— Вот теперь действительно приехали…
Дом был в плачевном состоянии: из окон гостиной не уцелело ни одно стеклышко, полы и стены были опалены взрывом, красно-зеленая жижа, оставшаяся после бойни, чернела на глазах, но касаться ее по-прежнему было опасно. Разбитая дверь, в подвал…
— Может, хоть кладовые целы? — Сорренж, переживший трансформацию, и обреченный на голод и физическое истощение, сейчас мог думать только о еде.
— Кладовые правее. С них и начнем. — Редвел прекрасно понимал демона, столько лет работы с Амандой — давали о себе знать. — Надо сварить крепкого кофе и съесть чего-то очень сладкого. А потом приступим к поиску.
— Что делать с мальчишкой? — профессор провел ладонью перед лицом сидящего Рэни вверх-вниз, тот не отреагировал.
— Не спеши. Он сейчас не с нами, но он вернется. Вернется с известиями.
— Как думаешь, прочитав мысли метаморфов, не становишься метаморфом? Ментальный вирус, все дела… может, зря мы его развязали? — желтое пушистое существо ткнулось мордой в колено профессора. Зверь сильно вымахал за это время и явно поумнел. Легко закусив штанину, щенок потащил демона в прихожую. На кожаном пуфике у входа лежал серо-коричневый почтовый сверток.
— Тебе. — Сорренж протянул, удивленно задержавшись на сопроводительной записке. — Твоя тетушка Вержиния Ша. Не знал, что у тебя есть тетушка.
— Старый черт! Давай скорее сюда! Это от Шарэля. — Себастьян нервно разорвал обертку, внутри оказалась карта и артефакт библиотекаря Тома. — Вот же пройдоха, если он знал, то какого…
Через полчаса стол, наконец, был освобожден от еды. Все джемы, колбасы и свежий хлеб с хрустящей корочкой, невесть как оказавшийся на задней кухне, были приедены. Демон колупался вилкой в зубах, наконец, осознавая всю ситуацию.
— Надо совместить все 7 карт и искать Аманду. — Редвел с трудом раскатывал рулонные пергаменты дрожащими пальцами.
— А то, что ты человек, это сейчас что-то значит? — профессор отложил вилку и, кажется, ковырял взглядом коллегу.
— Да. Это значит, что ей угрожает опасность. Опасность для жизни.
— Ясно.
Прозрачный камень, похожий на хрусталь, вплетенный в витиеватую золотую оправу и помещенный на серебряную цепочку, вертелся волчком над пергаментом, нервно подергивался то в одном месте, то в другом, и снова бегал по карте, словно забыв, что именно искал.
— Не выходит! — Редвела ощутимо потряхивало. Он все чаще вскидывал руку, убеждаясь, что она еще не превратилась в лапу, показывая, что спасать больше некого.
— У вас же связь, Рьярд вам в помощь! Найти ее с этой ерундой сможешь только ты.
— Но слишком сильная защита, понимаешь? Что-то нечеловеческое!
— Так ты не ее лично ищи, ты кольцо ищи, дурень!
Золоченый конус упал над самой серединой карты, четко показывая на небольшой квадратик в очень большом круге…
— Что это, черт тебя дери?! Дворец???
— Погоди, надо посмотреть, какая именно карта из четырех миров нас интересует.
— В Рьярде на этом месте проклятые земли. Туда вряд ли сунутся.
— Академия? Сомневаюсь. Стоп, видишь, городские карты — контур чуть светится!
— А это значит?
— А это значит… дворец, черт его дери!
Рэни вскрикнул и начал водить по комнате ошарашенным взглядом. Всклокоченные волосы, заострившиеся черты лица… сейчас сильнейший менталист был похож на сумасшедшего, полгода в нужде блуждающего по стране. Друзья подставили ему чашку дымящегося кофе. Мальчишка осушил в один глоток, только поморщившись.
— Она не человек!
— Сестра? Или про кого ты? — Сорренж вскинул брови.
— Не человек! Я с трудом выбрался. Это невообразимый лабиринт! — Рэни продолжил, не замечая вопроса.
— Аманда у нее? — Себастьян тряхнул мальчишку за плечо, возвращая к реальности.
— Да! Она ей нужна. И ей жить с полчаса. Надо торопиться.
— Ну, да! Сейчас мы просто возьмем и завалимся в королевский дворец! — профессор тоже похлопал парня по плечу и долил из кофейника еще.
— А куда, собственно, нас отправляет кулон? — Редвел вел пальцем, вдоль восточной стены внутреннего замка. — Сюда, вот еще сюда. Здесь пост охраны. Здесь, наверняка, ловушки… да, их, наверное, еще бабушка ставила. Затем направо и во двор. Эти покои мне отчасти знакомы. Там есть вход через стену, я видел схему.
— В чей дом, мы, черт возьми, собираемся ворваться?! — не выдержал наглости Сорренж.
— Личные покои… — Себастьян вздрогнул, видя, как бабушкин портрет со стены ему подмигнул…
— … Королевы! — продолжил за него оклемавшийся Рэни. — И она не человек! Это точно…
В гостиной громко и отрывисто рявкнул детеныш монстра. Себастьян, предчувствуя, что за гость к ним пожаловал, оглядел дом внимательным взглядом… В углу нашелся почти невредимый портфель с опытами, на полке магическим, еле заметным бликом мигнула гравиазеркальная вспышка… листовой плащ из сжиженного железа полетел в Сорренжа, спешившего к двери и оглянувшегося на звук, два сая, поблескивающих фиолетовыми лезвиями следом воткнулись в стенку на уровне его колен… Рэни взял с пола таблит и протер от копоти.
— Тут план здания, и указаны какие-то витаманы и маски леградации… — прочел менталист, показывая экран Себастьяну.
— Берите все, что нам потребуется в бою. — Сказал Себастьян, подбегая к подвалу. Гравиазеркалка полетела вниз… практически беззвучный и, какой-то супер-замедленный, направленный взрыв опалил до этого полуразрушенный подвальный ход, превратив в подобие стеклянной зеркальной округлой норы вниз.
— Тентал! Ты меня слышишь?
— Да, мой гос-по-дин… — раздался похожий на глухое эхо голос девушки-осьминога.
— Проход открыт. Ты теперь отвечаешь за весь дом. Прибери тут… Луиза.
— Спа-сибо за Имя, — утробным сильным голосом, вползая, поблагодарила хранительница. Ее внешность пришла в движение, и через секунду перед компанией стояла зеленоволосая девушка в белом переднике и черном форменном платье, на груди виднелся значок с зеленым осьминогом, и, лишь приглядевшись, можно было понять, что ног-щупалец у нее явно больше двух… — это вам пригодится, хозяин.
Себастьян, кивнув, взял в руки половинку шара, похожего на обломок метеорита с жесткой серебристой сердцевиной, и вышел с ним за дверь.
У порога стояла карета, запряженная черными лошадьми, их глаза-угли чуть дымились. Теневой возница поклонился и открыл дверцу перед пассажирами.
«Мы все едем на казнь в одной и той же телеге:
как я могу кого-либо ненавидеть или кому-то желать зла?»
Сэр Томас Мор, перед тем как его обезглавили
Мир Серединный под властью Отца людей Сатаны.
Провинция Ангон, город Ангистерн.
Год 1203 от заключения Договора, день 6.
Мир умирал, пожираемый чернотой.
Фабиус спешился, намотал на здоровую руку поводья и замер, глядя в чёрное небо: солнце становилось тоненьким серпиком, и готово было исчезнуть совсем.
«А если это смерть?» – птицей метнулась мысль.
Магистр ощутил как болезненно сладок пыльный вонючий площадной воздух.
Нет, это не затмение. Полных затмений ещё не происходило на его памяти. Он видел, как солнце лишь тускнело слегка, и в ясном безоблачном небе пятно на его боку было не разглядеть без закопчённого стекла.
Раньше разве что тучи давали простолюдинам возможность заприметить, как один бок светила становится ущербным. «Наверное, Сатана отгрыз от него кусок», – судачили тогда во дворе прачки.
Как-то раз «непорядок» с солнцем заметил и конюх. Он долго топтался у крыльца летней кухни, где обедал Фабиус. По вечерам маг порой прихватывал с собой в башню жареное мясо, яблоки и хлеб, но днём предпочитал есть горячее.
В тот раз толстуха Малица расстаралась с блинами. Конюх извёлся, ожидая хозяина, а солнце к тому времени перестало являть миру свой щербатый бок.
Фабиус вышел, долго непонимающе смотрел в небо… Он тогда не вычислил ещё сути затмений, но наблюдал их много. Стоял и думал, как же разъяснить конюху без сказок, что солнце и луны – подвижны, что есть у них свои секреты небесных танцев.
– Тучи это, – выдавил он наконец. – Очень далёкие тучи закрывают кусок солнца. Если бы это Сатана захотел сожрать его, так съел бы уже и не подавился!
И вот слова вернулись и жгли сердце.
Магистр понимал, что мелкие быстрые луны – Ареда и Сциена – просто не могли своими тенями полностью и надолго закрыть солнце. Но оно гибло! Так что же случилось с ним?
А он сам? Если он тоже погибнет сейчас… Что? Что он успел дать этому миру в память о себе? Построил магическую башню? И она будет вечно торчать одиноко на острове Гартин? Вряд ли подчинится её магия кому-то, кроме него самого и… сына.
А мальчика больше нет. Нет, и не будет! Пора смириться с этим, стянуть края раны суровой ниткой!
Магистр закричал, но это был безмолвный крик. Дикий и страшный, исказивший черты его лица. И ему ответил беззвучный многоголосый вой: выли люди на площади. Каждый о своём. Молча и вместе.
Солнце исчезло. Ярмарочную площадь накрыло непроглядным мраком. Если Фабиус был угнетён и испуган, то чернь оказалась просто раздавленной страшной бедой, обрушившейся на город.
Горожане жались друг к другу, скуля от ужаса. Им мнилось, что это Сатана мстит за разгромленную церковь. Что они останутся теперь без света и без тепла. И город погибнет. И надо бежать – а вдруг это бедствие охватило только мятежный Ангистерн? Вдруг в других городах – светло?
Но мрак был таким плотным, что люди не видели, куда бежать. Вспыхивали искры – кто-то дрожащими руками пытался поджечь самодельный факел из тряпок. Получалось плохо, и в этом тоже видели знак беды.
И тут, словно из глубины земли, раздался огромный глас:
– ЧТО ЖЕ ВЫ НАТВОРИЛИ, ДЕТИ МОИ?
И Фабиус с облегчением узнал голос Борна.
Колени мага ослабли, он едва не сел на грязную мостовую. Однако здоровая левая рука… (теперь – здоровая, какая ирония!) так крепко вцепилась в повод, что Фенрир заржал от боли, рванулся, и магистр… пробудился.
По-иному это чувство назвать было трудно. Наблюдая, как оседают на землю люди на площади – и бунтовщики, и солдаты – он понял, что ватные колени – демонический морок.
Борн был силён. Он поверг толпу ниц, смёл горожан с деревянного помоста и явился там сам – прекрасный и сияющий.
Одежда его тоже вполне соответствовала моменту – белоснежная рубашка, вся в кружевах, длинный алый плащ. Всё это, несомненно, было похищено из гардероба префекта, но к пылающим глазам инкуба шло необычайно. Воздух слегка кипел вокруг его горячего адского тела, и оно светилось в темноте.
«Рубашка может и задымиться», – подумал магистр.
«Мы намочили и её, и плащ, и штаны от камзола», – легко откликнулся Борн и продолжал уже раскатисто, на всю площадь:
– СМОТРИТЕ ЖЕ НА МЕНЯ! Я – ЕСТЬ!
Крещёные опомнились первыми. Они поднялись с колен, полезли к помосту.
– Мы! Мы разрушили церковь Сатаны! – орал бельмастый. – Мы!
– Дай нам коснуться тебя! – кричали другие.
Они тянули руки, но помост был высок.
«Ошпарятся, идиоты», – подумал Фабиус.
И ощутил, как тьма внутри него, та, что живёт в каждом из людей, пошла болезненными трещинами.
Он тоже хотел верить. Верить в то, что где-то есть любящий и милостивый бог. Тот, что простит ему содеянное по умыслу или по ошибке. Бог, который тоже поверит в него, в мага и человека, в коем намешано проклятое и святое, чья кровь чадит, но и источает свет.
– СМОРТИТЕ НА МЕНЯ! – вещал Борн. – Я НЕ ДАМ ВАШИМ ДУШАМ СГИНУТЬ В АДУ!
«Конечно, не даст, сам сожрёт», – думал Фабиус и всё равно ощущал благость.
Демон хотел, наверное, успокоить толпу, но вышло иное. Горожане увидели в нём силу, чуждую тьме, противостоящую Аду. Пусть это был самообман, но как же он оказался сладок!
Магистр внимал Борну, и время его текло, как расплавленный сахар.
Мысли и чувства растворились в нём, стали вечными, медленными, тягучими и одновременно хрупкими, как стекло. Сразу – и миг, и навсегда. Он бы спёкся и раскололся на части, но небо не выдержало первым.
Небо лопнуло, и перед стоящим на помосте Борном прямо в воздухе прорезалось зеркало.
Это было то самое дьявольское стекло, с которым магистр и Борн говорили в доме префекта. Но лиц в нём отражалось больше – рядом с седым демоном Пакрополюсом стояли чернокожая женщина с мучительно алым маленьким ртом и худенький вертлявый бес, его можно было распознать по чертячьему рыльцу, но голому, безволосому и оттого несколько беспомощному.
– Остановись, Ангелус! Ты делаешь ошибку! – пискляво заорал старый демон.
Вся площадь качнулась в ужасе. Стоявшие близко к помосту – попятились, наступая на дальних. Немногие раньше воочию видели жителей Преисподней.
– КТО ТЫ, ЧТОБЫ ПРОТИВОСТОЯТЬ МНЕ? – громогласно рассмеялся Борн.
Ангелус было, видимо, именем его или прозвищем.
– Ты спятил! – взвизгнул бес. – Они разгромили церковь! Сатана накажет их, да и тебя заодно!
– КТО МОЖЕТ НАКАЗАТЬ ИЗГОЯ?
Эхо отразилось от неба и снизошло на площадь.
У магистра заныло в ушах, заломило глаза. Тело Борна светилось всё сильнее. (Одежда его, наверное, высохла и готова была вспыхнуть)!
– ПРОЧЬ! – взревел инкуб, ощутив, видно, что ещё немного и превратится в пылающий факел.
Он замахнулся на зеркало, оно покривилось, кривляя и лица, пошло трещинами, и через них стал пробиваться… свет.
Фабиус догадался взглянуть вверх и не поверил глазам: исчезнувшее солнце показало тоненький краешек.
«А может, всё-таки затмение? Какие-то особенные условия, появляющиеся один раз в сто или двести лет?»
Адское зеркало замерцало и исчезло, а край солнца становился всё ярче, и люди на площади стали задирать головы. Только магистр заметил, как растаял Борн, оставив подпалину на деревянном помосте.
Фабиус попробовал сесть на коня, но голова закружилась, и он едва не упал. Чьи-то руки подхватили его: тонкие, необычайно сильные. Маг застонал от боли, не в силах противиться – мир плыл перед глазами.
– Придержите жеребца…
Шёпот скрывал знакомый голос, но чей?
– Он ли это?
– Морок скрывает черты. Смотрите, морок развеивается!
– Поднимай осторожнее! Переваливай! Руку я придержу…
Это же голос Саймона! Кто с ним рядом? Мальчик? Способный поднять и взгромоздить на коня взрослого мужчину, пусть и мешком?!
– Я поведу, меня не тронут, а вы – уходите скорее!
А почему же «его» – не тронут?
Фенрир переступил, тело Фабиуса скользнуло по его спине, и раненая рука сместилась, вызвав в глазах вспышку света.
***
– Я же сказала – он спятил! Потерял это своё отродье и спятил! Нёс какую-то чушь, будто червяк звал меня! Будто это я виновата, что он издох!..
Пакрополюс не обращал на Тиллит никакого внимания. Он склонился над помутневшим зеркалом, щупал его нагревшуюся поверхность, гладил обод. Проклятый Борн едва не изломал так дорого отремонтированный агрегат! Как он сказал? Изгой?! Да он и вправду застудил мозги на земле!
– Силу почуял, – Анчутус сморщил бледное рыльце. – Но и мы – не отступимся! Наш это кусок! Здесь лилась кровь! Здесь открывались пределы Ада и откроются снова! Это – земля предавших себя! Нету для нас другой земли!
– Хочешь устроить на земле филиал Ада? Так Сатана же изгнал и оттуда? – удивился Пакрополюс, больше озабоченный целостью зеркала, чем амбициями беса.
– Сатана не вмешается, пока солнце не дойдёт свой круг, – сказала Тиллит.
Она уже пожалела, что вернулась в зеркальный зал. Думала развлечь себя созерцанием мести, а что вышло? Выболтала Пакрополюсу, как Борн приходил просить за сына, украденного людскими магами. И что ей с того? В комиссию взяли? А зачем ей она, раз инкуб спятил? Ей нужен был Борн! Но проклятый, а не сумасшедший! Зачем он назвался изгоем?
– Почему это – не вмешается? – удивился Пакрополюс. (Мыслей Тиллит он не слушал. Кто ж их разберёт, когда они носятся в её голове, как мухи?) – Нет такого закона, чтобы бесы бродили по Ангистерну.
– Закончика-то нет, – хмыкнул Анчутус. – А прецедентик имеется. Ангистерн – город предателей. Маги, сговорившись двенадцать веков назад с Сатаной, хотели спасти людей, но на деле-то – спасали только тела, а души – предали! А горожане – в отместку – предали самих магов! Вздёрнули их и заставили сплясать, – бес гаденько засмеялся. – Мы вправе забрать город, предавший предателей, пока в жилах его людей течёт хоть капля отравленной крови!
Пакрополюс пожевал губами, словно пробуя эту мысль на вкус. Чего-то в ней не хватало, где-то позвякивал хитрый обман…
– Кровь тех, кто предал себя дважды, слаще любой другой, – кивнул он. – Но отчего ты так боишься мага? Магом больше, магом меньше…
– Маг может нам помешать! – взвился Анчутус – Давно я не видел такой хитрой человеческой твари! А теперь ещё Борн облизывается на наше добро!
– А чего потемнело-то у них всё? – спросил Пакрополюс, заглядывая за зеркало.
Механизм был вроде бы цел, почему же изображение пропало?..
Тиллит смутилась и уставилась на изодранную спинку железного кресла.
– Это она луны хотела столкнуть! – захохотал Анчутус. – Со злости!
– Сунула в рот, а не раскусить? – понимающе ухмыльнулся Пакрополюс.
Видно, не срослось у Тиллит с Борном. За долгую жизнь он видел много любовных историй, только взаимности в них и не ночевало. Борн, хоть и проклятый, всё-таки инкуб из Бездны. А кто такая Тиллит? Трёхсотлетняя дурочка, побывавшая под козлом?
– Луну они сами раскусили когда-то, – пробормотала Тиллит. – Сумели же. Кто ж знал, что эти камни вверху – такие тяжёлые?
– Борн отверг её! – хихикнул Анчутус. – Вот она и взбесилась!
Тиллит от гнева покрылась алыми пятнами.
– Хочешь отомстить инкубу? – обрадовался Анчутус. – Я готов помочь тебе! – Он распахнул фальшивые объятья.
Тиллит мгновенно пришла в себя и с фырканьем отстранилась. Поддаться бесу? Что может быть хуже!
Анчутус разочарованно хмыкнул:
– Ну и сиди одна со своими обидами. А мы не отступим. Эта земля – наша!
– Земля не может принадлежать бесам! Это не по Договору! – огрызнулась Тиллит.
И вдруг все трое ощутили, как невидимые нити закона натянулись и зазвенели в воздухе.
Бес побледнел и замахал на демоницу лапами: «Молчи!»
Тиллит ухмыльнулась: так значит, Анчутус всего лишь нашёл лазейку, а Договор всё так же крепок, и нити не навечно провисли над Ангистерном?
В чём же разгадка? Город был отдан когда-то на растерзание жителям Ада на сутки… Это и есть брешь в законе, прецедент, годный, чтобы захватить власть?
Но одной бреши мало. Нужно что-то ещё. Не зря ведь Анчутус так долго ждал, пока сеть случайностей даст ему возможность действовать.
Бесы почуяли силу, когда в городе предателей объявилась Алекто. И дело тут точно в крови. Фурия и сама была порождена когда-то пролитой кровью. Значит, кровью она и была призвана! Она пришла мстить, как когда-то уже приходила мстить мятежному городу вместе с воинством Сатаны.
Как только бесы заманили Алекто в Ангистерн, они заклятьями надломили течение времени, и город на сутки погрузился в безвластие! Кто победит сейчас – тот и будет им править! Сатана не вмешается! Бойня за власть только позабавит его!
А маг… Маг, видно, близок к разгадке или даже знает уже, кто вызвал Алекто! Кто заварил всю эту кашу – сумеет и прекратить её! Вот Анчутус и охотится за магом!
Тиллит захохотала так, что мурашки побежали под тонкой шкуркой беса.
– Дурак! – воскликнула она. – Твоё время и в самом деле кончится на рассвете! А захочет маг – так и сейчас! Немедленно!
Анчутус побагровел и… растворился.
Следом за ним исчезла хохочущая Тиллит.
Она прозрела вдруг то, чего не сообразила в горячке ссоры с Борном: а ведь это он сам и вызвал Алекто, требуя отомстить за сына, убитого человеческими магами! Ведь Алекто – всё-таки прапрапрабабка этому лавовому червяку!
Во внутренностях у Тиллит стало легко и приятно. Вот и шанс отомстить инкубу! Она донесёт эту правду до самого Сатаны! Изменчивый накажет Борна, и тогда инкуб снова полюбит её, но будет поздно!..
Пакрополюс остался один пред ослепшим зеркалом. Ему-то некуда было идти. А не найдёт похитителя Алекто – так и вообще ходить больше не понадобится.
***
Очнулся магистр Фабиус в крохотной комнатушке, по виду – дешевой, гостиничной. Однако в ней было окно, в окне – вечер, а у окна – крепкий дубовый стол, уставленный аптекарскими приборами.
Там же маячила спина Саймона, сосредоточенно растиравшего розмарин в фарфоровой ступке. Его свежий, чуть горьковатый запах и разбудил магистра.
Фабиус шевельнулся, ощутил тяжесть в правой руке. Ощупал её левой: необычайно твердую и объёмную.
– Лубок я наложил, – не поворачиваясь, подсказал Саймон.
Фабиус улыбнулся. Он видел, что лекарь наблюдает за его отражением в начищенном медном чайнике, стоящем на круглой деревянной подставке.
Саймон фыркнул и тут же налил магистру травяного отвара из этого самого чайника.
Отвар был в меру горячим, терпким и сладковатым. Магистр опознал мяту, валериану, мёд и дягиль. Он приподнялся, сел в подушках, осмотрелся, ничего, впрочем, необычного не заметив: холостяцкое жилище – кровать, стол, стул, сундук. Видимо, Саймон квартировал здесь один.
– А где мальчик? – спросил маг, пытаясь вспомнить в подробностях утренние события, что отошли куда-то в пелену снов.
– Хел?
– Я хотел бы послать его в дом префекта, чтобы предупредить…
Саймон повернулся, нахмурил брови. Его чёрные глаза стали слишком строгими для юного лица.
– Кого предупредить? – спросил он.
Фабиус ощутил, что Саймон уже знает, КОГО.
– Это демон из Преисподней, – согласился он.
– Это – высший демон, – кивнул Саймон. – Один из самых опасных.
– Что ты знаешь о демонах?.. – невесело усмехнулся Фабиус, не надеясь на ответ.
Но Саймон взял табурет и подсел к его постели.
– Не найдя магов в Гейриковых ямах, искать я продолжил, – сказал он.
Маг подался вперед.
– Нет-нет, нужно ещё полежать!.. – воскликнул Саймон.
И тут Фабиус вспомнил все события последних двух дней и ночей, и пот прошиб его.
– Что случилось на Ярмарочной после того, как я упал? – спросил он, безуспешно пытаясь вызвать колдовское зрение.
– Всё хорошо, насколько вообще оно может быть таковым. Горожане разбежались – поражённые или напуганные. Разбойники и крещёные всё ещё осаждают ратушу, но штурмовать не решаются. Слишком мало их. Думаю – ждут они темноты. Демон ваш исчез.
Фабиус допил отвар и ощутил голод. Тело торопливо заживляло раны. Это тоже было хорошо. До ночи он успеет поесть и выслушать Саймона. И решить, что делать дальше. Штурма ратуши нельзя было допускать ни в коем случае.
– Так что же ты нашёл в Гейриковых ямах? – спросил маг.
– Расскажу. Но сначала спущусь на кухню за пирогом и вином, – Саймон поднялся и направился к дверям. Обернулся. – Ночной горшок достанете вы легко из-под кровати, если опустите вниз руку.
– Только не с рыбой… – крикнул ему в след Фабиус.
Пирог оказался с луком и зайчатиной, сочный и вкусный. И вино – не самое скверное.
– Просидел я полночи, болтая со стражей. Лечу я там узников, а иногда и охрану, – рассказывал Саймон. – Беру я недорого, ведь я – ученик. Охранники благоволят мне, норовят поболтать о своих болячках. Видел я, как начался бунт, и вовремя бежал.
Он встал, отрезал магистру хлеба и сыра.
– Ешьте, как следует, недолго ведь вас удержишь в постели.
– И что было дальше? – магистр взял горбушку и откусил, запив вином.
– Не получив иного задания, решил я, что нужно продолжать поиски магов.
– Я просто не смог ответить на твоё письмо.
– Это сейчас понимаю я. Но тогда… Крутил я задачу и так, и эдак. И на рассвете решил посетить тюремное кладбище. Сам не знаю, на что рассчитывал. Казалось бы, кто же будет хоронить магов под своими именами? Ходил я и читал надписи на могильных плитах, и вдруг услыхал плач. Плач на кладбище – дело обычное, если стоят родные и хоронят тело усопшего. Но тут я, похоже, был один. Кто же плачет? Присмотрелся я и заметил рыдающего мальчишку.
– На рассвете?
– Это и мне показалось странным. Если бы увидел я его вечером, когда горожане приходят семьями навестить могилы, я бы так удивлён не был. Гонимый сомнениями, подошёл я к мальчику и заговорил. Так и познакомились мы с Хелом. И показал он мне место, где двенадцать веков назад горожане поставили виселицы, чтобы казнить трёх магов, подписавших Договор с Сатаной вопреки воле городского совета. Виселицы давно должны были сгнить, но к удивлению своему увидел я, что кто-то восстановил их. И свежие кости, обглоданные собаками и лисицами, лежали под ними. Нашёл я также обломок фибулы и остатки плащей.
Саймон встал и принёс со стола простую шкатулку из берёзы. Магистр раскрыл её. Фибула была серебряной, а ветхие куски ткани явно были когда-то глубокого синего цвета…
– Тройная жертва на месте другой такой же жертвы, – пробормотал маг. – Они пытались так вызывать фурию? А Хел? Как он узнал про это страшное место?
Саймон замялся.
Магистр вспомнил удивительно светлые прозрачные глаза мальчика, словно туман застилал их, его странную физическую силу и устойчивость к «ветру мёртвых». Нахмурился:
– Он человек?
– Магистр, я… – замялся Саймон. – Обещал я не говорить вам!
– Пожалуй, я уже догадался сам, – усмехнулся Фабиус. – Он из той хищной демонической мелочи, что обитает в Ангистерне в тайне и от людей, и от тварей? Ты послал его следить за мной, ибо перемещаться он может мгновенно. И сила его – сила не мальчика… Чем он питается?
Саймон вздохнул.
– Хел – порождение высших демонов. Способен он питаться не только душами, но и эманациями людей. Сильными чувствами. Потому и нравятся ему кладбища. В наш мир попал он крохотным комочком слизи, прилипшим к чьей-то ступне. Свои не очень-то признают его, для этого должно быть оглашено в Аду его имя. Больше держится людей он, но тоскливо ему без сородичей. И иногда плачет. Совсем как ребёнок, разве что слёзы розоватые у него и испаряются с шипением. Не гневайтесь, магистр. Мы с Хелом… Следили за вами немного.
– Удивительно, как долго я изучал демонов, и как много узнал о них здесь, – вздохнул магистр.
Саймон вскинул глаза, не понимая, гневается ли Фабиус?
– Нет, я не сержусь. И не обижу твоего Хела. Тем более что я сам вынужден доверяться его собрату.
Маг протянул Саймону пустой кубок, простецкий, глиняный.
– Помоги мне встать. Мне нужно ехать, и это – более чем срочно. Ты был очень полезен мне. И твой Хел тоже. Если останусь жив – я сумею отблагодарить вас. Сейчас же – нам лучше расстаться и побыстрее.
– Нет, – Саймон решительно собрал со стола склянки и кисеты с порошками и сложил в холщовую сумку. – Расстался я с вами один раз и жалею об этом. Если бы не демоническая природа Хела – затоптали бы вас в толпе, хлынувшей с площади. Вместе пойдём мы. Больше не отпущу я вас одного!
– И вообще перестань дурить, маг!
С этими словами воздух лопнул возле дверей, и в комнате объявился Ангелус Борн. На этот раз ещё и причёсанный по позапрошлогодней столичной моде, которая успешно покоряла сейчас провинциальный Ангистерн.
«Верно, Алисса так причесала его», – подумал Фабиус, и на душе у него стало пусто и колко.
– Я искал тебя сознанием несколько часов, тщательно обследуя каждый никчёмный трактир в этом проклятом Сатаной городе! – рявкнул инкуб. – Ты обещал мне работать сообща!
– И готов был сейчас же послать за тобой, – вздохнул маг.
– Тогда убери деревяшки, я сам осмотрю твою руку!
— Это что, шутка? — спросил у Гилоиса пожилой хозяин сервисного центра.
— Ни в коем случае. Девушка только выглядит обычным пен-рит. Она справится, я уже говорил. Наш исследовательский институт постоянно пытается улучшить их приспособляемость к современным реалиям. Конечно, звезд с неба они хватать не будут никогда, но кое-что нам все же удается.
Ох, соловей, досвистишься. Улучшают они технологию… скоро, из чистого любопытства, будут людей с улицы хватать и переделывать на свой неподражаемый манер. А что? Как показывает практика, мы, пен-рит нового образца, вполне управляемы, непритязательны и исполнительны.
— Посмотрим. Как ее зовут?
— Са…
— Меня зовут Александра. Гилоис, прекращайте эту комедию. Вы обещали мне найти работу, а не быть моим импресарио.
— Саша. Мы уже не раз говорили, что грубость в общении с людьми никогда не дает положительного результата.
Вот урод.
— Понятно, — протянул господин работодатель. — Следуйте за мной.
Мы вошли в здание со стороны служебного входа, миновали стеклянный коридор и оказались, наконец, в приемном зале, на моем будущем рабочем месте. Одна стена прозрачная, снаружи снова снегопад. Внутри — уютный свет желтоватых ламп, искусственные цветы по углам, три конторки, оборудованные терминалами, и маленький столик в самом углу. Я сразу поняла — мой.
Девушка в красивой белой форме протирала лепестки каких-то крупных цветов, слишком ярких, чтобы быть живыми.
— Чилти, подойдите, пожалуйста!
Она отложила тряпочку, подошла не спеша. Нет, она здесь не уборщица.
— Чилти, вот ваша новая сотрудница. Введите, пожалуйста, в курс дела. Александра, познакомьтесь, это ваше непосредственное начальство…
Начальство поджало губки, и умоляюще произнесло:
— Послушайте, я же просила сотрудника, а не…
— Введите в курс дела. Первый день пусть присматривается, потом по обстоятельствам. Если будут какие-то претензии, сразу ко мне.
Через четверть часа меня снабдили такой же ослепительно белой униформой, что и у непосредственного начальства, и я оказалась в полном его — начальства — распоряжении.
— Значит, так. К клиентам пока не суйтесь. Вот ваше место — у стены. Эта штука называется терминал открытого доступа. Чтобы она включилась…
— Чилти, давайте сразу определимся. Я умею включать терминал, работать с инфосетью, заваривать кофе в кофеварке. Еще я курю. Называть меня лучше сокращенно — Сашей. Я так привыкла. Что еще? А, да. Я действительно пен-рит. Но это еще не повод считать меня непроходимой дурой. Давайте лучше сразу к делу…
Она несколько секунд похлопала ресницами, переваривая информацию, потом кивнула.
— Все просто. Сейчас нас всего работает четыре человека, по два на смене. Наша смена на этой неделе — дневная, на следующей — вечерняя. Моя работа — поговорить с клиентом, помочь ему оформить заказ. Вы в это время с его личной карточки переносите информацию в нашу базу. Давайте включим терминал, я покажу, где смотреть. Вот. Здесь у нас дежурный технолог. Заказ направляете ему, он сообщает, куда нужно перегнать машину, и срок выполнения работы. Вообще-то и один человек со всем этим справляется, но в последнее время нагрузка растет. Так что, возможно, через день или два и вам придется поработать с людьми. Ну, как? Все понятно?
— Да в общем, все.
Кроме всего прочего мне понятно, что работа эта высосана из пальца, специально чтобы трудоустроить несколько человек. Вся эта ерундень с заказами может оформляться клиентом самостоятельно, через личный терминал.
Впрочем, вскоре выяснилось, что Чилти во многом права. Как только офис открылся, к нам потянулись несчастные владельцы поломанной техники. Основная причина обращений — система безопасности флаера блокирует режим взлета. Причину блока рядовые владельцы машин, понятное дело, не знают. И вот я тупо пересылаю безымянному пока технологу один и тот же код, а он мне в ответ — одно и то же сообщение: стоянка диагностики номер четыре, работа будет выполнена завтра до полудня, вызов мастера на дом — завтра с обеда. За отдельную плату. Справки по локальному номеру…
Чилти все это озвучивает клиенту, вручает распечатанный мною заказ, требует завизировать запись, вежливо прощается. Так тянется до обеда. Обед — пятнадцатиминутный перерыв, когда одна смена передает дела другой смене.
— Хочешь экскурсию? — предлагает Челти, — Тут есть интересные места.
Ну что же, пойдем. Начальница где-то через час совместного сидения в офисе перестала видеть во мне пен-рит и даже прониклась душевным расположением. К тому же сразу видно, что она любит поболтать, а слушатели находятся редко. Девчонке двадцать лет, она окончила какой-то здешний техникум, но работать по специальности не пошла: химия не ее призвание. В офисе ей нравится, но все время хочется какого-то праздника, перемен к лучшему. Не то состаришься, так ничего и не увидев. Этим летом она отдыхала на курорте у моря. Целый год собирала деньги на хороший отель. Там было здорово. Красивые пляжи, парни, жара. Коктейль в шезлонге, бассейн, массаж.
Воспоминаний на всю зиму. А как только отпуск, так снова туда же. Чтобы все повторилось. Правда, здорово?
Я ее слушаю и чувствую себя старухой. В мои двадцать восемь, оказывается, можно запихнуть десяток ее жизней, и еще останется место. А что на счет повторить лучшие моменты жизни…
Верните мне мой космос, и я буду счастлива.
А если это нельзя, если это не по законам жанра, верните мне последние сутки в поселке пен-рит. Но переиграйте так, чтобы Гилоис все-таки опоздал с трансформацией.
Потому что, как оказалось, смерти ждать страшно. Но куда страшней ждать жизни…
В новом, блин, качестве.
За короткое время моя новая знакомая продемонстрировала мне все помещения, куда имела доступ. Показала даже, где кабинет хозяина мастерской. Больше прочих мест ее привлекала комнатка, где отдыхали механики. Там молодые парни завсегда были рады хорошенькой девушке. А на меня вылупились так, что челюсти поотвисали. А ведь вроде бы те же у меня две руки, две ноги, нет третьего глаза, и хвост не растет. Но пен-рит видно сразу. Слишком белые волосы. Правильные черты лица, у женщин — всегда кукольные, миловидные. У пен-рит мимика беднее, чем у людей, взгляд рассеянный. Всегда бледно-голубые глаза, как у двухнедельного котенка. Чужак из другого мира вряд ли заметит эти признаки, скорей всего отнесет их к какой-то особой этнической группе. Но местные никогда не ошибаются. И очень мало актеров, способных достоверно сыграть подобных мне, потому что есть еще какое-то отличие. Не столько внешнее, не уловимое на первый взгляд, но определяющее. Мы — другие. Мы — отдельно.
Потом Чилти привела меня в собственно мастерские. Четыре цеха, первые два — по замене деталей, один по усовершенствованию, и самый дальний и самый востребованный — диагностика.
Отчетливо повеяло чем-то из совсем уж давнего детства. У деда была маленькая мастерская сельхозтехники, я много времени проводила в ней, когда родители отсылали меня с фермы в научный городок. Городок я ненавидела, мастерскую — обожала. Во всяком случае, сейчас мне кажется, что было именно так.
Интересно. Когда-то я разбиралась немного в устройстве малых катеров, на уровне мелкого ремонта. Это если после посадки на планете икс что-то забарахлит, а сервисной базы — вот досада — не окажется рядом. Может, справлюсь и со здешними флаерами? Они не должны быть слишком сложно устроены…
Чилти заметила мой интерес к железу, спросила:
— Ты в этом что-нибудь понимаешь?
— Очень мало. Но, если припрет то, наверное, сделаю. А у нас на терминалах что, и вправду открытый доступ?
— Ну да.
— И фильтры не стоят?
— А зачем?
— Ну, например, если вдруг мне захочется полазить в инфосети в личных целях и в рабочее время?
Чилти рассмеялась:
— Так у нас же нет времени. Сама видела. Да и незачем нам… или у тебя есть знакомые на других планетах?
— Да нет… но хочу проверить кое-что.
— В инфосети? А у тебя что, нет имплантанта?
— Я же пен-рит. Нам не полагается.
— Так в чем дело? Пойдем ко мне домой. У меня доступ свободный и неограниченный. И не придется рабочее время на такую ерунду тратить. Только не сегодня, ладно? Сегодня у меня гости.
Магреспублика Илата, город Илата
14 Петуха 606 года Соленого озера
Джейн не знала, как именно относится к богатому району, очерченному каналами и рассеченному посередине рекой. Он был красивым, да. Чистый, разноцветный, в ее жизни таких красок не было. Но восхищаться этим местом не хотелось. Даже ей, даже сейчас.
Сочувствовать ограбленным не получалось тоже. Здесь семья не обеднеет и на сотую часть, даже если все убранство дома вынесут — не трущобы ведь. Однако работать это не мешало.
Письмо, принесенное юной Обри, было воистину птичьим даром. Напарники… Впрочем, Эдвард скрывал куда больше, чем одну свою трезвость, и Джейн это вполне устраивало. Догадаться о том, что у немого монаха тайн не меньше, было несложно.
— Спасибо за помощь, — она кивнула слуге, провожавшему их по дому. — Можете вспомнить еще что-нибудь? Возможно, кто-нибудь слышал шум ночью, или до того кто-то подозрительный заходил, или вокруг дома крутились?
— Нет, что вы! Если бы мы заметили, сразу бы господину сказали. И чужих не заходило, только молодежь, друзья племянниц.
Джейн кивнула, а Эдвард вдруг вцепился клещом:
— Кто именно из молодежи?
— Ну, О’Фоули днем была, и Роша с Рисом точно, в смысле, молодая госпожа О’Келли и молодой господин О’Брайан. Вечером О’Киф пришел, они все вместе сидели. Утром еще юный О’Грэди заглядывал, на первом рассвете, до того, как хозяин вернулся. Увидел, какой тут разор и ждать не стал, откланялся.
Эдвард прищелкнул пальцами, но больше ничего спрашивать не стал, попрощался. Джейн дождалась когда они выйдут на улицу, спросила:
— Подозреваешь, кто-то из господ связан с кражей?
— Нет, ты чего, — искренне возмутился наемник. — Они бы не стали! Но говорят же, всех тянет возвращаться на места преступлений, а тут только эти приходили. Я и зацепился.
— Часто расследуешь что-то? — уточнила Джейн. Эдвард мотнул головой, смущенно почесал в затылке.
— Да нет. Чаще прячусь от расследователей, вот какой-то опыт и набежал. А ты?
— Никогда не доводилось.
— Брешешь! То есть, простите, врете вы, госпожа портниха. Или у вас прям талант, надо вас во главе стражи ставить, может, тогда она делом займется.
Джейн промолчала, следя, чтобы ни с кем не столкнуться в плотном потоке прохожих. Приподнялась на цыпочки, высматривая Ястреба — Обри маленькая, ее в толпе точно не разглядеть. Увидела у порога дома О’Германов, а еще через пару шагов и услышала — не немого монаха, конечно, а визгливые жалобы домоправителя.
Гомера знали даже те, кто с магическим семейством О’Герман никаких дел не имел. Громкий, въедливый, жадный, не любящий никого и ничего, кроме договоров и денег — так говорили о нем на рынке, часто даже не дожидаясь, пока тощая спина домоправителя скроется из виду. Джейн слышала эти сплетни не раз, а некоторые люди, которых она близко знала, общались с Гомером лично. Сложив же все услышанное нельзя было не признать, что хотя приятным человеком домоправитель не был, работал он на зависть многим.
— …десять куриц, пять индюшек, лукошко кизила, три круга сыра, два мешка сахара, мешок муки, полмешка картошки, горшок меда, и вдобавок эти варвары расколотили крынку молока! Сплошной убыток! Если бы Дара подписала хозяину переезд на территорию дворца, там бы такого точно не случилось! Я так и сказал молодому О’Рурку, когда он заходил, и вот, напророчил! Нет, это совершенно недопустимо! Посреди каналов, на самой центральной улице!..
— Они что, лично к вам на кухню влезли? — прозвучал сердитый голос Обри.
— Хуже! — возопил Гомер. Ему явно не хватало слушателя всю последнюю неделю. — Из чего теперь готовить нашу часть еды для праздника?! Целый мешок муки, три круга сыра…
— Да поняли мы, поняли, — замахал руками Эдвард, протолкавшись к снова заведшемуся домоправителю. — Десять куриц, пять индюшек и далее по списку. Дело птицы знает когда было, ты все равно уже заказал замену с рынка, хватит вопиять.
— Да вы представляете, какие сейчас цены дерут? И где мне, скажите на милость, доставать сахар?! Вы вообще догадываетесь, какой это убыток, ведь чистейший был, напрямую у Пола Доэрти купленный! До праздника никак не успеть, нет, никак.
— Нам плевать на господские кухню и убытки, — рявкнула Обри, которая, очевидно, выслушивала жалобы Гомера довольно долго. — Покажи, откуда забрали продукты, и займись своим делом наконец!
Гомер открыл было рот, но взглянул в лицо маленький портнихи и благоразумно промолчал, шагнул в дом. Было слышно, как он громко зовет слуг.
Выскочившая на порог девочка была не старше Обри, отчаянно рыжая и конопатая настолько, что светлой кожи было меньше, чем коричневых пятнышек.
— Вас на кухню проводить?
Едва дождалась кивка и зайцем помчалась вокруг дома, распахнула черную дверь.
— Вот! И ворота для бочек открывали, точно — дядька Эмби говорил, створку покосили, жуть, она теперь до конца не идет, в пол упирается.
Джейн вошла на кухню, вернее, на продуктовый склад первой, оглядела стеллажи и дверь внутрь дома.
— Дальше они не пошли? — расспрашивал тем временем Эдвард девочку.
— Не-а! Там замок висит — во! Гомер вешал, ключи только у него и у кухарки. Вот они и нагребли чего смогли. Я вот думаю, сами съедят или в какой-нибудь трактир продадут? Или на рынок и обратно Гомеру! А потом опять стырят!
Юная служанка прыснула в ладошку, Обри тоже ухмыльнулась. Ястреб, планомерно обходящий склад, ухнул, поднял кулак вверх. Джейн поспешила посмотреть, что нашел монах.
В углу между стеллажами просыпалась мука, в мелкой пыли отпечатались внушительные следы. Если присмотреться, белесые подошвы немало потоптались по подвалу, оставив явные тропинки.
— Эй, малявка, а что где лежало?
Подвал не вынесли подчистую, оставив все бочки и бутылки, и даже не прихватив висевшие под потолком колбасы.
— А это почему оставили? — тоже задался вопросом Эдвард. — Небось подороже индюшек будет!
Что-то написал на своем замызганном листочке Ястреб, протянул им. Джейн зачитала вслух:
— Запах. Все остальное пахнет меньше, а колбасы любой схорон провоняют быстро. Разумно.
— А куда потом пошли? — Вмешалась Обри. — Их было немного, иначе заметили бы! На повозке не уедешь, узко, на руках далеко не унесешь.
— Может быть схорон рядом, — у Эдварда загорелись глаза. — Есть тут нежилые дома поблизости?
— Ага, — служанка заскакала на месте, — есть! Идемте!
Гостевой дом О’Германов стоял в глубине квартала, углом к главному зданию. Эдвард присел было у двери, внимательно осматривая скважину замка, но тут же разочарованно отодвинулся:
— Чистый, царапин не могло остаться, даже если взламывали.
Фыркнула Обри.
— Чистый. Кто бы его тут чистил!
— Думаешь, воры? — скептически уточнил Эдвард.
— Конечно!
Джейн вздохнула, обратилась ко всем напарникам разом:
— Нужно попросить у Гомера ключи и проверить.
Спор ведь сам по себе ничем не помогал.
***
там же
Сушь, как же ее это все злило! Ну какая разница, кто что украл у господ? Зря она пошла, это никак не касалось ее трущоб. Деньги разве что, но да птицы с ними, важны сейчас не они, а время. Она и так слишком много потеряла.
— Вот!
Рыжая притащила ключи, оправила фартук, стреляя глазами в наемника. Дура. Обри забрала у нее связку, завозилась с дверью. Замок точно взламывали, зубцы стояли неровно, и ключ шел с трудом, застревая и скрежеща. Отмычками проще было бы, честное слово!
Оказалось, что еще и бестолку. Тут работали не дураки, постоянный схорон под носом у магов делать не стали. Хотя сначала, похоже, правда таскали сюда.
— Заносили через парадную дверь, а забирали через окно сзади, — подвела итог Джейн.
— Там уже и до канала близко, накидать все в лодку и до свиданья, — дополнил наемник. — Пойдем посмотрим, где грузились? И где они лодку могли взять, вдруг нанимали.
— У них, в отличии от тебя, котелок варит, — отрезала Обри. — Если время лишнее — хоть всех рыбаков Илаты расспрашивай.
Вышла из комнаты, в которой остались следы воровского склада, сунула служанке ключи. Все понятно уже…
Хотя нет. Не все.
— Как они залезли на склад?
— Ой, это же самое интересное! Дверь была заперта, там такой замок, в общем, если бы в него полезли, обратно бы его повесить не смогли, точно-точно! Окошек нет, ну ты сама видела, а ворота изнутри на брус были задвинуты! Представляешь? Наверное, у них маг какой-то был!
Джейн и наемник одновременно покачали головами:
— Не помогло бы.
Монах указал на ключи, Джейн уточнила:
— Разве что кого-то зачаровать и заставить принести ключи, да. Но магам в банде воров взяться неоткуда.
Обри просто пошла к еще открытому складу. Оглядела стену, замерла. Указала дрогнувшей рукой вверх.
— А это что?
— Кошачий лаз, — охотно ответила служанка. — Нет, ну в него точно бы никто не влез, он же крошечный!
Бросило в жар, Обри вцепилась себе в локти. Спросила глухо:
— Когда вас ограбили?
— Неделю назад! Почти, сегодня шестой день.
Этого не могло быть. Обри подтащила ящик к стене, забралась на него, дотянулась до лаза. На пальцах остался жир.
Она едва не оступилась, слезая, монах поддержал под локоть. Провел по ее ладони, начал копаться в сумке. Она перехватила его запястье. Сказала медленно:
— Залезли в кошачий лаз. Человек обмазал одежду жиром, чтобы лучше скользила, а потом открыл ворота изнутри.
Сердце колотилось в горле. Этого не могло быть. Никак. Кто-то другой научился, чужак, ребенок, да кто угодно! Наверное, Обри и сама могла бы купить на рынке жир, натереть им белье и проскользнуть в лаз даже поменьше размером.
Это был кто-то другой. Потому что шесть дней назад она копала могилу того, кто всегда работал так.
***
Южная Империя, город Пэвэти
14 Петуха 606 года Соленого озера
Отектей представлял, как именно рисовать огонь, чтобы тот обладал достаточной силой, хотя подозревал, что из-за отсутствия опыта потратит много воды. Однако магия не потребовалась — маленькая надзорщица в ответ на приказ Сикиса взмахнула руками:
— Ну зачем так портить дом! Вон же окошечко, давайте я попробую в него влезть. Он бы наружу так не смог, ну, Текамсех, он же больше меня, а я смогу.
Гвардеец хмыкнул недоверчиво, но согласился. Отектей подставил руки, помогая Эш забраться к проему, выпрямился по стене. Нога, утром почти не болевшая, сейчас решила отомстить.
Гвардеец заметил, конечно.
— Где продают трости? — спросил резко.
— Не знаю. Я вас не замедлю.
Получилось слишком похоже на просьбу не прогонять его. По сути, это она и была, потому что Отектей не мог сейчас отказаться от дела, цели, шума улиц вокруг. Настолько, что не знал, как именно поведет себя, если ему прикажут вернуться в Цитадель. Гвардеец, к счастью, продолжать разговор не стал, отвернулся.
— Ну? — спросил у дома. Девочка внутри отозвалась глухо, чихнула. Им пришлось прождать довольно долго, Отектей разминал ногу и боль, как ни странно, отступала. Наконец дверь распахнулась, чуть не снеся их.
— Получилось!
Эш на пороге сияла улыбкой. Впрочем, кажется, это было ее нормальное состояние.
— Потрясающе, — процедил Сикис, едва успевший отскочить от тяжелой стальной пластины. Отодвинул девочку, вошел. Отектей последовал за ним, остановился внутри, позволяя глазам привыкнуть. Сразу заметил ключи, висящие на вбитом между камней крюке.
Здесь было красиво. Колонны поддерживали свод, разделяя пространство на девять квадратов, справа тянулась уходящая наверх крутая лестница. Второй этаж не был сплошным, скорее напоминая круговую террасу, в центре оставалась пустота и свет из резной решетки потолка свободно падал на пол первого этажа. Отектей присмотрелся к узору, различил скрещенные саблю и жезл управления големами, зубцы крепости и распахнувшего крылья орла. Над всем этим, конечно, сияло солнце.
Герб Империи. Что еще может украшать дом гвардейца.
Прямо под решеткой оказалось кольцо маленького очага, в гостевом левом углу лежала циновка с парой подушек, нашелся небольшой запас еды и почти пустой бочонок. Отектей коснулся крана, понюхал ладонь.
— Что там? — окликнул сверху Сикис.
— Сорговая брага.
Дом не был бедным, но и богатым тоже не казался. Практичное, удобное жилье человека, который вряд ли привык подолгу отдыхать. И ни следа сборов или побега, ни одного намека, куда мог пропасть жилец. Разве что склад выполненных приказов, нашедшийся на втором этаже, мог помочь.
Гвардеец сел под герб разбирать их, Эш бегала сверху, принося в охапке пергаменты. Отектей поворошил золу в очаге — огонь погас давно, и не определить, когда именно, но…
В пепле почудился обрывок бумаги, Отектей, задержав дыхание, склонился над ним. Осторожно выдохнул, сдувая пепел, в руку вложили лист.
— Вытащи его.
Завести старый приказ под остаток сгоревшей бумаги, поднять, накрыть сверху вторым. Перевернуть.
— “С надеждой на новое письмо, Оуюн”, — прочитал из-за плеча гвардеец. — Наконец-то! Там могло остаться что-то еще, проверим.
Легкий пепел разлетался по каменному полу, они втроем аккуратно сдували его, разгребали пальцами, едва не просеивали. Нашлось еще несколько недогоревших обрывков, Сикис раскладывал их на гостевой циновке. Наконец очаг опустел, Отектей отряхнул руки.
— Оуюн, музыкантша из Цитадели, — гвардеец сказал это, словно зачитывал приговор. — Вы ее знаете?
Отектей постарался припомнить. Точно не из первых, пришедших в Цитадель. Учил ли он ее? Кажется, нет.
— Я знаю, — тихо сказала Эш. — Она разрешение на путешествие получила, долго магнадзор уговаривала. Уехала месяц назад.
Сикис поморщился, Отектей его понимал. Уехавшего из Империи мага попробуй найди, может хоть вообще не вернуться. Поэтому разрешения выдавали редко, при особых обстоятельствах.
Переписка с гвардейцем, видимо, была именно таким обстоятельством.
— Она давно ему писала?
Эш подергала себя за косички, мотнула головой:
— Не знаю. Письма Сугар получает и раздает, ну, глава магнадзора. По-моему, Оуюн всегда что-то получала.
Поедут снова в Цитадель, лично расспрашивать Сугар? Отектей взглянул вверх, убеждаясь — небо над крышей дома успело потемнеть.
— Напишем письмо, — решил гвардеец. — Утром уже получим ответ, для гвардии монахи постараются. Сейчас запрем дом и вернемся в казармы, переночуем, узнаем про его последнее дело побольше. Магией он отсюда испариться мог?
Отектей задумался. Начал медленно:
— Очень хороший писатель с большим запасом воды мог бы договориться с дверью, заставив ее открыться без ключа. Художник мог бы создать настил над порогом, который после растаял бы водой. Музыкант мог бы накрыть всю улицу рассеянностью, чтобы этого не заметили.
— Понятно, слишком сложно, — кивнул Сикис. — Скорее мы не нашли тайный ход. Завтра продолжим.
— Я могу нарисовать источник света, — напомнил Отектей.
— Я сказал, завтра, — нахмурился гвардеец. — Если мы найдем ход, по нему нужно будет пройти со всем вниманием. Сейчас мы уже никуда не торопимся — два дня прошло.
Эш кружилась на пороге, из-под босых ног взлетали облачка пепла. Отектей на миг засмотрелся — красивая картина, живой, текучий силуэт. Идеально для миража, и каждый увидит в тонкой фигуре ту, кого захочет.
Сикис заслонил проем, взял ключи. Нужно было идти.
***
там же
Малое солнце зашло вслед за большим, тесная комната окончательно заполнилась темнотой. Рагнар уже после первого заката не мог рисовать, и вместо этого лежал, сухим пером выводя в воздухе силуэты. Теперь он сел, взглянул сквозь резьбу выходящего во внутренний двор окна. В синем небе загорались звезды.
Он не ждал, что Эрик придет вовремя. Однако все сроки прошли, если они не покинул город до утренних сумерек, с них спросят. Значит, пора искать ученика. Рагнар вполне представлял, где тот мог провести день, и был уверен, что ночи хватит, чтобы прочесать все трактиры и бордели, которые могли заинтересовать мага, чьим творением впервые убили.
По бумагам на столе пробежало пятно алого света. На улице закричали.
Рагнар шагнул ближе к окну, пытаясь разглядеть происходящее. Недоверчиво отступил, рука сама нашла перо, воткнутое в пробку фляги. Выбежал в коридор, едва не налетев на других, спешивших из общей комнаты. Вместе со всеми оказался на улице, вместе со всеми запрокинул голову.
Он был огромен. Размах крыльев с площадь, клюв способен заглотить козу. Его клич оглушил, отозвался в ушах пронзительной болью. Всполохи пламени танцевали вместо оперения, и город был освещен им, словно новым солнцем.
А потом птица развернулась и спикировала вниз, словно ястреб, нацелившийся на незаметную в траве мышь.
Рука опередила разум, в воздухе повисли капли воды, слились, вздрогнули, рождая краткосрочную, иллюзорную жизнь.
Черный ворон сшиб огненного ястреба в воздухе, взлетел выше, увлекая за собой. Рагнар стоял на земле, замерев с пером в поднятой руке, и Рагнар дрался в небе, думая об одном — нельзя позволить им рухнуть на улицы.
Ястреб желал кружить над городом, кричать и налетать на чем-то не приглянувшиеся ему дома. Ворон сбивал его с курса, вниз падали искры и капли воды. Наконец удалось увлечь противника сражением, выманить за стены. Рагнар судорожно дернул руками — ворон вцепился когтями в грудь ястреба, заполошно хлопая крыльями. Он был меньше и слабей, он проигрывал, но и ястреб не мог удержаться в воздухе с таким грузом.
Плеснула граничная река, приняв оба творения. Рагнар покачнулся, тяжело тряхнул головой. Ему сунули флягу, из горлышка ударил в нос крепкий травяной аромат.
— Пей, маг, — велели. — Все выпей. Ты сильно потратился.
Он послушался. Зубы заломило, подкатило к горлу, но допить снадобье получилось. Запил своей водой, прополоскал рот. Смог наконец приглядеться к немолодой женщине, что его напоила.
— Спасибо.
Она дернула уголком рта.
— Да славится Император. Ты еще можешь пожалеть, что не умер здесь от недостатка воды. Это ведь твой шедевр?
— Ученика, — тихо ответил Рагнар. Губы онемели, разум пронзали искры надежды — полотно видели другие, могли воспроизвести, украсть, птицы знают, зачем!
Кривые когти, огненные перья, загнутый клюв. Еще и хохолок на голове, Создатель, кто же так рисует магию.
Только один человек.
— Господин, — рядом замерла девчонка едва по пояс Рагнару, протянула руку с кожаным тубусом. — Вам приказ.
Он кивнул, взял. Отметил равнодушно — как быстро принесли. Наверное, сегодня утром бумага уже была готова. Знали заранее? Подстраховались? Может, все-таки обман?
«Маг Эрик нарушил правила пребывания за стенами Цитадели и должен быть убит не позднее…»
Он знал — все справедливо. Эрик нарисовал птицу, натравил на город не просто так. Наверняка бежал под прикрытием, и несложно угадать, куда, если за стеной, рекой и пустыней лежит Цергия. Течет молоком и медом по представлению беглецов, которые никогда туда не добираются.
— Господин, — посыльная все еще стояла рядом. — Сначала вам велено прийти к командиру.
Рагнар кивнул. Он не проследил, он дал деньги, он ошибся. Удивительно, что ему лишь приказывают, и уже вручили задание, а не арестовывают и ведут на допрос.
Хотя зачем его вести. Он ведь действительно придет сам.
— Рагнар, — в дверях барака стояла смутно знакомая девушка с тысячей косичек, смотрела странно. — Ты же туда не пойдешь, правда?
Он качнул головой, повесил на шею тубус на шнурке, направился к козлятне. Нужно быстрее попасть к командиру и ответить за ошибку, иначе он не успеет догнать беглеца до границ Цергии.
— Рагнар!
Он работал на гвардию много лет. Он не мог не пойти.
На улицах было людно даже сейчас, когда огненная птица исчезла. Толпились у трактиров, переговаривались, смотрели в небо. Рагнар подгонял пару коз, стоя в маленькой, на одного коляске. Вот и главный дом гвардии, стены почернели от копоти. Теперь спрыгнуть на землю, передать поводья мальчишке.
— Где командир?
— Здесь, — отозвались из-за распахнутой двери. — Подойди, Рагнар.
Он вошел, поклонившись. Замер посреди зала, под взглядами не только знакомого офицера и его охраны, но и канцелярии.
— Вы знали, что он сбежит, — скучающе сообщила одна из синих халатов.
— Нет.
— Вы дали ему деньги, — заметил другой.
— Да.
— И?
— Я посоветовал ему пойти в таверну или купить себе что-нибудь, — отчитался Рагнар.
— Он лжет или он глуп, — канцелярша повернулась к командиру гвардии. — Как вы считаете?
Тот посмотрел на Рагнара в упор. Было так тихо, что можно было услышать, как одна из женщин постукивает по столу ногтем. Наконец офицер разлепил тонкие, будто ссохшиеся губы.
— Готов ли ты подтвердить свои слова болью?
— Да, командир, — ответил не задумываясь, как и было должно. Ритуальная фраза сомнения в докладе не всегда влекла за собой допрос… Но, очевидно, в этот раз будет иначе. Рагнар опустился на колени, одновременно разводя полы куртки и халата, сбрасывая их с плеч, обнажая спину.
— У него уже есть приказ, — заметил до того молчавший человек в углу.
— Рагнар всегда преследует беглецов, — ответил офицер. — Этого он так же догонит и убьет. Верно?
— Да, командир.
— Тогда пусть не медлит, — велела канцелярша. — Возьмите припасы в ближайшей казарме и вернитесь не поздней, чем через неделю. Да славится Император!
— Да славится Император.
Встать, привести одежду в порядок. Повозка. Казармы, окно, ведущее на склад.
— Погоня в пустыне, маг, — коротко сообщил выглянувшему интенданту.
Сумку на одно плечо, бурдюк с водой на второе. Дополнительная фляга, еще перья на случай потери или поломки. Плотный отрез ткани, плащ сейчас, укрытие днем. Тюрбан достаточно большой, чтобы не прогревался насквозь.
Теперь нужно было узнать, с какой именно стороны города выбрался беглец, и что у него при себе. Значит, ближайший к площади рынок и опрос стражи на стенах.
На этот раз девушка на пороге казарм не стояла. Рагнар был этому, пожалуй, рад.
— Когда этот псих придет?!
— Скоро уже. Успокойся.
— Как я могу успокоиться, как?! Как ты сам можешь быть таким спокойным?! Мы тут сдохнем, пока он возится! Я уже задыхаюсь! Задыхаюсь, понимаешь ты, урод?! Развалился тут, как… как…
— Как тот, кто хочет выжить. Перестань метаться. Приляг и расслабься.
— Куда?! На пол, что ли? Ты же занял всю койку, урод!
— Ложись рядом. Койка широкая.
— Я тут подыхаю, а он только об одном и может думать! Скотина!
— Да ложись ты хоть на пол, мне-то что?
— Тебе меня совсем не жалко, да?! Скотина! Все вы такие! Подвинься, урод, что, не видишь – мне тут совсем места нету?! И не прижимайся! Не обломится тебе ничего, понял?!
— Может, мне вообще встать?
— А мог бы и встать! Уступить девушке! Тем более, что не посторонней!
— Зачем? Ты же сама сказала, что не обломится.
— Урод! Урод! А если я уже беременна?! Мы же не проверялись! И неизвестно, когда теперь! И вообще… Ой, мамочка, и зачем я только согласилась, и зачем только связалась с этим уродом! Ведь это только из-за тебя мы тут…
— Что-то новенькое. Это мне, что ли, невтерпеж было? Это у меня, что ли, так чесалось, что до конца вахты не подождать?
— Убери руку, урод! Да ты мне по гроб жизни благодарен должен быть! Я тебе жизнь спасла! Если бы не я, тебя бы тоже по стенкам размазало, как Сандерса! А вот ты мог бы дверь и не запирать…
— Сколько раз тебе повторять – не запирал я. Это автоматика. Уже после аварии, когда давление упало.
— Не запирал он… толку-то! Слышишь? Идет вроде…
— Показалось. Но уже скоро.
— Как ты думаешь – он нас выпустит?
— Надеюсь. Если он говорил с кем-нибудь из начальства – наверняка. Он ведь очень послушный и никогда не нарушает четких инструкций. Док клялся, что в пределах своей категории он адаптирован идеально.
— Ну да! Идеальный псих!
— Он не псих. Просто… человек с недостаточной хромосомной адекватностью. Но он хорошо адаптирован и обучен. Очень доброжелателен. Чтит закон и порядок, начальству подчиняется безоговорочно. Не будь у него диплома – открыл бы дверь сразу же, по первой просьбе. Но тогда бы его никто и не допустил до этой работы, сама понимаешь. А так… Ему нужен четкий приказ. Приказ офицера…
— Но ты ведь офицер! Прикажи, пусть откроет! И убери все-таки руку… ох… нет, ну ты сейчас меня заведешь, а потом… нет, ну правда… ну не надо… ну он же сейчас придет…о-о-ох… не на-а-а-а…а-ах… ладно, давай, только быстрее, сил уже нет… давай же… о-ох… ну что же ты… куда ты…
— Тихо! Он пришел. Эй! Как там тебя?! Ты говорил с капитаном?
— Скотина! Скотина! Скотина!!!
— Ты рассказал ему о нас? Я — офицер! Ты должен был рассказать!
— Скотина!.. Что он сказал?
— Что капитану это не интересно. Не понимаю…
— Он мог соврать?
— Нет, они врать не могут. Тут другое что-то…
— Эй, урод! Он офицер, слышишь?! Ты должен выполнять команду, придурок! Взгляни на экран, урод, взгляни! Бейджик видишь?! Читать умеешь? Что на нем написано, ну?
* * *
Проблемная камера.
Решать проблемы – не моя специализация. Я доложил. Сделал все как надо. Даже больше – спросил капитана.
Долго не мог решиться, но все же подумал, что так будет правильнее. Человек в камере имеет низкий статус. По определению. Но эта камера – проблемная. Она на участке Кэт. Про свой участок я знаю все – там не может быть в камере никого со статусом офицера. Но на участке Кэт – не знаю. Она мне ничего не говорила. А человек в проблемной камере называет себя офицером. Проблема. Решать проблемы – работа тех, у кого высокий статус. У капитана самый высокий. Так что пусть он и решает. Вот я и спросил.
Только капитан не ответил.
Ну что ж, не моя проблема. Новых инструкций нет, значит, и медлить нет смысла. Иногда те, которые считаются нормальными, ведут себя очень странно и пытаются присвоить статус, на который не имеют прав. А офицеры сами открывают любые двери, им не нужен для этого специалист, даже такой хороший, как я.
— Эти камеры открываются лишь снаружи, ты, придурок!!!
Даже плечами не пожимаю – зачем? Обращено не ко мне – я не придурок, я — специалист.
* * *
— И как его только взяли?! Он же придурок! Полный придурок!.. Ой, мамочки… а теперь мы из-за него…
— Не его – так другого кого, еще и похуже могли. У этого хотя бы диплом и опыт работы.
— Как можно таким выдавать дипломы?!
— А попробуй не выдай – сразу загремишь под статью о дискриминации по хромосомному признаку.
— Скотина! Зачем он врет? Что я ему плохого сделала?!
— Он не врет. Если говорит, что доложил капитану, а тот не соизволил дать никаких инструкций – значит, все так и есть.
— Сволочи! Козлы! Уроды! Почему нас не освободили?!
— Может, решили так наказать. Мы же все-таки нарушили. Во время вахты…
— Козлы! Это ты нарушил! А я вообще не при чем, у меня свободное время было! Это из-за тебя я тут застряла, да?!
— Не кричи. Я думаю. Может, им просто не до нас…
— Думает он! Было бы чем! Что значит не до нас?!
— Гравитацию толком так и не восстановили. И лифт… может, там все куда хуже оказалось…
— Мы третий день заперты в этой консервной банке! Как преступники! Здесь нечем дышать! Жрачка отвратная! И вода воняет! Куда уж хуже-то?!
* * *
Проблемная камера меня нервирует. После нее долго не могу успокоиться. Не моя работа – решать проблемы. Я только исправляю цвет у огоньков – и все. Точно, переведусь. В патруле нет таких, проблемных. А если откажут – уйду в чистильщики. Они всегда требуются.
Иду по коридору.
Вообще-то, последнее время мне тут почти нравится. Наверное, все-таки адаптируюсь понемногу. Только вот работа… Нет, сама-то она нетрудная, я уже говорил. Быстро делаю. Даже сейчас, когда за двоих работаю. Может, участок Кэт мне вообще отдадут насовсем, мне нетрудно. Трудно с этими, которые в камерах.
Но они – тоже часть работы. Я это понимаю. И терплю.
Они, которые в камерах, глупые. Всегда говорят одно и то же. А особенно эти, в предпоследней, проблемной. В прошлый раз пытались доказать, что я должен подчиняться параграфу пять примечание три. А ведь параграф этот только для узких специалистов. Не для меня. Я – просто специалист. Дипломированный. Не узкий.
Я специально в диплом заглянул, хотя и так помнил. Но на всякий случай. Там четко написано – «специалист». Там нет слова «узкий». Значит, параграф пять меня не касается. Совсем. Да и не мог он меня касаться. Узкий специалист – это когда умеешь делать только что-то одно. И все. А я ведь и еще кое-что умею, кроме своей основной работы. И это куда более интересное занятие. И приятное.
Только вот почему-то заниматься им не разрешают. Когда впервые попробовал, давно еще, девчонки-расчетчицы перестали хихикать и начали вопить и звать капитана. А тот меня выгнал из рубки и запретил это делать. И Док потом сказал, что нельзя. Я спросил, почему раньше было можно и даже нужно, а теперь нельзя. А он ответил, что все люди разные, и здешних мои забавы раздражают. Что если мне так уж хочется – я внизу могу, там есть специальное место для подобных игрушек. Я попробовал разок, но не стал больше – там не интересно. В рубке ведь совсем другое дело…
Иду по коридору. Чем ближе к рубке – тем холоднее. В рубке вообще очень холодно. Ну и ладно, я ведь не собираюсь там задерживаться.
Капитан куда вежливее бригадира Майка – он застыл у потолка и проходу не мешает. Здороваюсь и, так и не дождавшись ответа, прохожу к коммуникатору. Но на капитана я не в обиде – он все-таки капитан. В креслах пусто – оба пилота у кофейного автомата, вечно они там толкутся. Набираю свой код для ежедневного отчета. Код принят, сигнал становится синим. Докладываю обстановку – все нормально, никаких нарушений. Двести девяносто восемь камер, фильтры стандартные, заменены успешно. Одна камера – фильтр заменен на усиленный в связи с возрастанием нагрузки. Еще одна камера – резервная, фильтр законсервирован в начале полета, консервация подтверждена. Уборка на уровне, ни внизу, ни в рубке сегодня я не заметил ничего неподобающего. Правда, лифт по-прежнему не починили, но этого я не докладываю – не мое дело. Кэт опять пропустила вахту. Вот об этом – докладываю.
Это, наверное, не совсем хорошо с моей стороны. Ей наверняка влетит. Но сама виновата. Если бы она меня заранее предупредила и попросила ее подменить, я никому бы ничего не сказал. Первый раз, что ли? Мне не трудно. Но она не стала предупреждать и просить, просто не вышла – и все. Словно так и надо. А, значит, сама виновата. Поделом. А мне премиальные будут. Точно будут, уже четыре вахты за нее отработал.
Завершаю доклад и нажимаю отсыл. Огонечек меняет цвет. Вообще-то, это не моя работа, но я очень люблю смотреть, как они меняют цвет. И, потом, мне совсем нетрудно. На соседней консоли мигает желтым, далекий голос бубнит устало:
-…«Шхера», ответьте, ответьте, «Шхера»… есть кто живой, ответьте… вы отклонились от курса, ответьте, «Шхера»…
Он давно там бубнит, но это не имеет ко мне никакого отношения. Я сделал свою работу на сегодня и могу быть свободен. Могу сесть в кресло прямо тут и слегка позабавиться. Что-то мне подсказывает, что сегодня капитан возражать не будет. Он вообще очень молчаливый последнее время, да и девчонок, которые могли бы завопить, в рубке нет. Вообще никого нет, кроме нас с капитаном и пилотов у кофеварки. Но они и раньше не возражали, смеялись только и пальцем показывали. Может, действительно доставить себе удовольствие, пока есть время?..
Ежусь и судорожно зеваю.
Нет. Слишком тут холодно. Да и устал я – все-таки за двоих работал.
Покидаю рубку, вежливо кивнув капитану на прощанье. Он не отвечает, но я не в обиде. Во-первых, он все-таки капитан. А, во вторых, очень трудно кивать, когда голова так сильно свернута в сторону, что из разорванной шеи торчит позвоночник.
Прохожу по коридору до своего отсека. Снова приходится протискиваться мимо бригадира Майка – и что он так ко мне привязался? Снова зеваю – резко, даже челюсти больно. Еще какое-то время приходится потратить на шлюз, а потом сразу – спать…
* * *
— Не плачь.
— Как же не плачь, как же не плачь!.. Что же теперь будет-то?! Ой, мамочки-и-и-и!
— Все будет хорошо.
— Ага, хорошо, как же… когда они все… Когда мы все… ой, и зачем я только согласилась!..
— Может, я ошибся. И все вовсе не так плохо.
— Как же, ошибся! А почему нас тогда не освободили до сих пор? Нету их никого, нету! Ой, мамочки… только мы и этот идиот. И бандиты эти, ой, страшно-то как, мамочки…
— Он не идиот. А они – не бандиты. В колонисты особо агрессивных не загоняют, кому нужны проблемы? Только за мелкие правонарушения. Дорогу не там перешел, хулиганство, налоги опять же… Так что ты не бойся.
— Капитан такой вежливый… был… и девочки… а теперь… и Майк… ой, ну почему-у-у?! Нет, ты вот скажи, есть справедливость, а? Почему их больше нет, а этому идиоту хоть бы что!
— Так радуйся. Если бы и он не выжил – кто бы нам фильтры менял?
* * *
Иду по коридору. Просто так иду. Не на вахту. Нравится просто. Я потому сегодня пораньше и вышел.
Здесь коридоры хорошие, длинные. Интересно ходить. В патруле нет коридоров, только кабина. Там все встроено и ходить некуда. А мне нравится ходить, особенно при отключенной гравитации, шлепая липучками. Опять погулял по потолку в смотровой. Механик меня не видел, я его далеко обошел. Они больше не перемещаются, никаких неожиданностей, раз запомнил, где кто – и все. Это очень удобно, когда никаких неожиданностей. Только вот бригадир Майк… и надо же ему все время лезть в скафандре в самое узкое место у моей капсулы? Там и так-то не развернуться…
В коридорах много новых заплат, раньше их не было. Они неправильных форм. Иногда это красиво. Иногда нет. Но все равно интересно. Раньше в коридорах не интересно было – никаких тебе заплат, зато на каждом шагу попадались эти, которые себя нормальными считают. А теперь – красота.
Смотрю на таймер и сворачиваю вниз. Если не торопиться – приду как раз к началу вахты.
* * *
— Я не хочу умирать…
— Если все получится, то никто больше не умрет.
— Что получится, что?! Осталось меньше суток! Мы должны были начать торможение еще вчера! А завтра будет поздно, мы разобьемся!
— Значит, сегодня.
— Что сегодня, придурок?! Даже если этот лысый урод нас выпустит, что мы сможем?! Пилоты погибли! Корабль неуправляем! Я не пилот, если тебе еще не ясно?! Может, ты у нас пилот?!
— Я был пилотом. Правда, давно. И на другой модели. Но это шанс.
— Что же ты молчал, скотина, пока я тут с ума сходила?! Надо его уговорить, надо обязательно его уговорить! Ты уже придумал – как?!
— Да. Только не кричи. Ты его нервируешь.
* * *
Спускаюсь, не торопясь. Покачиваю головой под музыку и улыбаюсь. Я сегодня решил проблему. Это – не моя работа, но приятно. Вот как вчера, когда я придумал с двойным фильтром. Ведь если в камере вдвое возросла нагрузка на фильтр – логично заменить его двойным. Это красиво. Как синий огонек. Раньше я такого не делал, но вчера мне понравилось. И вот сегодня я тоже придумал. Не люблю, когда мне создают проблемы. Но не обслуживать проблемную камеру тоже нельзя. Значит, снова выслушивать их глупости. Снова нервничать.
Не хочу.
И я нашел выход!
Просто взял у капитана клипсу аудиоплеера.
Я честно его спросил сначала, можно или нет, но он не стал возражать.
* * *
— А я знаю, почему он выжил.
— Ну и почему?
— Он в аварийной капсуле ночует. Она на отшибе и полностью автономна. Я все думал, почему никто ими не воспользовался? Ведь разгерметизация не могла быть мгновенной. А теперь понятно…
— Что тебе понятно?
— Даже если и были такие – они к первой капсуле бросились. А там наш придурок. Запершийся изнутри. Он всегда запирался, после той шуточки Сандерса.
— Дурак твой Сандерс, и шутки у него дурацкие.
— Это уж точно.
— Мы обречены, да?
— Хорошо, что здесь койки жесткие. В компенсаторную мы бы точно вдвоем не влезли…
— Ты бы все равно не смог! Там двое – и то с трудом справлялись, а ты уже давно не пилот, ты вообще никто! У нас все равно не было шансов! Не было, слышишь?! Ну что ты молчишь?!.
* * *
Сегодня хороший день.
Иду по коридору и улыбаюсь. Плеер – это очень хорошо. Хорошо, что я так хорошо придумал. И пусть говорят себе все, что хотят. Я не слушаю больше. Все авно они говорят сплошные глупости. Как та, например, что я узкий. Это ведь не правда. Узкий, когда основная функция одна. А у меня и вторая есть. Только разрешают редко.
Капитан говорил — это баловство. Док отсылал вниз, где неинтересно. Капитан всегда запирает свое баловство на ключ и уносит ключ с собой. Я забрал этот ключ – капитан висит в рубке вниз головой и молчит. Я его спросил, но он молчит. Молчание – знак согласия. Значит, можно. Я так и думал, что сегодня будет можно. Сегодня хороший день.
На пульте у пустого кресла мигает уже не только желтым, но и красным. Стараюсь не обращать на это внимания, прохожу к своему комму, делаю плановый доклад. Голос рядом продолжает бубнить.
Подхожу к левому креслу пилота. Сажусь. Отпираю панель магнитным ключом капитана.
На экране – красивая картинка. Очень красивая, но не правильная. Ее нужно слегка поправить. Несколько цифр сюда, еще несколько – вон туда… цифры – это совсем несложно, я видел, как это делали пилоты, здесь консоль куда проще, чем в свободном патрулировании. Отбиваю пальцами быструю дробь. Клавиши сенсорные, это старомодно, но красиво. Сразу видно, как меняют цвет огоньки.
До некоторых дотянуться сложно, приходится сильно наклоняться вправо. Обычно пилотов двое, но мне не привыкать работать за двоих. Красные – самые неприятные, с ними приходится возиться дольше всего. Но я справляюсь и с ними.
Откидываюсь в пилотском кресле и улыбаюсь. Смотрю на сине-зеленое перемигивание. На консоли больше нет желтых огоньков. Красных тоже нет, но желтые меня всегда раздражали больше. И стрелочка на экране теперь не промахивается мимо красного шарика и не упирается в большую лохматую звезду. Прекрасный день – сегодня мне никто не запретил получить удовольствие до конца. Преисполненный благодарности, аккуратно засовываю ключ капитану в нагрудный карман кителя. Говорю:
— Спасибо!
Ответа не жду. Спасибо и на том, что из рубки не выгнал. Все-таки он – капитан. А я – просто специалист. Пусть и дипломированный…
Незадолго до распада группы, до того, как продать все инструменты и заявить об их краже, Тодд узнал про Сару и Стива. Уже потом Тодд сообразил, что Сара переспала со всеми в группе. Тогда же ещё считал, что она, может, и есть «та самая», и что происходящее между ними имеет шансы превратиться в долгие отношения. Но обнаружилось, что всё не так, и это был, прямо скажем, полный отстой. Нынешняя ситуация казалась до жути похожей.
Три дня назад дела шли хорошо. Три дня назад Тодд ещё чувствовал, как от прижатого к его ноге бедра Дирка разливается тепло. Три дня назад Тодд думал, что у него вот-вот начнутся новые отношения.
Какой же он идиот, господи.
Раньше ведь ему хватало ума не доверять людям. Люди обманывали. Постоянно лгали. Лгали, манипулировали и гнались за выгодой. Стоило догадаться, потому что Тодд и сам был экспертом во всех этих сферах. В голове теперь не укладывалось, с чего он решил, что Дирк может оказаться исключением. Такие, как Дирк, никогда исключениями не становились.
Тодд должен был догадаться в ту же секунду, как Дирк сказал, чем зарабатывает на жизнь. В тот же миг, как он проявил интерес. Такие, как Дирк, никогда не интересовались парнями вроде Тодда.
А Тодд не был полным идиотом, хоть недавние события и доказывали обратное. У него накопилось в шкафу немало скелетов, — если честно, полный шкаф — чтобы понять, почему кто-то решил нанять частного детектива. Обман. И воровство. И тот случай, когда он подделал регистрационные данные. И тот раз, когда смошенничал со страховкой. Чёрт возьми, да за неделю — даже меньше — до того, как наркоконтроль устроил облаву в доме Дориана, Тодд проник к нему и стащил деньги. Если оглянуться назад, то что бы там Дирк ни расследовал, оснований для этого накопилось достаточно.
В голову запоздало пришло, что Дирк, без сомнения, уже знал обо всех прошлых грешках Тодда, и от этой мысли скрутило желудок. Потому как Тодд оказался не просто идиотом, а жалким идиотом — его до сих пор заботило, что подумает Дирк. Ненавидя себя ещё сильнее, чем обычно, Тодд запрокинул голову и прижался затылком к двери.
Ему нужно было позвонить Аманде, рассказать о том, что случилось. Насколько же она была уверена — так сильно, что ей почти сразу же удалось убедить Тодда. Впрочем, и её имя было на тех листах, поэтому она тоже замешана, что бы это ни было. Тодд попытался представить их разговор, и из горла вырвался горький смешок.
«Ну вот, оказывается, Дирку нет никакого дела до меня. Он шпионит за нами— может, потому что тут есть повод для расследования, а может, потому что он псих, считающий себя пришельцем из иного измерения. Так или иначе, помнишь же ту автокатастрофу, в которой погибли мама с папой, а ты сама получила ожоги третьей степени?»
Эта мысленная репетиция никак не помогла ему найти долю иронии в произошедшем. Если уж на то пошло, стало только хуже. Тодд проглотил полузадушенный всхлип, уронив голову, и оглядел свою пустую, стерильно-чистую квартиру.
Он почти ожидал, что Дирк поднимется вместе с ним. А сейчас не был уверен, благодарен ли новым управляющим Риджли за то, что они установили домофон на входе, или же расстроен, что его подключили так быстро. Не сказать, будто ему хотелось пригласить Дирка к себе. Однако какая-то то часть его существа, пусть и жалкая, горячо желала, чтобы всё это оказалось огромным недоразумением, кошмаром, очнувшись от которого, Тодд бы обнаружил, что Дирк… что Дирк…
…карабкается к нему, чёрт побери, через грёбаное окно.
Тодд заморгал, пытаясь осознать то, что видит, и гадая, пробовал ли Дирк позвонить в ещё не проведённый в его квартиру домофон, прежде чем воспользоваться пожарной лестницей. Гадая, кто бы вообще в здравом уме решил полезть по ней — это казалось немыслимым и всё-таки странно знакомым, чего разум не мог до конца постичь. На мгновение Тодд оцепенел, ему под силу было только таращиться на Дирка.
А затем Дирк, сверзившись с подоконника, растянулся на полу, и от этого у Тодда словно упала красная пелена перед глазами.
— Какого хрена? — закричал он уже на ходу. Ему удалось добраться до Дирка как раз, когда тот поднялся на ноги.
Тодд воспользовался своим шатким преимуществом и схватил Дирка за плечи, чувствуя под пальцами мягкую потёртую кожу куртки.
— Пшёл отсюда, — произнёс он, будто шугая бродячего кота. Попытался вытолкнуть Дирка обратно в окно, но тот, похоже, оказался кем-то вроде гуттаперчевого мальчика: вот только что Тодд держал его, а вот он уже выскользнул и отступил к противоположному краю дивана.
Тодд вскипел от злости:
— Ты не можешь просто так вламываться в чужие дома.
Дирк раздражённо закатил глаза:
— Конечно же, могу. Фактически, именно это я и сделал. А теперь можешь меня выслушать, пожалуйста?
— С чего бы? Или ты мне хочешь рассказать, почему вынюхиваешь что-то обо мне? Может, расскажешь, кто тебя нанял? Потому что иначе я ничего слушать не собираюсь.
Тодд понял, что дрожит, и дрожит заметно — несколько последних часов всё-таки не прошли бесследно. Дирк стоял посреди его квартиры, — прямо как в его фантазиях — и это было уже слишком. Так хотелось отвести взгляд, не смотреть больше Дирку в глаза, но заставить себя не получалось.
— Я тебе говорил, что ничего не вынюхиваю.
— Точняк, — Тодд издал смешок и тут же сморщился: настолько фальшиво вышло. — Ты путешествуешь между измерениями.
Ему казалось, что желание подраться улетучилось ещё на улице, но сейчас оно снова нахлынуло, кулаки сжались, челюсти напряглись. Так и подмывало что-нибудь грохнуть. Спрятавшемуся за диваном Дирку хватило совести хотя бы огорчиться:
— Вероятно, я выбрал неверный подход.
— Вероятно? — выдавил Тодд, багровея лицом. — Я обнаруживаю, что за мной идёт слежка. Может, и за моей сестрой тоже, а ты в ответ утверждаешь, будто прибыл из другого измерения?
— Из другой временной линии, скорее, — на удивление робко произнёс Дирк. Тодд сжал кулаки так, что ногти вонзились в ладони. Ему неистово хотелось пропороть кожу до крови.
— Это что-то меняет? — спросил он и тут же раскаялся. Вряд ли на пользу было поддерживать чужое помешательство.
— Измерения подразумевают существование параллельных миров. А временные линии — вариации нашей собственной вселенной, — ответил Дирк, будто это было исчерпывающе логичное объяснение.
Тодд ущипнул пальцами кожу на лбу.
— Ты хоть понимаешь, насколько безумно это звучит?
Вот бы возненавидеть Дирка. Вот бы схватить его за руку и вышвырнуть в коридор. Разделаться с ним, и его дурацкой курткой, и плохо сидящей, надетой наизнанку футболкой, от которой внутри шевелилось непонятное собственническое чувство. Вот бы положить конец этому разговору. Вот бы Дирк перестал делать такое лицо — обиженное лицо. Лицо, которое говорило, что именно Тодд обидел Дирка.
— Конечно, я знаю, насколько это безумно звучит. Как думаешь, почему я тебе не сказал? Нет, я хотел рассказать, но не мог же я просто нарисоваться и заявить: «Ой, привет, кстати, ты мой лучший друг из другого времени, и мне очень пригодилась бы твоя помощь, чтобы найти способ вернуться к тебе обратно».
— Так что ты вместо этого надумал встречаться со мной? — спросил Тодд, запоздало понимая, что, наверное, не на этом ему нужно было заострять внимание.
— Ну, да… Если подумать, возможно, это было не лучшее решение. Но могу сказать в свою защиту, что ты в этой временной линии очень встречательный, а в моей родной — не настолько, и это меня сбило с толку, и…
Тодд поднял руку. Он не желал всего этого слышать — не мог слушать. Не сейчас. Не после всего пережитого.
— Я хочу, чтобы ты ушёл, — сказал он, стараясь не обращать внимания на сильнейшие спазмы в животе. Дирк выбрался из-за дивана.
— Тодд, пожалуйста. Я больше не знаю, что делать. Я всю свою жизнь бесцельно слонялся с места на место, и встреча с тобой изменила это в один миг. Ты изменил мою жизнь. Сделал её лучше. Сделал выносимой.
Тодд осознал, что Дирк приближался, сокращая дистанцию между ними, пока не оказался совсем рядом. Можно было бы выволочь его за дверь, пожелай Тодд этого. Он мог бы ударить Дирка, но вместо этого вскинул взгляд и неприятно хохотнул, чувствуя, как сжалось горло.
— Видишь, вот оно — вот откуда я знаю, что ты лжёшь. Я никогда не делал чью-то жизнь выносимее, а уж тем более не делал лучше, — произнёс Тодд. Дирк помотал головой:
— Нет, делал. И продолжаешь.
Тодд заставил себя улыбнуться, но получилась скорее гримаса. Однако, как он подозревал, мысль донести удалось.
— Если бы ты меня знал, то понял бы, что это неправда, — практически прошептал Тодд.
Глаза Дирка посуровели, он решительно сжал челюсти. Снова шагнул вперёд, а Тодд отступил, потому что от близости Дирка ему было не по себе.
— Я знаю тебя. Знаю, что в шесть лет у тебя был воображаемый друг-енот по имени Роки. Знаю, что на самом деле ты не верил, что он настоящий, а придумал его только из-за соседа: у того был воображаемый друг, и тебе тоже захотелось. Образцом для Роки послужил Иа-Иа из «Винни-Пуха», ведь тебе было жалко Иа, и ты думал, что ему нужен друг. И назвал ты его в честь песни, которую слушал твой отец.
Тодд ожидал от Дирка каких угодно слов, но только не таких. Он в шоке отшатнулся: никто не знал об этой истории, даже Аманда.
— Как… — попытался проговорить Тодд, но Дирк ещё не закончил.
— А ещё я знаю, что ты считаешь, будто у тебя более-менее получается только музыка. И что самое большое счастье для тебя — держать в руках гитару. Ты всё ещё бесишься из-за того, что с «Мексиканскими Похоронами» не заладилось, хотя и винишь себя за их распад. Я знаю, что твои друзья не принимали группу всерьёз в отличие от тебя, и ты от этого психовал. Чтобы отомстить, ты продал оборудование и заявил, что его украли. Я знаю, за это ты считаешь себя мудаком, но тайком оправдываешься тем, что всё и так уже разваливалось.
Дирк продолжал атаку, а Тодд отступал. Глаза его грозили выпасть из орбит. Дирк не мог знать ничего из этого, такое просто невозможно. Тодд никогда никому не рассказывал и себе-то едва позволял об этом думать. Такое никакому детективу не раскопать.
— Не знаю, где начинаются и заканчиваются сходства, но я в курсе, что в основной временной линии ты наврал родителям про парарибулит, чтобы они отправляли тебе деньги и ты мог не работать. И потом казнил себя за это каждый день, так сильно, что не позволял мне звать парней из Роуди, даже когда тебе было плохо, потому что считал страдание чем-то вроде воздаяния.
Дирк остановился и теперь практически нависал над Тоддом. Выглядел Дирк отчаянно и даже будто испуганно. Тодд встряхнул головой:
— Нет, это не… Что за хрень этот парарибулит и кто такие, блин, эти Роуди?
Казалось максимально уместным сфокусироваться именно на этих фактах — оба упоминались на тех листах. И только в них Дирк ошибся. Безумно хотелось верить, что Дирк это выдумал, что найдётся ещё какое-то объяснение тому, почему тот знает, похоже, все глубинные секреты Тодда.
— Парарибулит — это генетическое нервное заболевание. В нашей временной линии им страдаете вы с сестрой, а в этом времени оно не существует, как оказалось. Не знаю, почему.
— Это совершенная бессмыслица. Ты говоришь, что я врал про свою выдуманную болезнь?
Дирк издал раздосадованный вздох, как будто его вывела из себя неспособность Тодда уловить мысль. «Это же не я тут рассказываю про другую временную линию», — хотел сказать ему Тодд.
— Это сложно. Парарибулит в вашей семье передаётся по наследству. Ты солгал, что болеешь им, а потом им на самом деле заболела твоя сестра. Так как у родителей кончились деньги, ты сказал, что поправился, и…
— Мои родители погибли, — перебил Тодд.
— Да, в этой временной линии. Но не в моей, — проговорил Дирк с ноткой сострадания в голосе. Тодд прищурился. Дирк вздохнул.
— В нашей линии человек по имени Захария Уэбб создал машину времени, — Дирк повторял ту же историю, что и в автобусе. Тодд не отводил от него глаз, не понимая до конца, как это связано… и не уверенный, что хочет знать. — Когда это изобретение отправилось вперёд во времени, его нашли Люди Машины, основали культ и пользовались неисправностью аппарата, чтобы перемещать души в другие тела. Одну из душ переместили в тело Люкса Дюжура.
Дирк остановился на этом имени, словно ожидая, чтобы Тодд уловил связь. Что он и сделал в секунду:
— Люкс Дюжур? Тот, кто…
— Да. Разве что в нашей временной линии он был не потрёпанным рокером-алкоголиком, а приверженцем культа перемещения душ, и никогда не садился за руль того автомобиля. Это всё связано, Тодд. Всё взаимосвязано.
Тодд мотал головой, не желая слушать. Порыв вышвырнуть Дирка за дверь уже угас, но это не значило, что Тодд готов к подобным разговорам. Дирк продолжал, не обращая внимания на это:
— В твоём времени Захария Уэбб никогда не создавал свой аппарат, или, если и создал, то машину не вернули назад. А так как она не вернулась, то душу Люкса Дюжура не перемещали, из-за чего он, к несчастью, оказался за рулём автомобиля, убившего твоих родителей.
— Ты ошибаешься, — сказал Тодд. — Всё было вовсе не так.
Он подумал, что с ним явно не всё в порядке. Любой другой выкинул бы Дирка на улицу, а Тодд вот не только слушает, но и серьёзно рассматривает возможность, что всё это правда. Дирк, не отрывая взгляда, неуверенно шагнул вперёд с чуть ли не умоляющим выражением на лице. Тодд подавил желание отодвинуться. Он и так пропятился вдоль всего дивана, и отступать теперь оставалось только на кухню или к двери.
— Я читал полицейский протокол, Тодд.
Тодд отчаянно мотнул головой: Дирк ничего не понимал. Он стоял тут посреди квартиры, пытаясь доказать, что существует другая временная линия, в которой родители не погибли… в которой Аманда не пострадала… Дирк ничего не понимал.
— Это не Люкс Дюжур убил моих родителей. А я сам.
Тодд впервые произнёс эти слова вслух, и вес их оказался разрушительным. Будто весь воздух исчез из комнаты. По телу разлилась слабость. Тодд остался на ногах лишь благодаря мощному усилию воли, хотя его и тянуло свалиться на диван, зарыться в подушки, исчезнуть. Дирк глядел сосредоточенно, в замешательстве сморщив лоб. Тодду хотелось рассмеяться. Или разрыдаться. И главное — не объяснять ничего.
— Мы собирались прославиться. Собирались вдохнуть новую жизнь в музыкальную сцену Сиэтла. Правда, это всё были лишь разговоры, а ребята… Они хотели только курить травку и страдать хернёй на концертах. А когда этого им стало мало, они перешли на другое — на наркоту потяжелее. И вот я уже пытался собрать в кучу эту группу грёбаных торчков. Так что я подумал: да в жопу вас. Продал оборудование, заявил о краже. Думал, они настолько обдолбанные, что и не заметят.
Я собирался свалить в Лос-Анджелес, начать всё заново. Однако они обнаружили, что я украл эту хрень, и собирались заявить на меня, а родители узнали, что меня исключили из колледжа, и всё кругом рушилось, и мне нужен был выход. Поэтому я стащил немного героина — не столько, чтобы передознуться, но чтобы это так выглядело. Надеялся, все решат, что я тоже всего лишь торчок, и сделают мне послабление. Но я просчитался. Следующее, что помню — я в больнице, а мои родители мертвы, потому что им позвонили, и они сели в тот автомобиль. И Аманду в него посадили.
— Тодд…
— Ты хоть представляешь, каково мне было? В больнице? Считалось, что это попытка самоубийства. А я не знаю — может, и правда. Потому что не уверен, что не подумывал об этом. Так или иначе, но меня держали под наблюдением несколько недель. Аманда лежала в палате этажом выше, ей делали пересадку кожи, и я не мог с ней повидаться. Родители погибли, а у меня не было возможности их похоронить. А Аманда? Она до сих пор считает, что я был наркоманом. Слабаком, который сторчался, потому что не смог выдержать нагрузку в колледже. Думает, это в группе меня сбили с пути истинного. Считает жертвой обстоятельств, и я ни разу не разубедил её, потому что такой вот я мудак.
— Тодд…
— Нет, нет. Ты продолжаешь повторять, что не следишь за мной, что ты из другой временной линии. И может, сам в это веришь. Но ты не можешь приходить сюда и говорить, что мы друзья. И ты вроде как знаешь про меня это всё и по-прежнему считаешь, что со мной стоит водить знакомство. Но не стоит — я этого не заслуживаю.
Тодд ожидал, что Дирк уйдёт. Даже у сумасшедшего должны быть границы допустимого. И всё-таки Дирк продолжал смотреть с таким видом, будто не считал Тодда чудовищем, а скорее думал, что Тодда нужно немедленно обнять. И это даже бесило. Хотелось вцепиться в футболку Дирка и трясти его, пока наконец до него, твердолобого, не дойдёт.
Вместо этого Дирк решительно подступил ещё ближе и произнёс на удивление тихо:
— Я не считаю тебя мудаком. Думаю, ты самый храбрый человек, какого я когда-либо встречал. Единственный друг, который у меня был. И независимо от временной линии нет счёта причинам, по которым ты мне нужен.
Даже если на это можно было ответить, Тодд бы не нашёл слов. Он был слишком занят: таращил глаза от изумления, пытаясь осознать сказанное Дирком, а в груди у него начинало трепетать что-то. Вот он, Тодд, и самые худшие его черты. И вместо отвращения, вместо того, чтобы выбежать из квартиры и забыть его как страшный сон, Дирк выглядел всего лишь печальным, словно его ужасно беспокоило, что Тодд не знает своей ценности.
— Дирк, я…
— Не обязательно исправлять временную линию, — выпалил Дирк на одном дыхании. Тодд поморгал, только теперь осознавая, насколько близко друг к другу они стоят. С такого расстояния можно было рассмотреть по отдельности каждую из неповторимых ресниц Дирка. — Я имею в виду, что даже не знаю, могу ли, но это не обязательно. Можно оставить, как есть, я…
— Ты действительно во всё это веришь, так? — спросил Тодд. — Веришь в другую временную линию, где мы с тобой друзья, где мои родители живы, а сестра невредима?
— Да, — ответил Дирк.
— И ты знаешь, что я не верю, правда? Я не верю тебе. Прости, но я…
— Я могу доказать, Тодд, но не уверен, должен ли. Ты же чувствуешь? Связь, которую не можешь объяснить. Я знаю, что чувствуешь.
С комком в горле Тодд вспоминал день их встречи и странное ощущение дежавю, стойко ассоциирующееся с Дирком. Но это не могло означать то, что имел в виду Дирк. Временные линии не меняются. Люди не умирают, если должны жить, не получают увечий, если им суждено оставаться невредимыми.
— Вот. — Тодд увидел, что Дирк протягивает ему свой телефон. Телефон с британской симкой, которая, видимо, не работала. Экран голубовато мерцал в полумраке комнаты.
— И на что мне смотреть?
— Сим-карта не работает, а всё остальное в порядке.
Только через пару мгновений Тодд осознал, что открыта галерея фото. И что он пялится на свой с Дирком снимок: Дирк широко улыбается в камеру, Тодд немного картинно хмурится. Тодд не помнил, чтобы они так фотографировались. Выхватив телефон из рук Дирка, он начал пролистывать галерею.
Там были десятки его фотографий. И Аманды, которая выглядела сияющей и счастливой в нелепой огромной куртке. Были снимки Тодда с Фарой, Аманды с Фарой. Четверо незнакомых мужчин. Дирк в куртках разных цветов. Тодд в оцепенении разглядывал фото.
— Как…
Он вскинул глаза на Дирка, остановившись на снимке, где они были рядом. Дирк глядел в камеру, а Тодд смотрел на Дирка, и его ласковый взгляд выдавал то, что пытались скрыть нарочито поджатые губы.
— Я тебе говорил. Это другая временная линия. — Дирк показал на телефон.
— Но я… не помню ничего из этого.
— Ты и не должен. Если хочешь остаться здесь, мы останемся.
Тодд снова взглянул на телефон и мгновенно опознал своё выражение лица. Он буквально поедал Дирка глазами, смотрел на него так, словно тот был центром вселенной. И Тодд не помнил этого. Не помнил…
Он встряхнул головой, переполненный эмоциями. И перелистнул фотографию. На следующей Дирк делал селфи, ухмыляясь в камеру, хотя и не это приковало внимание Тодда. Он зацепился взглядом за футболку Дирка и сразу узнал логотип своей группы. Вскинул глаза, уставился на футболку под курткой. Теперь, когда Тодд понимал, на что смотрит, опознать лого было нетрудно.
— Думаю, мне нужно присесть, — выдавил он, не в силах сдержать дрожь в руках.
Как будто получив разрешение прикоснуться, Дирк тут же придержал Тодда под локоть. Тот не мог протестовать от потрясения и от растущего волнения, а ещё от осознания, что Дирк, возможно, не псих.
Дирк посадил Тодда на диван — на то же место, где он сидел в тот первый вечер, после аквариума. Когда Дирк уселся на другом конце дивана, а Тодд млел от симпатии и влечения. На этот раз Дирк предпочёл взгромоздиться на кофейный столик, так что их колени разделял всего десяток сантиметров. На какой-то короткий захватывающий момент Тодду показалось, что Дирк сейчас возьмёт его за руки. Но тот осторожно сложил руки на коленях. Тодд сжимал в левой руке погасший телефон.
— Ты действительно тот, за кого себя выдаёшь, — произнёс Тодд, подняв глаза. Дирк перехватил его взгляд и подтвердил:
— Да, так и есть.
— Но я… — Тодд взмахнул рукой с телефоном. — Хочу сказать, это ведь не я. Это какой-то другой… я.
— Ты неправильно думаешь. Нет двух Тоддов. Вы оба — это ты. Временная линия изменилась, и, так как я был в эпицентре, то сохранил воспоминания об основном времени. А ты оказался в другом месте, поэтому всё забыл, но остался тем же Тоддом. Он — это ты, а ты — это он, и хоть я в ужасе, что ты меня не помнишь, это ничего не меняет. Ты всё так же мой лучший друг.
Тодд снова встряхнул головой:
— Как кто-то может изменить временную линию? В этом нет смысла, это…
От таких мыслей начинала болеть голова.
— Не знаю. Именно в этом мы с Фарой пытаемся разобраться.
Дирк договорил, и повисло неловкое молчание. Тодд понимал, какая пропасть разделила их. Он скучал по теплу Дирка. По тому, как Дирк прижимался к нему, доказывая своим физическим присутствием то, чего не могли сказать слова. Прежний гнев улетучился, сменившись отупляющим недоумением. Что-то противно ворочалось в животе.
— Ты говорил, мы были друзьями, — прошептал Тодд. В тишине квартиры звук показался почти оглушительным.
— Лучшими друзьями, — прозвучал до странности мрачный ответ.
— Выходит, мы не… — Тодд помахал рукой между ними. Дирк отвёл глаза, на скулах заалел румянец. Он коротко мотнул головой.
— Ты… — Дирк взмахнул рукой. — Не гей.
Тодд нахмурился, не сдержавшись. Из всего, что наговорил Дирк, это было самое бредовое. Снова вспомнились те фото с телефона и снимок, где Тодд смотрел на Дирка с полнейшим обожанием. Покачав головой, он сказал:
— Я вообще-то би, но это по-прежнему бессмыслица. Невозможно изменить чью-то ориентацию.
Тодд понял, что уже ни в чём не осталось логики. За какой-то час его тщательно выстроенное понимание мироустройства разрушилось, а вместо него образовался непредсказуемый хаос, в котором он сам, оказывается, был одновременно двумя людьми. А мужчина, который ему нравился, оседлал разом два мира.
— Вполне вероятно, что я тебе просто не нравился. Ну то есть, как и большинству других людей, так что… — Дирк издал страшно вымученный смешок. А Тодда накрыло внезапным пониманием.
У него никогда не получалось нормально проявлять интерес. Он всегда ждал, что другой человек сделает первый шаг. Качая головой, Тодд снова открыл телефон. Прокрутил до нужного снимка, а затем развернул экран, чтобы Дирк мог посмотреть.
— Вероятнее всего, ты мне нравился.
Во всяком случае, какой-то его версии. Тодд всё ещё не понимал до конца этих тонкостей. Дирк шумно сглотнул, глядя на экран широко распахнутыми глазами.
— Ты сказал, вы пытаетесь разобраться в том, что случилось, — сказал Тодд. Дирк кивнул, не отрывая взгляда от телефона. — Если разберётесь, ты сможешь вернуть всё обратно? Я имею в виду, сделать так, чтобы снова продолжалась твоя временная линия?
Только теперь Дирк отвёл глаза от экрана и посмотрел на Тодда потеплевшим взглядом. Тодд ждал, затаив дыхание.
— Это не обязательно. Я говорил правду. Я могу остаться здесь и…
Тодд кивнул на телефон. Взгляд Дирка метнулся следом.
— Разве ты не скучаешь по нему?
— Я скучаю по тебе, — без колебаний ответил Дирк. — И если бы всё наладилось, то скучал бы ещё больше.
Наверное, это были самые приятные слова, когда-либо сказанные в адрес Тодда. И их, конечно же, хватило, чтобы сердце затрепетало, а живот свело нервным спазмом. Впервые с тех пор, как Тодд зашёл в то заброшенное здание и увидел на картонных листах своё имя, ему захотелось поцеловать Дирка. Дотянуться до него, привлечь к себе, прижаться к его губам и целовать так, как мечтал все эти дни.
— Но в твоём времени… Мои родители… живы? И Аманда не пострадала?
Дирк коротко кивнул, однако губы его были крепко сжаты, а лицо выражало огромную печаль.
— Но у вас обоих парарибулит, и это… не очень приятно.
Даже без уточнений Тодд понял, что это ещё мягко сказано. Он снова посмотрел на телефон Дирка.
— Аманда здесь выглядит счастливой. Она…
— Она счастлива, — подтвердил Дирк. — У неё есть тройка Роуди, они заботятся о ней. И ещё Фара. Они с Амандой…
Глаза Тодда расширились. Он думал об этой женщине, с которой едва познакомился, о том, как напряжённо она держалась. Как явно недовольна была происходящим между Тоддом и Дирком.
Всё это было уже немного слишком.
— Думаю, тебе лучше рассказать с самого начала, — сказал Тодд, по-прежнему разрываясь от желания притянуть Дирка к себе на колени и мимолётной надежды, что ошибки прошлого можно исправить.
Видно было, что Дирк не горит желанием, но отказываться он не стал. Вместо этого начал с того же места, откуда начинал рассказ в автобусе. Тодд сосредоточенно слушал. Со второго раза история казалась более правдоподобной, и удавалось ухватить прежде упущенные связи.
~*~
Семью неделями ранее
Капюшон уже стал привычным. Он всё приглушал, связь со вселенной под ним исчезала, и это уже не пугало так, как прежде. Капюшон означал, что его посадят в фургон. А фургон значил, что он сможет выйти наружу. Когда они доберутся до нужного места, капюшон снимут и позволят подойти так близко, как ему понадобится, чтобы выполнить их задания. Изменить цвет рисунка. Или надпись на вывеске — пусть это теперь будет булочная. Незначительные вещи. Тоненькие нити, которые ему удавалось разыскать из наблюдательной комнаты с камерами и вращающимся стулом. Мир Эмершана был полон маленьких побед, но им знать об этом не стоило.
Впрочем, как и поражений. Его несколько удивило, что они были готовы позволить ему выйти после того раза. Это было так просто — всего лишь поворот не в том месте. Незначительное противоречие. Оказаться бы на секунду быстрее, не позволить им надеть на него капюшон — и тогда был бы шанс сбежать. Он гадал, какие сюрпризы они припасли на этот раз и сколько ему понадобится времени, чтобы найти способ их перехитрить.
— Разве вы не собираетесь его снять? — спросил он, как только его посадили в фургон. Удивительно, но ответила доктор Колридж. Обычно она не ездила с ними.
— Не сегодня, — её голос сопровождал шум заводящегося мотора. Фургон дёрнулся — они отправились в путь.
Эмершан бы всё отдал, чтобы узнать, по какой дороге они едут, в каком они городе. Видел ли он когда-нибудь город? Его привезли к ней совсем маленьким, память о жизни до этого почти стёрлась. И за это тоже Колдридж должна поплатиться.
И всё же он оставался беспомощным, пока они не приехали на место — руки скованы за спиной, капюшон на голове не даёт увидеть вселенную. Это раздражало, но такое недовольство было знакомым — наказание ему за то, что не послушался.
Так как больше ничего не оставалось, он впал в транс. Глухой стук сердца прекрасно задавал ритм, каждый размеренный удар уносил его всё дальше сквозь время. Когда фургон наконец остановился, всё пошло по тому же сценарию, как и при других тренировках. Эмершан терпеливо ожидал инструкций.
Но не дождался. Задние двери фургона рванули в стороны, Эмершана грубо схватили за руки и выгрузили на твёрдый асфальт. Капюшон всё так же оставался на голове. Оказавшись снаружи, он почувствовал макушкой жар солнца и инстинктивно потянулся к этому теплу. Две пары рук подтолкнули его вперёд и повели вслепую.
Эмершан оказался в каком-то помещении, под капюшон просачивалась незнакомая кислая вонь. Не было никаких ориентиров, чтобы понять, где он. И ни намёка на то, чего от него хотят. Это было в новинку, а всё новое заставляло напрягаться. Эмершан дёрнулся в руках охранников.
— Мы не станем пробовать снова, — проговорила откуда-то сзади Колридж. Это тоже было непривычно, она всегда предпочитала не марать руки. Он прикинул, не выйдет ли вырубить её и бежать, пока не получится освободить руки и снять капюшон. Но ему не прорваться мимо охранников, и это заставило его передумать. У снотворных препаратов были неприятные побочные эффекты.
— Куда вы меня ведёте? — голос отразился эхом.
На пути к их цели они несколько раз поворачивали, провели Эмершана вниз по лестнице, а затем — так ему показалось — прошли узкий коридор. Дыхание начало сбиваться.
— Вот и добрались, — сказала Колридж. Слабое эхо наводило на мысль, что они прибыли в помещение размером побольше. Неожиданно она протянула руку и сняла капюшон.
Эмершан тут же попытался найти её нить, но где бы они ни находились, чем бы ни являлось это помещение — всё вокруг казалось затуманенным, и его способности рассеивались, как и под капюшоном.
Первым побуждением было нахмуриться, следующим — бежать, но затем ему удалось нормально осмотреться. Помещение оказалось довольно маленьким, но, тем не менее, выглядело странно пустым. Теперь он видел стены — их покрывал такой же серебристый материал, как и тот, из которого был сделан капюшон, однако его заинтересовало непонятное сооружение в центре помещения.
Для чего ни предназначался прямоугольный контейнер с единственной дверцей, он больше подошёл бы NASA, чем тем неизвестным, на которых работала Колридж. Эмершан насупился, Колридж ответила ему жёсткой улыбкой и открыла дверцу. К своему ужасу он увидел, что контейнер заполнен густой сверкающей жидкостью, и подавился воздухом, приступ паники стиснул грудь.
— Нет, — попытку отступить назад пресекли выросшие за спиной охранники. Эмершан помотал головой, он не хотел туда попадать.
— Пожалуйста… Я выполню всё, что вы скажете. Вам не обязательно это делать, я могу…
— Для этого поздновато, — ответила Колридж, подавая знак охранникам. И как тогда, в детстве, его крики остались без внимания.
Просыпаюсь на кровати в комнате хозяина. А самого хозяина рядом нет. Голова не болит, но какая-то тяжелая, как после того вечера с караванщиками. Во рту словно крысы ночевали. На мне — ни тряпочки. Даже ошейника нет.
Что было вчера? Было мокрое дело, затем стало очень больно, потом пришел хозяин… и я проснулась уже здесь.
Осторожно поднимаюсь, иду в ванную, смотрю на себя в зеркало.
Чучело! Шерсть на голове дыбом и не приглаживается. Левое ухо завернулось и болит. Прополоскала рот, попила водички, разыскала шальвары и ошейник в тумбочке рядом с кроватью. И пошла выяснять, что со мной было.
В аналитическом центре — никого. В трапезной — никого. В комнатах Марты и Линды — никого. В страшную комнату заглядывать не хочется, но надо.
Ага, Марта уснула в кресле и планшетку на пол уронила. А рядом с томографом появилась кровать. И на ней кто-то лежит со шлемом на голове. Мой хозяин!
— Марта, — опускаюсь на колени рядом с креслом и осторожно тереблю ее за рукав, — что с хозяином?
Марта резко просыпается. Глаза опухшие, заплаканные.
— Ты уже встала? Как голова? Болит?
— Уже не болит, но словно я сама по себе, а голова сама по себе.
— Это нормально, — улыбается Марта и гладит меня по плечу. — Поешь, приведи себя в порядок и опять ложись. Завтра утром будешь как огурчик.
От этой фразы меня чуть не вытошнило.
— Что не так? — обеспокоилась Марта.
— Соленые огурцы, — пробормотала я. — Госпожа говорила, органоле…лептические свойства соленых огурцов… — И зажала рот ладошкой. На всякий случай, пока желудок не успокоится.
— Ох, грехи наши тяжкие… Как ты с одного раза такое слово-то
запомнила? Слушай внимательно: КОМПОТ С РОГАЛИКОМ, — громко и четко произнесла она. — Теперь лучше?
— Госпожа Марта, что с хозяином?
— То же, что с тобой вчера было. Только еще хуже. У тебя боль
доходила до двухсот восьмидесяти единиц. Ты этого не помнишь, ты уже спала. А у него — за триста сорок.
— Он взял себе мою боль?
— Нет, этого мы не умеем. Он, дурак, видно, решил на себе испытать, на что тебя обрек, — Марта всхлипнула, и по щеке скатилась слезинка. — Не обращай внимания, это все нервы. Твой хозяин решил стать самым умным — и сам, своими руками тебя вылечить. Ты три минуты под шлемом просидела, а он — три с половиной часа. В семьдесят раз больше. Теперь вот никакой.
— Мой хозяин ради меня пошел на боль…
— Гордись, какой мужик тебе достался, — улыбнулась сквозь слезы Марта. — И еще хочу тебя предупредить. У нас, на Земле очень строгие правила. За последние два дня мы столько раз их нарушили — пальцев не хватит, чтоб сосчитать. Если Земля узнает, что здесь было — твоему хозяину очень и очень не повезет. Ты меня поняла? Чем меньше там знают, тем лучше для Влада. Но я тебе этого не говорила.
— Стажерка поняла. Но если прямой вопрос…
— Ты стажерка, а не рабыня. Ты местная, наших институтов не кончала.
Имеешь право что-то не знать, в чем-то не разбираться. Можешь сослаться на плохое знание языка и позвать кого-то из нас.
— Стажерка поняла. А где все?
— Петр и Линда в городе. Мухтар, наверно, в мастерской. У Линды вчера в городе с кем-то спор вышел. Она уговорила Стаса с Мухтаром ей подыграть. Теперь она где-то бегает, а мужики за нее работают. Ну, иди, поешь, потом я тебе остальное расскажу.
Трусь щекой о ее руку, поднимаясь с пола и выхожу в коридор. Чудные дела в этом доме. Представить сложно, чтоб во Дворце кто-то гнал рыжую… покушать! Но первым делом заглядываю в мастерскую. Мухтар и Стас со стеклянными масками на лицах пристально смотрят на большой гудящий
железный сундук.
— Миу, ты уже встала! Голова не болит? — меня осторожно тискают в объятиях, словно я фарфоровая, заглядывают в глаза.
— Прости, если можешь, что так получилось, — Мухтар не знает, куда отвести глаза. — Это моя вина, что тебе было так плохо.
— Хозяин говорил стажерке, что будет больно. Стажерка знала, на что идет. Можно стажерке узнать, что вы делаете?
— Дурью маемся, — сердито буркнул Стас. — драгоценные камни
подделываем вместо того, чтоб настоящие изумруды наштамповать.
Мне на голову надевают стеклянную маску. Только она не стеклянная, потому что очень легкая и не холодит кожу.
— Без защитных очков к станку не подходи, — предупреждает Мухтар. — стружка вылетит, можешь без глаза остаться.
— Станок — это вот это?
— Да. Этот станок называется Универсальный Обрабатывающий Центр, — начал объяснять Мухтар. — Сейчас он алмазным диском режет бутылку из-под шампанского на колечки. Потом колечки нарежет на ромбики. Затем на ромбики нанесет огранку — и получатся стекляшки, очень похожие на драгоценные камни.
Я нагнулась и посмотрела на алмазный диск. Он был очень тонкий — тоньше листа пергамента. И крутился с бешеной скоростью. Стекло резал так легко, словно бутылка сделана из воска. С боков в диск били две струйки мутной воды.
— Можно стажерке спросить, этот диск, наверно, жутко дорогой. За него полстраны купить можно. А вдруг сломается? Линду не накажут?
— С чего ты взяла, что он дорогой? — удивился Мухтар.
— Но… Он такой большой… Какого размера был алмаз, из которого его выточили?
— А-а… Сам круг не алмазный. Он спрессован из специального
пластика и алмазной пыли. Поэтому так и называется.
Пока говорили, еще два отрезанных колечка скатись в лоток.
— Можно стажерке узнать, для чего это?
— Я же говорю — дурью маемся, — вступил Стас. — Какой-то хлыщ из Дворца сказал Линде, что она не чувствует веса денег. Дети знати не умеют вести дела, их обдирают как липку. Твой Шурртх и Линда поспорили, что она сама кого угодно обдерет. И это обойдется ей дешевле двух бутылок хорошего вина. Дешевле — потому что вино она выпьет. И вот вчера, только мы
справились с кризисом, она привела сюда Шурртха и устроила праздник по случаю победы разума над интеллектом. Мы распили две бутылки шампанского и бутылку коньяка. Шурртх упился в зюзю, хотя коньяка ему не наливали. Кстати, ночевал в твоей комнате. А нам было поставлено на вид, что споили твоего братца. И прощение получим только за полкило фальшивых изумрудов.
Шурртх ночевал в моей комнате! А я не знала?!
— Может стажерка чем-то помочь вам?
Мужчины переглянулись.
— Программировать станок ты не умеешь, так что пока — ничем. Когда закончим огранку, разложишь камни по пакетикам. По пятьдесят штук в пакетик. А пока — смени Марту. Она со вчерашнего дня ничего не ела.
Я поклонилась мужчинам и побежала в столовую. Быстро проглотила кусок жареного со специями мяса, запила фруктовым соком, чтоб погасить пожар во рту. И задумалась, что же приготовить Марте? Вызвала на экран киберкока имена. Буквы незнакомые, но вот имя Мухтара, значит над ним — Марта. Теперь — обеды. Ох, сколько много… Ткнула в пятый сверху, получила салатик, тарелку горячего супа, что-то непонятное на второе и
чашечки с чем-то на сладкое, как здесь говорят. Составила все на поднос, отнесла Марте в страшную комнату.
— Какая ты умница, — похвалила меня Марта. — Но зачем очки надела?
На камбузе все цело? Ничего не сгорело, не взорвалось?
Оказывается, я так и хожу в защитной маске. Буду во Дворце — подарю кузнецу. То-то он обрадуется!
— Стажерка ходила в мастерскую. Там Мухтар и Стас работают. Госпожа Марта, ляг, поспи. Я подежурю.
— Дело говоришь, — согласилась Марта, отправляя пустые тарелки в утилизатор. — Слышишь, как диагност попискивает? Если звук изменится, тут же буди меня.
Легла на кушетку, накрылась легким одеялом и мгновенно заснула. Я села в пригретое ее теплом кресло, повертелась — неудобно. Забралась с ногами, свернулась комочком. Хозяин выглядел усталым и изможденным. Черты лица заострились, кожа под глазами потемнела. Лежал абсолютно неподвижно, только грудь мерно приподнималась при дыхании. А я уже второй раз дежурю у его кровати. В прошлый раз он спас отца, в этот — меня. И оба раза сам попал на больничную койку.
Заглянули Мухтар со Стасом. Я показала им знак молчания — ладошка на рот и тут же жест отрицания — ладошка вертикально, ребром. Они поняли, дружно кивнули и тихонько прикрыли дверь. Бесшумно шагая, прошлась по комнате, притушила свет до полумрака, вернулась в пригретое гнездышко на кресле.
Во Дворце меня очень редко наказывали болью. Оставить без еды, или загрузить работой — это запросто. Но даже плеткой до крови не били. Это не значит, что мне никогда не приходилось сталкиваться с болью. Один раз в прачечной, когда мы не столько работали, сколько шалили и брызгались, рабыня хотела вылить ведро кипятку в общее корыто, но поскользнулась, упала и окатила кипятком ноги мне и еще троим. Я была ближе всех. Даже не
почувствовав еще боли, запрыгнула в это самое корыто. За мной — остальные прачки. Дно не выдержало, провалилось — и вслед за волной кипятка по полу прачечной прокатилась волна теплой мыльной воды.
Говорят, это спасло ноги многим. Говорят, отделались легким испугом. От этого легкого испуга мы, пятеро наиболее пострадавших, ночью спать не могли.
Но даже тогда не было так больно, как вчера. Та прачка не хотела ронять ведро. И вчера никто не желал мне такой боли.
Дверь тихонько приоткрылась, и Стас поманил меня рукой в коридор.
— Позвони Шурртху, успокой его. Он уже три раза тебе звонил,
— сообщил Стас, вкладывая мне в руку рацию. — Его номер 207.
— Спасибо, господин, — с поклоном поблагодарила я Стаса и присела на пятки у полуоткрытой двери. Так, чтоб слышать попискивание белого ящика с зеленоватым экраном. Как Линда учила — этой кнопочкой оживить рацию, потом набрать номер, нажать зеленую кнопочку и поднести к уху. Только услышав
длинные гудки, я удивилась, что рисунки на кнопочках превратились в понятные цифирьки. На секунду отняла рацию от уха и вновь взглянула. Да, были рисунки, стали цифры.
— Я Шурртх, кто хочет говорить со мной? — раздался знакомый голос.
— Я Миу. Шурр, я узнала, что ты вчера был у нас. И даже не поговорил со мной, — зашептала я в трубку. Стас, стоявший рядом и наблюдавший за моими действиями, подмигнул мне, пощекотал за ухом и ушел по своим делам.
— Миу, с тобой все хорошо?
— Сегодня — да. А вчера было хреново. Но все уже прошло.
— Вчера ты спала, и твое дыхание плохо пахло. Женщина с мечами сказала, что тебя нельзя будить. А если я разбужу, то оторвет мне голову и скажет, что так и было. Что у вас вчера случилось? Почему сегодня твой Владыка не посетил Дворец?
— Ой, Шурр, вчера такое было! Ты не поверишь! Представь, словами можно отравиться. Как поганками! Я выучила десять тысяч слов — и мне поплохело. Да так поплохело, что чуть копыта не отбросила. Меня хозяин спас. Но сам тоже отравился.
— Миу, не части. Ты на каком языке сейчас говоришь? Я одно слово из трех понимаю.
На каком языке я говорю? На русском?! — понимание пришло так
неожиданно, что села бы на пол, если б уже не сидела. Повторила Шурру еще раз, следя за языком.
— Удивительно! Кто бы мог подумать, что словами можно отравиться как поганками, — не мог поверить Шурр.
— Десять тысяч слов! — убеждала я его. — За четверть стражи. Даже меньше. Наверно, я не так сказала. Не отравиться, а переесть, понимаешь? Мозгами переесть. Слишком много и слишком быстро. Если Владыка спросит, передай, что со мной все хорошо, ладно? Мне пора к хозяину.
— Не переедай так больше, маленькая разбойница. Конец связи.
— Конец связи, могучий серый воин. Не обижай серых дев! — Нажала на кнопочку отбоя и побрела на пригретое место. Можно не притворяться бодрой, а спокойно все обдумать, как ма Рритам учила. «Случилось плохое — сядь, подумай». Никто не хотел мне зла. Никто не ожидал зла. Это — отправная точка, как говорил учитель. Почему же со мной случилось страшное? Наверно, умерла бы, если б не хозяин. Хозяин за меня пострадал. Учитель говорил:
«Если любишь, чужая боль больнее». Марта говорила, его боль больше. Все сходится. Что же это было? Предупреждение?
Осторожно прикасаюсь к руке хозяина. Она не холодная, но прохладная. От манжетки на запястье тянутся шнурки к белому ящику. Обхожу кровать, чтоб не порвать шнурки, ложусь рядом с хозяином. Уткнувшись лбом в плечо, согреваю в ладонях его руку. Слезы беззвучно капают на простынь. Ритмично попискивает белый ящик.
Хозяин, я исправлюсь, мамой клянусь.
Просыпаюсь от изменения звука. Вместо равномерного попискивания — непрерывный «пииии». Пытаюсь вскочить, но рука хозяина зажимает мне рот.
— Тссс! — шепчет мне на ухо. — Не надо будить Марту.
— Но мне велено…
— Я только до туалета. И сразу назад.
Движения у хозяина осторожные, экономные, как у раненого. Журчит вода. Потом хозяин бредет к шкафу с пузырьками на полочках, ищет что-то. Снова журчит вода. Хозяин возвращается, ложится под одеяло, пристегивает шнурок к манжетке. Пугающее «пииии» сменяется знакомым попискиванием.
— Как ты, малышка? Голова не болит?
— С рабыней все хорошо. Рабыня готова служить хозяину.
— Это хорошо, — Хозяин провел рукой по моему боку от подмышки до бедра. — А у меня еще головка бо-бо. Сейчас я съел три таблетки снотворного, скоро усну и просплю полсуток. Когда проснусь, буду здоров как бык. Тогда и поговорим, ладно?
— Рабыня очень испугалась за хозяина, — всхлипнула я.
— Мы все здорово перепугались. Но все уже в прошлом. Хорошо то, что хорошо кончается, правда? Я сейчас засну — и ты постарайся поспать. Когда проснешься, все будет как всегда.
Я помотала головой, покрепче прижалась к боку хозяина и успокоилась. Как всегда уже никогда не будет. Но сейчас — спать.
Так мы и уснули, крепко обнявшись, под мерное попискивание белого ящика.
Просыпаюсь от осторожного потряхивания за плечо.
— Миу, проснись.
— Стажерка слушает, — осторожно поднимаю голову и оглядываюсь.
— Как головка?
— Чуть-чуть не так. Словно накануне вина выпила.
— Это нормально. Расскажи мне, что было пока я спала? Откуда на регистраторе четверть часа клинической смерти?
— Все было спокойно. Один раз хозяин проснулся, сходил в комнату уединенных размышлений и снова лег спать. Сказал, завтра будет здоровый. Это правда?
— Это он так думает. Миу, больше ничего не было? Влад прямо так лег и уснул? — с беспокойством спросила Марта.
— Перед тем, как лечь, подходил к тому шкафчику. А потом сказал, что съел три таблетки снотворного.
— Ох, супермен недоделанный! Сказал, какого?
— Нет, госпожа. Но можно посмотреть.
— Э-э-э… Попробуй!
Я на всякий случай понюхала руку хозяина, соскочила с кровати, открыла шкафчик и неторопливо, на медленном вдохе провела носом вдоль ряда пузырьков и коробочек. Отвернулась, прикрылась ладошками и чихнула!
— Ничего?
— Этот — уверенно ткнула пальцем в тот, который пах сильней других.
И еще раз чихнула.
— Молодец! — похвалила меня Марта и погладила по спинке. — Это ему не повредит. Иди покушай, потом я схожу. Только что Линда с Петром из города вернулись.
Я потерлась щекой об ее плечо и поспешила в свою комнату. Быстренько навела порядок, убрала постель. Забежала в ванную, привела в порядок себя, сменила ошейник на самый скромный и заглянула в зеркало. Не лучший вид, но уже не страшилка. Забежала в комнату хозяина и тоже навела порядок. Подстилку, на которой спала в первые ночи, запихала под кровать. И близко,
достать просто, и в глаза не бросается. И поспешила в столовую. Тут мне чуть ребра не поломали. Петр — ладно. Но не знала, что Линда такая сильная! Пока рассказывала, что с хозяином, передо мной поставили тарелку с мясной похлебкой, всунули в руку ложку. Да что же это делается? Это я должна на стол накрывать!
Поели быстро. А потом начался разбор полетов. Оказывается, Линда с Петром только на четверть стражи залетели во Дворец, сообщили, что все живы, хотя не совсем здоровы, и поспешили в город. В Амфитеатр, в котором будет проходить мистерия «День победы». Линда еще вчера договорилась о бронировании ложи рядом с ложей Владыки. И навела шороху, как Петр сказал.
Сначала над ней посмеивались, но она заявила, что в театре разбирается лучше всех их вместе взятых. Что у нее бабушка по материнской линии театром управляла, что она с трех лет за кулисами духом театра дышала.
— Мне этот японский символизм вот где! — рубанула себя ребром ладони по горлу. — Они у меня узнают, что такое система Станиславского!
— Ты расскажи, что вчера было, — подзуживает Петр.
— Да чего рассказывать? Устроила им мастер-класс по Шекспиру. Сразу зауважали.
— Она берет разбитый кувшин с отбитым горлом, — просвещает нас Петр. — Рисует на нем углем глаза, провал носа, зубы. Получается череп. Обводит сцену рукой, говорит: «Это кладбище. Там могильщики роют могилу». Садится на какой-то ящик, держит череп так на отлете: — О, Йорик! Бедный
Йорик. Я знала его, Горрацио!» А потом добила бедных монологом Гамлета “Быть или не быть?» И все — с черепом в руке. Теперь она у них высший авторитет. В рот смотрят. Вся сцена в лесах — завтра занавес вешать будут. Кстати, половина артистов — наши знакомые. Те самые рабы, что с караваном шли. Будут в массовках играть. О Миу расспрашивали.
Я даже ушки поджала. Не могли рабы первыми с Петром заговорить. Значит, сам с ними решил побеседовать. Римм, капитан — и с чужими рабами. Не могу привыкнуть.
— Хорошо, играть ты их обучишь, — улыбнулся Стас. — А цель?
— А-а… Э-э… А разве этого мало? — удивилась Линда.
— Не мало. Но можно больше. Можешь начать продвигать идеи свободы, равенства и братства. Для начала — помирить местных с рыжими. Я следил за репетицией, вроде, сюжет позволяет. Главное там есть — обе стороны показаны честно, без дураков. Слегка поиграть с акцентами, дать прочувствовать дымку истории, прошедшее с войны время…
— Стас, поможешь? — глаза у Линды загорелись, щеки порозовели.
— Подумаю. Обеспечь меня материалами по истории и хрониками.
— Если Владыка разрешит Миу поработать в библиотеке Дворца, она сможет отсканировать нужные книги, — подсказал Мухтар.
— Миу просто так туда не пустят. Но если Шурртх приведет ее с собой, поговорит с архивариусом, а потом посадит выполнять якобы порученную ему работу… Может получиться, — внес предложение Стас. — Миу, что думаешь?
Я всего несколько раз была в библиотеке. Полы мыла, пыль убирала. Там столько книг и свитков!
— Стажерка сделает все, что дОлжно. Только бестолковая стажерка не знает, что такое «отсканировать».
— Научим! Это просто, — обрадовалась Линда. — Отсканировать книгу — это значит подвесить над столом видеокамеру, положить на стол книгу и перелистать, чтоб камера увидела каждую страницу. Ничего сложного.
— Когда стажерка должна это сделать?
— Чем быстрее — тем лучше. Осталось всего пятнадцать дней. Лучше, если завтра начнешь.
— Но хозяин…
— Шеф завтра утром будет в норме, я с ним договорюсь. А ты поговори с папой и Шурртхом.
— Подводим итоги, — Стас зачем-то поднял руки кверху. — Миу берет на себя историю. Я — сценарий. Линда — режиссуру, сценическое движение и речь. Петр, поможешь местным с занавесом, задником и декорациями. Мухтар, постарайся разобраться на месте с акустикой. Ну и вообще, со звуковым оформлением. Музыка, шумовые эффекты. Насчет света надо подумать. Вопросы?
— Завтра появятся, — улыбнулся Петр и подмигнул мне.
— Тогда разбор полетов закончен.
Я вскочила и побежала делиться новостями с Мартой. Но, оказывается, она все видела и слышала. Перед ней на экране до сих пор виднелась столовая, по которой ползали, сметая пыль и подбирая крошки, две «божьи коровки». Они полезные, но боятся людей, и, как только входишь в комнату, прячутся в норку. Один раз я, чтоб их рассмотреть, быстро пробежала комнату и закрыла подушкой норку. Но оказалось, что норок две, в разных концах комнаты. И они спрятались в другую.
— Миу, подежурь стражу, а я поем и приведу себя в порядок,
— попросила Марта.
— Слушаюсь, госпожа, — ответила я с легким поклоном. Марта вышла, а я глубоко задумалась. Не первый день с иноземцами живу, научилась интонации различать. Это была именно просьба, а не приказание. Приказание положено выполнять. А просьба — что-то необязательное. Больше всего рабыни боятся таких просьб-приказов. Отвлечешься на просьбу, не выполнишь основную работу — тебе же и попадет. Поэтому отвечать надо так, чтоб просьба стала приказом. «Как прикажет господин».
Понюхала дыхание хозяина. Чистое, здоровое дыхание. И руки пахнут как обычно. Шурр говорил, мое дыхание плохо пахло. Значит, хозяин поправляется.
Спряталась в ванной, приоткрыла дверь, чтоб слышать попискивание приборов, и позвонила Шурртху. В восторженных словах начала рассказывать, что мне поручил на завтра Стас.
— Не сейчас, — тихо сказал Шурртх и отключился. Только в этот момент до меня дошло, что он мог быть не один. Обозвала себя бестолковой сороконожкой и позвонила папе.
— Позволено ли будет бестолковой рабыне обеспокоить Владыку? — начала по всем правилам, даже поклонилась.
— Говори, рыжая, — чуть сердито ответил он. И я поняла, что
позвонила не вовремя.
— У бестолковой рабыни много слов для ушей Владыки. Но они могут подождать до завтра.
— Твой хозяин жив?
— Да, господин. Сейчас спит, завтра будет здоров.
— Остальное — после, — веско произнес папа и тоже отключился.
Вот и поговорили.
Только хотела юркнуть к хозяину под одеяло, вернулась Марта.
Отозвала меня в уголок, мы сели перед экраном компьютера, и Марта начала задавать вопросы. Совсем простые — как переводится то или иное слово. То с нашего на русский, то наоборот. Я ни разу не ошиблась, и Марта осталась очень довольна. Сказала, что я выучила те самые десять тысяч слов. Теперь у меня есть база, и дальше все пойдет намного проще.
Потом Марта проверила все приборы, что стоят рядом с кроватью хозяина, сказала, что все хорошо и я могу идти спать в свою комнату. Я тут же скинула шальвары с тапочками и юркнула под одеяло к хозяину.
— Моя комната там, где мой хозяин!
Марта улыбнулась, покачала головой, но ничего не сказала. И тоже легла спать на свою кушетку. Но мы еще целую стражу разговаривали.
— Марта, а Линда выиграет спор у Шурртха? Ну, тот, насчет двух
сосудов вина и драгоценных камней?
— Проиграет. Только никому об этом не говори. Пусть сами решают.
— Но… стажерка не понимает…
— У нас есть поговорка: «За морем телушка — полушка. Да рубль
перевоз». Две бутылки, которые Линда решила разрезать на стразы, у нас, на Земле почти ничего не стоят. Но где мы, и где Земля? Ты просто не представляешь, из какой дали мы их привезли. Если б ты шла пешком круглые сутки, тебе десяти жизней не хватило бы даже на половину этого пути. Представляешь, какая здесь редкость — Советское шампанское в зеленой бутылке? Его было всего две бутылки на всю планету. Будь оно даже уксусом, любой коллекционер за бутылку правую руку отдаст. Так что за целые бутылки Линда получила бы золота намного больше, чем получит за горсть поддельных изумрудов.
Я хихикнула и согласилась, что такое лучше не говорить ни Линде, ни Шурртху.
*Вжику*, который то тут, то там…
«Раунд-судьба,
Делит на терции…
Чертим на картах дорог перекрестья
Вместе!»
Т.А.
Мы встретились на перекрестьях. Дорог и судеб. Ты — скорость, движенье, мгновенье! Жизнь!
Услышала:
— Кто ты? — Взгляд. Удивление. Восхищение.
— Фея, — улыбка. — А ты? — промолчал. Качнулись звёзды. Вздохнули океаны. Взвихрились галактики. Туманности затуманились и исчезли. Мы вдвоём.
— Фея, не сходи с ума!
— Уже сошла!
— Он же человек!
— Нет! Он — моя жизнь!
— Будешь проклята памятью. Он — забвеньем.
— И…?! Не бывает тьмы без света; ненависти без любви; расставанья без встречи. Что дальше?
— Узнавать он тебя будет в твоё последнее мгновенье… и своё…
— Нам хватит. Мы вдвоём.
Два крыла за плечами. Чёрных. Ангелы ночи. Больно помнить.
Огонь. Искры запутались в волосах. Крики — ведьма!
Где ты??? Я ухожу!
Сквозь пламя донеслось: «Горе нам! Ведьма взглядом убила нашего Короля!»
Я — Фея! Мы вдвоём!
— Может, хватит? Вернись! Дорога домой легка и приятна. Тебя ждут! Посмотри — небо синее! Звёзды — яркие! Океаны дышат! Развеются чары, спадёт проклятье. Лети!
— Нет!!!
Всё, что между нами — вне километров и градусов Цельсия. Помнишь? Вне времён, возраста, эпох и миров. Вижу взгляд за истаивающими зданиями синих небоскрёбов. Теряю друзей и вновь их обретаю.
— Кто ты?
— Фея. Тебя не спрашиваю. Ты — жизнь, мгновенье, порыв ветра, дыханье звёзд. Грань между… Мы вдвоём!
Мир уходит, протекает, как вода меж пальцев. Исчезающий мир не удержать. И тебя — тоже… Больно! Нет!!!
Когда-нибудь я устану. Уйду. Сама стану мгновеньем, порывом ветра, дыханьем звёзд, сошедшей с ума галактикой, гранью между… Своим собственным забвением.
— Ты кто?
— Фея…
Дракошка постепенно оживала. Путем несложных экспериментов удалось выяснить, что она вполне хорошо слышит и способна сгибать пальцы на руках и ногах уже через сутки после создания. Еще через сутки она уже видела в черно-белом спектре и пила простенький йогурт. А еще чуть позже смогла потихоньку садиться. Вроде как все было в порядке, но я переживала. И даже не сколько потому, что я особо одаренная с головой и могла напортачить, сколько потому, что видела чужой напортаченный результат.
Лимарен и Ольт надумали создать универсального целителя, который сможет лечить драконов и прочих высших. Идея благородная, полезная и даже почетная, поскольку до сих пор драконов могут лечить только драконы и сверхи. Ну и некоторые плазменные, у кого силенок хватает. Вот и работали два сверха не покладая рук. Произведенные ими опыты показали, что лучше всего такой объем энергии держат негуманоидные существа. И созданная ими полуразумная ящерица вполне справлялась с задачами исцеления высших существ. Но они хотели большего.
И создали… ну я даже не знаю, как это назвать. Кентавр какой-то… В общем, получилась сверху вполне так женщина, снизу щупальца… Названия сему ужастику еще не придумали, поскольку не успели. А так как работали эти два особо умных гражданина до посинения, то устали, чего-то недосмотрели и дамочка оказалась сильно озабоченной. Короче, на выходе они получили что-то вроде суккубы с тентаклями со способностью исцеления. И поскольку дамочка оказалась полна сил и активности, а два сверха уже выдохлись и устали, то застала я эту милую троицу, наворачивающую круги по лаборатории.
Это действительно надо было видеть. Два бледных зеленоволосых сверха, сильно похожие на братьев, бегали вокруг всей лаборатории, периодически воспаряя к потолку, чтобы дать передышку ногам. За ними моталось по всему пространству это беловолосое чудовище (создали себе блондинку, называется!), разбрасывая вокруг щупальца в тщетных попытках поймать своих создателей…
Я хрюкнула в кулак и зашла в этот бордель. И все присутствующие тут же пожелали срочно покинуть помещение. Кроме блондинки, разумеется. Она бегом метнулась ко мне и даже попыталась чего-то там нащупать на моей тушке, но вдруг резко успокоилась. Будто перемкнуло. И это было странно. Мне оставалось ее только рассматривать, пока Лим и Ольчик шустро открыли портал на последнем издыхании и свалили в закат.
Действительно получилось красиво. Человеческая часть так точно. Подтянутая, в меру грудастая девушка со светлыми, скорее даже песочного оттенка волосами до середины спины. С тонкими изящными руками и вполне так симпатичным лицом. А вот ниже пояса у нее были сплошные щупальца, почему-то разноцветные. И кажется, что-то с ними не так. Впрочем…
Фиолетовое щупальце мягко ткнулось мне в щеку. Новое создание с каким-то странным недоумением рассматривает меня, будто пытается понять, в какую классификацию меня отнести. Вполне вероятно, что парни ей таки подгрузили все данные о наших расах в мозги, но что-то пошло не так и синериан тупо забыли. Или не сочли нужным добавить. Или просто дамочка закумарилась, с самого первого момента своего появления на свет не правильно поняв свое предназначение.
Я в ответ ей пожала другое щупальце — зеленое. И она отмерла. Всмотрелась в меня большими красивыми синими глазами и вдруг сказала:
— А ты странная.
И отошла на пару шагов. Да, это еще тестировать и тестировать. Насоздавали, блин! А еще на меня Шеврин ругался за то, что я забыла доделать золотой дракошке спинной мозг и хвост и ему бедненькому пришлось бегом наверстывать упущенное. У нас хоть дракошка нормальная, без щупалец…
Я посмотрела на ладонь, испачканную слизью со щупальца, и задумчиво все стерла созданной салфеткой. Плазма по ходу дела провела анализ попавшегося вещества, но жрать не стала. Съедобно, но не рекомендуется к употреблению.
— Зато я знаю, где тебя можно пристроить, — усмехнулась я, подавая девушке руку. Ее место — Приют. И если она действительно целитель, то сможет управиться со всеми болезными… достаточно странным способом лечения. О лечении тентаклями мы еще не слышали, но чем сверхи не шутят…
— И где же? — ухмыляется в ответ это бедное создание, плавно подплывая (назвать это шагами у меня не поворачивается язык) и касаясь моей протянутой ладони.
— В клинике Приюта, — пожимаю плечами и открываю экран. — Они будут очень рады… но приготовься, фотографировать тебя будут от и до.
На плечи девушки падает просторная рубашка, а то как бы на люди идем. Грудь у нее, конечно, красивая, не спорю. Сверхи расстарались и сделали практически идеальную форму, которая в сочетании с белоснежной кожей и розовыми сосками смотрится изумительно даже на мой, женский взгляд… Но жители Приюта не оценят, если их будут лечить в голом виде.
Появление такой дамы произвело настоящий фурор. Пока мы думали, куда ее пристроить… она сама поползла в детское отделение. И кажется, даже нашла первого пациента. Нет, никто никого не насиловал, упаси боги! Ей всего лишь достаточно было смазывать слизью с определенных щупалец травмированные участки. Подозреваю, что лечить она может и более пикантным способом, но такой метод для детей не предназначен. Да и для многих взрослых тоже.
Что я хочу этим сказать? Дамы и господа, будьте осторожны при создании новых существ! Рассчитывайте свои силы и возможности, иначе может быть… да вот как у нас. Дама с тентаклями, кошмар сплошной…
— Что, опять он?! Сколько можно! Нет, ни за что, даже и не просите!
Сэр Чарльз, судья межгалактической категории, нервно накрутил на палец локон напудренного парика, каковую вольность позволял себе лишь при крайней степени волнения.
— Что-то не так, ваша честь? — равнодушно поинтересовалась секретарша, удивленно приподняв верхние ложноножки. — Можно сказать, постоянный клиент…
Пожалуй, для искреннего удивления её голос звучал слишком равнодушно, а ложноножки приподняты недостаточно высоко и повернуты не под тем углом. Но трудно было бы ожидать иного — над взаимоотношениями Его Чести и ожидающего на скамье подсудимых клиента давно уже втихаря потешались все, мало-мальски знакомые с сутью дела. Вернее, дел…
Похоже, упоминание о постоянстве оказалось для судьи последней каплей.
— Вот именно! Постоянный!!! — возопил судья не хуже меркурианского псевдо-слизня, по ошибке глотнувшего крутого солевого раствора.
Сорвав с головы парик, сэр Чарльз бросил его на пол и принялся сосредоточено топтать. Ровно через минуту, удовлетворённо осмотрев превращённую в грязную тряпку деталь судейского облачения и затребовав новый парик из хранилища, он продолжил уже почти спокойно:
— Подсудимый оказывается у меня уже пятьдесят четвёртый раз, причём многие его проступки даже преступлениями фактически не являются. Пререкания с роботом-регулировщиком, сквернословие в общественном месте, домогательства по отношению к парковой скульптуре… Каждый раз я стараюсь назначить ему максимальное наказание, но его выпускают досрочно за примерное поведение, и он снова оказывается на скамье подсудимых. И снова за какую-нибудь ерунду. Что на этот раз? Плюнул мимо урны? Пустил лишнюю струйку в фонтан?
— Один раз он всё же совершил нечто серьёзное, — напомнил прокурор, пряча усмешку под приспущенным хохолком и расправляя чёрные бархатистые крылья. — Помните, попытка подкупа, чтобы судьей по его делу назначили именно вас. Вам тогда удалось добиться целых трёх лет.
— Да, это был самый счастливый год в моей жизни! Но только год, а не три, этого паскудника амнистировали! А потом снова было мелкое хулиганство в торговом центре. Я нашёл столько отягчающих обстоятельств, но все присяжные хором заявили протест и настояли на формулировке «невиновен и заслуживает снисхождения». Он их поблагодарил, раскланялся, и пошёл приставать к статуе. Я даже мантию снять не успел, как его притащили обратно! И вот опять… да он просто издевается над правосудием! Я не буду его судить.
Усевшись в кресло, сэр Чарльз принялся демонстративно разглядывать журнал «Шаловливые плавники», фигурировавший на вчерашнем процессе в качестве вещественного доказательства, но отведённый из-за представленых защитой доказательств отсутствия у подсудимого центурийского квазиклубня склонности к ихтиофилии.
— Ваша честь, прошу меня простить, но без вас — никак, — вкрадчиво заметил помощник, переливаясь всеми цветами спектра. — Вы единственный аккредитованный судья в этом секторе, надежда и опора законности. Сегодня мы отменим судебное заседание, а завтра рухнет вся система…
Судья отбросил журнал, фыркнул, смиряясь. Спросил, морщась, словно раскусил протухший лимон:
— Так что там на этот раз?
— Попытка украсть одноразовую зажигалку.
Сэр Чарльз, только что понуро взиравший на голограмму готовящейся к нересту ихтипиды, резко вскинул голову. В его мозгу словно щёлкнули выключателем, в глазах зажглись нехорошие огоньки.
— Зажигалку, говорите? Это многое объясняет…
Нахлобучив на лысую голову только что доставленный новый парик и схватив со стола судейский молоточек, сэр Чарльз, судья межгалактической категории и единственный представитель человечества в системе Пегаса, решительным шагом направился в зал судебных заседаний. Он наконец-то понял всё и больше не намерен был медлить…
***
Подсудимый, заранее препровождённый на деревянную кафедру, выглядел так, будто ему только что назначила свидание мисс Вселенная. Вцепившись в низенькую деревянную решётку четырьмя парами передних ножек, он нетерпеливо поводил усиками из стороны в сторону. Крохотные рудиментарные крылышки чуть заметно трепетали. Хитиновый покров сиял, будто подсудимый полировал его не менее суток. Бантик, которым он украсил жало, заставили снять как предмет, нарушающий судебную процедуру, но инкрустированный на верхнепередней части головогруди портрет сэра Чарльза в судейской шапочке оставили, поскольку удалить его можно было только хирургическим путём.
Адвокат и судебный психолог, сидящие рядом на соседней скамье, обменивались короткими мыслеформами, пользуясь задержкой для светской беседы.
— Как полагаете, коллега, удастся хоть на этот раз обойтись малой кровью?
— Безнадёжно, коллега, сэру Чарльзу опять вожжа попала под мантию. Даже отсюда ощущаю, как он лютует. Ещё один парик уничтожил. Помощник опасается, что судья на этот раз будет требовать высшую меру.
— А он имеет право? Правонарушение-то мелочь, на пару недель исправ-работ, и то с натяжкой…
— Имеет. Если сумеет доказать неуважение к суду.
— А что наш клиент?
— Доволен, словно выиграл миллион.
— Загляните в его голову, коллега, если вас не затруднит. Я совершенно не представляю, на чём строить защиту при таких обстоятельствах!
— Уже. Да только это ничего не даёт. У него очень качественный блок, никак не могу пробиться. Или эта защитная блокировка поставлена умелым мозгоправом, или же наш клиент действительно так желает попасть в постель к Его чести, что ни о чём другом не в состоянии и думать. Только воспевания на все лады судейских прелестей. И различные красочные предположения относительно его постельных принадлежностей. Очень, знаете ли, яркие картинки…
— Хм. Его честь в курсе?
— Увы, — мыслеформа пожатия плечами сопровождается ментальным вздохом, выражающим предельное огорчение. — Сэр Чарльз из новаторов, не придерживающихся старой доброй толерантности. Он категорический противник межвидового обмена физиологическими жидкостями. Потому и бесится так, усматривая в достаточно невинном желании подзащитного изощрённое оскорбление как себя лично, так и всей судебной системы в целом. И если сумеет убедить в этом присяжных…
— Встать! Суд идёт!
***
Джек-поджигатель!
Неуловимый серийный убийца, обливающий свои жертвы горючей жидкостью и сжигающий несчастных заживо.
Джек-поджигатель, от одного имени которого вот уже второе десятилетие трепетала половина галактики. Приговоренный к смертной казни на двадцати трёх планетах. И ещё на ста шестидесяти — к пожизненному заключению, но лишь потому, что смертная казнь на них была отменена, как мера чересчур радикальная и неподобающая просвещенным носителям разума. Приговорённый, конечно же, заочно, поскольку не то что поймать, но даже и увидеть его до сих пор не удавалось никому. Кроме жертв. Джек-поджигатель, о котором до сих пор не было известно ничего — ни внешности, ни места рождения, ни даже видовой принадлежности.
Где проще всего спрятать дерево? Конечно же, в лесу. Где проще всего скрыться преступнику? Среди других преступников, конечно же. И особенно, если попадется злобный и несговорчивый судья, который за самую малость впаяет по максимуму, и можно будет спокойненько пересидеть облаву… Сэр Чарльз терпеть не мог, когда его пытались использовать. А тем более, когда такие попытки оказывались удачными. Он вошёл в зал, грозно хмурясь и метая молнии из-под насупленных бровей. Решительным шагом преодолел расстояние до представителей защиты, зыркнул на сомлевшего психолога и взмахнул судейским молоточком…
Удар был страшен.
Подсудимый скончался на месте, раздавленный в самом буквальном смысле этого слова. Остро запахло дорогим коньяком. Судья, ещё раз мрачно глянув на психолога, решительным шагом покинул зал заседаний, так и не выпустив из рук карающего молоточка.
— Ужас какой… — адвокат смотрел вслед судье, нервно подрагивая скрученным в спираль хоботком. — Чтобы вот так, самолично… и даже без возможности подать апелляцию… ведь моему подзащитному не так уж и много надо-то было… всего-то миллилитров сто пятьдесят–двести, не более. Какие все-таки они жадные, эти люди… а ещё мантию надел!
— Не тронь судью, — хмуро возразил психолог, содрогаясь всем тельцем от подсмотренного в лысой голове под напудренным париком. — Наш судья — молоток! Строг, но справедлив! Он ничего не делает без причины!
Судебному психологу очень хотелось жить.
Конечно, он был вовсе не из постельных клопов, а из семейства травоядных вонючек, и потому не питал никаких особых чувств к единственному в системе Пегаса представителю племени гомо сапиенс-сапиенс. Но ведь виды-то родственные. Кто его знает, этого сэра Чарльза…
Вдруг он совсем не разбирается в инсектологии?