Бог задавала не те вопросы.
Возможно, Она поэтому так жестоко за них наказывала, что и сама не умела не только на них отвечать, но и правильно спрашивать тоже.
«Азирафаэль, ангел восточных врат, где твой меч?» — разве это был настоящий вопрос? Нет, конечно. Бог должна была спросить другое, совсем другое. Например: «Какого цвета твои крылья, о Азирафаэль, считающий себя ангелом?» И ты точно так же не знал бы, что на это ответить.
Хотя тогда все еще было почти незаметненько, так, по мелочи. Самое начало падения. Он стоял рядом с тобой, черный как ночь, со своими невозможными змеиными глазами. И переживал за людей. За то, что с ними поступили как-то несправедливо, первое нарушение — и чтобы так сразу.
Ты тогда тоже переживал, там, на эдемской стене. Только вот ты переживал за себя.
Да, ты отдал изгоняемым свой огненный меч, но это не было переживанием, ты просто думал, что так будет правильно, вот и все. А потом испугался. Что поступил неправильно, что твой поступок недостаточно хорош, что, может быть, ты встал на скользкий путь, на ту самую дорожку, что ведет к неминуемому падению. Не понимая еще и не веря на самом деле, что да, таки встал. Не поступком своим, но мыслями — вот этими самыми о собственной праведности, мелкими, жалкими, эгоистичными.
Вы стояли бок о бок на эдемской стене, черный и белый, падший и истинный. Он думал о людях. А ты о себе. Так и кто же из вас на той стене был более низко падшим?
А самое подлое… Если уж вспоминать, то все до конца, давай, ангел! Что ты ответил ему потом, когда он с кривой неуверенной улыбкой сказал, что, возможно, только что сделал доброе дело? И что это не очень хорошо для демонов. Но по крайней мере было забавно. И взглянул на тебя так доверчиво, как только он и умел.
Ангельская память совершенна и не тускнеет со временем, ты ведь отлично помнишь, как у него дрогнул голос и в желтых глазах засветилась надежда. Что ты ответил ему тогда, ангел восточных врат?
«Нет!»
Тебя ужаснула сама мысль о чем-то подобном, правда? Ведь это бы значило, что между вами не такая уж и большая разница. И что Бог, возможно, не умеет задавать правильные вопросы, зато умеет ошибаться. Проще крикнуть свое коронное «нет!» — и увидеть, как тает надежда в глазах с вертикальным змеиным зрачком.
Он никогда не говорил тебе «Нет», за все это время ни разу. Это была твоя и только твоя прерогатива — отвергать. И ты ею пользовался. Потому что отлично знал — даже отвергнутый в тысячный раз, он все равно вернется. Ты был уверен в этом на все сто, и именно эта уверенность давала тебе силы и право повторять свое дурацкое «нет» по разным поводам, снова и снова. Словно давая понять, что и на тот, самый главный, так и не заданный, ответ будет тем же. Но самое ужасное даже не это.
Он тебе не врал. Ни разу за все шесть тысяч лет. Он мог промолчать, усмехнуться, пожать плечами. Мог заговорить про уток или нести какую-нибудь другую подобную чушь, он всегда так делал, когда смущался и не мог удержать свой змеиный язык за зубами. Но не врал. Можешь ли ты сказать такое же про себя, ангел восточных врат?
Нет, конечно. Не можешь ты этого.
Ты врал ему, начиная с эдемской стены, врал своим возмущенным «нет!», хотя никакого возмущения не испытывал вовсе, а только ужас и стыд. Тогда тебе хотя бы удалось соврать убедительно.
«Конечно, я сказал бы тебе, мы же друзья!» — это прозвучало так фальшиво, что не поверил бы и ребенок. Ты бы и сам себе не поверил, хоть ты и ангел, а ангелы доверчивы по природе.
Он поверил.
И улыбка у него стала такой же, как когда-то давно на стене райского сада — кривой, неуверенной и счастливой. Он таял, когда ты называл его другом, ты ведь так редко это делал, словно специально приберегал на особый случай самое действенное оружие. Чтобы ударить наверняка. Он не мог не поверить. И ты это знал.
Чертов манипулятор.
Одним крохотным словом оказалось возможно прикрыть огромную ложь. И он был счастлив, долгие несколько минут. Истерил, кричал, уговаривал бежать вместе, метался вокруг, но ты же чувствовал, не мог не чувствовать, ты же все-таки ангел, а он буквально светился, осчастливленный твоим враньем. А ты…
Ты продолжал ему врать. А потом ударил по самому больному, знал ведь, куда бить, отбирая свой же недавний подарок. «Мы не друзья! Мы ангел и демон» — таким тоном, словно это все объясняло на веки вечные.
И ты снова видел, как тает надежда и радость — там, за темными стеклами. За шесть тысяч лет не так уж и сложно научиться видеть не только глазами.
Ты ударил его тогда, и ждал удара в ответ, а он… не ответил. Просто ушел. На прощание даже приятного дня пожелал. Приятного судного дня…
Тебе и самому было больно? Ну да, тебе было больно, кто спорит. Больно рвать по живому и выбирать между любовью и долгом. Только разве это повод — вот так? Какая же мелочная, выходит, у тебя любовь, бывший ангел восточных врат, если она поступает вот так и требует причинения боли тому, кто виноват лишь в том, что настолько тебя привлекает. Тому, кто готов бросаться тебе на выручку и просить прощения за ему же и нанесенные обиды. Ни на секунду не веря, что будет прощен, но все равно, все равно, каждый раз, словно в первый… И кто же из вас в таком случае большее исчадье ада, а, недодемон восточных врат?!