Впрочем, в отеле живут и другие люди. И не все они поняли, что вступили в контакт с пришельцами. Глебски говорит о Кайсе:
«Я убежден, что вся трагедия прошла совершенно мимо её сознания, не оставив никаких следов». (с. 194)
Но только ли мимо сознания Кайсы? Далеко не всё понял и дю Барнстокр, и, быть может, его «дитя покойного брата». Впрочем, с чадом дело обстоит несколько сложнее, ведь у него есть своя особая загадка.
«Дитя неохотно выбралось из кресла и приблизилось. Волосы у него были богатые, женские, а, впрочем, может быть, и не женские, а, так сказать, юношеские. Ноги, затянутые в эластик, были тощие, мальчишеские, а, впрочем, может быть, совсем наоборот — стройные девичьи». (с. 19)
На протяжении доброй половины повести (со второй по десятую главу) читатели вместе с героями разгадывают эту загадку: мальчик или девочка, «жених или невеста»? Временами она волнует их гораздо больше, нежели таинственная гибель Олафа Андварафорса. Притом именно чаду достаются самые красочные и запоминающиеся монологи:
«Значит, доедаю я десерт. Тут подсаживается ко мне в дрезину бухой инспектор полиции и начинает мне вкручивать, как я ему нравлюсь и насчёт немедленного обручения. При этом он то и дело пихает меня в плечо своей лапищей и приговаривает: «А ты иди, иди, я не с тобой, а с твоей сестрой…»/…/ Тут, на моё счастье, /…/ подплывает Мозесиха и хищно тащит инспектора танцевать. Они пляшут, а я смотрю, и всё это похоже на портовый кабак в Гамбурге. Потом он хватает Мозесиху пониже спины и волочет за портьеру, и это уже похоже на совсем другое заведение в Гамбурге.» (с. 108)
И так далее можно цитировать целыми страницами. Вот только:
Во-первых, почему эта столь заметная, временами чуть ли не единственная сюжетообразующая героиня в повести практически не играет никакой роли? Да, конечно, она последней видела Олафа «живым», ну и что? Ничего важного она инспектору не сообщает. (И не может этого сделать в принципе.)
Во-вторых, когда она произносит свой яркий и превосходный монолог? Когда, только узнав о смерти Олафа Андварафорса, отвечает на вопросы инспектора. Тогда она либо невежа, не знающая, как вести себя (вспомним, раздраженный вопросами инспектора Симонэ тоже пытается острить, но быстро спохватывается — не время, не место), либо тварь бездушная, смеющаяся и острящая сразу же после смерти человека, который ей небезразличен (и из-за которого она «глушит» водку и проливает много слёз). Но в том-то и дело, что Брюн, она же чадо, явно ни та и ни другая. И что тогда?
Тогда Брюн, скорее всего, видела больше, чем рассказывает, но не хочет об этом распространяться. Причем прежде всего перед самой собой. Причем видела, кажется, ещё одну попытку контакта, и эта попытка тоже не удалась.
В доказательство есть очень маленький эпизодик. Дело происходит сразу после «воскрешения» Олафа Андварафорса. Рассказывает Глебски:
«Я медленно полз по ступенькам, цепляясь за перила, миновал Брюн, испуганно прижавшуюся к стене /…/» (с. 189)
Испуганно: ключевое слово. Убийство Олафа Андварафорса и последующие события для Брюн ужасны, но она пытается скрыть свой страх за внешней бравадой. И все события, противоречащие её мировоззрению, просто выкидывает из головы. Вместе с пришельцами. Вот для чего так нужно это чадо.
===Одно маленькое резюме===
Интересно проследить, что же сталось с героями, которые так или иначе, но не желают вступать в контакт с пришельцами, больше, чем «им положено»: Сневаром, Хинкусом и Брюн.
«Хинкус отсиживает свою бессрочную и ежегодно пишет прошение об амнистии. В начале срока на него было сделано два покушения, он был ранен в голову, но как-то вывернулся. Говорят, он пристрастился вырезать по дереву и неплохо прирабатывает. Тюремная администрация им довольна». (с. 193)
«Отель «У Межзвездного Зомби» процветает — в долине теперь уже два здания, второе построено из современных материалов, изобилует электронными удобствами…» (с. 194)
«На чествовании «присутствовала очаровательная /…/ Брюнхилд Канн с супругом, известным космонавтом Перри Канном». (с. 193)
Всё произошло в соответствии с принципом булгаковского Воланда: «каждому по вере», точнее — по своему неверию. Каждый из героев, при всей разности их судеб, «получил покой»: тихий достаток и относительную безопасность. Вот только «небо» для них закрыто. В мире Сневара, Брюн и Хинкуса пришельцев нет и быть не может.
==Великий физик==
А Симон Симонэ, в отличие от всех остальных, ярый приверженец контакта. Причем в контакт с пришельцами он вступает почти у нас на глазах.
Во-первых, смерть, а затем воскрешение госпожи Мозес. Естественно, никто в это не верит (та самая сакраментальная фраза: «Великий физик слегка перебрал, и ему почудилось Бог знает, что…» (с. 102)), но у Симонэ возникли подозрения.
Далее мелькает странная фразочка. Рассказывает Глебски:
«Я покосился на Симонэ. Симонэ косился на госпожу Мозес. В глазах его было какое-то недоверие». (с. 158)
Что-то великий физик подозревает. Но что? Жива госпожа Мозес или это призрак? Думаю, дело сложнее.
Как мы помним, именно в этот момент хозяин отеля Алек Сневар оказался перед дилеммой. Пришельцам надо помочь, но и Глебски хозяин отеля сам предоставил всю полноту власти. В силу своего характера Сневар совершает минимально возможное воздействие, то есть, вновь перекладывает ответственность и кого-то просит о помощи. А первый (и практически единственный) кандидат на роль помощника (то бишь нового начальника) — это именно Симонэ. Вот, наверное, о чем думает и чему не доверяет за завтраком великий физик.
Далее, Симонэ выслушивает допрос Хинкуса, его историю о Вельзевуле и рассказ Глебски о гибели Олафа. И тихо исчезает. («Я виновато оглянулся на Симонэ и обнаружил, что физик исчез…» (с. 171))
Куда? Он сам отвечает через несколько страниц.
«— Пока вы дрыхли, инспектор, я выполнил за вас всю вашу работу».
(с. 176)
То есть Алеку Сневару Симонэ сказал, что согласен, а Мозеса, скорее всего, по-простому «взял на пушку» двумя сакраментальными фразами: «мне всё о вас известно» и «я готов вам помочь». Естественно, Мозес во всем «признался». Так и произошел ещё один контакт. Только к добру ли?
Я прекрасно (в здравом уме и твердой памяти) сознаю, что подавляющему большинство читателей и самим авторам Симон Симонэ очень нравится. И тем не менее… Кое-что в образе господина Симонэ смущает с самого начала. Его шуточки.
Дважды Глебски случайно слышит голос Симонэ:
«А где же инспектор? Где он, наш храбрец?» (с. 53)
«Правильно! Пусть-ка полиция наконец займётся своим делом…» (с. 56)
Не бог весть какие шуточки, но дело не в этом. Великий физик бросает их в спину инспектору и впридачу во второй своей шутке по сути цитирует господина Мозеса (самого богатого человека в отеле, откровенно не любящего полицию): «Инспектор, вот вам работа. Займитесь на досуге. Всё равно вы здесь бездельничаете» (с. 28). Непорядочно как-то. Да ещё его отзыв о покойном Олафе Андварафорсе: «экая дубина» (с. 98). (Кстати, Симонэ же великий ученый, человек очень умный, и, видимо, все простые смертные должны казаться ему «дубинами». Или не все?) Впрочем, пока это весьма субъективно и вполне может быть случайным совпадением. Но в последней главе повести именно Симон Симонэ, контактёр и борец за права пришельцев, выходит на первый план.
Итак, надо упросить инспектора отдать чемодан с важным для инопланетян прибором. Это надо пришельцам и, в какой-то степени, самому великому физику, но никак не инспектору Глебски. Спрашивается, как себя вести? Очевидно, очень вежливо и по-доброму, как вёл себя, к примеру, сам Симонэ, когда боялся обвинения в убийстве:
«— Думайте, что хотите, Петер, но я вам клянусь: я не убивал её. /…/ Вы же меня знаете, Петер! Посмотрите на меня: разве я похож на убийцу? /…/ Вы должны поверить мне, Петер. Всё, что я расскажу, будет истинная правда, и только правда. /…/ Я клянусь вам, Петер, поверьте честному человеку…» (с. 92-93)
Но это раньше. Что же великий физик говорит теперь?
«— А вы, однако, порядочная дубина, Глебски /…/ А ведь пожалеете об этом, Глебски. Вам будет стыдно, очень стыдно». (с. 179)
Кстати, а почему, собственно, дубина? Какие аргументы приводит великий физик в доказательство того, что Мозеса и К надо не арестовывать, а, наоборот, им помогать. Я лично усмотрел три аргумента.
Первый:
«— Черт возьми,— сказал Симонэ. — Вы что, не понимаете? Его запутали! Его шантажом втянули в банду! У него не было никакого выхода!» (с. 178)
Тогда почему бы, поверив Симонэ, не выпустить из тюрьмы всех бандитов, кроме преступников-одиночек? У них же тоже «не было никакого выхода»? Аргумент ниже всякой критики.
Второй:
«— Всё это очень легко проверить. Отдайте им аккумулятор, и они в вашем присутствии снова включат Олафа. Ведь хотите же вы, чтобы Олаф снова был жив…» (с. 177)
Ага. Отдайте сравнительно небольшие (по меркам бюджета страны) денежки господину Гробовому. И он оживит всех погибших детишек. Хотите же вы, чтобы они снова были живы… Не вижу разницы между этими словами. И значит, снова ниже всякой критики.
И, наконец, третий, сразивший через годы инспектора:
«Симонэ покусал губу.
— Вот тебе и первый контакт, — пробормотал он. — Вот тебе и встреча двух миров». (с. 179)
Пожалуй, единственный стоящий аргумент. По гипотезе Ефремова (которую, очевидно, разделяет и Симонэ), пришельцы могут быть только благими и добрыми существами. Для меня она также достаточно убедительна. Но не для Глебски. Он имеет полное право ничего не знать об Иване Антоновиче и его гипотезе, к тому же сейчас, например, она весьма не в моде, а в моде как раз произведения о «пришельцах великих, страшных и ужасных».
Иными словами, Глебски «дубина» просто потому, что не согласился с Симонэ. Высокого же вы о себе мнения, господин физик!
Это концовка их спора. Однако начало не намного вежливее:
-«Сейчас не время спать. /…/ И совершенно напрасно: никто на вас не собирается нападать. /…/ Пока вы дрыхли, инспектор, я выполнил за вас всю вашу работу. /…/ Отдайте им аккумулятор, Петер…» (с. 175-177)
И, наконец, когда инспектор задумался (а ведь думать, особенно для учёных, «не развлечение, а обязанность»):
«— Ну, что же вы молчите? — сказал Симонэ. — Сказать нечего?» (с. 178)
Да разве так просят?
И ещё одна сентенция Симонэ, нравящаяся большинству читателей (чтобы был понятен контекст даю маленький кусочек его диалога с Глебски):
«— Если гангстеры поспеют сюда раньше полиции, они их [пришельцев] убьют.
— Нас тоже, — сказал я.
— Возможно, —согласился он. — Но это наше, земное дело. А если мы допустим убийство инопланетников, это будет позор». (с. 176)
Господин Симонэ, вы действительно готовы пожертвовать не только собой, но и Брюн, и Кайсой ради пришельцев? Впрочем, это всё можно было бы как-то понять, если бы не ещё один факт.
«Симонэ сделался тогда главным специалистом по этому вопросу. Он создавал какие-то комиссии, писал в газеты и журналы, выступал по телевидению. /…/ Симонэ /…/ с кучкой энтузиастов /…/ совершили несколько восхождений на скалы в районе Бутылочного Горлышка, пытаясь обнаружить остатки разрушенной станции». (с. 193)
Так-то вот! Притом, что Мозес (за которого так страстно ратовал великий физик) отчаянно предостерегал против преждевременного контакта:
«Неподготовленный контакт может иметь и для вашего, и для нашего мира самые ужасные последствия…» (с. 183)
Теперь я могу сказать, что я думаю о вас, господин Симонэ. Никакой вы не великий физик, а зауряднейший научный карьерист. Чего вы хотели? Для начала, самому вручить пришельцам злосчастный чемодан. Они же, полагали вы, в долгу не останутся.
Причём большинство людей, узнав о споре учёного с полицейским, безоговорочно признают правоту учёного. Поэтому с Глебски вы ведете себя дерзко, провоцируя его. Чем резче он поведет себя, тем больше у вас аргументов. А потом вы заявили, что инспектор совсем спятил и чемодан ни за что не отдаст. И довели несчастного Мозеса до истерики. («Вы губите нас. Все это понимают. Все, кроме вас. Что вам от нас нужно?») Тем не менее Глебски с Мозесом о чем-то договариваются. Но вам не нужны договоры. Вы с хозяином отеля приходите. Но хозяин молчит, а говорите только вы. И что же говорите.
Вначале свысока интересуетесь:
«— Ну, что вы надумали инспектор?» (с. 187)
И после нейтрального ответа Глебски («Где Луарвик?») пошло-поехало.
«— /…/ Это будет скотский поступок. /…/ Никак не мог ожидать, что вы окажетесь чучелом с золотыми пуговицами. /…/ Бляху лишнюю захотелось на мундир? /…/ Вы мелкая полицейская сошка. /…/ Ведете себя, как распоследний тупоголовый… (с. 187)
Хороша вежливая просьба о помощи!
Наконец, пока хозяин держит инспектора, вы вытаскиваете из его кармана ключи и передаете их Мозесу. (Кстати, интересно, что вы при этом сказали. Ведь у Мозеса была договоренность. Наверное, что убедили-таки Глебски отдать чемодан без условий. То есть, врёте.)
Но, увы, побег пришельцев не удался. И кто виноват? Все тот же инспектор Глебски:
«А Симонэ всё рыдал, всё кричал мне: «Добился! Добился своего, дубина, убийца!..» (с. 191)
Полицию легко обвинять во всех грехах. Все её обычно недолюбливают.
Что было дальше, я уже немного написал выше («Симонэ сделался тогда главным специалистом по этому вопросу. Он создавал какие-то комиссии…»)
Доверчивый Глебски переживает за вас:
«Оказалось, он и в самом деле был крупным физиком, но это нисколько ему не помогло. Ни огромный авторитет не помог, ни прошлые заслуги. Не знаю, что о нем говорили в научных кругах, но никакой поддержки там он, по-моему, не получил». (с 193)
Вот только не нужна Симонэ была эта поддержка. Получи он её, была бы организована комплексная экспедиция во главе с каким-нибудь замшелым (или наоборот блестящим) академиком. И — прощай слава первооткрывателя. Ему нужна была роль «непризнанного гения», и Симонэ её получил.
И вот он с «кучкой энтузиастов — молодых учёных и студентов» ищет станцию пришельцев. Иными словами, шантажирует их, или я вступлю-таки в такой для вас опасный преждевременный контакт или…
Знаете, на кого вы, Симонэ, похожи? Есть тут ещё один специалист по шантажу пришельцев. Зовут его Чемпионом.
Что ж, да будет вам по вере.
«Во время одного из /…/ восхождений Симонэ погиб. Найти так ничего и не удалось». (с. 193)
А что Чемпион?
«Чемпион, по-видимому, погиб, во всяком случае на уголовной сцене он больше не появлялся». (с. 192)
Похоже, не правда ли?
0
0