Но что-то изменилось.
Наверное, предшествующее напряжение было действительно слишком сильным и вся кровь от мозга отлила в совершенно иную часть тела*: он и правда не заметил, когда (а главное — почему!) все изменилось, причем так кардинально. Слишком отвлекся.
Ангел по-прежнему сидел рядом, может быть, даже ближе, чем раньше — во всяком случае, теперь их бедра соприкасались по всей длине, и Кроули собственным коленом чувствовал ангельский член — такой гладкий, такой теплый… и такой безнадежно расслабленный.
Но смотрел Азирафаэль теперь в сторону. И руки его безвольно лежали на бедрах.
Запаниковать Кроули не успел.
— Надеюсь, ты не обидишься… — тихо сказал Азирафаэль, по-прежнему на него не глядя. — Я ведь и на самом деле думал, что… Ну, надеялся. Никак не предполагал, что это может вызвать такие… затруднения. Извини. Я не хотел тебя так напрягать.
Тон голоса у него был окончательным. Тот самый ангельский тон, сразу заставляющий вспомнить о восточных вратах и пылающем мече.
Самое время паниковать. Фонтанировать идеями, срочно что-то придумывать, исправлять ситуацию… Но внутри почему-то лишь гулкая пустота. Одна пустота, и ничего более. Ты слишком быстрый, Кроули. Всегда был.Ты даже контролировать себя и то не можешь. Даже когда это настолько важно.
Вот и все. Вот и все. Сейчас он тебя пошлет. Совсем. Доигрался, старый змей. Так всегда бывает с теми, кто хочет слишком много и слишком быстро.
Ты жадный ублюдлок, Кроули. Тебе было мало оставаться просто друзьями? Просто быть рядом. Просто иметь возможность смотреть на него не украдкой, не исподтишка, а открыто смотреть. Какая же это роскошь — просто смотреть, как он улыбается, и знать, что улыбается он тебе. Спорить и даже ругаться до хрипоты — зная при этом, что тебе все равно будут вот так улыбаться… Но тебе было мало.
Ну так радуйся: теперь и этого тоже не будет. Ничего не будет. И этого тоже.
Тебя сейчас выпнут со свистом и из друзей, потому что поймут, что это все ложь, что на самом деле ты никогда ему не был другом. С самого начала. С самой эдемской стены и первого ливня, когда, еще сам ничегошеньки не понимая, шагнул ближе, под сердечно распахнутое навстречу крыло. Потому что вдруг потянуло так, что стало больно стоять на месте, почти невыносимо больно, если так далеко, слишком далеко, на расстоянии шага… Уже тогда. И потом. Все время — больно, когда далеко. Когда близко, правда, тоже больно, но по-другому и хотя бы можно дышать. И улыбаться. Этим глупым человеческим телам почему-то иногда необходимо дышать, а улыбаться — это уже ты сам научился.
Попытка остаться друзьями… как же жалко это звучит! Но все-таки. Хоть что-то. «Ангел, давай забудем всю эту чушь! Пожалуйста. И я клянусь, что больше ни разу… никогда… ни намеком… Мне слишком важна наша дружба, ангел, чтобы потерять ее из-за нелепых телодвижений, пусть и не лишенных приятности, но… Ангел, пожалуйста. Давай забудем. Давай… давай останемся просто друзьями…»
Поздно. Да и вранье. Это он с тобою дружил — искренне, радостно и во всю широту своей небесной души. А ты, если по честному, другом ему никогда и не был. Искренним и бескорыстным другом, ничего не желающим взамен. Ты желал — всегда. Быть ближе. Еще ближе. Еще. Всегда. Так что нет, вы не друзья, и никогда ими не были. Вы ангел и демон. А демоны дружить не умеют.
Он поймет, о чем ты думал — каждый раз, когда был рядом и притворялся другом, говоря о «нашей» стороне. Азирафаэль далеко не дурак, а тут и дурак бы понял. Он уже начинает понимать. Потому и смотрит так. Он уже почти понял.
— Ангел, послушай…
— Нет.
Вот так. Коротко и ясно. И голос обманчиво мягкий, такому голосу возражать невозможно и спорить с ним невозможно тоже. Мягкий, словно пух, словно небесное райское облако, в котором спрятан огненный меч. Вот и все. Вот. И. Все.
— Это ты меня послушай. Пожалуйста. Мой дорогой…
Последние два слова ангел выделил — еле заметно и вряд ли намеренно, со странной кривоватой усмешкой, словно сам не был уверен в том, что это обращение все еще остается подходящим. В груди резануло. Что ж, вполне закономерно и ожидаемо, вряд ли Азирафаэль еще хоть раз сознательно назовет тебя так, это право ты тоже потерял — быть его дорогим. Только его.
Больно.
— Не надо было так. Право слово, Кроули… не надо. Если тебе все это настолько… Я ведь все время их чувствовал… твои маленькие чудеса. Все время, когда ты был рядом. И вот сейчас. И теперь понимаю — зачем. Ну так вот. не надо, ради меня — не надо. Мне не настолько… Просто не надо.
Конечно. Не надо. Кто спорит? Уж точно не Кроули. Не надо было.
Только вот понимаешь ты это, как правило, лишь тогда, когда уже слишком поздно и ничего не исправить.
— Секс… Не более чем условность. Он ведь не самое главное в жизни, правда? Ты согласен?
— Да.
Конечно, ангел. Кроули согласился бы с чем угодно, но с этим… да он сам бы это сказал, если бы только осмелился! Надо всего лишь сглотнуть горьковатый комок и прошептать немеющими губами:
— Конечно, ангел…
— Ну вот. Дружба куда важнее. Наша дружба, Кроули! Я не хотел бы ее терять… пожалуйста, нет… Это было бы самым страшным. Особенно, сейчас, после всего…
Пальцы у Азирафаэля больше вовсе не теплые, они ледяные, и голос дрожит. И Кроули тоже вздрагивает, когда эти холодные пальцы осторожно касаются его запястья. Вздрагивает, но тут же выворачивает ладонь и сам хватается за руку ангела — прежде, чем тот успевает ее отдернуть. Накрепко сплетает пальцы. Может быть, еще не все потеряно. Может быть, еще остается шанс. Хоть на что-то. Может быть.
Сердце колотится в горле.
— Только врать больше не надо, ладно? — Голос Азирафаэля срывается. — Не надо. Пожалуйста. Это очень обидно, понимаешь? И больно. Не надо притворяться, если тебе самому не надо. Ты ведь этими чудесами… интерес стимулировал. да? Ну, особый… Не надо. Ради меня — не надо, слышишь?! Ты ведь никогда мне не врал… ну вот. И в этом не надо тоже.
Все, что угодно. ангел. Для тебя — все, что угодно. Только скажи.
— Если тебе неприятны мои прикосновения — я… я больше не стану. Я понимаю… все понимаю, да, когда-то ты меня любил и… в этом смысле тоже. Когда-то. Давно. Но я слишком долго тянул, и ты… перехотел, тебе это больше неинтересно… Во всяком случае, со мной. Ну, бывает, что уж теперь.
Ан-гел? Что за…
— У нас разные скорости, я опоздал. Я слишком… медленный.Понимаю. Но это не повод терять и все остальное, что между нами, правда? Мне слишком дорога наша дружба.
— Анг-хгх-гел…
— Послушай! Нет, ну правда! Мой дорогой, пожалуйста, не надо приводить себя в искусственное возбуждение, только чтобы доказать, что я тебе ценен. Ну, еще и в этом плане. Не надо! Мне этого не надо, понимаешь?! Я ведь ангел, в конце-то концов! — Он хихикает, нервно и неуверенно, стреляет глазами. Они блестят, но как-то иначе, не так, как раньше. Словно стеклянные. — Мы, ангелы, вообще довольно-таки фригидные существа… в смысле сексуальности… За шесть тысяч лет ты уже мог бы и заметить!
— Ангел! — Кроули наконец удается опомниться в достаточной степени, чтобы выдавить из себя не только непроизносимые демонические звуки. — Да что ты несешь, Эрик тебя забери?!
— Не… не ругайся… — Азирафаэль шмыгает носом и добавиляет совсем уже тихо: — Пожалуйста.
— А теперь ты меня послушай, ангел! Пожалуйста! — перебил его Кроули, не выдержав. — Ты все неправильно понял. С точностью до наоборот! Мне не надо прикладывать усилий, чтобы так на тебя реагировать. Когда ты рядом. И чудеса мне для этого не нужны. Наоборот, понимаешь? Мне надо прикладывать усилия, чтобы не реагировать так на тебя постоянно, ангел! Очень большие усилия. И… и, понимаешь… — Он сглотнул и улыбнулся, надеясь, что хотя бы улыбка выйдет не настолько жалкой и голодной, как голос. — Человеческих усилий для этого не хватает. Ну вот никак.
— Почему?
Голос ангела звучит странно, хрипло и напряженно. Но он хотя бы заговорил, ответил, услышал, а не несет больше всю ту чушь, на которой, оказывается, был так зациклен. А значит, надо идти до конца, несмотря на всю унизительность ситуации.
Кроули зажмурился** и выпалил, мучительно краснея и давясь торопливыми словами, словно боясь передумать:
— Потому что иначе я все время буду мокрым, ангел. Все время, когда ты рядом. А я не люблю быть мокрым, понимаешь? Это… противно. Во всяком случае, не так, не чтобы белье. Я даже мокрые носки терпеть не могу, а белье особенно. Это просто ужасно!
— Ох…
— Да! Ты это хотел услышать?! Ну так вот… И бесполезно смотреть в сторону, думать об утках, дышать глубоко и считать про себя до миллиона. Все бесполезно, ангел, когда ты рядом! Вот и приходится раз за разом прибегать к маленьким демоническим чудесам, я уже сам почти не замечаю, когда… Потому что иначе никак! Стоит тебе только посмотреть на меня вот так, стоит тебе лишь улыбнуться… Тебе даже касаться меня не надо, понимаешь, в чем главный ужас? Достаточно просто посмотреть, просто облизнуться, смакуя суши, просто… Просто быть. И это нестерпимо, унизительно и невозможно, совсем невозможно… Особенно рядом с тобой!
Не рядом с тобой.Особенно, если бы ты заметил…
Ответом был сдавленный вздох и странное еле намеченное движение у бедра, сродни невесомому поглаживанию. Но главное — вздох. Глубокий такой, потрясенный и… томный!
Кроули распахнул глаза, обмирая и не веря.
Азирафаэль смотрит на него в упор — такой невыносимо (до боли!) прекрасный, разгоряченный, раскрасневшийся, с полуоткрытыми припухшими губами и дышащими зрачками, расширившимися чуть ли не во всю радужку. Снова вздыхает, на этот раз рвано и почти с пристаныванием, от которого по спине Кроули прокатилась волна горячих мурашек, и как-то неловко вертит задницей, словно ему неудобно сидеть.
И снова проходится своим членом по бедру Кроули — горячим, возбужденным, каменно стоящим ангельским членом с напряженной красиво очерченной головкой, напоминающей темно-розовую шляпку гриба.
— Ох, твои слова… — выдыхает Азирафаэль и опять непроизвольно двигает бедрами. Голос его тает, словно капля воска на сковородке. — То, что ты говоришь, это… ох… это та-а-ак заводит!
И он снова дернулся, неосознанно отираясь своим членом, твердым, горячим и уже подтекающим членом о демонское бедро, оставляя на нем влажный след. И дальше, глубже, за яички, между ягодиц, вторгаясь и прижимаясь, заполняя и не оставляя ничего ни внутри, ни снаружи, только:
— Ох, ангел… Да когда я… Когда рядом с тобой… Да я же взорваться готов!
Только:
— Ох, Кроули… да, да! Говори! Говори, пожалуйста!
— Да я, ангел…
— Кроули, да!!!
Только руки, только губы, только тела, истосковавшиеся друг по другу за столько тысячелетий, только змея, наконец-то намотавшаяся на колесо — и не важно уже, сама ли змея намоталась на него или это колесо первым проявило инициативу, и не важно даже, кто на кого намотался***. Важно, что их только двое и никаких посторонних, заглядывающих через плечо. И никаких чудес.
Только:
— Ан-гел… я от тебя… всегда… ты такой… ох, ангел…
Только горячая ответная дрожь, и долгая истомная судорога, и бессвязный шепот, обжигающий кожу:
— Да, да… а-а-ах… говори, говори… мой дорогой… мой…
Только горячий выплеск глубоко внутри, и собственная неудержимая дрожь по нарастающей, и финальный спазм. мучительно сладкий, и разрядка, и… Только тела, впечатанные друг в друга так крепко, что не разорвать, и горячее-липкое между, и одно дыхание на двоих. и сердца, пробивающие ребра, и…
Только жарким выдохом в плечо, судорожным и почти беззвучным:
— Да, ангел, да… Твой.****
Только капля голубовато-прозрачного небесного воска на адской сковородке, раскаленной практически докрасна…
__________________________________________________
ПРИМЕЧАНИЯ
* Раньше Кроули считал подобные высказывания типично человеческим преувеличением и результатом склонности все излишне драматизировать, драмаквинить, выражаясь современным сленгом. Но теперь на собственном горьком опыте убедился, что это не так.
** Почему-то с закрытыми глазами, не видя Азирафаэля, такого несчастного и бледного, признаваться в собственных слабостях и грешках Кроули показалось несколько проще. Возможно, древняя человеческая убежденность в том, что ночью никто ничего не видит и Бог спит, несколько более древняя, чем то кажется людям?
*** В конце концов, если змея шесть тысяч лет мечтала на него намотаться — кем надо быть сейчас, чтобы докапываться до этой никому не нужной ерунды?
**** У каждого свои кинки)))