багажных отделениях грава. Все оружие, которое мы демонстрировали местным, поражало мощью и габаритами. Нашего ручного оружия прратты не видели, хотя и догадывались о его существовании. О том, что оружие может двигаться, летать и вести бой само, без участия воина, даже не подозревали. Меньше знаешь — спокойнее спишь.
— Летим или ждем? — спросил Петр.
— Ждем.
Вскоре появились две служанки с увесистым мешком.
— Как приказал Владыка, еда для рабыни, — с поклоном произнесла та, что постарше.
— Кладите сюда, — Петр открыл багажное отделение в корме машины.
— Рабыни, — вполголоса прокомментировала Линда, разглядев ошейники на шеях девушек. — А вот и твоя. Что будешь с ней делать, презренный рабовладелец?
— Смейся, смейся. Назначаю тебя куратором этого юного очарования, — усмехнулся я.
— Шеф, ты что, серьезно?
— Серьезней некуда. Мы разнополые, к тому же, я — хозяин. Не царское это дело — объяснять рабыне, как унитаз работает.
Линда погрустнела.
— Может, Марта? Шеф, честно, я не гожусь! Она от меня плохому
научится!
— Марта отличный врач, но никудышний психолог. А ты у нас…
— Я вообще никто. Стажер! Первый раз в дальнем космосе.
— Ты начинающий ксенопсихолог. Вот и потренируйся на кошках.
Рабыня с заплаканной мордочкой и объемистым узлом из старого одеяла под конвоем двух стражников подошла ко мне и склонилась в глубоком поклоне.
— Свободны, парни, — сказал я стражникам. Те синхронно кивнули, ударили себя кулаками в грудь, четко развернулись и отошли метров на десять. После чего вновь синхронно развернулись и замерли в стойке, словно на посту. Видимо, опасались, что рабыня попробует убежать.
— Линда, покажи новенькой, куда сложить багаж, — распорядился я и сел в машину, в левое кресло второго ряда. Вскоре открылась правая дверца, рабыня робко просочилась в салон и, пока Линда захлопывала дверь, попыталась расположиться на полу у моих ног.
— Куда ты, бестолковая! — преодолев слабое сопротивление, Линда усадила рабыню между нами. — Шеф, может, ее пристегнуть? А то запаникует еще, — спросила меня по-русски.
Слова «пристегнуться» в языке прраттов не было.
— Привязываемся, — сказал я, первым накинул ремни и щелкнул пряжкой на груди. Линда тоже пристегнулась и выразительно посмотрела на рабыню.
— А ты чего ждешь?
— Рабыня не умеет, — пролепетала та.
— Смотри, это делается так, — Линда вытащила из-под девушки ремни, набросила ей на плечи и щелкнула пряжкой. — Чтоб снять, нажмешь вот тут.
Теперь попробуй сама.
Пока шел первый урок, Петр захлопнул багажник, занял свое место, оглянулся на нас, хмыкнул и тоже пристегнулся.
— Летим?
— Помедленнее. И сделай круг над дворцовым комплексом, — ответил я.
Машина вертикально поднялась метров на сто и, чуть наклонившись на левый бок, неторопливо облетела Дворец, хозяйственные постройки за ним и
парк вокруг всего комплекса.
— Правда, красиво? — спросила Линда рабыню.
— Очень, — прошептала та. — Я здесь выросла. Фых, простите глупую рабыню.
Я взглянул на нее. Опасался, что испугается высоты, но никаких
следов страха. В глазах восторг и жадное любопытство. Даже слезки высохли.
Когда машина закончила круг и легла на курс, спросил:
— Тебя как зовут?
— Как будет угодно господину.
— А как назвали родители?
— Ррумиу, господин.
— Значит, будем звать тебя Ррумиу.
— Спасибо за имя, господин. Господин может звать рабыню Миу.
— Хорошее имя, тебе идет. Лучше просто придумать нельзя, — оценила Линда. — А меня зовут Линда. Твоего хозяина зовут Влад, а впереди сидит Петр. Он управляет нашей летающей повозкой, и отвлекать его нельзя.
Петр, не оглядываясь, поднял руку и пошевелил пальцами.
— Как прилетим, познакомлю тебя со всей командой. Первые дни тебе покажутся очень трудными, приготовься к этому.
— Рабыню накажут? — даже ушки прижала.
— Ты еще ни в чем не провинилась. Просто тебе придется очень быстро изучить наши правила и обычаи, научиться говорить на нашем языке. Очень многое в нашей жизни тебе покажется странным и непонятным. Теперь посмотри. мне в глаза. Со всеми вопросами и непонятками сразу беги ко мне. Поняла?
Повтори.
— Госпожа так добра к рабыне. Если у рабыни возникнут вопросы, рабыня должна спросить у госпожи, что ей делать.
— Умница! А если не найдешь меня?
— Рабыня не знает.
— Спросишь у хозяина, что делать. А если и его не найдешь, спросишь у первого встречного. Скажешь, я велела.
— Рабыня поняла.
«…Дорогие читатели, с вами снова Энн и это мои записки из окопов. В Багдаде спокойно воспринимают возвращение армии США. Местные (пока?) считают нас меньшим злом, чем ИГИЛ, и внимательно следят за фронтовыми сводками. Надеюсь, фортуна не отвернётся от наших парней на передовой.
Но обстановку трудно назвать нормальной: случаются инциденты с патрулями, а отношение к человеку в камуфляже со звёздно-полосатым флагом остаётся настороженным. Чему способствуют нехорошие слухи о наших солдатах.
Представляю, что бы подумали местные, если бы узнали, что на военной базе есть места, куда журналистам ход запрещён, и где происходит Бог знает что. По моим сведениям, один из боксов заняло ЦРУ, и готовит там какую-то секретную операцию. Уверена, скоро на базарах будет ещё больше слухов и недружелюбных взглядов в спины наших бойцов. Ведь пока разведка крадётся во тьме, простые американские парни расхлёбывают последствия их ночных прогулок.
Напомню, что в Верховном суде США рассматриваются три уголовных дела о незаконных похищениях и убийствах сотрудниками ЦРУ граждан Ирака и Сирии. Также готовится иск о военных преступлениях связанных с ЦРУ групп боевиков….»
Резолюция редактора: Энни явно нацелилась на Пулитцеровскую премию, раз пытается каждую заметку превратить в доклад для ООН. Выносите основный посыл в первый абзац и меняйте заголовок на «Секретная база ЦРУ в Багдаде существует?». А переживания аборигенов — в самый конец.
===3.===
— This summer’s gonna hurt like a motherfucker!
Радиоприёмник хрипит. Удивительно слышать в Ираке наши хиты вместо унылого нытья. Что за станция? Жаль, сейчас не до песен.
Наша четвёрка сгорбилась на маленьких раскладных стульчиках, как нашкодившие подростки. Напротив восседает тот, кого мы знаем как мистера Джонсона или, как он попросил называть себя, Папу Джона. Всё, что мы о нём знаем, это место работы. ЦРУ.
— Fuckaa! Fuckaa! Fuckaaa!
Мёртвый пацан из машины качает головой в такт музыке, Папа Джон глядит на нас, как лиса на куриц. И молчит. Трудно запомнить, как он выглядит. Запоминается приторная фальшивая улыбка. Заметные залысины припоминаются уже с трудом. Глаза… Серые? Чёрные?
Рама стульчика впивается в задницу, вдобавок скрипит при каждом движении, не поёрзаешь. Папа Джон нависает над нами. Хочется заполнить тишину хоть чем-нибудь. Справа прочищает горло маленький Иисус. Уайт шмыгает носом.
— Газетчики обнаружили здесь секретную базу, представляете? А вы замечали что-нибудь странное? Летающие тарелки? Элвиса? Чёрные вертолёты?
— Нет, сэр! — отвечаю за всех. Смотрю прямо, не мигая. Отец учил: если набедокурил, валяй дурака. Начальство любит тупых.
Папа Джон становится очень серьёзным, и я понимаю, что папины трюки не сработают.
— Может, летающий автомобиль, фаршированный детским мясом?
Молчим.
— А если завтра местные зарежут в отместку за эту семью кого-то из наших, толкнёте речь на похоронах? На правах селебрити?
Кровь приливает к лицу. Хрен в костюме прожигает нас долгим взглядом, который, кажется, оставляет отметины на коже.
— Герой Садр-Сити думает, что ему выйдет скидка за чумазых школьников, но скидки не будет. Журналисты любят кровь бывших героев, и я с радостью брошу этим собакам кость. Если повезёт, нажравшись твоей требухи, Кайл, Daily News и прочие помойки отвянут от ЦРУ.
Честное слово, если он ещё раз назовёт меня героем Садр-Сити, я его застрелю.
— Легендарному герою Садр-Сити придётся оставить нимб и крылышки за порогом… не так ли, пока-ещё-сержант Риз? Спешу напомнить, что вы здесь не для того, чтобы охранять детские сады. Мы на войне! И воюем не с гражданскими на «ситроенах», а с настоящими боевиками. Которые отрезают головы солдатам и мочатся на их трупы. Которые распылили химическое оружие в Дамаске. Забивают женщин, мочат детей! Они устроят новый 9/11, пока мы ковыряемся в заднице!
— This summer’s gonna hurt like a motherfucker!
Мёртвый араб изучает висящую на пробковой доске карту. Грязный палец путешествует из Сирии в Ирак, огибая густо расставленные флажки.
Рядом сердито сопит маленький Иисус и прерывисто дышит Уайт. Зато пройдоха Найлз спокоен, хотя с чуйкой у парня всегда было всё в порядке.
— Так что, друзья, мы с вами на одной стороне, — в голосе Джонсона внезапно проступают тёплые нотки, — и я вам не враг. Более того, я готов дать вам второй шанс.
— Шанс? — не выдерживает напряжения Уайт.
Мне хочется заткнуть его, но я всё же молчу.
— Да, ты всё правильно понял, сынок. Докажите, что вы нормальные ребята! Послужите Америке, и она вас простит.
— Каким делом, сэр? — спрашиваю я.
— О, сержант, у меня большие планы на вашу фантастическую четвёрку. Из-за газетчиков моим друзьям пришлось улететь, а дела сами себя не сделают, верно? Так что придётся вам совмещать службу и дружбу. Вы же хотите дружить с Папой Джоном?
— Her body’s hot! Her body’s like the summer!
Раздавленная капотом «хаммера» женщина стоит за плечом Папы Джона. При столкновении платок слетел с лица, открывая переломанные кости и выдавленный глаз. Такая она и сейчас. Улыбается разорванным ртом, подмигивает уцелевшим глазом. Благословляет? Заманивает?
— Мы хотим дружить, — отвечаю за всех.
— Хорошо. Я скажу, что надо сделать. Не волнуйтесь, Папа Джон всегда прикроет друзей. Даже если они очень плохие мальчики.
Осторожно выдыхаю. Всё, вроде бы, складывается неплохо, только… Я не верю ЦРУ. Никогда не верил, никогда не буду.
— Тогда свободны. Хотя, подождите…
Поворачиваюсь.
— Кто-нибудь разбирается в китайском барахле? Радио сломалось утром, а заменить нечем.
— Fuckaa…
Проснулась я уже на корабле. Ума не приложу, как происходят все эти перемещения, но факт оставался фактом. Прислушавшись к ощущениям, я поняла, что мы все живы, миры тоже живы, даже скандалистка, вчера выкушавшая мне мозги с ее одаренной доченькой, вполне так жива. Нити силы, связывающие меня со всеми моими творениями и потеряшками были целы. Супруги вполне так бодро потрошили кухню в поисках, чего бы пожрать. Заправляла всем этим делом Шиэс, курируя объемы подносов и порций.
Получается… мы выиграли?
Я подняла взгляд на настенные часы — семнадцать двадцать… нехило поспала, почти сутки. Фига се меня либрисы убаюкали своими гляделками. Продрав глаза и выбравшись из комнаты, я поймала ближайшего бионика и дернула за рукав.
— Привет! Не подскажешь, какой сегодня день?
Парень взглянул на меня совершенно стеклянными глазами — совсем новый, еще не образумившийся — и ответил:
— Пятое число второго месяца третьего года, — летоисчисление на Приюте началось с позапрошлого года, с момента заселения планеты. Такой же календарь был составлен и для корабля. На всех остальных планетах календарь остался такой, какой был до нас.
— Хрена себе! Я таки почти сутки проспала! Спасибо! — отпустив бедного работника, я рванула к столовой, судорожно соображая. А что, если все это — плод моего воображения? Что, если макаронник победил, размазал нас по молекулам, а то, что осталось, смогло вывернуться в параллельную реальность и теперь искренне считает, что оно в безопасности? Ведь чтобы создать параллельную реальность, много силы и ума не надо, моего резерва вполне бы хватило…
Я замерла на пороге кухни, проскочив через столовую, словно пуля. Шиэс отсалютовала тарелкой с блинчиками.
— Поздравляю, засоня! Наш лысый задохлик выиграл, — улыбнулась золотая и сунула мне блин, свернутый в рулет. Я машинально втянула его рукой, осознавая, что теперь действительно все. Игра закончилась. Мы свободны. Мы абсолютно свободны. Мы можем делать все. Забрать Лимарена к себе — нефиг там пылиться в своем углу. Мы можем развивать наши миры без страха, что макаронник сотрет все труды. Самим умирать не страшно, страшно терять близких у себя на глазах и страшно видеть, как дело всей твоей жизни разваливается.
Через это прошли все мои драконы. И я не хочу проходить через целую сеть потерь. Я хочу нормально жить в своих мирах, заботиться о своих людях, вытаскивать потеряшек, жить так, как мне удобно и комфортно.
— У-и-и! — запищала я и поцепилась золотинке на шею. Дракошка от полноты чувств смачно грызонула меня за ухо. Впрочем, плазма плазме не страшна.
На мою многострадальную башку с размаху опустилась поварешка. Шеврин стоял позади и поигрывал острым хвостом, вырисовывая им узоры на полу.
— Харе визжать, иди лучше студента нашего забери из пустоты, — усмехнулся дракон смерти и угрожающе взмахнул поварешкой.
— Иду, иду, — пробурчала я и выпустила помятую Шиэс. Обрадованная дракошка тут же наполнила большую тарелку каким-то салатом.
— Иди, мы тебе оставим порцию, — пообещала она.
— Не тебе, а вам, — поправила я. — Студент, вообще-то тоже человек, жрать захочет…
— Значит, две порции, — улыбнулась Шиэс и погрозила Теашу половником. Клон собирался втихую спереть большой гриб из салата.
Студент был даже не в пустоте, а на какой-то межмировой помойке. Кажется, той самой, куда демиурги сбросили однажды своего ученого… не помню уже, может и не в этой. В любом случае, либрис загремел туда, лишившись почти всей своей силы.
— Эй, да ты вообще скелет! — возмутилась я, беря на руки тощее, тщедушное тельце. Либрис был легоньким, как перышко. И имел подозрительно зеленый цвет лица, будто отравился несвежей колбасой.
— Ничего, я живучий, — усмехнулся он и приник ко мне, буквально прилипая к коже, к живому источнику тепла.
— Выкормим, — я ласково чмокнула лысую макушку. Наконец-то студент может выглядеть так, как ему хочется, не озираясь на вкусы некоего макаронного субъекта.
— Кстати, у нас достаточно живучая вселенная, — обрадовал либрис. — Вселенную оппонента забраковали, поскольку, как выразился один из судей, «для нарушения равновесия им хватило ведра слизи!».
Я заржала в голос, прекрасно понимая, что ведром слизи этот милый либрис назвал наших собратьев, благополучно колотивших до сих пор вселенную макаронника. Какими бы ни были крутыми его творения, от сытой спокойной жизни они дурели. А потому нашему народу спокойная жизнь будет только снится. Нет, воевать друг против друга наши миры не будут, но вот получать регулярные магические и космические встряски они просто обязаны. Чтобы даже прорыв Хаоса и иномиряне из других вселенных их не смутили и не испугали.
Ужинали мы уже всем скопом, прихватизировав себе не только Лимарена, но еще и брата Ольчика, того самого зеленого, которого я когда-то вытащила из хищного леса. Имени я, как обычно, пока не запомнила, но то, что в нашем семействе будет аж целых четыре менталиста, радовало неимоверно. Пятый, совсем мелкий сверх, пока не котировался и усердно был гоняем в Академии то ли лаборантом, то ли преподавателем и студентом по совместительству. Малышне преподавал, со взрослыми учился… Короче, кажись, мы перетащили в свою семью самый цвет адекватных менталистов. И это радовало.
А еще неимоверно радовало то, что с нами сидел наш либрис. И ел, и смотрел комедии, чтобы наполниться положительной энергией, и спал во всеобщей куче народу. Какое еще драконье гнездо сможет похвастаться собственным либрисом? А у нас он есть, вот, весь наш, правда, теперь слабенький и замученный, но ведь для этого у него есть мы — подпитывать, кормить и беречь. Взаимообмен энергии в природе еще никто не отменял.
У макаронника же таких своих подопечных не было, и его никто из той межмировой помойки не вытащил. Надеюсь, хотя бы этот факт заставит его может хоть чуточку задуматься над своим поведением.
Ну, а я надеюсь, что больше нам никто не помешает развернуться и развиваться на полную мощность!