Действительно, Ръярд сильно изменился за долгие годы отсутствия. Рорана поняла это, только увидев брата.
– Ты совсем не выходишь на свет? – удрученно спросила она.
– Мы заключенные в собственных домах, сестра.
– Но ведь ты болен, должны быть какие-то поблажки в витальном питании! Как можно так издеваться над демонами?! – брат лишь горько усмехнулся. Его, ранее бледное и молодое, лицо сейчас было красно-коричневым, как земля родного Ръярда. Давным-давно не видев звезды, он чах и изменялся, чудом не выродившись в более низшего безмозглого беса.
Рорана ужаснулась, вспомнив, свое детство и последствия войны… очень жесткой и тяжелой. Улицы были наводнены полудемоническими существами: бесы – это не мертвые. Бесы – это выжившие, ценой собственной души, разума и сил. Это наполовину умертвия, сохранившие лишь внешнее сходство с оригиналом, нестерпимый голод и агрессию. Видеть живых мертвецов и дарить им покой – было очень тяжело, ведь все понимали, что вечная темная их душа уже не переродится в детях-внуках и правнуках. Девушка всегда думала, что лучше исчезнуть сразу и бесследно, чем превратиться в такое существо.
– Давно ты заперт, Лаггер? – Рорана, задвинув подальше в себя свою усталость и боль, сотворила яркий оранжевый пульсар. Счет пошел на секунды. Один. Лицо мальчишки изменилось, несмотря на парализацию: взгляд потухших тяжелых глаз потеплел навстречу свету и обретал былой задорный огонь. Два. Брат пил ее энергию, восстанавливая свой ресурс. Три. Руки демоницы потяжелели, словно она долго карабкалась по родным отвесным горам. Четыре. Все вокруг на миг потемнело. Пять. Она пошатнулась. Шесть.
– Стой. – Хриплый голос с неимоверным усилием родился в пересохшем горле. Мальчик с нескрываемой тоской открыл глаза. Энергии было так мало оголодавшему за долгие годы организму. Рорана взглянула на него со страхом. Сейчас, только начавший питаться, демон мог впасть в агрессию и прикончить ее одним глотком. Брат выдохнул, закрыл глаза, приходя в себя. Кожа стала более человеческой и светлой, открывшиеся глаза имели яркий красный оттенок. Лаггер потихоньку успокаивался и приходил в себя.
– Мы здесь в ловушке, сестра. В ловушке в собственном замке. Кто это с тобой? Я чую родную кровь, смертельную магию и ангельскую сферу. Мне кажется, ты с бедой вернулась домой. И от беды убегала.
– Это наша кровь, и ты ей нужен для обретения чистоты разума. – Рорана сглотнула, стараясь общаться короткими фразами по делу, чтобы ушел ком, подкатывающий к самому горлу. Перенапряжение было на лицо. – Нужно хорошо питаться, брат. Сейчас мы с тобой соберем кое-что, пока ты займешься девочками.
Родные коридоры замка всхлестнули воспоминания детства и душевную радость. Тяжелые массивные стены, каменные перекрытия и резные балки, сталактиты-подсвечники, гранитная мебель… лишь окна, выходившие на Великие вулканы, были залеплены синим стеклом. Подойдя ближе, Рорана увидела магические барьеры – все окна и двери были блокированы сильной ангельской централизованной магией.
– Так все? Или только родовитые дома? – с ужасом, тихо спросила брата. Лаггер молчал. Затем механически и бесчувственно рассказал, что уже лет десять Верхний Ръярд под пятой Храноса.
– Нижние слои закрыли переходы, постоянно совершая вылазки, и, нарушая диктаторский режим. Я слышу их ночами, правда, в последнее время, все реже. В плен попали все чины, но многих отбили. Бежали все, у кого хватило сил. Но простой народ, дети и старики, все, мало способные дать отпор, мало полезные ополчению, остаются взаперти: по словам Курреро, им дома пока безопаснее…
Волна злости захлестнула демоницу. Эмоции подпитывали резерв, пока еще здоровый и сильный, умеющий медленно, но регенерировать, вдали от Родной Звезды. Есть плюсы в привычной жизни в Кротонде, где есть только Солнце. Рорана смахнула злую слезу, отбрасывая дурные мысли о муже: все должно быть хорошо! Он могущественный демон, много раз выпутывавшийся и не из таких дрянных ситуаций, наверняка, что-то придумал в последний момент, и скоро найдет их.
В лабораторию вела узкая винтовая ржавая лестница. Лаггеру туда было просто не забраться, может быть, ангелы не запечатали вход? Рорана, со всех сил, толкнула запертую дверь – отмычку подбирать было слишком долго, а ключи давно и безвозвратно потерялись. Дверь не поддалась, но не устоял сгнивший дубовый косяк. Столько сотен лет… Хорошо. В грудь вереницей ударило несколько красных импульсов – резерв просто впитал свою энергию обратно, щеки снова порозовели. Демоница поманила пальцем один заблудший импульс и кинула в брата. Его глаза улыбались. Он снова поверил. Поверил, что его великая и талантливая сестра сейчас поколдует, и одним махом все изменится. Рорана вздохнула. Это было невозможно.
– Вот тебе ретермерт! – в сторону коляски с братом полетел красный осьминог, больше похожий на игрушку. Аманда, лежавшая перед коляской на ступенях, укутанная в плед, даже не дернулась, когда ее шеи коснулись ожившие щупальца, осьминог оплетал обе головы. Лаггер напоминал человека в красных очках: его глаза, увеличенные в десятки раз, подсвечивались в темноте башни. Он искал остаточные блоки и ловушки императрицы. Предстояла нелегкая работа.
Рорана еще раз умиленно и грустно поглядела на свою родню. Глубоко вздохнула и принялась за работу. В лаборатории ее ждало незавершенное изобретение… Огромные пласты формул и заклинаний хранились в ее разуме, разработанные в период безвременья, в ментальной мультиформе пересечения бесконечностей. Как же долго ее не было. И как безобразно мало времени, чтобы это воплотить в жизнь!
***
Редвел шел, тяжело ступая по красным раскаленным комьям земли, окруженный синими трусливыми сполохами огня. На удивление, не чувствуя боли и жара. «Видимо, я все же, демон! – радовался разум новому открытию. – Тогда это многое объясняет!».
Телепорт закончился неожиданно! Внучок уткнулся лбом прямо в собственный родовой замок, который видел до этого лишь на общей панорамной гала-реплике, висевшей в тайных бабушкиных ярусах лаборатории. Семейное гнездо Себастьян узнал сразу. С первого камня, разбившего ему губу. «Дом ты должен почувствовать на вкус!» – всегда говорил дед, но не уточнял, что вкус этот – вкус крови, смешанной с вулканической пылью и острой выпуклостью булыжной стены. Почувствовал! Вкус горькой золы и гранита. Самый родной и самый прекрасный вкус. Вкус Родины предков.
Себастьян с трудом удержал сферу, по инерции продолжившую путь, голыми руками. Выдох. Дед вне опасности. «Все хорошо, спящий царевич. – Улыбнулся хороший и талантливый внук. – Теперь осталось найти Аманду и бабулю».
***
Свое родное она почувствовала, почти доделав контур кокона. Волна щемящей тоски и нежности чуть не накрыла ее, лишив концентрации, но размышлять было некогда. Ангелов, идущих по следу, она почувствовала так же четко. Оторвав глаза, и, посмотрев в сторону брата и Аманды, демоница еще раз уверилась в том, что все идет по плану. Из семи щупалец лба бессознательной девушки касалось лишь одно, а брат закрыл глаза, приходя в себя, и готовясь разбудить родственницу. Рорана обняла их взглядом и углубилась в свой проект.
Себастьян бродил с северной стороны замка, а ангелы надвигались с юга. Два десятка, возможно, больше. Она чувствовала лишь зудение хора голосов, словно жужжащий пчелиный рой. Хотя, какие они пчелы? Трутни! Перед глазами всплывало красно-коричневое лицо голодного полуживого брата. Это нельзя было оставить так. Да и уйти просто так им никто не даст. Рорана понимала, на что идет.
***
Войско в три десятка белых голов построилось у внутренней стены, миновав укрепления. Главный поднял лицо, и мысли громким гортанным голосом огласились сами собой в голове хозяйки замка.
«Выходи и верни нашу добычу, тогда остальные обитатели не пострадают!» – Услышала Рорана. Мотнула головой. Растопыренными пальцами она встряхнула волосы, распушая их, назло всем бедам и обстоятельствам. Все запомнят ее прекрасной и смелой. Черта с два она уступит!
Когда красноволосая женщина гордо подошла к слюдяным дверям, блистая вычурным замысловатым узором, опутывающим ее, словно очерчивающим своим мерцанием внезапно ставшую видимой ауру, ей разблокировали вход. Демоница остановилась в этот момент и закрыла глаза, словно схватывая отпечаток невидимой силы, и, вплетая его в свое магическое строение. Войско не спрашивало, почему с ней нет добычи. Белый менталист хранил высокопарное молчание, не веря в то, что ему дали увидеть.
Рорана открыла глаза. Сделала еще несколько шагов и показала врагам неприличный оскорбительный жест рукой. Ангелы практически синхронно стали расправлять крылья, некоторые кинулись в бой без команды, желая прикончить одинокую жертву и поскорее завершить глупую ситуацию. С восточной стороны уже подходил, пока еще никому не заметный, Себастьян. Медлить было нельзя.
Рорана дернула одной ей видимый рычаг, и от нее во все чертовы стороны пошла огромная волна цунами, переворачивающая все на своем пути. Редвел охнул, не ожидая такого удара, поставил щит, сфера, забытая впопыхах, ударилась о стену замка. Дед упал на камни, со стоном открывая глаза, после песчаной волны, прорвавшейся с куда меньшей силой за магический щит внука.
Статная фигура красноволосой демоницы левитировала в паре метров от земли. Руки были раскинуты, пальцы были обвиты светящимися кольцами из оживших рунных формул. Вокруг лежали ошметки войска. Рорана повернула голову, грустно улыбаясь родным, и, одними губами прошептала: «Позаботьтесь о них». Дед почувствовал волну последней невыразимой нежности, что она отправила ему, попытался вскочить, махнуть ей целой рукой…
Взрыв второй был в десятки раз громче первого, но никаких физических последствий не имел. Демоница вся засветилась, обжигая глаза, а, когда, сквозь слезы, Себастьян все же смог видеть, последняя вспышка пропала, не оставив совсем ничего. Новое войско, показавшееся на горизонте, тем не менее, полегло все целиком, сразу превращаясь в голые кости и разлетающийся пепел…
– Она сделала это… Она сделала… – простонал дед, падая беззащитным затылком обратно на камни.
– Что сделала? – плача от света, и, еще не понимая, переспросил Себастьян.
– Она смогла заблокировать их магию на верхних слоях. Ценой собственной сущности. Жизни. Души. Ее больше нет с нами, и она повсюду…
На улицы стали выходить жалкие, шатающиеся, изможденные жители. Они больше не были пленными. Новорожденный мир был похож на малое красное плачущее дитя. И также нуждался в своей матери, которой больше не было.
Почти у самой границы нижних улиц, в не слишком просторном салоне бывшего малого транспортного судна, было холодно. Котел суденышка давно не работал, не было и электричества. Горели зато несколько свечей, вырывая из сумрака усталые но решительные молодые лица.
Среди всех через тридцатник перешагнул наверное только один — высокий брюнет с острым холодным взглядом, одетый в зимнюю робу времен последней войны. Поверх робы на нем была кожаная куртка. Он курил трубку, чем вызывал зависть у присутствующих.
— Нас мало и мы вымираем, — говорил он, вглядываясь в лица собравшихся. — Вспомните, сколько в городе было жителей еще двадцать лет назад? Сравните с нынешней ситуацией. Многие суда опустели. Изнашиваются, перестают работать механизмы. Вопросы экономии горючего встают перед нами во всей красе. Многим пришлось покинуть привычное жилье и перебраться на чужие корабли, потому что это выгодно с точки зрения экономики. Или, правильней сказать, с точки зрения Наследников. Людям пришлось сменить профессию, а кто-то и вовсе остался без средств к существованию. Все мы помним историю Эри…
Десятки глаз повернулись, пытаясь найти упомянутую девушку. Она сидела в углу, сжавшись в комок и привычно спрятав лицо в коленях.
— Кроме того, теряются знания. Уже сейчас в городе мало квалифицированных механиков моложе сорока лет. Училище не справляется с подготовкой кадров…
— Да им там все равно, чему нас учить! — кто-то выкрикнул с места. — Зачем мне, истопнику, классическая литература?
По салону прокатились смешки.
— Я прошу меня не прерывать. Вспомните, как все было еще во времена нашего детства? Были праздники, люди жили открыто. Не было воровства, и казалось диким, что человек может замерзнуть на улице. А сейчас это происходит сплошь и рядом. Отсюда вопрос — кто виноват? Кто довел нас до этой жизни? Кто ответственен за все, что с нами произошло, и будет происходить?
— Ладно тебе, Блаз, — снова встрял тот же голос. — Все мы знаем, кто виноват и что делать. Хватит уже говорильни!
— Микелю не терпится подраться, — улыбнулся Блаз. — Но я все-таки закончу свою мысль. Те, кто превратил нас в живой музей, те, кто обитает в дорогих каютах и позволяет себе по вечерам бокал драгоценного вина… они остаются у власти лишь потому, что им подчиняется морской патруль. Они эксплуатируют нашу память о море, но на самом деле им все равно, какое будущее нас ждет. Им выгодно, чтобы мы жили памятью о прошлом и забывали о будущем. Потому что иначе придет конец их власти. Власти, которая держится только на том, что когда-то наши предки согласились ее принять!
— А как же Даниэль? — робко заметил кто-то, до кого свет свечи не добирался. — Ему не все равно.
— Конечно! Но Даниэль — тоже зло. Потому что он — символ. Символ того, чего у нас нет. Нельзя жить прошлыми идеалами. Надо двигаться вперед. Но нашим врагам, всем этим потомкам морских офицеров, аристократам с голубой кровью, выгодно, чтобы мы смотрели только в прошлое и не заглядывали в будущее. Они думают, что мы и дальше будем соглашаться с их решениями, которые всегда одинаковы: урезать потребление энергии, сократить суточное потребление белка… Они экономят на наших жизнях. А сами купаются в роскоши. Но мы не должны задавать вопросов! Мы должны просто делать то, что нам велят, как будто мы слуги или рабы. А чтобы было не так обидно, Наследники и подсовывают нам обаятельного Даниэля или капитана, который помнит море. Это не люди, это символы гниющей изнутри бывшей элиты. Которая сама не знает, что делать. А если кто-то не знает, что делать, то пусть не удивляется, когда в его вызолоченную каюту придет тот, у кого есть ответы на вопросы. А у нас эти ответы есть!
Блаз закончил речь, внушительно хлопнув кулаком по ладони.
Повисла пауза, которую внезапно разорвали аплодисменты. Зашуршали разговоры. Вокруг Блаза сразу собралась небольшая группа сподвижников.
Эри услышала, как кто-то к ней подсел, но отодвигаться не стала. Здесь все свои. Все — товарищи.
— Ты плакала.
Голос был ей знаком. Это говорил решительный студент ремонтного училища, Микель.
— Ничего. Я просто волнуюсь за моряка. Он сегодня не вернулся с вахты, а ведь всегда приходит как по часам.
— Тю. Не бери в голову. Может, загулял. Давно ты его знаешь? Зашел по дороге на «Маяк», там сейчас и греется.
Эри покачала головой. Она чувствовала, что что-то случилось. И еще чувствовала в голосе студента виноватые нотки.
— А чего ты вдруг за него волнуешься? Он моряк, значит, поддерживает Наследников. Он наш враг. Он твой враг, сестренка.
Студент с первой встречи стал называть ее сестренкой, и Эри от этого было тепло, как будто она действительно нашла брата.
— Нет. Он просто ошибается, понимаешь? Если бы он знал столько же, сколько мы, он непременно был бы с нами. Если бы я могла ему объяснить…
— Но ты ведь не пыталась?..
— Нет. Блаз же сказал, что нельзя. Я с ним об этом не разговаривала.
— Хорошо. А почему ты не уйдешь от него? Ты же говоришь, у вас ничего не было?
Эри пожала плечами. Разве так просто ответишь на такой сложный вопрос.
— Я бы хотела, — сказала она, — чтобы он однажды сюда пришел. И послушал. Мне кажется, он бы все правильно понял. Он очень умный и все понимает в морских книгах.
— Даже не думай об этом. Скажи, сестренка… а может он тебе… ну… нравится?
Микель застыл. В свете свечей блестели его глаза.
— Эри… он тебя не стоит.
Она шмыгнула носом и напомнила себе, что нужно быть взрослой и сильной. Здесь слабаков нет. И ленточку цвета крови она не зря носит за голенищем сапога. Когда-нибудь она повяжет ее на рукав открыто.
Микеля позвали к главному столу. Эри посидела еще с четверть часа, а потом потихоньку ушла. Может быть, здесь сейчас вершится история, может быть, скоро все в мире изменится, потому что эти решительные люди придут к власти и скажут, что делать. Но это ведь неважно. А вдруг Грегори добрался до дому, а ее нет? Или вдруг ему нужна помощь?
От нижних улиц она шла медленно, а когда впереди стали видны огни в ходовой рубке «Квадрата», уже почти бежала.
Она ушла всего за минуту до появления человека, у которого были ответы на все ее вопросы. Он вошел с мороза и бросил на стол узел, в котором опытный глаз без труда бы определил серую морскую шинель с начищенными пуговицами. Человек был доволен: задачу получилось выполнить легко и тихо. Разве только пса жалко. Но пес мог привести людей или привлечь внимание лаем. Даже несмотря на то, что человек его уже две недели прикармливал и всячески выказывал дружелюбие.
— Я веду репортаж из классной комнаты воспитательного сообщества «Равные», где расположился штаб поисков пропавших детей. Ищет их не только полиция, но и добрая сотня добровольцев. Напомню, что это четвертый случай пропажи детей из сообщества – трое пропавших ранее мальчиков так и не были найдены. Руководит поисками комиссар окружного полицейского управления Хильди Брэг, однако, учитывая серьезность положения, на помощь Хильди уже торопятся аналитики планетарного бюро расследований.
Джим поправила волосы, когда Ким повернула камеру в сторону комиссара – диод на микрофоне и под 3D-диафрагмой камеры продолжал мигать красным: они в прямом эфире. Диод всегда раздражал Джим своей навязчивостью.
— Хильди, всего один вопрос: есть надежда найти детей живыми?
— Надежда есть до тех пор, пока не обнаружены и не опознаны мертвые тела пропавших.
Хильди кашлянула и тронула рукой кадык – кроссдрессирам-три трудно говорить высоким голосом, — однако продолжила:
— И оставить надежду, прекратить поиски мы не имеем права.
— Вы подозреваете, что это дело рук серийного убийцы? – продолжила Джим – никто не заметит, что она собиралась задать всего один вопрос.
— Это одна из версий, и пока нет причин исключать остальные. Однако мы всегда исходим из худших предположений: через сутки вероятность найти детей живыми резко снизится. Аналитики планетарного бюро уже выслали первые сделанные ими выводы, но у нас есть и собственный немалый опыт розыска серийных убийц, в нашем округе за последние три года было обезврежено более шестидесяти маньяков-педофилов, из них только двое начали убивать, остальные были выявлены раньше. И, пользуясь возможностью, я хочу обратиться к тем, кто с нами в сети: если увидите темно-синий турбокар класса Лонли с тонированным куполом, в особенности стоя́щий, просим набрать три единицы на ручном комме.
— Но темно-синих турбокаров Лонли с тонированным верхом тысячи! – артистично воскликнула Джим.
— Система позволит выявить турбокар без опознавательного сигнала.
Хильди снова кашлянула, Ким перевела камеру на 3D-сканы детей, а Джим продолжила:
— К следующему выпуску новостей мы подготовим подробный и обстоятельный отчет об исчезновения детей. Напомню, это дети девяти и десяти лет. Перед вами их последние сканы, сделанные системой безопасности территории сообщества. Тех, кто видел кого-то из них сегодня после десяти утра, просим набрать на ручном комме три буквы Н.
— Спасибо, Джим, — раздалось в наушнике – шеф перехватила эфир. – Наш специальный корреспондент Джим Миллер получила эксклюзивное право на освещение в сети исчезновения детей из воспитательного сообщества «Равные» — сегодня смотрите новости только на нашем сайте!
Диод перестал мигать, и Ким, свернув 3D-диафрагму, сунула камеру в чехол.
— Ну как? – нормальным мужским голосом спросила Хильди. – Я нигде не напортачила?
— Все отлично, — кивнула ей Джим. – А можно спросить? Из любопытства. Если это не для прессы, мы не включим это в следующий репортаж…
— Конечно, — Хильди любила репортеров, как все трапы.
— А какие первые выводы сумели сделать в планетарном бюро?
Джим в самом деле спросила лишь из любопытства – пока в деле было только одно сомнительное свидетельство о темно-синем Лонли, и более ничего.
— Это серийный убийца с вероятностью семьдесят семь и восемьдесят три сотых процента. Ему более сорока лет, невысокого роста, эндоморфного телосложения. Скорей всего, он состоит в браке со своим ровесником. Очень вероятно, работает с детьми, но вряд ли в сообществе «Равные».
— Еще скажи, что ангелы не врут!
— Но, мой дорогой, это ведь и на самом деле так. Они… мы то есть… и правда не врем.
— Ага! Щаз. Ангел, да большего вранья я не слышал со времен Нагорной проповеди!
— Это не вранье, Кроули. Им… нам вовсе не нужно врать.
— Потому что они — они, ангел, слышишь? — такие хорошие и праведные, что даже гадят радугой?
— Нет. Потому что… они… мы то есть…
— Они, ангел!
— Хорошо, ладно, пусть будут они… Так вот, они… ангелы… могут и при помощи правды делать… не очень хорошие вещи.
— Эй…
— И я. Тоже.
— Ангел!
— Да. Я ангел. Я — могу…
— Ангел!!!
— Ты мне никогда этого не простишь, да? Ну, того, что я ангел.
— С яблони рухнул? Да и ты вообще это… берега-то не путай! Это я у нас непрощаемый! Не примазывайся к чужому!
— Это ведь даже хуже откровенной лжи, я просто не сразу понял. То же самое вранье, только еще более подлое, потому что его вроде как можно и не стыдиться.
— Не выдумывай!
— Ты мне никогда не врал, а я…
— Ха! А-а-ангел! И еще тридцать три раза ха!
— Не надо меня утешать, Кроули. Я же знаю, что не врал.
— Как бы не так! Врал и за милую душу! Хотя бы с той монеткой, в «Глобусе», помнишь? Ну когда мы решали, кому ехать в ненавистный Эдинбург, и выпало тебе?
— Помню.
— Ну так вот, я сжульничал. Сжульничал, ясно?!
— Да. Я знаю.
— Что?.. Откуда? Давно?
— С самого начала. Всегда любил фокусы с монетками.
— А. Нгк… А почему сразу не сказал?
— А зачем? Ты подтолкнул монетку, я прокатился в Эдинбург… В карете, кстати, а вовсе и не верхом, в карете не так уж и некомфортно. А ты потом несколько лет извинялся, и это было так мило…
— Я? Извинялся?! Ангел! Да ты с ума сошел! Я никогда… И я не милый, ясно?!
— Ясно.
— И никогда не извиняюсь!
— Ну, в своей манере, конечно. Все эти ужины в лучших ресторанах, свежайшие крепсюзеты прямиком из Бретани, «Я принес тебе китайское яблоко, ангел!»… ну и так далее.
— Я это делал для себя! Мне просто нравится смотреть, как ты ешь!
— «Гамлета» вот звездой сделал, хотя я же помню, что тебе больше нравились комедии. Спасибо, кстати.
— Ну… это, с «Гамлетом»… Просто я знаю, что у тебя хороший классический вкус! Который на века. А я… я стильный и модный, но не на века. Вот! И все! И никаких извинений! Ясно?
— Ясно, ясно.
— И — я не милый!..
***
Немного (а может быть — и очень много, ведь время условно) позже:
— Кстати, мой дорогой, если вернуться к теме лжи…
— Ой, ангел! Только не начинай опять!
— …Насчет не друзья я все-таки тебе не врал. Ни тогда, ни вообще… Никогда. Ты для меня всегда был больше чем друг. Намного больше.
Пауза.
— Врешь.
— Нет.
— П-последние… лет п-пять?
— С Рима. Или даже с Месопотамии, точно уже не скажу.
Пауза.
— Не знал.
— Ну вот. Теперь знаешь.
Пауза.
Пауза. Пауза. Пауза…
— С-с-с…спасибо.
Пауза.
— А… ангел, а… а я все-таки раньше!
— Да?
— Да. Еще на стене. У Сада.
— Ну что поделать, ты всегда был слишком быстр…
— …Для тебя?..
— Нет. Для меня — нет.
Только на пятый день вижу, сколько страшных шрамов появилось на Ксапе. До этого она при мне из майки не вылезала. Из правой груди словно волк кусок выкусил. На ребрах синие шрамы, под ребрами синие шрамы, и на
спине — тоже.
— Этот гад наконечник дротика никогда не мыл. А кончик отломился и у меня в спине между ребрами застрял. Такое воспаление началось, чуть не померла ненароком! — объясняет Ксапа.
— Степняки наконечники старым жиром смазывают, — поясняю я.
— Сволочи, правда? Это просто бактериологическое оружие. Его в ООН запретить надо. Но главное — легкое спасли. А грудь… Если хочешь, я пластику сделаю. Шрамы останутся, но по форме будет как новая.
Тискать Ксапу пока нельзя, но губами можно. Я только собрался, но Жамах интересуется, что такое пластика груди. Пока Ксапа рассказывает, я засыпаю.
Будят нас степнячки.
— Ксапа, скажи Серь’оже, чтоб нас к родным свозил. Он только тебя слушается. Никто больше не убежит, чес-слово! Заречные уже по пять раз летали, так нечестно!
Идем убеждать Сергея. Небо хмурое, моросит мелкий, противный дождик. Сергей не любит такую погоду, говорит, нелетная.
— Собак, Собак, ко мне, Собак! — кричат мальчишки и кидают щенку палку. Затем вместе, наперегонки бегут за ней. Еще кричат непонятное слово «апорт». Им не холодно.
— Никуда сегодня не полетим, — говорит Сергей. — Скоро тучи перевал закроют. Я в тумане и ночью не летаю.
В такую погоду выходить из вама не хочется. Самое время чинить старые вещи. Но женщины затевают иное. Скручивают по-хитрому друг другу волосы. Называется «заплести косы». У Ксапы и Мечталки по одной, а Жамах две заплетает, справа и слева. Хорошие у нее волосы, прямые, черные, густые. Хоть и две косы, а каждая не тоньше, чем одна мечталкина. Завтра
все бабы будут им завидовать. И родится новая МОДА.
В полдень прибегает мокрая от дождя Света.
— Ксюш, ты как хочешь, но школа должна быть под крышей. Мне уже надоело каждый день плакаты вывешивать, а вечером снимать.
После обеда — Кудрява. У ее сестры малец болеет. Тут уж Ксапа тревожится всерьез. По видеосвязи с врачами говорит, у геологов и летунов аптечки забирает, потрошит как мелкую дичь, малышу какие-то таблетки скармливает. Затем меня к Мудру тащит.
— Я боюсь к нему идти. Только вчера требовала, чтоб никого больше не пускал, а теперь поняла, надо у нас больницу поставить. Ну, хотя бы,фельдшерский пункт. Ты скажи, что это ты придумал, а?
— Больница — это тот девятиэтажный хыз, где Жамах рожала? Нам такой не построить.
— Не надо нам девятиэтажный. Нам маленькую, на десять коек, не больше.
Мудр, конечно, сразу понимает, чья это идея. Взъерошивает Ксапе ПРИЧЕСКУ и разрешает врачей пригласить. Но не больше пяти человек. Михаилу идея тоже нравится. Предлагает белый вертолет к нам перегнать. Но говорит, что раз у нас будут постоянно две машины БАЗИРОВАТЬСЯ, нужно, чтоб и техперсонал у нас постоянно жил. То есть, еще три техника. Мудр смеется, говорит, что сразу понял, чем это кончится, но Ксапа до вечера губы кусает.
Луна светит в дымовое отверстие вама. Олежек спит, но мои женщины никак не угомонятся. Как будто днем не работали. Жамах шкуру выделывала, Ксапа одежки чинила, Мечталка грибы, ягоды, коренья собирала. А теперь у них ПОЛИТИНФОРМАЦИЯ.
— … Иммиграцию нельзя пускать на самотек! — убеждает Ксапа. Жамах внимательно слушает, приподнявшись на локте и свободной рукой лаская мне живот. — Я зимой рассказывала, чем это в Америке кончилось. Ты помнишь?
— Как в бреду, — улыбается Жамах. — Я же тогда языка не знала.
— Теперь в Америке коренного индейца днем с огнем не сыщешь! Надо ввести очень строгие иммиграционные законы.
— Так введем. Ты — здесь, я у Чубаров на совете матерей слово скажу.
— Но я не знаю, какие. Сколько поселенцев можно допустить, а сколько уже нельзя, понимаешь? Где грань, за которой вред перевесит пользу?
— Это что, ты хочешь запретить нам девками с другими обществами меняться? — я даже на локтях приподнялся.
— Опустись, не загораживай, — Жамах твердой ладошкой прижимает меня к постели. Она лежит слева от меня, а Ксапа — справа.
— При чем тут девки? Я о наших говорю, — сердится Ксапа.
— А не о девках?
— И я подумала, что девок твой закон в первую голову коснется, — подает голос Жамах.
— Но я же… А сколько у нас пришлых девок?
— У нас? Две из трех. Я да ты, да мы с тобой. Вот Мечталка парня найдет, ни одной местной не останется.
Ксапа фыркает и зарывается носом мне в подмышку.
— Нет, я по всему обществу в целом. Слу-ушай, давай поручим Свете перепись населения!
— Не знаю, что это, но она не обрадуется, — теперь фыркает Жамах и утыкается носом мне в другую подмышку. — Ей уже детей и сельское хозяйство поручили.
— Да пустяки! Я пообещаю, что с малышами помогу. А Клык пообещает ей школу построить, — тут же придумывает Ксапа. — Клык, пообещаешь?
— Как общество решит, — осторожно отвечаю я. И получаю по пузу кулаком.
— Да что ты как не родной?
— Эй, пришлые, — сонно бурчит Мечталка. — Дайте местным поспать. Местные спать хотят.
— Что? На бумаге??? Да идите вы к бису! — возмущается Света. — Будет комп — будет разговор. Знаете, как я по интернету соскучилась?
— Комп надзорщики не пропустят.
— Свежо предание. Вадиму для связи комп можно иметь, а мне для школы нельзя?! Значит, так! Будет школа под крышей и с электричеством, будет комп с проектором — поговорим о переписи населения. И чтоб ноутбук, а не гроб с музыкой.
— Ну Свееет… Ну что ты как не родная?
— Вам только палец дай, вы руку под локоть отхватите! Ликбез — на мне. Детский сад — на мне. Огород — на мне. Сад — на мне. Пса накормить — тоже без меня никто не догадается. Теперь еще перепись населения!
— Может, поговорим с надзорщиками? — предлагает Жамах.
— Идем, подумаем, — соглашается Ксапа. И женщины тянут меня к шабашникам, где гнут спины два представителя комитета по надзору. Но как только школа скрывается за деревьями, Ксапа, оглянувшись на всякий случай, шепчет заговорщицким тоном:
— Я сама не хочу, чтоб в школе компьютеры стояли. Там, где комп, там компьютерные игрушки. Ты не представляешь, что это за зараза! Для детей — хуже наркотиков, честное слово! Хоть бы игры были развивающие, а то сплошные стрелялки!
— Ничего не поняла, но тебе виднее. Так нам самим перепись вести? Или, может, Мечталку попросим?
— У Мечталки еще авторитета мало, — вздыхает Ксапа. — Вот парня подцепит, тогда… Хорошо бы надзорщиков подключить, но языка не знают. Света тоже плохо говорит. Да ладно, отложим пока. Пусть Света получше язык освоит, к хозяйству привыкнет, тогда снова подкатим. Угу?
Думаете, успокоились? Как же! Жамах решила к надзорщикам присмотреться. Для этого пришла помогать нам хыз ставить. Ксапа тоже пришла, но ей работать рано, на бревно присела, на нас смотрит. От Жамах пока пользы мало, но не прогоняем. Раз говорит, что охотница, пусть учится
мужской работе.
В обед, убедившись, что Жамах настроена серьезно, Платон под бурные, продолжительные аплодисменты зачислил Жамах в шабашники и выдал экипировку: каску, перчатки, сапоги, грубые брезентовые штаны и брезентовую робу. Ну и еще кое-что из одежки. И большую банку персиков, которую мы тут
же открыли и съели.
К концу обеда прибежала Света и заявила, что этот хыз забирает под школу, потому что он удобно расположен и наполовину готов. А нам до холодов надо поставить еще два хыза: жилой и больницу.
От такого напора мы притихли. А Света с гордым видом и прямой спиной ушла к своим ученикам.
— Чего это с ней? — первым выходит из столбняка Юра.
— Мои бабы решили повесить на нее перепись населения, объясняю я.
— Перепись — это дело хорошее. Ну и что будем делать, мужики? — Платон обводит нас задумчивым взглядом.
— Ну ничего себе заявки! — возмущается Толик. — А если каждая себе хыз требовать будет?! У нас что — матриархат?
— У нас — да, — усмехается Жамах. — Но здесь я пришлая, полосками не помеченная, правами не обремененная, так что сами решайте.
— Ты это кончай! — возмущается Ворчун. — Клык, ты куда смотришь? Мы твою бабу только приняли, а она уже от работы увиливает!
— Надо к Мудру идти, — предлагает Фантазер.
Неприятная, нелюбимая, но важная работа. Джет быстро понял, что этот лысый бандит — далеко не Риммер. Его не удастся так быстро вывести на разговор. Особенно, если учесть, что смерть второго на него видимого впечатления не произвела.
Но церемониться было некогда. Ни минуты на раздумье. Там наверху, Мелисса в компании бандита, и в любую минуту могут нагрянуть гведи. Мелисса, конечно, умница и звезда Интерпола… но все это совершенно ничего не значит. Он себе не простит, если из-за его маленького промедления с девчонкой что-нибудь случится.
Значит, главное, чтобы лысый оставался в сознании, но сопротивляться не мог. В этом деле ему мог бы очень пригодиться отнятый у Риммера бинк. Если бы он был заряжен.
Лысый, загнанный в тупик коридора стоял в напружиненной позе и чуть щурился. Он явно ждал момента, когда Джет хоть немного отведет в сторону дуло позаимствованного у Мелиссы имульсника.
Джет не отводил. В сущности, вариант был один — перевести заряд на минимум и засадить Лысому по ногам. Вот только неизвестно, насколько вменяемым тот останется…
Ползунок сменил позицию на четыре деления. Теперь удар не должен оказаться смертельным. Правда, никто не проверял, так ли это на самом деле.
— Ну, давай, убей меня… — прошипел бандит. — Все равно гведи всех положат…
— Мне всего лишь нужен код для детонации зарядов под телепортаторами…
— Значит, этот вислоухий тушкан все-таки попался… … тебе, а не детонатор…
Джет решил не затягивать дискуссию, и все-таки выжал спуск. Кнопка упруго ушла в корпус импульсника. Самого выстрела он не увидел, но коридор вдруг залили вопли, перемешанные с хриплой бранью.
Джет преодолел разделяющие их шаги за секунду, четко, как на учебе, перехватил запястья бандита. Поймал его взгляд. Контакт…
Каменистая пустыня, застроенная зеркальными башнями современных кварталов. Шум, крики торговцев, холодный воздух. В воздухе ощущается неприятные технические примеси… контакт.
Боль, которую испытывает бандит, только помогает сканеру проникнуть в защищенные слои памяти. Нет больше никакой защиты — вся ушла на борьбу с болью…
Он видит, как бандиты врываются в небольшое помещение без окон. Видит двоих полицейских. Один сразу падает замертво. Другой держит в руке коммуникатор. Как все просто. Никакого пульта, никакого кода. Коммуникатор. Один сигнал сетевого контакта, и…
Полицейский пытается донести эту информацию до бандитов. Зря. Если бы не он, бандиты и не узнали бы о том, что зал заминирован. Его автомат так и остался болтаться на шее, а вот ком — в руке. Ошибка. Выстрел бинка — и второе тело на полу.
Осталось понять, где они спрятали коммуникатор — потом.
Джет следует за памятью бандита. В реальном времени, чтобы не пропустить ни одной детали. Через какое-то время он узнает, что хотел, и разрывает контакт.
Бандит падает на пол, потеряв сознание. После такого грубого вмешательства его психика вряд ли сможет быстро восстановиться. Волна отката заставляет Джета прислониться к стене. Слишком уж редко ему доводится выполнять эту работу. И слава всем космическим богам…
Джет поднимает винтовку, устанавливает мощность удара на максимум. Оборачивается и добивает бандита. Время уходит…
Темно. Только зеленовато мерцает контур портала. Да еще шуршит песок под ногами гведи, охраняющего «ступу». Вот он встает, делает круг по убежищу. Он не торопится — с момента высадки прошло уже много часов, и неприятностей ждать неоткуда. Из всех неприятностей — скука.
Возвращается, садится на ящик от запасных блоков для плазменного оружия. Стефан видел, как сами блоки перекладывали в багажный отсек непривычно узкого и приземистого кара. Сейчас ящики пусты. Их много, особенно у входа. А еще больше должно быть снаружи.
«Мустанг» конструкции Болли, который когда-то принадлежал наблюдателю центра Тордоса, стоит «удобно». Гведи не видит, что происходит в кабине. Он и не догадывается, что в кабине есть кто-то живой…
Почти, — честно признался себе Стефан, вспомнив, как тяжело было сесть на сиденье. Головой он старался лишний раз не двигать — любая попытка такого рода приводила к тому, что перед глазами начинали плыть красные и серые пятна.
Вгляделся в панель управления. Ну конечно. Энергии хватит не больше чем на десять миль. До Руты — почти сотня. Это по прямой. Так что даже в самом благоприятном случае квалифицированной медицинской помощи скоро ждать не приходится. Наверняка вскрылась и старая ножевая рана…
Он прикинул варианты. Попробуют ли гведи протянуть через портал флаеры? В принципе, если конструкция допускает демонтаж выносных частей… да нет, ерунда. Вряд ли у них есть специальные проекты для протаскивания тяжелого оборудования через нестандартные телепорты. К тому же атмосфера Руты — дама капризная, не даром воздушный транспорт на планете прижился слабо. А достаточно тяжелую машину через «ступу» не протащишь даже по частям.
Ерунда. Если они добрались до телепортаторов Руты, зачем им флаеры. На них выше стратосферы не поднимешься.
Нет, что-то не то.
Зачем им вообще планета? Незачем, она перевалочный пункт. Десант, скорей всего, должен будет выйти в космос на захваченных атмосферниках, прибрать к рукам несколько кораблей потяжелее и учинить беспорядки во внутреннем космосе системы, с тем, чтобы армия была вынуждена вмешаться. Если военные будут заняты в системе, то гведи однозначно проще будет провести свои транспорты к пределам межевого узла и атаковать центральные системы зоны Визиря.
Останутся ли они на планете? Должны, если собираются контролировать межевой узел и дальше.
Только наверняка все это понимают и те, кто сейчас непосредственно защищает город.
А что можешь сделать ты в нынешних условиях? Задача минимум — уничтожить «ступу». Задача максимум — выжить.
Для того чтобы справиться с первой задачей, нужна была самая малость — чтобы куда-нибудь исчез гведи-охранник. Для выполнения второй требовалась огромная масса дополнительных условий.
Охранник, слава духам пустыни, не в боевом скафе. Но вряд ли он тут совсем без всякой защиты. Какой-нибудь силовой щит точно есть…может, и что-то посерьезней. Пулей или лучом не достать, даже думать об этом не стоит…
Головокружение и слабость — это от потери крови. Даже странно, что через столько часов он еще в состоянии соображать… остается предположить, что ему досталось куда меньше, чем кажется по ощущениям. Неприятно, что руки дрожат. Так что стрелять в охранника он не сможет еще и по этой причине.
В принципе, расстояние до портала отсюда — метров шесть. Достаточно, чтобы обойтись без маневра. Направить «Мустанг» на одну из штанг, составляющих основу портала, по возможности разогнать его… портал не выдержит прямого удара. Не должен выдержать.
Другое дело, каким образом отвлечь охранника?
Или дождаться, пока он отойдет? У гведи в руках что-то вроде старого доброго мерга. Несколько самонаводящихся снарядов, излучатель… еще какое-то приспособление сверху, рядом с оптикой. Если стрельнет, мало не покажется.
Стефан ждал. Ему казалось — долго.
А потом он понял. Дальше тянуть нет смысла. Может так случиться, что он сам потеряет сознание через минуту или полчаса. Следовательно, нужно исключить такую вероятность.
Он не рискнул опускать поднятую дверь — движение могло раньше времени привлечь внимание гведи. Дверь можно будет прикрыть после. Если и вправду получится уничтожить портал.
Гведи все еще сидел на ящике, спиной к «Мустангу», боком к порталу. Стефан активировал ручное управление машиной — глушилка надежно блокировала сеть. Панель осветилась цветными огоньками, сообщая о готовности к сотрудничеству. Тихо загудел двигатель.
Охранник оглянулся в поисках источника звука, но было поздно, «Мустанг» уже двинулся с места. На то, чтобы поднять и нацелить оружие, требуются считанные мгновения — но именно на них Стефан опередил гведианского десантника. И когда грохнул выстрел, каркас портала уже падал, не потеряв формы. Контрольный пульт лег жертвой тяжелой машины, а зеленое мерцание погасло. Второй и третий выстрел прозвучали уже в полной темноте.
Спустились сумерки, и Исай Семёнович занялся ужином.
С натугой крутанул ручку под конфоркой, — она заедала, он так и не выбрал времени снять её и смазать пружину, а теперь уже поздно, — но огонёк спички не шелохнулся. Газ пропал давно, но Исай Семёнович упорно пытался, газ в трубах напоминал ему о старой жизни, о порядке, бестолковом, дурацком, но привычном, когда по улицам бежали авто, на остановках ругали правительство, а дома ждали жена, борщ и телевизор.
Мариночку зарубил патруль. Зарубил совсем рядом, она не дошла несчастную сотню метров до подъезда. Комендантский час, бравые бородачи плевать хотели, что старуха, что в руках авоська с овощами! Исай Семёнович ждал её у окна и видел, как всё произошло. Из-за больных ног Мариночка шла с трудом и не успела до срока… Он просил не ходить, уговаривал дождаться утра, и тогда уж как-нибудь сам, по стеночке!.. «К чёрту эти витамины! Что-то сердце у меня не на месте, — повторял он, — не ходи, не надо…» — «Куда тебе, — не поверила жена. — Тебя и спрашивать не станут, а мне можно, женщины им нужны. Пожалеют бабку».
Не пожалели. Исай Семёнович простоял тогда полночи, уткнувшись лбом в стекло, пока мог различать супругу в осенней хмари, затем впал в забытьё; назавтра тело уже убрали, осталось лишь тёмное пятно на асфальте.
Газа не было, но была спиртовка и бутыль спирта. Водопровод, как ни странно, работал, бородачам, видимо, не хотелось поить свои джипы водой из реки. Исай Семёнович приготовил плошку с крупой, нацедил сквозь шаль рыжеватой воды и поставил кипятить. Наверное, он предчувствовал что-то, когда закупался перловкой и гречкой. Пока сможет, будет варить каши, потом грызть сухую, только зачем, когда рядом нет Марины?
Пока грелась вода, подошёл к книжной полке, погладил гладкие корешки сухим пальцем. Ему не поверили. Ведь знал, предупреждал! Не послушались…
«Саранча на колёсах». Исай Семёнович потерял два года, пытаясь пристроить её в издательство. Умники в кабинетах крутили носами, смотрели странно и просили зайти позже. По электронке отвечали коротко: «Не формат» — или просто молчали. Исай Семёнович издал книгу сам, в местной типографии, принеся в жертву Египет и пирамиды. Ох, и ругалась тогда Марина! Что-то раздал друзьям и знакомым, десяток томов продал на рынке за копейки. Остальное — здесь…
«Последнее наступление». Он тогда — впервые в жизни — договорился со спонсором, и книга вышла на загляденье, не то, что первая. Твёрдый увесистый томик, желтоватая бумага; Исаю Семёновичу казалось, что страницы пахнут дыней и новыми надеждами.
Ничего не сбылось.
Роман завис на полках, покупатели проходили мимо, спонсор звонил всё реже и реже, потом совсем пропал. Исай Семёнович выкупил тираж частями, на сэкономленные деньги — чтобы не злить жену. Сотню экземпляров — без двух штук. Кто-то, всё-таки, позарился на его опус…
Третий и последний роман проглотила сеть. Сначала Исай Семёнович надеялся, что его прочитает умный редактор и свяжется с ним, но так никто и не позвонил.
В прихожей загрохотало. Колотили в дверь, нетерпеливо, требовательно, зло!
— Сейчас, сейчас!.. — запричитал Исай Семёнович. Не вынесли бы дверь, с них станется. Как ему одному — и без двери? Призрачная, но защита. — Открываю уже…
— Ты не торопился, старик. С дороги!
Смуглый парень в хаки и с коротким автоматом через плечо бесцеремонно отодвинул его в сторону и прошёл в комнату. За ним ещё трое. Молодые, бородатые, с чёрными весёлыми глазами. Раздался грохот, затем ругань: кто-то из пришельцев опрокинул стул.
— Золото есть?
— Что? — не понял Исай Семёнович.
— Тормозишь? — осведомился парень. — Золото прячешь? Камешки, цепочки? Монеты?
— Нет, откуда у меня… — развёл руки старик.
— Господин! — парень больно схватил Исая Семёновича за локоть. — Добавляй — «Господин Марк!» и будешь жить долго. Ты понял?
— Да… господин Марк, — потерянно ответил Исай Семёнович.
— Так лучше… — сказал парень, отвернулся и разразился резкой фразой на незнакомом языке.
Из комнаты ответили в два голоса. Марк усмехнулся:
— Зачем ты прячешь вещи от Братства? Это плохо.
Исай Семёнович привалился к стене и безучастно смотрел, как бородатые братья выносят постельное бельё и одежду, стулья и журнальный столик, как разбирают древнюю хрустальную люстру, как высаживают окно и выбрасывают наружу порубленный на куски диван. В конце концов, спать можно и на полу…
Один из грабителей прошёл на кухню, захлопал дверками, вернулся и, скалясь, показал два пакета с крупой.
— Что же ты так, старик… — протянул Марк. — Укрываешь провиант? Это воровство. Придётся тебя наказать.
— Это еда… господин, — прошептал Исай Семёнович. — Всё, что у меня есть…
— Зачем тебе еда? — издевательски рассмеялся Марк. — Ты думаешь, Братство не накормит тебя?! Это клевета, а ты преступник! Братство справедливо, преступники не живут долго…
Он уронил автомат с плеча, щёлкнул предохранителем…
Заболело в груди; Исай Семёнович зажмурился. Вот и всё, Марина. Скоро мы будем вместе, теперь уже навсегда.
Громовой пульс в голове отсчитывал секунды: одна, две, пять мгновений жизни. Почему медлишь, гад?! Жалеешь пули, ждёшь, пока сам умру от ужаса?
Страшно не хотелось дарить бородачу такое удовольствие…
Выстрела не последовало. Исай Семёнович приоткрыл глаза…
Братья сгрудились у этажерки с книгами и шёпотом переговаривались, кидая на хозяина квартиры быстрые взгляды. Потом Марк прихватил один том, — «Последнее наступление», — и подошёл к Исаю Семёновичу.
— Я передумал, — сказал он. — Не знаю, где ты взял эти книги, но ты сохранил их, поэтому мы тебя не убьём.
Исай Семёнович всхлипнул.
— Живи, — благодушно разрешил бородач и вышел в открытую дверь квартиры. За ним потянулись подручные, несущие стопки книг…
Они уходили… Они ограбили его, оставили без вещей и еды, а теперь лишали последней радости — его детища, плода многолетнего труда!
— Не-ет!.. — взвыл Исай Семёнович. — Это моё! Это я написал! Отдай их мне!..
Господин Марк в два прыжка оказался рядом. Он схватил старика за воротник и дёрнул что было сил:
— Повтори, что ты сказал?!
— Это… моё… — просипел Исай Семёнович. — Это я… написал.
Марк ослабил хватку. С минуту он раздумывал, с изумлением глядя на старика, потом покачал головой и сказал:
— Если ты врёшь, то… не завидую я тебе.
Повинуясь его приказу, двое боевиков вернулись, сложили книги у стены и замерли рядом. Третий, грохоча каблуками, ссыпался по лестнице…
Вежливо постучали.
Марк сорвался с места, распахнул дверь и сделал шаг в сторону. В глазах его застыло обожание. Кажется, будь он собакой, то вилял бы хвостом и приплясывал на месте!
На пороге стоял невысокий полноватый человек. Аккуратная бородка обрамляла его лицо, дорогие туфли сверкали из-под брючных складок простого, такого же, как у братьев-грабителей, комбинезона хаки. На переносице человека сидели стильные очки в золотой оправе. Он обвёл взглядом окружающий разгром и вопросительно приподнял левую бровь.
— Две минуты, нойон! — Марк молитвенно сложил руки. — Я думал, тебе интересно увидеть…
— Я увидел, — обронил нойон.
Возникло лихорадочное движение. Скоро в разграбленной комнате появились два мягких кресла, а между ними стол, заставленный снедью.
— Садись, отец, — сказал нойон. — Разреши, я буду называть тебя так?
— Да-да… — Исай Семёнович присел на краешек кресла. Нойон занял место напротив.
— Ешь, отец, — нойон подал Исаю Семёновичу пиалу.
От запаха рот наполнился слюной. Исай Семёнович подцепил кусочек, стал неуверенно жевать…
— Это простое мясо, сваренное в молоке со специями, — пояснил нойон. — Извини, трудно быстро накрыть стол, который достоин тебя, отец!
Гость внушал ужас, но Исай Семёнович так давно не ел по-настоящему! Он очистил пиалу и не заметил, зато привычный голодный червь внутри чуть успокоился, задремал.
— Выпей, — сказал нойон. — После такого коньяка никогда не бывает похмелья.
Да, коньяк был хорош. Исай Семёнович однажды пил нечто похожее, на дне рождения старого приятеля, преуспевшего в бизнесе. Жаль, потом их пути разошлись.
Нойон взял из стопки томик, бережно раскрыл на середине, прочитал:
— «…хлынули сквозь узкие ворота как многочисленные оливковые, ощетинившиеся жвалами автоматов муравьи. Положили охрану на пол; прозвучали редкие выстрелы — кто-то не хотел сдаваться. Следом за солдатами пошли безоружные фуражиры, двое сопроводили Юльку с дочкой, сдали их капитану Спасскому из рук в руки. Жена прижимала Настёну к груди, шептала что-то лихорадочно, не глядя на Дмитрия». Сильные слова, отец. Кстати, кто такой Спасский?
— Начальник дежурного наряда, — вяло проговорил Исай Семёнович. После выпитого в голове пошумливало и тянуло в сон. — Его шантажировали семьёй… он пропустил… саранчу внутрь АЭС… Потом он присягнул и стал тысячным.
— Да, — кивнул нойон. — Настоящий охранник повесился. Мы сохранили его семье жизнь.
Исай Семёнович пожал плечами. Вряд ли участь иудиной семьи оказалась лёгкой.
— А вот ещё, — сказал нойон. — Этот кусок сорвал меня с места, повёл за собой: «Вы погрязли в грехе, вы забыли смысл жизни! Вы перестали понимать, чем человек отличается от животного, вы потеряли свою душу и сами стали животными! Вы отказались от великой цели, закопали её в землю и пляшете на её могиле! Вы посчитали себя выше Бога, вы отринули братьев и сестёр, тех, кто думает иначе. Ждите, наше терпение не бесконечно, скоро мы придём к вам!»
Он помолчал.
— Ты великий писатель, отец. Правда, это так. Мы учились на твоих книгах, они стали нашим руководством, нашим катехизисом! Только благодаря тебе мы победили, хотя иногда это было гадко. Когда мы брали резиденцию губернатора, я был готов возненавидеть тебя, но ты опять оказался прав!
«Последнее наступление», вспомнил Исай Семёнович. Диверсанты проникли внутрь через канализацию… Он сам, он своими руками… Старик уронил голову на грудь и заплакал…
— Теперь всё будет хорошо, отец, — произнёс нойон, вставая. — Проси всё, что хочешь.
— Я не знаю…
— Неважно, — сказал нойон. — Всё, что хочешь. Марк будет рядом, только позови.
— Моя жена… — сказал Исай Семёнович. — Её убили…
— Мы накажем их, клянусь, — ответил нойон.
Нойон ушёл. Исай Семёнович бездумно ел и пил и смотрел, как братья бегают с мебелью и коврами. Марк беспрерывно улыбался и был наготове. Ближе к полуночи они оставили его. Одного, наедине с богатой, крикливо-роскошной обстановкой. Штормило. С трудом добравшись до кровати, Исай Семёнович упал и выключился.
На рассвете его разбудил стук топоров. Исай Семёнович накинул халат и вышел на балкон.
Нойон не обманул. Братья сколачивали помост. Трое связанных боевиков сидели, понурившись, у стены. Понукаемые бородачами, к месту казни потянулись окрестные жители. Вышел глашатай и в наступившей тишине заговорил о справедливости и чести.
Исай Семёнович не слушал. Он безучастно следил, как обескураженных патрульных одного за другим выволакивали на помост, и как палач рубил им головы мясницким топором. Толпа трижды вздрагивала, головы падали с глухим стуком.
Дымилась на осеннем морозце кровь.
Было безумно обидно, что Марина не дождалась! Они могли бы дожить свои годы как люди…
Теперь ему придётся одному. Хотя… В толпе Исай Семёнович заметил несколько приятных женских фигур. Их уже изнасиловали и не по одному разу, братья охочи до женщин, но ведь он не гордый? Кликнет Марка, прикажет: в комнате поставят большую бадью, в ней всегда будет горячая вода. Там он станет лежать и ждать очередную магдалину.
Зачем ему старая жена?
Исай Семёнович поёжился от неуместности аналогий, глотнул стылого воздуха, вкусного, пахнущего свежестью и скорой зимой, вернулся в квартиру и повесился на крюке от люстры.
Пока одевалась и умывалась, Марина выслушала отчет Неда обо всем интересном, что случилось на вчерашней пьянке — разумеется, золотой заклад Моргана провожала до «Девяти с половиной сосисок» половина пиратской братии, и осталась в таверне пить за Моргановский счет. Это Марина сбежала почти сразу, предложив и Торвальду Харальдсону посвятить ночь здоровому сну, а день — чему-то более полезному, чем похмелье. К ее удивлению, норвежец согласился без дурацких вопросов. И теперь, если верить ругани по-норвежски за стеной, проснулся и искал свой утренний эль.
— Серебряная Нога велел передать, что начнет торги за два часа до полудня. Так что у вас, мой капитан, есть почти час на завтрак.
Марина вздохнула, поправляя перевязь со шпагой, надела берет, бездумно погладила золотую птичку по крылу. Прикосновение к золотым перышками было приятным и как-то успокаивало. Словно слышалось курлыканье: все будет хорошо, моя Марина.
Позволив себе целый миг насладиться мечтой, она поправила берет и сжала губы. Дело, прежде всего — дело! Потом взяла пустую оловянную кружку и постучала в стенку, из-за которой доносилось фырканье и плеск воды:
— Торвальд, пора!
В общий зал они спустились вместе — впереди Марина, следом Торвальд, и последним — Нед. В узкие окна общего зала, больше похожие на бойницы, заглядывало любопытное утреннее солнце, пока еще не ослепительно-жгучее. В его лучах танцевали случайные пылинки, неведомо как ускользнувшие от метел и тряпок трактирных девиц. Лестница под ногами тихонько пела на разные голоса, с пола давно, наверняка еще ночью, смыли кровь и отскоблили пятна, а в воздухе витал упоительный аромат настоящей английской яичницы и сдобы с корицей.
Почти как дома.
Да что там, последние несколько лет именно эта таверна — единственный дом морского бродяги Моргана. Ее единственный дом.
Прямо на стойке черный Морж увлеченно вылизывал уши белой кошке. Кошка благосклонно принимала ухаживания.
Все было настолько упоительно-благостно и так напоминало сегодняшний сон-грезу, что Марине немедленно захотелось учинить хоть что-нибудь. Дабы не затосковать окончательно.
Сдернув с ноги сапог, она запустила им в мохнатых тварей. Те с обиженным мявом посыпались со стойки и удрали куда-то в сторону кухни.
Торвальд за спиной тихо хрюкнул.
— Ну ты грозен, капитан Морган. За что ж так бедных скотин?
Марина поглядела вслед улетевшей обуви, кивнула сама себе — пусть идти дальше в одном сапоге, зато тоска удрала вместе с кошками — и объяснила:
— Видишь ли, друг мой, еще полгода назад наш гостеприимный хозяин поклялся, что если еще раз увидит Моржа рядом со своей Маргариткой, кастрирует собственноручно. Хотя, по моему скромному мнению, он не ценит своего счастья. Ведь тогда же он выручил целых двести золотых за котят карликового снежного барса…
— За кого? — переспросил норвежец.
— За котят очень редкого карликового снежного барса, — совершенно серьезно повторила Марина. — Удивительный пятнистый окрас, размером чуть меньше рыси, очень опасные звери. Успешно прикидываются обыкновенными кошками, но способны загрызть крупную собаку или человека, верны хозяевам. Умеют мурлыкать. Гости многоуважаемого губернатора Тортуги были чрезвычайно довольны, что им досталась этакая редкость. Купили сразу всех четверых. На развод, не иначе.
Полмгновения Торвальд ошалело моргал, а потом заржал. Громко и радостно, как ребенок. Шести с половиной футов детка, но кому это мешает радоваться жизни?
На ржание из задней двери показался сам Серебряная Нога, одетый в щегольской бархатный камзол с золоченой перевязью и треуголку с белым страусовым пером. Погрозил Марине пальцем:
— В следующий раз сам будешь продавать своих карликовых барсов!
Он кивнул гостям на столик, застеленный свежей льняной скатертью, — небывалая роскошь, только для своих! — и, постукивая деревяшкой, покинул таверну через парадную дверь.
Судя по довольной ухмылке бывшего пирата, вчерашнее пари его немало развлекло. Впрочем, не его одного — наверняка пари уже обсуждают у губернатора, их благородие любят байки не меньше самих пиратов. Да и ничем, кроме должности и изысканных манер, от пиратов не отличаются. Не зря так прекрасно спелись.
Едва принесли яичницу с беконом, под столом замурлыкало и ткнулось Марине в ногу. Морж решил не гневаться на хозяйку и дать ей возможность оправдаться за ужасное оскорбление.
Марина улыбнулась. Впервые за сегодняшнее утро — легко и искренне.
Подумалось, что как ни гоняй этих двух усатых, все равно придется опять продавать карликовых барсов. Не дадут им миловаться в зале — кошки полезут на крышу, прогонят с крыши — заберутся под кровать или в кладовку. И это правильно, нельзя отказываться от смысла жизни, в чем бы ни заключался этот смысл. Главное, чтобы он был.
— Наглая ты усатая морда, — с глубоким чувством сообщила коту Марина и уронила под стол кусочек поаппетитнее.
Мурлыканье тут же сменилось урчанием и чавканьем. А Марина всерьез задумалась, как бы это подипломатичнее познакомить северянина, явного новичка на Тортуге, с некоторыми местными традициями.
— Между прочим, друг мой, — так ничего и не придумав, обратилась она к Торвальду. — Помнится, твоя команда оскудела по меньшей мере на одного матроса. Не желаешь ли посмотреть одну из местных достопримечательностей, а заодно и пополнить команду?
Само собой, Торвальд желал и осмотреть, и пополнить. И даже не задал Марине ни единого дурацкого вопроса, а просто последовал за ней.
У закрытых ворот скотного рынка скучал вышибала из «Девяти с половиной сосисок». Увидев Марину с норвежцем, вышибала осклабился, открыл створку и громким шепотом сообщил:
— Полдюжины маленьких курочек и две необъезженные козочки только для вас, дорогие гости! — и заржал.
Марина передернула плечами. Скука — не повод так шутить.
А Торвальд не понял скабрезной шуточки. Или понял, но притворился недалеким варваром.
Верьте ему, верьте!
До торгов оставалось полчаса, джентльмены удачи только начали собираться и осматривать товар. Обыкновенный товар: каторжане, пленные матросы и офицеры, молодые девицы, даже одна ангельской красоты потрепанная французская маркиза. Но Марина сегодня пришла не ради них.
Сообщать Торвальду заранее о цели визита она не стала. Обойдется. Пошаталась с ним вместе вдоль загонов, где держали пленников, раскланялась с теми капитанами, которых считала достойными внимания, не заметила в упор Чирья. Особенно вежливо приветствовала капитана «Черной Жемчужины»: даром что этот джентльмен с птичьей фамилией имел вид и манеры балаганного шута, встречаться с ним на узкой дорожке не стоило. И вообще стоило держаться от него подальше, чтобы не влипнуть в какую-нибудь мистическую историю с печальным концом.
Судя по тому, что джентльмен с птичьей фамилией приглядывался к английским каторжанам, из очередной мистической истории «Черная Жемчужина» вышла не без потерь. А судя по тому, как каторжане отворачивались — слава джентльмена добралась и до английских пабов.
Пожелав джентльмену удачных покупок, Марина повела Торвальда в дальний конец рынка, куда практически никто и не заглядывал. Именно там Джон Серебряная Нога держал свой особый товар. Не маркизу, нет. Детей.
Девочек было семь, самой маленькой — лет пять или шесть, самой старшей — около десяти. Черненькие, истощенные и обтрепанные, наверняка со вшами и Дейви Джонс знает, какими болячками. Их путь на Тортугу явно был длинным и усыпанным одними шипами, без роз. Девочки стайкой жались к женщине лет двадцати с небольшим, носатой, худой до прозрачности, смуглой, с отвисшей грудью кормилицы. Судя по одежде, когда-то дорогой и красивой, девочки были свитой графской, а то и герцогской дочки. Скорее всего граф давно уже выкупил свою дочь, а может быть девочка оказалась слаба здоровьем, не суть. Важно, что остальных девочек не сбросили в море, а доставили на торги.
При виде Марины и Торвальда женщина обняла самую маленькую из девочек и глянула с вызовом, мол, буду царапаться и кусаться, но ребенка не отдам.
Марина только пожала плечами: разговаривать сейчас бессмысленно, только испугаются еще сильнее. Кивнула Торвальду, мол, здесь все понятно, идем на торги. Мимолетно удивилась, что норвежец не спросил, за каким дьяволом Моргану понадобилась куча ни для чего не годных детей. Молодец, Торвальд Харальдсон, умеешь вовремя молчать.
У площадки, где обычно продавали лошадей, уже собралось дюжины полторы пиратских капитанов — почти все, кто стоял на Тортуге. Золота при них не было, на этих торгах Джон Серебряная Нога верил всем на слово. Он вообще часто верил на слово господам капитанам — и никто его не обманывал. По крайней мере, из ныне живых.
Торги начались, по обыкновению, с редких лотов. Молодые девицы ушли быстро и за хорошие деньги, джентльмены предпочитают своих портовых жен, а не походы по борделям.
Следом выставили французскую маркизу. За нее Марина была не прочь поторговаться, хоть и не слишком представляла, за каким кракеном маркиза ей сдалась. За ангела с достойным кисти Рубенса бюстом торговались чуть ли не все капитаны, но под конец остались лишь Марина, джентльмен с птичьей фамилией и какой-то странный человек в кожаной маске.
Когда сумма дошла до полутора сотен, Марина всерьез задумалась, стоят ли призрачные блага в будущем такой прорвы денег сейчас, и не уступить ли красотку капитану «Жемчужины» — уж очень азартно он торговался. Так что последнюю цену она перебивать не стала, а вместо того улыбнулась:
— Питая безмерное уважение к вам, капитан, не смею больше препятствовать…
И чуть не рассмеялась. У коллеги сделалось удивленное лицо, даже кошачьи усики встопорщились, как у завидевшего особо наглую крысу Моржа.
— Ну что вы, сэр Морган! Кто я такой, чтобы становиться между вами и прелестной дамой!
Точно. Гениальная мысль поберечь золотишко и потрафить то ли возможному союзнику, то ли нежеланному сопернику родилась в их головах одновременно. Не иначе, благодаря колдовскому заклинанию «полторы сотни».
— Две сотни, и заканчивайте балаган, — совершенно некуртуазно прервал обмен любезностями незнакомец в маске, выставил на площадку сундучок с монетами и протянул руку к маркизе. Та вскрикнула раненой птицей, бросила умоляющий взгляд сразу на обоих галантных капитанов, но была жестоко и безжалостно уведена прочь с рынка.
— Да смилуется над тобой господь, прекрасная дама, — полным возвышенной печали голосом возгласил джентльмен с птичьей фамилией, перекрестился и, подмигнув Моргану, принялся разглядывать следующий лот.
Девочек.
Дети жались к женщине, как стайка перепуганных цыплят к наседке, а та разве что не закрывала их крыльями. Глупо, конечно, но вызывало уважение: судя по виду детей, в трюме они пробыли не меньше месяца, и наверняка с ней самой развлекались пираты.
Большинство капитанов не проявило к детям интереса, оживился один лишь Чирей. Покосился на Марину и поднял руку: беру за стартовую цену.
— Пять, — тихо сказала Марина и поймала заинтересованный взгляд капитана «Черной Жемчужины».
Марина криво усмехнулась джентльмену с птичьей фамилией, мол, любопытствуйте сколько влезет, сэр, я никому ничего не объясняю. Можете даже подозревать меня в торговле живым товаром с османскими извращенцами, ваше право.
— Пять с половиной, — попробовал настоять на своем Чирей.
Марина смерила его презрительным взглядом и дала десять. Ради двух девочек постарше, которые уже годятся в «особый» бордель, португальская крыса не раскошелится больше, чем на шесть монет. Их же надо кормить, поить, держать в чистоте. А они возьмут и помрут! Нет, Чирей не любит рисковать ни целостностью своей шкуры, ни деньгами. Крыса.
Она оказалась права. Чирей выругался, ожег ее ненавидящим взглядом и отступил. До следующего раза.
Дальнейшие торги Марину не интересовали, зато были весьма удобны для того, чтобы коротенько рассказать Торвальду об их участниках. Тот слушал, приглядывался к лотам, но явно ждал кого-то определенного. Марина даже могла сказать, кого именно.
— Выбирай себе матросов, Торвальд, и приходи вон туда, в задние комнаты, — минут через десять велела Марина, ни секунды не сомневаясь в повиновении, и покинула торги. В том, что Торвальд выберет правильно, она тоже не сомневалась.
И здесь она не ошиблась. Через четверть часа Торвальд явился в сопровождении двух совершенно одинаковых здоровенных и косматых северян.
Марина к тому моменту успела поговорить с тощей женщиной, матерью самой маленькой из девочек и бывшей кормилицей графской дочки. Так что ее покупки уже утерли слезы страха, уцепились друг за дружку, чтобы не потеряться, и были готовы идти в новую жизнь.
Матросы-северяне пялились на девочек и Моргана с нескрываемым удивлением, разве что у виска не крутили. Зато о каменную физиономию их капитана опять можно было топор точить.
— Вперед, Торвальд Харальдсон. Я обещал тебе красного петуха, — подмигнула ему Марина.
На миг мне показалось, что он не узнает меня. Не поймет – что за незнакомка, чужая и ненужная, его зовет. Но лишь на миг. Он словно вспыхнул – счастьем, порывом – и хрипло шепнул:
– Моя прекрасная леди, – на весь зал.
А потом сорвал микрофон, сделал три осторожных шага, слепо нащупывая край, и спрыгнул с подиума. Ко мне. Обнял, впился в губы жадным поцелуем. Я краем уха слышала аплодисменты, восторженное улюлюканье, и даже догадывалась, что мы тут не одни, но мне было совершенно все равно. И если бы не что-то холодное и твердое, внезапно оказавшееся у меня в руке, мы бы занялись любовью прямо там, посреди клуба.
– Первая дверь направо, леди, – пробился сквозь гул крови в ушах голос Дика. – Можешь не благодарить.
С трудом оторвавшись от губ Бонни – пришлось потянуть его за волосы, и он протестующе застонал – я с еще большим трудом сфокусировала взгляд сначала на довольной роже Дика, потом на ключе в своей руке, потом – на восторженно пялящейся на нас публике… Ой-ой. Нет, я не готова делать это здесь!
А вот Бонни было совершенно все равно – публика, марсиане, ядерная война… Он уже запустил руку мне под юбку и тянул трусики вниз, а второй прижимал к себе, и целовал мою шею так, что колени подгибались. Пришлось дернуть его за волосы со всей силы. Он вздрогнул, замер – и немного вернулся в реальность.
– Идем, Бонни, – я потянула его к двери за стойкой, он, слава богу, послушался…
Где-то на краю сознания мелькнула мысль, как низко я пала – волоку голого хастлера в номера, как козу с рынка, и показалась невероятно смешной.
Да! Это мой Бонни, сейчас я займусь с ним любовью, а на всякий дурацкие мысли мне плевать! Мысли ответили мне тем же. Испарились. Исчезли. Я даже не поняла толком, что за дверь захлопнулась за нами. Да какая разница! Я хотела его так, что не видела ничего вокруг, моя кожа горела, бедра сводило судорогой от пустоты и жажды, и во всем мире существовал только он, мой Бонни…
Я закричала, когда он поднял меня, притиснул к двери и вошел, сразу весь, и это было упоительно, невероятно хорошо! Его движение во мне, его хриплое дыхание, его руки под моими ягодицами, его губы на моем плече… и низкий рык, когда мы кончили. Вместе.
Наверное, я бы не выпустила его из себя, не разомкнула бы ног на его пояснице и не разжала пальцев, вцепившихся в его волосы, если бы не…
Кто-то рядом вежливо покашлял и позвенел… посудой?
Ой.
Кажется, это была не та дверь…
Сквозь цветной туман проступили очертания коридора с дверьми по сторонам и девицы с тележкой, груженой посудой. Девица беззастенчиво пялилась на нас, разве что попкорн не жевала. Хорошо хоть не комментировала.
Я покраснела. Точно покраснела. Жар стыда залил меня от макушки до пяток, тут же вспомнилась сцена месячной давности – в коридорчике около клозета, с «оближи конфетку». Резко захотелось одернуть юбку и сделать вид, что этот голый парень вовсе не со мной! Все равно бы не вышло – этот голый парень был все еще во мне, и даже не думал меня отпускать. Правда, уловил мое напряжение, настороженно потерся о мою шею лицом:
– Я снова был плохим сабом, мадонна?
– Ужасным. – Я лизнула его ухо. – Из-за тебя эта милая девушка не может пройти, куда там ей надо.
– Упс. – Бонни тихо рассмеялся. – Здесь было темно.
Я тоже засмеялась. Темно? Нет, это был фейерверк и звезды.
– Опусти меня на пол, мерзавец.
– Да, мадонна. Как прикажете, мадонна. – Он беспардонно ржал. – Но может быть в постели вам будет удобнее, мадонна?
– Ах ты, тролль мохнатый! – Я чувствительно укусила его в плечо. – Поставь меня сейчас же!
– А иначе?.. – в голосе снова мурлыкающие нотки желания, член во мне подрагивает, даже не думая падать.
– Выпорю, больной ты ублюдок.
– Ты обещала, – он толкнулся во мне. – Mia bella donna.
Чертов больной ублюдок. Вот как с тобой?.. на что ты опять меня соблазняешь?.. и каким местом чуешь, что мне мало, что я до сноса крыши хочу еще – играть с тобой, владеть тобой, заниматься с тобой любовью?
– Я всегда держу обещания, – шепнула ему на ухо и, намотав его волосы на руку, потянула от себя и вниз. – В комнату, Бонни. Хватит цирка на публику.
Это обещание я исполнила. И не только его. Я сделала все, что мне хотелось, и о чем я раньше даже мечтать стеснялась. Часа два огненно-горячих развлечений, полдюжины новых девайсов и всего один новый шрам на Бонни. Не хлыстом, на этот раз я обошлась мягким широким ремнем, чтобы не повредить его прекрасную смуглую кожу. А кольцом. Сама не заметила, как задела его бедро и оставила длинную глубокую царапину. Обнаружила ее только после душа, намазывая его спину заживляющим кремом.
Следы от ремня продержатся дней несколько, а то и неделю.
И ему, больному ублюдку, это снова нравилось. Такую довольную морду можно в рекламе «Вискаса» снимать! А мне нравилось, что ему нравится. И что он ластится к моим рукам, смеется дурацким усталым шуткам и так же расслабленно несет смешную пургу сам, берет губами из моих губ клубнику… На этот раз я покормила его сама, и позволила сидеть у ног, обняв мои колени. И уснула с ним рядом, подумав: вот две минутки полежу, и хватит, и домой… хорошего понемножку…
***
Проснулась от стука в дверь.
Как-то сразу поняла, что я не дома. Подскочила на кровати. Оглядела очередное гнездо разврата – ой, мама. Черное белье, алые стены, зеркала, крест буквой Х с кандалами… ой, мама.
Рядом мирно сопит Бонни, закинув на меня руку. Полумаска сбилась, и если он сейчас откроет глаза – конец моему инкогнито.
Еще раз «ой, мама». Пора линять!
Завернувшись в валявшееся на тумбочке махровое полотенце, выглянула за дверь, не дожидаясь повторного стука.
– Завтрак за счет заведения, – с понимающей улыбкой сообщила вчерашняя девица (без попкорна, зато с пуговкой наушника в ухе).
Опустив взгляд, я обнаружила у дверей тележку – тарелки, кофейник, кувшин фреша и букет разноцветных фиалок.
– Ага, – растерянно сказала я, посторонившись и позволяя ей вкатить тележку в номер.
– Если что понадобится, у двери шнурок, звоните, я дежурю до открытия клуба. Шеф велел сказать, что домик до утра понедельника за вами. Приятного отдыха.
– Спасибо… – вслед уходящей горничной.
Она обернулась, хитро мне подмигнула и показала большой палец.
А я захлопнула дверь, еще раз оглядела комнату – что-то мне как-то не по себе от здешнего антуража! – и сползла по стенке в приступе дикого ржача. Истерического.
Бог мой! Что я, благовоспитанная домашняя девочка, вчера устроила! Всего пару недель назад не знала, куда глаза девать, когда Корсар на подиуме порол свою деву, а вчера… ох, ну и шоу было вчера! Институтки жгут!
– Чему смеешься, налей и мне, – послышалось лениво-сонное.
Я заржала еще пуще, представив, что сейчас будет: мистер Джеральд потягивается, открывает глаза – и видит своего помрежа, в полотенце и в истерике. У-у! Вуди Аллен со своими комедиями отдыхает! Вот прямо интересно, сколько новых матерных слов я сейчас узнаю?
Однако вместо итальянского мата с кровати послышалось фырканье, возня и шлепанье босых ног… в сторону ванной. Без единого комментария. Э… он что, меня не узнал?
Истерика закончилась так же внезапно, как началась. И меня осенило: он меня не видел! Какая прекрасная тележка с завтраком между мной и кроватью! Так… линять, срочно линять, и молиться всем богам, чтобы никто из вчерашних посетителей «Зажигалки» меня не опознал. Как хорошо быть никому не известной скромной помощницей режиссера, а не звезденью!..
Разумеется, я молилась всем богам, не сидя на попе ровно, а шаря по всему номеру в поисках своего платья. И, черт бы побрал мою невезучесть, его не находила! Ни платья, ни белья! Только сумочку и туфли около входа. Начищенные, чуть ли не духами обрызганные.
Дик, я тебя убью. Дважды. Нет, трижды! Убью, воскрешу, потом снова убью… куда твои горничные дели мое платье?! Что мне теперь, в одном полотенце сбегать?!
Я уже сунула ноги в туфли и потянулась к дверной ручке, – лучше в полотенце, чем встретиться с мистером Джеральдом нос к носу – когда дверь за моей спиной раздался грохот чего-то упавшего и выразительное:
– Diablo!
Я машинально обернулась, успела подумать: вот дура, зачем? – и заржала. Снова.
Картина маслом: Бонни с моим платьем в руках, опрокинутая напольная ваза, рассыпанные по полу розги. Бонни – с черной лентой на глазах, на морде растерянность и досада. Вот так бесславно закончился вчерашний выпендр.
А через секунду он тоже заржал.
– Я это… темно!.. – и пнул вазу так, что она с грохотом покатилась к стене.
– Придурок. – Я почти справилась со смехом, подошла к нему, цапнула платье.
Меня тут же перехватили за руку и потянули к себе.
– Ну что делать, ум – не главное мое достоинство. – Он обнял меня, бережно, как стеклянную. Нежно поцеловал в висок, скулу, потерся носом о мои волосы. – Покормишь придурка завтраком?
В его руках было так хорошо, и эта нежность… господи, как же мне хотелось согласиться! На завтрак, на все что угодно, только бы с ним. Как мне уйти, когда я не могу с места сдвинуться, все мои нервы, все тело протестует – и каждый сантиметр между нами кажется километром, парсеком пустоты!
Вот только сказка-то кончилась.
– Боюсь, Бонни, услуги лучшего хастлера ЛА в таком количестве мне уже не по карману. – Я дернула свое платье и чуть не упала: он не держал больше ни платье, ни меня.
На миг показалось, что сейчас сердце разорвется. Глупое, глупое сердце! Ничего же не случилось, он просто отпустил меня. И нет, я не хочу на него смотреть. Я сейчас просто оденусь и пойду домой. К своему недописанному роману.
– Это бонус от заведения, – совсем тихо, нарочито весело.
– Еще скажи, благотворительная акция в пользу голодающих студентов. – Не оборачиваясь, надела платье. Трусики, наверное, остались в ванной, и черт бы с ними.
– Лучше голодных котиков. – Мгновение за моей спиной тишина. Потом шаги. Моего плеча коснулась горячая рука. – Всего лишь завтрак, мадонна.
Я хотела сказать – нет. Но не смогла. Накрыла его руку своей, обернулась…
На его губах улыбка. Его глаз не видно за лентой. Он весь – самоуверенное спокойствие, голливудская мечта, а не мужчина. Так почему мне кажется, что он безумно, до крика, одинок? Что за этот чертов завтрак на двоих он сейчас душу готов продать?
Это все глупое, глупое сердце. Рвется и трепещет, трепещет и рвется – к нему, хоть на миг, хоть разок еще коснуться… И ладно. В конце концов, что я теряю? За этот завтрак влюблюсь в него еще больше? Ха-ха три раза.
– Бедные голодные котики. Оденься, Бонни. Завтрак без штанов – это слишком по-голливудски.
– Да, мадонна, – за его легкой улыбкой прячется обещание: все, что ты хочешь, мадонна. Вечность и коньки в придачу.
Это был изумительный сюрреализм. Чаепитие у Безумного Шляпника. Я наливала ему кофе, вкладывала чашку в его пальцы, стирала с его губ сливочные усы – и запоминала каждое мгновение, каждый его жест, звук его голоса…
Он чуть не опрокинул вазу с фиалками, когда ловил последний круассан.
– От Дика? – в его голосе прозвучала тщательно запрятанная ревность. Этакие специфические нотки собственника.
– Дик очень милый, – улыбнулась я. И, впервые толком обратив внимание на цветы, обнаружила под вазой записку.
Услышав шелест бумаги в моих руках, Бонни сделал вид, что ему совершенно все равно. Но если б он был котом, уши бы торчали локаторами.
Дик был краток.
«Великолепное шоу! Браво! Когда обормот тебе надоест, имей в виду – с тобой уже мечтают познакомиться.
П.С. Сегодня все за счет заведения».
– Безумно милый Дик, – повторила я, прочитав записку.
– Дик доминант, – тоном «мне так все равно, что всеравнее некуда» прокомментировал Бонни.
– Какая досада. Он так похож на одного киногероя…
– Ты смотрела русского Шерлока?
– Ты смотрел русского Шерлока? – с той же дозой удивления.
– У меня друг русский, смотрим иногда… а ты?
– А я просто люблю старые русские фильмы.
– Дай угадаю, – Бонни изумительно спародировал светский тон. – Твой любимый – про Штирлица.
– Нет, герр Мюллер.
– Да, герр Мюллер.
Я фыркнула:
– Кажется, я начинаю понимать, что такое «плохой саб».
– Тебе это нравится, – он пожал плечами. – Я могу быть милым и послушным, но ты быстро заскучаешь. Ты неправильная домина.
– Правильная, это которая за подобные слова надает тебе пощечин, поставит на колени и велит просить прощения, облизывая туфельки? – я начала злиться.
– Не надо быть правильной, – он криво улыбнулся. – Ты прекрасна такая, какая есть.
– Подхалим! – фыркнула я.
Моя злость мгновенно испарилась. А кто-то сомневался? Но что делать дальше, я понятия не имела. Эротический марафон меня несколько утомил, и заканчивать завтрак сексом… не то чтобы совсем не хотелось, но сколько ж можно! Да и у Бонни, наверное, после вчерашнего все болит. Заметно по тому, как он сидит – не касаясь спинки кресла. Правда, уписывать хамон и сыр это ему ничуть не мешает. И куда только лезет!
– Не нальешь ли мне еще кофе, мадонна? Хватит одной пострадавшей вазы.
Кофе я ему налила, и погладила руку, когда он брал чашку. Наградой за смелость был короткий, едва слышный вздох, замершие на мгновение пальцы и дрогнувшие губы.
– Хочешь, я покажу тебе дикие фиалки?
Теперь была моя очередь замереть. И успокоить трепыхающееся сердечко.
– Это тоже бонус от заведения?
– Нет. Это наглое предложение купить меня еще на сутки.
– Ты очень дорого стоишь, Бонни. – Не то чтобы я говорила про деньги. Но мне подумать страшно, как я потом буду от него отвыкать. Смогу ли вообще отвыкнуть.
– Конечно, дорого. Знаешь, в чем прелесть быть самой дорогой шлюхой ЛА?
– В белом «Бугатти», – предположила я.
Он хмыкнул.
– В этом тоже. Но «Бугатти» – мелочи. Главное, я сам могу выбирать: кто, как, за сколько.
– А я вообще не понимаю, почему ты – хастлер.
– Потому что единственное, что я умею и люблю, это секс. Что бы я ни делал, это всегда – секс, – в его голосе было столько вызова, что мне стало больно. За него. – Я зарабатываю своим телом. Значит я – хастлер.
Мне очень хотелось ответить какой-нибудь глупой шуткой, но ничего в голову не приходило. Совсем. Зато безумно тянуло его поцеловать, стереть губами горькую морщинку у его губ, провести пальцами по нахмуренным бровям – полумаска не позволяла ему видеть меня, но каким-то чудом совершенно не скрывала его мимику. Даже, пожалуй, делала еще выразительнее.
– Британские ученые снимают шляпу перед таким аргументом, – я все же справилась со своими желаниями и осталась на месте. – Еще кофе?
– Непременно. – На этот раз он сам поймал мою руку, притянул к губам. – Так мы пойдем к фиалкам, mia bella donna?
– А ты попросишь за этот день самую малость, всего лишь мою душу.
– Нет. Хастлер не стоит души. Всего лишь одну историю. О тебе. Любую.
– Хорошо. Я расскажу… что-нибудь. И ты не будешь смотреть на меня, пока я не разрешу.
– Заметано.