Заснуть ему никак не удавалось. Странное видение не давало покоя измученному и одновременно взволнованному адреналином и кортизолом мозгу. Оранжевая каменная пустыня мельтешила перед ним, изнуряющим непереносимым маревом. Стоило закрыть глаза, как горная порода, кружась перед его глазами, заставляла вздрагивать, со всей скоростью врезаясь в лицо. Ну, что ж, как падал, Фил помнил точно — это уже хорошо.
Лорик взглянул на свои часы, впервые не сданные вместе со всей бортовой униформой. На фоне голого тела и черных трусов прозевать белый светоотражающий ремешок? «Сомневаюсь, что они не заметили. Заметили точно и оставили их мне, наверное, смотрят сердцебиение, и не двину ли я модуль в последний путь. Не дождетесь!» — астронавт погрозил кулаком в сторону мигающей красным камеры. Светодиод моргнул дважды, затем стал раздваиваться, растраиваться… Целый рой оранжевых светлячков закрутился под потолком, и лишь синий трипсилоновый манипулятор впитал в себя блеснувшую в тусклом свете иглу: «Так будет лучше» — Олис аккуратно опустила тело на кушетку.
Сердце работало исправно после электрического шока — датчики показывали 80 процентов, но нельзя было исключать неожиданных осложнений. В регенерационной капсуле была подготовлена реанимация. Искин собиралась бороться за жизнь этого непослушного и нелепого существа.
Человек лежал, широко раскинув руки и раскрыв глаза. Его дыхание было мерным и спокойным, однако зрачки танцевали, то уменьшаясь, то увеличиваясь. Нервная система в порядке не была.
Лорик снова и снова спускался: он выучил уже, на каком шагу какое слово из песни звучит, заметил неоднородность ржавчины на соединительных элементах спускового механизма. Фил снова и снова спрыгивал на подлете к поверхности и делал кувырок. Взгляд зацеплял каждую деталь: шлем на самом деле слегка треснул в месте соединения, трещинка серебристым бликом мигнула, но герметичность нарушена не была. Нож, крепившийся у лодыжки, во время переворота выпал из своего чехла и болтался на металлической цепочке. Видимо, он снял часть напряжения…
Прокручивая свою прогулку в сознании, раз за разом, Лорик со всех сил растягивал этот секундный момент: вот, он окидывает взглядом периметр, замечая металлическую ограду, как выяснилось, под током. Вот, табличка. Цифры, но совсем не понятные! Явно, больше 220 вольт! Человек злится, человек вспоминает пастбища для животных, разметку территорий. Человек совсем не хочет быть безвольным скотом. Человеку обидно. Вот голова поворачивается, отслеживая границы замкнутого круга, и видит серебристое пятно… Еще один, другой, модуль? Раз за разом, Лорик видит только размытый участок, возможно, стоит какая-то защита от распознавания, или… про гипноз и настройки сознания думать не совсем не хотелось… а рядом с модулем стоит, также удивленно, человек. У человека на поясе мешок с камушками, а в руках нож. Фил смотрит на свои руки, проверяя, не зеркалит ли неизученная поверхность, но ножа в руках нет. Да и мешок слетел после кувырка и лежал рядом с подъемником. Значит, это другой человек. А человек? Лорик раз за разом пытается вглядеться в лицо, но без включенной подсветки на таком расстоянии — опознать существо невозможно. После этого рука касается ограды, и все тело сводит нестерпимой болью и судорогой. Ток проходит в руку, словно виброрассекатель, пальцы лишь больше сжимают треугольные прутья, взгляд еще пытается рассмотреть странного человека, но мозг, уже схлопотав разряд, отключается и отказывается анализировать недополученный данные.
На одном из кругов ада, Лорик особенно широко открыл глаза, все тело напряглось, попыталось сжать одновременно все, даже самые мельчайшие мускулы, и опало. Зрачки расширились, заполняя кровью весь глаз. Раздавшейся сирены уже не было слышно…
***
Предутренние сны всегда самые реалистичные. Сегодня Филу снилось его отражение. Отражение поманило его пальцем, а затем начало изменяться, до гротескных форм, округляясь в груди и попе. Извиваясь и танцуя, существо расстегнуло крепление на шее и откинуло шлем…
Будильник противно затрещал, показывая пять утра. Фил вскочил от неожиданности, в грудине ломило, как от сердечного приступа. Голова болела.
«Надо же! Женщина!..» — мечтательно присвистнул астронавт и двинулся в сторону душа, настроение было бодрым и хулиганским. Учитывая гормональный контроль, призванный беречь человеческий организм от излишних перепадов, стрессов, перевозбуждения и скапливающейся в результате неудовлетворенности, Лорик очень давно не видел эротических снов. Он улыбнулся, радуясь давно задвинутым в далекий ящик воспоминаниям с Земли. «Я размножаюсь, значит, я существую» — фыркнул он и накалякал силуэт голой женщины на зеркале в ванной.
Костюм сел как-то свободно. Человек удивленно втянул отсутствующий живот, рассматривая свои ребра, прежде чем застегнуть крепление… огромные два синяка украшали левую половину тела: один сверху, другой снизу грудной клетки.
«Во, дела!» — вскрикнул астронавт внезапно осипшим голосом, осознавая, что полузабытый кошмар был реальным. Дефибриллятор сегодня явно без дела не лежал. Человек напряженно и молча завершил процедуры по уходу за собой и оделся.
Пищевой отсек встретил сероватой овсянкой комочками и все тем же ярким, практически кислотным, оранжевым раствором в стакане. Лорик вскинул левую руку, поднимая стакан и, уже более спокойно, выдохнул. Шрам виднелся на запястье все той же розоватой полосой, словно тайный талисман.
— Олис, можно заменить напиток чистой водой? — задумчиво решился астронавт. Искин ответила не сразу, подкатив сначала монитор поближе, и, выразительно шевеля губами, как диктор для глухонемых.
— Нет, Фил. Нельзя. Напиток ты выпить обязан целиком.
— Я слышу тебя. — Сам, удивляясь своей фразе, ответил Лорик.
Проглотив жидкость, он распознал на фоне кислого витаминного премикса отчетливый привкус лекарств и мяты. Незаметно потерев пальцем самое дно, астронавт удержал на кончике каплю раствора.
— Что у нас сегодня по плану? — наигранно бодро поинтересовался Лорик вслух.
— Ооу, Фил! — спокойнее и медленнее, чем обычно, растягивала система, — сегодня практически выходной. Только документы. Соотнесение проб и результатов, отчеты на Землю.
— Что ж, это прекрасно! — человек сел на кресло и положил палец на свободное стекло для образцов, накрывая каплю на нем вторым.
Лишь спустя полчаса монотонного копания среди астероидного мха и минералов, Лорик решился взглянуть в линзу. Вещества были абсолютно безобидны. Витамины в особых пропорциях и успокоительное с сердечным средством. Кроме этого легкого седативного средства фенобартолиртана, считающимся на грани наркотического и вызывающего привыкание, ничего психотропного в напитке не было. Система берегла своего астронавта.
Человек выдохнул и нажал кнопку на приборной панели, подтверждая повтор последнего употребленного напитка. Организм сильно нуждался в воде. Почки как-то неуверенно побаливали в пояснице.
«Надо обязательно узнать, что это за ограждения и откуда. Чувствовать себя скотом в загоне совсем неохота» — подумал Лорик и отправился в отдел контроля за видеофиксацией.
Темно-темно-бордовая, почти черная, с ярко-алыми высверками по краю каждого упругого лепестка, из которых она и была скручена, словно из противоречий: тугая и пышная одновременно, изысканно стильная, почти до хрупкой утонченности, если рассматривать ее отдельно на фоне черной автоэмали, — и невыносимо вульгарная в своей абсолютной неуместности среди раритетных изданий и драгоценных фолиантов.
Слишком не вписывающаяся в царство ломких и пожелтевших от времени страниц, сухих пергаментов и пыльных свитков. Слишком живая.
И что характерно — это была вовсе не та роза, которую Азирафаэль случайно раздавил три недели назад.
Азирафаэль ничего не сказал. Ни про первую розу, ни про вторую, ни просто так в пространство, ни Кроули. Три недели назад он сам прижал розу дворником, потому что положенный на капот цветок неминуемо оказывался на ковре — Азирафаэлю просто надоело его поднимать. Впрочем, прижимание дворником не помогло: роза снова оказалась на полу, где ангел ее благополучно и раздавил, так что не о чем и говорить было. Девочка упрямая, девочке не нравилось стоять с розою на капоте, девочка добилась своего. Тогда — не нравилось. Вот и все. О чем тут говорить?
Что-то изменилось?.. Ну да, изменилось. Многое. Только вот говорить об этом Азирафаэль тоже не собирался. Даже, скорее, не тоже, а тем более, потому что сказать — очень часто значит спугнуть, да и, в конце концов, это вовсе не его дело. А Кроули не слепой (уже не слепой, слава Всевышнему!), может и сам увидеть. Если захочет. В конце концов, «бентли» ведь так и осталась стоять в ротонде, между четвертой и пятой колоннами. Хочется девочке теперь стоять с розой на капоте, ну и пускай себе стоит. Ну не выгонять же ее на улицу, в самом-то деле? У Азирафаэля на такое просто не щелкались пальцы.
Четыре дня спустя Азирафаэль увидел розу в третий раз. И это была уже другая роза — более длинный стебель, менее раскрытый цветок, почти бутон. И лежала она на лобовом стекле, вызывающе так, прижатая левым дворником.
Азирафаэль и на этот раз ничего не сказал. Посмотрел только. Осуждающе так посмотрел, со значением.
И…
Вы никогда не пробовали переиграть в гляделки автомобиль? И не пробуйте. Гиблое это дело даже для ангела, Азирафаэль может подтвердить. Через восемь минут он моргнул и отвел глаза, оставляя победу за более выдержанным противником. Может быть, у Кроули бы и получилось, Кроули умеет неделями не моргать, а ангел на подобное не способен ни одним из своих глаз, пусть даже их и почти тысяча.
Так что Азирафаэль опять отступил. Хотя на этот раз и слегка встревожился.
«Бентли» победно сверкала фарами в упор. И так же упорно делала вид, что совершенно не замечает никаких новшеств на своем лобовом стекле.
А еще через два дня Азирафаэль всполошился уже всерьез, потому что не обнаружил в ротонде ни новой розы, ни самой «бентли»…
***
— Ангел, не суетись.
— Как ты можешь?! Она же неизвестно где! Неизвестно с кем!
— Как раз очень даже хорошо известно, с кем, ангел.
— Тем более! Ты его видел хоть раз?! А я видел! У него впереди лошадиный череп! Представляешь?! А под сиденьем — корпус из грудной клетки! Из ребер, Кроули! Человеческих ребер!
— Ну ты же помнишь, чей он байк, ангел… Он как бы обязан… соответствовать.
— А вдруг он ее… поцарапает?!
— Ха! Хотел бы я на это посмотреть.
— Кроули! Тебе все хиханьки!
— Ангел, да не волнуйся ты так, она девочка взрослая, постоять за себя умеет. А он… Ну он хотя бы стильный. В своем собственном стиле, конечно. И музыку любит. У них найдется немало общего. В конце концов, это не худший вариант.
— Да что может быть хуже?!
— Я скажу только два слова: Дик Турпин.
Пауза.
Потом очень спокойно и очень деловито:
— Кроули, знаешь, я, пожалуй, пойду на кухню. Надо сварить какао. Смерть обещал заглянуть и посидеть, пока ребята… Надо сварить самую большую кастрюлю какао, как ты думаешь, дорогой?
— Думаю, что ты, как всегда, прав, ангел.
Клотильда сыграла в недоумение. В конце концов, у нее есть право на своеобразное кокетство.
— Какая честь, — почти насмешливо произнесла она. – Чем же моя скромная персона заслужила столь невиданную милость? Прелестный затворник почтил нас своим визитом. Никак с очередным условием пожаловали, господин послушник?
Как и следовало ожидать, Геро смутился. Она же испытала странное удовлетворение. Он растерян! Треснула маска почтительной отстраненности. Он вскинул глаза, покосился. Вот так, милый. Она не будет играть свою привычную роль. Не разрешит все сама. Пусть и он примет участие. Пусть скажет открыто и примет на себя толику преступления.
— Так отвечайте. Зачем вы здесь? Вы желали меня видеть? Вас томит бессонница? Терзает одиночество? Смелее. Скажите, что привело вас сюда в этот полночный час, сюда, в эту обитель ненавистной вам женщины? Не стыдитесь. Ваше откровение не будет иметь последствий. Ибо за ним не последует потрясений. Все возможные потрясения уже давно обратились в привычную досаду.
Она понимала, что несет вздор, что вся ее бравада от обиды, от мелочной женской обиды. Она желала сотворить эту булавочную месть, как деревенская простушка, брошенная женихом, желает навести смехотворную порчу, отправляясь к знахарке за клубком заговоренных нитей. Ему нечего было сказать. Он пришел заплатить по счету. Он может произнести это вслух, если она того желает, но станет ли ей от этого легче? Кого она унизит вырванным признанием? Себя или его? Ему больнее, он стыдится того, что происходит. Он хотел бы, чтобы все случилось молча, в темноте, без объяснений, как это бывало прежде. Это случалось столько раз, что удивительно было бы выводить на свет подспудные статьи договора. Но она не в силах остановиться.
— Если у вас есть новое условие, то самое время его назвать. Чего же вы ждете? Чего желаете? Дайте волю воображению. Подстегните свою фантазию. Позвольте ей нестись во весь опор, бешеным аллюром, выбивая радужные, торжествующие образы из ваших скудных желаний.
Геро взглянул на нее с интересом. Со смущением он справился, заметив, что речи ее высочества выдают не то волнение, не то скрытый гнев.
«Он слишком умен», с досадой подумала герцогиня. «Он уже знает, что я играю. Что это все… это все обида, недостойная, жалкая. Обида и ревность».
— У меня нет никаких условий, — спокойно ответил Геро. – Все мои условия, те, что вы изволили упомянуть, было высказаны мною еще год назад. С безмерным великодушием эти условия были приняты вашим высочеством. Более, чем мне дано, яне требую.
— Тогда зачем вы здесь?
— Никаких новых условий я не выдвигаю. Напротив, я пришел соблюсти ваши.
Какой изящный поворот! Такой словесной ловкости позавидовал бы адвокат. Он пришел, чтобы соблюсти ее условия! Не продаваться, как непотребная девка, а соблюсти условия. Выполнить обязательства. И взгляд такой ясный, невинный. Он безупречно прав. Они заключили сделку и каждый выполняет взятые на себя обязательства. У них de facto законный брак. Они подписали брачный договор, согласно которому он явился исполнить супружеский долг.
Ей вдруг стало смешно. Действительно, ну чем не брачный контракт? И чем эта сцена экстравагантней той, что происходит в каждой супружеской спальне? Пожалуй, их связь гораздо честнее, без мишуры и лицемерных обетов «и в болезни и в здравии, пока смерть не разлучит нас». Все браки по сути своей торговые сделки, контракты, заключенные с целью обретения наследников и преумножения земель. Все это знают, только предпочитают прикрывать промасленную рогожу нежным шелком.
Чем отличается законный брак от тривиальной любовной интрижки, от уличного приключения или от свидания с содержанкой? Вдохновенный ханжа скажет вам, что брак между мужчиной и женщиной освещается самим Богом, церковь при стечении сотни свидетелей благословляет на умеренный блуд и потомство. Невесту сбывают по хорошей цене. Или жених продает свою молодость за приданое. А по сути? Какова разница? Разница лишь в прилагаемом списке домашней утвари, мебели, земельных наделов, доходных домов, штук английского сукна, борзых щенков и прочих ценных мелочей, упрятанных в шкатулку, которые, конечно же, не могут опорочить само святое таинство. Брак это право на имущество, на титул, на престол. Это право взять имя, присвоить герб. Брак это начальный капитал, положенный в банк и призванный вращаться, выбрасывая проценты. А проценты это родственные связи, наследники, придворные милости. Торговая сделка, заключенная под пение псалмов и курение ладана. А суть? Суть все та же, изначальная, библейская. А если суть одна, то браком следует называть любую связь мужчины и женщины, под каким бы предлогом, благовидным или непристойным, она бы не совершалась. Таким образом, у каждой женщины обнаружится не один муж, а десяток. Каждый мужчина, подобно сарацину, становится обладателем гарема.
Почему же ей, давно открывшей эту истину, давно утратившей иллюзии, так невыносима сама мысль о сделке, которую она заключила с этим безродным? Их связь отвечает всем канонам брака. Есть взаимовыгодный договор, где вторым пунктом прописан супружеский долг. Она должна помнить, что сама когда-то, когда был жив ее муж, находилась в схожей ситуации. Она выполняла супружеский долг согласно этому договору. И ее муж, пожалуй, не терзался угрызениями совести по этому поводу. Он охотно брал то, что ему причиталось и не чувствовал себя ни униженным, ни обделенным. Почему бы ей не последовать его примеру? Она взглянула на Геро, на его ресницы, на его губы, полюбовалась мазком тени на скуле. Этот мужчина принадлежит ей. Принадлежит всецело. Какой еще большей власти она желает? Какая смутная тоска ее гложет? Он ее не любит. Что с того? Она, в сущности, может заставить его притворяться. Он может даже выучить какие-то слова, какие-то фразы. Позаимствует у поэтов. Умеет же он улыбаться по приказу. Он на все пойдет ради своей дочери и подарит своей владелице желанный обман. У него хватило выдержки и сил явиться сюда для исполнения своих обязательств. Явиться после того, что случилось, после раскаленного железа. Он все может. Только она не сможет вынести еще и обман. Обман вряд ли получится полноценным, изящным, как у придворных повес. Зрелище будет жалким, и от того еще более оскорбительным, будто у нее в спальне окажется уличный актер, что потешает чернь грубыми шутками. Ей пора смириться и подобно Геро, просто выполнять условия сделки, не посягая на несбыточное.
Если Геро делает вид, что ничего не помнит, то и ей пора забыть. Не зря она вспомнила то оборванное свидание в библиотеке, начало начал. Она и начнет сначала, с чистого листа, без колебаний. Она вообразит, что тому свиданию никто не помешал, что не было криков и смертей, не было преждевременных родов и багровых пятен,и не было размолотых колесом костей.Ничего не было, и тогда будущее изменится.
Ощущения почти те же. За эти пару месяцев она забыла, какова на ощупь его кожа. Ладони забыли, отвыкли. Она слишком долго не прикасалась к нему. Только на мгновение испытала неловкость, замешательство, когда опустила руку ему на плечо. Ей вдруг показалось, что рана под сорочкой еще свежа, и своей лаской она может причинить ему боль. А потом и того хуже, рана уже не одна, их несколько, все фигурные, замысловатые, и просвечивают сквозь белоснежную ткань. Ее руке просто нет места. И раны эти подвижны. Они преследуют ее, укоряют. Она попыталась сдвинуть ладонь, опустить чуть ниже, и тут же ей почудилось горячечное тление, ее рука оказалась поверх остывающего угля. Она зажмурилась и снова открыла глаза. Свечение исчезло. За открывшиеся раны она приняла отблески свечей, их огненное эхо. И Геро не дрогнул, не отшатнулся. Он не испытывает боли. Под сорочкой его тело крепкое и ладное, почти бессмертное. Он с тех пор нисколько не изменился. Да и почему он должен меняться? Он все тот же темноволосый книжник, прилежный студент со взглядом строгим и усталым.
На следующий год я уезжала в экспедицию с другим геологом. Полевой сезон был длинным с весны до середины осени, сначала стационарный лагерь в Северном Казахстане, потом с заездом в Москву, галоп по Северному Кавказу. Мне нужно было утрясти организационные вопросы и у себя на Худграфе, и в ИГЕМе. Обязательно навещала Деда. Незадолго до Нового года я увидела его с палкой. Он шутил, что палкой он от Нюры отмахивается. Я привезла ему в подарок бутылку армянского коньяка, пирожки с капустой и две трехлитровые банки консервированных огурцов с помидорами.
Рабочий день закончился. Мы втроем, Дед, Аня и я немного выпили, как водится, запели. После нескольких попыток поняли, что мы трое разных поколений любили и пели разные песни. Только народные и казачьи были в репертуаре всех троих. Пели, мы пели, того и гляди голоса сядут.
Пили мы коньяк со вкусом. Из лабораторного стекла — мензурок, они были похожи на коньячные стаканчики, вытянутые, узкие цилиндрики на 30 миллилитров. Наливали 2/3 объема, слегка грели в руках, пригубливали, неспешно прокатывали каплю вокруг языка, давая вкусу и запаху заполнить рот и только тогда делали маленький глоток.
Мы затихли. Эта минута тишины объединяла нас, откуда-то появился тихий звук. Длинная «ля»… уже на следующей ноте я с пол слова встроилась в песню, потом и Анна подхватила тихий напев:
«…мне малЫм мало спалось, ой, да во сне привиделось …»
Голос Василия Георгиевича такой же глуховатый, как у Булата Шалвовича Окуджавы был ниже, чем у нашего кумира. Дед пел с закрытыми глазами, очень тихо, как-то по-особенному проговаривая слова. Сначала я, потом и Аня запели без слов, сжатыми губами. От этого песня приобретала другой смысл, наш бек-вокал создавал иллюзию многократного эха. Не здесь, где-то вдали … Невозможно было понять где, впереди или за спиной, пел свою песню сай {горная речка, ручей}, выпевая судьбу казака:
«…Ой, пропадет, он говорил, твоя буйна голова …»
Мужской голос стал невозможно тих, замолкли женские, оставив после себя неуловимый след замолкающего эха …
{Память. Что такое память?
Шов на вылеченной ране. Боль к дождю,
Как ожидаемый подарок
От вчерашнего сегодняшнему дню.
Память.
Ну, зачем дана нам память в сумерках воспоминаний?
14 августа 1984 года Хью прибыл в Мюнхен, к стыду своему он заметил, что чувствует себя чужаком в этом огромном старинном городе. Хью Бабер никогда не покидал Бельгии, и первая поездка за границу была для него подлинным культурным событием. Его интересовало всё: от устройства крупного аэропорта «Мюнхен Рим» до фасонов платьев немецких красоток, от Фрауэнкирхе до цен в ближайших закусочных. Еще в самолете Хью внимательно прочел сведения о сотрудниках «Юнге Вельт», чтобы не выглядеть бледно перед случайными читателями немецкой передовой прессы. Благо, на память Хью пока не жаловался. Остановившись в небольшом отеле «Паллада», Хью вернулся к обдумыванию планов поисков. Разумеется, начинать следовало с Мюнхенской художественной галереи. Вполне вероятно, что никаких личных данных о художниках и их моделях ему не сообщат, о натурщицах им вряд ли известно вообще, а о художниках устроители выставки могут скрывать сведения из соображений конфиденциальности. Надо подумать перед посещением галереи, какая причина может быть у журналиста искать встреч именно с Казариным? Возможно, желание получить интервью. Хью поразмышлял и решил пока оставить эту версию. Но если ему не улыбнется удача, и он не получит адреса Бориса Казарина, то что делать дальше? Не шататься же по улицам и не приставать к прохожим в огромном городе…
У себя в Антверпене или Брюсселе он всегда мог получить адресную справку, а как обстоят дела с этим в Германии? Хью не знал. Он попросил администратора отеля принести ему телефонный справочник. Пролистав его на букву «Б» и «К», Хью не удивился тому, что Борисов Казариных в справочнике нет. Для интереса он пролистал справочник с целью поиска Юджины Майер. Такие были, целых десять человек, и Хью выписал их телефоны и адреса, на всякий случай.
«Проблемы надо решать по мере их поступления», — вспомнил детектив Барбер наставления шефа Свенсона и отправился в душ. По возвращении Барбер съел плотный завтрак, оделся в новый костюм в едва заметную полоску, ведь не в бар идет, а в галерею, и отправился в путь. Преодолев духоту мюнхенских автобусов, сделав две пересадки и чуть не заблудившись, Хью решил взять к вечеру в аренду автомобиль и подробно изучить карту города. Слегка расстроенный от мысли, что он потерял много времени попусту, сыщик попал в галерею только к трем часам дня. Побродив по ней, он не получил эстетического наслаждения. Как говорится, красота в глазах смотрящего. А Хью разбирался в живописи так же слабо, как в китайской народной медицине. И никакой особенной красоты или очарования в картинах Хью не заметил.
Разумеется, его внимание привлек портрет «Ангел». Кстати говоря, большинство посетителей останавливалось именно возле этого портрета. Барберу было не понятно, оценивают ли зрители мастерство художника или красоту модели. Хью понаблюдал за лицами вокруг. Откровенных зевак не было. Все ходили с одухотворенным видом, с полными глубокого значения минами. Хью попытался завязать разговор с парой посетителей, но не явно были не расположены к беседе, и ретировались сразу же. Хью со вздохом обратился к молодой смотрительнице галереи, явно члену волонтерского движения.
— Добрый день, меня заинтересовала эта картина, вы не знаете художника? – Хью был воплощением любезности.
Девушка покраснела и покачала головой, и подойдя к картине ближе прочла на табличке «Борис КазарИн» с ударением на последний слог.
— Нет, я не знаю его. Я тут недавно.
— А с кем я могу поговорить о творчестве этого художника?
— Ой, — девушка смущенно улыбнулась и сказала, — наверное, с фрау Гольберг – директрисой выставочного центра. Её кабинет на втором этаже налево по коридору. Там увидите табличку.
Хью откланялся и двинулся на второй этаж. По пути он задержался, заметив еще несколько портретов кисти Бориса Казарина, не таких больших полотен, но все же, интересных. На одном была изображена пожилая женщина в нелепой шляпе с подсолнухами, картина называлась «Неизвестная», а на третьем был портрет маленькой девочки, обнимавшей щенков лабрадора. Лица девочки было не видно, только курносый носик, на голове был детский чепчик с кружевом, и вся картина была «очень кружевная» — платьице, завитки шерсти собак. Подпись под картиной «Друзья».
Детектив Барбер поднялся к кабинету фрау Гольберг и постучал к ней. У фрау Гольберг не было секретаря. Судя по всему все дела хозяйка галереи вела лично, поэтому поверхность её стола спряталась под стопками деловых бумаг. Папки, конверты и разрозненные листки, кипы журналов и буклетов лежали на полках, на подоконнике и даже на полу в углу.
— Добрый день, фрау Гольберг, — поклонился детектив, и предъявил удостоверение журналиста «Юнге Вельт», — меня зовут Петер Петерс, запомнить легко.
— Добрый день, герр Петерс, чем могу служить? – фрау Гольберг выглядела усталой и озабоченной. Эта несомненно красивая женщина начала преждевременно стареть. На загорелом лбу были длинные продольные морщины, а щеки и шея стали дряблыми. Светлый брючный костюм не скрадывал оплывающие формы. Фрау не скрывала, что ей не терпится избавиться от посетителя, который отрывает ее от дел. Присесть Хью Барберу она также не предложила.
— Я командирован «Юнге Вельт» в Мюнхен для написания обзора вашей выставки. Решено делать ежемесячные обзоры крупных культурных мероприятий.
— Странно, — удивилась фрау Гольберг, я буквально три дня назад говорила с выпускающим редактором Фрицем Циммерманом, и он ничего мне об этом не сказал.
— Возможно, фрау Гольберг, главный редактор не посвятил Фрица Циммермана в эту идею. – Хью старался выглядеть смущенным. – Видите ли, я работаю в газете немногим более года, мне еще не доверяли таких ответственных поручений, и я сам сомневаюсь, что в полной мере оправдаю доверие начальства. Я им говорил, что лучше с этой задачей справился искусствовед, к которым вполне можно отнести господина Циммермана, учитывая его уровень образованности и энциклопедический ум, — Хью несло по волнам сладкой лжи, фрау Гольберг с кислым видом кивала ему, — но главный редактор сказал, что видит данный репортаж именно в ключе свежего и незамутненного взгляда обывателя, коим я и являюсь, к моему прискорбию. – Тут Хью смущенно покашлял. – Одним словом, учитывая читательскую аудиторию нашей газеты, было решено, что искусствоведческий обзор – это не совсем то, что требуется. Я бы хотел не только рассказать о выставке как таковой и о современных тенденциях в мире изобразительного искусства, но и встретиться с художниками, их моделями и побеседовать с ними. Чтобы рассказать простому читателю, как рождается произведение искусства, что объединяет все представленные картины… — тут Хью запнулся, — и так далее.
— Я поняла вашу задачу, герр Петерс, — кивнула ему фрау Гольберг, — только вот я не знаю, чем могу вам помочь. – Я занимаюсь решением кадровых, финансовых и других управленческих вопросов. В силу этого я, в принципе, не могу дать вам нужной информации.
— Понимаете, вы могли бы содействовать мне, дав сведения о художниках выставки, я бы встретился с теми, кто открыт для общения… — начал было Хью Барбер.
— На выставке «Лица и лики» представлены работы восемнадцати художников, а в нашем выставочном зале проходит одновременно пять выставок и планируется еще две, а также ряд мероприятий, подготовкой занята именно я. И у меня совершенно нет времени, прошу меня понять. – фрау Гольберг красноречиво развела руками вокруг, показывая, как она завалена делами.
— Но я же не прошу сопровождать меня по выставке, организовывать встречи с мэтрами. – примирительно просил Хью. – я прошу дать мне контакты живописцев. А с ними я уж встречусь сам.
— Хорошо, уступила фрау Гольберг, — я сейчас направлю вас к бухгалтеру, посмотрим, что можно для вас сделать.
Хью понял, что для Фрица Циммермана эта стареющая дама сделала бы гораздо больше, но он поблагодарил фрау Гольберг и направился далее по коридору в кабинет номер семнадцать.
Бухгалтер была также неблагосклонна, покопавшись в записях, она, сдвинув на лоб очки, сообщила, что может дать адреса только шести художников, назвав их фамилии. Среди них не было ни Бориса Казарина, ни Юджины Майер.
— А остальные художники? – спросил Хью, забирая список в папку.
— Вам мало? Вы же не энциклопедию писать собираетесь, — фыркнула бухгалтер.
— Простите, но я видел в буклете потрясающий портрет работы Бориса Казарина, и посещение сегодняшней выставки также укрепило меня в мысли, что он один из самых значительных авторов, возле этого портрета больше всего посетителей. – упрямо сказал Хью.
— Что до Бориса Казарина, то тут я вам точно ничем не помогу, — фыркнула снова бухгалтер. Я с ним лично никогда не общалась, в галерею он не приходил, все дела он ведет через своего представителя, так сказать – агента. Могу дать его телефон.
Хью кивнул, после чего секретарь выписала телефон из записной книжки на листок бумаги из блокнота и протянула его Хью.
— Виктор Шилов, — прочел Хью.
— Эти странные русские никому не доверяют и ведут дела только между собой, вам нелегко придется, — впервые за весь разговор проявила сочувствие секретарь.
Выйдя из здания Мюнхенской художественной галереи, Хью развернул карту и нашел прежде всего ближайший пункт проката автомобилей. Уже через полтора часа он стал временным владельцем подержанного БМВ — 700. Теперь по городу передвигаться стало куда легче. Хью остановился у ближайшего таксофона и позвонил Виктору Шилову.
— Добрый вечер, господин Шилов, — начал разговор Хью Барбер.
— Слушаю, — неприветливо начал Шилов.
— Ваш телефон мне дали в Мюнхенской художественной галерее, я журналист, мои имя Петер Петерс. Я работаю в берлинской газете «Юнге Вельт».
— Так, — немногословно вклинился Шилов.
— Я пишу очерк о выставке «Лица и лики» и хотел бы встретиться с Борисом Казариным, получить у него интервью.
— Борис Казарин не дает интервью и не встречается с журналистами. Всего доброго, — отрезал Шилов и недружелюбно повесил трубку.
Хью с досады брякнул трубкой таксофона и вышел на душную улицу.
«Что имеется в сухом остатке на сегодняшний день?» — размышлял он. Я имею список адресов десяти Юджин Майер, которых надо проверить, телефон Виктора Шилова, по которым я могу установить место жительства и начать за ним слежку. Этим я и займусь в самое ближайшее время. Хорошо, если Виктор Шилов живет в Мюнхене, а если нет? Также надо было собрать о Борисе Казарине хоть какую-то информацию, чтобы была зацепка».
Вернувшись в номер гостиницы, Хью Барбер нашел в телефонном справочнике адрес Виктора Шилова. На счастье детектива, Викор не скрывал своего места жительства, спокойно зарегистрировался в Нойперлахе — не самом престижном районе Мюнхена, куда Хью решил отправиться спозаранку. А пока Хью Барбер позвонил Ханне и попросил помочь собрать немного материалов о художнике Борисе Казарине, что только можно из открытых источников. Ханна была очень недовольна и сказала, что передаст шефу Свенсону просьбу Барбера. Затем молодой детектив начал звонить по телефонам Юджинам Майер, понимая тщету этой деятельности, но не отступая от плана.
Три первые Юджины не ответили на звонок. Четвертый номер отозвался автоответчиком, который веселым голосом сообщил: «Привет, я сейчас не могу с вами поговорить, потому что уехала в отпуск. Прошу оставить сообщение, я вам перезвоню», Хью сообщение оставил, отрекомендовавшись журналистом Петерсом. Пятый звонок был результативным и бесполезным одновременно. «Вот тебе и амбивалентность», — усмехнулся Петер Петерс. На другом конце провода молодой голос сообщил, что она – Юждина Майер внимательно слушает. Мнимый Петерс сообщил кратко свою легенду и выслушал удивленный ответ:
— Это какая-то ошибка, я никогда не позировала художникам и сама никакого отношения к искусству не имею. Я работаю медсестрой в хосписе, но если вы настаиваете на встрече, я пожалуй могу завтра после дневной смены с вами встретиться.
Петеру Петерсу пришлось отмахнуться от встречи под благовидным предлогом завтрашней занятости.
Отдышавшись, Хью Барбер продолжил звонки. Снова номера не отвечают.
Детектив вспомнил, что неплохо бы пообедать и направился на поиски недорогого кафе.
Из-за неумения топить печку Ковалев снова лег спать поздно и мгновенно заснул.
Его разбудил тот же самый кошмар, что и прошлой ночью, только на этот раз грохот поезда ему приснился – Ковалев проснулся в полной тишине и сел на кровати. Было жарко, как в сауне, на спине майка промокла от пота.
Из угла комнаты на него смотрели два зелёных глаза, и, как продолжение кошмара, раздалось негромкое, но отчетливое рычание. Не горел только ночник, иначе бы Ковалев подумал, что всё ещё спит. Наверное, он и в самом деле еще не проснулся толком, потому что не удивился и не испугался, а встал и сказал в темноту:
– Ну вот ты мне и попался…
Собственный голос разбудил Ковалева окончательно, он понял, что стоит посреди темной комнаты, и, конечно, в углу никого нет. Он включил торшер – ходики показывали два часа ночи. Значит, он проспал всего около часа… От печки шли осязаемые волны жара – наверное, на этот раз он топил её слишком долго, уверенный, что как только дрова прогорят, так печь начнет остывать.
В детстве он мечтал вырасти, стать сильным и отомстить страшному волку за свои ночные страхи. Ковалеву стало смешно: а ведь он жалеет, что волка в углу не оказалось… Это место, похоже, нарочно сводит его с ума.
* * *
На следующее утро ветер стих, на небе высыпали звезды, а лужи покрылись сухой ломкой коркой льда; грязь хрумкала под ногами, с непривычки мерзли уши и руки.
Ковалев снова боялся опоздать и по мосту шел быстро, подсвечивая дорогу фонариком. А в самом его конце, над берегом, поскользнулся и едва не упал, но единственной потерей оказался фонарик, выпавший из рук и провалившийся между шпал – внизу мелькнул огонек и погас. Фонарика было жалко, и Ковалев решил, что вернется поискать его после завтрака, когда рассветёт.
За завтраком во время чтения молитвы Селиванов демонстративно глотал манную кашу, и Аня вовсю старалась за ним поспеть. Ковалев подумал и к ним присоединился – пусть лучше это выглядит невежливо, но нельзя не поддержать Селиванова и его протест, из каких бы хулиганских побуждений он ни шел.
Зоя Романовна смотрела на Селиванова как будто бы равнодушно, но Ковалев почему-то выражению её лица не верил.
А та, садясь за стол, поглядела на Ковалева в упор и сказала:
– Вы дурно воспитаны, молодой человек.
Он не стал возражать, хотя и углядел в этом камушек в огород бабушки и деда, которые много сил и времени потратили на его хорошие манеры.
Зоя Романовна придвинула к себе тарелку и, не дождавшись возражений, продолжила:
– В любом другом месте это ваше личное дело, но здесь на вас смотрят дети. Будьте добры в следующий раз приступать к еде вместе со всеми.
Вспомнить разницу между принуждением и добровольным подчинением оказалось нетрудно, но Ковалеву пришлось убеждать себя в том, что ему скоро тридцать лет, а не десять, что он майор ВВС, а не нашкодивший пацан, и что подчиниться – это подставить под удар Селиванова.
– Я не дам вам повода давить на мальчика, который научил мою дочь есть молочный суп и манную кашу. – Ковалев кашлянул.
Зоя Романовна на секунду опешила от его ответа, рука с ложкой замерла на полпути ко рту – она явно не привыкла к неповиновению. Выдержать её взгляд было нелегко.
– Не забывайте: вам сделали одолжение, разрешив находиться на территории детского учреждения, – быстро и тихо сказала она.
За стол, оглядываясь на детей, уселась Тамара Юрьевна.
– Зоя Романовна, сегодня утром в спальне младшей группы нянечка застала Селиванова… – сказала она с нескрываемым торжеством.
Ковалев едва не поперхнулся, а воспитательница продолжала:
– Он там ночевал, потому что якобы его брату было страшно ночью. Но другие мальчики признались, что вечером он рассказывал маленьким страшные истории! Ничего удивительного, что ночами им плохо спится!
Ковалев выдохнул: он не сразу сообразил, что у младшей группы две спальни. А Зоя Романовна не удивилась.
– Я поговорю с обоими.
Девушка-психолог опустила ложку и посмотрела на Зою Романовну:
– Вам не кажется, что ночные страхи детей в компетенции штатного психолога?
Надо же, Ковалев опять забыл узнать её имя!
– Нет, не кажется, – ответила та. – Занимайтесь адаптационными и развивающими программами, этого достаточно.
– Я так и поступлю, – с деланной улыбкой и нарочито официально ответила девушка. – Но замечу, что последние исследования в этой области говорят о благотворном влиянии страшных историй на душевное состояние детей: освобождают от ежедневного стресса, снимают напряжение.
– Прекрасно, – кивнула Зоя. – Но не забывайте, что всякая история должна соответствовать возрасту ребёнка. То, что пятнадцатилетнему оболтусу кажется забавным, для дошкольника станет непреодолимым ужасом. Не стоит доверять Селиванову освобождение детей младшей группы от стрессов.
– Девочкам из его группы вы это доверяете, – заметила девушка-психолог и негромко добавила: – К тому же истории, которые пугают старших ребят, обычно не тревожат младших. У маленьких просто не хватает жизненного опыта, чтобы примерить взрослые истории на себя.
Зоя ничего не ответила, лишь подарила девушке многозначительный взгляд, говоривший, что разговор был окончен еще на адаптационных программах.
Однако Тамара Юрьевна не унималась:
– Селиванов нарочно запугивает младшего братишку, а потом заявляет, что тому страшно по ночам!
– Тамара Юрьевна, вы же педагог. – Девушка-психолог изобразила на лице презрительную гримаску. – Витя Селиванов остро нуждается в доказательствах того, что он кому-то нужен, и роль защитника младшего брата – не самый худший способ, который он мог для этого избрать.
И снова, как накануне, после завтрака девушка-психолог осталась за столом.
– А здорово вы с Зоей… – с блуждающей улыбкой в пространство сказала она. – С тех пор как Надежда Андреевна умерла, вы первый…
– Первый что? – переспросил Ковалев, чтобы не оставлять недоговоренности.
– Ну… смогли её осадить. Больше никто не может.
– Даже главврач? – удивился Ковалев.
– А ей-то зачем? Они же подружки. Батюшка, который здесь служит молебны, – брат Татьяны. Он на Зое жениться собирался, но она попадьей стать не захотела. – Девушка усмехнулась, если этот медленный и легкий изгиб губ можно было назвать усмешкой. – И пришлось ему податься в чернецы.
Вот как… Главврач – сестра священника… Неудивительно, что здесь разводят монастырские порядки.
– Скажите, – решился спросить Ковалев, – а Надежда Андреевна тоже была верующей?
– Да что вы… – Девушка мягко и плавно махнула рукой. – При Надежде Андреевне тут такого не было, она бы не позволила. А потом и началось: молельная комната, батюшка по четвергам… Знаете, вы на неё похожи чем-то. Она тоже всегда ломала Зоины манипуляции в корне. Я хоть и психолог, и то не всегда вижу, как Зоя это делает. Зоя из тех, кто ведает, – слово «ведьма» происходит от слова «ведать».
– Мне показалось или она все же христианка?
– Да, христианка. Более всего меня поражает именно это: ведать – и всё равно служить этому злому, ревнивому богу… Не сомневаюсь, что она, в отличие от большинства духовных пастырей, в самом деле знает, чего хочет её бог. Она слышит его, и он её слышит, понимаете?
– Нет, не понимаю.
– Вы что, действительно совсем-совсем атеист? – Девушка наклонила голову набок и посмотрела на Ковалева снисходительно, с легкой улыбкой.
– А вы?
– А я? А я вижу и знаю, что происходит. Обратите внимание: я не верю, а вижу и знаю. Здесь жил ещё один человек, который видел и знал, но теперь он… Кстати, вы и его напоминаете, вот я и подумала, что вы тоже можете видеть.
Умом Ковалев понимал, какую чушь несёт эта необычная девушка, но, глядя в её глаза с поволокой, почему-то не мог над нею посмеяться. Не верил ей, нет – как не веришь в сказку, но всё равно слушаешь, всё равно погружаешься в неё с головой, примеряешь на себя чужие переживания и подвиги. А может, всё дело было в её завораживающей притягательности, в странной красоте, мягкости… Она обволакивала, окутывала, успокаивала – как сильный транквилизатор.
– И что же здесь происходит? – спросил он скорей из вежливости.
– Не только здесь. Вы заметили, как церковь рвётся к детям? Непременно к детям?
– Дети воспринимают проповедь без критики, – пожал плечами Ковалев. – Когда-нибудь они станут взрослыми и платежеспособными.
– Взрослыми они станут не скоро. Церковь, конечно, прибыльное предприятие, но Бог – это не церковь.
Ковалев кашлянул и постарался, чтобы его усмешка выглядела снисходительной, а не презрительной.
– Может, подскажете, что мне ответить ребёнку на вопрос: «Почему мы не верим в Бога?» Как детский психолог…
– На этот вопрос нет ответа, потому что ни доказать, ни опровергнуть существование Бога невозможно. Многие пробовали… А впрочем… Я соврала, один ответ я нашла: «Потому что Бога нет». Согласитесь, неубедительно.
– Моя жена сказала: «Потому что в Бога верят только придурки»… – усмехнулся Ковалев.
– В таком случае, не верят в Бога тоже только… люди недалекие. Ведь и опровергнуть существование Бога невозможно. Но одно дело верить, и другое – служить. Тут я согласна с вашей женой: поклоняются Богу только придурки. – Девушка назидательно улыбнулась. – У меня нет сомнений в существовании этого бога, но служить ему?..
– Вы… сатанистка? – догадался Ковалев.
Она воззрилась на него безо всякой поволоки на глазах и привычной отрешенности:
– Чего?
А потом рассмеялась – легко и томно.
– Нет, я не сатанистка. Дьявол – это продолжение Бога, если хотите – его аватара. Ипостась. И служить Дьяволу всё равно, что служить Богу.
– Думаю, за эти слова православные порвут вас на куски. Это оскорбление чувств верующих, – улыбнулся Ковалев. Ну и пусть она городит ерунду – это придает ей прелести, загадочности и шарма.
– Если бы вместо чувств верующие имели мысли, оскорбить их было бы гораздо трудней. Разве можно оскорбить мысль? А оскорблением они называют всякий аргумент, на который у них нет контраргумента.
– И вы не боитесь, что вас выживут из этого санатория? С такими взглядами на религию?
– Меня нельзя выжить отсюда, мой отец глава местной администрации, я могу себе это позволить. – Глаза её снова застлала поволока, а с губ исчезла улыбка.
На выходе из столовой Ковалева поймал инструктор Саша: после процедур и прогулки у Ани намечался «спортивный час», и тот предложил Ковалеву принять в этом участие – детям полагалось полчаса «воды».
– Поучишь дочку плавать, когда ещё такая возможность будет?.. – улыбнулся Саша.
– Она умеет. Давно, – ответил Ковалев. – Но могу помочь, если надо.
– Я с маленькими не люблю возиться, – признался Саша. – Тем более с девчонками. Пищат, плачут, воды боятся.
У него появилась идея. Ещё призрачная, неоформленная и странная, в которой он не был готов признаться даже себе. Так, не признаваясь, он нашел Ниишу. Ничего не решив, спросил про чайную доску. Нииша открыла ему витрину, выдала чай, научила пользоваться термосом. Поблагодарив и всё ещё не завершая в своей голове фразу “Я хочу сварить чай для…”, он ушел в сад. Устроился на пустовавшей каменной площадке, расставил чашки. В чайнике, завернутый в тряпочку с символом чая, нашелся хранитель чайной доски. Акайо, поклонившись ему, аккуратно вытряхнул дракончика себе на ладонь, устроил на почетном месте в центре. Налил в пустой чайник горячей воды из термоса, подождал несколько мгновений, настраиваясь. Перелил воду в чахай, разлил по чашкам. Взяв широкую кисть, провел ей сначала по своей ладони, смахивая пыль с ворса. Окунул кисть в чашки, отточенным круговым движением обмахнул все стенки. Деревянными щипцами подхватил сначала одну чашку, затем другую, выливая горячую воду на маленького чайного дракона, который, поразмыслив немного, снизошел и пустил пару пузырьков.
Акайо смотрел только на доску, и всё же вздрогнул, просыпал несколько чайных листьев, когда на краю зрения вдруг появились худые женские ноги. Таари немного понаблюдала за ним свысока, затем села напротив — не церемонно, на пятки, а по-мужски скрестив ноги. У Акайо задрожали руки. Она смотрела молча, и он старался делать всё идеально. Залил водой чай, тут же слил первую заварку в чахай. Принюхавшись к нежному аромату горячих чайных листьев, решил, что её можно пить. Наполнил маленькую глиняную чашечку, подал, не поднимая головы. Почувствовал, как Таари приняла напиток из его рук. И только налив чай себе, решился поднять глаза.
Она сидела перед ним, улыбка скрывалась за поднятой чашкой. Сделала глоток, не открывая взгляда от Акайо, чуть приподняла брови, улыбнулась шире, но одними губами, тонко, как кайнская аристократка. Он быстро опустил голову. Наполнил вернувшуюся на доску чашечку, выпил наконец свою. Чай вышел чуть-чуть терпким, всё же первую заварку следовало вылить. Сладкий привкус оказался резким, как бывает у не слишком хорошо сделанного чая, но всё равно итог не шел ни в какое сравнение с эндаалорской бурдой. Вторая заварка вышла ещё лучше. Таари пошевелилась, сменила позу. Похвалила:
— Очень вкусно получается. Жаль, в обычном чайнике так не сделать.
Акайо качнул головой:
— Можно и в обычном. Только чай надо брать хороший, много, и заваривать быстро.
Он слил остатки чая на дракончика, тот булькнул благосклонно. Таари улыбнулась:
— Какие смешные пузыри он пускает.
— Не смейся над ним, пожалуйста, — попросил Акайо. — А то чай испортится.
Третья заварка и в самом деле вышла менее удачной — то ли держать надо было уже чуть дольше, то ли хранитель действительно оказался обидчивым. Таари на всякий случай перед ним извинилась. Наблюдая за четвертой заваркой, спросила:
— На сколько же его хватит?
— Ещё на две, наверное, — чай и в самом деле слабел, раскрываясь, отдавая все грани вкуса. Пятая заварка была уже совсем прозрачной и нежной, так что шестую он держал ещё дольше. Легкая терпкость оттенила сладковатый вкус, Акайо открыл чайник, поднес его к лицу. Вдохнул запах горячих листьев, передал Таари. Та повторила его движение.
— Интересно, чай пахнет совсем иначе!
Акайо кивнул, принимая чайник назад. Вытащил листья в чашку, попробовал пару на вкус. Они оказались нежными и уже совсем не горькими, так что он предложил их Таари. Та, попробовав, улыбнулась снова.
— Никогда не думала, что чай можно не только пить, но и есть!
Акайо кивнул, не поднимая головы. Вроде бы все получилось, но он всё равно чувствовал себя дураком. Он не знал, что может сказать ей, не знал, что вообще может сделать, кроме как заварить чай ещё раз. Он чувствовал себя неловко, нелепо, злился сам на себя — зачем он вообще это затеял? Почему ему так захотелось удивить её? Попытаться показать, что умеет не только кланяться и говорить импровизированные стихи, отчаянно краснея?
Ему на макушку легла легкая ладонь, провела по коротким еще волосам, коснулась щеки. Он поднял голову. На фоне темнеющего неба глаза Таари мерцали, как звезды.
— Завари мне чай ещё раз. Завтра.
Он кивнул и долго смотрел ей вслед, пока она не скрылась за деревьями. Сам не понял, как смог в накатившем ошеломляюще лёгком состоянии кружащегося в воздухе листа собрать чашки, убрать на место коробку с чаем и вернуться в спальню. Очнулся лишь закрыв за собой дверь. Привалился к ней спиной, прижал ладонь к щеке.
Он до сих пор чувствовал тепло её прикосновения.
В голове вились бессмысленным вихрем мысли, на поверхность то и дело всплывали отдельные обрывки — надо попросить другой чай, вот бы найти чайные пары с чашами для аромата, не забыл ли он завернуть хранителя в чайную тряпочку. Акайо опустился на кровать, всё ещё прижимая ладонь к щеке. Свернулся клубком, едва осознавая, куда лёг, только самым краешком рассудка отмечая — странно, мягко, удобней, чем обычно. Заснул, так и не разобравшись в себе. И почти сразу, словно и минуты не прошло, проснулся от ощущения опасности. Вскочил раньше, чем понял, где находится, ноги утонули в мягком матрасе. Он чуть не потерял равновесие, спрыгнул с кровати, прижавшись спиной к стене.
Ошибка. Не к стене.
За ним распахнулась потайная дверь, висок взорвался болью прежде, чем Акайо успел обернуться. Он упал, перед глазами всё плыло.
— Что, предатель, не ждал, что я приду?
На него обрушился еще один удар, а с ним — темнота.
***
Он пришел в себя со жгучей болью в ладонях и стопах. Воздуха не хватало, Акайо попытался приподняться, чтобы вдохнуть, но его тут же впечатали спиной в доски. На груди затянулся широкий ремень, отошел назад зло усмехающийся Джиро.
— Ты всегда считаешь себя правым, верно, предатель? А что ты на это скажешь? Смотри, как развлекается твоя любимая хозяйка!
Акайо оглянулся, пытаясь понять, что происходит. Руки были раскинуты в стороны, прижаты к толстым доскам. С ладоней текла кровь. “Меня распяли” — со странным отстраненным спокойствием подумал Акайо. Он чувствовал, как в груди нарастает ужас, будто крик, но почему-то не мог испытать его в полной мере. Дёрнулся, пытаясь освободиться, сжал зубы от пронзительной боли. Взгляд скользил по стенам, цепляясь за…
Розги. Плети. Верёвки. Огромное множество приспособлений, которых он не знал, но догадывался, что они созданы для унижения и причинения боли.
— Помнишь легенду? Хочешь побыть героем? Всепрощающим и всем воздающим? Давай же, посмотрим, кто из нас окажется прав!
Джиро злорадствовал, насмехался, глаза у него блестели, как у безумного.
Акайо мог бы сказать, что вообще не знал, что они уже провернули свой побег и уже попались. Что невозможно предать группу, в которой не состоишь. Что заговорщики сами сделали всё для того, чтобы их разоблачили.
Он промолчал. Все это звучало бы оправданием, мольбой, а умолять о пощаде Акайо не собирался. Он вообще не мог понять, почему хвалёный ошейник, мешавший разбить даже вазу, никак не реагировал на то, что делал сейчас Джиро.
— Я не слишком хорошо учился в академии, не напомнишь, что там еще было? Ах да, вроде бы, избиение кнутом! Это не сложно устроить, здесь богатый выбор!
Джиро разглагольствовал, обходя комнату. На какое-то время он оказался у Акайо за спиной, остановился там, чем-то шурша. Вернулся, действительно держа в руках кнут.
Значит, вот как здесь наказывают рабов?
Акайо закрыл глаза, заставив себя отрешиться от происходящего. Он всё равно не мог освободиться, шляпки гвоздей были слишком большими, чтобы стащить с них руки, а играть по правилам Джиро, который хотел унизить его, было глупо. Вместо этого нужно было как можно скорей понять, как сочетается существование этой комнаты со всем тем, что он узнал раньше. Иначе новое разрушение выстроенной системы мира убило бы его надежней буйной фантазии оскорбленного мальчишки.
Записывалось и вычеркивалось в мысленных свитках — гарем, рабы для постели. Неверно. Рабы, дающие статус. Дающие любовь? Здесь в самом деле легче относились к этому. Тогда…
Акайо невольно распахнул глаза, когда грудь пересек тяжелый удар. Кнут обжег бок, уже почти безболезненно шлепнул со второй стороны, обвившись вокруг креста. Джиро насмешливо развел руками:
— Ну извини, я никогда раньше не порол людей! Но, уверяю тебя, я быстро научусь. Прямо сейчас. Зато твои драгоценные эндаалорки наверняка проделывают это постоянно! Я уверен, они…
Акайо заставил себя перестать слушать. Это были пустые домыслы, которые следовало отбросить. Комната была, это неоспоримый факт. Для наказаний? Для наказаний, несмотря на ошейники? Глупость. Все это нужно было для чего-то иного. Для чего же?
Он раньше не задумывался о том, что скрывалось за потайной дверью, и это стало слабостью, из-за которой он проиграл. Забылся, перестал считать левую сторону комнаты опасной, и спрыгнул с кровати не вправо, в тупик, в котором спал все прошедшие ночи, а влево, глупо подставившись под удар. Не поняв, что ощущение засады исходило не от обычной двери.
А за дверью скрывалось это. Комната, созданная для причинения боли.
У него получалось отстраниться от слов, но не от ударов. Джиро учился медленно и плохо, кнут попадал Акайо то по рукам, то по торсу, то по ногам. Кончик рассек губу, кровь капала с подбородка на грудь. Мысли завивались бесполезными кругами, разбивались от накатывающих волн боли, будто пустые вазы. Зачем хотя бы в теории могла быть нужна эта комната в гареме? Почему не действовали ошейники? Как так вообще может быть, он же своими глазами видел…
Новая мысль, пугающая больше прочих — могли ли ошейники считать, что именно в этой комнате их вмешательство не требуется?
Удары выбивали из лёгких с трудом добытый воздух, одежда превратилась в лохмотья. Джиро говорил что-то, Акайо не прислушивался. Мысли путались, смешивались, оставляя яркие вспышки. Больно. Больно. Больно…
Перестало. Всё ещё щелкал кнут, расчерчивая кожу кровавыми полосами. Акайо понял, что хочет смеяться, прикусил губу, моргая ошалело — что со мной? Он словно оказался под водой, предметы расплывались и одновременно были невыносимо чёткими, тело стало легким, как клочок пуха. Смазались звуки, только хлопки ударов дробили общий невнятный гул. Пробилось сквозь пелену:
— Что, предатель, надеешься, что тебя спасут? О, я уверен, этим сумасшедшим эндаалоркам понравится такой твой вид!
— Нет.
Кнут едва скользнул по коже, Акайо с трудом поднял голову, преодолевая странную, кажущуюся чужой лёгкость, которой было все равно, что происходит, только бы не прерывалась сладкая мука, ставшая условием её существования.
В дверях стояла Таари, злая, как разбуженный дракон, Джиро срубленным деревом рухнул у её ног. Она ткнула его носком туфли.
— Кретин! Нииша, забери этого идиота. — Управляющая, оказавшаяся рядом с ней, подхватила Джиро на руки. Посмотрела на распятого Акайо сочувственно, но ничего не сказала, вышла.
Маги, как оказалось, были очень даже при чем. Когда бабушка и местный драконовер донесли до нас весь расклад, Славка только головой покачал.
— Драконоверы и маги, которые мирно общаются — такая же редкость, как драконы, водящие дружбу с вельхо.
— Ага, — кивнул я. И покосился на Терхо Этку. Тот внимательно изучал очередное бабушкино вязание и на подначку (намеренную или нет) не среагировал. Или делал вид. Ну да, вот так ощущаешь себя уникумом, решившимся на немыслимое нарушение традиций, преступником и вообще крутым и рисковым… а оказывается, что таких вот крутых на самом деле вагон и маленькая тележка.
Славка взгляд отследил.
— Да нет, я верю. Просто…
— Когда Макс бушевал, тут наверняка у всех вельхо Зароки погорели, — слегка невпопад проинформировал наш напарник. — Без Зароков весь этот бред про драконов как кровавых тварей и угрозы для магии напросвет видать.
Ах, уже бред.
Неплохо прогрессирует наш маг. Глядишь, еще доживем до того, как он с драконовером каким-нибудь обнимется. Или с драконоверкой.
— Погорели? — заинтересовался глава города. — Из-за Макса Воробея?
Тьфу. Ну что им всем не дает покоя моя фамилия?
— Воробьева, — поправил я. — Я тут немножко психанул, когда улетал. И…
— Немножко! — фыркнул наш напарничек. — Город в магии по шпили, половина горожан — вельхо, у магов Зароки выжгло, как плесень — солнцем, у меня плотность сферы подскочила в три раза, и это немножко!
Опять я крайний.
— Оружие массового поражения, — хмыкнула бабушка. — Интересно, если тебя раздразнить и на Нойта-вельхо сбросить, что будет? У этих… правителей тоже Зароки нарушатся?
— Совсем не обязательно. У вышних магов более гибкие системы Зароков, — донеслось от двери. Светловолосый вельхо вопросительно наклонил голову:
— Можно?
А вот и маги. Легки на помине.
— Слишком гибкие, — уточнил рыжий вельхо, появляясь из-за его спины. — Как думаешь, Вида?
— Думаю, что нам стоит сначала попросить разрешения войти, — холодно процедил третий мужчина, — потом войти и разговаривать уже при закрытой двери. Вы позволите?
— Что ж, закрывайте, — вздохнула бабушка. — И остальных зовите.
Семейный вечер явно начинался как-то не так…
Глава 35
Впрочем, продолжилась она тоже не сахарно.
Хотя сначала казалось, что все еще вполне ничего.
Ну подумаешь, не дали дообщаться с нашими. Успеется ведь? Да и бабушка наша бывшая чего-то такого ожидала — недаром мне странно показалось, что в комнате сидячих мест как-то многовато для встречи любящих родственников. Нет, все-таки бабку я здорово недооценивал. За беспомощную держал.
Ага, счас.
Пока мы со Славкой с драконами возились, шатались по городам и деревням и пытались бизнес замутить, Ирина Архиповна спокойненько, с места не двигаясь, уже тут организовала какие-то вязальные мастерские и консервный цех наладила. На ровном месте, без связей, драконьих мастерских и всего прочего. Железная она у нас баб… дама.
Плюс — подружилась с драконовером.
Плюс — наладила взаимопонимание с местными вельхо. Да еще как наладила. Недаром мне Янка про кандидата в дедушки чирикала, некоего дядю Пало. Знакомая, кстати, физиономия у этого «дедушки». Да и остальных вторженцев тоже.
Пару месяцев назад это ведь они неплохо так погоняли по углам двух будущих драконов. Тогда гоняли, сейчас рядышком сидим и принимаем из рук нашей бывшей бабушки чашки с местным чаем и булки с начинкой. И друг друга глазами поедаем.
Десерт такой, ага.
— Мы ненадолго, — прояснил ситуацию светловолосый кандидат в деды. — Наши найденыши — и люди, и драконы, требуют внимания.
— Как они? — встрепенулась Ирина Архиповна. — Помощь нужна?
— Ничего непоправимого, — жизнерадостно заулыбался рыжий. — Самую больную девчушку уже вытащили, а для остальных сейчас самая страшная опасность — это наша доблестная поварша. Кого отловит — закормит до смерти, а они ведь, бедолаги, и удрать толком не могут.
— Острослов, — неодобрительно вздохнул третий вельхо. Он пока из чашки не отхлебнул ни глотка.
— Я имею в виду, — тут же переключился на нудный тон рыжик, — что ничего особо срочного нет. Немножко полежат, подкормятся-полечатся — и количество «хрени» в городе живо поприбавится.
Что? Мне не послышалось?
Он действительно «хрень» сказал?!
Нет, я в общем-то догадываюсь, кто тут подкорректировал местным словарный запас, но… интересно, чему она еще их выучила? Судя по тому, как Славка спрятал усмешечку за чашкой отвара, мысли у нас были схожие.
А разговор чародеев тек своим чередом.
— Этого только не хватало, — не одобрил предполагаемое увеличение количества хрение первый вельхо, Пало. — Впрочем, Ирина Архиповна, ваша помощь нам будет нужна. В разговоре. Есть там двое подозрительных личностей. Хотелось бы убедиться, что подозревают их правильно.
Онеметь. Наша бабушка еще и в допросах шпионов участвует?
Да уж, тихий одуванчик…
— Поговорю. Аппаратуру вот зря взяли. Надо было там неподалеку и бросить. Если уж решили инсценировать гибель поселка от нападения хищников, то картинку надо было оставить соответственную. А хищникам шкатулка связная ни к чему — вряд ли они настолько голодные.
— Да мы только переговорный код снимем и на другую шкатулку перевесим. Глядишь, пригодится. Если удастся настроиться на их переговоры, лишним не будет! А ту раздавим и бросим у логова. Или в самом логове. Она интересная, тамошнему зверью по нраву придется.
— Только не затягивайте с этим…
— Конечно.
Последнее слово прозвучало как-то задумчиво. И в комнате стало тихо. Потрескивали поленья, в соседней комнате что-то чирикала Янка со своим питомцем, мягко позвякивала в чьей-то чашке ложечка-мешалка, но заговаривать никто не спешил. Только обмен взглядами. Ну, понятно. Собрались вот так на совещание люди, маги и драконы — и теперь прикидывают, чего им друг с другом делать. Выбрать между тем, что хочется, тем, что можно и что нужно, не так уж просто, а?
Мне, к примеру, больше всего хочется сцапать своих и свалить отсюда. И у меня, может, даже получилось бы…. Только своих как-то очень уж много набирается — не бросать же тут Янкиного жениха? И вообще дракончиков. И моя кувшинка… если она действительно на тайной вельховской ферме, то я наизнанку вывернусь, а на этот Вышний Круг найду управу. А для этого мне здешние вельхо нужны — раз уж они дошли до того, что драконов спасают и от своего столичного начальства конспирируются.
Драконоверам… драконоверам надо много чего. И я сектантов понимаю. Маги им изрядно задолжали… Может, не эти конкретно, но вообще-то?
Интересно, чего надо самим вельхо?
Хотя… если Славка прав, то город с дикими магами держится за счет того, что в этом самом Вышнем Круге группировки пока не догрызли друг друга, решая, кто пригребет к рукам этот вкусный кусочек. Но ведь рано или поздно они сговорятся. И что тогда? Кто победит в драке бойца сильного и бойца тренированного? Не надо, не отвечайте, и так понятно. Причем второй еще гарантированно злее и подлючнее…
Так что у этих вельхо есть два выхода: или они радостно всех сдают и получают за это свою бочку варенья и корзину печенья, или барахтаются в попытке защитить горожан с хорошим шансом снизить себе продолжительность жизни. сдается мне, они уже все выбрали… только вот мы им при этом зачем нужны? Боевики из драконов, если честно, не очень. Особенно в свете наличия желтокожих «друзей» и их оружия.
И?
— Значит, пропавшие внуки? — чуть отстраненно поинтересовался наконец самый замороженный вельхо. Кажется, Вида. — Из северных возвышенных…
— Значит, Рука Нойта-вельхо? — в тон ему отозвался Славка. — Верные Кругу маги?
Ага. И так понятно, что мы такие же Возвышенные, как вы верные. Но можно ведь и намекнуть?
Намек вельхо уловили. И проглотили. Только усмехнулись невесело. Видать, здорово их поприжало.
— Верные. Мда.
— Как говорят у нас — мы в одной лодке, — вступила Ирина Архиповна. — Все ведь понимают: сейчас и здесь собрались те, кто уже понял: нам нужно сотрудничать. Эти ваши ренегаты до бесконечности тянуть не будут. И предупреждать о своих планах тоже не будут. Пало, у нас много шансов справиться поодиночке?
— У нас и вместе не так уж много, — устало ответил светловолосый. — Но я же говорил, что согласен: нам нужно сотрудничество.
— Для сотрудничества хорошо бы представлять четко, кто есть кто, и что он ждет от других. Так?
— Так. Что ж, все правильно. Думаю, мы первые? В знак доверия, так сказать? Итак… Мы прибыли сюда расследовать появление драконов. Обычно это сводится к лечению пострадавших, составлению списков на выплату компенсаций и очередному отчету о бесчинствах кровавых тварей. По крайней мере, правильно — так. Хотя мне до сих пор интересно, кто именно бесчинствовал в двух предыдущих случаях, когда нас посылали на расследование, потому что теперь, когда «бесчинствовали» реальные драконы, картина совершенно нетипичная. Неправильная. Более того. При расследовании обнаружилось много странного.
Например, Печать Зароков, которая накладывается на каждого вельхо при посвящении, как оказалось, может ослабляться под влиянием дракона. Не знаю, всегда ли, или только если дракон основательно разозлен, — чуть насмешливый взгляд в нашу сторону, — но наши печати ослабли. И после этого стало возможно сопоставлять и обсуждать странности, которые раньше почему-то не отмечало сознание.
— Глаза открылись?
— Да, — просто ответил Пало.
— Открылись! Если я их дальше открою, то у меня скоро для лба места не останется! — весьма ядовито уточнил Вида.
— Вы сказали — сопоставлять и обсуждать, — уточнил наблюдательный Славка. — То есть раньше, даже если вы это и замечали, то говорить об этом не могли?
— Даже заметить довольно сложно, — негромко вмешался рыжик. — Мы Рука, наша работа — отслеживать, сопоставлять факты и делать выводы. Но то, что выходит за некие условные рамки, словно слегка размывается. И кажется не столь важным. Мы проследили. Получается что-то вроде императива: подумать позже… неважно, отложить… забыть. А обговорить еще сложнее. К цепочке команд добавляется весьма сильное жжение в Печати, и нужно уметь сосредоточиться, чтобы обмануть Зароки иносказаниями или ложными целями.
Я хлебнул отвара.
А нехило здесь развернулись «желтокожие друзья». У нас мозги промывают СМИ, причем их можно не смотреть и не слушать (теоретически можно). Да, получишь славу фрика, но мозги останутся при тебе, а зомбоящик, если ты попробуешь его выключить, хоть убить тебя не попытается. А здесь?
Не то скажешь — и «какая жалость, мы потеряли его во цвете лет»… или как тут обычно говорят?
Славка потер лоб.
— Понятно… а после «разозленного дракона»?
— Мы не сразу поняли, что Клятвы больше не действуют в полную силу. Но, по крайней мере, смогли поговорить о неких ренегатах, пробравшихся в Вышний Круг Нойта-вельхо, чтобы вредить магам.
— Ренегатам… ага.
— Против борьбы с ренегатами Зароки не возражают.
— А теперь что?
— А теперь у нас на руках город, который мог бы спасти Нойта-вельхо. Магов все меньше, а тут сразу столько, и сильных. Настоящее благословение богов!
— Богов! — фыркнул Вида.
— Поймите, маги реже рождаются и еще реже — рождаются сильными, и до недавнего времени никто не мог понять, отчего это происходит. Сейчас, по крайней мере, понятно.
Мне стало интересно. В принципе, до чего-то такого додумался и Терхо, который, в отличие от наших потенциальных союзников, в составе Руки не был.
— Это вы о том, что носители магии — драконы, которых маги уничтожают, тем самым уменьшая и магию?
Тем самым? Это вообще я сказал? Что-то на меня бабушкины травки странно действуют…
— Да.
— Хм… Сомневаюсь, что Нойта-вельхо испытывает счастье, получив такую информацию.
— Отчего же! — снова капнул ядом Вида. — Они были настолько счастливы, что практически сразу попытались убить нашего посланца. А потом — намертво сцепились в склоке, чтобы поделить добычу, усилив этим собственную клику. А всей помощи нам — ценные указания по шкатулке и время от времени попытки похитить кого-то из диких магов. Спасибо им хоть за это. С одной стороны — передышка, с другой — предупреждение! Впрочем, мы уже достаточно наговорили, вам не кажется? Не пора ли нашим будущим союзникам рассказать о себе?
Вообще-то нет. Главного-то мы не услышали — что маги ждут от нас? Понятно, что помощи, но какой? Впрочем, можно ведь сначала и представиться? А обговаривать намерения потом? Только вот откровенности, извините, в таком случае будет поменьше, да, Слав?
Славка не подвел…
Классификация драконов была им поведана в первую очередь, этак суховато-научно (при этом об отсутствии в Убежище любых драконов, кроме Огненных, не было сказано ни слова). Про Убежище рассказано, но никаких намеков на местонахождение. Про догадки об «авторстве» драконьего безумия — да, про преодоление — да, а вот о самой методике — нет. Причем все с таким чстным и доверительным видом — залюбуешься. Молодец, Слав. Моя школа. Про свои силы даже союзникам стоит говорить умеренно, а вот про слабости — лучше вообще помолчать.
Так ведь?
— …. А вот я и говорю: да что же это такое?! Вы срёте, а жопу одна я вытираю!
— Аня, такая ситуация действительно неприемлема, я с вами совершенно согласен. Но вы уверены в… физиологическом аспекте?
— Доктор, вы попроще можете? Я институтов не кончал!
— Конечно, Виталий, спасибо за ремарку.
— Чё?
— Я имею в виду, что жопа у вас одна на четверых. Как же так выходит, что вытирает всё время Аня?
— Да они же беспомощные все, одно слово «мужики», а за ним и нету нихрена. Как я задолбалась, что в браке, что сейчас, всю душу извели, с-скотины!
— Аня, Аня! Прошу вас, успокойтесь. Мы же собрались здесь, чтобы решить проблему, а не оскорблять друг друга. Эхм. Помните, на прошлом сеансе мы обсуждали, что когда вы были в браке с Аркадием…
— Я и сейчас с ней в браке, между прочим!
— Да-да, вы совершенно правы, Аркадий. Так вот: вы всё время строили отношения с Аркадием так, чтобы он оправдывался перед вами.
— Ыгыгы, тр-р-р-ряпка!
— Потише, господа, скоро мы приступим к вашей паре. Эхм. Так вот. Аркадий, в свою очередь, неоднократно саботировал ваши совместные дела, чтобы возвратить контроль над своей жизнью хотя бы…
— То есть, это они специально сговорились жопу не вытирать?!
— Я хотел сказать не это, а подчеркнуть, что вам нужно работать с контролем ситуации. Его вы берёте на себя, а нужно иногда отпускать…
— Да нет же, всё верно: эти три козла сговорились! Специально срут и не вытирают! Саботируют, значит! Ну я вам задам! Раз я жопу вытираю, значит мне и решать, кому её подставлять!
— А и пожалуйста, это Витальки жопа, мне насрать!
— Так и мне нормально, Анька! Подставляй мою жопу, сколько хочешь. Только деньги бери, чтобы на бухло хватало!
— Эй-эй, мужики! Мужики! Я тут натурал вообще-то! Мне эти приколы не нравятся!
— Да кому ты лечишь! Ты пока живой был, в «Танки» играл! Даже бомжи знают, что у танкистов мотор сзади!
— Ухыхы! Верно, Сивый!
— Ну конечно ты натурал, Аркашка! Уж как пялился на чужие сиськи, век не забуду! Позорил меня, скот!
— На себя посмотри! Изменила мне со слесарем!
— А кто тебе виноват, что дома гвоздя забить не можешь?! А Петрович — мужик! Хоть пенсионер, а хер стоит как у молодого!
— Когда мне гвозди забивать, когда я на работе всё время!!!
— Стойте, пожалуйста, остановитесь. Помните, что все вы — жители одного дома. Это необычная ситуация, когда все вы знаете друг о друге, причём в таких, хм, подробностях, но, напоминаю, что дом у вас один и жить в нём нужно дружно. Мне очень нравится способность Ани к организации, и очень нравится готовность Спиридона отстаивать свои права.
— Ещё бы! Я как снова женился, и хренушки ты мне на шею сядешь, Анька! Я тебе не Аркадий!
—Эхм. Вам нужно выстроить график дефекаций и сопутствующей уборки. А также систему наказаний и систему противовесов, чтобы отдельные личности не злоупотребляли властью. Также, Аня, нам нужно проработать ваше стремление контролировать партнёра. И с вами, Аркадий, мы тоже сегодня поработаем. Вы были женаты три года, хорошо узнали друг друга и, наверняка женились не просто так.
— Да я и не знаю, зачем женился. Мне даже девушки другие нравятся.
— Ну так и мне парни нравятся совсем другие. Думала этого перевоспитать, но хрена с два.
— Я думал, она хоть не будет мне по мозгам ездить, а всё наоборот вышло.
— Так ты свалил на меня весь быт и за работой спрятался. А я тоже на работу хожу, и почему это ещё и стирка на мне и жрачка? Сахарный, что ли? Я каждый раз жду, что ты сам поймёшь хоть что-то, но ты постоянно ведёшь себя как идиот.
— Это очень хорошо, что вы перешли к конкретным претензиям. Давайте успокоимся и составим списки взаимных претензий, а потом попробуем пройтись по ним. Виталий и Спиридон, ваша пара следующая, можете пока собраться с мыслями. Меня крайне интересует Спиридон, который осознанно выбирает для себя маргинальный круг общения, вместе с тем подчёркивая своё превосходство. Это может быть связано с вашей прошлой жизнью, там кроется какой-то мощный якорь. Вы чувствовали когда-нибудь, что не соответствуете своему статусу в обществе?А почему? Думали о дауншифтинге?
Нельзя сказать, что до столкновений с ФСМ Солнечная ни с кем не воевала. Войны случались во все времена, но в большинстве случаев это были все же локальные конфликты. Именно по этой причине десантные подразделения в армии образца середины прошлого века считались самыми популярными. А уж десантный корпус зоны Визиря вовсе считался элитным. Последняя война еще раз подтвердила, что выигрывает в войне тот, кто имеет преимущество в космосе. Чтобы обеспечить такое преимущество нужны специальные военные корабли, новые разработки… …таким образом, в известном смысле, война подстегнула развитие экономики планет СФ.
Удар гведианских кораблей в первую очередь пришелся по системе коммуникаций Солнечной. В результате большая часть гражданских судов приобрела новую военную специальность. После окончания активных боевых действий правительство Солнечной приняло решение использовать в качестве основных средств для перемещения груза и пассажиров стационарные телепортационные базы, расположенные за внешними орбитами систем. Это в разы удешевило транспортные расходы, и способствовало восстановлению экономики планет в тот период. Тогда, после войны, исследования новых миров потеряли на время актуальность, и гражданские корабли галактического класса практически исчезли…
…Возможно, почти полное исчезновение гражданского космофлота и послужило одной из причин глобального системного кризиса, сменившего эйфорию от экономического роста в первые послевоенные годы…
…Перемещение груза и пассажиров и сейчас происходит в основном через станции переброски…
…Новейшая история исследований пространства началась лишь около пяти лет назад, когда появились первые корабли класса «Эхо» и «Корунд»…
Учебное пособие «Курс современной истории: система координат»,
Флора, «Орс», 312 г. к. в.
На «Корунд» экипаж вернулся только в середине дня.
Уже следующим утром Чени доставил с планеты на борт Джима Мориса и двух его сотрудников. Капитан встретил их у шлюза. Морис сопровождал последнюю партию груза, а также доставил разрешение от руководства первого отдела на предварительное исследование планеты той же звездной системы, которая заинтересовала археологов потому что она расположена рядом с «находкой века», а значит, может нести на себе следы той же цивилизации. Покинуть систему они все равно не имели права, пока доктора на базе не решат, что транспортировка тяжелораненого на борт никак ему не повредит. По их прогнозам ждать оставалось неделю. Как раз, чтобы отправить легкий «фотон» к искомой планете, провести съемку поверхности и вернуться назад. Вести катер предстояло навигатору Владу Чернову, вторым пилотом попросилась Регина. Димыч подумал и согласился. Регина по возвращении на борт проходу доктору не давала. И капитан решил устроить приятелю передышку.
Перед отправкой обсудили программу полета, Влад отчитался о маршруте, а Морис объяснил, какие именно данные о планете его интересуют. Объем работ наклевывался большой, пусть высадка на поверхность в них и не входила.
— На режиме иглы мы экономим достаточно времени, так что уж в неделю точно уложимся, — подсчитала Регина, — может, даже раньше вернемся.
— Сплюнь, — посоветовал Влад и первым забрался в катер. Регина скорчила рожу его спине, после чего вежливо попрощалась с провожающими.
— Связь держите постоянно, — напомнил Димыч, у пульта буду либо я, либо Лаура.
— Разумеется. Все! Счастливо.
Черный летный комбинезон чертовски шел Регине, подчеркивая все достоинства фигуры. Когда люк закрылся, капитан отправился на мостик, где нес вахту Чени Рай.
Соединившись с инфосетью, вызвал «Фотон», спросил:
— Как настроение?
— Как надо, — отозвался Влад. — Следующая связь после выхода из иглы. Завтра в семь часов или около того. Не провороньте.
Об этом уже было не раз говорено во время обсуждения. Капитан пожелал им счастливого полета и разорвал связь.
Мне все чаще кажется, что происходящее происходит не со мной. Устала от этой палаты, устала оттого, что кроме молчаливого санитара к нам никто не заходит. Все словно вымерло. И сбежать невозможно. Окон у комнаты нет, дверь все время заперта. Один раз санитара вызвали по кому, и мне удалось высунуться в коридор. Коридор оказался недлинным. Три двери справа, три слева, с торца стальная дверь. Почти сразу меня грубо вернули назад.
Велчи становилось все хуже. Она плохо спала, ее знобило. Мы стали реже разговаривать. А мне… из-под пальцев вытекли последние остатки памяти о том, что было до. До этой палаты. Я знаю — там было много всего, но это уже даже не чужая история, это какие-то бессмысленные словосочетания. Имена.
Я больше не я.
Я прежняя не исчезла только благодаря снам. Именно там остается по крупицам то, что было Сашей. Впору придумать другое имя и запретить себе вспоминать неуловимое прошлое.
Велчи теперь редко встает. Я однажды рассказала ей о своих снах, она оживилась и стала расспрашивать, но кроме самого факта их существования мне нечего было добавить. Это как сквозь толстое тонированное стекло заглядывать во флаер, в котором тебя везли с завязанными глазами. Знаю, что была там, внутри, а вот как описать?
И все же, выслушав мои путаные объяснения, она сказала:
— Знаешь, Саш, я могу ошибаться. Но мне кажется, твоя память восстановится, дай только срок. Подумай сама. Клетки твоего организма все равно заменялись с возрастом, в тебе ничего не осталось от того младенчика, которым ты родилась. Пен-рит аналоги тоже возникают не на пустом месте, перенимая черты основного носителя. Беда только в том, что это происходит слишком быстро. Организм не успевает перестроиться. Если бы это было не так, ты, как и все прочие пен-рит сейчас не то, что своего имени не помнила бы. В твоем лексиконе было бы слов десять, и кормила бы я тебя с ложечки.
— Не исключено, что этим все и кончится.
— Хочешь, докажу, что нет? — она даже привстала.
— Давай.
— Тогда расскажи, о чем мы вчера с тобой поспорили?
Санитар сообщил, что в палату подали горячую воду, и мы спорили, кому первому идти в душ.
— Ты и сама знаешь, — усмехнулась я, — причем здесь это.
— Тогда скажи.
— Мы поспорили из-за душа. Ты не хотела пускать меня вперед.
— Что требовалось доказать. Сегодня уже помнишь, что с тобой было вчера. Могу поспорить, что если напряжешься, вспомнишь и еще пару дней из нашей здесь жизни. То есть, проблемы с запоминанием свежей информации у тебя уже почти нет. Все вернется, Саш. Вот увидишь.
— Спасибо, Велчи.
Я запомнила ее слова — в них была надежда. Они помогали мне в последующие дни заключения.