1.
Он барахтался где то у поверхности в противной тёплой воде, которая вызывала жар в груди и холодила ноги. Иногда ему казалось, что кто то, наклонившись над пленкой воды, зовёт его, и тогда он пытался оттолкнуться и доплыть до этого зова, но холод тянул вниз, а жар рвал легкие, и тогда он начинал глотать эту тёплую мерзкую жидкость.
Потом приходила мгла. Она манила, шептала непристойности и дарила невесомый покой. Она влекла и просила пойти с ней.
Но он точно знал: мгла зовёт его к Чужому, тому страшному пятну, которое он сознательно прилепил к себе, сотканному из незримых капель отнятых душ. Тогда холодные ноги начинали толкать бессильное тело к пленке, которую невозможно было разорвать.
В какой-то момент он рассмотрел щель в пленке, маленький кусочек порванного пространства.
Всем своим существом он захотел, наконец, выбраться из страшного омута, потому что вдруг понял: щель — это шанс.
И он использовал его, оттолкнувшись, потянулся вверх, туда, где сиял свет и можно было дышать.
Он протянул руку в щель и… открыл глаза!
2.
— Вы впервые в Москве?
— Бог хранил..
— Ну зачем же так сразу? Скоро войне конец. Фашистов почти разбили.
— Хранит Господь землю грешную…
— И все таки давайте попробуем познакомиться… Повторю, вас пригласили просто поговорить. Я, как видите, ещё не совсем могу быть… эээ мобильным, поэтому вот вас и привезли. Меня зовут Йаан Геннадьевич, ну несколько странно, но зато это, похоже, мое настоящее имя… Можно просто, Ян.
Человек, задающий вопросы, полусидел на массивном кожаном глубоком диване, окружённый тремя подушками, как каменной стеной. В руке он держал карандаш, который перемещался от пальца к пальцу и, иногда, падал на вежливо подставленную соседнюю ладонь, после чего продолжал там свое путешествие. Помещение, в котором находись люди, было большим. Обитые светлым деревом, на три четверти стены, делали его тяжелым, каким то неповоротливым и официально опасным, при этом сидящий в подушках производил впечатление лишнего и чужеродного элемента, который не мог бы долго уживаться в его стенах.
Молодой человек был одет в светлые свободные спортивные брюки и просторную толстовку. Вся его одежда и общий безмятежный внешний вид напоминал о давно ушедших счастливых днях и были настолько неподходящими в этом официальном мире, что мгновенно настораживали и, пожалуй, даже пугали.
Высокий, очень худой, бледный, до синевы под большими немного раскосыми глазами, он тем не менее являлся хозяином этого кабинета.
Другой — в мешковатых брюках, потрепанной застиранной рубахе-косоворотке и разношенных сапогах, прижав к себе старый видевший жизнь ватник, скромно расположился на краю кресла. Худое, покрытое морщинами лицо с резко выдающимися скулами имело характерный северный загар , возникающий от постоянного пребывания на ветру. Серые глаза смотрели ровно, но в их глубине лежала печать настороженного внимания, которая мгновенно исчезала, когда человек улыбался. Но давно забытая улыбка была почти похоронена под небольшой густой бородой и вислыми усами, чем то напоминающими казацкие. Сейчас он был насторожен и напряжен.
— Вы коммунист?
—
Бог миловал…
—
А работаете где?
Сидящий в кресле посмотрел на медленно перемещающийся карандаш, сделал странное движение, напоминающее поклон в сторону спросившего, перекрестился и пояснил:
— На лесоповале, в леспромхозе числюсь, за Колымой.
— А фактически?
— Так и фактически тоже. Да вы почитайте, гражданин начальник. Сословия я поповского, в силу безверия людского бесовского души лечу в меру умения. Да лес валю в меру сил.
— Вас судили?
— Да вроде нет. Я под Казанью приход имел, а как власть опять меняться местная стала, так в тридцать девятом и забрали меня. Сгорел приход… Вот в поджоге я и виноват…
— Ну хорошо, — вздохнул сидящий в подушках. — Подайте, пожалуйста, мне папку со стола.
Священник неторопливо встал, аккуратно положил телогрейку и, подойдя к столу, взял лежащие документы, как змеелов гадюку. Крепко, опасливо и осторожно.
— Итак, вы Василий Иванович Непершин.
— Отец Василий.
Ян протянул руку и, забирая папку, коснулся широкой мозолистой ладони. На миг их глаза пересеклись.
Оба вздрогнули, словно электрический ток прошел сквозь тела, и отдернули руки. Папка упала…
Несколько минут продолжалось напряженное молчание, а потом священник заговорил:
— Печать на тебе бесовская, да какая-то тонкая, будто ты сам ее сохранил, не сняв. Не опасная. Кто ты, отрок?
Ян посмотрел на растерянно стоящего перед ним, вздохнул, подвинулся, предоставляя место рядом, и ответил:
— Да я и сам не знаю, кто я. На сегодняшний день — руководитель этого отдела. Если вас заинтересует то, чем мне поручено заниматься, то вам, как лицу духовному предоставили бы здесь недалеко приход. А я бы обращался за помощью.
Василий Иванович положил ладонь на колено говорящего и долго молчал, прикрыв глаза.
— В безверии тяжело дышать. Мгла вокруг. Солнце каждый день садится мраком кумачовым окрашивая закат. Само багровое распухшее страшное. Мало веры в людях. Мало добра. Вон в окне твоём стаи воронья над звёздами кремлевскими так и вьются. Войне конец, а правды как не было, так и не видно. Победу великую народ выстрадал, океаном крови, а радость впереди стоящая пламенным кольцом опоясана, сухой ветер огненный поднимается по новой. Вижу я. Едва едва замерцали звёзды, как затянуло их дымным заревом.
— Ну вы даете! — хмыкнул забаррикадировавшийся подушками от предстоящих невзгод человек. — Ещё парочка таких оракулов и надо сдыхать, а как же лягушка?
— Какая лягушка? — вырвавшись из транса предсказания спросил Василий Иванович.
— Да та самая! Которая молоко в масло ногами сбила и из кувшина выпрыгнула! Ну что, идете в настоятели храма то? Вы реальный экзорцист, и мне необходима ваша помощь!
— Четыре тысячи восемьсот сорок два года десять месяцев… в голове не укладывается… — Филлип Лорик выплюнул трубку искусственного питания и сел. Укол, наконец, подействовал, сознание начало обрабатывать полученную информацию, без сердечного стука в ушах. — Олис, ты в курсе, что люди столько не живут?
— По исследованиям Хлобьерга и Офирери, ранние люди Земли достигали в высоту от пяти до десяти метров и жили более пяти веков…
— Но ведь это не тысячи лет! Не десятки тысяч!
— Первое поколение программы «люди», возможно, не было столь адаптировано… — искин пытался уйти от ответа, голограмма рисовала по белому корпусу кухонного отсека растущие бурной зеленью не то цветы, не то кусты, которые опрыскивала из пульверизатора тетка в бигуди, халате и косынке, явно повышенной домашности.
— Олис! Мы не программа, и не было перепрошивки.
— Откуда тебе знать.
— А тебе? — тетка нахмурила брови и стала превращаться из вполне обычного земного человека в неимоверного монстрика… пушистого и полуметрового с лопоухостью и рыжими пятнами.
— Будем считать, что мне известно, учитывая математический сравнительный анализ эволюции за все это время…
— Сравнительный?
— Оу, Филл! Может, вернемся к пробам? — кушетка под едва пришедшим в себя телом плавно изогнулась, превращаясь в кресло с подлокотниками на электроприводе. Кресло поехало в лабораторный отсек, пока пассажир, подрагивающий всеми конечностями и не обретший своей прежней координации, не решил пуститься пешком.
Из стеновой панели вылез большой экран, используемый только для супер-микроскопа. Включилась запись.
— Сегодня мы будем исследовать образец 1Би-эйч-17. Это растение было получено с астероида путем грубой скарификации ковшом заборщика. Когда образец был доставлен к столу, он представлял собой осклизлую фиолетовую субстанцию однородного содержания. Запах с компонентами аммиака и тригликсада не был опасен. Образец оставили в форме после компьютерного молекулярного исследования. Олис разложила на составляющие, описала свойства, сделала фотографии и зафиксировала динамику распада. Вот фотографии и видеозапись. — Окно монитора разделилось на четыре более мелких, Филл внимательно отслеживал самые динамичные разделы.
— Как мы видим, от воздействия воздуха, света и кислорода, наш образец подвергается скорейшему процессу регрессии, или распада. Сначала мы думали, что количество материала уменьшается с выделением влаги, запахов и уменьшения межклеточной жидкости. Клетки, казалось, теряют свою оболочку и разливаются, образуя простейшее соединение, испаряющееся без сухого остатка… но…
Тут экран моргнул, из стены выдвинулась дверца лабораторного холодильника.
— Мы оставили кусочки образцов в разных средах, полагая сравнить скорость распада в том или ином состоянии окружающего пространства. Этот образец был на три дня помещен в криокапсулу. Он имеет чуть голубоватый оттенок, но структура и форма полностью успели восстановиться. Под УФ и инфролампой образцы восстановились в разы быстрее, одна из веточек набухла новыми почками. За бортом в бескислородной среде восстановление также прошло успешно. По сути, мы обнаружили растение, которое после прогнозируемого полного распада и в процессе его, пошло вспять… Теперь мы готовы выяснить, что происходило в момент резкого разворота. Давайте прокрутим видео назад. Олис, прошу вас.
Записи всех пяти образцов стали раскручиваться обратно. Вот буйная фиолетовая растительность вянет, скукоживается, сжимается, превращается обратно в склизкую вязкую субстанцию. Включается микроскоп. Клетки, почти не имеющие границ, тусклые обрывки межмолекулярных перепонок вакуоли, снова соединяются.
— Удвоим увеличение. — Командует сосредоточенный голос Филлипа Лорика из года на четыре тысячи восемьсот сорок два младше, чем сейчас…
— Мы видим, что митохондрии слегка нагреваются, матрикс набухает, и из него идет выброс РНК и ДНК, затем, словно мельчайший пазл, на магнитной тяге, весь этот хаос начинает движение, отстраиваясь обратно, образуя крепкие связи и заново выпуская в общее пространство вакуоли, отгораживаясь новыми клетками.
Мониторы снова соединились в одну картинку. Филлип, явно впечатленный своими открытиями и вымотанный докладом, поднес ко рту пластиковый стакан с водой, сделал глоток и… начал давиться. Дальнейший процесс реанимации был показан ускоренно и без звука. Манипулятор помог пострадавшему опустить голову, поднять зад и хорошенько настучал по спине, помогая откашляться.
— Главное, не сдохнуть до великого открытия… — резюмировал древний Лорик и, тяжко кхекая, выключил запись.
Мигнули символы, показавшиеся астронавту совсем незнакомыми, несколько цифр в черных углах экрана, и запись продолжила проигрываться. Весьма подросшие и колючие образцы за толстым стеклом.
— А сейчас мы проверим, есть ли у этих растений разум и чувства, посмотрим, как они будут реагировать на намеренное вмешательство человека и прогнозируемое механическое повреждение. Система заметила слабые химические сигналы в гранулярной межплазматической сети. Но нам необходимо получить и зафиксировать конкретные явные результаты. Ауч!!!
— Филл! — манипулятор с легким механическим свистом скольжения силикона о пластик и металл подплыл и поймал падающее на пол тело. Изо рта пошла ярко-зеленая пена. — В глазах явно выраженная флюоресценция! Он теряет сознание. Сильная тахикардия. Судороги!
Система снова включила малоскоростную перемотку, избавив нынешнего Филла от просмотра своей смерти. Реанимация, судя по беззучно мелькающим картинкам, прошла неуспешно. Манипулятор остановился, оценивая своим электронным мозгом дальнейшую задачу… Свет начал мигать… Система перезагружалась. После долгой черной паузы тело снова начало сводить судорогой.
— Оу, Филл? — Олис подхватила синими силиконовыми конечностями кашляющего желотой пеной асторнавта.
— Как-то мне… нехорошо! — осипшим голосом сообщил камере воскресший Лорик и потерял сознание.
— Вношу предложение системе, — механический голос Олис раздался после долгой паузы. — Предлагаю вколоть небольшую дозу снотворного внутривенно и помочь организму завершить перезагрузку. Пробуждение назначить на пять утра. Заменить испорченную перчатку. Затереть следы. Наблюдать за объектом, ограждая от шокирующих нервную систему фактов. Наблюдение и запись.
«Предложение принято» — автоматическим набором писков среагировал бортовой компьютер-мехпартнер.