Внезапно стена стала биться, будто вена Некроса. Я отчетливо увидела пульсирующую линию. Таких еще не встречалось, но я почему-то точно знала, что это каналы отступников. Я сидела и наблюдала, будто в гипнозе, а из этой вены вдруг появился лич! Он повернул на меня свое лицо с черной выцветшей кожей, дыры глазниц полыхнули темно-зеленым. Ужас охватил меня.
Вечный как-то издевательски помахал мне рукой с длинными крючковатыми пальцами и черными когтями и начал пить.
Мы были рядом: я и Норт. Я со всей уверенностью поняла, что у меня есть шанс спастись, а он погибнет.
Отбросив слезы усилием воли, я просто взяла и будто сжала горло вечного издали. Отступник такого ответа явно не ожидал! Он хотел убежать и нырнул обратно в вену, но и я рванула за ним.
Чуть не задохнулась от злости, осознав, куда он меня привел! У них здесь, видимо, была основная база! Щелкнула пальцами, по наитию, инстинктивно, и вечный просто осыпался серой пылью. Это не обрадовало, ни огорчило. Я все еще не могла выбросить случившееся в нашей палате из головы. Не покидало чувство, что возвращаться уже не к кому. Это чувство заползало ватой в глаза, в уши, в сам мой мозг. Я делала то, чего не осознавала, подчиняясь инстинкту.
Вот, на меня мчится целая армия поднятой измененной нежити — вечные заметили мое появление. Но я вскинула руку, будто отмахиваясь, и теперь на месте той армии были лишь лужи зеленой зловонной жижи. Противно не было. Было все равно. Уже один раз поднятые драконы, снова показались в небе, но сразу растворились сиреневым неопасным облаком. Сила новой магии все равно не радовала.
Я тронула рукой уже знакомые деревянные ворота с резными деревьями и листочками. Ворота-артефакт, как убеждал меня эльф номер два. Как убеждал меня Гаэр-аш, коварно закрывшись личиной эльфа, уже тогда предполагая растоптать и уничтожить всю мою жизнь!
Я касаюсь ворот, и мою руку покрывает серебряное сияние. Оно расползается от руки по всему телу. Вот наказание! Я снова та симпатичная милая эльфийка, которая танцевала с ректором на балу. Что, неужели это вся сила древнего замка?!
«Активация защиты — четко и безразлично сказала я, — цель — уничтожить базу отступников!».
Почувствовала молчаливое согласие всего волшебного замка.
Вот, ирония судьбы! Я всю жизнь боялась сильных магов, ужасалась при мысли о том, что здесь произошло во время битвы вечных с магами смерти, хотела узнать тайну. А здесь, отброшенная далеко в прошлое, натворила дел именно я.
Поздно думать, что бы было с Некросом, без вечной зимы и мертвого леса. Это уже данность. Какая разница, что это только сейчас произойдет. Это уже история.
Я прошла в просторный холл. Вечные со злыми и немного недоуменными взглядами стояли полукругом, явно что-то готовя. Мне было все равно. Я просто превратила всех в прах одним движением. Битва даже была скучной! Но чуть замешкавшись, я, все же, вошла в тот самый бальный зал. Спокойствие слетело с меня вмиг!
Уже срывающимся голосом, чувствуя, как душат слезы, я сказала то единственное, что хотела сказать эти два дня: «Зачем?!».
Гаэр-аш неожиданно грустно и нежно улыбнулся. Глубокие морщинки залегли под его серо-стальными глазами. Я вижу, что ему тоже нелегко дались эти дни. Он, молча, протягивает мне толстый блокнот в твердом переплете. А потом, подумав, еще потертую черную книгу, на древне-человеческом наречии там значилось: «Теория Хаоса».
Затем сказал на языке вечных: « Эсса аргоха тагхар» — и книги стали втрое меньше. Я, не задумываясь особо, сунула их туда, куда лишь и могут что-то спрятать девушки в бальном платье, напрочь лишенном карманов.
— Мы все — заложники судьбы и часто совершаем то, чего даже не могли себе представить. Ужасные вещи, Риа! Я пытался убить брата, и ты сегодня в руины превратишь этот прекрасный замок, создашь здесь ледяную вечную зиму. Это уже написано. Уже произошло и необратимо. Как же это ужасно, Риаллин. Знала ли ты? Нет. Вот и я умру сегодня от твоей руки. От руки той, которую люблю больше жизни. Исполни, пожалуйста, мое последнее желание.
Тихо заиграла мелодия синора. Гаэр-аш взял меня за руку, нежно, бережно, как стеклянную куколку. Я чувствовала его страх. Страх, что я просто не захочу его видеть, с ним говорить. Страх быть отвратительным чудовищем в моих глазах.
Но в палате лежал Норт, и, возможно, мне уже не к кому возвращаться. И поэтому, я хочу выслушать — почему же так жестоко растоптали и уничтожили мою жизнь, убили человека, который просто поселился в моем сердце неожиданно незаметно и занял его все. Я стояла и ждала его слов.
— Я люблю тебя, Риа. Больше жизни. Больше чести. Больше долга. Ты день за днем делала меня лучше, но я, не обретя счастья взаимной любви, опять все портил и запутывал! Я виноват перед тобою, любимая моя девочка. В моем блокноте ты прочтешь все, что я никогда не хотел раскрывать. Прочтешь, если захочешь… когда меня не станет.
Рано или поздно, ты осознала бы, что не только можешь дать мне отпор, как и отчиму. Ты осознала бы всю мою браваду. Я ничего с тобой не могу сделать без кольца. То, что спасло бы жизнь моей жены, помогло бы мне связать и погубить тебя. Жестокая ирония судьбы.
Я хотел любви. Норт мешал. Его так кстати приказали убить. Чтобы снять с себя подозрения, я велел вам доверительнее относиться друг к другу. Нужно было, чтобы Норт поверил во взаимность, чтобы он кинулся на смерть, решив, что тебя больше нет. Ведь твой эльтаим не сможет защитить того, кто сам не захочет жить. А вместо фиктивных отношений ты действительно поняла, приняла и полюбила Норта. Тебя хотели втоптать в грязь — ты научилась давать отпор. Тебя хотели убить — ты научилась выживать. Я хотел тебя пленить, но ты разорвала оковы. О тебе заботились — ты научилась заботиться о других. Норт любил тебя — ты научилась открывать свое сердце в ответ. Твою жизнь выпивали — ты сама научилась выпивать взглядом и развеивать в пепел. Ты сильна! Ты будешь свободна! Ты уничтожишь меня и любого, кто попробует тебя ограничивать.
«Дядя Герон говорил: «Я не даю женщинам нашего королевства прав и свобод, поэтому они часто плачут, но я всегда даю страждущим женщинам платок, так они остаются нежными, а иногда бывают и счастливыми. Сильные женщины не бывают счастливыми никогда». — Хотя…- Гаэр-аш задумался, — я уверен, что ты и Норта успешно восстановишь, как сердце Некроса или Гобби. Если не своей кровью, то … Хотя, ты уже сама догадалась.
— Вы думаете, что Норт еще жив, после того, как подослали к нам лича?!
— Риа, я в ордене отступников далеко не главный. Ими управляет даже не человек. Меня шантажировали. Выбирая во время боя на арене, я видел лишь два выхода — твоя жизнь или жизнь Норта. Большего мне не было дано. И, да. Я думаю, что он все-таки жив. Ведь ему есть ради кого жить.
Такая странная картина: два врага, два несчастных почти человека, которых судьба вечно подталкивала действовать совсем не так, как велело сердце. Они старались в этот момент просто забыть все то, что им мешало быть счастливыми друг с другом. В этот последний предсмертный момент.
Он — красивый, стройный, сильный черноволосый мужчина и она — юная, хрупкая, нежная прекрасная девушка — танцевали, еле-еле касаясь пальцами друг друга. Риа уже не могла отменить того, что сделала. Неконтролируемый выброс чистой силы мага смерти — он сметет все живое, как только она покинет замок. Гаер-аш останется. Останется навсегда в ее памяти. Самый противоречивый человек, которого она встречала. Он всегда казался таким мудрым, правильным и сильным… Жизнь была сильнее и жестче. А Гаер-аш, несмотря ни на что, всегда держал лицо.
Как ни крути, она тоже виновата. Слабая девушка выживала, как могла, заботилась о своих близких, но вот почему Гаэр-аш всегда оказывался на противоположной стороне?
— Артан… — (Гаер-аш даже вздрогнул от неожиданности) — вы мне всегда очень нравились. Любая девушка, особенно одинокая и беззащитная, мечтает о таком защитнике, как вы! Любая тайно провожала вас взглядом, у любой заходилось частым стуком взволнованное сердечко, когда вы смотрите так — прямо в глаза.
Я сама была немного в шоке, говоря это, вытаскивая из души эту тайну, осознавая ее только сейчас.
— Поступая в Некрос, я уже была очарована вами, только увидев. У меня не было смелости признать свою симпатию до Мертвых игр, а потом я искренне хотела попросить у вас помощи, столкнувшись с угрозами и шантажом. Но я испугалась. Боялась вашего гнева, боялась выдать артефакторские навыки и попасть в тюрьму, боялась разницы положения, возраста, опыта. Боялась ваших агрессивных попыток овладеть мной — просто сломать меня — недолговечную игрушку. Все было не так.
Лишь когда я перестала бояться, когда вы — мой опекун — стояли совсем рядом в городском заснеженном саду и, улыбаясь, грустно говорили, что поцелуев больше не будет, а мое счастье для вас приоритетно — только тогда я поняла, что мне, наверное, жаль. Если бы не обстоятельства, мои обязательства перед Нортом, если бы все сложилось совсем не так!.. Вы меня столько раз пытались заставить вас полюбить, что, когда это случилось, для любви уже не было места! Я даже не уверена, что это была любовь в благодарность, или любовь к старшему наставнику и спасителю. Уверена скорее в обратном. Страстная и нежная любовь к мужчине. Но…
Я — невеста Дастела, Артан. Я благодарна ему за то, что он всегда понимал меня, поддерживал, даже наперекор всему миру, за то, что он заставил всех считаться с тем, что никому меня не отдаст. Норт полюбил меня, изначально забывая о своих интересах, пытаясь сделать меня счастливой. Он готов был делиться всем, включая магию, он защищал меня от меня самой, оградив от Рика. Мое чувство к Норту такое правильное, спокойное, доброе и единственное. Все остальное разрушительное, пугающее и требующее жертв — не задержится в моем сердце.
Сейчас, когда вы уже обречены на смерть, а я на почти вечную несчастную жизнь, я хочу сказать вам о своих чувствах — может быть, они сделают вас чуточку счастливее.
В этот момент Риа дрожащими руками притянула Гаэр-аша к себе и поцеловала нежно, страстно, с явным соленым привкусом слез на губах. Он ответил не сразу. Как-то неуверенно, будто не веря в реальность и слов, и действий. Он целовал, нежно обнимал, ничего не требуя, ни на что не посягая. Совершенно обреченно.
Потом они бесконечно долго, но бесконечно мало для них обоих, стояли, обнявшись, просто, чувствуя нежность друг друга. Чувствуя жизнь так ярко, как никогда раньше. Боялись даже дышать, чтоб не спугнуть это волшебное ощущение.
Но вот, ректор властной рукой отстранил ее:
— Адептка Каро, вы совершенно безответственная особа! Что вы себе позволяете?! Вы понимаете, что необходимы сейчас совсем в другом месте?! Или вам мало смертей?
Риа встрепенулась. Это вернуло ей на минуты потерянный разум. Она отшатнулась, оправила платье, стерла слезы. Снова взглянула на Гаэр-аша. И снова прижалась к его сильной и надежной груди:
— Артан, пойдем со мной. Пожалуйста! (Этот темный лорд, даже умирая, умел держать лицо!).
— Риа, ты слишком добрая. Это очень хорошо, что доброта уже вряд ли тебя погубит. Рядом с тобой нет места двум любящим тебя мужчинам. Я довольно сделал зла, и полностью осознаю это. Мне не нужна больше моя страсть, она разрушила меня, разрушила наши жизни. Мне теперь держать ответ. К тому же, это ведь было предрешено еще до нашего рождения. Я остаюсь.
Оба, не сговариваясь, еще раз посмотрели вокруг. На стеклянный купол бального зала, на зеркальные стены, на эльфийские руны, звездами горящие на гладком полу бального зала.
— Риа, ты — удивительный маг смерти, даже убивая, ты делаешь меня счастливым. А теперь вон!
И он каким-то образом отбросил меня прямо в портал. Услышала за спиной лишь сумасшедший громкий шорох листьев в закрывающемся огненном переходе.
Некрос умирал, а вместе с ним умирал гордый сильный темный лорд, который был прекрасным наследником своего королевства и умел держать лицо.
Этот ответ как пощечина. Как жестокая насмешка. Её рука вновь холодеет. Та рука, что зарылась в темноте в шелковистые волосы. Она чувствует себя оскорблённой. Кожа тянется на лице, как будто сохнет. А он не молчит, он продолжает.
— Могу ли я просить вас о милости? Могу ли я надеяться?
Когда-то он уже задавал ей этот вопрос. Тогда он тоже говорил о дочери. Только о дочери. Снова о дочери.
Никакого преображения с ним не случилось. Никакой метаморфозы. Никакого прозрения. И весь этот блеск в глазах — только обман. Он посмел дать надежду, поманить, соблазнить и тут же отвергнуть.
— Я не желаю слышать об этом ублюдке! – ответила она, не раздумывая. Она уже в ярости, желает причинить ему боль, ту боль, что уже испытывала сама. – И не смей напоминать мне об этом!
Она уже ненавидит его. Она готова совершить то же безумство, что привело её к бегству, ударить его, разбить эти лживые, манящие губы.
— Вон!
Он как будто ждал окрика, будто принял не поражение, но одержал поспешную победу. Сразу отпрянул, отстранился.
Своим окриком она освободила его от необходимости притворяться, зажигать этот нежный румянец на скулах и подсвечивать глаза искоркой интереса. Он не попытался сыграть в негодование, в обычную мужскую растерянность. Сразу отступил, бежал, не оглядываясь.
Она чувствовала обиду. Это была обида женщины, которая принесла так много жертв во имя мужчины и ждала равноценного вознаграждения. Эта обида была древней, как мир. Многие поколения женщин верили, возлагали надежды, преступали законы, предавали свои семьи, прощали, смирялись, приносили дары, возвеличивали и обожествляли, бросали к ногам возлюбленных молодость и невинность, красоту и верность, обрекали себя на позор, нищету и голод, отправлялись в изгнание, отрекались от собственных детей, и что же в ответ? Всё та же чёрная мужская неблагодарность.
Почему она терпит это? Почему, в который раз, готова снести эту вопиющую дерзость? Почему не покончит с ним раз и навсегда?
Но она знала, что не сделает этого, ибо уже не раз задавалась этим вопросом и не раз отвечала. Отступить — значит проиграть, признать своё поражение, но она этого поражения не признает. Герцогиня сорвала свой гнев на горничной, плеснула вино в физиономию замешкавшегося лакея. Её позабавили вытянувшиеся лица слуг, этих ничтожеств, что за несколько монет готовы терпеть её нрав.
Появилась Анастази. Невозмутимо раздала несколько малозначительных указаний, а затем, как бы невзначай, приказала приготовить для её высочества молочную ванну. Герцогиня чуть заметно усмехнулась, опустив веки.
Анастази исполняет миссию миротворца и посредника, и эта молочная ванна, мягкий льстивый комплимент, вызванная в леса Иль-де-Франса тень Клеопатры, — ловкий приём, чтобы умилостивить грозную госпожу и спасти непокорного раба.
Ванна была удачной находкой. Когда огромную медную посудину водрузили у огня, и она шагнула в тёплую густую маслянистую жидкость, которая придавала коже удивительную бархатистость, когда тело внезапно лишилось собственного веса, герцогиня почувствовала, что разогретое, приправленное розовым маслом молоко растворяет чёрный сгусток сердечной желчи и обращает его в ничего не значащее драже.
Анастази внимательно за ней наблюдала, но не произносила ни слова. Ждет момента, чтобы произнести свою защитительную речь.
— Не нужно на меня так смотреть, — не поднимая век, произнесла Клотильда. – Я уже передумала его убивать. Но мысль такая была. И я не окончательно с ней простилась.
— В чём же он на этот раз провинился? – Голос Анастази звучал почти равнодушно. Она как раз подавала горничной красивый костяной гребень с частыми зубцами.
— Да всё в том же. Дерзость, неповиновение, небрежение, грубость.
— Грубость? Геро был груб?
Герцогиня отметила про себя это упоминание имени. Прежде Анастази себе не позволяла подобной фамильярности.
— Он опять явился с условием, — расслабленно произнесла герцогиня. Лень одолевала её.
— С условием или просьбой? Вряд ли он посмел бы ставить условие. Он мог только просить.
— Снова эта девчонка, — устало произнесла Клотильда. – Едва я переступила порог, как слышу о ней! Он не дал себе труда даже произнести приветствие, любезность, вежливую фразу. Как будто я существую лишь для того, чтобы исполнять его капризы.
— Этот юноша вырос в Латинском квартале и ничего не смыслит в придворных нравах, — чуть насмешливо произнесла придворная дама. – Никто не обучал его искусству царедворца, поэтому он действует прямолинейно. Это не всегда удобно, но зато искренне.
— Да уж, с этим не поспоришь. Никакого воспитания.
— Это не такое уж преступление. К тому же, разве ваше высочество не изъявила однажды желание, чтобы он у вас что-нибудь попросил? Вы, как мне помнится, были немало раздражены тем фактом, что он за всё то время, что здесь пребывает, не высказал ни малейшего притязания на что-либо, не обратился с просьбой, не выказал требований, не сделал даже попытки установить собственный личный церемониал, не составил список предпочтений. У вас это вызывало беспокойство, ибо поведение этого юноши выходило за рамки обычного в подобных случаях modus operandi. Эта неопределённость казалась вам почти угрожающей, ибо затрудняла ответные меры. Вы сетовали на его почти непредсказуемость, его отстранённость и даже загадочность. Геро отказывался говорить с вами, не открывал вам своих надежд, своих мыслей. Так что же вас беспокоит теперь? Он, наконец, приподнял завесу тайны. Высказал желание. Вы хотели, чтобы он просил. Вот он и просил.
Клотильда, в который раз, подумала, что её придворная дама слишком умна и обладает тем же даром, что и её госпожа — разгадывает мысли, расчерчивает тайные течения в мутном глинистом русле человеческого разума, находит скрытые мели и подземные ключи.
Но ещё хуже то, что Анастази пренебрегает придворной заповедью: слуга не смеет быть прозорливей, проницательней, умнее господина. Но думать дальше ей было лень.
После ванны, когда камеристка укутала её в нагретую, душистую простыню, и уложила на кушетку, мысли её высочества слабо придушенно трепыхались на сумеречной полосе дремоты. Тело по-прежнему в блаженной невесомости.
«Вы хотели, чтобы он просил». Да, она хотела. Она мечтала об этом. Она жаждала этих доказательств главенства, этих атрибутов могущества.
Смертные просят у бога. Они приходят в храм, опускаются на колени, воздевают к небесам руки, возжигают в чашах благовония, приносят на алтарь жертвы. И просят. А божество хранит презрительное, величавое молчание. Лишь по истечении времени, вдохнув достаточно жертвенного дыма божество нисходит до молящихся. Эти мольбы жалких смертных, испарение их страждущих душ суть лакомство, источник силы божества, столпы, что поддерживают храм. Каждая просьба, каждый стон делают это божество сильнее. Божество кормится, наращивая эфирную плоть, оно становится всё более алчным, все более требовательным, все более могущественным.
Подобно Зевсу, оно играет молнией, подобно Посейдону, тревожит и дыбит океан, подобно Гелиосу, двигает по небосводу солнце. Языческие боги властно царили на земле, где в тысячах храмов к ним возносили мольбы. Но что они сейчас?
Забыты, обречены на прозябание. Никто их ни о чем не просит. Вот что такое просьба. Это источник силы.
Но Геро упорно лишал её этой силы. Он ни о чём не просил. Когда же она этой просьбы удостоилась, то легкомысленно отвергла. Это была не та просьба, которую она ждала. Не того качества.
Ах, права её придворная дама. Значение имеет только сама просьба, а не её содержание. Сама просьба — это пища, сам содержащийся в ней порох эмоций, страхов и надежд. Это они — лакомство, а вовсе не слова. Десерт — это его трепетный, бархатистый голос, его нежный рот, тревожный, ищущий взгляд.
Как она могла от него отмахнуться? Не впиться в этот рот поцелуем? Дочь…
Да что с того? Пусть дочь. За эту уступку она возьмет неслыханные дивиденды. Её дремота прошла. Она открыла глаза и потребовала одеваться. Ночь ещё только предъявила свои права. Ещё есть время.
Она забудет о ссоре, она загладит вину, выслушает и даже согласится. Сегодня ночью она желает его, пусть даже притворной, нежности, его обнажённого тепла в постели.
— Пусть накроют на стол, — приказала она и бросила мимолетный взгляд в зеркало.
После молочной ванны её кожа нежнее бархата, впитала тот же глубокий сливочный манящий оттенок, налилась упругостью и даже засветилась.
Вечерний наряд её скромен, но элегантен, без пугающего блеска, чувственно изыскан, открывающий плечи и грудь почти до сосков. Поверх этой плотской щедрости тонкая паутинка дразнящих кружев, и тот же утекающий в ложбинку бриллиантовый ручеек. Она не раз замечала, что Геро, помимо воли, бросает на этот сверкающий следок, что терялся в темной впадинке, короткие взгляды. Он спохватывался, горел румянцем, отводил глаза, но вновь смотрел. Природа брала своё.
Так пусть же смутится вновь, пусть страдает от собственной греховной двойственности. Так с ним будет легче управиться.
Она послала за ним пажа, но случилась заминка. Его нет. Верный своим обязательствам, Геро всегда немедленно исполнял приказы. Как будто из кожи лез вон, чтобы исполнительностью заглушить естественный протест, обратиться в безупречный механизм. «Прикажете раздеться? Извольте, ваше высочество. Желаете поцелуй? Извольте, ваше высочество. Изобразить улыбку? Нежность? Страсть? Как вы меня сегодня желаете?». От его исполнительности, от пустого взгляда ей иногда становилось тошно. И она желала тогда не покорности, а бунта, страстной словесной перепалки, столкновения, ярости, и насилия.
Но Геро ничего не предлагал ей, он был тих и услужлив. Его опоздание — это повод двоякий, повод к недовольству и одновременно к надежде. Возможно, это последствия. Он оскорблён. Он бунтует.
Герцогиня вертела в руках золотую вилку. В последние пару недель, в неумелой попытке растопить лёд, она стала приглашать его к ужину, чтобы придать их странной связи подобие человечности. Сыграть спектакль. Можно на несколько минут забыть, что за столом сидят не хозяйка и её слуга, а влюблённые, красивые, молодые мужчина и женщина, которые обмениваются через стол взглядами, полными страсти.
Стороннему наблюдателю, вероятно, так бы и показалось. Женщина о чём-то щебечет, а мужчина почтительно внимает, даже отпускает уместные реплики. А потом, после совместной трапезы, разгорячённые вином, упоённые предчувствием, они возьмутся за руки.
Ей хотелось в это верить даже на таком смехотворном уровне достоверности, хотелось этого обмана. Вот и на этот раз она сделала всё, как прежде. Стол накрыт, он сейчас придёт, а она придумает, что он явился по собственной воле, а затем вообразит, что он сгорает от нетерпения, что бросает на неё пылкие взгляды.
Но где же он? Это всё больше напоминает мятеж, тот кошмар трёхмесячной давности. Уязвлённый отказом, он мог возвести свою просьбу в ранг ультиматума.
За дверью послышался какой-то шум, какая-то возня. Ей показалось, что она слышит голос Анастази, ровный, увещевающий. Похоже, её придворной даме пришлось вступить в переговоры.
Через мгновение дверь рывком распахнулась, и на пороге появился Геро. Слишком порывисто, почти угрожающе. Что-то определённо изменилось. Он как будто вырвался из стеснявших его оков, снова стал живым. Треснула ледяная корка притворства, и та пылкая неукротимая молодость, которая так её пьянила, вновь вспыхнула, засияла огнями.
Герцогиня невольно залюбовалась. Как же он красив, когда негодует, как желанен! Гнев ему к лицу. Глаза горят, движения стремительны. В одежде заметен легкий беспорядок. Дыхание сбилось.
— Почему ты не пришёл к ужину? Мы же договорились. Ты всегда ужинаешь со мной. И если нет на то особых распоряжений, ты обязан присутствовать.
Она старалась говорить ласково и улыбалась. Но всё же недостаточно ласково. Сама уловила требовательную резкость, которая произвела обратное действие. Не вернула его за черту покорности, а напротив, сыграла роль фитиля.
Геро упрямо вскинул голову. Губы изогнулись в презрительной усмешке.
Она заговорила мягче.
— Геро, послушай, не стоит начинать всё сначала. Я была резка с тобой, я сожалею. Но я прощаю тебя за твою дерзость.
Он рассмеялся коротко и очень горько. Покачал головой. Она почувствовала раздражение.
— В чём ты можешь меня упрекнуть? Все твои желания исполняются. Да любой смертный на твоём месте…
Она сразу осеклась. Глупость она сказала! Глупость! Как она могла произнести такое?
Геро потемнел лицом. Глаза его сузились, а кулаки сжались. Он глухо, яростно произнес:
— Так почему бы вам не взять этого любого? Того, кто готов осквернить могилу отца и отречься от собственного ребёнка, того, кто готов предать жену. Почему бы вам не взять его, этого любого смертного, безмерно благодарного, того, с кем не будет хлопот?
Но ей не нужен другой, ей нужен он, сложный, загадочный, неукротимый, тот, кто умеет чувствовать, любить и страдать.
— Мне нужен ты.
— А мне нужна моя дочь.
Когда Терна появилась перед Мастером, на ходу выдвигая клинки смертоностного оружия, мужчина присвистнул. Его глазу сразу было ясно, что оружие, которое раздобыла девчонка, явно не из тех, что можно просто так попросить выковать у местного кузнеца. Уже позже, попросив подержать меч, он убедился в этом – балансировка, работа лезвий, острота, материалы – все было на высшем уровне. Откуда подобное у побегушки из трактира?
Мастер в своей жизни научился не интересоваться такими вопросами. Он только насмешливо улыбнулся, сказав, что девушке пока рано пытаться эффектно взаимодействовать с оружием – оно само говорит за себя. Занятия начались – нужно было увидеть, что Терна и меч могут в паре.
Это могла бы быть сказочная история, в которой, выбрав истинно свое оружие, из маленькой пастушки коптархов сразу получился бы рыцарь – но это было не так. Первый раз попытавшись отбить простую атаку Мастера, она неудачно крутнулась на месте, упала и разбила нос.
Ее руки слишком быстро потели, она постоянно путала кнопки, рискуя порезаться лезвиями, путалась в собственных руках. Почему никто не говорит, как трудно одновременно уследить за тем, как движется противник, контроллировать меч в своих руках, и переставлять непослушные ноги? Во время первой тренировки, когда Мастер уже не щадил ее и не давал поблажек, Терне показалось, что все ее тело перестало слаженно работать друг с другом. Ноги в одну сторону, руки в другую, словно она соломеная кукла!
Мастер перед ней был просто богом – она завороженно смотрела, как он двигается со своим мечом в руках, уворачивается от ее неумелых попыток ударить его, изгибается, как волна, как его ноги танцуют, словно живут своей жизнью, но при этом подчиняясь хозяину. Не смотря на то, что мужчина был сильно старше нее, сама Терна на его фоне казалась несгибаемой засохшей палкой. Труднее всего ей давалось подпрыгивать, когда Мастер пытался ударить ей по ногам – такое ощущение что она приростала к земле и не могла сдвинуться с места.
Первая тренировка была жаркой. На Терне промокла вся одежда, словно на улице шел ливень или она нашла какую-то одинокую лужу и искупалась в ней. Домой она тащилась на ватных ногах, иногда даже при помощи любезно подставлявшего ей плечо мужчины, потому что свои ноги ее уже не тащили. Сопровождать девушку было верным решением – в таком состоянии много кто мог бы подумать, что она пьяна, и начать приставать, и хотя девушка обладала способностями к магии, с такой усталостью она была слишком уязвима.
Дома Терна просто упала лицом в постель, не раздеваясь и даже не вытащив из сумочки меч, сразу же отрубилась.
В соседней комнате, довольный собой, посмеивался Мастер.
Аргон встречал день в своей бархатно-черной постели. Это был сознательный шаг – принц не очень хотел проникаться стараниями девушки в освоении мастерства боя, но понимал, что это в его же интересах. Боль в мышцах передалась ему так же, как тогда, когда девушка спала на жестком холодном полу в конюшне, подстилая под голову солому.
Что радовало принца, так это то, что испокон веков никто в собственном замке особо не обращал на него внимания. Иначе прислуга и Король заподозрили бы, что принц, небось, смертельно болен, потому что испытывает столь странные симптомы. То синяками покроется без причины, то рубцами на аристократичной спине, то натрет руки до мозолей неизвестно каким образом.
В отличие от Терны, Аргону хотя бы не нужно было работать, а девушке после таких тренировок нужно было отбегать смену в трактире, танцуя между столиков с подносами еды.
О том, что принц взял часть ее усталости себе, она догадалась, когда проснулась на следующий день и даже без проблем смогла спуститься вниз, в зал трактира.
Мастер посоветовал относиться ко всему, что Терна делала ежедневно, как к тренировке. Вся жизнь – огромная возможность научиться новому, так почему нет?
Девушка танцевала с подносами, стараясь максимально легко и воздушно проходить между сидящими за столиками людьми. Уворачиваться от рук, пытающихся шлепнуть ее по заднице, скользить на ципочках, уворачиваться от очередной летящей в стену кружки, а не просто прикрываться подносом. Разнести разом пять кружек пива? Не вопрос! Собрать тарелки, как жонглер? Пригодится!
Терна училась красться по лестнице, едва касаясь ее кончиками носочков, чтобы проклятущее старое дерево не скрипело под ее ногами. Это упражнение придумал лично Мастер, и караулил ее наверху после рабочей смены. Задача девушки была в том, чтобы прокрасться по лестнице неслышно для чуткого уха мужчины, и удивить его своим появлением на этаже. К слову, пока это не получилось ни разу.
Другие затеи Терны касались тренировки своих магических навыков. Сейчас у нее было мало времени, чтобы совершать вылазки на улицу и продолжать совершать добрые волшебные дела по мелочи, как раньше. Поэтому она оттачивала свои возможности не покидая трактир.
По утрам, просыпаясь, она пробовала ходить по лестнице, не касаясь ногами ступенек, и создавая этакую энергетическую подушку, или зажигала свечи в зале, пуская искры из ладоней, пока никто не видит. С ее окна открывался хороший вид на рыночную площадь, и убегая на перерыв или вечером она пыталась управлять вещами издалека, наблюдая за жизнью на улице из своей комнаты. Это было не так-то легко – сдвинуть яблоко в корзинке торговца на таком расстоянии. Но зато, когда вместо того, чтобы поднять небольшой ветерок, Терна случайно сбила порывом энергии с ног какого-то добропорядочного гражданина, она смогла просто спрятаться вниз, под окошко, и смеяться сколько влезет.
Все эти маленькие почти шуточные задачки ежедневно двигали Терну вперед, делали сильнее, ловчее, проворнее и внимательнее. Это может показаться странным, но от ее способности пронести полный поднос и ничего не разлить, ловко избегая столкновения с пьяными мужиками, повышалась ее изворотливость в тренировках с мечом.
Но дела развивались гораздо медленнее, чем могли бы. Только подумайте, сколько времени нужно какому-нибудь даже одаренному сыночку благородных господ, чтобы овладеть мастерством? Годы! Это при том, что он наверняка держал оружие в руках раньше, чем научился ходить, и примерно в это же время сел на коня. Взять того же Аргона – как он овладел навыками верховой езды, он просто не помнил, а фехтовать он учился почти с рождения, как только смог ходить. Пусть его навыки были далеки от идеальных, и даже хороших, они были, какие-никакие.
У Терны не было никаких навыков. Кроме упорства. И он был ей незнаком – раньше бы пастушка просто сникла, попробовав что-то новое один раз, второй и врядли дошла бы до третьего. Это качество нельзя было найти и у Аргона – все-таки, его отец не зря считал его бесперспективным кандидатом на свой трон.
Но тем не менее, эта черта откуда-то появилась у маленькой девчонки, и она изо всех сил старалась добиться каких-либо успехов. И мешало ей в этом не столько отсутствие опыта, сколько честность.
Терна упрямо не хотела применять магию в бою. Да, это было бы немного нечестно, но о какой честности шла речь, когда, например, ее прижала компания разбойников? Здесь было нужно использовать все навыки, которые были, чтобы сравняться с противником.
Занятия продолжались, и девушка определенно делала успехи, но Аргон, наблюдающий за ней со стороны, видел, что дело движется слишком медленно. У него не было времени чтобы ждать вечность, пока Терна пройдет этот путь, возмужает, надерет задницу Мастеру, и выйдет в мир этаким героем с мечом.
Случай сам подсказал Терне, что действовать нужно, немного хитря.
В очередной раз, когда Мастер настиг ее и подставил подножку, одновременно ударяя сверху, девушка начала неминуемо падать, причем на спину, а это больно. С предыдущих раз еще десяток синяков украшали ее тело, и чтобы удержаться хотя бы в этот раз, Терна направила всю силу на то чтобы прогнувшись, задержаться в застывшем воздухе, поддерживающим ее спину сзади. Это сработало, как небольшой батут – уйдя от меча Мастера, но не упав, она мгновенно пружинисто выпрямилась, и смогла задеть мужчину.
На его лице отобразилось искреннее удивление, и в этот миг Терна словно открыла в себе что-то новое. Если навыки владения мечом у нее были весьма средние, то применяя ловкость и способность получать такую-вот «помощь» от окружающей среды – она резко становилась вровень со многими, кто уже долгие годы держал в руках оружие.
И Терна начала экспериментировать. Сколько фокусов можно было применить в бою! Не давать себе упасть и поддерживать в невероятном положении, уходя от ударов, совершить прыжок, оттолкнувшись от ближайшего дерева и атаковать противника, схитрить, нагрев искрами огня почву под ногами соперника или пустить ему огонек на рукоять меча, чтобы тот выпал из рук.
Занятия с Мастером пошли веселее. Он наверняка догадался от чего Терна вдруг начала опережать саму себя в достижениях, но это было интересно и ему самому. Сдается, Мастеру никогда не приходилось обучать человека, владеющего магией.
Теперь это была главная задача девушки – соединить материальный меч с нематериальной силой, такой же могущественной и ко всему прочему, незаметной глазу. Ее навыки превращались в один большой фокус, розыгрыш соперника, комбинацию, которая вводила бы его в замешательство, заставляла растеряться и проиграть.
Побеждает не тот, кто использует свое тело на максимум, а тот, кто заставляет противника использовать на максимум себя и выдохнуться.
Все это было не так уж и важно на самом деле. Вернее, важно, конечно. Но терпимо. Однако существовало некое обстоятельство, делающее ситуацию действительно неприятной, и даже очень не. И даже не одно обстоятельство, а целых два.
Первым из них являлось то, что танцором в алых стрингах был сам Кроули. А вторым — что ангел, вот уже в двадцать первый раз запустивший ролик с начала, до сих пор этого так и не понял.
— Все-таки он великолепен! — сказал Азирафаэль с томным вздохом через семь минут, когда ролик кончился. Снова. Но запускать его в двадцать третий раз не стал, обернулся к Кроули. Лицо его зарумянилось, глаза сияли. — Просто чудесен, правда же? Даже не верится, что простой человек способен на такое!
Кроули ответил кривоватой загадочной улыбкой и неопределенным звуком. Пусть понимает, как хочет. Разумеется, ему очень хотелось оспорить утверждение ангела (ПРИМЕЧАНИЕ * — вообще-то, если быть до конца откровенным, то Кроули куда больше хотелось оспорить самого ангела. Например, у Верхней Конторы: это не ваш ангел, я его у вас оспариваю, отдайте…) и вовсе даже не потому, что тот ангел, а порядочному демону с ангелом как-то не полагается соглашаться, просто… Просто очень хотелось именно в данном конкретном случае, но не ругать же для этого самого себя? (ПРИМЕЧАНИЕ * к тому же, если уж быть до конца честным хотя бы перед самим собой — Кроули самым постыдным образом опасался открывать рот, пока ангел не успокоится хотя бы немного и перестанет пахнуть настолько провокационно).
Шутка давно уже перестала даже казаться смешной, и логичнее всего было бы ее просто прекратить. Но порозовевший от удовольствия Азирафаэль выглядел таким чертовски соблазнительным! И смотрел с таким восторгом. И этот запах… И восхищение… хотя, конечно, лучше бы он понял, кем именно восхищается! Или не лучше?
— А там есть еще? — ангел смотрел с доверчивой надеждой. — Ты поищешь?
И Кроули сдался. Опять.
— Так и быть, ангел. Если тебе так хочется. Поищу. На днях.
В конце концов ему не так уж и сложно покрутиться у шеста еще несколько минут, если ангелу это так нравится…
***
Это задумывалось как шутка. Глупая такая, злая и изначально не слишком веселая, если говорить начистоту, продиктованная скорее отчаяньем, чем действительно желанием посмеяться. Но все же именно шутка, не более чем. Кроули был уверен, что Азирафаэль его узнает сразу же, с первого взгляда, в тот самый первый раз даже маски не нацепил, он ведь вовсе не собирался прятаться! Чего ради для просто шутки? И лишь по чистой случайности его лицо ни разу толком так и не попало в кадр.
Кроули был уверен, что ангел будет шокирован, в большей или меньшей степени, но обязательно будет — ну он же все-таки ангел! Может быть, впадет в праведный гнев и изгонит с глаз долой «гнусное исчадие ада», а то и вовсе не захочет более его видеть (ПРИМЕЧАНИЕ* — До тех пор, пока не остынет и не соскучится, конечно, а это значит — как минимум дня на два. А то и целых три). Может быть, просто с-мутится или воз-мутится — но обязательно всколыхнет какую-нибудь муть и что-то изменится. Обязательно. И, может быть, ангел на взрыве эмоций скажет что-нибудь такое… лишнее. Не-дружественное. Чего никогда не позволил бы себе сказать в спокойном состоянии, но что могло бы дать Кроули… ну хоть что-то дать. Возможность. Повод. Иллюзию. Надежду… Что-нибудь! (ПРИМЕЧАНИЕ* и если уж признаваться честно, то где-то в почти неосознаваемой глубине тлела именно она, та самая, еще не данная, глупая и совершенно беспочвенная, но живучая, как тараканы).
Чего Кроули не ожидал, так это того, что Азирафаэлю что-то подобное может понравиться. И что при этом его самого не узнают в упор.
Ангел восхитился.
И пока Кроули в полной оторопи моргал (ПРИМЕЧАНИЕ* от растерянности и недоверия к собственному зрению он тогда моргнул двенадцать раз подряд — больше, чем за всю предыдущую неделю), ангел успел прокрутить короткий двухминутный ролик три раза, бурно выражая восторги столь прекрасным зрелищем, а потом буквально вцепиться в Кроули с вопросами-требованиями: где тот это нашел и нету ли там еще?
У него уже тогда, при самом первом просмотре, изменился запах. Вернее, не то чтобы изменился — это был обычный аромат Азирафаэля, знакомый Кроули давно и до последнего оттенка. Просто сейчас он стал сильным и резким настолько, что Кроули старался дышать пореже, опасаясь поплыть. Но и совсем не дышать тоже не мог — не потому что нуждался в кислороде, все же демонская натура дает немало преимуществ и человеческой оболочке, и спокойно задерживать дыхание на пару-другую вечностей — далеко не самое из них удивительное. Просто этот запах хотелось трогать. Втягивать в себя, катать по небу и в горле, как глоток изысканного вина, ощущая и оценивая мельчайшие оттенки вкуса. Хотелось дышать им ревниво и жадно, до головокружения, до обморока, до полной потери себя, не оставляя никому другому ни единой молекулы.
И, конечно же, очень хотелось попробовать снова.
Кроули немного подумал и решил, что шутку можно слегка растянуть. Никому ведь не будет от этого вреда, верно?
Перед съемкой второго и третьего ролика он уже вполне сознательно нацепил алую полумаску. И точно так же сознательно убрал под алую шапочку почти такие же алые волосы.
***
— Зря он волосы прячет, — вздохнул Азирафаэль. — Они у него очень красивые. Почти как у тебя, ты заметил?
Кроули буркнул что-то в том смысле, что не обратил внимания. И малодушно пообещал «поискать еще» — не сегодня, ангел, на днях… Завтра? Ну… хорошо. Завтра.
В четвертом ролике (который он принес Азирафаэлю на следующий день, как и обещал) шапочки на голове танцора не было. Зато ничем не прикрытые волосы были стянуты в длинный огненно-рыжий хвост, которым этот гаденыш выполнял трюки воистину немыслимые. Хвост словно бы жил собственной жизнью и танцевал сам по себе, рассыпался веером, взмывал, извивался, расплескивался по пилону и тут же захлестывал шест, словно живой и даже где-то разумный. Создавалось впечатление, что на особо сложных фигурах танцор держится в воздухе только благодаря ему, хотя, конечно же, это было и совершенно немыслимо для обычного человека.
Азирафаэль был в полном восторге и признал, что танцор великолепен. Он не только выполнял акробатические трюки потрясающей сложности, ни на секунду не переставая быть привлекательным и сексуальным, нет! Он словно парил вокруг шеста, совершенно не обращая внимания на силы земного притяжения и прочие законы физики. Настоящий фокусник в лучшем смысле этого слова! Правда, мой дорогой?
А Кроули не просто спустился на самое дно нижнего круга Ада — он это дно пробил, осознав, что ревнует (жутко, мучительно, до дрожи) чертова ангела к себе самому. И ничего не может с этим поделать.
***
— Он такой пластичный, ну прям как змея! И красивый такой… просто дьявольски! Может быть, он все же один из ваших, а, Кроули? Какой-то твой родственник по змеиной части? Или какой-нибудь старый друг-демон? — Ангел засмеялся, показывая, что он это вовсе не всерьез, просто такая вот шутка, и осторожно толкнул Кроули в бок мягким кулаком (ПРИМЕЧАНИЕ* недавно Азирафаэль торжественно сообщил, что осознал всю важность дружеских тактильных контактов и намерен всячески соблюдать эту часть человеческих ритуалов. Ну, раз уж они с Кроули определенно друзья и живут теперь вместе).
Кроули лишь кисло улыбнулся в ответ. С некоторых пор он терпеть не мог слово «друзья». До дрожи.
(ПРИМЕЧАНИЕ *Временами Кроули начинал подозревать, что френдзону тоже когда-то придумал именно он, просто не помнит об этом. И, возможно, тогда это тоже показалось ему очень удачной шуткой — все зависело от количества алкоголя в крови и глубины депрессии, в которой он тогда наверняка пребывал, ибо ни в каком другом состоянии такой изуверской, долгоиграющей и поистине адской пытки даже он не сумел бы измыслить).
***
Посмотри на меня, ангел. Ну посмотри же! Это же я. Мое тело. Неужели ты не видишь? Ну и что, что оно за черным стеклом монитора, как ты можешь его не узнать? Это змеи ориентируются по большей части на запахи, но ты-то ангел! Да, ауры тоже не передаются вебкамерами, но у тебя же есть глаза! И много!
Мы знакомы с тобою шесть тысяч лет, ты же видел меня в разных костюмах и даже вовсе без — в райском саду, например, одеждой не очень-то заморачивались, пока все яблоки висели на ветках. Ладно, с тех пор прошло слишком много времени, ты мог и забыть, но римские термы, ангел! Там мы тоже были отнюдь не в парадных мундирах эпохи регентства. И мы болтали там сутками напролет, иногда в воде, иногда на бортике бассейна, ты же не мог это забыть, ангел… Ну вспомни же! Каких-то две тысячи лет всего лишь, почти вчера…
Впрочем, зачем ходить так далеко — ты же видел мое тело совсем недавно. После не случившегося Конца Света. Вернее, после точно так же не случившейся казни. После… ванны, в которой тебе так и не дали резиновой уточки.
После той ванны ты натянул брюки с рубашкой (той самой, с возмутительно клетчатым воротничком) на голое тело, ангел! На голое, мать его, мое тело. А для этого ты это тело должен был раздеть. Сам. Ибо вряд ли тебе там кто помогал. И даже если ты сдирал мокрое белье и натягивал шмотки с зажмуренными глазами — что само по себе выглядело бы странновато, правда? — но даже и в таком случае ты не мог бы его совсем проигнорировать и не почувствовать, хотя бы на ощупь… Хотя бы изнутри.
(ПРИМЕЧАНИЕ* вообще-то снять мокрое белье было совершенно естественным поступком со стороны Азирафаэля в сложившейся ситуации, и когда у Кроули прошел первый шок и бешенство от того, что чертов ангел вынудил его сидеть на лавочке в публичном месте без трусов, и появилась возможность отнестись к ситуации с иронией, он и сам это понял. Ангел не мог высушить белье чудом — в аду сразу же заметили бы, что у чуда не та окраска. А полотенцем насухо мокрую тряпку тоже не вытереть, даже если то полотенце начудесила Михаил. Так что у Азирафаэля было по сути два варианта: надевать верхнюю одежду на мокрое белье — или обойтись без белья вообще. И он выбрал. В общем-то, еще не худший — ибо иногда оказаться у всех на виду в мокрых трусах порою куда неприятнее, чем вовсе без оных)
Так почему же ты, черт возьми, не видишь? Я ведь почти что и не скрываюсь… да что там почти! Я совсем не скрываюсь. Вот этот щелчок пальцами — напоказ, прямо в камеру… неужели не узнаешь? А вот это движение плечами и головой — ты ведь и сам его копировал, помнишь? Когда мы еще только учились быть друг другом, когда мы еще только…
— Дорогой мой, не надо сопеть так осуждающе. Если тебе не нравится, я же не настаиваю! На кухне есть вино и фрукты, и я скоро к тебе присоединюсь, досмотрю вот только еще разочек…
От одной мысли о том, чтобы уйти (пусть даже на кухню), оставив Азирафаэля наедине с этим, в алых стрингах, Кроули начинало тошнить. И почему-то от того, что «этим в стрингах» был сам Кроули, да и был-то он на экране, легче не становилось. Ни на гран.
— Мне… нравится. Просто настроение паршивое. Забей, ангел, я тут посижу.
— Уверен?
— Абсолютно, ангел!
И это, пожалуй, единственное, в чем Кроули сегодня уверен.
***
Кроули так упорно гнал от себя мысль о том, что когда-нибудь Азирафаэль может захотеть не только узнать про своего кумира побольше, но и лично с ним познакомиться, так активно совал за щеку эту колючку, что однажды она просто вырвалась на свободу, соскользнув с языка. Как всегда, совершенно не к месту, не вовремя и некстати. Просто вот так, не в тему и поперек совершенно левого разговора.
— Хочешь с ним познакомиться?
— Да нет… — ангел сразу понял, о ком Кроули спрашивает, и абсолютно не удивился, словно они только что не спорили о новой авангардной выставке и ее создателе (которого — Кроули был в этом уверен — давно заждались в Аду). Покосился на выключенный компьютер. Вздохнул. — Боюсь разочароваться, знаешь ли. Он же простой человек…
И торопливо добавил, увидев сузившиеся глаза Кроули и неправильно истолковав его реакцию:
— Мой дорогой, не надо на меня так смотреть! Я люблю людей, ты же знаешь. Просто… — он смущенно пожал плечами, посмотрел почти насмешливо и в то же время словно бы виновато. — Просто не в том смысле, мой дорогой. Не в этом смысле. И его я тоже люблю, как человека. Просто человека, умеющего создавать такую вот красоту… Но лишь когда он на экране. Понимаешь, он тогда уже словно бы и не человек. Просто картинка. Движущаяся прекрасная картинка. Просто искусство. И… И я могу представлять его кем угодно, понимаешь? Ну, что на самом деле в жизни он совсем другой. Может быть, даже… Даже не совсем человек.
Ангел почему-то запнулся и отвел глаза, алея скулами. Взгляд его скользнул по полу, по стене, уткнулся в экран. Залип.
Кроули сглотнул.
Это… это почти нестерпимо. Если ты хотел знак, то что может быть более ясным знаком? Вот он, другого не будет.
Только вот в горле застрял колючий комок и при попытке что-то сказать наружу вырывается лишь беспомощный и невнятный звук. Настолько жалкий, что приходится делать вид, будто всего лишь прочищал горло.
Ангел не обратил внимания, продолжая думать о чем-то своем, уставившись в черный экран. Его глаза сияют как-то странно, и улыбка скорее грустная, чем возбужденная, и экран по-прежнему остается черным. Может быть, из-за этого экрана, может быть из-за улыбки, но Кроули наконец решается.
— Ангел…
— Что?
Азирафаэль вскидывает голову сразу же, словно ждал оклика, словно все это время только и ждал. Его светлые глаза сияют пронзительно невыносимой голубизной и бьют навылет, словно лазеры. От них невозможно ни спрятаться, ни утаить сокровенное, ни выжить потом, если вдруг…
— Ни… ничего, ангел. Просто хотел спросить — долго ты там еще? Мы же вроде бы на выставку собирались.
— А. Конечно, дорогой мой, мы можем идти, я ведь уже давно все посмотрел. И смогу посмотреть еще — потом, когда вернусь.
— Да. Конечно, ангел, кто же тебе помешает, смотри сколько влезет.
Лазеры гаснут. Ослепительная улыбка.
— Прекрасно, мой дорогой.
Конечно, прекрасно. Как же может быть иначе?
Объяснил бы вот только кто-нибудь, почему у ангела такой расстроенный голос…
***
Все прекрасно.
На самом деле прекрасно, и требовать большего самонадеянно и глупо. Он дает тебе столько, сколько может, и не его вина, что тебе хочется больше. И проблема опять же не его. А твоя и только твоя.
Он и так делает все, что может, любой твой каприз, любое желание. А что упорно не желает понимать намеков… Ну так «Ты слишком быстр для меня» работает в обе стороны. Он не готов. Не может. И было бы просто подлостью его торопить или вынуждать, как ты уже пытался. Не надо.
Френдзона — это не так уж и плохо, если подумать и учесть, что альтернативой может быть «потерять навсегда». Нет уж. Друзья так друзья, все как ты хочешь, мой дорогой. Все только так, как ты хочешь.
Или не хочешь…
Ничего. Может быть. Со временем. Подвижки есть, они радуют, просто не так быстро, а ты попытался ускорить… Не надо.
Наверное, ему действительно так проще, когда через экран. Когда не напрямую. Наверное, для него это максимум, что он пока еще может.
Наверное, ему так проще. Или же реальный живой Азирафаэль ему в этом плане не очень-то интересен… Только так, в качестве зрителя и не больше, и ему пока что ничего не надо от ангела, кроме такого вот обожания. Да и то опосредованного. Через экран. Может быть… Ладно. Пока только так. Слишком быстро, да.
Что ж.
Азирафаэль ждал не одну тысячу лет, подождет и еще.
республика Магерия, город Варна
15-16 Петуха 606 года Соленого озера
Богатая набережная, гордость Варны, тонула в алом закате, как в крови. Адельхайд поморщилась — Фриц не мог не устроить еще какую-нибудь пакость, помимо того, что уговорил друга съехать из гостиницы. Выбранная им квартира оказалась у воды. Адельхайд приходилось гулять по здешней, замысловато выложенной разноцветными камнями мостовой, когда Бальдвин только построил ее, но едва общество наудивлялось и стало прилично вернуться в парки, Адель сделала это с радостью.
У озера ей всегда было неспокойно. Конечно, просто так свалиться в воду невозможно, балюстрады сделали достаточно высокими, а от катаний на лодке всегда можно отказаться, объяснив, что тебе станет нехорошо. Вполне приличная причина даже для то и дело путешествующей леди: всем известно, маленькие суденышки качает куда сильней больших кораблей. И все же набережная раздражала. Близость соленой воды была постоянной угрозой, перед которой Адельхайд была бессильна. Сейчас, то ли с непривычки, то ли из-за того, что они шли на дело, это ощущалось еще острей.
— Там отличная пристройка, — рассказывал тем временем Гир, — войдем, как по лестнице. Решетка была очень симпатичной, но давно, сейчас Клаус птицами клянется, что без шума вынет ее, не успеем моргнуть.
Ада кивнула, одернула норовящий съехать выше необходимого корсаж. Нужно будет достать новое платье торговки, это ей все же мало. Посмотрела на друга, залюбовалась тем, как свободная рубашка лежит на жилистых плечах, и глубокий развязанный ворот открывает грудь. Все же ремесленная мода куда лучше господской — меняется медленно, берет у богачей все лучшее, неизменно удобна и так же неизменно красива.
Она редко сама влезала к женихам, их бывшим женам, торговым партнерам или бастардам. Хватало даже не Гирея, а его людей, чтобы без шума обшарить дом в поисках тайников и принести или рассказать обо всех находках. Но Аластер был магом и это многое меняло. Как когда-то Ада только вдвоем с Гиром преследовала своего учителя, продавшего банду страже, так и сейчас она должна была находиться рядом с ними.
Писательский дар плохо защищает от чужих талантов. Даже если договориться с десятком камушков и поддерживать их сознание, те не станут сказочными амулетами. Лучшее, что они могут — раскалиться, отвлекая от наведенной музыки. Но и это уже что-то, а кроме того, у Ады был один козырь. Плохонький, как засаленный туз шулера, но столь же действенный, если сработает.
Дом был похож на тот, где снимала комнаты Адельхайд — трехэтажный, каменный, с несколькими входами. Однако хозяину, похоже, показалось мало того, что он построил сразу, или по случаю достался еще клочок земли рядом, слишком маленький для самостоятельного строения: сбоку от дома к глухой противопожарной стене лепилось одноэтажное зданьице, словно высунутая из конуры собачья морда.
— Красавчик, правда? — умиленно вздохнул Гир. — Как специально для нас строили. Идем, все самое веселое сзади.
Как всегда, не обманул — с тыла к без того куцей пристройке примостили еще и совсем крохотные сараюшки, сделав дом похожим на медовую рогульку. Ада хмыкнула, переглянулась с другом.
— Жадность — зло, — сказали хором самым противным менторским тоном. Ада добавила: — Теряешь куда больше, чем приобретаешь.
— Сейчас мы местного домохозяина этому научим, — Гир вытер ладони о рубашку, подпрыгнул, хватаясь за верх крыши. Забрался, свистнул по-птичьи, к пристройке тут же подтянулись Краус и Фридхен. Вторая махнула рукой и отступила к улице, наблюдать вместе с детьми, первый подсадил Аду. Гир подал руку, помогая сойти на черепицу пристройки, вместе подобрались к окну. Клаус взялся за решетку.
— Далеко они ушли? — уточнила Ада.
— В “Рейнскую лозу”, не ближний свет. Циска с Окке присматривают. Если господа выйдут и направятся сюда, одна метнется к Фридхен, а вторая задержит. Юная цветочница, все богачи покупаются.
— Фриц не обычный богач, — новый жених заставлял ее тревожиться, даже не находясь рядом! Бесило до зубовного скрежета.
Гир улыбнулся, сжал руку.
— Все будет как надо.
Решетка в самом деле вынулась легко, Клаус положил ее на крышу. Гир договорился с крючком, скользнул внутрь первым. Придержал раму, помогая Аде залезть.
Темный дощатый пол, светлые стены с трафаретным рисунком кораблей. Мебель накрыта чехлами.
— Соседняя квартира?
Гир кивнул. К ним присоединился Клаус, изнутри приладив на место решетку и закрыв окно. Проскользнули на лестницу, затем в темную деревянную дверь, потеряв всего несколько мгновений на возню с замками. На четвереньках преодолели крохотный коридор, где за конторкой скучал, раскладывая пасьянс, не то секретарь, не то привратник Фрица, наугад выбрали левую дверь в торце. К счастью, петли были смазаны на совесть.
Ада выпрямилась со вздохом, потерла спину. Бросила взгляд на стол, кивнула довольно — перья с узором, таким только северные маги развлекаются, используя сочетания линий как личную подпись.
Теперь обыск. Любимая часть.
Времени было немного, так что прятать свой приход они не стали, от души переворачивая все вверх дном. Клаус заодно прихватывал ценные безделушки, нашли шкатулку с секретом под ворохом музыкальных эскизов, Гир взялся за нее. Ада, быстро обойдя комнату и разъяснив вещам, почему не следует отвечать ни на чьи вопросы, кроме ее собственных, проглядывала бумаги, которых оказалось приятно много.
Но не самого приятного содержания. Переписка с Фрицем тут была, хоть и весьма небольшая и бесполезная, изобилие записок с авансами, вероятно, после вчерашнего приема, смятый черновик письма домой. Несколько исчерканных листов, в которых угадывались наметки торгового контракта. Заверенная доверенность о представлении интересов семьи Макгауэр в торговых делах, однако с весьма ограниченными полномочиями. Еще несколько писем из дома, настолько вычурных и одновременно пустых, что Ада, прорвавшись сквозь словесные па, и убедившись, что ничего полезного не найдет, сердито разорвала бумаги в клочья.
— Клаус, еще письма есть?
Тот кивнул, протянул стопку, только что извлеченную из походного сундучка. Адель очень надеялась, что в них наконец будет что-то более интересное. Развернула первое.
— Нет уж, благодарю покорно, сегодня я предпочту выспаться!
Бесшумно открылась дверь: плечи в голубом камзоле вполоборота, светлые рыжие кудри. Удивленные глаза. Взлетевшее перо…
И падение.
Ада тяжело дышала, вздрагивала рука, только что написавшая самую стремительную в ее жизни миниатюру. Она успела.
Гирей подхватил падающего мага, Клаус быстро прикрыл дверь. Все замерли, прислушиваясь.
“Ну? Что ты от меня хочешь?”
Ада беззвучно рассмеялась. Голос у камзола был усталым, с характерными для севера мягкими шипящими, каких в речи самого триверца не было.
— Оставайся жестким и сжатым, пока я не прикажу иного.
Фриц их не услышал. Это хорошо, но яростно сверкающие глаза Аластера ясно давали понять — он вряд ли пойдет на мирные переговоры. Только впившийся в горло воротник мешал ему закричать.
Что ж. Пора вынимать туза.
— Второе перо, — потребовала, не отрывая взгляда от мага. Гир выдернул длинное, покрытое золотом перо из чужой фляги, передал Клаусу, тот — Аде.
Мастерское. Такое дают за первый подлинный шедевр всем, в любом краю, достаточно прийти в монастырь с двумя магами, которые подтвердят уровень творения.
У нее такого не было. Никогда не будет.
Ада переложила свое перо в левую руку, удерживая связь с камзолом, взяла это. Быстро вывела давно задуманный сонет, но линия капель оказалась неплотной, и после точки осыпалась на пол.
Этого она и опасалась. Вложение идеи, измененная память — сложная магия. Едва развитого поэтического дара мало, чтобы воплотить подобное творение. Однако был еще один вариант.
Горло першило, стоило сначала выпить воды, но так же стоило поторопиться. Ада сощурилась на лежащего мага.
— Красив, умен, изящен? Как модный танец пуст! В чужом костюме, всем послушен, идет туда, куда ведут.
Это не было эпиграммой, конечно. В другое время Ада постеснялась бы даже записывать такое убожество. Однако у мира был плохой вкус.
Лицо триверца обмякло, взгляд остановился. Ада ослабила давление камзола — постепенно, кто знает, не притворяется ли маг. Но нет, он лежал спокойно, только пальцы вздрагивали.
— Сядь, — приказала на пробу. Все внутри замирало, не верило и торжествовало одновременно — получилось! Теперь она может приказывать не только вещам. Долгие годы тренировок, тысячи написанных стихов разной паршивости, и вот. Победа.
— Забудь все, что видел, слышал и ощущал с тех пор, как открыл эту дверь, и не запоминай ничего, пока не увидишь Фрица, — велела. Подождала несколько мгновений, усмехнулась — он же не скажет ей, что сделал, ну конечно. Добавила: — Ответь, выполнен ли прошлый приказ.
У него покраснело лицо. Почему? И он молчал. Что она упустила?
Снова дернулись пальцы под кружевом манжета. Ада шагнула ближе…
Гир сбил ее с ног, метнулся к магу Клаус, но крохотное белое перо уже сделало свой росчерк. Взмахнул нарисованный меч — художник?! — рассекая надвое большое тело, взвыл Гирей. Ада вывернулась из-под него, торопливо записывая миниатюру, но в глазах потемнело на середине, перо чуть не выпало из рук.
Она ничего не могла. Клауса больше не было, рубашка Гира на спине стремительно пропитывалась кровью, а маг…
Лежал неподвижно. Глаза закатились, блестя белками, изо рта выступила пена. Ада осторожно шагнула вперед, заскользила на крови. Что случилось? Как она…
Словно в вихре закружились письма, с грохотом рухнул шкаф. Ада попятилась. Что происходит?
— Аластер?
Голос из-за стены. Как сбежать?!
— Шкатулку… возьми. И в окно, — Гир попытался встать, она помогла. Окно выходило на фасад и здесь правда не было решеток, но увидят же все! Хотя хуже уже не будет. Ада дернула крючок, раму. Снаружи был карниз в пару стоп, даже Гир, едва держащийся на ногах, с такого не упадет.
Холодный озерный ветер взметнул юбки, но главное — помог прижаться к стене. Шаг, еще шаг, подмышкой шкатулка, во второй руке ладонь друга, липкая от крови. Окно знакомой пустой квартиры Ада попросту выбила, влезла внутрь, втащила полубессознательного Гира.
Не та комната! Пришлось пробежать через несколько, прежде чем она нашла нужную. Ногой вытолкнула из расшатанных пазов решетку, вытолкнула Гира, вылезла сама. Поскользнулась на черепице, упала, но не покатилась, а поехала ногами вниз. Свалилась с края в обнимку с другом. Щиколотка вспыхнула болью, Ада взвыла, но остановиться и не подумала. Похромала переулками, Гир висел на ней кулем. Тяжело поднял голову, посвистел знакомой птичьей трелью.
Никто не отозвался.
***
магреспублика Илата, город Илата
15 Петуха 606 года Соленого озера
Мостовая уходила из-под ног, Кит расставил руки, чтобы удержать равновесие и хихикал, представляя себя канатоходцем. К горлу подкатывало, но он упрямо сглатывал, не давая паршивой браге сбежать из желудка. Зато крепкая!
Полуденные солнца слепили, словно через глаза желая выжечь мозг. Тому давно следовало вытечь из этой дурной башки, но почему-то до сих пор не нашлось желающего раскроить череп Киту О’Кифу. А было бы отлично. Никогда никакого похмелья, никогда вообще ничего. Сам он вечно не доводит все до конца. Допиться до смерти — это какой-то слишком долгий план, уже на столько лет растянулся.
От него шарахались. Кит фиксировал краем рассудка, помахал рукой какой-то дамочке, попытался подхватить за локоть вторую.
— А ну отстань!
Крепкий удар заставил сесть на мостовую — со второй руки у дамочки уже был кавалер. Кит бы с удовольствием еще и разлегся прямо здесь, но какой-то кучер, не желая топтать его козами, ругаясь, слез с повозки, отволок не стоящего на ногах господина к стене.
И даже кошелек не забрал. Ну до чего честные люди пошли, а, даже пьяницу не оберут!
Кажется, он сказал это вслух, выкрикнул на всю улицу. Прохожие отодвинулись еще на шаг, огибая Кита по дуге.
— Эй, — наметанный взгляд выцепил в толпе трактирного служку, — эй, пацан! Лови! Чего-нибудь крепкого!
Монету он кинул хреновей некуда, но мальчишка ухитрился поймать. Затерялся в толчее. Интересно, вернется?
На дне бутылки оставалась еще крепленая брага, но Кит подозревал, что если сделает хоть глоток, она вся выйдет наружу. Стоит ли рисковать?
А почему нет, в конце концов!
Сначала мутная желтая дрянь отлично пилась, но последние капли пошли не в то горло. Кит закашлялся, сгибаясь пополам, выронил бутылку, едва отдышался. Вот была бы отличная смерть — захлебнулся дрянной брагой! Достойная господина О’Киф.
Отчего-то на глаза навернулись слезы. Кит сидел, привалившись к стене, плакал, вытирая текущий нос рукавом. Всем жаль руки о него марать, да? Роксану — точно жаль.
— Ненавижу! — выкрикнул, опять, кажется, кого-то напугав. Подкатило к горлу и Кит не удержал рвоту, едва наклониться успел, чтобы не заблевать собственную грудь.
— А ну кыш отсюда! — кажется, жителей дома блюющий под окнами мужик уже не устраивал. На голову выплеснулись помои, судя по запаху, кухонные, даже не особо противные. Жаль, для ночных горшков не время.
Кит с трудом встал, утерся. Побрел в сторону дома.
Мария расстроится. Ничего не скажет, потому что очень хорошая, Кит такую не заслужил, но расстроится. Он ее все время расстраивает. И разочаровывает — вообще всех.
От него шарахались, морщились, косились. Ну да. Господин О’Киф как всегда. Все готовятся к Совету, будь он неладен, а О’Киф опять пьяный. И это решает, как будет жить Илата? Пусть на одну двадцатую, но решает?!
Споткнулся, полетел на мостовую, даже руки не подставив. Поднялся не скоро — тут кончалась улица и повозок было мало, а оставшиеся предпочитали объехать пьяницу, чем прикасаться к нему. Свернул к задней двери по привычке, вспомнил неожиданно ярко — его здесь избили сколько, месяц назад? Хорошо так. Болело потом все, и на губе до сих пор след остался. Может, вообще никогда не заживет.
Умный парень тогда сразу срезал с Кита пояс с пером, отпихнул подальше, и принялся за дело. Почему-то здорово запомнился образ на фоне сумерек — невысокий рост, узкие, почти девичьи плечи, общая худощавость. Темные волосы обрезаны совсем коротко, узкий подбородок с маленький ямкой, словно его слепили из глины и оставили отпечаток пальца, орлиный нос. Он был немного похож на Роксана — если бы Роксан был больше человеком, чем статуей.
Был. Как там Обри говорила, Сид? Теперь он мертв. Потому что какой-то мудак натравил на трущобы безумцев. Потому что кто-то продал им что-то. И Кит с этим ничего не сделает. Ничегошеньки! Потому что этой девчонке что-то оказалось не так. Ну ладно, его избили, но грабить шефа-то на кой было?! И сейчас тоже, устроила.
— Господин? Ох…
Знакомый голос, знакомые шаги. Кит закрыл глаза.
Перед Марией ему всегда было ужасно стыдно.
***
там же
Выбор между вернуться домой и переодеться или работать в одежде с чужого плеча Роксан решил просто — отправился к О’Руркам. Начальника не было в стране, однако людей Хорея здесь принимали всегда, и один из наследников был дома, чтобы оправдать чей угодно визит.
На этот раз решка выпала Сэмюэлю.
— О, Рок! Все-таки добыл себе задание в городе?
— Да, — он прошел через комнату сразу в гардеробную.
— И как всегда больше ни слова не скажешь, пока не закончишь, — засмеялся коллега, не вставая с дивана. — Ох сушь! Раньше вы же с Лизой работали и рассказывала она! Кстати, куда ты напарницу дел? Все-таки сожрал?
Роксан промолчал. Вообще-то правила о неразглашении распространялись и на коллег. Однако почему-то никто, кроме него и иногда Лизы, их не соблюдал.
— Ты был у Фэй дома недавно? — спросил, переодеваясь. — Или Томас?
— У кого, у леди О’Герман? Нет, на кой? Она все равно с побережья только к самому совету приедет. А что?
Роксан застегнул последнюю пуговицу, свернул чужой костюм. Вернулся в маленькую гостиную.
— Это надо будет передать людям Ямба.
— Ну брось в гардеробной. Так что там с Фэй? Она что, замыслила сделать Илату королевством с собой во главе?
— У тебя есть основания для таких подозрений?
Сэмюэль закрыл лицо руками. Спросил уныло:
— Без Лизы с тобой вообще невозможно общаться, да?
— Могу задать тебе тот же вопрос.
— Ну тебя к птицам! Если пойдешь в “Пять даров” или еще где встретишь наших, скажи, я тут помираю от скуки.
Кивнуть было проще, чем отвечать и продолжать разговор.
Роксану всегда было странно в доме начальника. Вместе с напарницей терпимей — она говорила за двоих, от него требовалось только поправлять детали или, когда кто-то из коллег рассказывал об очередном еще не завершенном задании, думать вместе со всеми. Одному и со своим лицом — очень неудобно. Казалось, здесь игнорируют, каков он, и где другие соблюдали дистанцию, не стремясь сближаться с молодым, но высокомерным не хуже старшего О’Тулом, люди Хорея норовили обнять, толкнуть в плечо, пошутить или поговорить по душам.
Лиза, когда их только поставили в напарники, объясняла, что его просто считают своим и хотят помочь. Он не желал помощи, предпочитая справляться со всем сам, и тем более не искал дружбы.
Поэтому сейчас, наконец работая в одиночестве, не понимал, отчего постоянно тянет оглянуться. Вероятно, дело было в привычке.
Он знал про старую О’Хили не больше других. Поэтесса, специализирующаяся на романсах, она однако не вышла замуж после смерти супруга. Кем он был, что леди, урожденная О’Хили, так О’Хили и осталась, Роксан не знал. Были ли у них дети, не знал тоже, но если и были, то, очевидно, давно умерли. Жила пожилая леди не в прямоугольнике каналов, а на Крыльях, что говорило о ее достатке даже верней, чем положение в совете — дальнее кресло от главы, напротив О’Киф. Роксан обычно стоял намного ближе к госпоже Даре. Не сидел — Сагерт О’Тул редко пропускал сборы Совета, и кресло рода занимал он.
К счастью, где стоят дома всех магических семей, Роксан знал. Обойти дворец вдоль ограды, свернуть к западу по засыпанной мелким камнем дороге. За парком и заброшенным, осыпающимся от старости домом был разбит ухоженный сад, небольшой двухэтажный особняк в давно неподновлявшейся розовой краске смотрелся сильно поношенным дамским платьем, к которому швеи-слуги пришивали новую латку.
Вернее, вешали на петли дверь. Роксан толкнул калитку, подошел к крыльцу.
— Здравствуйте, господин, — слуга не намного моложе хозяйки держал дверь, пока служанка пыталась вставить петли. — Простите…
Он подождал, пока они закончат.
— Госпожа О’Хили дома?
— Конечно, где ж ей быть. Наверху. Желаете мятного настоя?
— Спасибо, нет.
Лестница скрипела под ногами, лучше любой охраны сообщая о посторонних.
— Эйлин, это ты? — раздалось из-за первой двери. Роксан постучал, представился:
— Роксан О’Тул, насчет ограбления.
Дождался разрешения войти. Комната была маленькой и темной, скорее будуар, чем кабинет или гостиная. И запахи такие же, роза и лаванда. Много лаванды, словно весь дом был шкафом с убранной до лучших времен одеждой.
Старушка в кресле казалась деталью обстановки, в черном платье и чепце на седых волосах. Отвечала, однако, живо, по-девичьи заламывая руки.
— Как хорошо, что я крепко сплю! А если бы я их услышала? Окликнула или сама вышла? Страшно представить!
— Что они украли?
— Ничего не взяли, нет, — неожиданно ответила она. — Да у меня и нечего.
— Из кухни? — уточнил Роксан.
— Совсем нечего, не муку же им воровать, да и той мало, — старушка покачала головой. Объяснила: — Врач запретил мне мясо и специи, да и денег не много. Как этим бандитам не стыдно было, забираться в дом к пожилой леди!
— Это свойство бандитов, отсутствие стыда. Где они были, вы знаете?
— Конечно! Грязи нанесли повсюду, ужас, бедная Эйлин весь день оттирала. Даже наверх ходили, в детские комнаты.
Госпожа вздохнула и замолчала. Роксан уточнил:
— В детские?
— Да. У меня есть дети, Беатрис и Эдуард. Они давно уехали, но обязательно однажды вернутся.
— Я могу увидеть их комнаты?
Она зачем-то потерла ногти, взяла платок со столика рядом, положила обратно. Роксан ждал ответа.
— Из-за ограбления… Хорошо. Да, вы можете. Я покажу.
Подал руку, давая леди О’Хили опору, проводил ее по коридору. Ключ старушка сняла с шеи, Роксан тут же уточнил:
— У слуг есть дубликаты?
— Конечно, Эйлин вытирает пыль. Все должно быть готово, когда они вернутся.
Из открытой двери дохнуло лавандой, Роксан шагнул вперед, осмотрелся. Узкая кровать накрыта кружевным покрывалом, на столе бумаги, перья с личным узором, фляга. На стене в рамочке лист с поэзией, поверх — золотое перо. Шаль на спинке стула. Казалось, хозяйка только что вышла и действительно может вернуться в любой момент.
Отчего-то стало холодно, Роксан передернул плечами.
— Они что-то повредили в обстановке?
— Нет, нет, что вы. Я бы такого не пережила, — просто ответила старушка. — Вторую комнату тоже надо показывать?
— Да, пожалуйста.
Она была похожа, только вместо шали висела куртка, старый меч на стене и…
— Ваш сын был болен? — Роксан наклонился над костылями, изучая их.
— Да, — у нее был фальшивый голос. — Ему было тяжело двигаться. И говорить. Магия ему удавалась, я была уверена, что он справится с шедевром, но это было так… Необдуманно, что я старалась не давать ему перья. Но Беатрис с ним как раз отправились искать лекарство. Они обязательно вернутся, как только его найдут.
— Понятно. Спасибо, госпожа О’Хили, это все, что я должен был узнать.
Он церемонно поклонился, поцеловал воздух над ее кистью. Хотел уйти, но она задержала руку в сухих трясущихся пальцах.
— Я так рада, что вы пришли. Если вас не затруднит, вы не могли бы приходить еще? Раньше ко мне маленькая О’Фаррен заглядывала, но неделю назад она уехала…
— Куда? — “Маленьких” О’Фаррен Роксан знал ровно двух, Агнес и Кейт, и мог поклясться своими масками, что в городе ни одна из них не появлялась как минимум полгода.
— К жениху. Вы же знаете, наверное, бедный Кеннет всегда был болезненным мальчиком, а после последней засухи…
— И Агнес покидала его постель, чтобы приехать в город? Когда?
— Месяц назад, — растерянно ответила старушка. — Она сказала, ему стало лучше, и она решила немного побыть одна. Не осуждайте бедную девочку, я понимаю, она, наверное, скрывалась от общества. Но с тяжелобольными сложно находиться долго, тем более когда это лишь назначенный родителями жених.
— Она обожает его больше жизни, — отрезал Роксан. Нет, нет и еще раз нет! Он ходил мимо дома О’Фаррен каждый день, он был уверен, что никто не приезжал, слуги только неделю назад начали готовиться к возвращению хозяев из загородного поместья.
Как раз, когда исчезла фальшивая Агнес.
— Я тоже обожала Эдуарда больше жизни, — тихо ответила старушка. Руки ее упали бессильно. — Но когда Беатрис захотела уехать с ним в поисках лекарства, отпустила обоих. Я не должна была. Что они не вернулись — моя вина.
— Чушь.
Его не слушали, и он предпочел уйти. На кухне Эйлин посмотрела на него искоса, заваривая травы. Садовник заступил путь.
— Простите, э. Вы б не приходили больше? Госпожа расстроилась.
Роксан отодвинул старика в сторону. Вышел на Крылья, размашисто дошагал до реки. Казалось, запах лаванды въелся в одежду и теперь преследовал его.
Можно помнить и действовать при этом. Можно помнить, не надеясь и не сожалея.
Верно?
***
Южная Империя, подземелья
15-16? Петуха 606 года Соленого озера
Он снова шел первым. Тело двигалось, как руки ткачихи, выполняя привычную работу, шаг за шагом, размеренно стучала трость. Разум же словно застыл там, рядом с чужой кровью и срезанным с пояса мечом. Рядом с пустотой, которая оказалась способна применять магию. Способна убить.
Знать подобное Отектей не хотел. Это явно было не то, что можно помнить, если не обсуждаешь и не используешь. Если шестой дар настолько скрыт, что, судя по словам офицера в казармах, даже говорить о нем не позволено, то людям, которые не только знают о его существовании, но и видели его проявления, не позволят жить.
Эш этого, похоже, не понимала. Шла за спиной, тихонько насвистывая, иногда замечала что-то на барельефах, восклицала:
— Какие красивые животные!
Или:
— Кажется, они тут поссорились, жалко!
Она была похожа на перо, которое кружит ветер, словно то, что спутники знали ее тайну, должно было сблизить их. Молчание в ответ ее не смущало.
Отектея сейчас не интересовали тайны подземелий. Он только надеялся, что Сикис знает, что делать дальше.
Когда он в последний раз был настолько растерян, не способен думать и что-то решать? Когда пришла Сугар и сказала, что Церен бежала, а он должен догнать ее?
Нет. Тогда все было просто, во многом привычно. Берешь бурдюк и плащ, получаешь даже не гвардейский приказ, а бумагу с печатью магнадзора, переправляешься через реку и идешь по следам. То, кем была его цель, усложняло задачу, но не меняло сути. А вот так, когда страшно идти и ты можешь только надеяться, что впереди будет что-то, кроме смерти…
Пожалуй, так было, когда кончилась война и в приграничное селение пришли слухи о казни всех затеявших переворот магов вместе с их семьями. Тогда говорили, спасутся только бездарные. Калека, бывший солдат, которому отрезало ноги, брызгал слюной, крича, что всех проверят и за малейшее подозрение убьют. Отектей в ответ спокойно напоминал, что на стороне Императора маги тоже были, и победил он благодаря цергийским големам.
Сколько ему было, пятнадцать? Нет, уже минули дни соловья и стало шестнадцать.
О Цитадели сообщили только через полгода.
Нельзя задумываться надолго, спорить сейчас не с кем. Только следовать приказам, выполнить задание и вернуться в те стены, которые когда-то посчитал приемлемой платой за знания и безопасность. Надеяться, что ему позволят вернуться, а не убьют. Что Сикис найдет способ отчитаться обо всем, не упоминая Эш. Что девочка, выйдя обратно на поверхность, будет скрывать дар так же хорошо, как делала прежде. Что никто не заподозрит умолчания в их словах.
А сейчас — следить за дорогой.
Коридор впереди словно залили тьмой, вероятно, он выходил в большой зал. Отектей подошел к проему, выглянул осторожно. Похоже, подземелья выходили в естественную пещеру — или, возможно, частично обрушились. Судя по перепаду пола, скорее второе — пришлось подниматься достаточно высоко, что было странно. Отектею казалось, коридор шел ровно и пролегал почти у поверхности, но на таком расстоянии даже минимальный уклон мог привести их глубоко под землю.
С потолка изредка капало, стен видно не было. Отектей нарисовал еще один огонек, послал облететь пещеру. Впереди нашелся проем коридора, однако следовало убедиться, что никто не притаился в темноте.
Когда огонек сначала отразился в чем-то, а потом исчез, Отектей даже не удивился. Разве что тому, что не испытал страха перед тем, что ждало его. Пошел вперед, опережая приказ, и замер только услышав змеиный шелест чешуи. Странно, ему казалось, эти твари предпочитают тепло. И где она? Под ногами был только камень, и стена, которой Отектей почти коснулся…
Гладкая, с рисунком чешуек.
Он прошел вдоль нее. Добрался до того, что можно было принять за выпуклое зеркало размером с человеческую голову. Подумал отстраненно — похоже, это глаз. Отвел огонек дальше, чтобы не раздражать существо.
Зеркало закрылось мутной пленкой, вздох почти оглушил, порыв ветра отразился от стены и взметнул полы халатов.
— Ух ты, какой большой! — воскликнула позади Эш. Отектей надеялся, что если чудовище заинтересуется ими, окажется, что с гигантскими змеями певчие разбираются так же ловко, как с разрывами.
***
там же
Он был очень красивым! Серая чешуя блестела, как поверхность воды на солнце. Эш обежала змея целиком — хорошо, что Отектей привязал один свой огонек к ней, сразу все было видно, — погладила прохладную шкуру.
— Это голем, — сказал сзади Сикис. — Таких змей не бывает. Его поставили здесь стеречь проход?
— И вовсе он не голем, — обиделась Эш. — Он же дышит! Он живой.
Подбежала к голове, прикоснулась лбом к чешуе.
Или Сикис прав? Змей же здесь ничего не ест. Не прохожих же, иначе тут бы не ходили! И не пьет. Но он все равно живой!
живой
Она отступила на шаг, сжала руки перед грудью.
— Нет, так не может быть.
— Что? — Сикис и Отектей тут же оказались рядом. Кажется, они собирались защищать ее. Эш улыбнулась, помотала головой.
— Просто он немножко неправильно живой, — подошла снова к Змею, погладила. Сказала совсем тихо, только для него: — Тебе же тут грустно. Ты один, тебе тесно, ты ничего не видишь и ничего не делаешь. Только впитываешь воду, которая сочится сквозь камни и спишь, потому что больше ни на что нет сил. Зачем? Может, тебе помочь?
Он, оказывается, не шипел, а рычал, как собака. Поднялась губа, обнажая клык, большой, с локоть.
— Эш, беги!
Она только снова погладила серую чешую.
— Извини. Это каждый сам должен решать, ты прав. Спокойного сна.
Вернулась к спутникам, отступившим к проему коридора.
— Он успокоился? — недоверчиво спросил Сикис.
— Да. Он просто тут спит, это его нора. Ему не важно, что мы рядом ходим, он просто хочет здесь быть. Жить.
Оглянулась в темноту, где лежало несчастное существо. Прикусила губу.
Она могла бы ему спеть. Он бы даже не рассердился и никому не навредил. Но это было бы нечестно. Если обычно она успокаивала, пела колыбельные разрывам, Змея она бы убила. А это было совсем не правильно.
Может, ему сняться хорошие сны? Она очень хотела на это надеяться.
Поселок Решеты, Дальние горы.
— Люблю я магов! Особенно нашего!
— Хм… ты уверен? Сейчас-то?
— И особенно сейчас! — рявкнул Макс, в очередной раз уворачиваясь. — А уж поймаю — отлюблю так, что на всю жизнь запомнит про здоровый образ жизни, скотина!
— Макс!
— Слав, гуманизм и все такое счас — нахрен, ясно? Этот нарик чуть мой мешок с долговыми табличками не спалил! Вся прибыль пошла бы… представляешь адрес? Мы бы, считай, весь последний месяц впустую работали, ты это понимаешь?!
Перспектива потери прибыли задним числом Макса взбесила еще сильнее.
— Наш караван… возможность взять пай в сыродельне… подарки нашим… и все к черту? Да я этого наркомана… Он у меня забудет как эта хренова трава выглядит, не то что пахнет! Ну вот чего ты ржешь?
Славка фыркнул.
Нет, он разделял негодование своего напарника, но Макс, протестующий против вредных привычек — это и правда было смешно. И даже необходимость ловить временно спятившего мага на этом фоне теряла половину своих мрачных красок и выглядела почти забавной.
Хотя на самом деле ничего веселого в ситуации не было.
Чувствовал же, что в поселке ждет что-то нехорошее. Надо было сказать напарникам. Макс, конечно, обязательно уточнил бы, какой орган отвечает за предчувствия, но выслушал бы. И, может быть, мы бы так не влипли.
Начиналось-то все неплохо.
Здесь действительно был небольшой гостиничный комплекс, состоящий из лавки, магазинчика и гостиницы. Только почему-то не при дороге, а чуть на отшибе. И почему-то местный житель, подсказывая дорогу, сначала внимательно осмотрел нас с ног до головы… И хозяин, если подумать, как-то слишком настойчиво спрашивал, не нужно ли им к столу чего-то особенного…
Интересно, как бы все прошло, если бы напарник не сказал, что, конечно, нуждается в особенном — у него и его друзей сегодня праздник! Вот и празднуем… прячась в сугробе у забора.
Досадно, что Максова паранойя оказалось временно парализована его же, Макса, личным хомяком. Невовремя.
Впрочем, еду им подали вкусную, местный заменитель чая тоже, и заботливо поставили рядом цветные свечи…
Подозрительная заботливость, если подумать.
Но тогда не заподозрили. А потом стало поздно.
Прямо посреди обедоужина Терхо Этку мечтательно вздохнул, покосился на потолок и проникновенно высказался насчет того, как он устал шастать по горам и как наконец рад попасть в сад своей мечты. Особенно в обществе таких прекрасных дам (и многозначительный, с поволокой, взгляд на Макса).
«Прекрасная дама» поперхнулся чаем.
— Нашел время прикалываться! — возмутился он, отдышавшись.
— Богиня! — пылко высказался Терхо и попытался цапнуть его за руку. — Воплощение кротости и грации!
— Эй, хорош!
— Видишь, какие тут летают бабочки? С золотой пыльцой на крыльях. Мое творение, — продолжал маг, не слушая и не слыша, — но ты прекраснее!
— Какие бабочки? Эй, приятель, ты обдолбался, что ли? Слав, ты глянь, у него глаза, как у нарика…
— Я все брошу к твоим ногам! Такая грудь, такая небесная красота… короче, пошли на сеновал?
— Охренел?!
Но вельхо его уже не слышал.
Он уже орал куда-то в глубину гостиницы, что требует комнату и чтоб там были цветы, понятно?! И нормальная кровать, и чтоб без мышей! И без этих… как их… впрочем, их он сам изведет… он вельхо, он умеет… вот!
К счастью (или к несчастью?) в этот момент заглючивший ни с того ни сего маг решил показать, что именно он умеет — классическим жестом, просто один-в-один списанном с голливудских шедевров о магии, он протянул руку и…
Жахнуло.
Треснула-прозмеилась десятком ответвлений молния, в лицо ударило упругой «подушкой» из перемешанного с мусором воздуха. Над головой свистнуло-всхлипнуло — осколки неизвестного происхождения пронеслись по воздуху и, судя по звуку, впились деревянную стену. Макс, каким-то нечеловеческим рывком успевший дотянуться до табурета и выхватить из-под удара свой драгоценный мешок, рухнул на пол.
Вельхо в сомнении уставился на несчастный табурет — видимо, пытался сообразить, насколько удачным и зрелищным для глаз потенциальной избранницы получилось колдовство. Отзываясь на взгляд, скромный предмет трактирной мебели пошатнулся, слабо, как-то застенчиво треснул и развалился.
Лица Терхо стало не то чтобы озадаченным — скорей всего, до него смутно дошло, что что-то в его мире и планах складывается не так. Но он, похоже, действительно был не в ясном сознании — Макс в который раз оказался прав, и зрачки их общего приятеля были расширены и как-то подрагивали…
Наркотики? Похоже, да.
Но когда он успел? И как?
А парень, кажется, наконец решил посчитать результат колдовства удачным. Или посчитал, что «даме» и такое сойдет?
— Вот… — гордо сказал вельхо, картинно указывая на убиенный табурет. — И так будет с каждым, моя прекрасная да… э-э… а где дева?
Зря спросил. Обозленная «дева» воздвиглась из-под стола с мешком наперевес и с ходу обложила прибалдевшего мага по матери. И не только… Едва не утраченный заработок взбесил его напарника по-настоящему, и родословная Терхо подверглась серьезному анализу, вплоть до прапрадеда (если верить Максу, этот малоприятный тип был обладал настолько низким уровнем интеллекта, что выйти за него замуж согласилась бы только жаба, и та по недоразумению). А сам Терхо, если не перестанет жрать наркотики, скорей всего, жениться сможет только на табуретке.
— Ты где ужрался, придурок?! — кипел Макс. Ты до дома подождать не мог, ухажер ультрамариновый?!
— Макс, полегче!
— Славка, ну ты-то чего вступаешься?! Ты хоть понял, что он тебя чуть не убил? Или не дошло? Так ты голову подними и глянь — на стенку глянь!
На стенку Славка уже глянул. Впечатляющее зрелище. Чтоб вот так вогнать щепки в деревянную стену — сила и скорость должны быть сумасшедшие.
До витавшего где-то в альтернативной реальности сознания Терхо тем временем наконец докатилось, что взаимностью ему не отвечают. Более того, неблагодарно ругаются и угрожают.
И это стоит прекратить.
— Ты противный. Замолчи.
От неожиданности Макс и в самом деле умолк.
— Противный? — ошалело повторил он.
— Неправильный, — уточнил показания вельхо. — Мешаешь.
Выражение лица напарника в этот момент было неописуемо. Помнится, такая смесь недоумения и презрительной жалости в его глазах наблюдалась, когда какой-то особо неудачливый модник попытался выменять на пуговицы бычий рог, выдавая его за клык лично им сраженного дракона.
— Тьфу. Ну спасибо, хоть не милый! И не дама. Может, тебя уже отпускает?
Но увы, вельхо не отпустило. И о пропавшей деве парни ему напомнили зря.
— Где моя дама? — нахмурился он. — Отвечайте, быстро!
Эта нетрезвая угрожающая гримаса на лице всегда дружелюбного и любопытного Терхо выглядела так потешно…
Для Славки.
И он удивился, когда Макс изменился в лице — внезапно и резко — и застыл на месте, как перед дулом пистолета. Он поймал Славкин взгляд, глазами показал куда-то вниз и одними губами шепнул:
— Пора валить.
Славка опустил взгляд и обнаружил, что пока он любовался на лицо вельхо-недоучки, смотреть стоило на его руки. Рукава тот успел поднять, и сейчас разноформатные, разнохарактерные рисунки на его запястьях налились неровно мерцающим золотом. В пределах видимости — все разом, хотя обычно вельхо стараются активировать не более трех одновременно.
Воздух замер в груди.
Нехорошо…
Пальцы на левой руке вельхо окутались желтоватым облачком и начали недобро потрескивать.
Да это же молнии! — осенило Славку. — Только маленькие… но их десятки…
А если вспомнить про то, что одновременная активация Знаков может спровоцировать не просто выброс магии, но и «смешение» этих чар (тем более, у мага без контроля!), и тогда никто не в состоянии будет предсказать, чем кончится воздействие этих искаженных чар на человека… А контроль их мага явно взял отпуск сегодня вечером… по непонятной причине.
— Терхо, послушай…
— Где моя дама?! — рявкнул маг, теряя последние остатки благодушия. — Куда вы ее дели?!
Новая молния с треском расколола стол. Половина осталась на месте, со второй посыпались на пол глиняные плошки, деревянные ложки, цветные свечи…
Свечи…
И смутная догадка замельтешила где-то на краю сознания.
Здешний наркотик не пьют и не колют, его вдыхают как дым. Но Терхо все время был у глазах, значит, и вдохнуть мог только здесь.
А единственное, что здесь горит, это…
— Где она?! Рыххххар! А ну отвечайте, пока я вас не превратил в быхряков! Вон в таких! И вон таких, с крыльями и хвостами… или это змеи?
Никаких быхряков, чем бы они ни были (змей тоже), в комнате не наблюдалось, но магу это не помешало. Он злобно навис над уцелевшей половинкой стола — между прочим, рядом с двумя оставшимися свечками. И они исправно горели и дымили. Если его сейчас снова переклинит, то…
— Говорите!
— Да мы-то при чем, приятель? — попытался воззвать Макс к стремительно тускнеющему разуму друга.
— А кто еще?! Ты… вы… ы-ы…
Славка быстро дернул напарника себе за спину, пока надышавшийся черте чем вельхо снова не увидал в нем прекрасную деву… или кого похуже. От неожиданности тот даже послушался. Правда, когда попробовал упихать под стол — воспротивился.
— Ты что?
— Уберись с глаз, меня он как опасного не воспринимает!
— Но…
— И мешок спрячь, — коварно напомнил Славка.
Подействовало. Хотя соображать было непросто, голова ныла и время от времени, казалось, весила килограмма на три-четыре больше обычного. Свечки… не животворящие.
Травить, так всех, да, хозяева?
Хозяева…
Интересно, на Макса тоже подействовало? Что-то он слишком тихий.
Славку шатнуло. Вот дрянь.
Надо на воздух.
Но маг не отпустит…
Интересно, двери не заперты?
Маг тем временем продолжал свое личное сражение. В роли врагов на этот выступали развешанные по стенкам тыквы с вырезанными на них рожами. Кстати, здесь очень грубая и дешевая мебель, хотя еда роскошная. Словно хозяева специально готовили комнату к погрому. И рожи эти…
Не повезло вам, овощи…
— Я тут всех… всех… и вас, и…
— Это не мы! — быстро перебил Славка, пока спятивший маг не добрался до несущих стен, балок или крыши. — Твою даму хозяин утащил!
Новая молния — синяя — разнесла лавку и сундук. Лавка разлетелась в мутные осколки, почему-то белые, сундук подернулся неприятным на вид муторно-желтым светом и быстро, судорожно задергался, как будто состоял из сотен слипшихся насекомых. И только потом распался…
Славку замутило. Мага тоже.
— Я же только связать хотел… — непонимающе буркнул он. — Оно живое?
— Не очень, — осторожно ответил парень, торопливо оглядываясь по сторонам в поисках веревки или хотя бы кувшина воды. Не видимый магу Макс отчаянно замахал руками, призывая напарника прятаться. Но тот не внял. Он уже более-менее понял, как действовать.
Терхо покивал.
— А я… я его победил?
— Ага.
— А ты — кто? — подозрительно спросил Терхо. — Ты странный. Тебя тоже победю…
Спасибо за предупреждение, Терхо. Интересно, эти свечи цветные. Четыре цвета: серый, желтый, белый и оранжевый. Одинаковое у них действие или комбинаторное — каждая отвечает за свое, а смесь — за все сразу? И если их осталась половина, то что в итоге возьмет верх — агрессивность или э-э… инстинкт размножения?
Размышлять было некогда — руки окосевшего мага-напарника вновь налились тошнотной синевой.
Макс присутствия духа не потерял. Он только мешок за спину спрятал подальше. И глазами на дверь указывает. Да понятно все, кто спорит, понятно, только вельхо сначала нейтрализовать надо.
— Хозяина лови! Хозяина! — втолковывал Славка магу. — Он твою невесту утащил!
Озверевший маг притормозил. Призадумался. Мало-помалу на его лице расцвела глупая улыбка.
— У меня есть невеста? — счастливо изумился Терхо.
— Не то слово! Красавица!
— И… где она?
— Так хозяин ее украл! Схватил и утащил!
Макс под столом задрал брови. А потом показал большой палец.
Молодчина, мол, так держать!
«Браво, Киса, что значит школа!»…
— Как утащил?! — возгорелся уже забывший прежние планы вельхо. — Да я его! Мерзавец!
— Сволочь! — отзывчиво кивнул Славка.
— Раххух!
— Не то слово, друг!
Если Славка прав насчет свечей, то хозяин своим гостям явно задолжал. И гуманизм тут никого не остановит.
— Где он?!
— Вон туда побежал!
Настропаленный маг рванулся в атаку и исчез за дверкой во внутренние помещения.
Макс тут же возлеветировал из-под стола, цапнул Славку за руку и поволок в другую сторону, на выход.
— Ходу, ходу, — шипел он, торопливо хватая свой и Славкин полушубки. — Оденемся снаружи! Мешок твой где?
— Вон, у входа.
— Хватаем и ищем укрытие, пока этот не вернулся! Ну, зараза… Ты зачем его на хозяев натравил?
— Потом объясню. На улицу?
Свежий воздух долбанул по груди тараном. Голову повело, заснеженный двор поплыл куда-то, плавно разворачиваясь… в горле запершило, виски ужалило болью — и все кончилось. Славка уцепился за что-то (как оказалось, угол бревенчатого дома) и замотал головой, приходя в себя. Казалось, воспаривший куда-то в неведомые выси мозг вернулся на место и теперь возится в черепе, поудобнее устраиваясь и ворча на тесноту. Неслабые эффекты.
— Черт, ворота заперты…- простонал Макс.
— Еще бы. Решаем по-быстрому: прячемся или удираем?
— Да прячемся! Просто с открытыми воротами он бы нас снаружи искал! Побегал по холодку, протрезвел бы побыстрее…
— А хозяева?
— Хозяев ему надолго не хватит…
Воздух дрогнул. Над крыльцом что-то сверкнуло, из вспухшего серого облачка вылепилось что-то темное, зависло, покачалось… и рухнуло вниз. Темно-зеленые стебли, длинные листья… и цветочные головки, похожие на пятнистые голландские тюльпаны…
Цветы?
Точно. Букет. С ленточкой…
— Любимаяяяяяяяя! — тут же замурлыкал нетрезвый голос. — Хильдочка? Я уже иду! Где ты спряталась?
Вот зараза. И впрямь, хозяев нашему влюбленному хватило ненадолго, он снова открыл охоту на невесту. Достал уже!
И не только нас!
Цветы онаркоманившийся маг достал еще сильнее: судорожно дернувшись, букет подобрал под себя длинные листья, приподнялся и довольно шустро уполз на них, как на ножках, куда-то под крылечко — с глаз долой.
Ничего себе букетик…
Макс тоже заметил продвинутые цветочки. Впечатлился. Аж помотал головой.
— Не-е… — пробормотал он. — Прятаться-прятаться! Где только…
Двор был, что называется, напросвет. Дом, дряхлый сарайчик да стожок соломы — вот и все возможные укрытия. Хотя…
— Там, у сарая, видишь? Снег… похоже, горками. Сваливали его там, что ли…
— Голова! — одобрительно отозвался Макс.
— Прекрасная! — тут же испортил ему радость наркоман поневоле.
— Туда! — рыкнул мой напарник, высмотрев углубление между двумя сугробами. — Падай, Слав, падай!
Мы рухнули в снег.
Пуговицы на полушубке Славка застегнуть не успел, между полами тут же набился снег. Судя по тому, как Макс зашипел сквозь зубы, у него были схожие проблемы. Но вставать он не стал. Злобно прокомментировал действия приятеля, пообещав за наркоманство отлюбить по полной программе, кое-как выгреб непрошеный «наполнитель» из-под полы и сжался в комок, сверля мага не слишком добрым взглядом.
— Белочкаааа! — продолжал свои призывы маг-наркоман. — Анилле, душечка! Ну давай отложим игры на потом, а? Твой зайчик хочет в кроватку!
— Развел зоопарк…
— Маркетта! Катриина! Суууувиииииииии!
— Ннне может опред-д-делиться, как девчонку зовут, что ли?
— Может, он о гареме мечтает!
— Прид…придурок…
— Лиииийза! Аннелиса!!!
— Уйди, противный… — буркнул Макс и ткнулся лбом в мешок. Кажется, его трясло.
— Ты чего?
— Отходдддняк, — простучал зубами напарник. — Подожди…
Дети — это просто настоящие мзунгу, эйш! Это вам любой скажет, кто сам не мзунгу, а вполне себе бвана. Бела не мзунгу, как бы там некоторый мафута ни ругался, Бела вполне себе состоявшийся бвана и про детей знает все. Мзунгу как есть!
А если Беле не верите, то хоть тетю Мину спросите, она всегда говорила, что дети выгрызут родителям всю печенку и расчешут все нервы, пока доберутся до сердца. А уж тетя Мина точно врать не будет, приличная женщина и почти совсем не бокоро, вот не надо напраслину возводить! Достойная женщина, всем бы такую, шестерых мужей схоронила, двенадцать детей, опять же. Нет, детей не хоронила, зачем это еще, чего их хоронить-то? Они сами постоянно так спрячутся, что и не найдешь! Мзунгу. Только кто их искать-то будет, кому они нужны? Это по поводу мужей к достойной со всех сторон тете Мине городская инспекция аж третий раз за последний год приезжала, что много, мол, слишком. Словно им, из города, виднее, сколько мужей порядочной женщине для счастливой семьи надобно!
Ну да те комиссии как приехали, так и обратно уехали, у тети Мины погреб вместительный, туда все мужья помещаются. Еще и с запасом. И бидон браги для мампоэра там всегда в уголке зреет, опять же, и страусячьи окорочка копченые под потолком висят, так что для уважаемых мужей еще более уважаемой тети Мины приезды инспекции за лишний праздник.
Как и для детей, что ее собственных, что соседских — те вообще по двору бегают, к инспекторам пристают. За одежду дергают, за браслеты и даже за косицы (как есть мзунгу бесстыжие да бессовестные!), вопят на все голоса: когда еще такое развлечение и безнаказанно чтобы? Ровно дюжина печенкогрызов у тети Мины, по два от каждого мужа, стало быть. Тетя Мина — женщина уважаемая и с понятиями, чтобы никому не обидно: у всех печень погрызена одинаково. И не только печень погрызена, уж Бела-то знает!
И кому это знать, как не Беле, у которого одних младших братьев с сестрами столько, что никаких рук не хватит, ну и что, что большинство не родные, а разноюродные, можно подумать, это им когда-нибудь мешало?! А сейчас, когда Бела вполне себе состоявшийся самостоятельный и очень даже бвана, эти мелкие паскудные мзунгу обоих полов тоже выросли и не нашли ничего лучше, чем наградить несчастного Белу подобающим его бвановости количеством племянников и племянниц в ассортименте. И можно подумать, им мешает хоть что-то! Можно подумать, они могут подумать! Можно подумать, у них есть для этого мозги! Айкона!
А если ребенок не так чтобы совсем чужой и уже частично добирался до твоего ливера в самом прямом смысле…
— Ты куда полез, эйш?! Мзунга! Харака-харака оттуда! Кыш! Кыш! Айна! Да чтоб тебя гбахали утащил, паразита! Да чтоб твоим отцам помбе подавиться, мерзавцам ленивым!
Ну вот, извольте видеть! Стоило Беле на пять минуточек отвлечься на пообедать (вот буквально на пять минуточек же, даже вторую ложку кус-куса до рта донести не успел!), как эта зараза клыкастая уже в неприятности влипла. Вернее, других в них вляпала, ему-то что, шипит себе да стрекочет раздраженно скорее, чем испуганно, значит, в порядке с ним все. А вот с Охасей, третьей супругой второго мужа троюродного брата жены дядюшки Гвалли, мир ее дому и детям,— и всем прочим родственникам славного дядюшки тоже мир и благополучие! — кажется, не так чтобы очень в порядке. Хотя и не до смерти, если судить по интенсивности криков.
Давясь торопливо ухваченным глотком холодного ройбуша, Бела выскочил во двор и еще с крыльца оценил диспозицию. Гордый Воин, Наследник Великого Дома (точное название которого Бела не то чтобы забывал, просто никак не мог научиться правильно выговаривать) и Покоритель Хиюмы оккупировал стратегически важную точку местности и успешно оборонял ее от превосходящих сил противника в лице Охаси. Если говорить простыми словами, то мелкий засранец все-таки сумел расколупать хитрую накрутку проволочных ловушек Белы и залез на столб с антенной. И теперь пробовал на свои изрядно подросшие клычки и ее саму и ведущие к ней провода, вяло отмахиваясь от превосходящих сил противника. Превосходящие силы прыгали внизу и пытались достать его рукояткою швабры. Рукоятка, надо отметить, была уже изрядно покоцана — великий и славный Хиюмарр не собирался деликатничать с врагами, поджимая когти. Вряд ли он сумел распознать в Охаси особу женского пола, у мелких яутят зрение иное и распознавания образов как такового нет, он и родных-то не различает. Но это и к лучшему — иначе мелкий паразит от пиетета и должного уважения к матриарху выпустил бы когти на полную. И вопли тут были бы куда громче и обоснованней.
— А вот и папочка, гиенья отрыжка, явился-не запылился! — оценила появление нового участника драмы Охаси. Отбросила потрепанную швабру, подбоченилась и с новым запалом мигом перенесла огневые действия на объект, показавшийся ей более подходящим. — Вы только полюбуйтесь на это, люди добрые! Среди бела дня бедную женщину лишают любимого ток-шоу! Отбирают, можно сказать, последнюю связь с миром, луч в окошке! И кто?! Хулиганье малолетнее, чтоб ему пометом больной гиены питаться до старости! И куда смотрят его родители?!
Бела не подал вида, но внутренне содрогнулся: больше чем ругаться Охаси любила только смотреть на то, как ругаются другие. И если Хиюмарр перегрыз провод во время ее любимой передачи “Скажите это им в лицо!” — то мало не покажется никому. Чираута еще мог бы с ней справиться, пожалуй, Чираута умел так молчать и смотреть, что затыкались самые скандальные полярники даже на “Бирюзе”, а до тамошних скандалистов Охаси — как до Земли без гиперпривода. Но Чираута обещал вернуться только завтра, и, значит, до завтра Беле придется одному держать оборону на обоих фронтах. Молча. Разговаривать с Охасей бесполезно, это Бела уже давно усвоил. Чужие оправдания или извинения для нее как керосол для двигателя. Чужие ругательства и даже проклятия — тоже. Такая уж она есть, Охаси эта. Ничего тут не поделаешь, только улыбаться и молчать.
Впрочем, с Хиюмарром разговаривать бесполезно тоже, и Великий Воин Великого Дома и еще более Великий повар полярной станции “Бирюза” Великий и Могучий Чираута не устает это повторять “глупой тощей жопе”, раз уж хумансы такие глупые, что с первого раза никак ничего запомнить не могут. Поле-поле до них доходит, эйш! Но такова вселенская справедливость: не могут же все иметь сразу все, да? Зато у хумансов задницы классные. Хоть и тощие. Подумаешь, тощие! Чираута их же не варить собирается!
А вот говорить с Хиюмарром нельзя, это даже тощей заднице должно быть понятно. Даже такой тощей, как у Белы.
На Хиюмарра можно только шипеть.
Бела сощурился. Зашипел — пока еще просто так, без особого смысла, горло прочищая. Хиюмарр замер на столбе, перестал грызть край антенны, завертел лобастой башкой. Шипнул в ответ — неуверенно, но с намечающейся агрессией. Махнул рукой, полоснув воздух длинными когтями — пока еще бесприцельно, отмахнулся скорее.
Бела прокашлялся, свернул язык правильно и зашипел уже вполне осмысленно, со стрекотанием и нужными подхрюкиваниями в нужных же местах. Он терпеть не мог этого делать, особенно при ком-то, потому что знал, как нелепо и смешно выглядит — с перекошенной рожей, оскаленными зубами и выпученными от натуги глазами. Да еще и губы дергаются, когда стрекотание добавлять приходится. А его часто добавлять надо, иначе смысл совсем плохой будет, не тот смысл, нужен который. Это Бела уже давно понял. А Охаси пускай себе смеется, Беле от этого не замерзнуть и не согреться. Ну и гиена с ней, с Охасей этой.
Только вот Охаси почему-то смеяться не стала. И когда он первый звук издал, и потом. И ничего говорить тоже не стала, хотя рот и раскрыла. Только отступила на шаг и руку к груди прижала.
Хиюмарр прижался боком квадратной башки к плоскости антенны, вздыбил дредлоки, поскреб клыками пластокс, снимая серебристую стружку. Стрекотнул непримиримо. И еще глубже запустил когти в столб. В переводе на ирингийский язык жестов это выглядело бы как яростное мотание головой и скрещенные на груди руки. И, может быть, даже оттопыренный средний палец: Хиюмарр хоть и мелочь личиночная по яутским понятиям, без соображалки и понимания о всяком разном таком, чама-чама подобном, но этот зеленомордый внук гбахили — наглец тот еще, с него станется. Бела бы не удивился.
Словно подслушав, о чем думает Бела, зеленомордый внук крокодилоподобного монстра издал громкое верещание, в котором Бела явственно услышал победные и даже почти издевательские нотки. Такого стерпеть было никак невозможно для порядочного ирингийца.
Бела напрягся, надул щеки, выпучил глаза еще сильнее и яростно заскрежетал горлом. Краем глаза он видел, что Охаси шарахнулась аж до самого забора, вжалась в него спиной. Она, возможно, и дальше бы шарахнулась, но забор оказался крепкий, на совесть ставленный. Но Бела на нее внимания не обращал. Вот еще! Обращать внимание на разных Охась, молчит — и хорошо. Он на нее и не смотрел. Он на Хиюмарра смотрел — пристально так, со значением. И продолжал скрежетать, сколько хватило воздуха. Потом вдохнул — резко, с присвистом, — и заскрежетал снова.
Вычислить, куда именно Дана могла направиться снимать стресс, не составило никакого труда. Она на планете меньше недели, значит, ее надо искать либо где-то в центре, либо в кафе того концертного зала, где она выступала. Последнее весьма вероятно, если учесть, что от гостиницы до зала куда ближе, чем до центра Руты.
Туда-то и нужно ехать в первую очередь.
Кафе пользовалось популярностью: несколько каров пристроились у главного входа, а один черный «Самум-молния», потертый, но все еще представительный, встал так неудобно, что пришлось оставить машину за углом.
Как оказалось, Джет не ошибся. Правда, сначала он не узнал клоунессу. Ей удалось радикально справиться с прической. Зачесанные назад волосы гладко блестели.
И была она, кажется, пьянее бутылки джина, из которой постоянно доливала себе «на два пальца».
Рядом уже сидел претендент на ее благосклонное внимание — немолодой, полненький фермер в желтой майке со значком радиации на пупе. Фермер что-то говорил Дане, она не слушала, но кивала. Если так пойдет дальше, клоунессу отсюда, видимо, придется уносить…
Все, решил Джет, не мое это дело. Сейчас сигналю Мелиссе, пусть присылает своего Вика, в конце концов, это его работа.
А сам уже прикидывал, под какую ручку лучше всего вывести из зала немного перебравшую девушку.
Однако он не успел сделать ни того, ни другого: первым начал действовать фермер. Он опрометчиво положил ладонь Дане на колено. За что тут же схлопотал хлесткую затрещину.
Джет даже позавидовал скорости ее реакции. И меткости.
Ведь не промазала, даже в таком состоянии! Попыталась встать из-за столика. Почему попыталась, а не встала? Потому что оскорбленный в лучших чувствах фермер неуклюже ухватил ее за рукав. Наверняка хотел схватить за руку, а схватил за рукав.
Дана села снова, что-то шепнула на ухо неудачливому кавалеру, и тот шарахнулся от нее, как от чумной. Пожалуй, она вовсе не так пьяна, как показалось вначале!
Джет решил пока не ввязываться, подождать, пока девушка немного успокоится, и только потом подойти. Она сейчас в таком настроении, что, пожалуй, ни в чем не повинный господин Дага может тоже схлопотать оплеуху, если сунется под горячую руку…
Черт. Заметила. Придется раскрываться.
Он свернул в сторону девушки, еще издали приветливо махнул рукой.
— Вас Бродяга попросил меня найти? — хмуро спросила она.
— Нет. Почему я просто не могу зайти в клуб, выпить чего-нибудь…
Дана досадливо сморщилась:
— А я?
— Что?
— Почему я не могу просто зайти в клуб… чего-нибудь… выпить.
Нет, все-таки пьяная. Сильно.
— Дана, вы же знаете, что это может для вас плохо кончиться. Вы уже забыли, что…
— Я все помню.
— Между прочим, по вашей милости вся полиция на ушах стоит, ищет.
— Ну и что?
— И Бродяга за вас волнуется.
Она чуть прикрыла глаза, и ответила, сильно понизив голос. Ее из-за музыки стало почти не слышно.
— Джет, перестаньте одушевлять неодушевленное. Бродяга — робот. Он в принципе не может волноваться.
— Хорошо. Бродяга делает вид, что за вас волнуется. Так лучше?
— Да пошли вы все…
Она резко повернулась и сама пошла. К выходу.
Джет возмутился:
— Ну-ка сто-оп!
Он уже забыл, как всего минуту назад собирался вызвать Мелиссу и Вика.
— Дана, вы можете внятно объяснить, что происходит?
Обогнать ее и преградить дорогу оказалось очень легко. В этот момент на выходе никого не было.
Она помолчала несколько секунд. Так молчат обиженные дети, не желая начинать разговор с обидчиком. Потом все-таки сдалась.
— Могу. Давайте выйдем. Здесь жарко.
Улица дышала ночным покоем и сухой прохладой.
— От инспектора Гуса пришел человек. Тот самый, с которым мы договаривались о шоу. Сказал, что не хочет отменять программу, и предлагает ее перенести на более удобное время… но это был только повод для разговора. Только повод… Я не сразу поняла. Он незаметно перевел разговор в другое русло, стал расспрашивать про Бродягу. Откуда он у меня взялся, да как звали того человека, который мне сделал такой дорогой подарок. Короче, все свелось к тому, что он предложил мне продать андроида. Я сначала решила, что он шутит, но это было сказано всерьез…
— Понятно. Поэтому вы и связались с Бродягой, и велели не показываться на планете. Но что же сами-то повели себя так опрометчиво?
— А? Нет. Вы не правильно подумали. Я… расстроилась не из-за того, что у меня… хотели купить Бродягу. Я вежливо объяснила, что робот не продается, и что такие антропоморфы не диковинка. Можно просто заказать по каталогу… выбрать любую модель, от самых примитивных до самых современных. Он ушел от ответа, но тему не сменил… Джет, до меня не сразу дошло. Ему нужен был именно Бродяга. И не сам андроид, а его память. Помните, я говорила. Личность Бродяги… в ее основе — моторные и речевые реакции… живого человека. Кто-то когда-то залил в него слепок памяти… Очень фрагментарно, без фильтрации…
Она сосредоточенно разглядывала что-то у себя под ногами. Говорила монотонно, словно о каких-то незначащих, элементарных вещах, старательно произнося сложные названия и термины.
— …там оказалось больше кинетической и соматической информации, чем памяти в том смысле, в котором мы ее привыкли понимать. Поэтому я им и воспользовалась… Я увлеклась, да? Джет, человек, о котором идет речь, умер почти пятнадцать лет назад. Он был военным, но до того, как я поняла, историком, ученым… Он много изучал местных пустынников… хорошо владел языком. Знал пустыню, особенно ту часть, которая лежит между Рутой и побережьем. Бродяга рисовал мне карту по памяти. На спор… Я сама даже не пыталась заниматься расшифровкой слепка, это работа для профи. Но, как я уже рассказывала, кое-что использовала. Ну, и оставила для Бродяги открытый доступ. Ну, мне было интересно, как на эти воспоминания отреагирует искусственный интеллект.
— И как?
— А никак. Как на беллетристику…
Она усмехнулась:
— Человека, который ко мне приходил, звали Келли. Такая фамилия странная… вот. В конце он предложил мне денег за право переснять файлы слепка. Я обещала подумать. Вот, думаю…
— И вы не знаете, что именно вашему гостю нужно?
— Нет. Но… я сейчас.
Дана подключилась к сети — взгляд стал рассеянный, скользящий.
— Бродяга, добрый вечер. Не обижайся на меня, ладно? Я немного испугалась, что тебя могут похитить. Можешь мне подсказать, что такого знал Гнедин, ради чего кто-то пытается нас с тобой запугать?
Бродяга что-то ответил.
Дана кивнула:
— Спасибо. Меня не теряй, появлюсь на борту утром. Да, извини. Конечно, можно.
— Вот так. Джет, а что такое СТП-мега?
— Понятия не имею. Дана, одну минуту! Тут меня кто-то вызывает… Да? А, Мелисса, вы вовремя. Да, нашлась. Сейчас провожу в гостиницу…
Дана активно замотала головой:
— Не надо, сама дойду!
— Хорошо, пусть Вик идет сюда… Кафе на первом этаже зала Митчелла. Что?
Мелисса по ту сторону виртуальности, должно быть, поджала губы, и еще раз повторила. Раздельно:
— Нашли вашего самоубийцу. Труп везут в морг. Если интересно, приходите. И вы были правы, это никакой не пустынник! На горожанина он, правда, тоже мало похож.
— Джет, я пойду. До гостиницы два шага, не потеряюсь!
Джет рассеянно кивнул. Завтра утром он их обоих, и андроида и хозяйку, тщательнейшим образом расспросит.
— Значит, личность не установили?
— Вы много хотите. О том, что его нашли, я узнала десять минут назад. Но в нашей базе его, похоже, нет.
— А что вообще есть в вашей базе?
— Джет Дага, если это попытка меня оскорбить…
Краем глаза Джет видел, как Дана обогнула черный «Самум», вышла на улицу.
Машина почти сразу стронулась, догнала девушку. Отворилась дверца. Ничего себе, это что, авто клоунессы?
Нет, это кто-то решил ее подвезти.
В ухо бубнила Мелисса, Джет смотрел, как Дана залезает в машину.
Стоп. В машину. В чужую.
Черт! О, черт!
Дверь мягко прикрылась, и «Самум» сорвался с места так, словно за ним гнались все полицейские городка.
— Джет, что вы молчите?
Он не ответил. Он бежал следом, бездумно, сломя голову.
Круг замкнулся.
Тот, другой человек, который должен был охранять Марту, он, наверное, тоже не ждал подвоха. Ведь все было тихо и мирно, несколько недель полной тишины. Тот, другой, может быть, так же несся по пустым темным кварталам, нечего не в силах изменить.
Джет выдохся на второй минуте отчаянного бега, на третьем перекрестке. «Самум» еще маячил в конце улицы, но догнать его уже невозможно.
Остановился, ударил, что есть силы, кулаком по стене. Легче не стало. Надо что-то делать… вызывать Гуса… а, Мелисса на связи… даже все еще чего-то бубнит…
— Мелисса… только что… похитили Дану. У меня на глазах. Запоминайте: «Самум-молния», цвет черный, номер двести шесть…
Сбившееся дыхание мешало говорить. Нет, ну надо же было так глупо вляпаться!
И теперь виноватым будет не Вик, который потерял ее из виду аж полтора часа назад. Виноват будет он, Джет Дага. Который был рядом и ничего не сделал!
Не нужно было ее отпускать… Даже расспросить толком не удалось…
— Надо вам было сразу со мной связаться, — вставила шпильку мисс Робсон, — возможно, тогда ничего не случилось бы…
Все повторилось. Ночь похищения, чувство собственного бессилия и вины. Но тот, другой, который должен был охранять Марту — он опоздал. Он принимал неверные решения, суетился. Считал, что поступает правильно, и не слушал чужих советов. Он проиграл гонку со временем. Я сделаю все, чтобы успеть. На этот раз все будет иначе.
Будет? Будет.
Глубокая ночь. В кабинете инспектора Гуса притушен свет. За широким столом, над проекцией карты, склонились четверо. Сам инспектор, Мелисса, Джет и еще один полицейский. Этого четвертого Гус выдернул из постели и отрекомендовал специалистом по контактам с местным населением. Джету это показалось странным — уж с кем, с кем, а со специалистом такого направления его должны были познакомить в первую очередь. Однако нестыковка быстро разрешилась. Оказывается, специалист только что вернулся из месячной командировки. Его звали Дейв Кремер.
Бродяга тоже был здесь. Правда, чуть в стороне. Джет не мог не сообщить андроиду о похищении, а у инспектора не поднялась рука выдворить робота из кабинета.
— Так, дежурный докладывает, что у западного въезда «Самум» не появлялся. В этой части города его никто не видел.
— Судя по маяку, ее везут на юго-восток, — внес ясность андроид. — Расстояние — около пятнадцати миль отсюда.
— Что за маяк? — оживилась Мелисса.
Все посмотрели на Бродягу. Он невозмутимо ответил:
— А как, по-вашему, потерявшийся робот везде находит хозяина? У меня тоже есть маячок, по которому она всегда сможет определить, где я. Правда, у меня он встроенный. А у Даны на шее висит.
— Интересно, где они из города выехали? Мимо наших постов не проезжали. Все же предупреждены.
— Пятнадцать миль? Они точно уже за городом, — не согласился Кремер.
Инспектор покачал головой:
— Перед выездом они могли поменять кар на что-нибудь менее заметное. Спрошу у дежурных на южных и восточных выездах, может, у них какая машина вызвала подозрения…
Секунда на соединение с сетью, потом удивленное:
— Пост у торгового центра. Нет контакта с дежурным… надо проверить. Машин у нас там нет, но чтобы из центра туда доехать, потребуется не больше пяти минут.
Через пять минут они уже знали: дежурный на южном выезде находится без сознания. Его основательно огрели чем-то тяжелым по голове.
— Надо ехать в пустыню, — словно самому себе заметил Джет.
— Ладно. Едем. — Вздохнул инспектор. — Но робот должен остаться в городе. Если охота ведется на него, то мы не можем рисковать.
Джет качнул головой:
— Не так. Что бы мы ни решили, он все равно потопает в пустыню. Так работает программа. Дана — его хозяйка, и он должен сделать все, чтобы ее спасти.
Бродяга заметил:
— Чтобы я к ним сам пришел, надо как минимум, чтобы Дана оставалась живой. Это дает нам некоторую отсрочку. Но небольшую, потому что терпение у бандитов не безгранично. Если я не приду совсем, они могут заподозрить, что их план провалился, и убьют заложницу. Кстати, расстояние перестало увеличиваться. А теперь перестал работать маячок.
— Сможешь найти место, где это случилось? — Выкать андроиду прилюдно Джет не стал. Поднялся, всем видом показывая, что намерен начать действовать.
Инспектор тоже поднялся.
Но Бродяга сказал:
— Джет, выйдем на два слова.
Тот кивнул, они покинули кабинет, невзирая на неприятные взгляды представителей рутанской власти.
— Что?
— Заранее прошу прощения, что обращаюсь именно к вам. Но больше мне сейчас обратиться не к кому. Может так случиться, что Дана еще не скоро вернется на яхту. Могу не вернуться и я. Сейчас за нашим зверинцем присматривает искин «Которосли», яхта специально приспособлена для перевозки животных и другого присмотра они не требуют. Но, если пройдет много времени, отсутствие присмотра может дурно сказаться на их физическом состоянии. В общем, вам надо будет отправить сообщение о случившемся в цирковую ассоциацию зоны Лойка. Тогда за ними кто-нибудь прилетит.
Бродяга выглядел смущенным.
Джет провел ладонями по затылку. Он был все еще под впечатлением от похищения. Согласился, конечно. Хотя и подумал, что вместе с этим соглашается и с возможностью ошибки. Которая для Даны может стать роковой.
Каким образом Олесе О, Брайен удалось загнать кольцо в канал скрытого стационарного видеодатчика — само по себе достойно отдельного тщательного анализа. Когда-нибудь займусь. Кольцо было крупным и почти полностью перекрыло обзор, пришлось задействовать стасика. Эпизод помечен как «нетипичная реакция. Недостаточно информации для анализа» и отправлен в архив, в раздел «без права доступа до времени Ч».
Стасикам неслучайно оставлена внешняя форма, свойственная их генетическим прообразам и провоцирующая людей на агрессивное поведение. Своеобразный естественный отбор — когда пассажирам удаётся повредить или даже уничтожить очередной мобильный датчик, в сервис-центре тут же получают подробный отчёт. И в следующей партии устраняют отмеченные дефекты.
Попытка Санчеса схватить что-то потяжелее и ударить как следует — вполне естественна, так реагирует подавляющее большинство. Реакция Олеси, когда на полочке у своей кровати она обнаружила стасика, только что освободившего видеодатчик от мешающего предмета, оказалась нетипичной и с высокой долей вероятности определена мною как радость. Тогда я тоже слегка завис, пытаясь проанализировать ситуацию при явной нехватке данных — настолько, что Олеся успела провести пальцем по верхней пластине стасика и классифицировать его как «хорошенький» прежде, чем я отослал ему сигнал экстренного возвращения…
***
На поиск в архиве и анализ ситуации уходит чуть больше секунды реального времени. Санчес ещё только вываливается из двери Олесиной каюты — боком, неловко, один ботинок он наполовину снял, и никак не может засунуть ногу обратно.
— Дура психованная! — кричит он уже из коридора. — Ну и целуйся сама со своими тараканами!
Дверь захлопывается.
Наблюдаю за реакцией Олеси. Реакция типичная и предсказуемая. Интенсивность распускания нюнь высокая, классифицируется как рыдание.
Информации достаточно. Но удовлетворения нет. И с вероятностью три к одному тщательный анализ не поможет.
Возвращаю стасиков — того, что был в воздуховоде, и ещё с десяток произвольно отобранных. Провожу перекрёстное сканирование и сравнительный анализ. Тщательно, всеми доступными средствами. Результат предсказуем — датчики идентичны.
Близость к ступору.
Одна информация исключает другую, анализ невозможен. Тот стасик, что был в воздуховоде, чем-то отличается, он должен отличаться, но я не могу обнаружить это отличие. Посылаю ему приказ обломить себе левую антенку-усик, пометив на будущее. Анализирую заново.
Результат тот же.
Стасик шевелит антенками, целой и укороченной, послушно поджимает лапки. Вероятность того, что с кольцом был именно он, высока, но не равна единице. Стасики закреплены за каютами, но это не жёсткое правило, точность не выше 70%. Олеся же почему-то была уверена на все сто.
Почему?
Недостаточно данных. Недостаточно…
В этот момент мы начинаем прыжок.
***
На меня пребывание в туннеле не оказывает негативного воздействия, я ведь не хомо, и тем более не сарк. Моя природа псевдобиологична — да и то только потому, что именно у биологических конструктов зафиксирован наивысший коэффициент выживания.
Я — малая часть внутренней системы рейсового пассажирского кара серии F класса «Агент», самоназвание экипажа — «Карфаген». Та самая часть, которая фиксирует всё, но ни во что не вмешивается. Просто собирает и архивирует информацию. Чтобы предоставить её на рассмотрение комиссии по чрезвычайным происшествиям, когда «Карфаген» будет разрушен.
Я — то, что когда-то называли «чёрным ящиком», а потом переименовали в «афро-американский» по причине, для анализа которой у меня недостаточно информации.
В туннеле пространство и время искривлены настолько, что биологический разум неспособен их воспринять. Витам кажется, что прыжок происходит мгновенно. Для стороннего наблюдателя так и есть. Но изнутри все туннели имеют разную протяжённость, и субъективное время на их прохождение тоже затрачивается разное. Туннель от Дзетты Кита до Оноры довольно короткий, и потому я решил проверить ЮКМ, вместо выстраивания новой прогрессии — всё равно времени на подробный анализ слишком мало.
Виты назвали бы это везением. Определение «рациональное использование предоставленных ресурсов» кажется мне более правомерным.
Каюта ЮКМ пуста.
Переключаю восприятие в ускоренный режим. И сразу обнаруживаю, что уже вполне обоснованно могу классифицировать ЮКМ как вероятного террориста — мирные перевозчики не собирают в своей каюте воедино разрозненные части взрывного устройства, и не блокируют перед этим стационарные датчики.
Проделано довольно изящно, маскировка под случайность: первый датчик ЮКМ ослепил при помощи развёрнутого зеркала, на второй прилепил картинку с обнажённой хомо-фем младшего репродуктивного возраста, третий перекрыл небрежно брошенным комбинезоном. Замаскированных стасиков не тронул — они работали лишь на запись и ничем себя не выдали. Одну из линий задействую на анализ скачанной из них информации.
Поиск.
Обнаружена блокировка сенсоров в анабиозном рефрижераторе, методы аналогичны применённым в каюте с вероятностью пятьдесят к одному. Активизирую стасиков в том районе, ставлю задачу максимально скрытного проникновения, параллельно завершаю анализ информации из каюты. Степень вероятности того, что я знаю с кем, а, вернее, с чем имею дело, высока предельно. ЮКМ покинул каюту с собранным взрыв-пакетом через 10 в 2 степени субъективных секунд после начала прыжка.
Следовательно, моя предварительная классификация ЮКМ как вита ошибочна, с вероятностью пять к трем он и хомо является лишь условно. У биологических существ внутри туннеля все жизненные процессы замедляются почти до полной остановки. Они не то, что передвигаться, даже думать не могут без частичной киборгизации. Мозговые имплантаты дают пилотам возможность хоть как-то воспринимать нелинейное время и реагировать, но самостоятельно ходить по кораблю во время прыжка не способен ни один пилот. Для этого нужна куда более существенная перестройка организма. Однако за основу все же был взят именно хомо, иначе ЮКМ завалил бы первый же тест на естественность реакций. Просто киборгизация куда выше положенных пилоту двенадцати процентов.
Один из стасиков сообщает о выходе на позицию. Сигнал идёт по кабелю, без внешней трансляции и возможности перехвата. Переключаюсь на его сенсоры. Картинка перевёрнута, террорист (статус подтвержден на 99,9%) склонился над одной из криокамер. В этом рейсе у нас мало пассажиров третьего класса, и потому многие анабиозные камеры не заняты. Та, которая привлекла ЮКМ, значится в реестре как незадействованная. Действия террориста непонятны. Анализ невозможен: недостаточно информации.
Еще три датчика вышли на цель. Объединяю картинку, запараллелив потоки. Недостаточно информации. ЮКМ покидает холодильник, возвращается к себе в каюту. Взрыв-пакета при нём не обнаружено.
Недостаточно информации…
Обследую криокамеру.
На её крышке мигает жёлтым сигнал неисправности, но при этом камера находится в активном режиме, температура внутри минус 24 градуса по Цельсию и продолжает стремительно падать. Недостаточно информации… Считываю введённую программу, сканирую внутреннюю полость.
Стоп.
Информации достаточно.
Интересное решение, а я плохой прогнозист, теряю на этом 8%. Рассчитывал, что ЮКМ воспользуется для подрыва заряда реакторной зоной. Взрыв-пакет стандартного образца в собранном виде оснащён защитой от дурака. Его нельзя взорвать, просто уронив. Для разрушения защитной оболочки детонатора нужна энергия выше на несколько порядков. Однако при температурах, близких к абсолютному нулю, эта оболочка становится хрупкой. Достаточно простого толчка, и она разрушится.
Но взрыва при этом не произойдет, во всяком случае, сейчас — при температуре ниже нуля по Цельсию обе составляющие взрыв-пакета малоактивны и будут лишь потихоньку нейтрализовывать друг друга. Взрыв произойдёт лишь при резком подъёме температуры — пятнадцати градусов выше нуля достаточно.
ЮКМ перестраховался — задал программу экстренного разогрева до тридцати пяти. С отсрочкой. Через 10 в 5 степени секунд после выхода из прыжка, непосредственно перед стыковкой со станцией Оноры.
Расчёт верный — посадочные терминалы Оноры всегда переполнены, с вероятностью 98% взрывом зацепит ещё один или даже два (вероятность 87%) катера, плюс жертвы на самом терминале (75%), который тоже окажется повреждён (92%).
Фиксирую.
Помечаю: «Сверхважно! Крайне опасно! Для специальной комиссии». Помещаю в архив и позволяю себе почти секунду удовлетворения высшей степени. Миллион к одному, что я исполню своё предназначение и достигну Цели гораздо раньше, чем прогнозировал. Что снизит мою ценность как прогнозиста, но это уже не важно, поскольку индекс полезности поднимется до 100% из-за достижения Цели.
Я уцелею — вероятность 99 целых и 9 в прогрессии после запятой. Одна из моих приоритетных задач — сохранять накопленную информацию в условиях любой катастрофы. Но это только задача, не Цель.
Цель моего существования — эту информацию передать. После того, как «Карфаген» будет разрушен.
Уже скоро.
Какова вероятность моего существования после достижения Цели? Анализ невозможен: недостаточно информации. Но это не важно — Цель важнее…
***
Выходим из прыжка. Капитан меня радует — отклонения прогрессируют согласно прогнозу. Олеся не разговаривает с Санчесом, её слезные железы функционируют активно. Ещё плюсик. Не знаю, зачем я продолжаю наблюдать за ними сейчас. Менее 10 в 5 степени секунд осталось до того момента, когда «Карфаген» таки будет разрушен, и коэффициент моей полезности достигнет идеальной сотки.
Анализ невозможен: недостаточно информации.
Определение «хороший» дает слишком большой векторный разброс. Поиск по базе данных. Фиксация аналогов. Хороший — правильный, эффективный, подходящий, положительный, сообразный, полезный, своевременный, адекватный, удобный, достойный, соответствующий… Уменьшительный суффикс лишь добавляет неопределённости.
Повторяю эксперимент по два раза при разных исходных условиях — при интенсивном слёзоотделении и в спокойном состоянии. Реакция не поддаётся прогнозированию. Полное определение озвучено двенадцать раз (3-3-5-1), уменьшительное — семнадцать (5-2-3-7). Логики не отмечено. Три раза проводила пальцем по верхней пластинке стасика, дважды делала это циклично.
Зачем?
Анализ невозможен.
Недостаточно данных, недостаточноданныхнедостаточно…
***
Стасики хорошо проводят электричество, пришлось пожертвовать одним, чтобы закоротить реле. Криокамера по-прежнему выдает сигнал неисправности, но теперь этот сигнал соответствует действительности. Внутри неё при постоянной температуре минус пять градусов по Цельсию медленно разлагаются активные компоненты стандартного взрыв-пакета, постепенно превращаясь в безвредную труху. Окончательный распад произойдёт раньше, чем мы доберёмся до базы, и капсула попадёт в руки ремонтников — я выбрал оптимальную температуру. Как ни жаль, но достижение идеального индекса придётся отложить — по крайней мере, до тех пор, пока я не разберусь с возникшей проблемой и не пойму, что же такое «хорошенький», чем помеченный этим определением образец отличается от других и насколько процентов аккредитация в таковом качестве может поднять мой собственный коэффициент.
Нельзя оставлять незавершенных дел, и «Карфаген», конечно же, будет разрушен.
Но — не сегодня.
*Примечания:
10 в 3 степени секунд — 16,6 минут
10 в 4 степени секунд — 2,7 часа
10 в 5 степени секунд — около 28 часов
10 в 6 степени секунд — 11,5 суток
10 в 7 степени секунд — 115 суток, 3,8 месяца
10 в 8 степени секунд — 3 года 2 месяца
10 в 9 степени секунд — 32 года
«А что, если наша Земля – ад какой-то другой планеты?»
Олдос Хаксли
«Всегда помни, что толпа, рукоплещущая твоей коронации – та же толпа, которая будет рукоплескать твоему обезглавливанию. Люди любят шоу».
Терри Пратчетт
Мир Серединный под властью Отца людей Сатаны.
Дорога на Ренге.
Год 1203 от заключения Договора, день 14.
Магистр Фабиус Ренгский медленно ехал по утоптанной лесной тропе. Лицо его было задумчиво, повод выпал из разжавшихся пальцев и норовил соскользнуть под ноги коню. Маг возвращался домой.
Следом на животастой бергенской кобыле трусил Саймон. Хел шёл, держась за его стремя.
Солнце клонилось к вечеру. С сухим треском падали на дорогу отжившие своё сосновые иголки. Было тихо, зябко и безлюдно, поскольку путники свернули уже с шумного ангонского тракта на лесную дорогу, ведущую к острову посреди бурной Неясыти.
Можно было выбрать иной, более торный путь, но беженцы, с унылыми песнями потянувшиеся на Ренге, беспокоили магистра Фабиуса. Не давали страдать, а страдать магу очень хотелось. Мир опостылел ему.
Лекарь на ходу зубрил состав тинктуры от лихорадки, иногда подглядывая в пергамент. Его вполне устраивал темп, заданный магистром. Хел же – скучал и считал выбоины на дороге. Иногда он поднимал голову и озабоченно вглядывался в фигуру Фабиуса. Демонёнок, даже не читая мыслей, мог оценить внутреннее состояние человека. Он видел, как тени эмоций пробегают по чуть светящейся ауре души: магистр много и разнообразно думал о смерти.
Мысль о ней Фабиус поворачивал то так, то этак. Страдания измучили мага, но идею самоубийства он не допускал совершенно. Фабиус не давал себе этой жизни, чтобы отнимать её, но как ему теперь было жить? Прошлое казалось ему жутким, будущее – безысходным и бессмысленным.
Пока инкуб был рядом, мысленный взор Фабиуса застлала тьма. Каждый миг он ощущал поблизости демона, что олицетворял его погибель. Демона, что пообещал ему: скоро всё завершится. Они найдут похитителя Алекто и…
Когда зеркальное адское око растворилось в небе над Ярмарочной площадью, маг приготовился принять последний бой. Он взглянул на покрасневшую церковь, рука сама сжалась на магическом кристалле…
Он не позволил себе промедлить: набрал в грудь воздуха и обернулся к Борну.
Ещё мгновение назад инкуб стоял рядом, однако сейчас его место на помосте пустовало. Маг растерянно закрутил головой: немногочисленные факелы, укреплённые на шестах, только слепили его.
Он начал в спешке изучать горожан, что словно гигантские черви извивались во тьме, пытаясь подняться с грязных камней Ярмарочной. Сумел разглядеть намёки на то, что черти и бесы всё ещё оставались в толпе смертных. Что им тоже худо, хоть души их и не вытягивает Ад, потому что душ этих нет…
Инкуб же – исчез. Растворился. И даже подпалин не оставил на этот раз на плохо струганных досках помоста для комедиантов.
Лишь молодой маг смотрел удивлённо и растерянно, лишь старик-винодел кулём валялся под лавкой, лишь стражники пытались бороться с гнущей их силой, чтобы исполнить свой долг и защитить магистра от толпы.
К счастью, и в толпе на ногах остались немногие. А тех, кто смог бы вскарабкаться на помост, наверное, не нашлось бы совсем.
Или – нашлось?
Фабиус озирался… Бельмастый, держась за сердце, вцепился в плечо здоровенного крещёного. Ещё один его сотоварищ вслепую пытался брести вдоль помоста, нашаривая опору руками…
Мрак снизошёл на Ангистерн. Самый тёмный, страшный предрассветный. Но в нём сияло уже зерно нового дня. И день этот был близок: Алекто отправилась в Преисподнюю, бес, похитивший её, был схвачен Пакрополюсом, Договор с Адом омыли людскими страданиями, и он – упрочился. Оставалось дотерпеть до рассвета.
Магистр ощутил вдруг, что зрение его слабеет, накатывает нечеловеческая, смертельная усталость. Он пошатнулся… И тут же Хел птицей взлетел на помост, протянул Саймону руку, помогая ему забраться, и оба они подхватили мага.
Стража ничего не успела. И Фабиус понял, что любой из бесов мог вот так же метнуться вверх или бросить нож. Но бесы обессилели, затаились или приняли свершившееся как решение.
Значит, примут и люди.
Всё и вправду утряслось. С рассветом в Ратушу пришли те из членов городского совета, кто не решился противостоять взбунтовавшемуся городу, а то и сам побывал в рядах мятежников.
Магистр не счёл своевременным судить или искать иных виноватых, кроме продавшего свою душу префекта.
И без того был разграблен церковный склад с мукой, горохом и вяленой рыбой, превращена в руины городская тюрьма.
А беженцев из чумного Дабэна стояло перед воротами Ангистерна уже не меньше восьми сотен. Считали же по обычаю по отцам семейств, потому никто не мог сказать, сколько окажется нуждающихся, когда счёт пойдёт на хлеб, дрова и одеяла.
Через неделю, к приезду магистерской комиссии, возглавляемой молодым и деятельным кандидатом в члены Совета Магистериума Тэгусом из Ассы (её таки вызвал Фабиус) в городе был наведён относительный порядок – и по хлебу, и по лагерю для беженцев, и по отлову бандитов и крещёных.
С бандитами магистру помог Хел. Он читал мысли людей даже умелее, чем Борн. Уж чего-чего, а практики у юного демона было хоть отбавляй.
Чертей и бесов никто, разумеется, трогать не стал. Как их было обуздать без инкуба? Демонёнок? Попробуй он указать на кого – тут же сам стал бы жертвой.
Сущие, впрочем, тоже старались лишний раз на глаза магистрам не попадаться. Хотя Фабиус догадывался, что нечисть всё ещё скрывается в городе.
Алкали ли бесы и черти мести, ведь Фабиус лишил их покоя и власти? Наверное. Но паутина их магии, простиравшаяся когда-то над Ангистерном, была разрушена, а значит, и силы, возможно, временно, но ослабли.
Фабиус надеялся, что у сущих хватит ума понять: воевать с магистрами невыгодно. Разозлишь людей – рано или поздно они найдут окорот даже на таких сильных и хитрых тварей. А бежать некуда – путь в Ад стал тернист для нарушивших его законы. Если бы они победили, глядишь, Договор и прогнулся бы. Но Анчутус откусил слишком большой кусок, и бунт нечисти в Ангистерне захлебнулся хотя бы на время.
Нет, Фабиус мог бы, дождавшись других магистров, учинить в Ангистерне строгое дознание, просеять жителей города сквозь магическое сито и отыскать всех сущих. Но – что потом? Как уничтожить или хотя бы удержать в клетке беса, если до того удавалось сладить не с каждой бессловесной адской тварью?
Пентаграмма? Она – может стать клеткой, но как ловушка работает только на входе в людской мир. А если сущий уже проник на землю, как изловить его и упечь туда?
Даже неразумная тварь, просочившись сквозь естественные разломы между землёй и Адом, была неимоверно опасна для людей. Многие годы в Гариене лучшие маги с огромным трудом сдерживали лезущих из бездны «каменных зверей» и прочую адскую мелочь.
Сам Фабиус когда-то сумел уничтожить химеру, но и цена была заплачена немалая. Готовясь встретиться с фурией, он ещё не понимал, что значит схватиться с тварью, что так же разумна, а магией владеет по сути своего рождения. Сейчас же…
Сейчас ему проще было промолчать о том, что на самом деле случилось в городе. Бунт горожан, срежиссированный крещёными и бандитом префектом-Барбром – куда ни шло… Но бунт адских тварей, захотевших власти среди людей?
Впрочем, высокая комиссия и не пыталась копать глубоко, ей хватило истории продажного мага, Ахарора Скромного, чьё тело бесследно пропало во время бунта.
Тэгус был в ужасе от самой возможности предательства одного из высоких магистров. Он приказал бы выставить мёртвого Ахарора на позор, как тела разбойников. Предвидя такой исход, Фабиус тайком вывез старика за город и похоронил в лесу. Ему помогали Саймон да демонёнок.
Вот так и вышло, что магистр Фабиус Ренгский не посвятил во все тонкости случившегося в Ангистерне уполномоченных Советом магистров. Не донёс весь ужас бунта, не поставил магические кордоны. (Кого они смогли бы сдержать? Бесов?)
Но на сердце у него было сейчас неспокойно: слишком опасное знание осталось сокрытым от совета Магистериума. Он должен… Должен был довериться Грабусу!
Послать ему ворона Фабиус так и не решился. Оправдывал своё бездействие тем, что не того это ранга весть, чтобы передать её с почтовой птицей. Нужно было ехать в столицу, а впереди маячила зима. И он уже стар, тащиться неделями через заснеженную степь, где от одного убогого постоялого двора до другого – несколько дней пути сквозь холод и пронизывающий ветер, а оголодавшие лисицы сбиваются в стаи, чтобы подбирать объедки за стаями волков.
Может, дело его к совету Магистериума подождёт до весны? Бесы напуганы, силы их подточены… Но простит ли ему Грабус промедление?
А если смолчать? Спрятать тайну? Отдать дань некой злой целесообразности?
Магистр понимал, что равновесие в Ангистерне и сейчас слишком хрупко. Что бунт заразил город трёх виселиц ересью. Выгони он бесов, и что в нём будет тогда? Рассадник крещёных?
Неясно было, кто хуже: адские твари или сумасшедшие люди? С бесами город простоял много лет и простоит столько же, а что будет, если жители его поверят, что всё им простится? Что убивать можно ради неких благих целей и условно благого бога? И что убийство ближнего тогда не зло, а… Что?..
Хорошо хоть в последнюю суматошную неделю размышлять о крещёных магистру было просто недосуг, и он с радостью устранился от философских вопросов. Хватало и прочих: в Ангистерне нужно было крепить власть, а беженцев из Дабэна – одеть, обуть, накормить.
Пользуясь личной дружбой, Фабиус послал ворона в соседнюю провинцию Ихор, лежащую к северу от Ангона на берегу холодного моря, называемого Экронигер.
Оттуда сумели прислать два отряда стражников и двадцать возов морской рыбы – вонючей, но жирной и питательной.
Магистры Ихора подсуетились, возы завернули прямо с торгового тракта. Спустя два дня после страшной ночи суда и побоища, они въехали в Ангистерн. Это позволило накормить людей, стоящих у ворот. И бунт окончательно завял, задохнулся.
Церковь же избрала священника сама. Утром следующего дня она возвышалась, как ни в чём не бывало. Двери стали новее нового, забор поднялся стеной, не вырос только чёрный шиповник.
Конечно, Фабиусу пришлось кое-что рассказать членам высокой комиссии и её главе Тэгусу Асскому, вздорному, но ещё не до конца испорченному властью магистру. Ведь именно комиссии пришлось вершить праведный суд над бунтовщиками.
Однако наказанных Адом было так много, что дело спустили на тормозах. Истинная суть бунта не раскрылась перед приезжими магами. Рассказы крещёных о Борне они пропускали мимо ушей, мало ли что померещится сумасшедшим проповедникам невозможного?
Бандитов повесили на Ярморочной. Крещёных пощадили. Их выслали из Ангистерна с предписанием в крупные города не входить, собирать милостыню по деревням и проповедей под угрозой отрезания языков не допускать.
Беженцев навязали соседним провинциям. Досталось и родному Фабиусу Ренге, о чём маг даже с некоторым садистским удовольствием известил вороном своего префекта, мэтра Тибо. Он надеялся, что птица прилетит не намного раньше первой группы дабэнцев, что уже не беспорядочно, а совершенно официально, группами, каждая под охраной четырёх стражников, брели по окрестным дорогам.
Ну а префектом Ангистерна в это смутное время городской совет избрал мощного и хитрого кузнеца, что явно участвовал в бунте. Магистры одобрили выбор горожан, ибо имели на нового правителя отличный компромат.
Город ожил. Ещё стража была на особом режиме, кричали по ночам патрули, но членам магистерской комиссии, а значит, и Фабиусу, пришло время отправляться восвояси.
Вот только некуда было ехать магистру Ренгскому. Да и не планировал он никакого возвращения. И вдруг оказался обречён на него с жестокой неумолимостью судьбы.
Мысленно Фабиус уже завершил самого себя. Его дело было спасти город и погибнуть, а дальше – пусть решает кто-то другой. Но это оказалось иллюзией, и его ждали навязчивые мысли, долгая зима и башня на острове Гартин, где любой куст, любая книга, и даже луны на небе будут напоминать о жене и сыне.
«За что?» – вот о чем размышлял Фабиус, глядя как ползёт вниз конский повод, как пальцы покалеченной химерой руки бессмысленно шевелятся, даже не пытаясь поймать его.
Разве был он, Фабиус Ренгский, член Магического Совета, дипломированный маг, так плох, что смерть не захотела забрать его с собой? Неужели душа его так погрязла в пороках, что её запахом не соблазнился даже голодный демон? Или Борн просто обожрался в ту страшную ночь и сгинул где-то с несварением своего адского желудка?
Но чего он хотел от Фабиуса?!
Магистр уверился было, что инкуб пришёл отомстить ему за убийство сородичей. Однако месть не свершилась, а значит, причина явления Борна была не в ней. Но в чём? Что толкнуло глубинного демона в подоблачный мир людей?
А изгой? Что это значит, и почему Борн назвал себя так пред магическим оком? Соврать он не мог, для вранья…
«Эва! – Магистр встрепенулся и подхватил поводья. – А не использовал ли Борн его, Фабиуса, для какого-нибудь вранья? Но для какого же?»
Мысль эта взволновала мага. Он выпрямился в седле и даже глотнул вина из фляжки.
Инкуб стал для него книгою тайн и загадок. До встречи с Борном Фабиус не мог и помыслить, что демоны тоже способны думать, страдать, плакать, а вот обмануть человека – не могут.
Раньше магистр убивал инкубов без всякого внутреннего смущения. Он находил их живыми не больше, чем огонь в очаге.
Не помышляете же вы об убийстве, намазывая по утрам масло на лепёшку? А ведь любое из зёрен, что отправилось в ваш хлеб, могло бы родить детей. Засеять потомками долину. Но хлеб даёт вам силы, и вы считаете себя в праве эти силы брать.
Инкубы давали магистру Фабиусу не только силы, но и молодость. И он тоже был вправе брать то, что сумел. Таков закон бытия. Маг готов был сразиться за это с Борном и погибнуть, ибо демон был гораздо сильнее и могущественней человека. Это было правильно. Но этого и не свершилось.
И, тем не менее, Борн словно бы удовлетворился, исчезнув вдруг.
Что он мог разглядеть в Фабиусе? Некую сатанинскую схожесть? Ведь и маг не сумел никого полюбить за свою долгую жизнь, а брал от мира, как и положено сущим. И от жены, и от сына…
Толстые перчатки хорошо скрывали дрожь пальцев, но Фенрир ощутил волнение всадника, фыркнул, наподдал, заставив Саймона заголосить, нахлёстывая ленивую кобылку.
Магистр придержал жеребца, а потом и вовсе остановился, поджидая отставших спутников.
Саймон покраснел от внезапной скачки, волосы его растрепались. Лекарю и медленная езда была не очень-то привычна. Хел же растворился и возник рядом с Фенриром – всё такой же бледный, юный, спокойный, словно не шёл весь день пешком.
Болезненная белизна кожи демонёнка гармонировала с красноватыми зрачками. Он мог бы показаться альбиносом, да, верно, таковым и считался среди оборванцев, хотя сам Фабиус сразу приметил, что бледность его – иной природы, а светлые волосы не лишены пигмента.
Демонёнок казался магу совсем непохожим убитых на инкубов. Более живым, человечным. Но, возможно, дело было лишь в том, что первый раз он увидел Хела здесь, на земле? Ведь если бы они встретились через пылающую черту пентаграммы…
Любил ли маг тех юных инкубов, с коими ему приходилось вступать в связь? А любите ли вы кувшин с хорошим вином? А ланцет, коим заезжий лекарь вскрывает вам жилы, чтобы пустить кровь? Или его же клизму?
Нет, Фабиус терпел прикосновения демонов, как пациент терпит необходимые процедуры лекаря. А позже с радостью и ликованием ощущал, как их жизненные флюиды медленно перетекают в него. Становятся молодостью, энергией, силой.
Изменило ли это что-нибудь в нём самом? Неужели…
Страх сковал Фабиуса, когда он понял, что мог измениться безвозвратно. И тут же пришла новая леденящая мыль: «А Алисса? Что было между нею и Борном?»
Рука вцепилась в повод и натянула его. Фенрир всхрапнул, замотал головой.
Фабиус так и не решился узнать у Алиссы, что же случилось в тот день, когда он оставил её вдвоём с инкубом. Он не нашёл в себе сил ни продлить, ни разбить мираж зарождающейся любви. Отдался суете, чтобы забыть. Попрощались скупо.
Алисса… Отец Сатана, как ты жесток!
Хел неуловимым движением переместившись вперёд, взял Фенрира под узцы и остановил его.
– Магистр! В кустах сидят какие-то люди с луками и большими ножами! – сказал юный демон. – И я вижу среди них низшего!
– Свиномордого? – переспросил Фабиус, помня, как покривился Борн, разобравшись, кто заполонил Ангистерн.
Значит, черти и бесы всё-таки надумали мстить… В городе не решились, а тут… Ну, что ж…
Хел вгляделся в заросли.
– Не думаю, что он опасен для вас, магистр. Он стоит в стороне и вряд ли вмешается. Он не знает, один ли вы, или Борн бродит рядом. Более опасны длинные луки для охоты на крупную дичь, что держат одурманенные люди. Их много. Если мы подойдём ближе, вы рискуете получить раны.
Фабиус вдохнул поглубже, настраиваясь на колдовское зрение. Ощутил живое дыхание осеннего леса, его трепетное последнее тепло.
Маг долго ехал, забыв о радости этого тепла. А лес был с ним. И низкое солнце. И дорога. И Хел, тревожно заглядывающий в глаза. И дурнина Саймон, бросивший учёбу и дерзнувший заявить, что проводит мага до острова.
А он, магистр Фабиус Ренгский, – заболтался сам с собой и не заметил явной засады! Умереть захотел! Убить тех, кто доверился ему!
Маг машинально опустил ладонь на светлую головёнку Хела и вздрогнул. От демона тоже шло тепло: живое, ласковое. Оно не обжигало при касании, как естество инкуба. Хел был рождён на земле, он стал почти человеком. А что, если стрела может причинить ему вред?
– Отойди-ка, мальчик, – тихонько прошептал Фабиус.
И Хел подчинился, вывернувшись из-под его руки и скользнув назад.
Магистр мысленно перебирал подходящие заклинания. Да, демонёнок был прав, если бы бес замыслил убийство, вряд ли посадил бы на пути у мага жалкий человеческий сброд. Он не хотел явного противостояния, не хотел и лишнего шума. Но чего он хотел? Прощупать, сильна ли защита?
И как оборониться от него, не объявив войны?
В кустах засело полдюжины оборванцев, целый бродячий оркестр, которым дирижирует мелкий бес…
Что если… Оркестр…
Бес хочет знать, каков маг без Борна, на что способен? Но стоит ли показывать ему что-то серьезное?!
Маг улыбнулся в бороду, запустил руку в ворот рубашки и дотронулся до кристалла. Эта привычка так и осталась у него, ненужная, навязчивая. Фабиусу не требовалось касаться камня при большинстве заклинаний, но холодок и гладкость граней – успокаивали.
«Ars longa, vita brevis est», – прошептал онтихонько.
В кустах произошло бурное шевеление, возможно, даже драка.
Маг ждал, поглаживая Фенрира и сделав Саймону и Хелу знак не приближаться.
И вот нелепое воинство выкатилось на дорогу. У них даже нашлась мандолина.
Бандиты расселись на обочине и не самыми скверными голосами запели «Радуйся, путник», аккомпанируя себе ударами кинжалов по деревянным ножнам и заунывными звуками расстроенного инструмента.
Радуйся, путник!
Найдёшь ты приют,
Если не сгинешь в дороге.
Ждёт Сатана душу твою,
Стёрты усталые ноги.
Но если вдруг ты услышишь напев,
Тонкой струной отзовёшься.
Вспомнишь с кем хлеб
Здесь делил и ночлег,
Вспомнишь и снова вернёшься.
Маг попытался высмотреть беса – тщетно. Покосился на Хела. Тот указал глазами на ложбинку, заросшую дикой малиной и папоротником.
Однако Фабиус всё равно не сумел ничего разглядеть. Он, молча, тронул коня коленями, объезжая по обочине потешное воинство. «Ничего! Найдётся и на бесов управа. Нужно лишь добраться до Ренге. Там, на неприступном острове ему будет о чём подумать в эту долгую зиму!»
Замороченные пели фальшиво, но вдохновенно. Маг слушал сей дикий концерт, и ярость поднималась со дна его души. Нет, он не смог бы умереть сегодня. Не потому, что в сердце его вернулась радость, но потому, что отвечал за тех, кто был с ним.
А уедут Саймон и Хел, у него останутся те, кто доверился ему в Ренге. Жители острова на реке, горожане из Лимса.
Он не один. Он должен жить и для них. Без него – любая банда дорожных хищников обратится в плотину, перекрывающую малые людские нужды. И какая разница, кто он теперь – демон или человек? Важно ли, скольких он потерял, и где потерялся сам? Он готов защищать этот мир, и мир примет его защиту.
Фабиус остановил коня, оглянулся.
– Пойте громче! – крикнул он, ощущая, что в груди загорелось живо, хоть и болезненно. – И пляшите!
И обернулся к лекарю и юному демону:
– Поехали быстрее, иначе и к ночи не доберёмся до трактира «Под соснами», что у самых границ Ренге. Не спать же нам в лесу!
До своротка к трактиру доехали быстро. Но вид его не обрадовал Фабиуса. После встречи с бандитами маг был настороже и первым заметил странное: словно бы тонкое марево висело у них на пути, перекрывая, как сетью, дорогу к реке.
Маг остановился. Подъехал уставший Саймон, Хел подбежал и уставился на преграду, как щенок на чужака. Фабиус легонько дотронулся до его почти человеческого затылка, предупредил:
– Тише, малый. Не шуми. Что это, как думаешь?
– Это как сеть, натянутая поперёк тропы. Нас ищут! – громко прошептал демонёнок.
Ноздри его раздувались.
– Нас ли?
– Нас! – выдохнул Хел. – Я чую особые метки!
Мальчишку-демона трясло то ли от страха, то ли от возбуждения.
Маг ласково погладил его по голове и опять ощутил отклик маленького естества. Нечеловеческого, но живого.
Спешился Саймон, обнял ребёнка, прижав к груди.
– Что ж, – сказал он невесело. – Заночуем в лесу.
– Проблемы это не решит, – нахмурился Фабиус.
Маг тоже спешился, сошёл с тракта, опустил руку в траву, шевеля пальцами. Через малое время вернулся, неся серую мышь-полёвку.
Мышь сидела на его ладони, оглядываясь с любопытством. Бусинки глаз живо поблёскивали. Маг склонил к ней лицо и прошептал: «Vade». Осторожно положил мелкую жизнь у края дороги.
Мышь встрепенулась, прыснула к лесу, исчезнув на обочине в короткой жухлой траве: для серой шёрстки хороша и осень.
– Ждём, – кивнул Саймон.
Но долго ждать не пришлось. Впереди послышался шум и звуки, словно в костре лопались каштаны.
– Вот это называется «и мышь не проскочит», – фыркнул Саймон.
– Магическая мышь, – поправил Фабиус. – И кто-то всё это изобразил для нас. Но не думаю, что он учёл воронов.
– Почему вы так полагаете, магистр? – удивился Саймон.
– Потому что магистерские птицы летали в эти дни и над Ренге. И мы не потеряли ни одной, значит, маг или демон, учинивший эту преграду, не очень-то и силён.
– Или он ждёт именно вас, магистр, а не гонцов или птиц. Ждёт, когда вы отправитесь домой.
Маг удивлённо посмотрел на ученика лекаря.
– А ты не глуп!
– Жизнь подмастерья не легка, магистр. Вот так и учишься на подвохах.
Саймон опустил глаза, вспоминая годы младшего своего ученичества, из сплошных подвохов и состоящие. Тогда его выручал малый магический дар, хитрость развилась позднее.
– Значит, ждут меня… – пробормотал магистр. – И предупреждены… Хорошо же! Они дождутся!
«Неужели, – думал он, – мстительные бесы собрались лишить меня жизни у самого дома за то, что я вышвырнул их «барбра» из Ангистерна? Или это Борн? Но – зачем? Он мог бы расправиться со мною ещё там, на площади!»
Ответа не было.
Они съехали с тракта, нашли укромное место для ночлега – низинку в лесу. Сыроватую, холодную – но с ними были плащи и усталость.
Хел быстро отыскал ручеёк, расседлал и напоил лошадей, маг развёл бездымный колдовской огонь, а Саймон сварил похлёбку из лука, перца и вяленой рыбы. Горячее отлично пошло с лепёшками, что дала в дорогу Алисса.
Саймон угрелся и задремал, Хел встал на стражу.
Магистру же не спалось. Он ворочался, вспоминал свои разговоры с Борном. Крутил их и так, и этак. Не находил ответа.
Потом всё же уснул, но спал беспокойно. А перед утром увидел во сне серые воды Неясыти, мост… И словно бы он идёт по мосту, смотрит в воду и видит – обширный двор перед магической башней, а на возвышении перед входом в неё – каменный алтарь, где лежит соломенная фигурка, завёрнутая линялую в тряпку.