— Ты опять строчишь в своем блоге, Джон?
— В твоем блоге, Шерлок! Читатели жаждут продолжения историй.
— Читатели вечно чего-нибудь жаждут. Скука.
— Не делай вид, что тебе не интересно.
— Совершенно не интересно. А сколько уже подписчиков?
— Перевалило за шестой миллион. Эй! Тебе ведь неинтересно!
— Абсолютно. Жалкие пять миллионов из семи миллиардов. Не будь мне на самом деле все равно, я бы мог впасть в депрессию и почувствовать себя полным ничтожеством.
(далее следует непродолжительная пауза, во время которой Холмс совершает круговые пробежки по гостиной вокруг расположившегося на диване Ватсона, а тот продолжает увлеченно щелкать по клавиатуре ноутбука. Наконец Холмс не выдерживает)
— Меня вообще удивляет, что люди читают подобную чушь. Но чего еще ждать от людей! Ты пишешь про похищенного скейтбордиста? Или про таинственный квадроцикл? Не подумай, что мне интересно, но не о погоде же нам с тобой говорить. Тем более что она отвратительна.
Джон откладывает ноут, смотрит на Холмса с интересом.
— Нет. Те истории давно закончены, я их уже описал. А сегодня я решил немножко отойти от правды и только правды и написать скорее мистическую мелодраму, хотя и с детективной линией. Конечно, я предупредил читателей, что это целиком и полностью моя собственная фантазия, хотя и основанная на реальных событиях. Я имел в виду Даулингов и ту историю про таинственную няню и кошмарного садовника. Помнишь?
Холмс остановился так резко, словно налетел на стену.
— А. Ну да.
— Ты сказал, что разобрался с тем делом, но не упоминал никаких подробностей, вот я и решил пока оформить начало. Выложить, так сказать, завязку по вязы… Как думаешь – это хороший каламбур? Стоит его использовать?
— Что? А. Нет, не думаю.
Холмсу как-то вдруг резко расхотелось бегать по комнате. Он с ногами влез в свое кресло и нахохлился, уткнувшись подбородком в колени. На Ватсона он не смотрел.
Ватсон вздохнул, с сожалением пощелкал дэлетом.
— Вот и мне кажется, что не очень. Ну и ладно, бог с ним, с каламбуром. А история действительно получается отличнейшая!
Снова воодушевившийся Ватсон не заметил ни односложных ответов Холмса, ни того, что его компаньон как-то весь потускнел и, похоже, теперь и на самом деле потерял интерес к обсуждаемой теме.
— Захватывающий детектив из жизни высшего общества и прислуги! Широчайший охват целевой аудитории! Таинственная череда загадочных смертей среди обслуживающего персонала в доме американского посла! Старший лакей обнаружен мертвым в собственной постели, его лицо искажено ужасной гримасой! Горничная задушена свежевыстиранной простыней! Повариха отравлена! Две посудомойки госпитализированы после драки, приведшей к тяжким телесным повреждениям. По словам шофера, оказавшегося невольным свидетелем, «в девушек словно бес вселился!» Полиция теряется в догадках, уцелевшая прислуга уверена, что во всем виновата няня наследника, соседи шепчутся о суде Линча и запасаются спичками. То, что у няни на каждый трагический случай имеется алиби, может убедить лишь полицию, но никак не простых обывателей, уверенных на основании просмотра многочисленных сериалов, что алиби бывает лишь у настоящих преступников. Так кто же эта несчастная женщина с простым английским именем Мэри? Коварная интриганка и убийца – или несчастная беспомощная жертва жестоких клеветников, всегда готовых осудить того, кто хоть чем-то от них отличается?! Оставайтесь с нами – и ваш покорный слуга обязательно расскажет вам, как величайший сыщик современности мистер Шерлок Холмс разрешил эту загадку, оказавшуюся не по зубам простым полицейским детективам.
Величайший сыщик современности мистер Шерлок Холмс как-то странно поморщился и ничего разрешать не поспешил, хотя обычно весьма благосклонно относился к любым восхвалениям собственных достоинств. Но воодушевления Джона хватило бы на десяток, не то что на двоих:
— Я решил начать с приезда Мэри Беспоппинс в поместье. Ты говорил, что почти одновременно с ней был нанят садовник, как там его, Франц, кажется… Это же классика, несчастная не очень красивая женщина с костлявой фигурой, да еще и в возрасте. И прекрасный юный садовник! Ни один литератор не может упустить такую возможность! Я позволил себе смелость слегка исказить события, чтобы сделать их более литературно интересными, для большего привлечения читателей. Раз читатели предупреждены, то это не будет обманом, правда? Так вот! О моих предположениях.
Что если строгая чопорная няня не первой молодости и прекрасный юный садовник были знакомы и до работы в поместье? И не просто знакомы! Что, если между этими двумя существовала длительная связь, пылкая страсть, которую они никак не могли реализовать до конца по причине разности возраста и положения в обществе?
— Джон… — начал Холмс осторожно, но Ватсон отмахнулся, не давая вставить и слова: он был слишком возбужден, его несла волна вдохновения.
— Знаю, знаю, что это звучит несколько мелодраматично, но читатели такое любят, Шерлок, поверь! Вспомни хотя бы Шекспира! Вечная тема. Ромео и Джульетта, барышня и хулиган, противоположности сходятся! А жестокие семьи всегда против! И вот несчастные влюбленные Мэри и Франц решили наняться в один дом, чтобы хотя бы так быть вместе, ближе друг к другу, и, может быть… Аудитория у нашего блога семейная, и поэтому все «может быть» я оставляю на усмотрение читателей. Да и вообще уже неплохо бы перейти к детективу. Что там было первым? Подравшиеся из-за прекрасного садовника посудомойки? Или нет, сначала были лакей и мажордом, но там хотя бы до больницы не дошло.
— Джон. Послушай…
— А! Первыми были горничные, точно! Но там была совсем мелочь. Одна другой изрезала все платья, а та в отместку залила ее обувь клеем. Потому что они никак не могли договориться, кто из них будет перестилать садовнику постель и подавать в эту постель утренний кофе. Прекрасный садовник очаровал всех! Потом если смотреть по хронологии были еще несколько драк между лакеями и шофером, полиция так и не выяснила их причину, но я ведь не полиция, правда? И я подумал… Что, если прекрасный садовник очаровал действительно всех? Ну, ты меня понимаешь? Такой вот прекрасный садовник, в чьем присутствии распускается все подряд!
Всё-таки условие. Он решил повернуть время вспять. Вновь бросить ей вызов.
Однажды он уже добился того, чего хотел. Это едва не стоило ему жизни. Для неё те несколько дней были не менее мучительны. Были невыносимы сожаления по поводу допущенной ошибки. Неужели он хочет повторить этот крестный путь? У неё потемнело в глазах. Ей вновь придется выбирать. Либо оказаться слабой женщиной во власти своенравного мужчины, либо сохранить своё достоинство ценой новых страданий.
— Я выполнила то, что обещала, — холодно и твёрдо произнесла она.
Пусть знает, что пересмотра сделки не будет. Всё останется в прежней утвержденной редакции.
Он это понял. Ничего не ответил и отступил на шаг. Она предположила, что он сейчас выскочит за дверь, совершив тем самым вопиющее поругание этикета. Но он огляделся вокруг, как будто что-то искал. У неё похолодело в груди. Что он ищет? Что он задумал?
Она вспомнила свой давний страх, тот страх, что пришёл к ней во дворе дома епископа, что сдавил ей горло, что саднил долгими часами продавленным хрящом, что тёк между лопаток в то мгновение, когда он поднялся из-за стола и шагнул на середину комнаты. Геро с тех пор не изменился. Он мог сколько угодно играть в покорность, но он был всё тем же гибким ловким молодым зверем, которого невозможно укротить и приручить, если только он сам того не пожелает. После заключения сделки он скрыл этого зверя под личиной агнца, он заковал его в невидимые цепи, загнал в узкий ров с кольями. И вот этот зверь на свободе, делает мягкие, грациозные, крадущиеся шаги.
Ей, наверно, следовало закричать, позвать на помощь, но он к ней не приближался. Он приблизился к огромному зеркалу, в котором отразился, встрёпанный и решительный. Она не успела испугаться, когда он ребром ладони ударил зеркало, ударил невинное стекло там, где отражалась она, герцогиня. Вот что он сделал, он ударил не её, он наказал отражение. Но удар столь силен, что зеркало трескается. По стеклу во все углы разбегается хрустальная паутина.
Дурной знак!
Но ему мало. Он бьёт ещё раз, с ещё большей яростью. И тогда гладкая поверхность распадается на куски.
Герцогиня всё ещё видела себя в этом нагромождении, в наступающем хрустящем хаосе, видела себя почти уничтоженной, рассечённой на куски. Будто невидимый клинок нанес ей страшные раны, сдвинул часть черепа, вырезал глаза и отсёк руку. Он тоже видел её, ещё узнаваемой, ещё способной выжить и вернуть свою власть, тиранствовать дальше.
Тогда он ударил в третий раз, там, где всё ещё отражалось её лицо. Зеркало погибает. Из него вывалился кусок, длинный, изогнутый, блестящий. На нём герцогиня уже заметила капельки крови.
Геро порезал руку. Но он не чувствует. Он подбирает блестящий кусок, как оружие на поле боя.
Ей по-настоящему становится страшно, потому что он смотрит на неё. Смотрит потемневшими глазами. Сжимает кусок стекла, и на ковер каплет кровь. Она должна кричать, но язык прилип к гортани. Она вдруг поняла! Поняла!
Он вовсе не собирается её убивать. Он намерен убить себя! Вот для чего ему этот зеркальный клинок с зазубринами. Полоснёт себя по горлу — и его уже не спасти.
Видно, как он борется с собой. Над верхней губой и на висках выступает пот. Молодость не хочет умирать. Она бьётся в его груди дыханием, она глушит его сознание яркими вспышками, безмолвным протестом, хватает за руки дрожью и колебанием. Поэтому первый удар приходится на левой предплечье. Он перерезает кровеносные жилы. Рукав мгновенно краснеет, кровь каплет не только со скользкого зубчатого лезвия, но уже бежит тонкой струйкой. Он надеется, как можно быстрее истечь кровью.
Поэтому наносит второй удар, уже ближе к запястью, чтобы вновь перебить вены. Кровь уже не течет, брызжет.
Тогда герцогиня внезапно обретает голос. Она выталкивает свой загустевший страх будто кляп и кричит.
Кричит хрипло, безобразно, как животное под дубиной мясника. Кричит, будто всё её горло с бронхами и легкими превратилось в огромный охотничий рог.
Позже, когда страх, умерив напор, позволил ей думать, она поняла, что этот её звериный крик отвратил третий удар. Геро уже примеривался к горлу. К яремной вене, чтобы перебить её. Он не ожидал такого воя, такой иерихонской силы от её слабого горла.
Она помнила, что даже в миг предсмертного ужаса на его лице мелькнуло искреннее удивление. Это удивление его и спасло.
На этот её крик в столовую ворвались слуги, пажи, Дельфина. Картина была устрашающей. Развороченное зеркало, забрызганные кровь осколки. Сам изогнутый обломок, чёрно-багровый, как меч проклятого сарацина.
Кто-то из лакеев додумался схватить и вывернуть ему запястье, чтобы Геро бросил своё оружие. А он сопротивлялся.
Он не желал вновь принимать в дар эту опостылевшую жизнь, хотел изрезать, изуродовать плотский сосуд, выдержавший уже столько потрясений. Будто библейское проклятие свершилось в тот злосчастный вечер под крышей её замка, будто карающий ангел Откровений нанес свой удар. Кровавый дождь пролился, будто разверзлись небеса.
Сопротивление Геро было отчаянным, несмотря на то, что с каждым движением, с каждым ударом сердца его кровь проливалась мелким чёрно-красным бисером. Он всё ещё пытался растратить свою жизнь. Ему не позволили нанести последний удар, но он убивал себя более медленно и мучительно. И быстро слабел. С кровью уходили силы.
Он уже не смог сбросить с себя лакея, вывернувшего окровавленную руку, он уже пошатнулся. Затем его вытащили в коридор. Почти волоком. Он ещё пытался кого-то пнуть, извернуться. За дверью ещё какое-то время слышалась возня и стоны. Потом все стихло.
Герцогиня осталась одна. Сердце её так бешено колотилось, с таким напором отсылало кровь к вискам, к затылку, что она ничего не слышала, кроме голоса взбесившихся кузнечных мехов. Она села и сцепила руки на коленях.
Ей было холодно. Била дрожь. Она слышала, что подобный озноб испытывают тяжело раненые, те, кому на поле боя отрывает руку или ногу. Телесно она осталась невредима, но рану ей нанесли.
Ей было гораздо хуже, чем в тот день, когда он пытался её убить. Страх был удушливей, чем жирный дым костра, что пожирает еретика на площади, этот страх висел на шее множеством узлов.
Ей тяжело было дышать, она даже слышала свист с трудом продиравшегося воздуха. Все эти удары, что рвали его кожу и вены, на самом деле предназначались ей, это её руки должны были быть перебиты, и это её кровь должна была сочиться на ковер и осколки. Ей всё слышался скрежет стекла, отвратительный, раздирающий уши и нервы, как это стекло режет живую плоть. Режет не отточенным аккуратным укусом, как испанский клинок, для которого плоть и кости — это мягкое масло, а режет тупо, грубо, раздергивая живые ткани на кровавые полосы.
Господи, ну почему? Почему? Она обхватила голову руками.
Наконец, о ней вспомнили. В комнату ворвалась Дельфина с флаконом нюхательных солей. Стала совать в лицо. Клотильда презрительно отмахнулась. Она вовсе не намерена падать в обморок. Пусть ей принесут тёплого вина с пряностями.
Поднявшись, она прошла в свой будуар. Чего она, собственно, так испугалась?
В её время вид пролитой крови, брызжущей на мостовую, давно не вызывает ни удивления, ни страха. Страх и непонимание вызывает другое.
Герцогиня легла на кушетку, а Дельфина укрыла ей ноги одеялом из волчьей шкуры. Совершив это богоугодное дело, придворная дама застыла в двух шагах от повелительницы. Ждала приказаний.
Анастази не появилась. В очередной раз спасает виновника от возмездия, а эта пытается пролезть в образовавшуюся брешь. Трусливая дрянь. Ждёт, что её спустят на подраненную добычу.
Но её высочество отдала прямо противоположный приказ:
— Узнайте, Дельфина, оказал ли мэтр Оливье помощь этому несчастному, и не угрожает ли случившееся его жизни. – И добавила почти издевательски, чтобы досадить придворной даме. – Разумеется, жизни Геро, а не лекаря.
Затем она пила вино мелкими глотками и размышляла. Мысли были горькими, жгли, как пролитый на раны уксус. Почему он сделал это? Зачем? Неужели из-за того, что она утром была резка с ним? Такая выходка подошла бы ревнивому любовнику, который шантажирует охладевшую к нему женщину самоубийством.
Но Геро не угрожал, он просто взял и сделал. Для того, чтобы такое совершить, нужен определённый запас сил. Это как вода, которая, поднявшись до определенного уровня, прорывает плотину.
Следовательно, эта сила у него была. Он собрал эту силу, накопил. Это — результат не одного дня, не одного яростного часа, а выжимка из долгих дней и ночей. Ибо действовал он достаточно хладнокровно, не так беспорядочно и бездумно, как в доме епископа, когда его ослепило горе. Он ждал её возвращения, он готовился. Это был не экспромт, а взлелеянная, выстраданная мольба. Он долго раздумывал прежде, чем решился, и точно так же, кропотливо, проигрывал в уме все варианты событий.
Поэтому был готов к её отказу, как к повороту наиболее вероятному, и так же был готов к смерти. Но если так, то вывод, какой ей предстоит сделать, ещё более удручающий. Ему здесь так плохо, он настолько несчастен, что готов предпочесть вот такую мучительную смерть, а за ней, как самоубийца, вечное проклятие, чем продолжать жить.
Это не игра, не наивность и не упрямство. Это отчаяние, самое настоящее, безмерное, безысходное. Она даже не догадывалась, как ему на самом деле плохо. Но почему?
Она не находила ответа. И прежде его не искала, ибо ответ был ей не нужен. Она старалась не замечать пугающих знаков, того, как он молчалив, как замкнут, как далёк в своих мыслях. Она сразу отобрала у него все права на любовь и тоску, ибо не верила ни в его привязанность к дочери, ни в скорбь по умершей жене.
В её мире у людей подневольных, безродных, тех, кого жизнь не забросила на Олимп власти, не могло быть сколько-нибудь ценных душевных потребностей. Страдания, любовные муки, порывы великодушия — это удел благородных господ и высокородных дам, а подозревать те же муки у лакея или горничной всё равно что признать наличие бессмертной души у свиньи.
Но сила чувств этого безродного мальчика так велика, что сотрясает основы. Он вынуждает признать себя равноценным или убить.
Но ей придётся признать нечто более худшее. Отвращение. Она ему противна. В постели он её терпит, выполняет работу.
Но разве мало на свете мужчин, которые во имя честолюбия ложились в постель с нелюбимыми женщинами, делали выгодные партии, женились на богатых вдовах и были вполне довольны своей участью? Последний фаворит престарелой Елизаветы Тюдор был юный граф Эссекс. Даже в самых смелых фантазиях он вряд ли мог предстать влюблённым в старую королеву. А фаворит её матери Кончини? Какая там могла быть любовь?
Но они заключили выгодный союз, из которого каждый черпал желанное, она – любовные утехи, а он – драгоценные камни. Почему же Геро не может извлечь такую же выгоду?
Для женщины любого сословия нет ничего мучительней, чем признать себя нежеланной. Пусть нелюбимой, она не верила в любовь, но почему нежеланной? Неужели она так некрасива? Это были мучительные часы сомнений. Она вставала, подходила к зеркалу, смотрела на себя, отходила и вновь терзалась. Почему?
Вернулась Дельфина. Герцогиня в очередной раз смотрела в зеркало.
— Что? – как можно равнодушней осведомилась она. – Он жив?
— Жив. Потерял много крови. Но мэтр Оливье уверяет, что через несколько дней он будет уже на ногах. Лекарь наложил швы. Вены пришлось прижечь, чтобы остановить кровь.
Герцогиня всё смотрела в зеркало. Она красива, бесспорно красива. Все это признают, даже женщины. Лебединая шея, высокая грудь. Да и в глазах Геро она не раз видела подлинное желание. Его тело немедленно откликалось, стоило ему ощутить прикосновение женщины. Что же мешает ему быть счастливым?
Почему он не может быть таким, как все, как тот любой другой? Как он крикнул ей: «Почему бы вам не взять этого любого?»
Этот вопрос в ответ на её недовольство, упреки она слышала не раз. Он отвечал взглядом, жестом, презрительной усмешкой, равнодушным пожатием плеч. Помнится, он осмелился даже указать ей на возможного «любого», на знатного благородного кавалера, гарцевавшего во дворе замка. Кажется, это был маркиз Габриэль де Мортемар, любимец её брата, известный придворный острослов. Он знал Людовика с раннего детства, воспитывался с ним, и пытался распространить своё влияние и на других членов королевской фамилии. С королевой Анной он добился определённого успеха, с Марией Медичи держался с почтительной настороженностью, а вот её, единственную оставшуюся во Франции сестру короля, пытался внести в реестр своих любовниц. Он наносил ей визиты, пытался угождать и льстить. Но герцогиня ничего не испытывала, кроме раздражающей скуки.
Когда-то, отвечая на вопрос Геро, почему она остановила свой выбор не на блестящим царедворце, а на нём, безродном, она совершенно неожиданно для себя сформулировала причину скуки.
Барабан. Маркиз был похож на огромный, парадный, украшенный кистями, барабан. Звучал этот барабан оглушительно, звук его победно катился по луврским лестницам и переходам, но внутри этот барабан был пуст. Сыграть на нём мог каждый, главное — ударить посильнее. Но был ли тот звук, что извлекался, подлинной музыкой?
Барабаны хороши на военном марше, особенно для таких тугоухих, дряблых созданий, как её брат Людовик, но для тех, кто обладает более тонким слухом и более изысканным вкусом, барабан отвратителен.
Герцогиня сама восхитилась точностью сравнения и стала в дальнейшем пользоваться этим когноменом, объединяя его носителей в условную родовую ветвь. Герцог такой-то Барабан, или маркиз такой-то Тамбурин. Как в Риме к личному и родовому имени добавляли Метелл или Агенобарб.
Барабанов, литавр, трещоток, тамбуринов вокруг было превеликое множество, все они гремели, звенели, ухали, щёлкали, но истинную ласкающую музыку мог подарить инструмент сложный, редкий, созданный гением, полный секретов и вдохновения.
Хиюмарр забеспокоился. Заерзал по столбу, завертелся. Чираута говорит, что личинки яутов в этом возрасте видят только тепловые контуры и чужих взглядов тоже чувствовать не могут, но тут у Белы имелось свое мнение. И хотя он не собирался его отстаивать перед лицом станционного повара (пытался уже как-то, и ничем хорошим это не кончилось — действительно, разве можно счесть чем-то хорошим, если тебя на две недели лишают вкуснейшей пилау с орехами и изюмом, и даже чабаки, восхитительнейшие нежнейшие чабаки, золотистые розочки из слоеного теста с медовым сиропом и кунжутом ты, истекая слюной и постанывая от неудовлетворенности, две недели видишь только во сне!), но и отказываться от собственного мнения тоже не собирался. Ибо давно убедился: шипение и скрежет, подкрепленные тяжелым намекающим взглядом, действуют на Хиюмарра во много раз эффективнее, чем просто шипение и скрежет какой угодно громкости и агрессивности.
Бвана Чираута, конечно, бвана умный. Тут никто не спорит. И великий — тут тем более спорить глупо, двери в доме пришлось под него расширять. Да и кровать, опять же. И о яутских наследниках и их взрослении он знает поболее Белы. Хотя бы потому, что сам через это прошел. Должен помнить. Только вот Бела давно уже понял простую вещь: наследники, они все разные. И даже не потому, что иногда на соседа похожи более, чем на родного отца, Вулу сохрани от такого безобразия! Просто ребенки, они такие. Разные.
Нет, они все, конечно, мзунгу! Все без исключения! Но — разные мзунгу. Как враждебные голодные духи. И к каждому нужен свой особый подход.
А откуда Чирауте знать, с какой стороны и как лучше подходить к Хиюмарру, ежели Чирауту этого неведомо где носит? Там, где его носит, Хиюмарра точно нет. Ибо вот он, Хиюмарр, на столбе сидит. Вернее даже, не сидит, а вертится под тяжелым взглядом и шипением Белы, словно фаршированный творогом червяк на сковородке.
Бела усилил нажим и добавил в скрежет горловое ворчание. Поцокал зубами — харака-харака. Имитировать поощрительный стрекот иначе у него пока не получалось, а тут стрекот был нужен, не одними же угрозами действовать.
Хиюмарр оскалился, выставив все четыре клычка вперед, отпустил руки и выгнулся, яростно пластуя воздух над собой когтями и держась за столб только ногами, руки мелькали, как острые ножи в мельнице для робусты. Для человека стороннего это было весьма впечатляющим зрелищем (Охаси ойкнула и попыталась просочиться сквозь забор, в чем не преуспела), однако Бела сторонним не был и видел совсем другое: Хиюмарр уступал, признавая чужое превосходство. Просто он был яутом, пусть и маленьким. А любой из этих бесхвостых гбахали не может отступить просто так, сразу и без финальных угрожающих выпадов.
Бела зацокал зубами еще быстрее (харака-харака-харака), добавив в стрекот одобрительных ноток. Хиюмарр огрызнулся и рыкнул (ну, попытался — на самом деле вышло что-то среднее между скрежетом и обиженным писком), после чего счел приличия соблюденными и деловито ссыпался со столба, словно только что вовсе и не собирался сидеть на нем до возвращения биологического папаши.
И с той же деловитой целеустремленностью поскакал на всех четырех в сторону вжимавшейся в забор Охаси. Словно наконец-то решил разобраться поближе с тем, кто это тут в него палками тыкал, когда он был важным делом на столбе занят.
Раньше Бела считал, что самый противный и ушираздирающий звук (ну кроме тревожной сирены на “Бирюзе”, конечно, но там статья особая, ее специально такой делают) — это визг чем-то не очень довольного яутского недоросля (например, Хиюмарра, когда у него отбирают любимую и пока еще целую игрушку или не дают выдрать череп с позвоночником у соседской козы — да, обе Белины тетушки тогда были очень убедительны и выглядели куда страшнее яутеныша). Но в тот момент Бела понял, что ошибался: визг Охаси давал сто очков вперед любому другому самому жуткому звуку по мерзкости. А по громкости — так и все двести. Бела аж присел и глаза выпучил куда сильнее, чем когда на Хиюмарра шипел.
Впрочем, Хиюмарра тоже проняло — он словно на невидимую стену наткнулся, раскорячился, когтишками ощетинившись, что твой дикобраз, и дредлоки дыбом подняв. А потом скрежетнул когтями в развороте-пробуксовке и, худого слова не прошипев, метнулся в противоположную от Охаси сторону. Туда, где как раз стоял Бела. В полуприсяде стоял, словно специально приготовившись, очень удобно получилось. Для Хиюмарра, конечно, удобно, не для Белы. Хотя и для Белы, наверное, тоже — не так травматично.
— Айна! Зараза зеленая, эйш! Чтоб тебя!
Недостойно солидного и уважаемого бваны так взвизгивать, оно конечно, кто бы спорил. А ты попробуй не взвизгни, какой бы ты ни был бвана из бван, когда по тебе взбираются, как по столбу! Безо всякого к тебе при этом уважения! Да еще и когтями всеми норовят вонзиться поглубже да понадежнее в самое дорогое! Хорошо хоть фартук поверх алладинов натянуть успел, а то совсем грустно было бы, но выше пояса-то — один сплошной Бела и ничего кроме Белы!
Хиюмарр взлетел ему на грудь в два движения, разодрав штаны и слегка поцарапав бедра, а вот в плечи и грудь вцепился уже на полную длину когтей. Ногами он обхватил Белу за пояс, как раньше обхватывал столб, и Бела с трудом удержался от нового взвизга: теперь когти вонзились еще и в спину.
— Все, все, нзури-нзури, нет никаких громких страшных бокоро, эйш! Есть только старый добрый дядя Бела, все путем, нзури-нзури…
Хиюмарр попытался спрятать башку Беле под мышку, не преуспел, боднул в шею, завертелся. Бела обнял его обеими руками, прижал поплотнее, лишая движений — и поцарапает меньше, и успокоится быстрее, давно уже проверено. Скрежетнул неодобрительно, попытался пригладить стоящие дыбом дредлоки. Хиюмарр завозился, потыкался Беле в грудь башкой, словно пытаясь то ли ввинтиться вовнутрь грудной клетки, то ли прорыть там нору. Выпустил когти — совсем ненамного, на треть длины, не более. Потянул. Пока еще так, проверочно.
Бела поморщился. И впился зубами в ближайший дредлок — хорошо так впился, качественно, словно отгрызть попытался.
Теперь настала очередь взвизгивать Хиюмарру — отчаянно и жалобно. Только Бела не такой дурак, чтобы поддаться на подобную уловку, он не первый день с этим паскудником дело имеет, чтобы покупаться на жалобные вопли недостаточной достоверности. Бела осуждающе рокотнул носоглоткой (словно хотел высморкаться, но на полдороге передумал, пришлось научиться) и лишь плотнее стиснул зубы.
Яутеныш снова пискнул (на этот раз с куда большей долей искренности), вздохнул как-то совсем по-человечески и втянул когти. Выпустил между клычками длинный раздвоенный язык и быстро-быстро защекотал им по свежим ранкам, зализывая и анестезируя. По груди пополз приятный холодок, боль отступила и скоро исчезла совсем.
Бела удовлетворенно разжал зубы и сплюнул пожеванный хиюмарровский дредлок. Одобрительно поцокал зубами.
Так-то лучше!
Трудно разговаривать с тем, кто говорить еще не умеет от слова совсем, зато очень даже неслабо умеет много чего другого. Тут приходится изощряться по-разному: шипеть, скрежетать, драть горло или вот так вот пускать в дело зубы. Переходить на тот язык, который доступен для понимания. Если сам, конечно, не хочешь превратиться в заправку для классической пилавы — для той, что не с яблоками, а с мелко рубленным мясом.
Нет, сейчас уже они почти что научились. Белу особо не пугали ни боль (ха! какая там боль! вот когда этот мелкий поганец всеми своими бритвенно острыми клычками вгрызался да пережевывал его грудные мышцы во время атаки на корабль — вот тогда да, тогда боль была, а сейчас… пфуй! так, балУется ребятенок), ни появление новых мужских украшений (а шрамы украшают истинного гордого ирингийца, это даже вирухаю понятно). Только вот Чираута — не вирухай. Ему не понятно. Он опять ржать будет над глупыми тощими жопами и глаза закатывать. И говорить, что Бела излишне мягок с теми, кто этого пока еще не достоин и оценить не способен в силу несознательного возраста — намекая, конечно же, что Беле надо быть мягким совсем в другую сторону, где его мягкость вполне способны оценить по достоинству и вознаградить и где его самого в любой удобный момент поджидает достоинство весьма достойное.
— Домой пойдем, чабита, э? — сказал Бела, распрямляя ноги и поднимаясь. — Ты у нас бойки-бойки, совсем молодец, хороший мальчик! Вот и пойдем, значит. Харака-харака пойдем, кус-кус кушать будем. Остыл, конечно, ну да подогреем. А пилау и холодная вкусная, правда? Еще бы ей не быть вкусной, ее же Чираута делал, еще до отъезда, два контейнера остались, сегодня съедим, да? А на столбы не надо лазать и провода грызть не надо, бойки-бойки на столбы не лазают, только мзунгу лазают и чужие антенны ну зуб пробуют, они же невкусные, антенны эти, чего в них вкусного-то, не пилау же. Это только плохие мальчики антенны едят, а хорошие мальчики пилау едят и смеются над глупыми плохими мзунгами. Но ты-то у нас хороший мальчик, над тобой никто смеяться не будет…
Чираута бы наверняка снова закатил глаза, услышь такое. И в который уже раз прочел бы Беле лекцию о том, что слов Хиюмар не понимает. Да только Чирауты сейчас во дворе не было, и потому шел бы Чираута куда подальше со своими лекциями! Слов Хиюмарр не понимает, это да, а вот тон — очень даже.
Это как в питомнике служебных гиен, Бела там в студенчестве подрабатывал, когда в городе жил. Отлично запомнил. Гиены — они ведь тоже не слишком умные, слов двадцать научаются различать, да и то не сразу, ну сотню, если генномодифицированные и с хорошей наследственностью. И все! А тон они очень даже понимают, причем все, а не только модифицированные. Слова — дело десятое, что с гиенами, что с другими мелкими хищниками.
— Кхерц! Бела, вы это куда намылились, мзунги бесхвостые?! — опомнилась Охаси и даже от забора отлепилась в праведном негодовании. — А кто мне ущерб возмещать будет, эйш?! Кто мне за погрызенное имущество заплатит, я кого спрашиваю?!
Бегство с поля боя — деяние, недостойное истинного бваны. Но бвана потому и бвана, что иногда может побыть и недостойным, и это нисколько не умалит его достоинства. К тому же что было делать Беле, чьи руки в буквальном смысле этого слова были заняты? Только втянуть голову в плечи и ускорить шаг, взбегая по деревянным ступенькам крыльца, а потом поплотнее закрыть входную дверь и включить приятную музыку, дабы перекрыть доносящиеся все же со двора вопли и проклятия — дверь была тонковата, давно думал сменить, да все руки не доходили, да и думалось, что на лето и такой хватит, а зимовать все равно не здесь. Но менять придется, похоже. Наличие в доме двух яутов, пусть даже и временное, все настойчивее вносило свои коррективы в интерьер.
Позже, накормив Хиюмарра столь яростно любимым им кус-кусом (в который были коварно подмешаны ничуть не менее яростно ненавидимые яутенком вареные астаксанты) и убрав кухню от всего, что попало мимо хищного рта (где-то на середине ужина Хиюмарр распознал коварный обман и очень активно выразил свое возмущение оным), Бела осторожно осмотрел притихшего и уже почти засыпающего яутенка и окончательно успокоился: вряд ли склочной родственнице придется покупать новую антенну. Поражений током на Хиюмаре не наблюдалось, а значит, перегрызть провода он таки не успел — Бела помнил, какие были ожоги на внешних и внутренних скулах, когда Хиюмарр в свое время сумел раскурочить трансформаторную будку. Давно это было, на побережье еще.
Кто же знал, что у этой молочноклыкастой мелочи повадки и упорство живого шроббера? Прогрыз защитный кожух менее чем за десять минут, это же надо! Теперь-то Бела ученый, теперь-то Бела заранее к подобному готовится и покрывает все опасные штуки толстым слоем пластокса, а тогда вот оплошали.
И именно тогда Бела оказался как никогда близок к тому, чтобы осиротить всю станцию “Бирюза” и снискать глубокую и искреннюю ненависть собратьев по зимовкам на долгие годы вперед. Ибо в тот момент он как никогда ранее и никогда (будем надеяться!) после был готов убить Великого Воина и лучшего повара всех времен и народов.
Потому что в ответ на истеричный выкрик Белы: — “А если бы насмерть, эйш?!” Чираута выпрямился, расправил мощные плечи шире дверного проема и сказал… нет, не сказал — возвестил, пафосно и торжественно: — “Значит, судьба”.
Как припечатал. А потом еще что-то добавил о том, что не все рожденные достойны жить и глупые слабаки не должны доживать до возраста размножения, дабы не увековечить свою глупую слабость в последующих поколениях.
Белу тогда и так трясло после оттаскивания обожженного и верещащего яутенка от толстенной кишки кабеля на три тысячи вольт (нетронутого. Повезло. Хиюмарр первым делом на клычок попробовал другой, тоненький и попроще, на двести двадцать всего лишь). А после таких слов хладнокровного крокодила у Белы аж в глазах потемнело и последний рассудок сделал ручкой. В общем, не помнил он, что там дальше было. Помнил лишь, что очень хотел яута убить.
Осознавать себя Бела начал лишь много позже, когда их уже растащили. Хорошо, что у яутов шкура бронированная, да и тот пожарный багор, при помощи которого Бела собирался произвести разделку шеф-повара на составляющие, на поверку оказался не таким уж и острым. Это позже Бела научится ловить мельчайшие шевеления клыков или непроизвольную дрожь дредлоков и понимать, что на самом деле эти бесчувственные крокодилы не такие уж и бесчувственные (благодаря неусыпному наблюдению за Хиюмарром по большей части и научится, а как же с ним иначе-то?), а тогда Бела ни черта еще не понимал. Глупая тощая жопа. Страусы-морозники — и то умнее!
Со страусами тогда хорошо получилось, удачно. Хотя поначалу Бела тоже перепугался, когда Хиюмарра с трофеем увидал. Яутенок сам прибежал. Похвастаться. Но в руки столь великую ценность не дал, показал только лишь, хоть и вблизи — и Бела чуть не сомлел, когда ему в лицо улыбнулся окровавленный череп с длинным бело-розовым хвостиком позвоночника. Не сразу остатки клюва углядел, поначалу подумал на что серьезнее и катастрофичнее. Не сразу правильно понял.
А вот страусы — те поняли сразу и правильно. И более к их жилью на расстояние “достать лапой” не подходили, лишь иногда осторожно кучкуясь вдоль какой-то незримой, но четко видимой им границы опасной территории, и срываясь с заполошным кудахтаньем в паническое бегство каждый раз, стоило только Хиюмарру на пороге показаться. Очень удачно вышло, чистенько, ни вони, ни помета и перьев, и мусорные контейнеры где стояли вечером — там и утром стоят. Все оценили.
С соседней базы приезжали с подношениями, кустовыми перчиками да томатами, вроде как от нашей станции для вашей, и с намеками о полезности путешествий по разным станциям для расширения кругозора малолетних яутов. Подношения Чираута благосклонно принял, а намеки не понял. Ну или вид сделал. Никто уточнять не рискнул…
Интересно, Охаси умнее страуса будет или как?
Осторожно выглянув во двор из-за шторочки, Бела тут же отпрянул от окна и малодушно подумал, что если склочная родственница не успокоится до завтрашнего утра, Чираута с ней разберется. В конце концов, должен же и он делать хоть что-то более внушительное, чем приготовление эгуси — хотя, слов нет, эгуси он варит просто восхитительный, Бела может хоть пять мисок съесть подряд, такой это потрясающий эгуси, всем бы такой!
Бела присел на край койки, в середине которой Хиюмарр уже устроил себе гнездо из одеяла и Белиной рубашки (распустив последнюю на длинные клетчатые ленточки), погладил выпуклый лоб, запустил пальцы в дредлоки. Хиюмарр сонно пощелкал клычками и снова сложил их крестиком, выгнул голову, не выворачиваясь из-под руки, а наоборот, под нее подставляясь. Ему нравилось, когда Бела перебирал его дредлоки.
И что бы там Чираута ни говорил о неспособности яутских детенышей различать окружающих, деля их только на съедобное-несъедобное, Бела был уверен в обратном. Будучи испуган или неуверен в себе, яутенок всегда находил его, Белу. Безошибочно. И в самой большой толпе. Словно точно знал, кого он может грызть и в кого запускать когти практически безнаказанно (пожеванные дредлоки не в счет, он и сам с удовольствием грыз косицы Белы, когда успевал дотянуться).
Дети — такое отродье!
***
Чираута вернулся утром следующего дня, как и обещал. Ввалился, как всегда, огромный, гордый и громогласный. Сгреб Хиюмарра за ногу, словно трофей, потряс перед оскаленной мордой, рассматривая то с одной стороны, то с другой, поморщился, одинаково не впечатленный увиденным. Цопнул не до конца проснувшегося Белу за задницу, словно проверяя, такая же ли она тощая, как и раньше. Громогласно удивился, что такая же. Бросил обиженно заверещавшего Хиюмарра обратно на кровать и, тяжело переваливая между мощных ног огромное брюхо, потопал к столу: копошиться, распаковывая одну из дорожных сумок.
Бела смотрел на его фигуру — и что-то в этой фигуре ему не нравилось. Очень. Особенно в профиль.
Чирауту не зря прозвали мафутой, он всегда был крупным, даже для яута. Даже жирным. Настоящий мафута. Потом, после внезапного рождения Хиюмарра, шеф-повар станции “Бирюза” все равно оставался в достаточной степени мафутой, крупноватым даже по яутским меркам. И оставался таким достаточно долго, Бела успел привыкнуть и считал, что тут его не ожидает никаких изменений. Однако теперь вынужден был признать, что поторопился с выводами: Бела не видел Чирауту почти месяц, и за это время тот существенно… замафутерел, скажем так. Очень существенно. Особенно в районе талии. И груди. И бедер. И…
Настолько жирным и с настолько выдающимся вперед мощным пузом он был лишь только во времена их самой первой зимовки, когда…
— Мафута… — спросил Бела вкрадчиво и словно бы невзначай. — А почему ты опять такой… э-э-э… мафута?
Чираута покосился на него непроницаемым глазом, не поворачивая головы от разложенных на столе баночек с приправами. Но все-таки снизошел до пояснения, очевидно, вовремя вспомнив о недоразвитости хуманского интеллекта:
— Тощая жопа для радость! — пророкотал он самодовольно и напыщенно. Потом подумал и уточнил: — И радость для тощая жопа. Тощая жопа Бела бойко-бойко, есть очень хорош. Признание заслуги раннее воспитание настоящий герой, Покоритель Хиюмы герой до вразумления. Вразумление очень успешно, вразумление до срока. Бела избран для новый воспитанник, Бела долженствовать гордость оказанная честь!
***
Уважаемая всеми соседями и родственниками бокоро Мина остановилась во дворе одного из своих многочисленных непутевых племянников, которому как раз в этот вечер собиралась нанести визит. Надо же поощрять непутевых племянников, если те вдруг решают остепениться и таки заводят семью, пусть даже и такую странную, а также и детей, пусть даже и избыточно клыкастеньких. У каждого свои недостатки, и не уважаемой бокоро Мине кого-то осуждать за внешность мужей (ну или там их количество). Племянника стоило поощрять частыми благожелательными визитами, а новому ребенку в семье вязать теплые носочки. Теплые носочки детям всегда пригождаются, особенно таким, которые так быстро распускают их на ленточки. Ужасные когти, просто ужасные! Надо бы посоветовать мальчикам хорошую педикюршу, все-то приходится делать самой, ничего-то эти мужчины не умеют!
И вот теперь бокоро Мина стояла посреди двора, с интересом прислушиваясь к доносившемуся из-за тонкой двери семейному скандалу. Скандал — это хорошо, это так по-семейному. О, кажется, пошли в ход тарелки. Хорошо, не забыть бы подарить мальчикам еще пару сервизов. Семейная жизнь — дело такое, тонкое дело и хрупкое, а кто и позаботится, кроме бокоро Мины?
Бокоро Мина послушала еще немного, убедилась в правильности своей первоначальной догадки, порадовалась, что не стала подниматься на крыльцо (все-таки восемь ступенек, а колени уже не те), развернулась и пошла к воротам. Сегодня мальчикам явно мешать не стоит, а вот завтра можно и зайти. Какой там завтра может быть праздник? Чтобы сразу с сервизом. И носочками. А пинеточки можно будет связать и позже, время, похоже, еще есть, иначе бы мальчик\и так не ругались.
Дети — такое отродье! Но без них было бы скучно, ведь правда же? Эйш![/MORE]
Поселок — не поселок, кочевье — не кочевье. Поселение притулилось в круглой каменной чаше долины, частью укрывшись от солнца под навесом красной скалы, частью прижавшись к южным склонам. Все постройки здесь — временные. Некоторые из них представляли собой походные шатры кхорби, некоторые попросту — армейские палатки. Но среди них встречались куда более экзотичные сооружения. Например, те, что перешиты из тормозных парашютов какого-то летательного аппарата. Куски того аппарата использованы в качестве элементов каркаса.
Части жилищ не хватило места в тени, и в эти рассветные часы они оказались на солнце. Из пещеры под скалой вытекал прозрачный ручей и уходил в камни, наполняя по пути сваренную из металла поилку для животных. Над поилкой склонился рыжий от пыли науг, рядом лежали переметные сумки и седло. Людей почти не было.
— Кто там, Вурэ?
В откинутый полог шатра проникли лучи раннего рассвета, осветив простую утварь жителя пустыни. Пестрые ковры из шерсти, заменяющие пол, в углу — покрытый испариной бурдюк в проволочной оплетке, такие «корзинки» делают кустари-кхорби из найденных в пустыне материалов. Масляные лампы, вырезанные из кости. Плетеные из крашеной шерсти ширмы-загородки, отделяющие «ночную» часть жилища от «дневной». Сейчас они сложены кучей у стены. Медный помятый чайник с двумя носиками…
Вот только лежанка из шкур покрыта вполне обычной простыней. Складной пластиковый стол и стул тоже никак не вписываются в привычные представления о кочевой жизни.
— Это Меас-саа, твой сродник, — ответил молодой голос с улицы.
Хозяин шатра быстро опустил на лицо широкий башлык и шагнул из-под полога.
Навстречу одновременно с ним шагнул человек в полосатом плаще пустынника. Рыжие полосы плаща чередовались с серебристо-серыми. Прибывший кхорби был немного выше хозяина. Он, как полагается по закону учтивости, протянул вперед руки для приветствия:
— Давно тебя не видел, Саат.
— Я тоже рад встрече, Меас, — усмехнулся хозяин, слегка касаясь протянутых рук. — Как дела в кочевье? Все спокойно? Впрочем, я забыл о гостеприимстве. Зайди в мой шатер, погонщик!
Оба, как велит здешний обычай, удобно устроились на коврах. Не успел Саат крикнуть, как с улицы заглянул мальчишка. В халате желтого цвета он казался темнокожим. А может, виной тому, что паренек стоял против света. Зато так видно, что вихры у него русые. У жителей пустыни таких не бывает.
— Мэо спрашивает, не захотите ли вы чаю? — весело спросил он.
— Передай Мэо, что мы будем рады!
Саат, наконец, откинул с лица капюшон.
— Ох, Саат, — соблюдая давно устоявшийся ритуал, изумился гость, — твоя кожа совсем белая! Тебя не любит солнце пустыни.
И верно. У хозяина кожа куда светлее, чем у погонщика, вот только и белой ее никак нельзя назвать. Смуглая кожа среднего горожанина, который не слишком много времени проводит на солнце. Это объяснялось просто: Саат был рыжий. Как у большинства рыжих людей, его кожа под солнцем краснела и быстро облезала, не оставляя следов загара.
Тот пожал плечами:
— Солнце пустыни многих не любит. Меас, я понимаю, у вас не принято переходить к делам, едва встретившись. Но я вижу, что твой науг не знал отдыха всю ночь. Какие новости?
Гость, соглашаясь, приподнял ладони:
— Ты правильно понял. И нам есть, о чем поговорить, погонщик тех, кто никуда не идет.
Вошла Мэо. Уж она-то как раз была чистокровной кхорби. Смуглая и темноволосая, она двигалась плавно, словно в танце. В руках девушка держала поднос с двумя пиалами, чайником и горкой лепешек. Открыто улыбнулась хозяину и гостю, поставила поднос между ними.
— Приветствую, Меас-саа. Ты давно о нас не вспоминал, я успела соскучиться…
— Хочешь, присядь с нами, Мэо, — позвал хозяин.
Но Мэо прекрасно понимала, что можно, а что нельзя. Откинула длинные косы назад, пояснила:
— Я лучше потом зайду. Когда вы поговорите. А то от ваших разговоров мне тревожно, даже делать ничего не могу.
Когда девушка вышла, Меас лукаво заметил:
— Я теперь понимаю, сродник, почему ты не позвал в свой шатер Сиан-ли… когда вокруг такие красавицы ходят…
Саат закрыл тему:
— У тебя красивая сестра, я ее помню. И все-таки, что случилось?
— Много чего. Во-первых, Катх-саа передал: на его караван было нападение пять дней тому назад. Тех, кто выжил, приютили люди Асхама.
Повисла пауза.
— Что-то еще? — рыжий видел, что Меас недоговаривает. Это могло означать, что погонщик не уверен в информации. Или же наоборот, уверен, но считает это внутренним делом кланов.
— Да. Есть еще караван, от которого много дней не было вестей. Слишком много дней. Их не видели у источников, они не оставляли знаков в штормовых укрытиях… однако мы не с того начали. Мои разведчики, как ты просил, были в долинах у Полой горы. Они видели людей вашей крови, их было много — как большое кочевье. Но разведчики говорят, никто из тех людей к нападениям на караваны не причастен. Там все строго. И все на виду.
— Понятно. А у вас как?
— Те, из Старых камней, приходили снова. Они приходили, чтобы показать, что сильнее нас. Я сказал мужчинам взять ружья, думал, будет драка. Они подожгли шатер, и мои люди убили одного из них. Теперь я жду, что они вернутся нас убивать. Я пришел за помощью, Саат…
Саат выругался на языке, который погонщику был незнаком, и долго молчал. Потом спросил:
— Когда это случилось?
— Вчера. До заката.
— Твои шатры все так же стоят у Каменных столбов?
— Да. Но я просил семьи сниматься. Когда я вернусь, весь клан будет готов выступить.
— Может оказаться поздно, — пробормотал хозяин шатра, поднимаясь.
Позвал:
— Вурэ!
Русый мальчишка снова заглянул в шатер.
— Позови Марко и Рэтха. И Алекса. Скажи, срочно. Скажи, чтоб Алекс прихватил карту. Ему, похоже, сегодня командовать. И пусть предупредит Тха. Его отряд выступит в ближайший час.
У мальчишки смешно отвисла губа:
— Но как же… солнце?
-Беги, малыш.
Вурэ исчез.
— Саат, скажи, почему ты сам не будешь командовать? И твои люди, и мои, тебе доверяют…
— Алексу тоже.
-Не так, как тебе. Ты в пустыне давно, тебя помнят и песок и камень.
— Только солнце здешнее не любит, — ввернул Саат.
— Зато любит Звезда.
Спутник Руты, ночное светило пустыни, так мал, и его орбита так далека, что жители именуют его Звездой. Старшей звездой, звездой пути. Она — один из основных ориентиров бредущего по пустыне каравана, оттого и произносится так, с придыханием, — Наэса-зэ, Звезда.
Меас раньше часто бывал здесь, в «кочевье тех, кто никуда не идет». За много лет он научился понимать здешних жителей, и даже видел больше, чем доступно им самим. Странная, смешенная группа людей, сложившаяся из бывших солдат, из осколков уничтоженных войной племен, из беженцев и бывших бандитов, все больше и больше походила на единое племя. И это племя училось драться за свое существование, драться не столько с пустыней, сколько с людьми, иными ее незваными обитателями. Меас был молод и считал, что его племени не худо было бы тоже этому научиться. С тех пор, как он стал погонщиком, в мире многое изменилось. В мире — да. Но традиции кочевий остались незыблемы. Его слушали — но лишь, если видели непосредственную угрозу благу рода. Если нет — делали, как считали нужным. Традиционно, погонщик кхорби не приказывает. Он может просить, но чаще просто высказывает свое слово. И его слышат. Или не слышат.
Когда-то клан Меаса серьезно помог Саату и его людям. Потом случилось, что Саат выручил молодого погонщика, когда из-за внезапной бури часть его людей не успела добраться до убежища в скалах. Потом счет взаимным услугам и уступкам перестал кого-либо интересовать. В лагере Саата всегда были рады людям в полосатых серебристо-рыжих одеждах. И почти все жители «кочевья тех, кто никуда не идет» имели желтые пустынные плащи, сработанные мастерицами клана Меаса.
Саат улыбнулся, покачал головой:
— Меас, мы сильно рискуем. Может оказаться, что наших сил не хватит, чтобы противостоять бандам. Особенно если учесть то, что ты рассказал. Видишь ли… если кланы смогут сняться и уйти глубже в пустыню… нам отсюда деваться некуда. А это значит, что часть наших людей все равно останутся охранять долину. Мы начинаем действовать, опираясь на косвенную информацию, на то, что доносят твои разведчики, и на сообщения нашего человека в одной из банд. Но нас мало. Наводить порядок в пустыне придется общими усилиями. Я постараюсь сделать так, чтобы и полиция Руты тоже не осталась в стороне. Лагерь у Полой горы похож уже не на банду, а на военное подразделение. О целях которого мы ничего не знаем. А это касается города не меньше, чем пустыни. Я это к тому, что лучше, если бандиты пока будут находиться в заблуждении о вашей обороноспособности. С противником, который тебя недооценивает, легче справится.
Теоретически, подумал про себя. К сожалению.
— Да, ты просил меня пока не показывать, что мы многому научились…
Саат поморщился:
— Ты хотя бы отслеживай оружие, которое к вам попало. Ведь не только от меня вы его получаете…
— Я делаю, что могу. Большая часть ружей хранится в семьях еще с той войны. Но ты мне не ответил.
— Да. Я воевал тринадцать лет назад. Но недолго. И командовал десятью солдатами и четырьмя техниками. Алекс же — профессионал. Он учился этому специально. Понимаешь, меньше шансов, что он сделает ошибку.
— Странный вы Народ… зачем учиться таком злому делу?
— Я там буду, Меас.
В шатер вошли созванные Вурэ люди. Четверо. И двое из них — кхорби, в плащах такой расцветки, какую давно никто не видел.
Шатер сразу перестал казаться просторным, шесть человек едва смогли в нем разместиться.
Конец света начался как нельзя более некстати.
Понимаю, насколько нелепой выглядит эта фраза, особенно будучи занесенной в ежедневник, но она наиболее точно выражает мои ощущения – более неподходящего времени для вселенской катастрофы было бы трудно придумать. Только-только всё стало налаживаться после нескольких сотен лет оголтелого евгенического мракобесия, только-только объединенное человечество сделало первые робкие шаги в светлое завтра – все вместе, плечом к плечу, без звериного деления на альф и омег, вожаков и отверженных. Только-только позволил я себе внутренне возликовать о принятом таки вчера законе, первой ласточке будущей весны толерантности и равноправия. И тут Земля решила преподнести сюрприз. Природа воистину обладает странным чувством юмора.
Но стоит рассказать обо всём по порядку, тем более что именно для этого я решил упорядочить свои разрозненные заметки.
Вчера был эпохальный день – наконец-таки окончательно утвердили и приняли в последнем чтении закон об уголовной и административной ответственности за употребление оскорбительных терминов «маленький человек» и «маленькие люди». Вместо этих унижающих человеческое достоинство ругательств для обозначения мелких как социума официально закреплено архаичное и малоупотребимое ныне, но не несущее никакой отрицательной смысловой нагрузки слово «быдло». Так же решено использовать производные от этого термина «быдлован» и «быдлоюзер» – в отношении отдельных индивидуумов. В бытовой повседневной речи разрешено употреблять самоназвание «мелкие», но из официальных документов позорное словосочетание «маленький человек» изгнано – отныне и навсегда.
Наша партия добивалась этого знаменательного события более полувека, и ещё несколько лет назад у меня буквально опускались руки, когда кто-нибудь из коллег по конторе, в которой я имел неудовольствие работать, смотрел недоумевающее, пожимал плечами и говорил:
– Ну и что здесь такого? Они же действительно маленькие…
А некоторые осмеливались добавлять еще и «простые» – конечно, только если разговор происходил наедине, терять драгоценные баллы личностного рейтинга никому из них не хотелось, а за подобную непристойность в публичном месте вряд ли бы всё обошлось простым штрафом или общественными работами на пару недель.
Но мы продолжали свою борьбу – тогда казавшуюся безнадёжной.
В старинной классической музыке, электро-периодом которой одно время увлекалась моя жена Люсиль, был такой термин – «колбаса». Это означало постоянное повторение одной и той же темы, по кругу, с минимальными изменениями. В самые тяжёлые дни мне казалось, что вся наша жизнь – такая вот колбаса, старинная заезженная пластинка, снова и снова проворачивающаяся по одному и тому же кругу и заставляющая нас наступать на те же самые грабли.
Постоянное стремление разделить людей на сверх- и недо-человеков, не важно по какому признаку, но неизменно приписывая себя, конечно же, к первой категории. Постоянная борьба за власть – и коллективное попинание тех, кому в этой борьбе не повезло, пусть ныне и обряженные в цивилизованные одежды всеобщего избирательного права для всей цветовой гаммы генетических карт., но от этого не менее омерзительное. И лицемерие, повторяющееся из поколения в поколение. Сурово осудить методы дорвавшихся до власти евгенистов, но при этом продолжать пользоваться плодами их преступных деяний, оправдывая себя тем, что так уж исторически сложилось – это ли не верх цинизма? Иногда мне и самому казалось, что мы ничего не сумеем добиться, слишком уж все привыкли и не хотят никаких перемен, даже перемен к лучшему.
И вот – свершилось.
Такое знаметанельнейшее событие! И надо же, чтобы сегодня, словно в насмешку…
Но вернусь на день назад, чтобы записать в подробностях наиболее запомнившееся.
Тьмы низких истин мне дороже
Нас возвышающий обман…
Оставь герою сердце! Что же
Он будет без него? Тиран …
А. С. Пушкин, «Герой»
https://rvb.ru/pushkin/01text/01versus/0423_36/1830/0551.htm
NB!Помните, всё, о чём я рассказываю, нужно знать, чтобы уметь всё это грамотно нарушать, понимая, где и какую цену вы за это заплатите. Ну, например: простая жёсткая композиция быстро привлечёт к вам нетребовательного читателя, сложная – требовательного, но в меньшем количестве…
В общем, на очереди – «Путь героя». Поехали!
Русский язык – прекрасен.
Я дико его люблю.
Вот смотрите:
*путь – это некое направленное движение, верно?
а… путы?:)))) Кто не уловил, ещё пару слов с этим же корнем – запутать, спутать?
Воот…Ну и где грань, между неким путём и плутанием без дела?
Как там в сказках: «Дела пытаешь, аль от дела лытаешь?»
К делу!
Структура сказки и мифа
Первым, кто вычислил схему написания «пути героя», по моему мнению, был Владимир Яковлевич Пропп (если не считать психоаналитиков, но до них мы ещё доберёмся).
«Морфология волшебной сказки», работа В. Я. Проппа, опубликованная в 1928 году, в ней он раскрывает строение волшебных сказок. (Морфология сказки – это строение сказки).
Пропп ещё в 20-х годах увидел, что в сказках есть повторяющиеся элементы. Эти элементы Пропп выделил и собрал в единую последовательную структуру. А уже позже её «дорабатывали» Кэмпбелл, Воглер и иже с ними.
Начал Джозеф Кэмпбелл. Книгу «Герой с тысячью лицами» (в некоторых переводах – «Тысячеликий герой») американский учёный написал в 1949 году.
Речь в книге идёт о моей любимой сравнительной мифологии.
Кэмпбелл использовал теории Фрейда, Юнга, Арнольда Ван Геннепа, а также исследования этнографовДжеймса Джорджа Фрэзера и Франца Боаса и психолога Отто Ранка. Из перечисленных я читал Юнга и Фрэзера.
Кэмпбелл, исследуя мифы народов мира, пришёл к выводу, что большинство мифов имеют общую сюжетную структуру. (Помним про Проппа, да?). По сути, эти мифы – путешествия некого архетипического героя.
Архетипического – это по Юнгу. Это означает, что в аналитической психологии есть такой структурный элемент коллективного бессознательного.
Приснится во сне, например, вода, и можно сразу этому образу пришить психологические архетипические ноги. Мол, вода, по Юнгу, – символ пребывающей во тьме души. Раз приснилась тебе, мил человек, вода, – значит, заблудился ты сам в себе примерно, как Эдгра По в стихотворении «Улалюм».
Вдоль рядов кипарисов-титанов
Брёл вдвоем я с душою моей,
Брёл с Психеей, душою моей.
Что-то в сердце моем непрестанно
Клокотало сильней и грозней …
https://www.litmir.me/br/?b=157341&p=28
А однажды мне приснилось, что я ем промасленную бумагу. Открыл Фрейда – гастрит, в поликлинику пошёл – опять гастрит. Вот она, сила архетипа!
Вообще-то, с героями психоаналитики литераторов опередили.
В 1909 один из учеников Фрейда, психоаналитик Отто Ранк в книге «Миф о рождении героя» выделил 12 признаков, которые обычно встречаются в героических мифах.
Все замечали, наверное, в детстве, что волшебные сказки – подозрительно похожи и между собой. Мне казалось тогда, что сказки кто-то друг у друга списывал. Ну, как студенты курсовики пишут – начало – оттуда, серединку – отсюда…
И так же похожи мифы разных народов. Да и мифы между собой, внутри «одной условной вселенной» – тоже похожи.
«Почему так?» – думал я. А потому что…
Что такое сказка? Правильно, это давно забытый миф.
А что такое миф?
Правильно, это некий дописьменный учебник. Он рассказывает неофиту, как устроен мир, кто в нём живёт, и как в нём выжить новому ученику.
Кэмпбелл считает, что основу героического мифа слагают символические формы выражения двух важнейших для коллективной и индивидуальной человеческой истории событий:
– сотворение мира;
– становление личности.
Иными словами, в героическом эпосе перед нами 1.космогонический миф и 2.ритуал инициации.
Рождение героя и его странствия соответствуют символике инициации (обрядов перехода из детского мира во взрослый), а подвиги, свершения и смерть – мироустроению, созиданию Космоса (порядка) из всеобщего Хаоса.
Заметьте, что человек здесь «главнее» мироздания. Сначала рождается герой, а потом он обустраивает мир.
А до этого что у нас с миром? А.. это. Бардак какой-то)))
Да, миф человекоцентричен. Как и вся наша цивилизация.
Ещё проще: чтобы сотворить землю, нужно убить героя. Первопредка. Отца человека. И нашим миром станет тело его.
Возьмём ну хотя бы Эдду, скандинавский эпос.
Великан Имир родился изо льда. Под левой рукой его сами собой завелись мужчина и женщина (то есть он и есть отец).
Имира убили боги – Один, Вили и Ве.
Парадокс? Как это? Мира – нет, боги есть?
А вот так: всё, что вне нашего сознания – то и не существует. Пришли откуда-то боги и убили.
И сотворили из него мир:
из мяса – сушу,
из крови – воды,
из костей – горы,
из зубов – скалы,
из волос – лес,
из ресниц – Мидгард (это наш с вами «серединный» мир),
из мозга – облака,
из черепа – небесный свод.
Красиво?
Есть таджикская поговорка: «Путник на овринге, как слеза на реснице».
Овринг – висячие мостки на отвесных скалах, тропа, выбитая в скалистой стене каньона. Митгард… «Серединный» мир людей, мир, между небом и бездной, сделанный из ресниц первого предка…
Кстати, из ран Имира вытекло столько крови, что в ней утонули все великаны. Спасся на ковчеге лишь великан Бергельмир («Ревущий как медведь») с женой и детьми.
Ничего не напоминает? Тело его… Потоп… И неожиданное имя скандинавского «Ноя» – Ревущий как медведь. Кто читал романы про индейцев, тот уже взял на карандаш этого новоявленного «чингачгука».
Вот таковы они, мифы. В них переплетается вся мировая человеческая история. Сейчас учёные считают, что первым нашим мифам примерно 100 тысяч лет.
Нет, они не сохранились. Но есть попытки реконструкции самых древних мотивов. И мотивы эти есть у народов Африки.
Первые мифы… Угадайте о чём?
О змеях. О том, как змея украла у человека бессмертие.
(Библия явно унаследовала что-то очень и очень древнее. А если мы 100 тысяч лет способны передавать из уст в уста миф, поверишь и в архетип)))
100 000 лет… 5 000 поколений людей…
Там, на заре становления добра и зла, ещё очень сложно было сказать «не убий».
В скандинавской мифологии убийство Имира – условно первое убийство в истории. С одной стороны – это злодеяние, с другой стороны – первый шаг к созданию мира.
Дихотомия – и добро и зло слиты в одно действие.
Таковы были первые боги – говорят, что они были сразу и богами добра, и зла.
Мы – наш разум – и есть то яблоко раздора на древе добра и зла.
Но вернёмся к мифам.
Легенды об Имире родственны и греческим орфическим легендам о происхождении мира из тела Диониса, и индуистским мифам о происхождении мира из тела Пуруши (Риг-веда). Ну а про тело Иисуса вы, наверное, и сами уже догадались.
Вот так глубоко копает «Путь героя».
И потому многие писатели радостно решили, что корни написания бестселлера лежат в повторении этого пути.
Итак, нам нужно разобрать два этапа: инициацию и сотворение мира.
Инициация
(Продолжение следует).
— Машина его убила! — кричит миссис Коллари. — Ваша грёбанная машина!
Редкие волосы, жирный белый живот, визгливый, склочный голос. Потёкшая тушь выводит меридианы на пухлых щеках. В руке зажаты ключи от автомобиля.
— Вы мне заплатите! Вы и ваша контора! Это всё машина! Убила его, машина убила моего Гаса!
Она рыдает. Кто-то — дочь? племянница? — подходит сзади, берет её под локоть, передаёт мне ключи. Брелок греет ладонь чужим теплом. Миссис Коллари уводят на кухню, дверь закрывается, отсекая (не до конца) стоны, всхлипы, бессвязные причитания. Меган предупреждала, что вызов будет тяжёлым, но к такому я всё-таки не готов. Я техник, а не психолог. В конце концов, есть страховой отдел, им за такие вещи платят. Впрочем, они, наверное, уже в курсе. Что поделать, времена нынче тяжёлые, падение спроса, фондовый, мать его, кризис. Поэтому сохраняй спокойствие и работай, Фрэнк. Автомобиль — в гараже, гараж — в подвале. Коттедж у семьи Коллари новенький, дорогой, с «дышащими» стенами и крышей из натуральной черепицы. Наверху — не меньше трёх спален, но планировка нижнего этажа стандартная, и вход в подвал находится там, где обычно, рядом с кухней.
Спускаюсь, бренча ключами. Осматриваюсь. Вот и она. «Аста-маттео эс-дэ», вторая ревизия, «Брэйни-Драйв», повышенная комфортность. Хороша. Не так хороша, как моя Бетси, но всё равно — люкс. Что ж, здесь, в Рочестер-Хиллз, живут те, кто может себе позволить «маттео». Нажимаю кнопку на брелоке, сигнализация приветственно булькает. Не радуйся, красавица, я не твой хозяин. Хозяин больше не придёт. «Машина его убила», надо же. Машины не убивают людей. Людей убивают другие люди. А также алкоголь в крови, плохая реакция и не пройденный вовремя техосмотр… Открываю чёрно-лаковую дверь, сажусь в салон. Ну и вонища. Двери — нараспашку, чтобы проветрилось. Касаюсь экрана на приборной панели.
— Добро пожаловать! — слышно из колонок. Вздрагиваю: покойный владелец выбрал для «маттео» тот же голос, каким разговаривает моя Бетси. — Согласно биометрическим параметрам, вы не являетесь владельцем данного устройства и не зарегистрированы в качестве доверенного лица. Вы не сможете завести двигатель и пользоваться большинством функций интеллектуального модуля…
Скользнув пальцем по экрану, выключаю звук и набираю пароль супер-юзера. Дактилоскопический контроль: прикладываю большой палец. Один, два, три… Десять секунд, пока «маттео» свяжется с офисом «Эксцентрик моторз». Связалась. На экране: «Франклин Пикарт, техник-наладчик, отдел сервиса» — и рядом фото, старое, где мне ещё двадцать пять. Квадратные очки, острый нос, узкий подбородок. Дерьмовая фотография. «Доступ разрешён». Наконец-то. Теперь дело за малым. Смахиваю лепестки меню, добираюсь до персональных настроек. «Вернуть заводские параметры». Ещё одно движение — и биометрические данные мистера Огастеса А. Коллари, ныне покойного, сотрутся из памяти машины. «Маттео» забудет хозяина и сможет принять любого нового владельца. Что ж, многие обрадуются хорошему автомобилю, пусть и слегка подержанному. Миссис Коллари, неутешная вдова, сорвёт неплохой куш.
«Машина его убила».
Что ж, а ведь можно и глянуть.
Быстренько оглядываюсь. Гараж пуст. Снова вызываю меню, ищу записи внутренней камеры. Вон она, на месте, крошечный глазок целится с потолка салона. Сенсоры, вшитые в сиденье, передают данные о температуре, давлении, сердечном ритме и прочих вещах. Но камера позволяет машине «видеть» лицо человека. Распознавать эмоции. Что, в свою очередь, способствует усилению контакта, повышению юзабилити, и так далее, и тому подобное. Всё равно спрос на модели падает. А, какого чёрта.
Нажимаю иконку последней записи.
На экране оживает картинка. Мистер Коллари (ещё живой) открывает дверь «маттео» и с усилием, в несколько этапов задвигает грузное тело внутрь. Устроившись за рулём, неслышно хлопает дверью. Любовно — иначе не скажешь — оглаживает руль, расстегивает пиджак и что-то произносит, заведя взгляд в потолок. Интересно, я тоже наверх пялюсь, когда с Бетси разговариваю?.. Коллари подносит кулак к губам и кашляет. Мотает головой, машет руками, судорожно роется в карманах пиджака, хлопает по бёдрам. Новый приступ кашля бросает его вперед, рубашка выбивается из-под ремня и вздувается парусом. Прижимая ладонь ко рту, мистер Коллари принимается шарить в бардачке, ничего не находит, поворачивается к двери и тянет на себя ручку, пытаясь выйти. Чёрт, да у него астма. И, похоже, толстяк забыл взять с собой «фловент». Коллари на экране дёргает ручку всё сильней, сотрясаясь при этом от раздирающего кашля. Щёки — красней редиски. Ручка отламывается. Коллари, перевалившись через сиденье, силится открыть пассажирскую дверь — тщетно. Стучит кулаками по ультрапрочным стеклам, раскачивается в отчаянных попытках набрать воздуха в лёгкие. Это продолжается долго, минут пять, а я всё смотрю, смотрю. Движения Коллари начинают слабеть, руки уже не бьют — подергиваются, ноги вяло елозят под сиденьем. Наконец он затихает и роняет голову набок, став тут же спокойным и безмятежным. Словно уснул и избавился от мучений. Последнее верно, а вот первое — нет.
Камера продолжает снимать мертвеца за рулём. Я останавливаю запись и заканчиваю то, зачем пришёл — возвращаю бортовой компьютер к заводским настройкам. Руки нажимают на иконки, подтверждают запросы, а голова моя в этом не участвует. Срань господня… Невероятно. Водитель умер оттого, что заклинило центральный замок? Такое могло стрястись только с обычной машиной, без интел-управления! «Маттео», получив сигнал, что владельцу плохо, должна была отстрелить двери встроенными пиропатронами, включить сирену, вызвать спасателей и врача, позвонить родственникам и послать, наконец, рапорт в «Эксцентрик моторз» о случившейся неисправности. В любом случае, «умная» машина не могла просто наблюдать, как умирает водитель. Запоздало соображаю, что неплохо было бы скопировать запись перед тем, как стирать. Хотя всё равно никому не покажешь: техникам строго запрещено просматривать личные файлы клиентов. Прайвеси.
«Машина его убила».
Поднимаюсь по лестнице в холл. Миссис Коллари стоит у дверей на кухню.
— Вы простите, что накричала, мистер…
— Фрэнк, просто Фрэнк. Ничего, я всё понимаю.
— Не могу больше на неё смотреть, — женщина обхватывает руками тяжёлые плечи. — Тогда… прождала Гаса весь вечер, думала, он уехал на работу ещё с утра, как обычно… Звонила, трубку никто не брал. Потом, в девять, словно что-то стукнуло в сердце. Спустилась в гараж. И увидела там… Его…
Глаза блестят — от слёз, от «валиума». Всхлипывает:
— И ведь хотел обменять этот дерьма кусок. Как раз у вас акция началась. Всё твердил — поменяем старушку, поменяем… Поменял.
Я понимаю, о чём она. Месяц назад маркетологи из штаб-квартиры запустили рекламную кампанию. С конвейеров сошла новая интел-модель, – «клаббер марк два» — навороченная и очень, очень дорогая тачка. Похоже, директорам никто не сказал про падение спроса: даже богачи не спешили покупать новую фешенебельную игрушку. В итоге рекламщики объявили, что отдадут «клаббер» за полцены любому покупателю, который сдаст обратно на завод свой предыдущий интел-автомобиль. Да уж, мистеру Коллари определённо стоило поменять машину. Или сбросить вес?..
— Вас оповестят о решении страхового отдела, — говорю я. — Ещё раз примите соболезнования.
Губы Миссис Коллари предательски дрожат.
— Это ваша машина его убила! — снова заводится она. — Вы мне за всё ответите! За всё заплатите!!
Говорю почему-то «извините» и выскакиваю из дома. Взявшись за пуговицу на рубашке, поддёргиваю влажную ткань, чтобы пустить к телу воздух. Это — только начало дня. Крепись, старина, крепись.
Моя Бетси, «аста-бетакс тридцать четыре», дожидается там, где припарковалась полчаса назад, у декоративных терновых кустов, ухоженных, точно борода амиша. Радиатор у неё чуть смахивает на хитроватую улыбку, и фары — узкие, словно прищурены.
— Вы хорошо себя чувствуете, мистер Пикарт? — спрашивает Бетси, когда я сажусь за руль. — Датчики свидетельствует о крайнем возбуждении.
— Всё нормально, — отмахиваюсь. Заботится, дурёха железная. Та, небось, тоже о своем толстяке заботилась, пока не…
Машинально поднимаю глаза и встречаюсь со стеклянным взором камеры на потолке. Объектив помещается на том же месте, что и в кабине «маттео». Меня передергивает. О’кей. Всё о’кей. Всего лишь программный сбой. Маленький сбой, который по чистой случайности привел к трагичным последствиям. В конце концов, «маттео» — просто машина, и про все болезни на свете знать не может. Её дело — следить за дорогой. А что помощь не вызвала — обычный глюк. Так, надо собраться. Дурёха моя что-то спрашивает, кажется.
— Пожалуйста, укажите следующий пункт назначения, — безмятежно повторяет Бетси.
Роюсь в планшете. Ага, вот он, адрес.
— Орлеан-стрит, тринадцать ноль один. Поехали.
Машина фыркает мотором, экономно разворачивается, едет по чистенькой улице — ровно посередине полосы, хоть рулеткой мерь. Вскоре ухоженный Рочестер-Хиллз остаётся позади, и начинается промзона. Смотрю на проплывающие по сторонам старые цеховые здания. Содранная штукатурка обнажает кирпичные язвы, окна без стёкол зияют темнотой. Детройт наполовину состоит из таких мест, где гниют на корню брошенные дома и заводы. Бизнес прогорает, люди бегут прочь. Впрочем, в нынешние времена везде нелегко.
Перед выездом на шоссе Бетси притормаживает, дожидаясь, пока не схлынет поток машин, и выезжает на дорогу. Тут же отчего-то перестраивается в правый ряд, хотя и в остальных хватает места.
— Авария? — спрашиваю я, хотя почти уверен в ответе.
— Через триста ярдов дорожное происшествие, — подтверждает Бетси. Она знает о дороге всё, у неё постоянная связь с полицейскими коптерами. Доезжаем до аварии. Успеваю разглядеть смятую дверцу зеленого семейного «доджа», стеклянные крошки на асфальте, двух беззвучно вопящих друг на друга водителей, целую стайку коптеров в воздухе, а потом всё это скрывается за поворотом. Бетси аккуратно идёт на сорока милях, руководствуясь какими-то одной ей известными расчётами. Сверкают на солнце вишнёвые крылья, гордо режет воздух эмблема «асты» — крылатая греческая статуя на капоте. Подголовник мягко скользит вниз, я закрываю глаза и хочу подремать, но вижу, будто наяву, мертвеца в водительском кресле. Какой уж тут сон. Чтобы отвлечься, гляжу сквозь лобовое стекло вдаль, туда, где на канадском берегу реки блестят новенькие башни Галери д’Арт. У долбанных канадцев всё окей. Долбанные канадцы словно и не слыхали про падение спроса… На Орлеан-стрит Бетси находит место для парковки, встает между двумя похожими «опелями». Потягиваюсь, хрустя, кажется, всеми суставами разом, и выхожу. День начался паршиво, может, дальше будет легче?
— Шеф, Линду обокрали, — вывел меня из задумчивости Стас.
— Кто?
— Местный мальчишка с рынка. Стянул рацию. Но мне кажется, она специально подставилась. Надела бронекостюм, вооружилась по полной. Думаю, что-то затеяла.
— А как ее обокрали?
— Положила рацию на прилавок и начала торговаться. Сам бог велел стащить.
— Что теперь делаешь?
— Веду ее по следу. Она преследует воришку на байке. Он пытается уйти проходными дворами. Линда где пробивает заборы и двери байком, где режет резаком. Переключись на третью группу каналов. Она целиком занята Линдой.
Я сжал вторую группу, с Миу, до восьмушки экрана и загнал в левый верхний угол. Благо, у нее все спокойно. Сканирует с девочками книги. И, судя по их количеству, работы хватит до вечера.
Вызвал третью группу каналов. Так, что тут у нас? Четыре окошка — с камер на одежде Линды. Четыре — с регистраторов ее байка. Три — с орнитоптеров. И план города с двумя точками. Хорошо Стасу, у него все стены в экранах.
Линда в полной боевой экипировке. Бронекостюм камуфляжной раскраски с длинными рукавами и штанинами, не то, что у нас в день охоты. Черный шлем с прозрачным забралом на голове. Огнестрел подмышкой. У кисти правой руки болтается на шнурке резак. Нет, на левой тоже резак! А на поясе пристегнут охотничий нож размером чуть меньше гладиуса. Ну, это для вида. Цилиндрик резака выглядит совсем не страшно, помещается в кулаке, но
опасней любого ножа. Струя режет сталь на расстоянии в четверть метра. Дальше быстро слабеет, но ткань одежды попортит и на полутора метрах.
— Держи вора! — кричит Линда, на секунду ставит байк боком к забору, дважды широким жестом взмахивает резаком — сверху и снизу. И доски забора осыпаются, открывая широкий проем.
— Стой, ворюга! От меня не уйдешь! — вопит Линда, направляя байк в прорезанную дыру. Пролетает двор, проламывает байком штакетник, срезает ворота на следующем заборе и вылетает на параллельную улочку. — Держи вора!!!
До мальчишки около сотни метров. И он удирает во все лопатки.
Отодвигает плохо приколоченную доску, ныряет за забор. Линда сбавляет скорость и пролетает вдоль забора, подрезая столбы. Потом резко проводит резаком вверх. Половина забора с треском и скрипом рушится на мостовую. Линда с трудом успевает увернуться.
— Держи вора! — звучит как боевой клич.
Мальчишка ныряет в дверь, выскакивает с другой стороны дома. Первую дверь Линда вышибает байком. Вторая узкая, и Линда вырезает ее вместе с куском стены.
Пройдя подобным образом еще пару кварталов, Линда меняет тактику. Перестает кричать, а заборы и дома перелетает сверху. Снижает скорость, постепенно увеличивая дистанцию. А потом и вовсе останавливается на площади, наблюдая за двигающейся точкой на экране приборного щитка байка.
С орнитоптеров видно, что мальчишка успокаивается и меняет курс. Быстро идет, почти бежит куда-то, время от времени срезая путь проходными дворами. Пару раз коротко переговаривает с кем-то. Встречается с парнем чуть постарше, и тот заводит его в обшарпанный двухэтажный дом за высоким крепким забором. Вскоре красная точка рации на плане квартала перестает
перемещаться даже при максимальном увеличении.
Просматриваю остальные группы каналов. Стас перегоняет из Дворца в город группу из двух десятков мелких боевых орнитоптеров. Эта мелочь замаскирована под маленьких местных птичек и способна только на один выстрел иглой или самоподрыв. Но как наблюдателям им цены нет. Перемещаются быстро и в любую щель пролезут.
— Рация в доме главы местной мафии, — выскакивает на экран сообщение от Стаса.
— Предупреди Линду.
— Уже.
Линда выходит из задумчивости, накидывает на голову капюшон куртки, а уже поверх надевает черный шлем, Поднимает и застегивает воротник, опускает прозрачное забрало. Надевает черные краги. Значит, сейчас даст бой.
Оглядываюсь на Марту. Док читает с экрана отсканированную Миу книгу по медицине и изредка бросает взгляд на Наследника, сидящего под шлемом. Им не до нас.
Линда поднимает байк на полметра и, неспеша, направляется к
двухэтажному дому. В одном месте сокращает путь, прорезав ворота в каменной стене забора. Поравнявшись с нужным домом, поднимает байк и садится на его плоскую крышу.
— Идите к хозяину этого дома и скажите, что к нему пришел песец, — информирует двух парней с холодным оружием на поясе. Как понимаю, местных секьюрити.
— Кто такой песец? — спрашивает один из парней, жестом останавливая второго, схватившегося за меч.
— Полный песец — это такой зверек. Белый полярный лис. Тому, к кому он приходит, становится очень плохо. В этом доме украденная у меня вещь. Поэтому он и пришел.
— Слышал? Иди к хозяину, передай слово в слово, — приказал старший.
— Так ведь…
— Быстро!
Второй секьюрити сбежал вниз по лестнице.
— А ты умный парень, — Линда облокотилась о приборный щиток.
— Я слышал, что случилось с теми, кто напал на Владыку. Мне не нужны неприятности, госпожа.
— Правильно рассуждаешь. Люблю понятливых. В комнате подо мной кто-нибудь есть?
— Не должно быть. Там спальня.
Две — три минуты прошли в напряженном ожидании.
— Что-то твой напарник задерживается, — фыркнула Линда. Приподняла байк на ладонь от пола, свесилась с него и очертила круг рукой. В полу образовался люк метрового диаметра, а снизу донесся грохот. Линда с интересом заглянула в дыру. — Я, кажется, намусорила.
Лихо крутанулась на байке. Пол под ней затрещал, но больше ничего не произошло. Крутанулась второй раз, медленно. С треском и грохотом вниз полетели обрезки досок и балок. А в полу образовалось неровное отверстие не менее трех метров диаметром.
— Ау! Есть кто дома? — Линда плавно опустилась на байке в спальню. Помахала перед лицом ладошкой, разгоняя пыль. — Где ваш римм прячется? — в упор спросила прибежавших на грохот слуг и охранников. — Молчите? Тогда я сама найду!
Прорезала в стене новую дверь. Попала в платяной шкаф. Покромсала лучом резака все халаты и платья на лоскутки, чтоб не заслоняли дорогу. Проложила подобным образом путь еще через пять комнат.
— Что же вы мне не сказали, что он на первом этаже? — повернулась к благоговейно следующей за ней толпе домовой челяди.
Срезала лестничный марш и опустила байк на первый этаж. Толпа осталась на втором. Только охранники, помогая друг другу, начали спускаться на первый. Линда тем временем проложила путь еще через три комнаты и оказалась в искомой.
— Где-то здесь находится украденная у меня вещь, — объяснила она неброско, но богато одетому прратту, сидевшему за низеньким «деловым» столиком.
— Хозяйка, хозяйка, я здесь, хозяйка! — донесся из-под столика
тоненький, «буратиний» голосок.
— Хозяйка, я же говорил, он здесь. Только этажом ошибся, — густым басом сообщил байк. Линда весело рассмеялась. В обоих голосах можно было узнать пропущенный через фильтры голос Стаса.
— Ты ошибся, а я наверху кучу стен зря попортила. Ну ладно, не
обижайся, — похлопала байк по блестящему боку. — Тебя как зовут, уважаемый? — она вновь обратила внимание на прратта.
— Мылкий его зовут! — заложил прратта голосок из-под стола.
— Хозяйка, ты, может, не знаешь, но он римм местных воров и грабителей. Можно сказать, Владыка ночных бандитов.
— А я хорошо сюда заглянула, — наклонив голову, Линда с интересом посмотрела на Мылкого. Потом оглянулась на охранников, столпившихся у проема в стене. — Парни, вы или заходите, или проваливайте. Не стойте в дверях.
Четверо охранников просочились в комнату, распределились по углам и направили на Линду небольшие арбалеты. Остальные скрылись из глаз.
— Слушай, Мылкий, что я придумала. Будешь служить мне. И только мне. Я дам тебе звонилку, по которой будешь слушать мои приказы. Выполнять их надо быстро и со старанием.
Порылась в бардачке байка, достала рацию и брошюрку на языке прраттов. Бросила на стол.
— Да, отдай мне моего звонилку.
Мылкий спорить не стал, достал из-под стола прикрытую салфеткой рацию, толкнул по столу поближе к Линде. Он пока не произнес ни одного слова.
— Хозяйка, я знал, что ты меня не бросишь!
— Ну как я могу тебя бросить? Ты все мои тайны знаешь, — ворковала Линда, убирая рацию в специальный кармашек. — А теперь, Мылкий, слушай мой первый приказ. Доставь сюда того пацана, что увел у меня звонилку. Я забираю его себе.
Мылкий указал пальцем на одного из охранников и кивнул головой. Тот слегка поклонился и торопливо вышел. Вскоре вернулся, таща за шиворот упирающегося серого воришку.
— Привет, — сказала ему Линда. — Я твоя новая хозяйка.
— С чего бы? Я свободный, — нахохлился парень.
— Ты у меня звонилку спер и попался. Теперь у тебя выбор. Или рубим хвост по самую шею, или служишь мне.
— Я ошейник не надену.
— А я тебе ошейник и не доверю. Он денег стоит. А ты его в тот же день на привоз отнесешь и продашь за крутую монету. В общем, так. Кормежка, одежка — с меня. А на большую плату пока не рассчитывай. Сначала докажи, что от тебя польза есть. Ну как, сделал выбор?
— Лучше иметь голову на плечах, чем в пыли под ногами, — хмуро
пробурчал парнишка.
— Тогда садись за мной и держись крепче. Мы полетим высоко и быстро.
— По небу?
— Как птицы! — подтвердила Линда. — Испугался?
— Да ничуть!
— Тогда садись.
Мальчишка влез на байк, а Линда круговым движением руки с резаком расширила окно за счет стены и подоконника.
— До встречи, Мылкий. Жди моих распоряжений, — подняла байк над полом, вылетела в окно и резко набрала высоту.
— Вроде, обошлось без стрельбы, — отправил я сообщение Стасу.
— Четвертая группа каналов, — тут же пришел ответ.
Переключил экран на четвертую группу. Много окошек, судя по прыгающим кадрам, с мелких орнитоптеров. Однако, звук четкий, ясный. Судя по всему, с оставленной Линдой рации.
Мылкий так и не сдвинулся с места. Сидит, читает инструкцию по эксплуатации рации. На последних страницах — телефонный справочник, актуальный на сегодняшний день. Слуги выносят из дома мусор, завешивают занавесками проемы в стенах, прорезанные Линдой. Напротив хозяина сидит незнакомый прратт.
— А ведь мелкий проныра выполнил работу, — говорит Мылкий
собеседнику. — Без этого свитка звонилка была бы для нас бесполезна.
— Но он привел чужих в твой дом. Такое нельзя оставить без
последствий.
— За это — десять плетей. Без крови. За звонилку — сто золотых, как обещано. И пусть все узнают, что он сполна получит награду. От кого и за что именно награда, всем знать не обязательно.
— А как быть с иноземкой?
— Иноземка посмела командовать мной. Она должна умереть. Вдали от моего дома. Срок — два месяца.
— Сделаю! Два месяца, вдали от этого дома.
— Свободен.
Ох, черт! Линда доигралась.
− Ни с места, сэр! Вы арестованы!
− Эта кто щас сказал? − громила свирепо вскочил.
Вернее, он хотел бы вскочить и дать волю кулакам, но пиво подвело здоровяка. А ведь он пиво никогда ещё не подводил. Грюндельт тяжело сполз со стула и осоловелым взглядом окинул полутёмный бар.
− Вы арестованы, сэр! − снова раздалось за спиной.
Ну, уже дудки! Ни одна полицейская ищейка не может безнаказанно подкрадываться к нему. Грюндельт резко обернулся и повалился на стойку, будто пол попытался ускользнуть из-под ног.
− Полиция Лорбрульгруда! − прямо перед его носом, на бирдекеле стоял крошечный человечек с едва различимым жетоном в руке.
Громила от удивления икнул, крохотуля скривился от запаха, пригладил вздыбившиеся волосы и строго пискнул:
− Не советую сопротивляться.
− Эк, я напился, − ухмыльнулся Грюндельт бармену, − Мне микрокоп мерещится.
Хозяин заведения философски пожал плечами. Не такое, мол, бывает. После он почему-то убрал подальше всё, что могло разбиться, и неспешно произнес:
− Завязывал бы ты, приятель. Кстати, я тоже его вижу. Добрый день, мистер Гу, у нас тут тихо сегодня.
− Хорошо бы так и оставалось, − кивнул человечек. – Грюндельт, я успел изучить грязь на ваших подошвах, она идентична той, что найдена на месте ограбления, и вы…
Каждое слово гулко отдавалось в затуманенном мозгу громилы, мысли путались и скакали. Лидерами забега стали две: «Арест!» и «Бежать!» Но букашка продолжал свой нудный писк, и настолько смешно выглядел… Да прихлопнуть его, и вся недолга.
− Сам ты − грязь на моих подошвах! − огромный кулак обрушился на копа. Злорадно посмеиваясь, Грюндельт для верности навалился сверху всем телом. Чтобы мокрого места…
− Нападение при исполнении, − прозвучало возле самого его уха. − Беда с вами, верзилами. Неповоротливые вы.
Полицейский стоял прямо на плече. Громила размахнулся и двинул по тому месту… где человечка снова уже не было. Зато самому себе отвесил знатную оплеуху.
− А ещё туповаты, − услышал он сквозь звон в голове, и кто-то сильно дернул его за волосы на темени.
− Да я ж тебя! − взревел Грундельт, хватая табурет.
Великан-напарник вошёл в бар, как договаривались, через пять минут. Подозреваемый валялся на полу с явными следами побоев.
− Гу, ты опять?
− Пальцем не тронул. − микрокоп прохаживался по спине поверженного громилы, будто по центральной площади города. Очень маленького города, себе по размеру.
− И как тебе удается их вязать так быстро, грильдриг?
− Призвание, − пискнул кроха, − И не называй меня грильдригом, не люблю.
Ночка выдалась адовая. Где-то в середине ночи маленькая дракошка, вытащенная Шеатом, начала орать будто ее режут. На расспросы отвечала, что умерла ее мамочка, а дальше начинался вой. Самое поганое, что малявка, видимо, транслировала свои ощущения всем окружающим, и восприимчивые к такой телепатии остальные дети тоже стали орать во все глотки…
Носились мы с ними почти до утра. Как ни странно, все. Даже золотые, уж на что стали отбиваться от семьи, тоже приняли участие в убаюкивании детского сада. Мальчонка вспомнил, что его родители тоже погибли и задал жару. Сверхи вспомнили, что от них отказались, дракошки тоже все это вспомнили и пошло-поехало…
Угомонилось все это ближе к утру скорее от усталости, чем от успокоения. Да, мы не заменим этим детям настоящих биологических родителей. Как ни крути, но мы чужая семья. Но подпитывать их силой, ухаживать за ними или пытаться чему-то научить мы же можем… и делаем все, что в наших силах.
И поскольку все равно надо было что-то делать, то вечером я решила поискать хотя бы отца этой мелочи. Мелочь, кстати, зовут Виленсия, красивое имя для дракошки. А ее невольного сводного братика — Зоран. Имена у детей прекрасные, а вот судьба не особо хороша…
Вопрос в том, где искать неведомого серебряного дракона? Самое логичное — в серебряном клане. Но в клане сейчас такое благодаря демонским феромонам, что соваться туда себе дороже. Поймают и поимеют на полпути. Впрочем, другого выбора все равно нет. Разосланная еще утром сводка поиска по нашим мирам, где ютились серебряные и прочие отступники, ничего не дала. Отца этой девочки среди вольных бесклановых драконов не было.
Где найти единственное соображающее мозгами существо в клане серебряных? Правильно, в крыле боевиков. Эти граждане почти невосприимчивы к феромонам и еще пока соображают. А чтобы соображалось лучше, тренируются в спортзале. Ну или как оно у драконов называется. Ой, спортзал он и в Африке спортзал.
Я создала фотографию мелкой дракошки — брать ее с собой нельзя, вытащенные из пустоты уже не могут возвратиться в мир или измерение, в котором умерли — и пошла к боевикам серебряных.
Боевиками оказались бабы. Вытянувшиеся лица драконих отчего-то мне напомнили лошадиные морды. Не, дамочки красивые, я не спорю. Но вот выражение их лиц меня порадовало. Я достала фотографию и громко спросила у дамочек:
— Девушки, вы случайно не знаете эту девочку и ее родителей? Очень нужно их найти, ребенок пропадает.
Для драконов дети чуть ли не священны, и мои слова попали в цель. Серебряные дамочки запереглядывались, загалдели. Я же пока настраивала поисковик — где-то в клане должен быть папаша нашей малявки. Если он еще жив, конечно.
— Не знаем. Похожа на… — начала было одна из дракош, но ее быстро цыкнули.
— Нет, мы не знаем ее родителей, — отрезала одна из самых здоровых драконих, облаченная в более темную по сравнению с остальными одежду. Наверное, какая-то главная или начальница.
— Ладно, простите за беспокойство. Это вам в качестве моральной компенсации, — спортзал стал быстро заполняться ананасами. Ну я ж не зверь какой и не посол их, я уважаю чужие вкусы и чужое потраченное на меня время. И не хамло. Вот подарочек такой ананасный получился. Пусть едят и помнят, что у нас в семье все вежливые…
Я задумчиво потерла нос, выходя из спортзала и буквально проваливаясь под пол ближе к казематам, куда вела нить поиска. Заключенный он, что ли? Ради интереса заглянула в какую-то дверь и тут же убралась. Оргия там была знатная. Хм… а драконы не промах.
— Простите, — пробормотала я, проваливаясь дальше. Поисковик вел все глубже и глубже вниз, и я даже засомневалась, не закопали ли этого дракона к чертовой матери в какой-нибудь уютной могиле.
Тем более, что как на зло поисковик стал показывать не только след, идущий к конкретному дракону, но и, похоже, всех хоть немного родственников Вили. А поскольку это все-таки один клан и драконы имеют свойство перерождаться, то родственников здесь накопилось… до хрена. Самые слабые и тонкие поисковые нити я отсекла. И остановилась только у входа в совсем уж лютые подземелья.
Два скучающих стража перегородили дорогу копьями.
— Извините, сюда нельзя, — ответил один из них.
Я заторможено уставилась на драконов, а потом отошла подальше и схватилась за голову. Серебряный, мать его, клан преспокойно позволяет хаосному чудовищу валандаться на своей территории. За мной не ходит по пятам охрана, никто не задает вполне логичный вопрос, какого хрена я тут делаю, и вообще всем на всех плевать. Тут что-то конкретно не так.
Ладно, допустим феромоны свалили большую часть клана в койку, и вылезать оттуда драконы пока не собираются. А как быть с этими двумя пареньками, совсем мальчишками, просто вежливо отбортовавшими меня куда подальше и даже не спросившими, что я делаю рядом с темницей? Ощущение крупной подлянки не покидало.
Я решила пойти путем наименьшего сопротивления и влезла в стену. Тут меня глазами не видно, а стражам насрать на меня. Или они вместо меня видят такую же дракониху? Иллюзий я на себе не обнаружила, что не понравилось еще больше. Кто-то хочет, чтобы я покуролесила в серебряном клане и помогает мне здесь бродить. Студент? Или кто-то еще могущественный? Хотя студент бы просто сам поперся наводить шороху, а то ему скучно целыми днями сидеть на попе ровно.
Итак, серебряный дракон, отец мелкой пигалицы… Сконцентрировавшись, я внезапно поняла, что этому дракону кирдык. Он помер и теперь благополучно превращен в кристалл. Отличненько, кристалл стырить легче, чем живого дракона, живому еще поди объясни, чего от него надобно.
Беда в том, что кристалл оказался в руках одной очень интересной дракоши. Полностью белые волосы и синие, практически васильковые глаза… Я таких серебряных драконов еще не видела никогда. Обычно у них серебристые волосы, на худой конец цвета черного серебра, но чтобы белые… Облаченная в изысканное платье мадам держала в руках кристалл нужного мне дракона. И смотрела на него так… Даже голодный Шеврин не смотрит на свиные окорока так, как она пялилась на кристалл. Будто боролась с желанием или сожрать его, или расхреначить об стенку на мелкую крошку.
Идея пойти и культурно поговорить отпала сразу. Если мадам столь сильна, что полностью игнорирует феромоны и не присоединилась к большинству клана в оргиях, значит, мне там делать нечего. Я ж не войну начинать пришла. Я пришла тихо-мирно спереть один кристаллик…
В моей ладони засветился небольшой булыжничек серебристого цвета с радужными переливами. Я сверилась с мысленным изображением. Черт подери, нужный кристалл был еще у той дракоши. А у меня чей тогда? Покрутив его перед глазами, я сунула кристалл в голову и попыталась снова. Хорошо, когда твое тело тебе и тело, и сумка, и карманы с бардачком…
Вторая попытка принесла вообще не кристалл, а яйцо. Здоровенное, размером с хороший арбуз драконье яйцо. Я от неожиданности даже пошатнулась. Впрочем, яйцо следовало срочно убрать, а то как бы оно тут в камне не застряло. Мне-то что, я выползу по-любому, а драконенка расплющит. Запихивать этот кошмар в плазму было себе дороже — я даже не согнусь с такой хренью в тушке, а ходить беременным бегемотом по почти вражеской территории… Ну, ржака всего серебряного клана мне обеспечена. Потому яйцо отправилось через экран прямиком в инкубатор. Там ребята умные, разберутся, куда его поставить.
С третьей попытки мне в руки свалился нужный кристалл, и я тут же рванула в черную пустоту заметать следы. Представляю, как та дракоша таращится на пустые ладони и охреневает от наглости похитителя.
Впрочем, еще одна мысль не давала мне покоя. Кто же был тот самый помощник, который меня так здорово прикрывал? Я пробежалась экранами по местам своего похода — серебряные в спортзале были отчего-то конкретно пьяные, будто я им не ананасы дала, а проставила фуру водки. Такие если кому что и расскажут, то все спишут на бредни пьяных баб. Стражи все так же тусовались у двери, не обращая внимания на чьи-то громкие вопли. Кажись, белая дракониха раздуплилась и сейчас активно материла похитителей кристаллов. Аж на душе потеплело от такого.
Я заскочила на корабль, передала два кристалла нашим — разберутся, где чей, и пошла искать своего невольного помощника. Сначала подумала было на одну интересную дракошку — кажется, она Шеату приходится бабушкой. Но силенок женщины явно не хватало на это дело. Почему-то поселили ее рядом с казематами, буквально на этаж выше. Словно говоря — будешь дурить, окажешься еще ниже. Впрочем, это же серебряный клан…
Но ее силы навряд ли бы хватило на такие выбрики. Вот если бы она лично со мной ходила, тогда да. Но задурить головы всему клану… А значит есть здесь у нас еще и… дедушка.
Мысль пришла неожиданно, а за нею появилась и картинка. Темное затхлое помещение и что-то, полностью закованное в цепи и силовой кокон. Настолько закрученное, что его даже не видно за всей этой магией. Обидно и странно. Что ж, сопрем себе и бабушку, и дедушку. Главное все делать одновременно.
Я вышла обратно в пустоту и открыла два экрана. С бабушкой будет намного проще. А вот с дедом… Ну ничего, экраны и не такое переносили. Границы экрана легко взрезали защитные поля и перерубили цепи. Да, сами по себе одни экраны уже грозное оружие, если уметь ими пользоваться. Тем временем во второй экран бесстрашно шагнула бабушка. Будто ждала команды.
Впрочем, бабушка она только к слову. С виду обыкновенная, но сильно усталая дракониха, с приятным молодым лицом и очень худым телом. Не жалуют серебряные свои старожилов, ой не жалуют… Женщина придерживала подол тонкого сине-серебристого платья и слабо улыбалась.
Распаковывать кокон я не стала, раздумывая, как бы его так раскрутить, чтобы к нам не прибежал весь голозадый серебряный клан с шашками наголо, и чтобы не отрезать бедному дракону голову, руку или половину туловища. Я ведь понятия не имею, как он там скручен и в какой букве зю стоит. Могу только предполагать, что руки у него прижаты к телу, но это всего лишь мои домыслы. Даже рентгеновское зрение через эти силовые поля и защитные заклинания не могло пробиться.
Бабушку я благополучно провела на корабль и вручила в добры рученьки Шеата и остального молодняка. Вопли: «Какой худенький!» слышали, наверное, все обитатели корабля…
Бабушка оказалась ему настоящей бабушкой с поправкой на прошлые жизни. Ну и теперь можно было вздохнуть свободно и разбираться с пленным дедом. Шеврин посоветовал сходить к Шиэс, в ее группе в Академии был паренек-эспер, способный резать пространство. Наверное, что-то вроде экранов, но с более точной направленностью. И я потащила кокон с дедом в Академию.
Не успела вывалиться из экрана на уютную утоптанную полянку, на которой детишки отрабатывали свои приемы боя, как меня чуть не сбила с ног Шиэс. Я, конечно, все понимаю, но в данный момент дракошка мне показалась чем-то средним между кошкой и собакой. Ластится как кошка, выпрыгивает как собака… Довольная, аж сияет, хотя я не говорила, что приду и вообще не собиралась ей урок срывать.
Вообще, после того, как я попыталась уделить золотинке побольше внимания, у нее что-то переклинило и теперь она вместе с драконидкой по очереди соревновались, кто меня затискает. Не сказать, что я так уж сильно против, но не при детях же, елы-палы!
Я чмокнула Шиэс в лоб — куда дотянулась, брать ее на ручки показалось уже бестактностью, не хватало еще опозорить дракошку перед учениками, и спросила:
— Есть тут такой парень, который может резать пространство?
— Есть, — бегающие ученики остановились, и вперед вышел короткостриженый синеволосый парень с характерными китайскими чертами лица. — Я могу.
— Тогда скажи, что ты хочешь за работенку по освобождению вот этого дракона из силового кокона? — я указала на плотно замотанного деда. — Учти, у него должна быть целой голова и желательно, вся тушка, но это как повезет. Могу предположить, что он очень худой, но это не точно.
— Мятные жвачки или конфеты. Разные, — припечатал парень и пошел к кокону с драконом.
Я же подумала и взялась создавать всякое мятное добро, одной рукой придерживая Шиэс, а другой раскладывая готовое на большом столике, тоже созданном для этих целей. Не на траву же конфеты кидать в самом деле?
Парень аккуратно обрубил все остатки цепей (подозреваю, ни фига не железных) и так же аккуратно срезал силовой кокон. Выпавший оттуда дракон просто не смог устоять на ногах и плюхнулся на траву. Ученики бросились поддерживать, кто-то пытался создавать воду. Я же добавила дракону кастрюлю с супом.
Да, серебряные те еще садисты. Судя по виду деда, сидел он в этой темнице черт знает сколько лет. Тощий был, как спица, не то, что ребра, все позвонки пересчитать можно было. Фактически кожа и кости. Серебристые волосы были ему почти одеждой, настолько отрасли. Часть, конечно, наш синий китаец срезал, но оставшихся хватило, чтобы понять — никто за драконом не ухаживал вовсе.
Занятие по физической подготовке мы сорвали знатно. Пока отпаивали и откармливали дракона, пока приодели его по-людски и немного подлечили, пока объяснили ему, что мы не враги и ничего нам от него не надо… В целом да, денек вышел просто грандиозным. Чую, завтра придут серебряные вставлять нам пиздюлей…