Утром Азирафаэль наверняка нашел бы сотни причин передумать. Нет уж! Как только ангел заикнулся о желании прогуляться, Кроули не стал медлить и секунды, буквально силой впихнул его в любимое белое пальто (изысканное и почти новое, и двухсот лет не ношенное!) и переместил на темную парковую аллею, полностью игнорируя ангельские стенания, что он не успел правильным и единственно приемлемым образом навертеть и уложить складки широкого мохерового шарфа. Совершенно невозможного шарфа, о который только спотыкаться!
Кроули знал, что Азирафаэль забудет о шарфе через пять минут прогулки вдоль пруда — собственно, так и случилось, хватило и трех. Зеленая ветка над черной водой, танец мелких снежинок в луче фонаря — и вот уже ангел восхищенно ахает чуть ли не на каждом третьем шаге и сетует о невозможности покормить спящих уток… Ну разве что если они вдруг проснутся каким-то… э-э-э… чудом? И Кроули прячет улыбку и делает вид, что совсем не понимает намека — ведь это же был намек, правда?
Кроули знал, что так и будет, потому и поторопился поймать Азирафаэля на слове. А вот чего он не знал и не понимал, так это того, почему ангелу так нравился именно этот парк, а не любой другой из восьми королевских парков Лондона. Что в нем было такого особенного… во всяком случае, для ангела?
Нет, самому Кроули этот парк тоже нравился, но у него-то были на это причины вполне себе веские. И много. Например, та скамейка на набережной, с которой так удобно кормить уток. Беседка. Старая ива у самой воды, на ее плоских широких корнях достаточно места не только для одного, но недостаточно, чтобы сесть далеко друг от друга. Или вот хотя бы лебеди, они сейчас спят, конечно, но ведь Кроули знает, что они тут есть.
Лебедей было два, черный и белый. Он впервые увидел их полтора века назад, во время той злополучной ссоры из-за святой воды. Они плыли рядом, такие невозможно разные, черный и белый, почти соприкасаясь крыльями, а может быть, и действительно соприкасаясь. И это было так похоже на знак, что Кроули с трудом подавил желание запрокинуть голову и прошипеть Небесам что-нибудь такое, что наверняка не понравилось бы Ей. Той самой, что любит подобные шутки, жестокие и знаковые. Вместо этого он продолжал смотреть на лебедей, только на лебедей, и никуда больше, чтобы даже краем глаза не видеть, как уходит ангел — может быть, навсегда. Единственный ангел, с которым он… братался? Ну да, ангел так и сказал. Глупое слово.
А вот ангел глупым не был. Он все понимал и умел если не задавать вопросы, то хотя бы их не отбрасывать сразу, а иногда даже и отвечать. Ангел, с которым было так легко говорить обо всем и которого можно было попросить…
Как оказалось — не обо всем.
Ангел ничего не заметил, он был слишком испуган и зол. А невозможные лебеди плыли по озеру, медленно и величаво, сплетая шеи и ни на кого не обращая внимания, черный и белый. Не просто рядом — вместе. И было им, невозможным, совершенно неважно, что крылья их разного цвета.
Вот тогда-то Кроули и потратил одно небольшое адское чудо (действительно небольшое, подумаешь — две какие-то птицы, было бы о чем говорить!) на то, чтобы с ними ничего не случилось. Хотя бы вот с этими двумя, никогда ничего плохого.
Позже он видел их издалека, много раз. А может быть, и не их, а их далеких потомков, что было не так уж и важно. Важным было само их существование, черного и белого. Вместе.
(ПРИМЕЧАНИЕ* — поначалу Кроули опасался, что Азирафаэль увидит эту слишком прозрачную пару и что-нибудь скажет в своей извечной совершенно невыносимой манере попадать в десятку, будучи уверенным, что промазал. Потом перестал опасаться. Еще через некоторое время он стал на это надеяться. Но ни опасения, ни надежды не сбылись: ангел их так ни разу и не заметил. Он смотрел лишь на уток и, иногда, на пеликанов. Лебеди его не интересовали).