Киборг «Paramedik», Энди
23 мая 2191 года
— Семнадцатая, примите вызов, ребенок, два с половиной. синий и плачет, проспект Познания, тридцать четыре, квартира триста шестьдесят один.
— Уже летим.
Флайер скорой помощи сорвался с высотки в темноту, расцвеченную огнями домов и улиц, — у вызовов на детскую асфиксию или сердечную недостаточность был высший приоритет.
В квартире бригаду встретила зареванная молодая мамочка, сама еще почти ребенок, с панически орущей малышкой на руках.
— Я встала покормить, свет включила, а Лаванда синяя, вся синяя, спасите, не дайте ей умереть, сделайте что-нибудь, пожалуйста!
Захлебывающаяся криком девочка пугала нежно-голубым цианозным цветом. Но ни с сердечными поражениями, ни с легочными дети так не кричат. После пятисекундного ступора всей бригады из-за спины врача вынырнул молодой медбрат и ловко перехватил ребенка у мечущейся матери. Секунду всмотрелся, держа на вытянутых руках и вдруг длинно, с нажимом, провел языком по щеке.
— Что… — мама резко замолчала от неожиданности, — вы себе позволяете?
Медбрат невозмутимо вернул тоже замолчавшую девочку матери — по щеке ее протянулась мокрая розовая полоса.
— Та-ак, мамаша, ну-ка, покажите, где ребенок спит, — от изумления отмер врач.
Детская комнатка радовала глаз чистотой и уютом. Банты на шторах, мягкие игрушки, новенькое постельное белье. На голубом фоне простынок плыли белые облачка и летали мускулистые чайки.
— Все ясно. Видите, у птиц пять глаз? Шоарра. Нестойкий краситель. Что ж вы, мамочка, без стирки бельишко-то дочке положили? Купили, пришли, постирали, потом пользуйтесь на здоровье, что вы как маленькая, в самом деле?
Молодая мать ошарашенно посмотрела на белье, крепче прижала к себе дочку и разрыдалась. Недовольное дитя задергалось, выдираясь из чересчур тесных объятий и заорало пуще прежнего. Врач поморщился:
— Энди, двадцать капель кардиовала накапай ей. Да не ребенку, а мамочке, бестолочь!
Медбрат, виновато улыбнувшись, отнял уже поднесенный стаканчик с резко пахнущими каплями от губ малышки и почти влил в женщину.
— Вы, дорогая, успокойтесь, все здоровы, делом займитесь: бельишко поменяйте, ребеночка отмойте. Сами успокоитесь и дочка успокоится. Вам бы тоже не понравилось, если бы вас посередине ночи трясти начали и в ухо орать. Все, парни, пошли на выход.
Во флайере, врач, откинув спинку переднего кресла, довольно протянул:
— Ну-у-у, есть у нас на станции примета: если ночное дежурство началось с ребенка, то пока не сменимся, всё дети пойдут. Или что-то так или иначе с ними связанное. Готовимся к сюрпризам.
Сюрпризы последовали незамедлительно: не успел флайер приземлиться обратно на парковку на крыше больничного комплекса, как последовал новый вызов:
— Семнадцатая, ребенок, пять лет, многочисленные рваные раны ротовой полости, Парковая четыре, квартира двадцать восемь.
Встретил скорую пожилой мужчина, бледный, тяжело дышащий. По лбу его катился пот.
— Проходите, — мужчина поморщился и потер грудь ладонью.
Бригада переглянулась, опытный врач кивнул и фельдшер с медбратом в долю секунды подхватили больного под локти, усадили в кресло. Врач развернул укладку, щелчком отбил носик ампулы фентанила, фельдшер тем временем вызвал кардиологическую бригаду. Одновременно Энди прикоснулся к шее больного, потом вдавил пальцы куда-то под ребра с одной стороны, с другой, кивнул, подтверждая:
— Да, имеется электроток повреждения, реполяризация калия задней левой стенки нарушена на тридцать восемь процентов.
За окном завис флайер кардиологии. Энди распахнул окно, оттуда въехали салазки с носилками, пациент был споро уложен, и флайер моментально исчез, разрывая темноту красно-зелеными всполохами.
Весь визит занял от силы три минуты.
Уже уходя, фельдшер вспомнил:
— Инфаркт ладно, а что у него со ртом было?
Энди указал на диван:
— Там.
Врач досадливо шикнул:
— Что там то? — и, словно желая опровергнуть указание, со скучающим лицом заглянул за спинку. Тут же переменился в лице:
— Вот и ребенок.
Диван тут же был отодвинут. Спрятавшись за ним, сидел пятилетний мальчик с заплаканными глазами и приоткрытым ртом. Изо рта тянулась ниточка слюны, чуть подкрашенная розовым.
Мальчик поднял испуганный взгляд на мужчин, столпившихся вокруг него:
— Дяденьки, не ругайтесь, — прошепелявил он, — кактус я съел…
Уже позже, после того как ребенок с полным ртом кактусовых иголок был обезболен и отвезен в травмпункт, сидя в покоящемся на парковке флайере, фельдшер недоумевал:
— Вот зачем, зачем он в пять утра решил съесть кактус?
Недоумения прервал новый вызов:
— Семнадцатая, мужчина, возраст неизвестен, предположительно потеря сознания, улица Зинина, дом сорок два.
— Квартира? — уточнил врач, хватаясь за ручку над дверью при резком нырке флайера с парковки.
— Без квартиры, вас во дворе встретят.
Во дворе флаер скорой встречала подпрыгивающая от нетерпения девушка в спортивном костюме с подпрыгивающим же модным корги на поводке. Вытащив из ушей пуговки наушников, она затараторила:
— Здравствуйте, вы так быстро, я тут бегаю, он там лежит, может, плохо, но он такой странный, — девушка, покраснев, захихикала.
— Показывайте.
Мужчина, к которому вызвали скорую помощь, действительно лежал. Аккуратно подогнув длинные ноги, на скамеечке у дома. И был действительно странным. Потому что спать на лавочке возле дома, укрывшись розовеньким одеялом, было как минимум странно. Как максимум — шокирующе. Из-под головы чудака, украшенной модной, но очень разлохмаченной стрижкой, виднелась розовенькая же подушка.
Врач направился к лавочке и к ее необычному постояльцу, но был остановлен словами Энди:
— Количество ацетальдегида в выдыхаемом воздухе превышает предельно допустимое значение в двести семьдесят три раза.
— Что это значит, говори нормально, — скривился врач.
— Тяжелое похмелье, — отрешенно перевел Энди свои слова.
Подошли, похлопали страдальца по щекам, добившись лишь бессвязного мычания. Веками проверенный нашатырный спирт заставил его сесть и осоловело захлопать глазами. И только инъекция меглимага волшебным образом привела мужчину в чувство — он икнул, несколько раз глубоко вздохнул, взгляд стал осмысленным, мужчина вскочил и стал спешно собираться, сматывая одеяло.
— Репцы, спасибо, разбудили! У меня вчера двойня родилась, два пацана, три триста и три шестьсот, я и наотмечался. И спал тут, чтобы дом не провонять перегаром. Сегодня выпишут, пошел я. — Он пожал руки всем троим медикам и скрылся в подъезде.
— Везет! — протянул фельдшер вслед. — Два пацана, это ж надо же!
— Не завидуй, — философски пожал плечами врач, — он с двойней еще намучается, отлавливать не будет успевать.
Подтверждение этому тезису пришло через час — отец, оставленный с двумя сыновьями-погодками, не уследил за старшим десятилеткой и тот, «летя на флайере», с разгона врезался в плиту, опрокинув на себя кастрюлю горячей воды. Обошлось без госпитализации, мальчишку залили противоожоговым спреем и оставили посередине гостиной в позе пенного памятника под надежным присмотром куда более спокойного и рассудительного младшего.
Следующий вызов пришел около десяти утра:
— Семнадцатая, примите старушку-болтушку.
— О, норм! — обрадовался фельдшер, — мы туда Энди отправим, ему до лампочки, кто на уши приседает, а сами перекусим.
Известная уже всем бригадам Виолетта Петровна вызывала скорую с периодичностью раз в две недели по весьма незначительным случаям: голова закружилась, давление подскочило, в спине захрустело… Оно, конечно, и больно, и тревожно, но от почтенной девяностолетней старости лекарства пока не придумали. Тем более, что старушка-болтушка была еще бодра, тверда в ногах и скакала по табуреткам, развешивая занавески, если не с легкостью горной козочки, то с основательностью монтажника-высотника, взяв себе в опоры два стула с высокими спинками. А вызывала зачем? Медикам казалось — просто поговорить.
Вот и сейчас, получив поливитаминный укол, Виолетта Петровна налила Энди чаю, «вдруг плохо станет, а Вы, молодой человек, уже меня покинули, возвращаться придется, нет уж, задержитесь на пять минут», с вкуснейшими домашними пирожками с капустой «соседка принесла, а куда мне тазик выпечки».
К чаю прилагался пространный рассказ о прошлом:
— А знаете, молодой человек, я же здесь с самого начала колонизации. Вот как первый корабль опустился, я уже на нем была. И с мужем там познакомилась. Он геологоразведчик был, высокий, красивый, что твой Аполлон. А уж как веселить умел, и-их! Как придет к нам в расчетную, да с цветами, ну, правда, какие уж тут цветы. С какие были, с теми и приходил. Так и отбил меня у целого отдела. Через три года сыночка родили, ты очень на него похож, такой же ладненький…
Энди покосился на себя в зеркало. Что там было «ладненького» — непонятно. Спортивная фигура, острые черты лица, короткая стрижка… В его представлении «ладненькими» были фигуристки в головизоре. А сам… Впрочем, перечить Виолетте Петровне он не собирался.
— … а ты мальчика моего не встречал? Он что-то задерживается. Давненько уже на работу ушел, вроде вернуться уже должен. Ты давай это, пирожок еще возьми и иди, Витася скоро придет, я обед ему греть буду, а за меня не волнуйся, я еще поскриплю.
Выпроваживаемый выговорившейся бабулькой, Энди вышел из квартиры и вернулся во флайер. Он знал, что сын этой старушки пропал под завалом, уже давно, больше тридцати лет назад. Муж тогда не выдержал, остановилось сердце. А она вот, ждет до сих пор.
Во флайере врач, фельдшер и пилот доедали взятые из дома перекусы.
— О, вернулся! Держи вот! — Медбрату протянули толстенный сэндвич, в который он, крепко сжав, чтобы ничего не выронить, тут же впился зубами. Пирожки пирожками, а времени с начала дежурства прошло уже порядочно. Уже и заканчивать скоро. Всего четыре часа осталось.
Спокойно и мирно провести эти часы, конечно же, не получилось.
— Семнадцатая! В парке Покорителей Космоса женщина рожает, примите вызов.
Пилот заложил над парком обзорный круг. На одной из дорожек суетились люди, которые при виде флайера скорой помощи стали призывно махать руками. Сесть в непосредственной близости было невозможно, пришлось парковаться у входа в парк. Оттуда — бегом. Отдуваясь на бегу, врач пропыхтел:
— Терпеть не могу роды в скорой, кровь потом не отмоешь, и вечно все не по протоколу.
Вокруг роженицы, лежащей на скамейке огромным животом вверх, бестолково суетились люди. Подсовывали под голову куртки, обмахивали. Женщина беспрестанно с надрывом стонала.
— Скорее, скорее, вот она, ей так плохо! — загомонили все разом.
— Что-то не узнаю ее, кто это? — с сомнением проговорил врач.
Женщину закинули на гравиносилки и потащили к флаейру, судя по интенсивности и частоте стонов, счет времени шел на минуты, а во флайре еще ладно, но рожать прямо на лавочке, мягко сказать, совсем не то, что доктор прописал.
Осознав, что происходит, женщина судорожно схватила подталкивающего носилки Энди за рукав:
— Доктор, я умираю! Помогите! — новый душераздирающий стон прервал ее просьбы.
Энди перекинул ручки носилок фельдшеру, чему тот был совсем не рад и поравнялся с роженицей. Смазал на палец каплю крови с искусанных губ, слизнул с пальца, приложил руку к животу, к шее.
— В гинекологию! — приказал врач, едва носилки оказались внутри флайера, но Энди перебил его:
— В абдоминалку!
Повернувшись к изумленным товарищам, пояснил:
— Это не наша, не из города, приезжая. Транссексуал, то есть беременной она быть не может. В брюшной полости инородный предмет. Кишечная непроходимость.
Врач изменился в лице — по сравнению с разрывом кишечника и с перитонитом роды это еще цветочки.
— Гони, Вадик, гони!
Довезли вовремя, и незадачливого любителя или все-таки любительницу острых ощущений вполне успешно положили на операционный стол.
До конца дежурства больше ничего не происходило, больные как-то все разом решили, что лимит семнадцатой на сегодня исчерпан.
Заходя в душевую искупаться и переодеться в гражданское перед уходом домой, врач бросил:
— Энди, отключи имитацию личности, протокол восполнения энергии и отдыха до двадцати пятидесяти. В двадцать один ноль ноль поступаешь в распоряжение дежурного по роддому.
— Приказ принят, — с лица симпатичного парня стекли эмоции, и киборг узкоспециализированной линейки «Paramedik» развернулся и ушел в отведенное ему помещение.
[1] Призрак Афинодора — прототип Кентервильского привидения Оскара Уайльда. Являлся Афинодору в образе старика с цепями на руках.
[2] Тоника — термин из сольфеджио. Центральный устой тональности. Обычно вся музыка заканчивается тоникой.
[3] Павсаний — герой диалога "Пир" Платона. Высказался о "платонической" любви: любви мужчины к мужчине без физиологии.
[4] Алкивиад — герой диалога "Пир" Платона. Пытался соблазнить Сократа, но тот оказался незаинтересован в этом.
[5] Корибанты — жрецы, славившиеся дикими плясками при служении Великой матери богов.
[6] Сатиры — свита бога виноделия Диониса. Славились пристрастием к вину и сношениям (когда нимфы в настроении).
[7] Тирс — деревянный жезл, увитый плющом и виноградной лозой. Атрибут сатиров.
[8] Фрэнсис Дрейк — английский посланник в Генуе. Координировал деятельность роялистского подполья.
[9] Барон де Бац — роялист. Получал деньги от британского правительства. Пытался на эти деньги устроить побег Людовика XVI и Марии-Антуанетты.
[10] Жозеф Бальзамо — у нас более известен как граф Калиостро. Известный мистик и авантюрист. Искал философский камень, выдавал себя за чудодейственного лекаря, учреждал повсюду масонские ложи. Дурил всем мозги, как мог.
[11] Кемпелен — изобретатель шахматного автоматона. Автоматон был навроде современного искусственного интеллекта, который выигрывал шахматные партии. На деле в автоматоне под доской сидел сильный шахматный игрок. Тот же Калиостро, но в области шахмат.
— Давайте еще раз! Чудесно выходит!
— У меня неловкие пальцы. Я не успеваю за вами.
— Нужна практика. Практика и только практика! И все получится.
Небрежно спадающий локон ласкал высокий умный лоб. Белые руки, будто зеркальное отражение его собственных, снова запорхали и извлекли из клавиш мелодию.
— Это же даже не Рамо. Сыграть вам «Перекличку птиц»? Там темп довольно быстрый.
Азирафаэль, завороженный, кивнул и чуть отодвинулся, освобождая на банкетке больше места. Элеонора засмеялась, поправляя рукава домашнего желтого платья. Он прикрыл глаза, прислушиваясь к рождению музыки.
Слушать ему нравилось больше, чем пытаться исполнять. Собственные пальцы были твердыми и ломкими, как сталактиты. Куда им угнаться за невесомыми танцующими движениями. Глупец пытался поймать журавля в небе, когда от него улизнула и синица.
— Максимилиан любит Моцарта, — сказала Элеонора.
«Почему бы Максимилиану не любить поесть и выпить?» — подумал Азирафаэль.
Но Робеспьер не пил. Не ел. Не предавался похоти и толком не спал. Он был призраком Афинодора [1], бродящим по дому и бряцающим несуществующими цепями.
Революция питала его, а не вино и хлеб.
Элеонора наливалась для него соком. Благоухала. Оголяла плечи и подкрашивала красивые полные губы. Робеспьер держался монахом с отсохшими от воздержания чреслами.
Если бы Ева не вкусила яблока, она до сих пор жила бы с Адамом в Эдемском саду. Золотая клетка. Бессмертные и убогие. Какой в этом толк?
«Божьим словом сыт не будешь. А тут революционным. Еще хуже».
Элеонора похоронила тонику [2] под белыми клавишами и подошла к окну. «Птичья перекличка» смолкла.
— Идут голубчики.
Азирафаэль тоже поднялся и занял место у покатого плеча.
В снежном вихре Кроули шагал в ногу с Робеспьером, активно жестикулируя.
Элеонора нежно помахала рукой.
Робеспьер, будто бы почуяв этот жест, остановился, вскинул голову.
— Смотрит на меня, как поэт на свою музу, правда? — спросила Элеонора.
Азирафаэль уловил ее горькую насмешку. Неосуществимая гражданка Робеспьер.
И без слов было понятно, что она давно хотела большего, чем невинные прогулки по Марсовому полю и беседы о добродетелях. В девичьих грезах она видела встречи с Робеспьером по-иному: храбро и даже дерзко он должен был ожидать ее глубокой ночью под окном, пришпоривая белогривого коня, готового унести ее из отчего дома в… откуда он там родом? Хотя, судя по тоске в ее глазах, было бы достаточно одного ослика. А можно и вообще пешком (Азирафаэль ни разу не видел Робеспьера на коне. Он вообще сомневался, что тот умеет ездить верхом).
Но с музами не сбегают. Музами не греют постель. От них не хотят детей. Муз костерят, обвиняют в собственном бессилии и ждут, что они придут в момент отчаянья. Скверная это работенка — быть музой у поэта.
Элеонора это понимала, как никто другой. Молчала.
— Гражданин Серпэн тоже на вас так смотрит, — сказала она. — Ваш Павсаний. [3]
Азирафаэль перевел взгляд на Кроули. Ох уж это его потерянное выражение лица, будто его бросили, как пса на привязи. И жрать не положили. Привязи-то только нет. А миска стоит на расстоянии вытянутой руки. Но Кроули записался с Робеспьером в один клуб.
Азирафаэль предпочел бы, чтобы Кроули был Алкивиадом [4], который желал своего Сократа до сердцебиения беснующихся корибантов [5]. Только, увы, ему до Сократа далеко. Да и Алкивиад уподобился в конце Павсанию. Соблазнение ничем не кончилось. Непоколебимость, целомудрие, мораль! Скупое преклонение без плоти.
Не быть ему сатиром [6] Диониса. Кроули отберет его тирс [7], а фаллос стыдливо прикроет одеялом. Ангелам не положено.
Кроули давно мог его выследить и завалиться без приглашения. Азирафаэль не скрывался. И совсем не обиделся бы, если бы Кроули распахнул дверь с ноги и принес ужин с собой.
Они бы устроили тараканьи бега. Побили бы палками фонари на улочке борделей. Выкурили бы в пыль восточную траву, купленную задешево у пропойцы-сифилитика. Заказали бы все вино в табльдоте и убежали бы, не заплатив. Наведались бы в Порт-Сен-Мартен послушать политические диспуты взамен умершей музыки. И, может быть, ночью развалили бы инвалидку-кровать его «жирной задницей», испугав грохотом тараканов и соседей снизу.
Это весело. За такой мир можно бороться. И меч, и крылья не жалко отдать.
«Лучше бы он смотрел на меня, как на кусок хорошо прожаренного мяса, который хотел бы сожрать», — лениво подумал Азирафаэль.
«В его случае бутылка бургундского, наверное».
Он скопировал мягкую улыбку Элеоноры и ее плавный взмах рукой.
Голубчики смотрели на своих муз, как на солнечное затмение.
Музы несли свой крест и махали руками. Что еще делать-то.
— На вашем месте я бы вернулась к работе, — Элеонора оборвала печальный ход мыслей. — Мы же не хотим, чтобы вас упрекнули в праздности?
— Я весь в трудах! — сказал Азирафаэль и скорее измазал запястья в краске. Он старался лишний раз не возвращаться к картине.
По правде, спонтанные уроки музыки с Элеонорой увлекали его куда больше, чем важный заказ. Азирафаэль даже корил себя за такое непостоянство во рвениях, но работа над портретом спорилась плохо. Основные черты уже были прорисованы, но Азирафаэля не покидало ощущение, что он что-то упускает.
Элеонора, которой он никак не мог воспретить вмешиваться в творческий процесс, и вовсе прямо заявляла об этом:
— Хотите верьте, хотите нет, но я его вижу другим! Тут нет… эффекта присутствия!
«Эффект присутствия ей подавай…»
«Между прочим, это твоя маман отвлекает его каждое утро!» — это было правдой.
Гражданка Дюпле обхаживала Робеспьера, как уже состоявшегося зятя, любовно подливая ему кофе, подслащенный толками о всенародной поддержке его политики.
Остальные жители дома доставляли куда меньше хлопот. Отец Элеоноры и вовсе мелькал на пару мгновений, прицепляя у зеркала республиканскую кокарду, после чего пропадал до обеда. Гражданка Дюпле при этом хвалилась, что тот наравне с Робеспьером спасает Францию, работая присяжным в Трибунале.
Азирафаэль мучительно пытался вспомнить, не он ли выносил ему смертный приговор, но вскоре утешился тем, что, вроде, не видал его в тот день.
— Я волнуюсь за него, — сказала Элеонора, когда он выписывал тонкой кисточкой блики в волосах. Очередная беседа, когда Робеспьер ушел в Комитет, а он остался работать над отдельными деталями в портрете.
Иногда Элеонора угощала его кофе. Иногда сидела у окна и выискивала того, кого сейчас просто не могло быть на мерзлых дорогах. Сегодня она выбрала второй вариант.
— Отчего же? — спросил Азирафаэль, пытаясь не потерять концентрацию. Создавая картину, он, конечно, мухлевал, выдавая обыкновенное чудо за свое мастерство.
— Он плохо выглядит… ему бы на побережье. Песок. Солнце. Море. Подальше от городского смрада и интриг. Эта работа душит его. Не могли бы вы намекнуть ему? Сама я не смею.
— Если не посмеете вы, никто не посмеет.
Элеонора покраснела и спешно отвернулась.
«До чего же эта женщина не ценит своей огромной власти. Одно ее слово — и сотни тысяч жертв террора будут спасены. Конец казням и кровопролитию!»
Недавно Азирафаэль стал свидетелем неприятного зрелища: прямо под окнами дома Дюпле двигалась процессия, возглавляемая охраняемой телегой. Бритые затылки и срезанные воротники конвоируемых не оставляли сомнений в их дальнейшей участи. Но среди них нашлись горячие головы, чьи крики обитатели дома №336 не могли не услышать. «Сдохни, кровавый тиран!» и «Приспешники Антихриста» — это еще сдержанные выражения. Самого «Антихриста» уже давно не было дома. Зато Элеонора стояла у полуприкрытого шторой окна и долго не отходила. Надо же было идеологу террора поселиться на улице, служившей дорогой от Трибунала к главному месту казней — Площади Революции! Оставалось только гадать, как домочадцам удается спать спокойно. Может, стены этого дома не пропускали того угара, ядовитым одеялом расстелившегося по всей Франции?
«Целью общества является общее счастье» — гласил первый пункт Декларации прав человека и гражданина. Покидая гостиную дома Дюпле, Азирафаэль то и дело бросал взгляды на ее выставленный в резной оправе текст. Почему именно это по-детски наивное изречение осело в его памяти? Оттого ли, что лишено сухого юридического слога, не поддающегося его переводу? Точного ответа Азирафаэль дать не решался, но напрашивалась одна аналогия. Неистребимая слепая вера в недостижимый идеал — где-то он уже встречал это.
Была ли у семейства Дюпле потребность замолить мнимые и реальные грехи? Если и была, то это не имело значения: все равно с конца фримера церкви по всей стране закрыли для богослужения.
«Одно хорошо — теперь хотя бы грабить не будут» — с грустью осматривал Азирафаэль заколоченные окна очередного собора. Тем сильнее в нем росло желание откликнуться на недавнее приглашение знатной дамы. Затея, конечно, безрассудная, но рядом нет Кроули с его «гори оно все синим пламенем, с-с-с-слушай меня, ангел».
Миссия зовет, а это прекрасный шанс «стать своим» среди местных «аборигенов». Мало ли, вдруг с Робеспьером все пойдет не так. Тогда Небеса ждут от него «вызволения дофина», а кучка преданных людей, готовых среди ночи вскочить по его зову — дополнительный козырь в рукаве.
***
— Бедная-бедная мадам Ролан! Она взошла на эшафот, как истинная Жанна д’Арк!
— Когда она воскликнула «о, свобода, сколько преступлений свершается во имя твое!», я дрожал всем телом!
— Надеюсь, от гнева, а не от трусости?
— Мадам! Вы оскорбляете потомка шестисотлетнего рода!
— Положите свою родословную в клозет, мсье.
— Эти бесы в красных колпаках за все ответят! Не думал дожить до времен, когда благородное происхождение будет стоить жизни.
— Лучше умереть, чем мыкаться, как крысы, по законспирированным квартирам! — подал голос второй мужчина.
— Дорогой Дювернуа, если вам так не терпится украсить вашей головой корзину для капусты, мы вас не держим. Разницу едва ли кто-то заметит.
— Граф, я требую удовлетворения!
— Усмирите пыл, господа! — ледяной голос хозяйки импровизированного салона заставил всех умолкнуть. — Или за вас это сделает Национальная гвардия. Время дворцовых интриг и дуэлей прошло. Нас и без того осталось слишком мало.
Все немногочисленное общество, собравшееся в парадной зале брошенного эмигрантом особняка, расступилось, дав дорогу мадам Клермон. Сухожильная, цепкая, клыкастая, она свирепой гарпией рождала эхо стуком узких каблуков. Красный подол собирал за ней пыль. Шелестел, как мертвая опавшая листва.
— Этот бал призван объединять, а не сеять распри. Давайте же наденем ленты в память о покинувших нас близких.
Все, как один, исполнили указание. Шеи окаймились несуществующей кровью.
Только теперь Азирафаэля озарило: красная лента на шее символизировала след от ножа гильотины. По количеству лент можно было сразу определить, насколько Террор проредил то или иное знатное семейство.
Параллельно с этим аристократы с брезгливостью снимали трехцветные кокарды и швыряли их в шляпу лебезившего лакея. Этот же лакей зажег немногочисленные свечи в висевших на стенах канделябрах: тюль на хрустальной люстре оставался нетронутым.
— Как вы уже могли догадаться, — более любезным тоном продолжила мадам Клермон, — нас всех собрал здесь не просто случай. Рада представить вам Жана Батиста Кёронта, новую надежду Франции!
Для Азирафаэля последнее оказалось полной неожиданностью. В тот день он надеялся ограничиться одной ролью наблюдателя. Но протянутая в его сторону рука мадам Клермон не оставляла выбора.
— Право, я в недоумении! — устремленные на него жадные взгляды вызывали тягу к бегству. — Совершенно не нужные почести…
Язвительный хохот мадам Клермон прервал его:
— Мсье Кёронт лукавит. Скромное ремесло художника всего лишь обманная маска. На самом деле перед нами ключ к освобождению Франции!
— Прошу прощения, мадам?
Азирафаэль знал, что когда волнуешься на публике, лучше сконцентрироваться на реакции одного человека. Как назло он выбрал низенького сухого старичка, лицо которого изображало чистое, как королевская водка, презрение.
— Бросьте шифроваться. Нам-то вы можете открыться! Что говорит Фрэнсис Дрейк [8]? Планирует ли Питт реванш после сдачи Тулона?!
«Можно я пойду?» — Азирафаэль покосился на дверь. Он стоял, как недотёпа. Язык сох к нёбу, ладони потели. На него убийственным девятым валом нахлынула паника.
«ЧЕГО ОТ МЕНЯ ХОТЯТ ВСЕ ЭТИ ЛЮДИ?!»
Тем временем публика, глядя на потерявшего дар речи гостя, зароптала.
— Вы же Жан Батист Кёронт? — мадам Клермон опасно сузила глаза. — Чьи рекомендации я получила намедни?! Граф д’Антригу лично ручался за вас! Вы выставились в Лувре, к вам подошли…
«КРООУЛИИИ, ЧТО ЗА ДОКУМЕНТЫ ТЫ МНЕ ПОДСУНУЛ?! НЕ ВИДЕТЬ БЫ ТЕБЯ ЕЩЕ ТЫСЯЧУ ЛЕТ».
Азирафаэль коротко выдохнул. Призвал на помощь самообладание. Ти-ше. Дыши, Азирафаэль. Не паникуй. Ты всегда можешь смыться. Ты же ангел.
В конце концов он попал туда, куда и хотел — к роялистам. Осталось только поскорее придумать легенду, чтобы его не разорвали на части. В жизни ему уже приходилось лгать. Справлялся тогда, справится и сейчас.
— Милостивые мадам и мсье, Фрэнсис Дрейк передал через меня свои… заверения, что старая добрая Англия и впредь не оставит вас. Но, увы, Его Величество пока не готово посылать своих поданных на новую бойню. Было принято решение ослабить власть узурпаторов изнутри.
— Что вы предлагаете?! Новую Вандею?!
— Н-нет. Все тоньше, — ответил Азирафаэль. — Мы должны их скомпрометировать. Посмотрим, насколько будут крепки штыки французских солдат, когда они узнают… — и тут он сделал долгую паузу, лихорадочно выбирая наименее безумный вариант.
Этой паузой не преминули воспользоваться: раздались гневные крики «УБЬЕМ РОБЕСПЬЕРА!» Их поддерживали «ДА, СМОГЛА ШАРЛОТТА, СМОЖЕМ И МЫ!», «ЗАРЕЖЕМ БЕШЕНУЮ СОБАКУ!»
Помощь Азирафаэлю пришла с неожиданной стороны.
Мадам Клермон взревела:
— ВЫ ЧТО, ОПОЛОУМЕЛИ?! Освежите память! Что нам дало убийство Марата?! Нового мученика. Чернь только сильнее ополчилась против нас. Дайте мсье Кёронту договорить!
— Кх-м. Я хотел сказать, что революционные солдаты оробеют, узнав, что… прямо под носом их вождей выкрали наследника престола.
— Проходили мы это все. Или все забыли барона де Баца [9]? — подал голос замеченный Азирафаэлем старик. При этом большая часть присутствующих стало с неукротимым интересом разглядывать носки своих туфель.— Клялся жизнью матери, что вызволит короля и королеву! Миллионы брал! — прогнусавил он. Видно, у него хватало презрения не только на Азирафаэля, но и на всю братию. — И что?! Ни Людовика, ни Марии, ни денег!
— Теперь все будет иначе. На моей стороне… — Азирафаэль многозначительно посмотрел наверх. — Высшие силы.
— Мадам Клермон, — обратился к названной молодой человек с военной выправкой. — Зачем мы тратим время на этого шарлатана? И слепому ясно, что он морочит нам голову. Он нас всех выдаст!
И в ножнах заблестел клинок шпаги. И минуты не прошло, как молодчик обнажил опасное лезвие, отозвавшееся ледяным звоном в гробовой тишине. Никто за него не вступался.
Ну что за невезение? Уже второй раз в этой треклятой стране его пытаются убить. Доселе Азирафаэль стремился не использовать данные при сотворении способности. Он похоронил их глубоко — на самом дне своей сущности. Закидал, как землей, литературой, едой, алкоголем, сном — человеческим. Но, кажется, некоторые вещи все равно рано или поздно всплывают, как…
Молодчик сделал выпад, и Азирафаэль молниеносно выбил опасную шпагу ногой.
На заре времен этой ногой он должен был столкнуть павшего ангела с края Небес. Но, глядя на то, как бывшие братья взвизгивают от боли, он колебался.
— Что стоишь в стороне?! Какой-то особенный?! Выполняй свой долг! — рявкнул старший херувим.
Вынужденный подчиниться Азирафаэль встретился взглядом со своим собратом по несчастью. Бегтиэль, стоявший на коленях, насмешливо цокнул языком и опустил кудлатую голову.
— Я не хочу этого делать, — сказал Азирафаэль, наклоняясь к другу. — Но Всемогущая велит мне…
— Всемогущая, говоришь? — Острая, как бритва, ухмылка плясала на его губах. Бегтиэль казался безумным. — Тогда держи загадку: под силу ли нашей Матери пасть, если она всемогущая?
— Это не загадка, Бегтиэль. И Падение — это наказание, а не проявление воли. Но ответ тут прост: она может всё.
— Тогда она самая обыкновенная нечестивица, как и все. И не ей распоряжаться подобным! — процедил он сквозь зубы. — Я НИЧЕГО НЕ СДЕЛАЛ.
— Бегтиэль…
— Подумай над этим, Азирафаэль. Впереди вечность. Только думать будем в разных условиях, — сказал Бегтиэль и, резко распрямившись, прыгнул сам.
Позже это назвали парадоксом всемогущества.
Братья кричали и падали, не расправляя крыльев. Ветер не позволял. Да и едва ли эти бесполезные махины помогли бы им. Разве что спланировать?..
Молодчик тоже упал. И тоже закричал. Кажется, он сломал ему запястье?
«Как неудобно».
Азирафаэль брезгливо подобрал выбитую шпагу, и та вспыхнула красным горячим пламенем.
Когда-то он сделал выбор в пользу книг взамен ратного дела. Книги баловали разными концовками, в то время как тут всегда одна — скучная до разочарования. Скучно-скучно-скучно! Пожалуйста, что угодно, но только не эта ску-ка!
— Мне надоело, — капризно сказал он. — Вы не представляете, как мне это надоело! Еще до рождения Земли надоело!
Когда его одолевало волнение, он повторялся. Путался. Обжигал щеки стыдом и отвращением к себе.
Сталь плавилась и капала на пол. Остывала. Вскоре разить стало попросту нечем. Азирафаэль откинул бесполезный оскопленный эфес.
— ИисусМария! Кто вы, черт подери, такой? — наперебой восклицали со всех сторон.
— Поди масон какой-нибудь навроде Бальзамо! — не смутился только один старик.
— Будь я копия Бальзамо [10], — заметил Азирафаэль, — то не стоял бы сейчас перед вами, рискуя жизнью и добрым именем. Вы можете меня прогнать и остаться один на один с революционерами. Или дать мне шанс искоренить это зло. Умоляю вас, не сторонитесь протянутой руки.
— Слушайте его, — чуть ли не в религиозном экстазе мадам Клермон всплеснула руками. — Я верю ему! Я много думала, и пришла к выводу: спасение Франции не под силу обычному человеку. Кем бы вы ни были, мсье Кёронт, сделайте все от вас зависящее.
— Пренепременно, — Азирафаэль легко коснулся скулящего молодчика. Тот прижимал руку к груди со слезами в глазах. Легкого касания хватило, чтобы скулеж сошел на нет.
Хорошо, что он не заработал статус нового мессии. А то люди любят кликать Антихристами кого попало. Почему бы и в Спасители рядового ангела не записать?
«Уж лучше факир».
— Это фокус. Шутка. Не всерьёз. Как иллюзион Кемпелена [11]! — сказал Азирафаэль. — Хотите вашу шпагу назад?
Молодчик отрицательно затряс головой. Дурной, как у застоявшейся мочи, запах страха застыл в воздухе. Хуже, чем в клозете. Но его хоть проветрить можно.
— Теперь, когда все недоразумения улажены, предлагаю почтить память почивших танцем, — поспешно объявила мадам Клермон.
«Такой панихиды я еще не видел», — удивился Азирафаэль.
Был объявлен «День рождения принца Георга». Неудачный выбор. Куда охотнее он станцевал бы «Черную лошадку», которую имел удовольствие разучить на балу дебютанток в аббатстве Даунтон. Веселое было времечко… Здесь же его ждали прихрамывающие па де буре и вальяжные прогулки под руку.
Огоньки свечей рождали длинные угловатые тени. Губы собравшихся выдыхали белый холод. За битым оконным стеклом валила снежная сечка. Глухая тишина давила каблуком на хребет.
Азирафаэль сглотнул.
Знать, несмотря на ушедшее в прошлое балы, не растеряла навыков. С выверенной точностью происходила смена позиций, создавая затейливый рисунок танца. Сухие хлопки в ладоши ознаменовывали конец очередной фигуры. Руки обхватывали руки и тут же отпускали, выписывая вензели в воздухе. Головы почтительно склонялись. Кавалеры кружили своих дам, прощая им холодность и отчужденность.
Они двигались, слушая тишину и собственную скорбь. Живые мертвецы, не успевшие уронить головы в корзины. Фантомы, пережившие породившую их эпоху, и тем отчаяннее пытавшиеся замедлить вращение Земли.
Азирафаэль стоял без своей визави. Наблюдал пляски смерти.
Ангелы не танцуют.
На самом деле их никто никогда не приглашал.
Он думал, что спросит оникс завтра, но наутро стало не до воспоминаний. Как и на следующий день, и позже — нужно было сжать пшеницу как можно скорее, до первого дождя. Никто не торопился, работали размеренно, зато вставали ещё до зари, а домой добирались под луной. Обедали в поле, говорили мало, зато пели почти всё время — когда настоящие песни, со словами, а когда просто монотонно гудели, задавая общий ритм. Снопы росли на глазах, первые из них уже отвезли на гумно молотить. Зерно наполняло амбары, близился дальний край поля. По вечерам Закат даже не всегда вспоминал про оникс, а когда вспоминал, не мог решиться ни снять его наконец, ни сжать в ладони, прося показать ещё что-нибудь. Так и засыпал, не решившись. Просыпался по утрам с ноющей спиной и пустой головой, зная, что снова ему не приснилось ровным счетом ничего. Закралось даже сомнение — может, камень отдал свое сокровенное, самое важное воспоминание, и ждать больше нечего, но Закат гнал от себя эту мысль. Это было бы слишком жестоко даже для его недоброй судьбы.
К концу жатвы он набил хорошие мозоли на ладонях и отлично держал косу. Даже перестал так сильно уставать, привыкнув к ритму жизни, и однажды вместе с Щукой и Светозаром принял участие в состязании по скоростной жатве. Закончилось оно однозначной победой более опытного Щуки, что показалось Закату забавным — в борьбе добра и зла победил бывший разбойник, нынешний крестьянин. Да и борьба была курам на смех — на косах. А может, наоборот, это было самое осмысленное из его сражений, оставившее после себя не гору тел и выжженную землю, а приличных размеров снопы.
— Эй, не спи! Последний сноп проспишь!
Его хлопнули по спине, проходящий мимо Щука весело улыбнулся. День клонился к вечеру, они сжали остатки пшеницы ещё до обеда и уже отвезли ее в общинный амбар. На краю поля осталось всего несколько колосков — на один взмах не косы даже, серпа. По обычаю, право сжать его доставалось самому молодому юноше, в этом году — Колосу. Тот годовалой березкой торчал посреди стерни, сжимая в ладонях ритуальный серп, обмотанный цветными нитками. Тот самый, которым в начале жатвы все они порезали себе руки, смешав кровь. В этот раз ритуал не прятали, в поле вышли все жители Залесья, даже грудную девочку мать принесла. Светозару, кажется, было неловко, он переминался с ноги на ногу, но притащившая его Дичка не давала уйти. Они хорошо смотрелись — юные, примерно одного роста, он светловолосый, она, наоборот, чернявая. Закат поймал себя на том, что любуется парой и отвернулся. В бок пихнула Лужа:
— Что, хороши? Детки небось будут — загляденье!
Закат недоверчиво хмыкнул — ему не верилось, что Светозар в самом деле женится на селянке, оставив орден, но старуха уверенно покивала:
— Будут, будут! Увидишь после Костревища, как он её замуж позовет.
— А когда это Костревище?
— Сегодня же! — рассмеялась Лужа, — Экий ты рассеянный! Вон, видишь холм? Мальчишки дров натаскали столько, что огонь до небес будет! Как парень сноп сожнет, так и пойдём праздновать.
На холме и правда высилась куча дров, такая огромная, что её можно было принять за небольшой сарай. Когда только успели принести, сам Закат все дни жатвы ничего кроме поля не видел.
Медведь затянул низким басом песню, одновременно похожую на ту, первую, и в то же время совсем иную — не начало, завершение. Бессловесное гудение наполнило одну глотку за другой, вплелись в него высокие, пронизанные сладкой тоской девичьи голоса. Взмахнул серпом Колос, вскинул над головой пучок пшеницы, и в ответ мелодия взвилась, оборвалась, зазвучала вновь — топотом ног, вскриками, воплями, хлопаньем ладоней.
— Беги! — крикнул Гвоздь, переживая за нерасторопного сына, но тот уже и сам зайцем помчался на холм, удирая от девичьей ватаги. Как успел разобраться Закат, первая догнавшая должна была его поцеловать, заполучив взамен пучок колосьев, который потом хранила бы, как оберег, до следующего урожая.
Хмыкнула стоявшая рядом Лужа, крикнула, сложив ладони рупором:
— А ну прекратить поддавки!
Обернулась на бегу Дичка, махнула сорванным с головы венком, покраснел будто маков цвет Светозар. Толпа медленно взбиралась на холм, по которому метался ещё не загнанный в угол Колос, подгоняемый боевыми криками девушек. Улыбнулся Медведь, всё ещё задававший своим басом фон мелодии, привлек к себе жену, которая сначала игриво хлопнула его по рукам, а потом поцеловала, оборвав песню.
— Эх, молодежь… — вздохнула Лужа, глядя не то на убегающего Колоса, не то на Дичку, не то вовсе на целующихся Медведя с Горляной. Откатила себе бревнышко от груды дров, села. Закат устроился рядом, прямо на земле.
— А ты чего расселся? — удивилась старуха. — Ну-ка брысь! Здесь у нас места для немощных старух, а не для холостых мужчин! Вон Колосу лучше помоги, небось многие девчонки променяют его поцелуй на твой.
Закат не ответил, откинувшись на спину и закрыв глаза. Ему было хорошо и без девичьих поцелуев.
Прошелестели рядом чьи-то шаги, губ коснулись чужие губы. Закат подскочил, как ужаленный.
— Что ты словно нецелованный? — удивилась едва успевшая отстраниться Ежевичка. Весело хихикающая Лужа хлопнула по плечу помолодевшую к ночи травницу:
— Вот это правильно! Костревище же, сегодня одному оставаться нельзя, — потянулась, взъерошила волосы Закату, застывшему памятником самому себе. — Не сердись ты, ну. Сам посмотри, что творится-то.
В самом деле, по парам разбились все. Кто-то целовался, кто-то говорил, кто-то сосредоточенно разводил огромный костёр — и всё равно видно было, что это не шесть человек трудятся, а три пары. В стороне остались только дети, одной ватагой бегающие по холму, и они — вдовая старуха, травница и Закат. Даже Пай смущенно хихикал с какой-то милой рыжулей.
— Повезло, — улыбнулась Ежевичка. — Если б ты с мальчиком не пришел, Осинка бы одна осталась. А теперь точно все, один к одному. Не каждый год так выпадает.
— Повезло, — подтвердила Лужа. Закряхтела, потирая спину. — Сейчас ещё через костёр прыгать начнут. Урожаев двадцать назад я первой прыгуньей была, помнишь?
Травница присела рядом с постаревшей подругой, припомнила какого-то чурбана — Закат не понял, имя это было или оценка сообразительности. Женщины шушукались, вспоминая дела минувших дней, кто кого догнал в каком году, как глупый ревнивый Щука не дал Рыбке догнать Березника, промаялся целый год, а на следующий, вот точно за день до Костревища, позвал наконец её замуж.
— Чтобы не пришлось опять сторожить на холме, ага!
Они покатились со смеху, улыбнулся Закат, снова улегшись на траву и глядя в небо. Разгорающийся костёр подъедал звёзды, оставляя только самые яркие, но и их хватало. Можно было легко проследить Большую корону, Меч и Чашу. Закат попробовал найти созвездие Героя, но то полностью заслонил костёр.
Веселый визг заставил его поднять голову. Через костёр перескочила первая девушка, следом тот, кто вместе с ней разводил огонь. Празднующие посыпались гурьбой, поджимая ноги, придерживая полы рубах. Горляна плескала водой на прыгающих в первый раз или неуверенных в своих силах. Жмурясь и крепко сжав зубы прыгнул Пай, чуть-чуть не долетел, наступив в угли, но промокшая одежда не успела загореться. Бывшая с ним рыжуля уговаривала попробовать ещё раз. Прыгнул Светозар, следом, не подождав и мгновения, Дичка. Она бы свалилась в огонь, если бы он не поймал её — впрочем, судя по довольной улыбке, девушка на это и рассчитывала. Когда пламя чуть пригасло, из желающих прыгать выстроилась целая очередь, тут же сомкнувшаяся в хоровод, закружившийся вокруг костра. Кольцо всё ширилось, пока не захватило и Заката тоже. Он бежал вместе со всеми, подхватывая родившиеся в этом беге песни, перед глазами плясал огонь и чередой мелькали лица прыгающих и кружащихся на той стороне хоровода. В какой-то момент круг вытолкнул его в центр, и Закат сам не понял, как разогнался и прыгнул, взвившись над пытающимися достать его языками пламени. Он вновь раздвоился: одна его часть приземлилась за костром, влилась в хоровод, а другая словно бы взлетела на столбе дыма вверх, в звёздное небо, устроилась меж созвездий — не то там, где складывался из мерцающих огней Тёмный Властелин, не то…
— Мама!
Хоровод замер. Кричала торопливо взбирающаяся по крутому склону Шишка, испуганно оглядываясь на лес. Добежав, уткнулась в живот Горляны. Детская гурьба, без надзору растянувшаяся едва не до опушки, теперь испуганно жалась к родителям, а во тьме между деревьев начали появляться огни.
Разорвался круг, разъединились дружески сомкнутые ладони. Сжались бессильно кулаки, кто-то тыкал пальцем, силясь пересчитать надвигающиеся факелы.
«Обманка» — вдруг понял Закат. Добрался сквозь беспокойную толпу до Медведя, сказал негромко:
— Их не больше двух десятков. Часть факелов не двигается, а остальные по парам. Их несут в обеих руках.
— Нам и два десятка не одолеть, — нахмурился староста. Но всё же отмер, велел зычно: — Все в деревню! Не бежать! Отходите спокойно и тихо. Кто не умеет драться, запритесь в домах, остальные соберитесь у забора.
Крепко сжала мужнину руку Горляна, привлекла к себе младших дочек:
— Слышали? Пошли домой.
— Но мам, мы умеем… — попыталась возразить обычно тихая Щепка.
— Надо будет, и я сумею, — оборвала её женщина, подталкивая в спину. — Но пока не надо, так что идём. Скорей, дети!
Только что праздновавшие люди стекали с холма тихой тёмной толпой, отступали от пламени костра и надвигающихся факелов. Медведь стоял, щурясь в ночь. Заметив, что Закат не уходит, только фыркнул:
— Не много ли им будет чести, два переговорщика, — но прогонять не стал. Ждали, староста — сложив руки на груди, Закат — отчаянно жалея, что нет меча, оголовье которого привычно искала ладонь. Пришлось заменять его выдернутой из костра веткой, не пылающей, но светящейся багровым жаром.
Наконец из темноты вынырнула невысокая фигура, откинула капюшон, открыв худое лицо, наполовину занавешенное волосами, кажущимися огненными в отблесках пламени. «Девушка» — чуть удивленно подумал Закат. Он не так часто встречал вооруженных женщин, хоть среди рыцарей, хоть среди собственной стражи. С разбойниками же ему раньше видеться не доводилось.
Она на миг задержала на нём взгляд, перевела на старосту. Дёрнула уголком губ. Факелы за её спиной остановились, скрывая в тени тех, кто их нес.
— Мы пришли за зерном, — голос у разбойницы оказался высокий, хриплый, будто она когда-то застудила горло, и оно так никогда больше и не оттаяло.
— Вы не похожи на сборщиков подати, — возразил староста. Женщина хмыкнула.
— Верно. Но у нас есть мечи и стрелы, так что лучше отдайте всё по-хорошему.
Староста помедлил, раздумывая, и Закат вдруг отчетливо понял — он сейчас её вызовет. Как когда-то вызвал его самого. И умрёт, потому что видно было сразу — эта женщина прирожденный боец. Её не одолеть крестьянину, даже тому, кто когда-то целый день учился у Темного Властелина.
Аттестацию на шерскую категорию имеют право проводить любые два шера категории не ниже второй. В случае аттестации на вторую категорию и выше требуется участие либо члена Конвента, либо полномочного представителя Конвента.
Первая аттестация обязательно проводится по достижении шером совершеннолетия, то есть шестнадцати лет.
В дальнейшем шер имеет право запросить переаттестацию и получить новую Цветную грамоту. Переаттестация возможна не чаще, чем один раз в двадцать лет.
Шерское уложение
12 день пыльника. Валанта, Риль Суардис
Дамиен шер Дюбрайн
Пока же Дайм неторопливо шел к покоям Ристаны. По пути он раскланивался с придворными, делал многозначительную мину на вопросы о брачных планах его высочества Люкреса и одаривал комплиментами дам. Двум-трем особенно красивым поцеловал ручки, не снимая перчаток (что в глазах дам лишь придавало действу пикантности) и, упаси Двуединые, не касаясь губами обнаженной кожи — что дамам не очень-то нравилось, но обсуждать эту его привычку было не так интересно и скандально, как неизменные перчатки.
Перед дверьми будуара Дайм замедлил шаг. Ему не хотелось думать, что Ристана настолько поддалась обиде, чтобы проигнорировать его или заставить ждать на виду у стайки фрейлин. Но нет. Дежурная фрейлина, присев перед ним в реверансе, сообщила тоном заговорщицы:
— Ее высочество ожидает вашу светлость.
Глубоко вздохнув, словно перед прыжком в воду, Дайм зашел в будуар. Волна запахов заставила его ноздри затрепетать, а сердце забиться быстрее. Сандал, бергамот и лимон безуспешно пытались скрыть запах разгоряченных тел и недавней страсти. Её высочество не изволили принять ванну после того, как принимали любовника.
«Убить! Зря отказался от дуэли», – мелькнула мысль оскорбленного самца прежде, чем Дайм успел оценить исполненную по всем правилам искусства соблазнения мизансцену «царственная задумчивость».
Ристана застыла спиной к дверям перед высоким зеркалом. Высокая замысловатая прическа с присланной Даймом розой, казалось, клонила ее голову тяжестью короны. Фрейлина, стоя на коленях, завязывала ленты на атласных туфельках. Закатное солнце облизывало гибкую, затянутую в бордовое платье фигуру, ласкало длинную шею, стекало по обнаженным плечам и шелковым маревом ложилось на бедра. Золотистая кожа в низком декольте манила коснуться, раскрыть корсет, как створку раковины, и попробовать жемчужину на вкус. А запах… шисов запах требовал повалить ее на ковер и взять, пометить как собственность.
– Светлого дня, ваше высочество, – собственный голос показался Дайму слишком хриплым.
Совершенная статуя в зеркале затрепетала ресницами, из-под тяжелых век блеснули черные и влажные, как маслины, глаза.
– Дайм, наконец! – Ристана обернулась через плечо, скользнула взглядом по лайковым перчаткам, едва заметно вздохнула. – Я ждала тебя.
Она печально улыбнулась и легким взмахом кисти отослала фрейлину. Ни упреков, ни вопросов – ничего, словно она все прекрасно понимала. Наверное, если бы она выказала недовольство, Дайму было бы проще. Но так… Он не сумел ее защитить. Не сумел дать ей то, что обещал. Что всем сердцем хотел дать. Если бы он мог! Если бы только он мог…
Хотя бы поцеловать ее так, как ему того хочется!
— Прости, любовь моя, — склонил голову Дайм.
— Ты не можешь оспаривать волю императора, я знаю. — Ристана повернулась, позволяя любоваться плавными изгибами своего тела: привычная игра, никогда не заходящая дальше грани приличий. – Похоже, нам осталось не так уж много встреч, – шепнула она, потупила глаза и протянула руку.
Тяжесть в паху стала нестерпимой, Дайма качнуло к Ристане. Но он не позволил себе ее обнять, лишь опустился на одно колено, взял её руку в свою, коснулся губами…
Раскаленный металл обжег, растекся по нервам, пресек дыхание. В глазах потемнело.
– Дайм, мой рыцарь, – шепнула она.
И ее голос, и движения дышали довольством и возбуждением: всемогущий Дюбрайн у ее ног, дрожит от страсти и ловит каждое слово. Сейчас он мог бы сделать с ней все, что угодно, и от этой мысли снова в штанах становилось тесно.
Она ласково провела ладонью по его щеке, очередной порцией боли возвращая его из Светлых Садов на землю. Дайм снова вздрогнул и задышал чаще: все же боли в ее прикосновениях было неизмеримо больше, чем удовольствия. Как бы он ее ни любил.
Злые боги, неужели он бы не был верен императору без постоянного напоминания? Без короткого поводка и строгого ошейника?! Он глубоко вдохнул и задержал дыхание, успокаивая злость на императора и Конвент. Мало им безусловной верности, мало бесплодия и запрета на женитьбу! Позаботились, чтобы он при каждом прикосновении к женщине вспоминал, кому принадлежит с потрохами.
Не думать об этом. Не думать. Пока Печать не проснулась и не покарала его за недостаток почтения и сыновней любви.
— Я привез тебе кое-что, любовь моя. Ты позволишь? — Он достал из-за пазухи бархатный мешочек, а из него – ожерелье из редчайших черных сашмирских опалов. — Жаль, что ты не смогла покинуть Валанту, столица Сашмира удивительна и прекрасна. Тебе бы непременно понравилось.
— Жаль, — согласилась Ристана. — Но ты же знаешь, я не могу оставить отца…
— Так будет не всегда. — Поднявшись на ноги, Дайм зашел Ристане за спину и надел на смуглую шею ожерелье. Искушение коснуться губами тонкой кожи там, где билась жилка, было очень велико. Но не настолько, чтобы рисковать потерять сознание от боли. — Мы могли бы поехать в Метрополию. Ты бы блистала при императорском дворе.
— В Метрополию… — Ристана искоса посмотрела на Дайма и мягко улыбнулась. — Кем я буду там, в Метрополии? Изгнанной принцессой без наследства? Мишенью для насмешек? Я не верю, что ты желаешь для меня такой судьбы, Дайм. Хотя… не будем о грустном. Поужинай со мной, расскажи о Сашмире.
Дайму захотелось провалиться сквозь землю. Ристана права – он даже не может сделать ее маркизой Дюбрайн. Император не снимет с него второй слой Печати и не позволит жениться сейчас. Он еще не доказал свою верность и пользу достаточно. И не достиг той степени мастерства и силы, чтобы снять Печать самому.
Нет, об этом тоже не думать. Отвлечься, сейчас же!
— Сашмир прекрасен, особенно весной… — провожая Ристану к столу, Дайм рассказывал всякую милую ерунду. О природе, обычаях и красотах, о рисовых полях и чайных плантациях, о стадах черных буйволов и босоногих селянках. Что угодно, что не касается его поисков: опять неудачных. Опять!
Лишь через полчаса, когда он утолил голод и развлек Ристану механическим слоном, который задирал хобот и трубил почти как настоящий, только тихо, они снова вернулись к тому, что не давало им покоя. К помолвке Шуалейды и судьбе Ристаны.
— Я боюсь, Дайм, — нахмурив брови так, что между ними появилась морщинка, сказала Ристана и остановила механического слона. — Твой брат может обещать все что угодно, но как только он женится на моей сестре, я стану помехой. А ты сам знаешь, как поступают Брайноны с помехами.
— Только не с тобой, любовь моя. Я никому не позволю обидеть тебя.
— Никому, даже его всемогуществу? Если он прикажет, ты сам убьешь меня, Дайм. И не надо говорить, что это не так.
Дайм невольно сжал вилку так, что она погнулась. Ристана снова права, и понимать это – ужасно. Единственное, что он может – умолять отца о милости. Даже пригрозить Люкресу, и то не выйдет. Кронпринц в курсе ошейника и поводка, и хоть называет Дайма братом, но только до тех пор, пока ему это удобно.
— Нет, это не так. У любой верности есть предел. А я нужен императору больше, чем еще один голем лейб-гвардии.
— Разумеется. Пока ты не противоречишь ему, — в тоне Ристаны прозвучало разочарование, отдавшееся в груди Дайма болью сильнее, чем от Печати. — Остается лишь надеяться, что Шуалейда покажет свою суть раньше, чем его высочество женится. Не понимаю, как его высочество может так рисковать! Даже помолвка с темной лишит его шанса на корону.
— Вряд ли ее высочество Шуалейда получит черную грамоту.
— Почему? Разве не ты должен будешь аттестовать ее? Ты и Бастерхази. Вам обоим выгодно, чтобы она оказалась темной. Он получит ученицу, Валанта – законного и заботящегося о ней правителя, а ты – меня. — Ристана внезапно посмотрела ему прямо в глаза. — Я готова ждать, Дайм. Ждать тебя. Сколько потребуется.
Дайм сам не мог понять, что в ее словах его царапнуло. Ведь именно этого Дайм и хотел, не так ли? Разве что за исключением Шуалейды — ученицы темного шера. Но кто ему эта девчонка? Правильно, никто. Он и так больше десяти лет заботился о ее безопасности и обучении. Если бы он не настоял на ссылке, то Ристана не удержалась бы от искушения и так или иначе избавилась от младшей сестры или Бастерхази наложил бы на нее лапу. Но теперь-то, когда нужно выбирать между судьбой практически незнакомой девчонки и любимой женщины, решение очевидно!
— Ты по-прежнему ненавидишь ее, — сказал он вместо «да, так и сделаю».
Зря сказал. Ристана не представляет жизни без ненависти к покойной мачехе и ее детям. За одиннадцать лет, прошедших со смерти светлой Зефриды, ничего не изменилось. И виноват в этом наверняка Бастерхази. Темным шерам ненависть нужна, как воздух.
Ристана передернула плечами.
— Как видишь, она способна сломать все, что мне дорого, даже не появляясь во дворце.
— А тебе дорога власть.
— Мне дорога моя страна! Для кронпринца Валанта будет лишь ступенькой к трону империи, он выжмет из королевства все до последней капли и забудет. Он – не Суардис и никогда им не будет! — Ристана замолчала на высокой ноте, словно опомнившись, и тут же беспомощно склонила голову набок. — Дайм, я верю в тебя. Ты можешь спасти и меня, и Валанту.
— Валанте ничего не угрожает, как и его величеству Тодору. Люкрес не зверь, чтобы избавляться от собственного тестя. Ему нужна одаренная супруга и одаренные дети, а не слава отцеубийцы.
— Ему нужно отсутствие законных наследников, — вздохнула Ристана.
— Ты в полной безопасности. По нынешним законам Валанты ты не можешь наследовать. Только если его величество ратифицирует новый закон о престолонаследии по старшинству, а не по дару. А он этого не сделает.
Ристана гневно сверкнула глазами и раздула тонкие ноздри. А Дайм внезапно подумал: похоже, зря он когда-то давно поклялся не читать ее мыслей. Тогда это казалось правильным. Любить и доверять, защищать и оберегать. Быть верным рыцарем прекрасной дамы. Вместе играть в волшебную романтическую сказку. Но что-то сломалось. Позолота стерлась.
— Ты не хочешь сделать это для меня? Для нас обоих? Наши с тобой дети обязательно родятся одаренными и наследуют Валанту. Наши дети, Дайм!
— Наши дети могут вырасти свободными и счастливыми, без груза ответственности за королевство. Разве плохо быть маркизой Дюбрайн, ездить по всему миру, познакомиться с Красным Драконом и сашмирским султаном, посетить праздник Середины Зимы у Ледяного Лерда? На Валанте ветра не сошлись!
— Маркизой вместо королевы? Нет, ты не можешь говорить это всерьез. Дайм, ты сам хочешь стать королем, а не маркизом! Да что там королем, ты мог бы стать императором! Я знаю, тебе стоит лишь захотеть, и ты получишь Цветную грамоту первой категории. Наверняка его всемогущество выберет наследником тебя, ты же в сотню, в тысячу раз сильнее всех его детей, вместе взятых! Разве можно отказываться от всего этого?! Ради чего, Дайм?..
Действительно, ради чего он отказывается от короны Валанты? Ради чего он лишает любимую женщину цели и смысла жизни? Она – прирожденная королева, она живет благом своей страны, глупо предлагать ей сменить ее жизнь на что-то другое. На его жизнь.
— Ты права, любовь моя. Королевой ты будешь смотреться намного лучше, чем маркизой.
— Так ты не допустишь этого брака? Поверь, это не только ради блага Валанты, это ради блага твоего брата! Он просто не понимает, с кем собирается связаться. Ты же знаешь, ты сам видел ее.
— Я сделаю все возможное и невозможное, чтобы Люкрес сам отказался от дурной идеи. Принцесса Ольбера будет ему куда лучшей партией. Но завтра я должен передать его величеству Тодору волю императора, а его воля – помолвка Люкреса и Шуалейды.
Ристана вздохнула и кивнула.
— Помолвка… Ее сложно будет разорвать, но возможно. Дайм, любовь моя, обещай, что моя сестра не выйдет замуж за его высочество Люкреса! Ради нас обоих. Ради наших будущих детей.
Дайм резко поднялся из-за стола, отошел к окну. Глянул на свое отражение в темном стекле.
«Ты понимаешь, в какую игру вступаешь?»
Отражение сверкнуло бирюзовыми глазами – яркими, ярче императорских — и усмехнулось. Оно прекрасно все понимало. И прежде всего, что шер категории дуо не будет всю жизнь терпеть, чтобы его дергали за поводок и командовали «к ноге». Он будет верен императору. Безусловно верен. И будет заботиться исключительно о его благе и благе империи. Даже о благе августейшего брата Люкреса. Но так, как он сам понимает это благо. Он – шер второй категории, менталист, и ему виднее, чем почти бездарному Люкресу.
Что ж. Время пришло раньше, чем Дайм рассчитывал. Но не в его привычках отступать.
Обернувшись к Ристане – она ждала, стоя около стола и нервно сцепив тонкие руки — Дайм прямо глянул ей в глаза и шагнул к ней.
– Люкрес её не получит, – искренне и убежденно пообещал он. – Ни за что.
– Даже если она не темная?
– Ни темную, ни светлую. Никакую!
Ристана довольно засмеялась и повернулась спиной.
– Ослабь мне корсет, душно. Не звать же камеристку? – Она искоса поглядела на него, приглашая…
Приглашения Дайм не понял. Что делать, возвышенные чувства не сочетаются с плотскими утехами. И не стоило Ристане делать этого шага. До свадьбы — то есть пока Дайм не избавится от Печати — их любви суждено оставаться невинной.
Он ловко распустил последние петли шнуровки, избегая касаться обнаженной женской кожи даже в перчатках: хватит на сегодня незабываемых ощущений. Пусть в свои тридцать один Ристана выглядит юной богиней, пусть по ней сходит с ума половина шеров Валанты, пусть даже Бастерхази не способен остаться равнодушным – ни одна женщина не стоит такой боли.
Разочарование Ристаны пахло горьким ландышем, мешаясь с ароматами надежд, страхов и предвкушения. Дайм снова пожалел, что не может прочесть ее глубже: обойти ментальные амулеты Бастерхази он бы сумел на счет «раз». Но нарушать собственную клятву – не в его правилах.
Остаток вечера они провели на балконе, любуясь на звезды. Дайм по обыкновению читал Ристане стихи, развлекал ее мелкими фокусами – она радовалась, как ребенок, кружащимся в хороводе волшебным птицам. Однако до того момента, как пожелать ей добрых снов, Дайм не мог отделаться от ощущения неправильности и сожаления. Словно сломалось что-то безумно хрупкое, важное и драгоценное, и теперь даже светлый шер второй категории не сможет это драгоценное вернуть как было.
Интермедия
На белом песке у кромки прибоя играют дети. Лица их похожи, как два солнечных блика. Ярко-рыжие локоны мальчика треплет ветерок. Такие же рыжие волосы девочки заплетены в две задорные косички. Брат строит песочный замок, сестра пускает мыльные пузыри.
– Поиграй со мной, – просит она.
– Опять в куклы? – поднимает лукавый взгляд он.
– Смотри, какие красивые. — Сестра выдувает шарик. Внутри угадываются крохотные силуэты.
– Ты сделала себе девочку, а мне мальчика, как всегда?
– Да. Хочешь, поменяемся? Так будет интереснее.
Прозрачный пузырёк лопается, оставляя в руках Сестры куклу-мальчика, а в руках Брата – куклу-девочку.
– А теперь поменяемся обратно. – Смех Сестры звенит над берегом.
– И поселим их в этот замок. — Брат опускает куклу на песок.
Сестра тоже ставит куклу, но по другую сторону стены.
– Пусть они тоже поиграют. Будет весело!
Взявшись за руки, дети снова смеются. Светлая Райна сыплет из горсти белый песок времени, Тёмный Хиcc выдувает из соломинки мыльные пузыри надежд. Ноги Двуединых омывает океан вечности.
Они играют.
Риим подскочил, извиняясь, заторопился к двери. Неловкость не исчезла, просто перестала сковывать движения болотной жижей, затаилась в глазах и мыслях.
“Всё честно”, — отрешенно повторил про себя Акайо, через окно глядя, как фермер рассчитывается с водителем. Вздрогнул, когда в бок впился острый локоть, обернулся.
Наткнулся на злой взгляд Таари, как на стену — или на ледяной душ.
— А ну прекрати, — потребовала она. — И он дурак, и вы все тоже. Его когда-то почти убили, да. Но это сделал один конкретный человек! Если бы это был свихнувшийся эндаалорец, он что, стал бы всех соседей бояться?
— Нет, — Акайо покачал головой. — Но для эндаалорцев это было бы ненормальное поведение. А для нас…
— Для тех вас, которые живут в Кайне, мы — враги, — сердито напомнила Таари. — Большие и страшные. Это глупо, но это так. И не надо винить себя за чужие поступки, ты к ним никакого отношения не имеешь.
Он сдержанно кивнул, отводя взгляд. Её слова были одновременно логичны и неправильны, но он не мог сформулировать, в чем. Таари раздраженно тряхнула головой, вышла, хлопнув дверью. Акайо смотрел, как она вклинивается в разговор, берет длинный, как свиток, лист бумаги, указывает на что-то в нем. Глубоко вдохнул. Вышел, чтобы помочь перенести купленную еду.
Уже таская ящики вместе с Текэрой, понял — она сказала “не надо винить”, и это было правильно, но кроме вины есть другие чувства. Сожаление. Ответственность. Желание что-то изменить.
Ему нужно было это сказать, но после покупки еды они сразу тронулись в путь. Акайо сидел в салоне с остальными, не всегда способный сконцентрироваться даже на обращенных к нему словах. В голове крутились фразы будущего разговора, липли к языку, норовили сорваться сейчас, совершенно не вовремя.
Он закрыл глаза, вслушиваясь в музыку, вплетая себя в нее. Медленно вдохнул и выдохнул, очищая голову. Не торопясь представил себе меч, как сжимаются пальцы на рукояти, как возносятся над головой руки. Широкий взмах, тканевая оплетка не позволяет ладоням скользить, тело сливается со сталью в единое целое. Стойка. Не бой с воображаемым противником, просто удобная позиция, меч параллельно земле, учитель всегда хлопал по слишком высоко поднятому острию. Взмах, он позволяет тяжести клинка увлечь руки за собой. Стойка. Еще раз. Теперь быстрее, позволяя музыке из машины просачиваться сквозь бумажные стены мысленного додзе так же, как сочится сквозь них свет. Теперь — противник. Сильный, с хорошим боевым стилем, когда риск проиграть действительно велик.
Акайо крепче сжал ладони на рукояти катаны, увидел предполагаемого соперника и распахнул глаза.
Сглотнул судорожно, как недавно фермер, решивший, что может встретиться лицом к лицу со своим страхом. Зажмурился до цветных точек перед глазами, встряхнулся, возвращаясь в реальность, жалея, что не может забыть то, что увидел. С преувеличенным энтузиазмом включился в очередную игру, которой занимали себя Юки, Кеншин и Тетсуи.
К прерванной тренировке он так и не вернулся. Впрочем, мысли о предстоящем разговоре с Таари тоже больше не беспокоили — до вечера, пока остальные не легли спать, а он сам, дождавшись остановки, не пересел вперед. Сказал:
— Винить себя не нужно. Но нужно искать способ остановить то, что считаешь злом.
— Нужно, — устало отозвалась Таари. Она ни о чем не спросила, должно быть, сама думала об их разговоре весь день. — Но мы можем не так уж много. Эндаалор должен был ещё лет пятьдесят назад организовать нормальный шпионаж, постепенно склонить мнение жителей империи в свою пользу, а императора, если он правда такой старый упрямый осел, свергнуть.
— Почему не сделали? — тихо спросил Акайо. Он не мог представить себе мир, о котором говорила Таари. Каким бы было его детство? Какими были бы обе страны, если бы Эндаалор и Кайн вместо многолетней бессмысленной вражды начали сотрудничать?
— Испугались, — передернула плечами Таари. — Мы все учим историю Праземли, в ней ничего хорошего из взаимодействия с аборигенами никогда не получалось. Культура постепенно умирала, много жертв… Для нас это было неприемлемо. Человеческая жизнь слишком ценна, чтобы так рисковать.
— Но вы спасаете даже солдат, совершивших самоубийство, — растерянно посмотрел на нее Акайо. — Какой риск?
— Мы спасаем не всех. И это самое дурацкое! Не решившись однажды довести дело до конца, мы тянем и тянем эту лямку, расплачиваясь куда большим риском каждый день. Моя работа, — она запнулась, замолчала. Договорила тише, будто боясь спугнуть живущую в словах надежду: — Может быть, моя работа что-то изменит.
Акайо кивнул, коснулся ее ладони, лежащей на рычаге между ними. Почувствовал, как на миг Таари стиснула его пальцы.
Ему очень хотелось верить, что у неё получится.
***
Вскоре на горизонте замаячили огни, надвинулись, разрослись, ушли вверх и в стороны, очерчивая почему-то показавшийся знакомым контур. Таари сбросила скорость, подъезжая к огромному зданию, огляделась. Свернула к спуску, похожему на скат для бочек, съехала вниз. Здесь оказалось множество машин, стоящих плотными рядами, как прилавки на ночном рынке, такие же темные и тихие. Таари нашла место с краю, ловко пристроившись между стеной и поддерживающей свод колонной. Вышла, махнула Акайо:
— Пошли. Может быть, договоримся и поспим этой ночью в нормальных кроватях.
Он неуверенно оглянулся, увидел, как оглядывается проснувшийся Наоки. Попросил:
— Если ещё кто-то проснется, скажи, что всё в порядке.
Тот кивнул. Он был самым незаметным из всех, невысокий, но широкоплечий, похожий скорее на кузнеца, чем на воина. Акайо надеялся, что на него можно будет положиться.
Таари ждала в открытом лифте, нетерпеливо нажимая на кнопку с расходящимися стрелками. Кабина была совсем маленькой, намного меньше, чем та, в которую они поместились всем гаремом в НИИ. Едва Акайо шагнул внутрь, как дверь за ним закрылась, едва не прищемив рубашку. Лифт дернулся, начиная подниматься, Акайо покачнулся, уперся спиной в сомкнутые створки.
Тесно. Он хотел закрыть глаза, чтобы успокоиться, но быстро понял, что это плохая идея. В боксе на рынке было темно, не стоит увеличивать схожесть.
— Что с тобой? — Таари смотрела на него с беспокойством.
Акайо вспомнил, как называла этот липкий ужас девушка на рынке, повторил непонятное, но оставшееся в памяти слово:
— Клаустрофобия. Что это?
— Боязнь замкнутых пространств, — Таари прикусила губу, хмурясь. Не стала продолжать, да и что еще можно было сказать? Со страхом может справится только тот, кто боится.
Акайо старался глубоко и медленно дышать. Повторял себе — все в порядке. Вовсе не так страшно, как в прошлый раз. Вполне можно сдерживать панику, помнить о том, что он не один — ни в этой кабине, ни вообще.
Таари вдруг взяла его за руку, притянула к себе. Медленно провела по лбу прохладной ладонью, глядя в глаза, словно держа утопающего. Скользнула по щеке, чуть толкнула в грудь, плотнее прижимая спиной к дверям.
Акайо вдруг понял, что дрожит уже не от холодного ужаса, а от того сладкого, отдающегося тяжестью в ногах страха, который часто сопровождает ее движения. Потянулся за ладонью…
Покачнулся, потеряв опору. Таари улыбалась сочувственно и насмешливо, двери за спиной были открыты. Комната терялась в темноте, только горела лампа над одиноким белым столом.
— Доброй ночи, — сидевшая за ним девушка широко улыбалась, явно пытаясь скрыть растерянность. — Вы, наверное, проездом? К нам вроде бы никто не собирался…
— Доброй, — Таари подошла к ней, не выпуская руки Акайо. — Я Таари Н’Дит, я предупреждала о визите.
— А, это вы! — неизвестно чему обрадовалась девушка, начала что-то искать в ящике стола, одновременно объясняя. — Простите, мне сказали найти фотографии в сети, но вас там совсем нет, вот я и не узнала. Для вас и вашего гарема приготовили комнату. На четвертом этаже в жилом блоке, первая слева от лифта. Там будет пустая табличка, вы не перепутаете.
Таари кивнула, взяла маленькую карточку — Акайо уже привык, что так выглядят все эндаалорские ключи. Спросила, где лестница, велела ему спуститься и привести остальных:
— Ты же запомнил, куда идти?
Он кивнул. Четвертый этаж, налево. Лестница завивалась вокруг лифта, так что заблудиться было невозможно.
Однако едва шагнув на первую ступеньку, понял, что его поджидает иная проблема.
Он вспомнил это здание. Мерцали по углам белые светильники, окна были темны в отличии от того дня, но эта лестница навсегда отпечаталась в памяти, норовившей теперь обмануть. Чудились звуки боя в тишине, чудились собственные приказы и вспышки света от чужого оружия. Ему было страшно тогда, им всем было, но они гордо держались, не подавали виду, что впервые видят странные предметы вокруг и представления не имеют, чего ждать от врага. Предки, как же глупо это было…
Он шагнул в подвал с машинами, огляделся, щурясь, вспоминая — тогда здесь было пусто. Они решили, что это потайной ход, и были в восторге, обнаружив его. Разведчик хоть и не улыбался, согласно уставу, но всё равно разве что не светился от гордости. Акайо сдержанно поблагодарил его, и юноша поклонился так рьяно, что лишь по счастливой случайности не получился поклон, допустимый только для приветствия императора. Но он даже тогда не испугался, а Акайо, слишком молодой генерал слишком маленькой армии, не сделал замечания. Среди солдат Ясной империи пылкость на поле боя считалась достоинством, а не недостатком, незачем было заливать ее водой нотаций.
Акайо даже не знал, выжил ли тот разведчик.
— Это та крепость.
Иола уже выбрался из машины и неторопливо разминался, пока не заметил Акайо. Тот кивнул, сказал:
— Нам разрешили здесь переночевать. Хозяйка велела подниматься к ней, наша комната на четвертом этаже, слева от лестницы.
Иола кивнул. Из машины выбрались остальные, последний осторожно закрыл дверь и отдернул руку, когда она мигнула огнями.
Акайо развернулся к лестнице, его догнал Джиро, пошел рядом. Пришлось просить:
— Не надо. Мы не идем на прорыв, я не генерал, меня не надо прикрывать!
Вышло резче, чем хотелось, пришлось на миг закрыть глаза, успокаивая слишком быстро колотящееся сердце. Джиро молча отстал. Акайо уже сожалел о своей вспышке — это их общие воспоминания, а не его личные, нужно проживать их вместе. Оглянулся, извинился тихо. Джиро только дернул плечом, как в бою. Акайо, оказывается, успел забыть, каким он был в армии. Какими они все были.
Дверь на четвертом этаже выделялась более светлым оттенком, Акайо коснулся ручки, слишком сильно похожей на ту, которая когда-то открыла путь к окончанию его прошлой жизни. Потянул на себя.
Огляделся, невольно начиная улыбаться.
— Что это? — озвучил общие мысли вошедший следом Тетсуи.
— Спальня, чтоб их всех дыра взяла, — ответила Таари, сидевшая на огромной, словно целая комната, кровати. — На всех сразу. Не знаю даже, кто больший идиот — местные, Авани, её секретарша, посылавшая запрос, или я.
Шеф начал рассказывать историю о том, что буквально вчера вечером он заключил контракт с новым клиентом, который желает раскопать историю супружеской измены и хищения любовником его жены денег с кредитных карточек. Свен Свенсон сообщил, что в виду сложности и срочности данного дела к расследованию нужно подключить Арни Свенсона и Хью Барбера. Барбер испытал растерянность, смешанную со злостью.
— А как же история с пожаром на вилле «Синий вереск»? С нашим контрактом номер сорок семь? – спросил напрямую молодой детектив своего шефа.
— Историей с пожаром будет заниматься полиция. Контракт сорок семь уже исполнен. – также прямо ему ответил Свен. – работа завершена. Нужно приступать к другой.
— Я с вами не согласен! В этой истории мы не разобрались! – горячо сказал Хью.
— Возможно, ты прав, Хью, — не теряя самообладания, ответил ему шеф Свенсон, — но нас это не касается. Нас касается работа по текущим контрактам, нас касается наша подмоченная репутация. – толстяк повышал голос с каждой фразой, а в конце и вовсе загремел. – Нас касается – сохранить свои задницы и на тот свет не отправиться!!!
— Я вас понял, шеф, — ответил молодой детектив, — но я не могу перейти к исполнению нового задания, я беру отпуск.
— Твоё право. Только не делай из меня дурака! Полезешь в пекло — имей в виду, что не буду вытаскивать твою паршивую задницу, — пробурчал шеф. Видимо, слово «задница» было фаворитом сегодняшнего лексикона. Шеф ткнул пальцем на стену кабинета, где красовалась надпись: «Честность и оперативность – вот наш девиз».
Хью встал из кресла, круто развернулся на каблуках, и направился к Ханне писать заявление на отпуск. Шеф Свенсон злобно крикнул из кабинета:
— Отпуск за его счет, Ханна!
Ханна пожала плечами и продолжила что-то отстукивать на печатной машинке.
Вконец разъяренный, Хью Барбер выскочил пулей из кабинета и помчался, сломя голову, на автомобиле прочь, не зная куда.
Покатавшись бесцельно полдня по городу, Хью вернулся домой. Его ждала в квартире дура Зельден. Она выглядела странно, словно была взволнованна и одновременно сосредоточена.
— Привет, Зельден, — устало поздоровался Хью.
-Нам нужно поговорить, Хью, очень нужно, — сообщила Зельден загадочным голосом.
— Давай поговорим, — согласился Хью. – у вас опять что-то украли?
— Нет, — сухо ответила Зельден. – у меня есть для тебя новости, но мне никак нельзя говорить с тобой тут. – Зельден выразительно обвела глазами комнату.
— Хорошо, пойдем с тобой куда-нибудь.
Зельден встала, расправила платье, провела рукой по прилизанным волосам, кивнула на прощанье матери Хью и вышла из квартиры. Мифру Барбер недоуменно пожала плечами и спросила:
— Хью, зайчик, так ты не будешь кушать?
— Заверни мне пару бутербродов, — сказал Хью. И пока мать собирала ему пакет с ужином, он натянул тонкую куртку, на улице холодало. Хью вышел из подъезда. Зельден уже стояла рядом с его машиной. В руках была объемная сумка.
— Куда едем? – осведомился Хью.
— В кафе «Зеленый рай», — ответила Зельден.
Уже ничему не удивляясь, Хью завел мотор, и направился по уже известному адресу.
Кафе «Зеленый рай» было закрыто на учет, о чем свидетельствовала вывеска, накарябанная на куске картона. Зельден, которая всю дорогу до кафе отмалчивалась, уверенно обошла здание и толкнула дверь черного хода, войдя в полутемное помещение. Следом также вошел Хью. Зельден явно знала дорогу и шла молча. Миновав подсобку, она вошла в кухню. Там было светло от включенных электрических лампочек, бедновато свисавших без абажуров. Стулья из разных наборов мебели и такие же разномастные столы громоздились тут и там. Впрочем, было чисто. На кухне сидел Федерик Смолланд и полноватая рыжеволосая девушка. Хью догадался, что эта та самая «Рыжая Трулте».
— Привет, — Федерик протянул пятерню молодому детективу.
— Привет. Я – Трулте, — рыжая девушка кивнула.
— Привет, — невесело улыбнулся Хью Барбер, — старая компания в сборе… Не хватает только заводилы Юю.
— Да уж, — откликнулась Зельден. И, обращаясь к Трулте, протянула сумку, — я вещи привезла.
— Введите меня в курс дела, заговорщики, — сказал Хью, предчувствуя что-то интересное.
— Сначала нужно решить, можно ли ему доверять, — сказала зловредным голосом Трулте.
— Мне кажется, мы уже решили, — повернулась к ней Зельден. — Я за него ручаюсь.
— Я тоже «за», — вмешался Федерик.
– Я – за Петера Петерса. Трое против одной. – услышал Барбер знакомый голос, и повернувшись, увидел Юджину Майер.
Юджину было трудно узнать. В черном балахоне, с пирсингом в носу, с лакированным черным начесом она была похожа на эфемерную блондинку не больше, чем Хью Барбер на китайского мандарина. Белокурые локоны отсутствовали начисто, но и в таком необычном облике Лаура была прекрасна.
Удивлению Барбера не было конца, но он подошел и порывисто обнял Юджину, прижав ее к себе. Юю не сопротивлялась. Как же было хорошо вновь обнять ее и почувствовать, что она здесь, рядом.
— Тебе идет твой новый облик, — засмеялся Хью, отстранившись от Юю.
— Это Трулте придумала, — сказала девушка.
— Потом обнимашки-целовашки, — хмуро оборвала их Трулте. –Надо дело делать. Ты, Зельден, ввела его в курс дела?
— Не успела, к тому же я мало что знаю, — фыркнула Зельден.
— Дело обстоит так, — начала Трулте. – Констант сбежал из больницы. Он спрятался у нас дома, то есть в нашей с Федериком квартире. Весь в бинтах и стонет. С ним надо что-то делать.
— Констант считает, что покушение в «Синем вереске» было именно на него и Бо Олливен. Типа он может выдать, что видел живым покойного Якоба и Юджину, – вмешался Федерик.
— А как же убитый мужчина? – поинтересовался Барбер.
— С ним ничего не понятно, Констант считает, что убийца снова подсунул труп какого-то бродяги, а истинная цель – это именно Констант и Бо Олливен, которые знали о том, что Юджина жива. Ну, разумеется, идет охота на Юджину.
— Кто-то убирает свидетелей, — заключила Трулте.
— Так или иначе – все мы знаем, что Юджина жива. Значит всем нам грозит смерть? – сказала Зельден.
— Не согласна, — парировала Трулте. Федерик смотрел на нее влюбленными глазами. Лаура-Юю обнимала Хью Барбера и молчала.
— Убийца или убийцы устраняют только тех, кто по их мнению ТОЧНО знает, что Юджина жива. Следовательно, под угрозой жизнь Константа, старухи Бо, Бориса Казарина, ну и самой Юю.
— А также Хью Барбера, Виктора Шилова и его жены Елены, — заключила Юю.
— Тогда уж, Свена Свенсона и Лилиан Майер, — сказал Хью.
Все засмеялись.
— Пол- Антверпена под угрозой, — сделала шутливым голосом вывод Юю.
— Нам в этом не разобраться, — покачала головой Зельден.
— Как говорит мой шеф: проблемы надо решать по мере их возникновения. – сострил Барбер. – зачем вы меня позвали? Нанять в качестве детектива для расследования старого и запутанного дела?
Юджина Майер отстранилась от Хью и сказала со всей серьезностью:
— Нет, герр сыщик. На этом этапе я хочу вас нанять в помощники, чтобы переправить Константа Смолланда в безопасное место для спасения его жизни и для еще большего запутывания старого и запутанного дела.
Трулте и Федерик засмеялись, Зельден кисло улыбнулась.
Хью ничего не оставалось, как ответить согласием.
– Он не знает, кого следует считать дамами. – Влада повернулась к Селиванову. – Мальчик, дамами следует считать всех девочек и женщин. Тогда тебе будут давать не только сучки, но и леди.
– Мам, а что давать? – Аня дернула её за рукав.
– Это так принято называть интимную близость, – не смутившись, ответила Влада.
– А почему «давать»?
– Считается, что женщина отдается мужчине, дарит ему свою любовь, а не наоборот.
– А почему?
– Потому что женщина может обойтись без этого, а мужчина не может.
– Да хрен свекольный! Девки тоже без этого не могут! – вставил веское слово опытный Селиванов.
– Они только делают вид, чтобы тебя порадовать. И не девки, а девушки. Попробуй про себя называть их девушками – это усиливает сексуальные ощущения.
Селиванов долго переваривал сказанное, а потом со смехом выдал:
– Так они же уже не девушки!
– Ну и что?
– Мам, а как это: уже не девушки?
– Считается, что девушка, испытавшая близость с мужчиной, становится женщиной.
Ковалев только хватал ртом воздух, слушая непринужденные ответы жены, – любой из Аниных вопросов поставил бы его в тупик.
– Так купите симку? – спросил Селиванов, поджидавший у выхода из вокзала, когда Ковалев с Аней проводят Владу.
– Пап! Мама сказала: «Даже не думай»! – напомнила Аня.
– Мало ли что мама сказала… – вздохнул Ковалев.
– А годная тёлка – ваша жена, – заметил Селиванов. Наверное, он снова хотел Ковалеву польстить…
– Моя мама не тёлка! – возмутилась Аня.
– В самом деле, – кивнул Ковалев, – выбирай выражения.
Селиванов проигнорировал замечание.
– Так купите симку? Мне для Пашки надо. Мобилу я ему достал, а симки нету.
– И откуда же ты достал ему мобилу? Из чужого кармана?
– Да не, нашел. Вот честно – нашел!
Он врал искренне и непринужденно.
– Знаешь, как возвращают найденные телефоны? Звонят последнему абоненту в списке вызовов…
– А там симки уже не было! И вызовов не было!
– Ну ты не завирайся, ладно?
– Пашке никто мобилу не купит, – угрюмо сказал Селиванов. – И трека такого у него никогда не будет.
– Ты слезу-то из меня не дави… У меня тоже такого трека не было и не будет.
– Но мобильник у вас есть.
– У меня и мобильника не было в семь лет. И даже в пятнадцать не было. И у Ани мобильника пока нет.
– А если Пашке позвонить упрется?
– Кому?
– Мне! Вот если бы вы не нашли его тогда на остановке, а там – волк! И телефона у Пашки нету, как у всех людей!
– Это не волк, это собака.
– Это волк! Я знаю! Я его видел ещё десять лет назад!
– В таком случае, это очень старый волк… – хмыкнул Ковалев и переспросил с издевкой: – Или это волшебный волк?
– Может, и волшебный… – проворчал Селиванов. – Он сквозь стены проходить может. Корпус на ночь запирают, а он всё равно к Пашке приходит. Каждую ночь. Я потому у ссыкунов в спальне ночую – только Зое не говорите… Пашка спит, а я слышу, как он по лестнице идёт и как под дверью дышит. Постоит – и уходит, потому что чует меня. А если б меня не было, он бы зашел точно.
– А ты дверь не пробовал открыть?
– За каким это фэншуем?
– Чтобы посмотреть, стоит волк за дверью или не стоит.
– Я совсем езданутый, что ли? Чтобы он мне глотку порвал? – неуверенно поморщился Селиванов.
– Тебе же не семь лет. Здоровый парень. Руку тряпкой обмотай и прикрывайся. Пока он до шеи твоей доберется, весь санаторий на уши встанет. И дверь, небось, наружу открывается. По правилам пожарной безопасности. Если неслышно подкрадешься, можешь ему дверью в нос как следует вдарить.
Селиванов обдумал совет и спросил:
– А вы чего, верите, что он там… стоит?
– Нет, конечно.
Ковалев свернул к универмагу – Влада была в корне не права, никто не взыскивает долги с владельцев сим-карт, просто блокируют последующие звонки. И мучил Ковалева только один этический вопрос: стоит ли поощрять воровство мобильных телефонов?
– Ну и напрасно не верите. Даже Зоя верит… – буркнул Селиванов.
– Зоя ещё в Бога верит. И в то, что если твоего брата окрестить, у него пропадет аллергия.
– И дядя Федя сказал, что волк за Пашкой приходит…
– Дядя Федя – это который утонул полтора года назад? – усмехнулся Ковалев.
– Ну да… – насупился Селиванов.
– А вы с Сашенькой Ивлевым что курите?
Селиванов прыснул.
– Не. Всё правда про дядю Федю. Я на берегу сидел, а он подошел ко мне и сел рядышком. Сказал, что Зоиными молитвами волк сильно может озлобиться. И что раньше он мог его удержать, а теперь только предупредить может.
Ковалев многозначительно покивал.
– Вот хотите – сами приходите ночью и послушайте, как волк по лестнице крадется!
– А если меня кто-нибудь застанет ночью в спальне младшей группы, я что скажу? Что выслеживал волшебного волка?
И тут Ковалев вспомнил, что они с Владой встретили «настоящее динго» поздно вечером – и пёс явно направлялся в сторону санатория…
* * *
– Вить, а возьмите меня завтра тоже… – робко попросил Павлик, не надеясь на согласие.
– Куда? – не понял Витька.
– Искать дом ведьмы.
– Ты чё? Мы ж ночью пойдем.
– Ну и я ночью. Ты не думай, я быстро могу бегать, не как раньше.
Однажды, когда Павлик был маленький, они убегали от сторожа на стройке, где Витька воровал карбид, и из-за Павлика сторож их догнал. Он, правда, ничего не сделал, но Витька все равно сильно ругался.
– Во-первых, далеко идти… – начал Витька.
– Ну и чего? Я, думаешь, не могу? Я могу.
– Во-вторых, холодно и сыро. Ты устанешь, замерзнешь, ноги промочишь и ныть начнешь…
– Не, Вить, я не начну. Ну правда, не начну…
– А вдруг ведьма? Не боишься?
– Не, я с тобой не боюсь. Лучше я с тобой, чем тут один.
– Не, ну смотри, конечно… Но вот если будешь ныть, я тебя там на болоте и оставлю, впитал?
Павлик закивал радостно – понятно ведь, что Витька его не бросит, пугает только. Впрочем, ныть Павлик не собирался.
– Вить, а ты как узнал, где дом ведьмы?
– Да я давно знал, с позапрошлого года. Мне местные пацаны показали, там летом земляника растет – видимо-невидимо, за час ведро набрать можно. Но её нельзя есть, она на человечьих костях растет и трупным ядом пропитана. Местные туда по одному на спор ночью ходят. Говорят, если ровно в полночь в окошко заглянуть, ведьма обязательно с другой стороны появится и будет в глаза тебе в упор смотреть, а потом пальцем так поманит. Так вот, если не испугаешься и не убежишь, а в дом войдешь, она тебе неразменный рубль подарит и отпустит. Но никто пока не смог – все убегают.
– Ох, я б тоже не смог, наверно… – вздохнул Павлик.
– Я тоже в позапрошлом году не пошел – жутенько мне что-то стало. А теперь вот по приколу попробовать. А еще говорят, что если из ее дома через другую дверь выйти, то вообще никогда не умрешь.
– Здорово было б…
– Но я на самом деле не за этим… – Витька подумал, продолжать или нет, но все-таки продолжил: – Сдается мне, что в этом доме Зоя живет. Ну, что она и есть та самая ведьма. Жаль, через окно фотку сделать не получится – я пробовал, только вспышку и видно.
– Ты чего! Если она про фотку узнает, она вообще тебя оттуда не выпустит! – испугался Павлик.
– Ерунда. Я быстрей нее бегаю, – хмыкнул Витька и продолжил, зевнув: – Я сегодня опять к вам ночевать приду. Но попозже, когда у вас все задрыхнут. Ваш Мишка Воскресенский настучал на меня Люле, но она не стала орать, предупредила только, что, когда Тамара будет, чтобы я попозже приходил и пораньше уходил.
– Вить, а если волк все-таки зайдет в спальню, тогда что?
– Да я и ждать не стану, когда он зайдет! Шарахну ему дверью по носу – мало не покажется.
– А если он кинется? – обмер Павлик.
– Да надо только руку тряпкой обмотать и горло прикрывать. Пока он до горла доберется, весь санаторий на уши встанет.
Вечером младшую группу укладывала спать дежурившая Тамара и читала сказки про православного ёжика, который помогал ближним и страждущим и всё время твердил «слава Богу». Даже Мишке Воскресенскому не понравилось, и никто почему-то не засыпал, хотя скучно было.
* * *
Ковалев понимал, что затея его – выследить «настоящее динго» возле санатория – дело несерьёзное. Но в десять вечера вышел из дома, убеждая себя в том, что собирается просто прогуляться.
Несмотря на пасмурный день, к ночи стало ясно и снова подморозило, а над рекой поднялся плотный туман. Под фонарем на улице тьма за пределами круга света казалась непроглядной, но когда глаза привыкли к темноте, Ковалев заметил, что фонарь освещает и насыпь, и тропинку, ведущую на мост, – странным рассеянным светом. И только поднявшись повыше и увидев, что так же призрачно освещен и мост, и туман над рекой, догадался оглянуться – полная луна, светившая ему в спину, взлетела над горизонтом так высоко, что нужно было задирать голову, чтобы на нее посмотреть. Пожалуй, он никогда не видел столь яркого лунного света, и поразился, какой он необычный, эфемерный, парадоксальный… Неудивительно, что с луной связывали самые мрачные сущности и события, – её свет обманывал, а потому пугал. Показалось, что под шапкой тумана что-то происходит: движется, сталкивается, переплетается.
Ковалев перешел мост, на котором была видна каждая выщербинка на шпалах, каждая трещинка в гнилых досках настила, каждая заклепка на балках фермы, – рельсы двумя сияющими полосками бежали в темноту леса и таяли, не добравшись до его края.
Берег, залитый лунным светом, лежал как на ладони и просматривался до поворота реки перед шоссе – странные тени собирались в ложбинах и под буграми, и хотелось бы сказать, что светло было как днем, но на самом деле светло было как ночью. Если бы на берегу появилось «настоящее динго», Ковалев увидел бы его издалека. Впрочем, внутрь редкого леса, окружившего санаторий, лунные лучи пробивались с трудом – и черные его тени казались еще черней рядом с яркими пятнами света.
Нет сомнений, пёс не выйдет на открытое пространство – будет подбираться к санаторию по лесу.
Тварь, что медленно и неукротимо тащила своё неповоротливое тело прямо на третью метеовышку, была огромна. Больше гиппопотама. Больше слона. Больше дажемультистихийного танка. Больше всего, что Яма видел как на Большой Земле, так и тут, в Зоне за Порталом.
Её размеры завораживали, внешний вид напоминал результат противоестественной связи чудовищного богомола и шагающего экскаватора. Причём где-то в родословном древе затесался и мутировавший крабопаук – иначе откуда взялись вот эти огромные клешни по бокам спереди, чуть пониже зазубренных жвал, напоминающих горизонтальные экскаваторные ковши? За плечами (или коленями?) двигались ещё то ли две, то ли три пары хватательных клешней поменьше, отсюда казавшихся вообще не толще спички. Но Яма видел прыгающих вокруг монстра скаутов – они не доходили этой громадине и до первого сустава опорных конечностей. Значит, на самом деле каждая такая спичка – не тоньше бедра взрослого мужчины.
Знатный враг.
Великолепный трофей.
Первый выстрел Яма засандалил по твари на чистом дрянолине – даже и подумать ни о чём не успел. Увидал только – а палец уже сам сработал и нажал, куда надо. Отдачи почти не было – экспериментальная винтовка стреляла не зажигательными снарядами, как обычная штурмовая бандура у бойца справа, а чем-то вроде маленьких шаровых молний. И настроена была на короткие залпы, одним нажатием выщёлкивая сразу три.
В запале Яма совсем позабыл, что винтовка экспериментальная и стрелять из неё он не умеет – все три огненных мячика легли точнёхонько в цель, чуть ниже грудной пластины твари. А, может, дело и не в забывчивости вовсе, а в дрянолине. На стрельбище-то какой дрянолин? Маета одна.
На том месте, куда попали выстрелы, тёмно-бордовая броня посветлела до ярко-алой и даже вроде бы слегка высеребрилась. Яма возликовал – скорпен попался траченый, кто-то его, похоже уже подпёк, вон как быстро цвет сменился! – и уложил туда же ещё три заряда. Потом, с промежутком в двадцать пять секунд – столько требовалось супер-винтовке для перезарядки – следующие три.
Показалось или нет, что пластина ещё посветлела, а серебристость начала наливаться лёгкой голубизной? Наверное, всё же показалось, рановато для такого монстра, у них запас прочности ого-го!
Теперь всё дело решала скорость – успеет ли тварь подойти к периметру на расстояние прицельного плевка до того, как постоянно повреждаемое выстрелами место нальётся пронзительной синевой, грозящей взрывом. Если не успеет – у Ямы над койкой появится новый трофей. Всем трофеям трофей! Бордовый. Такого ни у кого нет. Если же успеет – периметру хана. Выделения этих тварей разъедают металл так же быстро, как горячий чай – кусок сахара. Керамлит сопротивляется чуток подольше. Но именно что чуток.
Всё же недомудрили чего-то умники из Лаборатории, полминуты – слишком долгий срок для перезарядки. За это время тварь успевает сделать почти полшага. А шаги у неё ого-го! Но делать нечего, и можно разве что попытаться за время ожидания высверлить в бордовом панцире дырку взглядом. Можно также придумать множество отличнейших проклятий для лабораторныхнедоумников. И пожалеть, что Наука – удел женщин, и сам Яма куколку, конечно, смастерить вполне способен, да только вот толку от неё будет меньше змеиного члена. Многое о чём можно успеть подумать и пожалеть за двадцать пять секунд ожидания..
А можно так же успеть увидеть, как в светящееся голубым (точно! Светящееся!) пятно под грудной пластиной твари один за другим втыкаются ещё три огненных мячика.
Не Яминых!
Чужих!
…Когда на следующее утро она пришла на работу, еще только приближаясь к дверям офиса, услышала гул голосов. Каролина открыла дверь и вошла в комнату.
– Вот она, – произнесла Сьюзен, не то с ненавистью, не то со страхом.
– Пришла, – повторила ее интонацию Рита, глядя на Каролину как на врага.
– Тише, девочки, – вмешался Уиттон. – Я же вам говорил, что Каролина ни в чем не виновата.
– Но до нее такого у нас не случалось! – возразила Агата.
– Этот агент обманул всех, в том числе и ее, – продолжал заступаться Уиттон. – Проходи, Каролина, и садись с нами.
Она благодарно кивнула ему и села рядом на свой стул. Они сидели в центре комнаты кружочком.
– Значит, вы считаете меня виноватой? – спросила Каролина, пристально глядя на девушек по очереди, но они отводили глаза, никто не хотел встречаться с ней взглядом.
– Нет, они так не считают, – ответил вместо них Уиттон.
– Но то, что сказал тебе этот… Рейнберн, не имеет ничего общего с правдой, – добавила Агата. – Это более чем невозможно.
– Но почему вы так уверены? – воскликнула Каролина, уже сама начиная сомневаться и испытывая от этого нестерпимую горечь.
– Потому что мы не дураки, – резонно ответил Уиттон. – Мы не первый год организовываем круизы на другие планеты. Я лично знаком с новым послом Нептуна Аэлем. Я сам являюсь таким же официальным послом Земли на других планетах. Провернуть межпланетный заговор тайно от нас нептунцам ни за что бы ни удалось. У нас есть друзья и на других планетах. С нами считаются, Каролина. Да и вообще, сами нептунцы вполне мирные ребята, и они не лицемеры. Конечно, у них есть армия, но это просто необходимость, и это не означает, что они будут нападать на Землю. У нас с ними к тому же заключен договор о сотрудничестве. Так что Рейнберн или что-то напутал, или просто нагло соврал, чтобы ты не осталась на Нептуне и помогла ему без помех вернуться обратно…
Но Каролина, не дослушав его, закрыла лицо руками.
– Я уже не знаю, чему верить! – воскликнула она, и перед ее глазами возникло печальное лицо Ноэля. Он словно упрекал ее в доверчивости…
Каролина вдруг вскочила.
– Сэр, разрешите мне снова слетать на Нептун, – выпалила она. Уиттон аж крякнул от удивления.
– Зачем это? – спросил он. – Уж не думаешь ли ты прилететь и проводить на Нептуне соцопрос, не собираются ли они с нами воевать?
Девушки засмеялись.
– Да нет, влюбилась, наверное, – усмехнулась Сьюзен, и от ее слов Каролина вся вспыхнула.
– Я прошу вас, сэр, – повторила она, с трудом владея собой. – Я отдам вам все, что у меня есть…
– Во-первых, этого не хватит, – ответил Уиттон, нахмурившись. – Ты не представляешь, во сколько обходится поездка на Нептун…
– Я представляю!..
– А во-вторых, не в деньгах дело, – перебил ее Уиттон. – Пока мы под колпаком у ФБР, все вылеты в космос отменяются.
– Но ведь я должна была лететь на Марс через неделю! – воскликнула Сьюзен.
– Я сказал – все, – повторил Уиттон. – Это не шутки. Если нас закроют, мы больше вообще никогда и никуда не полетим дальше ближайшего полицейского участка.
Сьюзен недовольно поворчала, но затем замолчала, снова окинув Каролину взглядом, полным ненависти.
– А пока будем работать, как раньше, – добавил Уиттон, вставая. – Ни о чем не беспокойтесь, мои девочки. Идите на свои рабочие места и занимайтесь делами.
Он ушел в свой кабинет, а девушки расселись за свои столы. Села за свой и Каролина, но мысли о работе совсем не лезли ей в голову. Она сидела, согнувшись, перед компьютером, и не отвечала ни на вопросы Риты, ни на комментарии Агаты. Перед ее глазами было только лицо Ноэля, бесконечно милое и дорогое.
Она не заметила, как прошел рабочий день, и словно зомби, побрела домой.
«Как можно думать о работе, если мир уже рухнул, – думала она, бессмысленно глядя на проносившиеся мимо нее автомобили. – Нет, это не фары машин и не окна домов светятся там, вдали. Это горят огнем разбросанные по миру осколки моего разбитого сердца…»
Каролина пришла домой и долго сидела у окна, не зажигая свет. Так она чувствовала себя менее одинокой, как бы объединившись с темнотой ночного города. Она увидела над домами яркую одинокую звездочку и вздохнула.
«Как и я, – с горечью подумала она. – Такая же одинокая… Может быть, и ее любимый живет где-то на другом конце Вселенной…»
Звездочка помигала… И вдруг погасла.
Каролине стало нестерпимо жалко эту погасшую звездочку. Она вышла на балкон и стала смотреть на небо, надеясь снова отыскать ее за случайно набежавшим облачком. Но небо над ее головой было совершенно ясным. Прямо над ее головой промелькнула маленькая белая искра.
– Ой, а я не успела загадать желание, – с грустью проговорила Каролина, но тут же увидела еще одну такую же падающую звезду – она упала с другой стороны. Затем снова мелькнуло, и опять. Звезды стали падать одна за другой, чертя ночное небо тонкими полосками. Каролина залюбовалась, но совсем скоро ей стало немного тревожно. Звезды падали слишком уж часто.
«Что это?» – подумала она, пристально вглядываясь в небо. Она увидела, что в соседних домах тоже некоторые люди заметили это странное явление и вышли на балконы, а внизу, на улице, прохожие остановились и стали показывать пальцами в небо.
А звезды разгорались все ярче, и следы от них становились все длиннее. И вот одна звездочка вспыхнула очень ярко, прямо над головой. Каролина ждала, что она вот-вот погаснет, но она не гасла. Затем Каролина услышала треск, как от огромного бенгальского огня… Огромный метеорит, прочертив ярко-красный след, промчался над крышами и упал на землю, всего в нескольких километрах от ее дома. Похоже, метеорит попал в многоэтажку, которая тут же рассыпалась, как карточный домик… От удара вверх взметнулся столб дыма и огня. А затем до Каролины долетел глухой звук взрыва.
Больше она не смотрела – взвизгнув от страха, она забежала в комнату и захлопнула дверь, словно это могло спасти ее от смертоносного удара. Разбежалась и толпа на улице, но Каролина уже этого не видела. Дрожа с головы до ног, она добралась до своей постели и нырнула под одеяло, свернувшись там крошечным комочком. Она чувствовала, как дрожат и немеют от страха ее ноги, их сводила судорога. Каролина закрыла глаза и стала считать про себя.
…Утром радио и телеканалы передавали только одну новость – о невиданном ранее метеорном потоке, через который прошла Земля ночью. Также из новостей Каролина узнала, что метеорный дождь по всей Земле продолжался почти час. Однако, как сообщали новости, практически все метеориты сгорели в атмосфере, а земли достигли всего несколько штук, поэтому разрушения и потери были невелики. В Америке упало всего три, первый – который она видела, в Спрингфилде, второй попал в Техас, а третий упал в океан неподалеку от Бразилии. Каролина немного успокоилась, особенно когда узнала, что ни один из метеоритов не упал на Аляске.
«Метеориты, – утешала она себя. – Это не так уж и страшно. Бывает. А я, глупая, подумала неизвестно что…»
Ей стало немного легче, и она поспешила на работу, чтобы поделиться своими впечатлениями с коллегами. Каково же было ее удивление, когда при входе в офис она буквально налетела на Риту, столкнувшись с ней в дверях. В руках Риты была какая-то коробка, полная бумаг.
– Срочно к Уиттону! – выпалила Рита и помчалась к лифту со скоростью, которая казалась невероятной для ее нехрупкой комплекции. Ничего не поняв, Каролина вошла в офис и увидела, что там все перевернуто вверх дном. Бумаги валялись на полу. Компьютеры были разбиты. Из письменных столов все было выброшено на пол – очевидно, кто-то как следует успел в них покопаться, и не один раз. Мебель была сдвинута, и за одним из диванов Каролина увидела тайник в стене, который сейчас был открыт и пуст. Она с трудом пробралась к кабинету Уиттона и увидела его самого – вместе с Агатой они поспешно выгребали книги из шкафа в большой чемодан. Уиттон был без галстука, мокрый, вспотевший, и рукава его рубашки были закатаны до локтей.
– Что тут произошло? – изумленно спросила Каролина. – В офис попал метеорит? Или у нас был обыск?
– Ни то и ни другое, – ответил Уиттон, застегивая чемодан и выпрямляясь. – Хорошо, что ты пришла. Я не мог тебе дозвониться – нашу линию уже отрезали, а мобильные телефоны заблокированы.
– Да что происходит? – воскликнула Каролина.
– У тебя осталось что-то ценное дома? – спросил Уиттон, не отвечая на ее вопрос.
– Ценное? – она подумала. – Ничего особенного, а что?
– Отлично, – Уиттон спрятал сувенир со шкафа в карман и снова оглядел свой разоренный до неузнаваемости офис. – Тогда сразу иди и садись в машину, если она уже подъехала, и жди нас. Мы сейчас будем.
– Да что случилось? – потеряла терпение Каролина. – Мы куда-то едем?
– Да, вылетаем сегодня, и как можно скорее, – ответила Агата, лихорадочно оглядываясь. – «Звездный экспресс» уже ждет нас. Мы летим на Венеру.
– На Венеру? – поразилась Каролина. – Почему на Венеру? И надолго?
– Возможно, что и навсегда, – ответил Уиттон.
– Что?!? – Каролина схватила его за край пиджака и заставила остановиться в дверях. На нее взглянули его перепуганные глаза, и она отшатнулась.
– Твой агент был прав, – глухо произнес он. – На Землю напали… Скоро здесь будет твориться черт знает что! Наша единственная возможность спастись – улететь на Венеру и переждать там, пока не закончится война.
Каролина не почувствовала, как села на стул.
– Война, – повторила она. – Значит, это правда… Нептунцы хотят убить нас..
– Да бог с тобой, – Уиттон поднял ее на ноги. – Кто тебе сказал, что это нептунцы?
Каролина уставилась на него.
– Ты видела падающие звезды? – спросила ее Агата. – Это был отвлекающий маневр. Под этими метеорами никто не заметил несколько космических кораблей, прибывших на Землю.
– Марсианских кораблей, – добавил Уиттон.
Саат давно не был в городе. Да и раньше, когда приезжал, видел только дорогу до НИИ медтехники да до клиники, в которой нерегулярно, но обязательно проходил обследования. Сейчас возникла возможность посмотреть на город «просто так». С пассажирского сидения удобного кара, в котором отлично работали кондиционеры.
Город изменился. Может, эти изменения накапливались годами, даже десятилетиями, но сейчас они вывалились на Саата все скопом. Как назло, Вик вел машину по улицам, которые Стас Гнедин знал с детства. И не причем тут подступающая война. Она-то как раз почти ничего не поменяла, разве машин стало меньше, да чаще стали мелькать люди в полицейской форме. Дело не в этом. Просто дома состарились. Просто они, оказывается, куда ниже, чем казались когда-то. Просто заросли колючки, раньше, в детских играх, игравшие роль диких джунглей, теперь стали низкими пыльными кустами… а вон там жила бабка Аннета, у которой внук — капитан звездного корабля. А вот тут раньше были сараи… да, точно. А сейчас новый какой-то дом.
Кар миновал предместье, мелькнул короткий участок трассы. Показались служебные постройки порта и само здание — большой полупрозрачный купол. Ну, куда дальше? К главному входу, или…
Оказалось, «или».
Машина обогнула здание порта и остановилась возле маленького купола диспетчерской, приклеившейся сбоку к основному куполу.
Невдалеке виднелись еще машины. Мэр приехал с эскортом…
Саат поблагодарил полицейского и вышел. Тот спросил:
— Вас подождать?
— Если не трудно. Я постараюсь недолго.
— Хорошо. Только отъеду в тень. А то машина старенькая…
— Да, конечно.
Кар развернулся и укатил к навесам временной стоянки.
Саат в задумчивости оглядел поле. Оно почти пустовало, только на дальней площадке плавился под солнцем чей-то посадочный челнок.
Предстоял серьезный разговор, сначала с мэром Руты, затем с отцом. Возможно, еще можно что-то исправить, как-то стабилизировать ситуацию…
Но ощущение времени, текущего сквозь пальцы, намекало — вряд ли.
Даже если Алексу удастся удержать бандитов Эннета, есть другие пустынные банды, про которые известно только то, что они есть. И они придут в Руту. И скорей рано, чем поздно…
Мэр оказался невысоким плотным человеком лет пятидесяти. Он что-то выговаривал работнику космопорта, изредка делая руками короткие резкие жесты. Рядом с мэром располагалась его свита — несколько человек. Все одеты в легкие официальные костюмы светлых тонов.
Один из них прокашлялся, и тихо спросил:
— Для качественной охраны порта мне нужны еще люди. Того, что есть — мало.
— Инспектор, не вы ли говорили, что для нас сейчас важней успокоить население, и уделить основное внимание порядку на улицах?
— Это было вчера. Сегодня основная угроза направлена на порт, и я считаю…
— Делайте, что сочтете нужным. Но если по вашей вине в городе случится еще что-нибудь такое…
— Я могу идти?
— До встречи!
Саат проводил инспектора взглядом. Вид у него был встревоженный. Ну, что? Вперед? Вперед!
Он пересек маленький зал, уставленный по периметру контрольной аппаратурой. Пришлось прокашляться, чтобы мэр со свитой обратили внимание, что в помещении появился посторонний.
Местный работник прервал речь на полуслове и замер, смешно хлопнув ресницами. Должно быть, кхорби редко заглядывали в космопорт.
Мэр развернулся и нервно спросил:
— В чем дело? Вы кто?
Сразу стало понятно, какое сильное впечатление произвел на мэра пустынный клановый плащ, небритые щеки и сильный запах пота, исходивший от незваного гостя.
Саат представился и добавил:
— Извините. Душ принимать было некогда.
— Что за спешка? — взволновался мэр. Он и знать не знал, что сын командора Гнедина, оказывается, много лет живет чуть ли не на соседней улице. Хотя, дети, они разные бывают…
— Как видите, я только что из пустыни. Есть новости, которые заставляют поторопиться. Вы позволите…
Пустынник шагнул ближе к работнику порта и спросил:
— Скажите, сейчас терминал СТП-мега в рабочем состоянии? Им пользуются?
— Да, как обычным телепортом, а в чем дело?
— Где он?
— В большом зале, где и остальные кабины, а что?
— Понятно, с этим позже. Мне нужен выход во внешнюю сеть системы, это можно устроить?
— Да, разумеется. Вам полное подключение, или достаточно звукового канала?
Саат представил, как выглядит в этот самый момент, и поборол сильнейшее желание попросить «полный» канал.
— Звука достаточно.
Работник космопорта покосился на мэра и то ли спрашивая разрешения, то ли сообщая о намерении, произнес:
— Тогда я, наверное, провожу?..
Мэр выразительно пожал плечами. Потом повернулся к Саату и попросил разрешения присутствовать при разговоре. Он сейчас сильно жалел, что не попросил у пустынника личную карточку. Ведь мало ли кто может назваться сыном известной личности, например, чтобы не задавали лишних вопросов, когда он задумает сотворить нечто этакое…
Мэр совсем было собрался исправить свою оплошность, но служащий уже повел этого Гнедина в большой зал.
Павел Маратович как будто совсем не удивился, услышав сына. Разговор их вообще имел сугубо деловую окраску, никаких отступлений от первоочередной проблемы. Поздоровались. Сын сообщил о своих подозрениях… мэр чуть за сердце не схватился, пока тот деловым тоном излагал подробности. Потом отец начал расспросы. Сухие, короткие фразы. Такие же четкие, но развернутые ответы. В конце беседы Павел Маратович вывел:
— Значит, по твоей схеме, сначала бандиты захватывают порт и блокируют связь, потом настраивают «Ступу»… через нее происходит заброска гведианского десанта, который обычными телепортаторами захватывают корабли, расположенные на орбите… хитро. Но слишком велика вероятность ошибки. Надо было сразу со мной связаться, а не тянуть время.
Саат хмыкнул:
— У меня не было надежных доказательств.
— А теперь есть?
— Теперь есть. Когда вас ждать?
— Скоро. Вообще, отправлю-ка я вам для охраны космопорта отряд… той самой «ступой» и отправлю. Подстройка ведь час займет? А серьезную помощь ждите через сутки. Самое большее двое суток.
— Принято.
— До встречи.
Саат разорвал связь и повернулся к мэру:
— Слышали? Надо подготовить СТП-мега. Кто здесь этим обычно занимается?
— Вообще-то любой дежурный… — вставил слово работник порта. — Но я здесь на практике. С обеда начальник придет, он все настроит.
Саат скрипнул зубами и тихо сказал:
— Свяжись с этим… начальником. Пусть он подойдет. Сюда. НЕМЕДЛЕННО!
В голосе так отчетливо лед звякнул о металл, что даже мэр слегка втянул голову в плечи.
Большой зал космопорта был огромным. Стены и потолок состояли из стеклопластовых панелей. Лишь по краю плавным серпантином вился такой же прозрачный пандус. Скорей элемент декора, нежели способ подняться на второй этаж. В служебной части помещения наверх вели лифты. И лишь нижняя часть зала делилась на секции «отнорки». Закуток дорожного кафе. Закуток зала ожидания. Закуток багажного отделения. Настоящий лабиринт помещений самого разного назначения и размера. Только часть, отведенная телепортационным кабинам, была довольно просторной — видимо, проектировщики здания предполагали, что здесь будут скапливаться целые очереди ожидающих своего рейса пассажиров.
Сейчас, помимо мэра, Саата и дежурного служащего, здесь находилось человека три. И робот-уборщик.
Саат сразу узнал СТП-мега, хотя эта модель сильно уступала в размере той, что когда-то ему приходилось монтировать.
Ну, что же. Все, что от него зависело, он сделал. Теперь осталось дождаться «начальника», который настроит «Ступу» на прием сигнала с базы TR-12.