С точки зрения Кроули единственное (но довольно существенное!) неудобство пребывания в человеческом теле (ну, почти человеческом) заключалось в том, что при возбуждении часть одного из органов этого тела имела обыкновение увеличиваться в пятьдесят раз. В пятьдесят, мать его, раз! Попробуй такое скрыть, тут разве что на оба глаза слепой не заметит. На оба, мать его, глаза…
(ПРИМЕЧАНИЕ* — и нет, это вовсе не тот орган, о котором вы подумали, тот увеличивается раза в полтора или два, если очень уж повезет) (ПРИМЕЧАНИЕ** — ну и если вообще увеличивается, а не просто меняет направление, начиная указывать не на новые ботинки)
(ПРИМЕЧАНИЕ*** если кое-кто, разумеется, кроме ботинок купил еще и шляпу).
Самое паршивое, что природа словно специально выставила эту реакцию напоказ, поместив туда, где никак не спрятать, и это до чертиков унизительно, когда ты настолько откровенно хочешь того, кто тепло и лучисто тебе улыбается, просто как другу, не более, все это время — не более… И ты ни черта не можешь поделать с этой чертовой реакцией, потому что твои змеиные глаза — это клеймо, знак падения, единственное, что не поддается контролю, что нельзя призвать к порядку, просто щелкнув пальцами, и округлившиеся чуть ли не во весь глаз зрачки выдают тебя с головой, и не остается никакого другого выхода, как только прятаться за…
— Кроули, давно хотел спросить: почему ты их никогда не снимаешь? Ну вот сейчас, например. Тут же темно и никого нет, зачем тебе…
Кроули зашипел на вдохе и резко отшатнулся. Пожалуй, слишком резко и даже грубо: рука Азирафаэля, потянувшаяся к его темным очкам, повисла в воздухе. Пухлые губы поджались огорченно-обиженно, и Кроули тут же почувствовал себя виноватым. Неуютное чувство, он терпеть его не мог.
— Привычка, — буркнул Кроули вместо извинений, зябко передернув плечами. Извиняться он никогда не умел. Да и глупо как-то просить прощения тому, кто по природе своей является непрощаемым. — Привычка, ангел, только и всего. Я предпочитаю быть стильным.
— Даже когда тебя никто не видит? Ну, кроме меня.
Ох, ангел. Иногда и одного зрителя бывает достаточно. Более чем.
Кроули осклабился:
— Я же не Бёрбидж! Мне не нужны зрители, чтобы быть стильным. И чудо тоже не нужно.
Зрителей действительно не было — какому еще идиоту придет в голову гулять промозглой и ветренной декабрьской ночью в наглухо закрытом для посетителей Сейнт-Джеймском парке? Ну да. Двум идиотам.
— О, мой дорогой, конечно же, не нужно! Ты всегда был на алебарде моды.
Смех ангела был таким же теплым, как его улыбка. И это, черт возьми, были единственные теплые штуки во всем близлежащем пространстве! Кроули и сам не заметил, что улыбается в ответ.
— На пике, ангел! На пике.
— А я разве спорю? И на пике тоже. И на копье. Ты всегда на копье.
Кроули подавился смешком. Ох, ангел… Твои нелепые фразы иногда бьют слишком точно, хотя сам ты этого и не понимаешь. И хорошо, что не понимаешь.
Под модельными ботинками из змеиной кожи похрустывал тонкий ледок. Странно, но Азирафаэлю удавалось идти абсолютно бесшумно, хотя он шел по тем же самым подмерзшим лужам и совершенно не выбирал, куда ставить ногу при следующем шаге. И как это у него получается? Это что, свойственно всем ангелам? Или это из-за толстой мягкой платформы его кремовых зимних ботинок?
(ПРИМЕЧАНИЕ* — полгода назад Азирафаэль открыл для себя мужские модельные бренды эпохи диско и до сих пор пребывал в полном восторге) (ПРИМЕЧАНИЕ** — возможно (только возможно!), что некоторую (довольно существенную) часть причин этого восторга следовало искать в том обстоятельстве, что при ношении ангелом обуви на столь толстой подошве Кроули делалось довольно затруднительно смотреть на него сверху вниз).
— Замерз? — обеспокоенно спросил Азирафаэль, заметив, что Кроули снова зябко передернул плечами. Пришлось ими еще и пожать. И соврать:
— Так, слегка.
— Ну вот что ты за… демон! Совершенно невозможный! Знал же, что обещали заморозки! Мог бы и потеплее одеться, хотя бы пальто не такое куцее сотворить. — Ангел поджал губы с укоризной, привычной и легкой, почти несерьезной: подобные упреки повторялись не раз и не два. — Ну или хотя бы застегнуться.
— Куртка, ангел. Это называется курткой. И я бы еще поспорил, кто из нас более невозможный!
Зимой Кроули мерз постоянно, и это мерзкое ознобное ощущение мало зависело от того, насколько тепло он был одет. Он мог бы сотворить себе шубу из русских соболей — и продолжал бы дрожать под этими соболями, только выглядел бы смешно и нелепо. Может быть, это происходило потому, что одежду себе Кроули чудесил сам, и значит, она в какой-то мере тоже обладала змеиной сущностью, а змеи не вырабатывают тепло и не умеют его хранить. Так что зачем напрягаться, если все равно не поможет? Пока что в сон не тянет и ноги не заплетаются — значит, почти что и не соврал, говоря про «слегка». А что холодно и знобит… Ну так зимой это его обычное состояние. К тому же всегда можно придвинуться к ангелу, тот никогда не мерзнет, а исходящий от него жар Кроули чувствует даже на расстоянии (ПРИМЕЧАНИЕ* — змеи не умеют создавать тепло сами, но именно поэтому умеют ценить его, как никто).
И где-то на самом-самом краю сознания, в той стороне, куда он старательно не смотрел, пряталось нечто смутное и робкое, немного похожее на надежду: если он на самом деле очень сильно замерзнет — ангел же напоит его чаем, он же заботливый ангел и так любит заваривать чай, и это будет совсем ненапряжно… И, может быть, не станет изгонять сразу же после чая на холодный пронизывающий декабрьский ветер… Если Кроули, конечно, удастся на самом деле замерзнуть как следует.
— Если ты замерз, мы можем вернуться.
Ну да, вернуться. А потом почти сразу услышать: «Изыди, демон, время позднее, у меня дела».
— Ты же хотел дойти до пеликанов!
— Ну… — Азирафаэль виновато вздохнул. — Они же тоже наверняка спят, как и утки. Извини, я не подумал. Еще и тебя вытащил…
Голос у ангела стал совсем расстроенным. Это не дело.
— Ангел! Я не пробка, а ты не штопор! — Ох ты ж черт, и у кого теперь оговорки по Зигмунду?! — Я сам вытащился. И я не замерз, ясно? А здесь красиво. Даже ночью.
Здесь действительно было красиво: парк проектировался так, чтобы в любое время года не выглядеть мертвым и заброшенным. Да, клены и тополя облетели, но для ощущения жизни вполне хватало вечнозеленых кипарисов, рододендронов и зимнестойких кустарников, а густая трава на газонах казалась черной лишь там, где не было фонарей.
— Да. Красиво… — Азирафаэль замедлил шаг, обводя восхищенным взглядом черное зеркало пруда, вдоль которого они шли. Его глаза сияли восторгом, лицо раскраснелось… и да, это тоже было красиво. — Но… может быть, все-таки стоило подождать до утра…
— Глупости, ангел. Вся прелесть спонтанных решений в том, что они спонтанны.