Киборг Киборг Irien-69/3015
Дата: Апрель 2191 года
Irien прошептал:
— Позволь мне… — и, не договорив, начал целовать дрожащую в его руках женщину. Легонько, как перышком. Щека, крыло носа, нежное веко с жесткими ресницами, губы…
Губы женщины раскрылись, медленно, робко, как лепестки цветка.
Irien тотчас же чуть усилил нажим, чуть прикоснулся зубами, рука его скользнула с плеч на талию, вернулась назад, огладила лопатки под тонкой блузкой.
Он чуть-чуть отстранился, прерывая поцелуй.
— Давай расстегнем пуговки, они могут тебя поцарапать, — жарко выдохнул он и потянулся к застежке из перламутровых кружочков. Прошелся вниз, перебирая пальцами. Полы блузки остались лежать полностью сомкнутые. Снова поцеловал в губы, в подбородок, в шею.
Женщина почти полностью расслабилась, задышала спокойнее. Киборг повел полы блузки в стороны, с программным восхищением глядя на открывающееся перед ним тело.
Несколько обвисшая, но еще сохраняющая некоторую упругость грудь в физиологичном, не сдавливающем молочные железы бюстгальтере, дрябловатый живот.
Бывает хуже, гораздо хуже. А это… терпимо. Уж лучше доставлять удовольствие этой боязливой дамочке, чем Мадемуазель Марго. Впрочем, та конкретно до секса с киборгом не снисходила, получая удовольствие вовсе не от ласк.
Он осторожно прикоснулся пальцами к шее, там, где под кожей заполошно билась сонная артерия, повел от ключицы вниз нежно, ласково.
В чем дело? Почему опять напряглась? Стесняется своего тела?
Выключить свет для киборга не проблема. Короткая команда искину по внутренней связи и готово.
Как только погас свет, женщина тут же начала быстро раздеваться, скинула блузку, путаясь в рукавах, привстала и стянула тонкие брюки, аккуратно повесив вещи на спинку кровати, сняла и сунула под подушку простое хлопковое белье и села на кровать. Киборг в недоумении смотрел на эти целеустремленные приготовления, лучика света, пробивающегося под дверь, ему хватало, чтобы рассмотреть и судорожно стиснутые колени, и скрещенные на груди, чуть подрагивающие кисти рук. Сам он пока что оставался полностью одетым.
Ладно, желание клиента — закон.
Он пожал плечами и тоже избавился от своей одежды: медленно, плавными движениями, не отводя опаляющего страстью взгляда от ее глаз, ласкающими движениями провел ладонями по своему животу, по линии пояса тонких, облегающих штанов. Легкий нажим на клапаны магнитных застежек на боках — и Irien предстал перед клиенткой во всей красе и полной готовности. Система лихорадочно металась, перебирая одну за другим варианты сценариев, не в силах остановиться на каком-то одном из них. Сам же он поймал смущенный взгляд, старательно избегающий опускаться вниз, туда где он натыкался на возбужденный член киборга. Тогда Irien скользнул к женщине на постель, сел позади нее, касаясь коленями ее ягодиц, протянул руку, погладил тыльной стороной щеку, подбородок клиентки, обводя контуры ее лица. Щекотнул дыханием алеющее ушко, расстегнул и отбросил в сторону заколку, распуская волосы, позволяя им укрыть ее спину до самых лопаток.
— У тебя красивые волосы. Такие густые и шелковистые, — мурлыкнул, зарываясь в них лицом.
Женщина прерывисто вздохнула, немного расслабилась.
Вот так. Хорошо. Закрепим успех.
Irien кончиками пальцев погладил напряженные плечи, затем приподнял пряди волос со спины, перекинув их через плечо женщины на грудь. Прогулялся легкими прикосновениями губ вдоль позвоночника, одновременно лаская спину, спускаясь на талию и ниже. Заметив легкое напряжение, вновь вернулся к плечам и принялся покрывать их нежными, едва ощутимыми поцелуями, поднимаясь вдоль шеи к виску. Женщина обмякла и уже не вздрагивала, не зажималась, как прежде.
Он осторожно развернул ее к себе лицом и опустил спиной на прохладный шелк. Снова поцелуи, то сильные, подчиняющие, то легкие, невесомые. Шея, плечи, ключицы, ложбинка между грудей. Горячий шепот, обещающий, что он все сделает так, как она захочет, что не обидит ее, что лучше нее нет на свете. Женщина поплыла под его тягучими ласками, обмякла, вздохнула расслабленно.
Программа, наконец, определилась, остановившись на каком-то там сценарии. Irien отмахнулся от рекомендаций, как от надоедливого насекомого. У него и самого неплохо получается.
Он покрывал поцелуями ее грудь, фиксируя как напряглись мягкие соски, дыхание отяжелело, запах страха окончательно вытеснил запах возбуждения. Он подхватил ее ладонями под спину, не склоняясь над ней, а поднося к своему жадному рту, чтобы подчеркнуть ее слабость и хрупкость в его руках. И ощутил, как ее бедра впервые неявно вздрогнули, отвечая на прикосновения и делая слабое, пока еще пробное движение навстречу.
Он снова уложил ее на постель, прошелся горячими ладонями по внешней стороне бедра, скользнул вбок, под лежащее тело и осторожно, следя за реакцией, огладил ягодицу, не переставая целовать ее соски. Целовать, легонько прикусывая, дразня кончиком языка.
И вот уже можно погладить завитки на лобке и пройтись кончиками пальцев по передней стороне бедра, по расщелине между плотно стиснутых ног, ни в коем случае не раздвигая их — рано, еще рано. Он снова вернулся к губам, целуя ее глубоко, страстно, чтобы от поцелуев закружилась голова, чтобы сбивалось дыхание, чтобы покрывались жарким румянцем щеки. Тем охотнее она сделает то, что нужно ему.
А вот уже можно и надавить ладонью, раздвигая бедра и касаясь ее властно, как будто беря то, что принадлежит ему по праву сильного. Подушечкой указательного пальца прошелся по маленькой горошине клитора, провел ниже.
Да когда же она потечет, сухая, как полотенце после сушилки.
Ieien накрыл женщину сверху собой, упираясь членом в ее промежность, пусть чувствует, пусть предвкушает, как он заполнит ее всю. Зашептал, какая она красивая, как он ее хочет. Ее руки ее бродили по его плечам, запутывались в волосах, сжимали, поглаживали гладкую, чуть смуглую, словно загорелую кожу.
Он поднял, нежно сжал кисти над головой, зафиксировал их в таком положении.
Надо же. Ей нравится. Система тут же отметила выброс эндорфинов. В глубине головы зажигается огонек гипоталамуса. Лоно начинает потихоньку светиться тем особенным светом возбуждения, видимым только глазам киборга.
Он уже уверенным жестом шире раздвинул ей бедра и нырнул туда, где уже тепло и скользко, где его уже начинают ждать. Гладил, обводил круговыми движениями, ласкал. Начал вырабатываться тестостерон и она потекла, под пальцами захлюпало, бедра задвигались сами собой, подаваясь навстречу ласкам. Он, продолжая держать ее руки, скользнул внутрь одним пальцем, а потом сразу же двумя.
Узкая, тесная, с мужчиной последний раз была очень, очень давно.
Он ощущал, как раздвигаются шелковистые стенки под его нажимом. Нашел и помассировал заветную точку G. Женщина впервые застонала, тоненько, словно заскулила, пугаясь собственного тела. Ее начинало трясти, движения становились неконтролируемыми, из глаз потекли слезы.
Irien понимал, насколько велика сейчас его власть над ней, понимал, что сейчас она сделает все, что ему заблагорассудится от нее потребовать, лишь бы не то продлить мучительно-волнующее прикосновение, не то получить его всего полностью, без остатка.
Пока что нужно закончить первый раунд. Выводить ее из комнаты в таком состоянии, когда она вцепляется в него, как в последний спасательный круг, нельзя, будет слишком много лишних вопросов.
Киборг опустился вниз и, не вынимая пальцев, приник ртом к ней, раскрытой, жаждущей, получающей. Ей не надо было много, пара минут — и она забилась в оргазме, вскрикивая и стискивая его голову.
Спустя вечность они лежали вдвоем на разоренной постели. Он опирался плечами на изголовье кровати, обнимал ее и нашептывал в ухо ласковые слова, заставляя поверить, что она достойна этого счастья.
Ее голова покоилась на его груди. Она слушала ровные, сильные удары его сердца и тихо млела, погружаясь в полудрему.
— Тебе кто-нибудь когда-нибудь говорил, что ты прекрасна, когда занимаешься сексом? Я хочу, чтобы наш с тобой по-настоящему первый раз был не здесь, не в этой душной темной каюте. Я хочу вывести тебя под свет звезд, под лучи солнца, чтобы все ветра Вселенной знали, как ты великолепна.
Она встрепенулась, подняла к нему свое лицо с припухшими от поцелуев губами, с залегшими под глазами красноречивыми тенями, в обрамлении растрепавшихся волос.
А она выглядит гораздо моложе и привлекательнее, чем вначале. Зачем она прячется за скучной одеждой и совсем не идущей ей прической?
— А мы можем уйти с лайнера? — удивленно, с замиранием и надеждой спросила она.
— Да, корабль стоит в космопорту четыре часа и в перечне услуг имеется пикник в ближайшем парке, — ответил киборг, накручивая на пальцы пряди ее волос. Он подключился к искину, вывел несколько вирт-окон: кружевные кроны деревьев, ярко-зеленые лужайки, усыпанные цветами; озеро, играющее яркими бликами на поверхности воды; парочки, катающиеся на лодках и водных велосипедах, отдыхающие в тени деревьев или под большими пестрыми зонтиками. — Если хочешь, мы можем устроить пикник.
— Правда? — еще не веря услышанному, воскликнула она.
— Конечно. — Он коснулся губами ее виска, заправил за ухо непослушную прядку. — Нужно только сообщить менеджеру. Нам выдадут все необходимое: плед, корзинку с продуктами и напитками.
— Одеваться?
— Одеваться.
— Ой, я сперва в душ, — смущенно улыбается она.
— Я с тобой.
Он гибким движением встал с постели, протянул ей руку и, рывком подняв, привлек к себе, прижал, поцеловал крепко, подхватил на руки и понес в ванную, где поставил в белоснежную чашу джакузи. Там они смеясь и целуясь, поливали друг друга ароматными гелями, намыливали, ласкали так, что едва не отменился поход на пикник. Затем Irien извлек женщину из ванны, тщательно вытер большим пушистым полотенцем и укутал в нежно-розовый махровый халат, сам ограничившись полотенцем на бедрах. Потом он высушил ее волосы феном и сделал красивую укладку, позволив локонам слегка небрежно ложиться на плечи. Киборг даже сделал ей легкий, почти незаметный макияж — какая-то косметика у клиентки в сумочке с собой была, только пользоваться ей она совершенно не умела. Этим дело не ограничилось, Irien бесцеремонно закопался в ее чемодан и подобрал ей из не особенно разнообразного гардероба такой комплект, который освежал ее цвет лица и делал моложе. Для себя же киборг попросил заказать у менеджера простые светло-синие джинсы, серебристо-голубую футболку, подчеркивающую цвет глаз, черные кроссовки и черную же куртку из эко-кожи — чтобы внешне он не отличался от обычного парня, который гуляет со своей возлюбленной в парке. Женщина с радостью согласилась, предвкушая, как встречные будут принимать их за настоящую парочку.
Зденек шел вдоль ограды и вел прутиком по решетке. От прутика оставалась горизонтальная полоса. Ян догнал его и пошел рядом.
– Зденек. Ты ведь тоже не смотришь мне в глаза.
– Ты не о том спрашиваешь.
– О том.
Мальчик обернулся и поднял взгляд. У него были светло-карие глаза. Очень серьезные. Яну показалось, что он видит в них свое отражение.
– Я понял. Ты не веришь городским страшилкам.
– Мы давно знакомы. И ты ни разу не сделал ничего такого… о чем рассказывают. Ты хороший.
– Спасибо.
– А еще я понял самое главное. Они мне не верят, но ты-то должен поверить!
– Что?
– Это не ты. Это мы прокляты. Все. Весь город. Поэтому и… представь, ты один на весь город не носишь проклятия.
– Куртка яркая! – вспомнил Ян. – Ну конечно.
– Не только. Это ведь не ты от нас, а мы от тебя зависим. И зеркала…
– Вот кстати, про зеркала еще я у тебя хотел спросить.
– Это опять неправильный вопрос… ты словно специально не хочешь спрашивать о правильном!
– А сам рассказать ты не можешь?
– А ты бы мне поверил? В самый первый день, когда мы встретились? Вот про это все? Про проклятие?
– Пожалуй, нет.
«Я и сейчас-то не очень…»
Ян напомнил:
– Так что там с зеркалами?
– Я думаю, ты их сам не хочешь видеть, вот. Ну, может… не хочешь видеть себя. Так бывает.
– Да ты психолог.
– А почему тогда ты так ни разу всерьез и не попытался вспомнить? Что было до того, как ты приехал в город?
«Я пытался». «Брось. Бессистемные метанья по улицам за попытку не считаются. Когда ты пытался в последний раз?». «Да, давно. Но я могу попытаться снова». «Так действуй!». «Я помню Ингрид».
– Все что я помню – это Ингрид. И еще улица в другом городе. Яркая ночная улица. Грязная. Было много автомобилей. Мы разговаривали.
– О чем?
О чем-то таком странном. Оторванном от обыденных проблем…
– Точно не помню. Она цитировала какого-то философа… сейчас… «если долго смотреть в глаза тьме»… или бездне? То она…
– …начинает всматриваться в тебя. – Закончил юный полиглот. – Это сказал Ницше.
– Надо же.
– А еще? Что она сказала еще?
– Она курила. Нервничала.
– Почему?
– Не знаю.
– Она твоя знакомая?
– Наверное. Не знаю.
– Что она еще говорила? Она твоя девушка?
– Нет. Мне кажется, мы были мало знакомы. Зачем-то я с ней встретился. Согласился встретиться. Я никого не хотел видеть, но она доставала меня звонками.
– Видишь? Ты же помнишь!
Ян остановился. Почерпнул полную ладонь снега, прижал к лицу.
Помнишь? Разумеется, помнишь.
Сначала было так:
– Алло! Ян Селич?
– …
– Алло Ян! Не кладите трубку!
Отбой.
Звонок.
Еще звонок.
Снова:
– Алло, Ян, Я знаю, что это вы. Послушайте меня.
– Идите лесом.
– Ян, это важно. Вы не понимаете…
Отбой.
Звонок.
– Ян, пожалуйста.
– Кто вы.
– Меня зовут Ингрид.
– Вы сумасшедшая?
– Ян. Надо поговорить. Срочно.
– Приходите.
Когда Жамах рассказывает надзорщикам о переписи населения, те только от восторга не прыгают. И сразу обещают договориться с Михаилом о ноутбуках. По штуке на каждое общество. Почему-то надзорщики очень хотят знать, сколько нас, и кто где живет. Меня это тревожит. Михаил никогда
такого интереса не проявлял. Странно это…
— Еще как проявлял, только вслух не говорил, — убеждает меня Ксапа.
— Можешь быть уверен, наше общество у него все в картотеке. Мы же с первого дня важные встречи на видео записывали.
Потом мрачнеет.
— Кажется, я идиотов пригласила. Интересно, они на самом деле думают, что у каждого троглодита был телевизор в пещере и ноутбук подмышкой?
— Кто такие троглодиты?
— Наши далекие предки. Жили в пещерах, огня не знали. Напомни мне с Михаилом о ноутбуках поговорить.
Я раздеваюсь и первым бросаюсь в воду. Хорошая вода, теплая! Ксапа сегодня первый раз решилась искупаться. Сил у нее еще мало, правой рукой работать не может, говорит, больно. Поэтому я пошел с ней. На всякий случай, мало ли чего. Как только она скидывает одежки, раздается дружное
«ух ты» и Ксапу окружает малышня. Только пальцами не трогают.
— Тетя Ксапа, а можно потрогать? — тоненький голосок. Я-то знаю, что ее врачи ножами изрезали, но ребята уверены, что все шрамы от драки со степняками остались. И Ксапу очень зауважали. Мало у кого из охотников столько шрамов на теле. Разве что у Седого. И то в разные годы получены. А тут свежие, синие еще. И спереди, и сзади, словно копье ее насквозь пробило. Аж смотреть боязно.
Кто-то из малышни бежит и взрослым рассказывает. В общем, когда Ксапа из воды вылезает, на полянке широким кругом вокруг холодного кострища сидят все свободные охотники и делают вид, что случайно тут оказались.
— Бездельники. Вы хоть бы костер запалили, — беззлобно ругается на них Ксапа. — Голую бабу никогда не видели?
— Такую живучую — нет, — отвечает за всех Кремень.
Охотники сдвигаются, уступают Ксапе место. Но я сажаю ее к себе на колени. Быстро разводим костер. Кто-то бежит к вамам, присылает баб с мясом, посудой и консервами. (Что за костер, если от него мясом не пахнет?) И течет беседа «за жизнь». Ксапа рассказывает о переписи населения. Оказывается, они с Жамах затеяли не только самих людей
сосчитать, но и кто у кого родители, деды и бабы — и так всех предков, кто сколько помнит. Охотникам это нравится. Предков надо уважать. Потом говорим о том, сколько пришлых можно взять в общество.
— Не больше одной трети, — тут же сообщает Баламут. — Мне мои девки говорили, у Чубаров так заведено. Вот, допустим, я степнячку возьму. — Для убедительности, прижимает к себе Лаву. — Она мне пацана родит. Я местный, пацан мой местный, степнячка пришлая. Получается два местных, одна пришлая.
— Так у тебя две степнячки.
— Не боись! У меня две девки и три малыша. Прикинь, пришлых одна из трех получается!
— По нашим древним законам пришлых не должно быть больше, чем один на двоих коренных, — говорит Жамах и наш тайный знак делает, чтоб мы с Ксапой с ней не спорили. Я тут же понимаю, что эти древние законы только вчера ночью родились. И разговор этот она в нужную сторону закрутила. И
девок Баламута заранее подговорила. Хитрая она у меня.
Понравилось охотникам, что каждая третья может быть пришлой девкой. Как ни считают, все получается, что уважаемый охотник может себе девку с тремя полосками позволить. Лишь бы прокормить смог.
— Дурни вы! — охлаждает восторги Ворчун. — Где вы девку с тремя полосками возьмете. Степнячки теперь только на две согласятся.
Охотники задумываются. Чубары со Степняками свои теперь. Айгуры далеко, до них на вертолете — и то долго лететь. Да и согласится ли Сергей?
— Прилетела птица обломинго, — произносит Ксапа загадочную фразу и хихикает, уткнувшись носом мне в шею.
— С вами хорошо, но пора за дело браться, — поднимается Платон.
— Мудреныш, ты сегодня на стройку или на охоту?
— Я, Клык, Фантазер и Жамах идем на охоту. Наша очередь, — отвечает Мудреныш.
На следующий день Мудр, Ксапа и Жамах улетают к Чубарам. С ними, разумеется, летят Евражка и куча девок.
— Будет здесь когда-нибудь дисциплина? — ругается Платон.
— Отлови себе айгурку, пообещай три полоски, если слушаться не будет, станет она тихая и послушная, — советует Фантазер.
— От баб на стройке все равно пользы мало, — возражает Толик. Он сегодня управляет бетономешалкой вместо Евражки. — Только их обучишь всему, детей нарожают и дома сидят.
Мы мозгуем и соглашаемся. Потом как-то незаметно разговор переходит на то, что со дня появления Ксапы у нас за год не отправился к предкам ни один охотник. Старые помирали, бабы родами помирали, младенцы помирали,
а охотники — нет. Чтоб за год ни один охотник не погиб — такого даже старики не помнят. Здесь, за перевалом, ни чужаков, ни медведей, ни волков нет. Кабан зверь опасный, но первым нападать не любит. Когда-то в нашем хызе медведь жил, но давно это было. Барсы сами ушли, как мы появились. Один Баламут мог умереть, но и тому Ксапа сломанную ногу вылечила. И голода зимой не было. Если так и дальше пойдет, охотников больше, чем девок будет.
— Юра, а у вас как? — спрашивает Ворчун.
— У нас поровну, — криво усмехается геолог. — Иногда это хорошо, а чаще плохо. Слишком они нос задирают, феминистки самостийные.
— Феминистки — это кто такие?
— Представь, что Евражка взрослой бабой выросла, а характер какой был, такой и остался. Вот это и будет настоящая феминистка.
Тут зеленая вертушка прилетает, топливо привозит. Мы идем бочки разгружать. На самом деле катать бочки совсем не весело, но геологи по дому скучают, а пилоты почту и новости привозят. Поэтому они так радуются.
— А вы заметили, что Кремень на Свету глаз положил? — замечает Верный Глаз.
— У него же своих две бабы. Зачем ему третья?
— Кризис среднего возраста, — усмехается Ворчун.
— Откуда ты только слов таких нахватался? — делает вид, что сердится, Платон.
— От степнячек.
Только о Свете заговорили — легка на помине. Злая как волчица. Двух пацанов за шкирятники тащит. Пацаны сопротивляются, но куда там. Света одной рукой приподнимет так, что ноги в воздухе болтаются, встряхнет, словно из шкуры мусор вытрясает, сразу ясно, у кого сила.
— Что случилось? — спрашивает Вадим.
— Сами с ними разбирайтесь, — сердито отвечает Света и садится на ящик. — Они дерутся как звери. Мы молодыми были, мальчишки тоже дрались, но не так! Они убить друг друга готовы.
— Чего не поделили? — спрашивает Фантазер.
— Рыську, — бурчит тот пацан, что постарше. Мы задумываемся. Ради Рыськи стоит подраться. Она вроде Евражки — везде нос сует, с пацанами водится, но не такая хулиганистая и наглая. Замечательная, в общем, девка
подрастает. Полоски или этой осенью, или весной получит. Как сама решит.
— Кто такая Рыська? — спрашивает Платон. — Она-то знает, что вы из-за нее деретесь? Баламут, ты ее знаешь? Приведи, пожалуйста.
Баламут сам бегать не хочет, двум бабам, что от реки шли, велит разыскать и привести. Появляется Рыська, выслушивает, в чем дело, дергает плечиком.
— Да они оба — придурки озабоченные.
— Вот те раз! — удивляется Платон. — Вы из-за девки дрались, а она вас знать не хочет. Вы бы сначала у нее спросили, который ей больше нравится.
— Подожди, Платон, — говорю я. — Парни, вы видели, как лоси из-за лосихи дерутся?
— Ну…
— Они дерутся, а лосиха рядом стоит, смотрит, выбирает. Поняли, балбесы? Если лосихи рядом нет, лоси драться не будут.
— Поняли, — бурчит тот, что побольше.
— Нифига вы не поняли. У лосей мозгов только на драку хватает. А вы что, такие же тупые?
— Все мы поняли. Рыська, я тебе медвежью шкуру принесу, — зыркает на нас глазами и уходит, прихрамывая. Второй тоже бредет куда-то.
— Спасибо, мужики. А то я уже не знала, что с ними делать, — говорит Света. — Ой, а вдруг они на самом деле на медведя полезут?
— Где они здесь медведя найдут? Нету здесь медведей, — фыркает Рыська.
На следующий день Платон говорит, что на великих стройках два выходных. Геологи совещаются и бегут уговаривать Сергея куда-то слетать. Сергей для вида сопротивляется. Мол, рано, спать охота. Но посылает Бэмби
подготовить машину к полету. Степнячка прямо при нас сбрасывает все одежки, под восхищенными взглядами шабашников споро натягивает одежки чудиков и спешит к машине.
Ты смотри, как округлилась девушка, — восхищается Платон. — Совсем недавно ребра наружу торчали.
Мне становится интересно, что значит «подготовить машину», и я иду за ней.
Бэмби снимает с шеи блестящую железку на шнурке, открывает ей запертую от малышни дверь, проходит в кабину, улыбается мне и щелкает сучками, которые Сергей называет тумблерами. Причем, не всеми подряд, а по какому-то наитию выбирая нужные. Шарит глазами по пульту и над передним окном, внимательно всматривается в буквы рядом с тумблерами, прикусывая губку, над некоторыми задумывается на секунду. Один раз щелкнула тумблером, ойкнула и щелкнула назад.
Машина оживает под ее пальцами, наполняется огоньками и звуками. А когда раздается знакомый гул, Бэмби гордо оглядывается на меня, садится в кресло и надевает наушники.
— СЕРЬ’ОЖА, МАШИНА К ПОЛЕТУ ГОТОВА. ТОЛЬКО НАДО БАКИ ЗАЛИТЬ, — гремит снаружи ее усиленный голос.
— Когда ты научилась? — спрашиваю я.
— Серь’оже нужна умная девушка, — гордо задирает она носик.
— Он тебя не бьет?
— Ни разу. Только грозится. Когда я что-то не так сделаю, говорит грозно: «Сейчас как всыплю по мягкому месту!» Вначале я пугалась, а теперь знаю, что не тронет. Бабы говорят, чудики еще никого не били, только грозятся.
Прибегает айгурка. Я уже знаю, что ее зовут Фархай. Девушки тараторят, перемешивая слова всех знакомых мне языков. Фархай требует, чтоб Бэмби выяснила у Сергея, кто же из геологов ее выбрал. А не то она сама выберет себе мужчину. Но для этого надо знать, у кого уже есть женщины, а у кого нет. Быть второй она не согласна. Ее отец — первый
охотник, а не какой-нибудь приблудный.
А я задумываюсь, почему Платон, стесняясь и отводя глаза, говорил, что летят только геологи, и никого из местных взять не могут. И что значит « расслабиться и спустить пар»? Ведь если они летят далеко, в незнакомое место, то расслабляться как раз нельзя.
Сам не знаю, как так получилось, но пока девушки обсуждают свои проблемы, я незаметно прохожу в конец салона и протискиваюсь в забитый коробками туалет. Жук дважды здесь прятался, и у него получалось, а чем я хуже?
Блин горелый! Он же пацан, а я охотник. Что я делаю?
Но если отжать коробки от стенки, и бочком, бочком… Теперь вдоль другой стенки, приподнять ногу, перешагнуть унитаз, развернуться… Может, даже сесть получится? Жуку было проще, он маленький.
Салон наполняется возбужденными, радостными голосами геологов: « Бэмби, ты же внешней трансляцией весь поселок перебудила!» — «Мужики, мангал взяли? А кетчуп?» — «Ласты? ты бы еще акваланг взял.» — «Проверьте, Жук в туалете не спрятался?»
Дверь дергается, шуршат, сдвигаясь, коробки, прижимая меня к стене.
— «Пусто. Одни коробки. Зачем тебе столько барахла?» — «Вот сядем в тундре на вынужденную, узнаешь, что барахло это на вес золота.» — «А если девушка пи-пи захочет?» — и взрыв хохота. Затем тарахтение экскаватора, лязг железных бочек и знакомые чавкающие звуки насоса — это началась заправка баков. Наконец, мы поднимаемся в воздух. Я кое-как сажусь на
крышку унитаза, взгромоздив гору коробок себе на колени, и, от нечего делать, принимаюсь разбирать надписи на них.
— Во-зду-шн-ые филь-т-ры. — Непонятно. — Кас-се-ты ка-та-ли-за-то-ра.
— Тоже непонятно. — Не кан-то-вать! — первое знакомое слово. — ЖВЗ, — такое даже произнести трудно. Наверно, я еще плохо буквы знаю.
Долго читал надписи, почти ничего не понял. А некоторые буквы вообще незнакомые. Вернемся, у Ксапы спрошу.
Час летим, второй летим. Коробки на ноги давят. Голоса за стенкой из-за гула двигателя не разобрать. Скучно. Наконец, снизились. Какие-то резкие громкие хлопки раздались. Сели. И недовольный крик Сергея:
— Только не в салон! Вы мне всю машину кровью зальете!
Неразборчивые голоса снаружи и снова Сергея:
— На внешней подвеске!.. Да не за рога! Бэмби, объясни бестолковому.
Снова летим. На этот раз — ненадолго. Наконец, приземляемся, и мотор стихает. Сразу хорошо слышны голоса. Геологи радуются как дети. Шумят, выносят наружу какие-то вещи. Вскоре голоса затихают в отдалении, хлопает, закрываясь, дверь. Я вылезаю из-под коробок, выглядываю в щелку. В машине никого. Осторожно выбираюсь в салон и осматриваюсь. Слева — лес, справа — река. Гелолги кучкуются шагах в пятидесяти, поближе к лесу. Кто-то свежует тушу лося-трехлетки, кто-то складывает костер. Сергей с Бэмби
раздеваются на берегу, явно собираясь купаться.
— Бэмби, ты бы постеснялась при парнях бюст оголять, — кричит им Платон.
— А мне можно! Ребеночка я еще не рожала, из титьки не кормила. Серь’ожа волосы мне не подрезал, в свой костер не бросил. Как хочу, так и хожу! — звонко кричит в ответ нахалка и поводит плечами, чтоб сиськи колыхнулись.
Я знаю этот обычай степняков. Увести девку в свой вам, обрезать волосы и сжечь в костре — значит, объявить своей. У нас так обычно не делают. Не фиг баловать девок с тремя полосками. Но Баламут своим волосы подрезал. Правда, совсем чуть-чуть, не больше, чем на ладонь. Только чтоб
видно было, и другие степнячки завидовали. Нравится ему, когда у девки волосы ниже лопаток. И девкам тоже нравилось. Но когда они всех достали своим хвастовством, Баламут при всех объявил, мол, мало подрезал, чтоб удобнее было на руку наматывать. Сколько сердитого визгу было! Даже сейчас
вспомнить приятно.
Осторожно вылезаю из машины. Не через дверь салона, которая всем видна, а через другую, в пилотской кабине, которая к лесу смотрит. Опускаюсь в высокую траву и ползу в кусты. Устраиваю засидку, будто охочусь. А когда все геологи и Бэмби собираются у костра, подбираюсь еще ближе, чтоб голоса слышать. Но ни о чем таком не говорят. Бэмби шумит, что мясо не так готовят, ей объясняют, что так, что это называется ШАШЛЫК, что для мангала угли нужны, а мясо пропитаться должно. Теперь Бэмби от мангала за волосы не оттащишь. Все выспрашивает, вынюхивает, на язык пробует.
Платон отводит Сергея к кустам, останавливаются в пяти шагах от меня. Вжимаюсь в землю, натягиваю куртку на голову.
— … Да как я могу ее не взять? Нам что, скандал нужен?
— И что теперь с ней делать?
— Я все обдумал. Первый стакан дернем соком. Я ей снотворного положу. Уснет, до завтра проспит.
— Ну, как знаешь. Только с дозой не переборщи.
Парни уходят в лес, якобы за дровами, а мне тревожно становится. Как бы с Бэмби плохого не случилось.
У мангала тем временем Юра учит Бэмби насаживать кусочки мяса на шампуры. Пахнет вкусно и слегка незнакомо. Сергей снимает чехол с гитары и настраивает лады. Вадим колдует у костра, остальные бегут купаться.
Возвращаются мокрые, веселые. Брызгаются, рассаживаются кругом у костра. Бэмби визжит, когда кто-то прижимается к ее спине мокрым, холодным плечом. Юра раздает шампуры, Толик разливает сок по белым одноразовым
стаканчикам, Платон фотографирует, парни хулиганят. Сергей бросает в стаканы по ВИТАМИНКЕ, и мне опять становится тревожно за Бэмби. Крикнуть, чтоб не пила? Но ведь не наша девка. Даже трех полосок нет. Чубары ее Сергею отдали. Не мое это дело, совсем не мое. Да не могут парни ей плохое
сделать, никак не могут, я же не первый день их знаю.
Утыкаюсь лбом в землю и мучаюсь совестью. А геологи тем временем выпивают сок, сдергивают зубами с шампуров кусочки мяса и расспрашивают Бэмби, что она такое говорила про волосы. Бэмби охотно объясняет. Но постепенно речь ее замедляется, она зевает, машет ладошкой перед ртом и
склоняет голову на плечо Сергея.
— Поспи, моя маленькая, — говорит он. — Ты сегодня рано встала.
Бэмби и на самом деле засыпает. Геологи замолкают на долгую минуту, настороженно наблюдая за ней, затем Сергей поднимает ее на руки и несет к вертолету. Еще двое открывают перед ним дверь, помогают занести в салон. Я тихо и незаметно перемещаюсь к вертолету, заглядываю в окно. Сергей опускает спинки четырех кресел, убирает вниз подлокотники, укладывает на получившуюся кровать Бэмби и нежно целует в губы. Толик накрывает ее одеялом. Сергей щелкает чем-то в кабине, и машина начинает чуть слышно
гудеть. Затем все трое возвращаются к костру. А я пробираюсь в салон и прислушиваюсь к дыханию Бэмби. Потом тормошу ее за плечо. Бэмби что-то невнятно бормочет, переворачивается на бок, ко мне попкой и сворачивается калачиком. Спит! Просто крепко спит, будто всю ночь не спала.
Тем же кружным путем возвращаюсь к засидке у костра. Геологи выливают из одной полупрозрачной канистры половину воды прямо на землю, затем доливают из другой, чтоб снова была полной. При этом двое работают, а остальные жадно наблюдают и комментируют, будто лить воду — это что-то очень важное и ответственное.
— Шашлыки же подгорают! — кричит Толик и бежит спасать ситуацию. Рот у меня наполняется слюной.
— Я поднимаю первый тост за великого русского человека — Дмитрия Ивановича Менделеева, — произносит Платон, когда все получили по шампуру и стаканчику. Не понимаю, почему геологи морщатся, когда пьют воду из канистры? Зато с каким аппетитом набрасываются на шашлык!
Второй тост пьют за отсутствующих здесь дам. Третий — за тех, кто на вахте и на гауптвахте, четвертый — за Михаила Медведева, за его плодотворное отсутствие. Пятый — за местных баб. Дальше — не помню. Голоса становились все громче и неразборчивее, движения — неувереннее. Сергей
играет на гитаре и все поют. Не в лад и невпопад, но зато с огромным энтузиазмом, как говорит Ксапа. Чтоб геологи так громко и так безобразно пели — я еще не слышал. Потом кто-то предлагает наловить рыбы и сварить уху. Идея всем нравится. Кто-то вырубает жерди, кто-то неуверенной походкой идет к вертолету за противомоскитной сеткой. Затем все раздеваются и лезут в воду. Я вылезаю из кустов, беру один из шампуров, забытых над мангалом, обжигаюсь, и вновь прячусь в кустах. Шашлык подгорел с одного бока, но очень вкусный. Я снова вылезаю, кладу пустой шампур на котел с мясом и беру второй с мангала. Потом — третий, уже совсем подгорелый. От реки доносятся крики и веселая ругань.
Наконец, возвращаются геологи. Назад они идут уверенно, почти как обычно, и несут два ведра рыбы. А также, порванную сетку.
— Мать твою, шашлык сгорел! — хватается за голову Юра. Сбрасывает обугленные кусочки мяса в прогоревший костер и тут же принимается разделывать рыбу. Геологи подбрасывают дров, раздувают огонь, разливают воду по стаканчикам. «Для сугреву», как говорит Вадим. Пьют, морщатся, закусывают ржаной лепешкой и обсуждают тонкости рыбалки. Какую рыбу как лучше ловить. Под эти разговоры я незаметно засыпаю.
Когда просыпаюсь, геологи опять громко и нестройно поют. Как я понимаю, уху уже приготовили и съели, но рыбы осталось еще много. Юра готовит «коктейль» — нанизывает на шампуры попеременно куски рыбы и мяса. Все кричат, что ничего хорошего из этого не выйдет, что он только продукты
изводит, но никто не вмешивается.
Получается, по общему мнению, не очень, но на закус годится. Затем кто-то предлагает последний раз искупаться. Мнения разделяются. Трое уходят к реке, двое остаются поддерживать костер, а двое откровенно храпят. Я узнаю, что Мудреныш совсем не прост, что Ксапа Давидовна себе на уме, что если к Вадиму жена нагрянет, мужику песец придет, и всем мало не покажется. А ведь она нагрянет… И вообще, вдовы — бабы замечательные, но разврат пора кончать. И осень скоро, надо успеть дома закончить. Еще узнаю, что Сергей здорово на Бэмби запал, а Натка до сих пор об этом не знает и ждет. Что каждого капитана в порту ждет девушка, каждого машиниста на вокзале ждет девушка, каждого летчика в аэропорту ждет девушка, всем хорошо, только девушке плохо: то в порт, то на вокзал, то в аэропорт. В общем, обычные мужские разговоры. Почти как у нас.
Возвращаются замерзшие купальщики, будят сонных, жарят мясо на сковороде, разливают воду из канистры по стаканчикам, пьют, закусывают мясом. Решают, что все хорошо, только вот баб нет, что сухой закон — необходимое зло. Пускают гитару по кругу. Еще раз дружно пьют и закусывают. Голоса опять становятся громкими, но неразборчивыми, каждый что-то говорит, но никто никого не слушает. Платон замечает, что уже поздно, пора в машину и баиньки.
— Да от вас весь салон перегаром провоняет, — возмущается Сергей. — Мих сразу поймет!
Немного поспорив, решают спать под открытым небом. Но палатку ставить не хотят, потому что в лом, а дождя не будет. Приносят спальные мешки, раскатывают и ложатся. В последний момент Платон назначает дежурства по два часа. Первый — Вадим. Вадим вылезает из спальника, садится у костра, подбрасывает дров. Вскоре спят все, даже Вадим — сидя, уронив голову на колени.
Я, наконец-то, могу выползти из кустов и размять конечности. Заодно доедаю жареное мясо, скручиваю пробку с очередной канистры и напиваюсь воды. Невкусная вода у геологов. Никакого вкуса не имеет, ничем не пахнет. Вода должна вкус иметь. Даже талая вода весной — и то вкус имеет. А эта — никакая. Но в реке мутная. Год назад пил — и ничего, а теперь привык, что у нас, за перевалом, вода жутко холодная, но чистая. Мутную пить уже неприятно.
Темнеет. Вадима я будить не хочу, подбрасываю дров в костер и сажусь в сторонке. Какие-то геологи сегодня были не такие. НЕАДЕКВАТНЫЕ, как сказала бы Ксапа. Никогда я их такими не видел.
Блин горелый! Сам уснул. Будит меня волчий вой. Сразу в животе холодно становится. Волки летом сытые, осторожные. Но их много! А у меня копья нет! Раньше у нас только лесные волки водились. Мы их в то время просто волками звали. А потом из степи пришли степные волки. Более крупные и сильные. Лесные зимой стаей охотились, а летом на пары
разбивались. Степные и летом, и зимой — стаей. Так лесные тоже круглый год стаей ходить повадились, иначе им от степных не отбиться.
Закидываю в костер все оставшиеся дрова, расталкиваю парней, а они не просыпаются. Никто! Тела мягкие, как мешки с хорошо размятой глиной. А на дальнем конце поляны уже зеленые глаза светятся. Лесные волки пожаловали. Много их, больше полусотни, наверно. Что же делать?
Если в вертолет людей перетащить, да запереться, то до утра отсидеться можно. Но пока одного тащу, волки других порвут.
Хватаю две канистры, пустую и полупустую, друг о друга колочу. Гулко получается, но не громко. Если б железные были… Бросаю пустую в костер. Знаю, пластмасса горит. И на самом деле — хорошо пыхнула. Огненный язык на пять шагов из себя выбросила, из костра выкатилась. Я ее пинком назад
в костер загоняю. Шампуры хватаю, все восемь, за ремень сую. Мозгую, что у костра не отсижусь, надо как-то к вертолету пробиваться. Толика пять шагов тащу, бросаю. Юру к Толику подтаскиваю, Вадима — и так всех по очереди. Пять шагов протащу, брошу, за следующим бегу, по гитаре бью, чтоб
гудела.
Волк к Платону осторожно суется. Я ему с размаха гитарой по голове. Нету гитары… Но передышку получаю — волки за тушу лося принимаются. Беда в том, что на всех не хватает. Матерые лося делят, молодых не подпускают. Молодые хотят геологов на вкус попробовать. Но боязно. Думают, что геологи
моя добыча, раз я их тушки перетаскиваю, на них медведем рычу.
Юру удобно тащить — за капюшон спальника одной рукой схватил — и волоку. Вторая рука свободна. Остальные поленились в спальники залезть. Тащу кого за руку, кого за шиворот. Пуговицы обрываются, тела из одежды и спальников выскальзывают. Неудобно! Спальники волки треплют. А тут еще сзади волк суется. Тыкаю его шампуром. Целил в глаз, попадаю в пасть, щеку насквозь протыкаю. Он зубы сжимает, дергает, шампур у меня из руки вырывает и убегает. Скулит в отдалении. Остальные тоже отбегают. Я людей до вертолета дотаскиваю, дверь распахиваю, первого в салон закидываю.
Волки снова ко мне подбираются. Выдергиваю шампур из-за пояса, бросаю в ближайшего. Не как дротик, а как Сергей нож метает. Хорошо выходит, шампур глубоко втыкается! Волк визжит, вся стая отскакивает. Я еще двоих в салон забрасываю. Волки наглеют. Хорошо, матерые тушей лося заняты. Набросились бы на меня все сразу. Эти молодые, трусливые. Осторожничают пока. Еще в одного шампур бросаю, шампур у него в боку остается. Я четвертого в машину закидываю, на ступеньку встаю, к выключателю тянусь, свет включаю.
Оставшихся троих к лесенке подтаскиваю, а что дальше делать — не знаю. Еще в двух волков шампуры втыкаю. Они визжат, отбегают, остальным боязно. Я передышку получаю. В проходе гора тел. Кое-как еще двоих сверху забрасываю, дверь захлопываю, а последнего, Вадима, тащу вокруг вертолета
к дверце пилотской кабины. Рычу на волков, они на меня зубы скалят. Молодая волчица за ботинок Вадима хватает, к себе тянет. Я их обоих волоку. Тут Вадим бормочет что-то невнятное, свободной ногой волчицу в лоб бьет. Она отскакивает, а я дверцу распахиваю, хватаю Вадима за ремень
да за шиворот, в кабину забрасываю. В шею волка, что из-под машины суется, шампур втыкаю. Сам в кабину запрыгиваю, дверцу поскорее захлопываю. Перелезаю через обмякшую тушку Вадима, беру за грудки, сажаю в кресло
пилота как полагается. В салон прохожу, кучу тел растаскиваю, по креслам рассаживаю. Тела мягкие, что же они с собой сделали? Пересчитываю дважды, проверяю, все ли дышат, проверяю, плотно ли дверцы закрыты… И на пол сажусь. Последние два шампура рядом кладу, чтоб под рукой были. Встаю, свет гашу, снова сажусь. А то волки меня видят, а я их нет. Когда глаза к темноте привыкают, у окна сажусь. Волки кости лося обгладывают, друг у друга вырывают. Котел и сковородку вылизывают. Вертолет им не интересен. Слушаю, как Бэмби дышит, но не бужу. Опускаю спинки у кресел геологов. Иду в кабину, но у кресла пилота спинка не опускается. Перетаскиваю Вадима в салон, сажаю как и всех остальных. Нюхаю, как его дыхание пахнет. Нехорошо пахнет, незнакомо. Только у Бэмби дыхание чистое.
Не знаю, что еще сделать, но не могу просто так сидеть. Трясет всего. Воду пью, открываю ножом банку мясных консервов, съедаю, вкуса не чувствую. Мобилку достаю, она мне говорит, приема нет, далеко очень. Мы все теперь не с рациями, а с мобилками ходим. Та же рация, только
кнопочек больше. Чудики на самой высокой горе соту поставили. Охотники на два дневных перехода в разные стороны расходятся, а друг с другом поговорить могут. Удобно. Только раз в неделю на ночь нужно мобилу в хыз
отнести, шнурок в нее воткнуть. Это называется «на зарядку поставить». Мы там шкаф с полочками соорудили, у каждой мобилки свое место. Просто и понятно всем. Но вот сейчас — облом, как Ксапа говорит.
В кабину захожу, припоминаю, как Сергей рацию включал. Пробую так же тумблерами щелкать — получается. Не так это и сложно. Надеваю наушники.
— Меня кто-нибудь слышит? — спрашиваю.
— Говорите по-русски, — отзывается рация знакомым голосом.
— Здравствуй, Петя, — перехожу на русский. — Это Клык говорит. Если меня искать будут, скажи, что я с геологами ночую.
— Здравствуй, Клык. У вас все хорошо? Почему ты на связи, а не Сергей?
— Все у нас хорошо, не беспокойся. Парни спят как мертвые, но мы внутри вертолета, а волки снаружи остались. Ничего они нам не сделают. Я сейчас хотел Ксапе позвонить, а мобилка говорит, что я вне зоны. Это значит, далеко очень. Я решил по рации позвонить, только не знаю, как номер набрать.
— Я могу ей позвонить и вас скоммутировать. Но вдруг она тоже спит? Может, эсэмэску пошлем? Диктуй номер.
Петя объясняет, что это такое, я диктую номер и сообщение: «Я с геологами. За перевалом, за рекой. Завтра вернусь. Клык».
Болтаем о пустяках. Петя говорит, у него ночное дежурство, и скучно. Ни одного борта в небе, все на базах. Только мы в удаленке. И то на земле, а не в небе.
— Слушай, на твою эсэмэску ответ пришел, — вдруг обрадовался он.
— Читаю: «Не мог пораньше позвонить? Мы же волнуемся. К. Ж. М.»
Что значат К и Ж я сразу догадываюсь, а немного подумав, понимаю, что М — это Мечталка. Олежка еще маленький, а больше в моем ваме никто не живет. Надо сестренке парня подыскать. Хорошо бы из чудиков, но Сергей уже нашел девку, Толик балбес балбесом, а остальные для нее староваты. И своих женщин имеют. Жамах, конечно, Мечталку за своего брата сватает, но я не хочу, чтоб она к Чубарам уходила. И Ксапа не хочет. Хоть вслух не говорит, но я-то вижу…
Мы могли все!
Замерцали-засияли, закипели светом шальные искры, заплясали в воздухе над телами малышей-драконов… и вдруг стали впитываться в израненные шкурки — прямо в нашлепки и повязки. И я-мы знали, что очнутся наши малыши здоровыми…
Веселые змейки искорок летели дальше — и вот уже зависли над изгнанниками из пустыни. И снова повторилось то же — замершее тело, окутывающий его золотой свет… пропадающее на глазах ощущение болезни.
Мы могли все.
Золотая волна неслась по городу, и те штурмовики, что не успели и не смогли удрать, вдруг становились чрезвычайно миролюбивыми, напоказ застегивали-заматывали рукава и отправлялись в плен как в командировку — ну скучно, ну непросто, но надо так надо, никуда не денешься…
Не будет напрасных жертв, не будет.
А золотой шторм несся дальше, дальше…
..за город, где высился сад каменных статуй, и кто-то из я-нас мимоходом подправил кружево чар — так, чтобы точно незваные гости сами не очнулись. Нет, не сейчас… потом, когда мы будем готовы…
..дальше, дальше… за город… и здесь золото обернулось тьмой и жутью. Деревья стали страшилищами, кусты — чудищами, а каждый камень впитал в себя простой, но очень ёмкий Знак, на всех волнах транслирующий панику. И провоцирующий любого обладающего хоть каким-то подобием разума убраться отсюда подальше.
Так, как было задумано на том нашем странном ночном совещании.
Представить город Такхо в глазах вельхо местом огромной катастрофы, одним громадным отпечатком…
Дикари-с, извольте видеть, господа вельхо! Не справились с магией, неученые-тупые-бестолковые. Доигрались, спровоцировали отпечаток невиданной силы. Был город — стала смертельно опасная ловушка, жуткое место, сущий кошмар. И «если рассудок и жизнь дороги вам», Шагайте отсюда, как можно скорее! И дальше.
Дальше… дальше…
Где-то на востоке, в странном городе с широкими не по-здешнему улицами («Столица» — шепнул кто-то в сознании я-нас) в пятибашенном дворце из красивого синего, словно светящегося изнутри камня волна прокатилась по площади, двум улицам, трем залам и подвалам… Тем самым? Я-мы не стали разбрасываться магией так бездумно-щедро, как здесь, но узники этой подвальной тюрьмы получили то, что поможет им продержаться еще некоторое время. Пока мы все-таки не придем сюда.
А мы придем.
Это раньше я-Макс был слабым и не верил, что смогу что-то изменить. Потому и старался ни к кому не привязываться — слабаку никого не защитить… да и кому слабак нужен…
А сейчас я многое могу.
Мы можем.
У нас есть настоящая семья, даже две. Есть… есть… надо же, до сих пор не могу выговорить для себя это слово…
«Побратим,» — отдалось в сознании со стороны я-Славки.
«Любовь?» — теплым шелком погладил шепот я-Иррей…
Да.
Они есть.
И поэтому сейчас мы можем все!
А золотая волна несется дальше, к темному провалу… озеро?
Темнота…
Планета уже совсем близко — ущербная белая плошка. Захожу от солнца. Искин просчитал пару десятков сносных траекторий на вход в атмосферу. Тропики и экватор пока игнорируем, ибо представления не имеем не только о скорости вращения планеты, но и о направлении этого самого вращения. И чего ждать от атмосферы пока не ясно. Если бы хоть сигнал маяка с нашего челнока достучался до орбиты. А так… ровный мячик. Лысый шарик. Но планета невелика, не газовый гигант. И уж гравитацию у поверхности с некоторой поправкой посчитать удалось. Получилось чуть поменьше стандарта.
Воспользуемся версией номер пять — соответствует здешним средним широтам южного полушария. Если, конечно, ось наклона шарика не слишком велика.
Вот тут-то как раз и прозвучал сигнал тревоги. В моем направлении, оказывается, двигается нечто. Объект много меньше того, который мы исследовали. Меньше «Фотона» и даже посадочного челнока.
На основе данных о его движении искин «Фотона» откорректировал наш полет. Я решила не дожидаться, пока НЛО соизволит проявить заинтересованность, и попыталась уйти в сторону. Если он попробует на меня напасть, я не смогу ответить.
Прошло не больше минуты, когда «Фотон» дал отбой. Искин даже извинился приятным баритоном. Оказалось, из-за непредвиденных помех интеллект моего катера не смог сразу распознать в объекте стандартный тест-зонд, из тех, что ученые в самом начале отсылали к планете и к затаившемуся кораблю чужаков. Стало быть, этот должен был исследовать атмосферу и теперь возвращается. Дорого бы я дала, чтобы узнать, какие именно данные он несет.
Все равно для меня он одно доброе дело сделал: показал, куда и как лететь.
Ну вот. Скоро конец пути. Что ты чувствуешь? Кроме усталости и растущего ощущения собственного бессилия?
Сначала все шло даже слишком гладко. Никакого щита у границы атмосферы ни я, ни чувствительные приборы «Фотона» не ощутили. Только в какой-то момент заработал пульт внешнего слежения, и планшетка виртуал-контакта сообщила, что можно вести катер, используя смоделированное изображение пространства. Искушение я поборола, решив, что здешние авторы иллюзий могут подкорректировать виртуальную картинку в свою пользу. Откуда я знаю, как? как-то же они влияли на оборудование «Корунда»?
А потом меня все-таки сбили. Похоже, что сбили, иначе я не могу объяснить, почему ровный полет на семи километрах вдруг прервался, сменившись беспомощным кувырканием. Причем, не было ни толчка, ни иного свидетельства попадания в меня чем бы то ни было, или столкновения с чем-то. Просто искусственный интеллект кораблика перестал отвечать на запросы и как-либо влиять на движение.
И я стала выравнивать «Фотон» вручную.
Сколько же лет прошло с тех пор, когда я в последний раз проделывала это не на тренажере? Еще до ашата. Потому и под ложечкой сосет, и сглатываю нервно, и пальцы вспотели. Я уже не говорю о желудке, который пляшет на уровне подбородка — с этим органом как раз все понятно. Реакция на болтанку, блин.
Выровнялась километрах на трех. Внизу — океан. Искин как заглох, так и намертво. Ладно, в челноках, например, такая роскошь вообще не предусмотрена. Полетаем и так. Лишь бы маяк работал. Лишь бы работал, не то, как его искать?
Штиль. Небо — ультрамарин, плавно уходящий в сиреневые разводы у горизонта. Океан внизу, за небольшими горками подсвеченных солнцем облаков. Солнце почти рыжее, куда более насыщенного цвета, чем на Флоре.
Слежу за водной гладью — нет ли каких признаков цивилизации. Вдруг эта планета — родной мир чужаков, создателей «летающей бочки»? Но пусто, спокойные медленные волны.
И все-таки, самое главное чудо случилось. Здешним воздухом вполне можно дышать. Понятное дело, только в высоких широтах и в горах. Где нет такой биологической активности, какая должна бы соответствовать атмосфере и океану.
А вдруг здесь суши и вовсе нет?
Бред, Сандра. Будет тебе суша…
Характерная излучина реки напоминала ягодицы. Поэтому лётчики, не сговариваясь, стали называть её «Филькиной задницей» по фамилии бортмеханика Филькина, который прославился тем, что у него украли дерьмо при помощи лопаты на одной из буровых. Как украли, как украли. Он присел, а ему второй пилот лопату тихонько подставил. Долго, говорят, Филькин свои артефакты искал. Чуть с ума не тронулся. Решил, что приступ амнезии приключился на нервной почве. Недели две потом ещё о чём-то постоянно задумывался, заговариваться начал, с женой помирился, в кинотеатр раза два ходил и в шахматный кружок при доме пионеров записался.
После того анекдотического случая филейные части Филькина сделались предметом шуток и насмешек со стороны лётного состава небольшого северного аэропорта, который и аэропортом-то назвать нельзя, поскольку, кроме ВПП, рулёжек, стоянок для вертолётов, небольшого перрона и нескольких технических сооружений здесь ничего не было. Редких пассажиров, большей частью из нефтяников, регистрировал командир воздушного судна, сверяясь со списком от заказчика, поскольку и аэровокзал, и служба досмотра отсутствовали. А всеми перевозками и заявками заправлял хитрющий и острый на язык старичок. Имени и отчества этого замечательного человека никто не помнил, а называли его по фамилии. Вернее, даже не по фамилии. Использовали прозвище, образованное от неё. Першинг (в те времена, о которых речь идёт, название американских ракет средней дальности и мобильного базирования поминалось в каждом номере центральных газет) — от фамилии Першин. Таким вот образом.
Собственно, именно Першинг, пролетая мимо излучины реки, первым заметил:
— Ты только посмотри, какие изысканные очертания — прямо Филькина задница.
Экипаж — по счастью, не тот, в который входил бортмеханик Филькин, — встретил краткий спич служебного пассажира одобрительным ржанием.
Так с тех пор и повелось говорить между лётчиками:
— Почти дома. Влетаем в Филькину задницу.
— Сейчас Филькину задницу обогнём, и можно будет на посадку заходить.
Теперь о самом Филькине. Ничего в нём необычного не было: невысокого роста шатен неопределённо-среднего возраста, в меру начитанный, в меру работящий, в меру наивный, в меру пьющий, как и большинство советских граждан. Не дурак сходить «налево», если случай представлялся — хотя этим разве кого удивишь?
Но имелось у бортмеханика одно замечательное свойство, отличающее его от всех прочих граждан социалистической ориентации. Филькин постоянно попадал, а иногда и влипал, в самые разные истории, которые всякий раз приводили в восторг весь лётный отряд. А зачастую и семьи вертолётчиков — это если без «картинок». Амурные похождения между собой в экипажах обсуждали, но жёнам — ни-ни! Кодекс чести «полярного воздушного волка». С этим разве поспоришь!
В тот раз получилось с «картинками».
В числе прочих членов экипажа Филькина командировали на учёбу в УТО (учебно-тренировочный отряд). В авиации аббревиатуру УТО расшифровывают сообразно пониманию реалий: УТО — устал, товарищ? Отдохни!
Вот и отдыхали, кто как мог. Что называется, в меру испорченности и денежного довольствия, утаённого от супруги в виде неубиваемых заначек. Филькин наэкономил достаточно, чтобы позволить себе несколько раз за время повышения квалификации посетить не самый захудалый ресторан республиканского центра.
Как известно, в таких ресторанах часто происходят неожиданные, а иногда и очень ожидаемые — планируемые — встречи. Вот и у Филькина, завернувшего «на огонёк» после занятий однажды получилось романтическое свидание с прекрасной дамой. Бортмеханику не пришлось прилагать каких-то усилий, чтобы добиться расположения кокетливой прелестницы. Хватило всего только одной бутылки коньяка «Самтреста» о трёх звёздах на фасаде, двух салатов оливье, которые местные повара назвали: один — «Столичным», другой — «Московским», и двух чашек отвратительного пойла, проходящего по меню под псевдонимом «кофе натуральный».
Отправился Филькин проводить даму в её, так сказать, пенаты, где она проживала разведённым манером уже года три как — сама рассказала, чирикая без умолку. Понятное дело, бортмеханик представился неженатым самостоятельным мужчиной, чем привлёк внимание женщины. Поэтому она решила сыграть с ним в «настоящую любовь». Что сие значит, спросите? А то и значит, что отдавать первому встречному Филькину свою изрядно потраченную временем целомудренную наивность целиком дама не спешила.
«Ах, вы просто вскружили мне голову! Нельзя же быть такой ветреной».
«Вы так призывно дышите, будто марал в пору весеннего гона». «Потрогайте, как трепещет моё взволнованное сердце… Да не суйте руку под плащ, холодно же!»
Надеюсь, вам несложно будет представить, что могла говорить одинокая очаровательная особа бальзаковской поры, чтобы завлечь жертву в свои сети.
Филькину ничего не оставалось делать, как только показать избраннице, что он верит в чистоту её помыслов со всей своей наигранной искренностью, на какую был способен. На самом-то деле ему просто хотелось склонить даму к немедленному и оперативному сожительству, но поскольку та манерно сопротивлялась подобному развитию событий, пришлось ей подыграть. Дело, разумеется, затягивалось, но самолюбие не позволяло разгорячённому бортмеханику бросать его на полпути.
В первый вечер Филькин долго заливался соловьём возле подъёзда избранницы, но приглашён в дом так и не был. «Ах, милый, не сейчас. Я не могу так скоро. Мне нужно немного осмыслить происшедшее». Думаю, вы и сами, наверное, не раз слышали подобную чепуху. Бортмеханик, как водится, тоже. Поэтому он, горько про себя сожалея о напрасно потерянном времени, резко повернулся в сторону гостиницы, тренирую на губах модную в те времена фразу: «Мадам, уже падают листья…» с фатальными для не разгорающегося романа последствиями.
Мадам верно поняла намерения кавалера, и готова была капитулировать, но мысль о перспективе обзавестись настоящим мужем засела в её хорошенькой головке и вступала в противоречие с желанием, которое, впрочем, не было настолько сильным, поскольку накануне её квартиру посетил коммивояжер по фруктовой части из славного города Агдама. Она добавила в голос трагического пафоса Орлеанской девственницы и сказала:
— Дорогой, я и вправду не могу так скоро. Ты прости, пожалуйста. Мне необходимо хорошенько всё обдумать.
— Только недолго думай, Марго! — ответствовал великодушный Филькин. — До завтра и ни секундой больше.
Удовлетворённые собственным благородством герои расстались, сговорившись встретиться в том же ресторане через сутки.
Обратную дорогу бортмеханик помнил хорошо, но время было позднее, и он решил немного сократить путь, двигаясь через дворы. В одном месте прямо перед Филькиным оказалась строительная площадка многоквартирного дома, и он, не задумываясь, двинулся через территорию, заваленную рабочим мусором: досками, мешками с окаменевшим под дождём цементом, обломками кирпича. Ловко маневрируя среди навалов культурного слоя современности, бортмеханик не заметил ловушки. А западня эта представляла собой яму, в которую слили остатки неиспользованного в вечернюю смену битума нерасторопные рабочие. Вероятно, позднее хотели скрыть от прораба, чтобы тот не уменьшил объёмы выполненных работ, закрывая наряды.
Осенний ветер дружелюбно припорошил яму великолепием опавшей листвы, и при слабом свете луны она стала практически неразличимой, слилась с естественным ландшафтом. Когда же ноги Филькина погрузились в тёплую, застывающую массу, напоминающую разогретую жарким африканским солнцем вязкую резину, бортмеханик сначала ничего не понял. Но потом, когда сделалось невыносимо горячо, он вылетел на волю невероятным движением, напоминающим отчаянный рывок лося, угодившего в трясину.
Норвежец порадовал невозмутимой физиономией еще раз: когда она повела всю компанию, включая новых матросов «Ульфдалира» и стайку детей, прочь из города, к дикому каменистому берегу. Там она попросила каждого взять по камню, самому красивому или самому большому, какой смогут унести. Норвежец подал пример, взвалив на плечо изрядный булыжник. Его матросы переглянулись и взяли по такому же. А девочки набрали разноцветных, обкатанных морем — кто с кулак, кто побольше. Сама Марина взяла обломок кварца с прожилками, блестевший сколом на солнце.
Физиономия Торвальда оставалась такой же невозмутимой, пока они шли обратно в город, к окраинной улице. Разномастные домишки лепились к склону холма, у одних заросшие кактусами палисадники занимали площадь чуть больше шляпы, у других росли целые сады авокадо, манго и агавы. Большинство заборов были глинобитные, где-то беленые известью, где-то облезлые. И лишь один, неровный и в самом высоком месте едва доходящий Торвальду до пояса, был каменным. Причем камни были самые разномастные, от здоровенных кусков местного желтоватого известняка до обломков цветного мрамора и черного базальта, а раствор местами совсем свежим. Окованные медными полосками деревянные ворота были забору совсем не по размеру, словно делались на вырост.
Над чудным забором склоняли тяжелые ветви ухоженные золотые манго вперемешку с апельсинами, агавами и мандаринами, ближе к дому росли в три ряда маленькие яблони и сливы — деревьям было года по два. И совсем наособицу, посреди вересковой лужайки перед домом, тянулись к солнцу испанские «каменные» дубки, всего-то ростом в пару футов. Сам же дом мало чем отличался от обычных для Тортуги легких построек, крытых пальмовыми листьями. Разве что опорные столбы обвивали вырезанные по дереву змеи, дверь была расписана трилистниками и чертополохом, а на окнах висели амулеты, сделанные из всякой всячины: от драгоценного голубого янтаря до бросовых ракушек и птичьих перьев.
Именно к этому дому и привела Марина всю честную компанию.
К чести кормилицы, она не стала креститься и шептать молитвы, ее девочки — тоже, лишь с любопытством глазели по сторонам. А вот матросы-северяне осенили себя крестным знамением, поплевали через левое плечо и поглядели на Марину с суеверным ужасом. Она же привела их к ведьме!
На стук дверного молотка из сада выскочили сразу три девчонки лет десяти-двенадцати, одетые в простые полотняные платья, подоткнутые для удобства работы. Увидели Марину, просияли, залопотали на дикой смеси английского, испанского и французского. Самая старшая, Жанетт, побежала открывать ворота, остальные две — за дом, призывая Кассандру.
— Капитан Морган! Как здорово! А у нас рагу с кроликом на обед, вы же останетесь обедать? — радостно трещала Жанетт, кидая любопытные взгляды на стайку девочек и их кормилицу. Северян она проигнорировала.
— Конечно, мы останемся обедать, — улыбнулась ей Марина и потрепала по голове. — Познакомь девочек с остальными.
Жанетт как раз увела кормилицу с девочками за собой, когда в дверях показалась Кассандра.
За спиной Марины обалдело и восторженно выругались сразу на три голоса. Что-то про валькирию и Вальхаллу.
Кассандра и в самом деле куда больше походила на валькирию из северных легенд, чем на ведьму. Ростом самую малость пониже Торвальда, со светлой улыбкой и кулаками молотобойца, она едва перешагнула вторую дюжину лет. Совершенно несерьезный возраст для ведьмы! Мало того, Кассандра даже и не собиралась одеваться в соответствии с ремеслом. Выдающийся бюст обтягивало холщевое платье, крашеное вайдой и отделанное трехцветной тесьмой, светло-рыжие волосы были заплетены в две косы и прикрыты белой косынкой, повязанной на пиратский манер. Амулет на ней был всего один — оплетенный кожаным шнурком невзрачный камешек. Никакого вам вороха «колдовских» оберегов, браслетов, перышек и прочей ерунды, никаких безумных причесок и странных нарядов. Обыкновенная шотландская девица, не особо красивая и уже совсем не юная.
Правда, улыбка…
Несколько мгновений Кассандра вглядывалась в Марину — северян она словно не замечала — и вдруг просияла, будто ласковое валлийское солнце выглянуло из туч. Ни слова не говоря, подошла, дотронулась до феникса на ее берете и удивленно отдернула руку.
— Ай! — Лизнула обожженный палец, покачала головой. — Твой феникс нашелся, хорошо. Прошу в дом.
Северянам она небрежно указала рукой на кучу камней около ворот, мол, складывайте, а дальше — на что духу хватит. Истинно загадочная и недосягаемая ведьма! Для северян. Марина-то прекрасно видела, каким взглядом Кассандра одарила спину Торвальда. Правда, когда он обернулся, Кассандра вновь его не замечала. А хваленая северная невозмутимость уже вовсю трещала по швам: холодные глаза горели, на скулах играли желваки. Как же так, его, такого могучего воина, и не замечают!
Марина бы посмеялась над тем, как Кассандра взялась вываживать жеребца, но ей было не до того. Феникс обжег Кассандру! Что это значит, хорошо это или плохо? И почему ее проклятие все еще при ней, она же все сделала, как велела Кассандра? Но приходилось молчать о важном и говорить о пустяках. Не совсем пустяках, конечно. О новых девочках, которых Кассандра обещала научить прясть, ткать, вязать кружево и варить мыло — девушка с ремеслом нигде не пропадет, даже на пиратской Тортуге. О затеянном губернатором строительстве крепости и грядущем нападении испанцев на пиратский оплот. О саженцах груши, ждущих в трюме «Розы Кардиффа».
И все это — под пыхтение закипающего Торвальда, которого поили отваром из семи ароматных трав, кормили сладким печеньем с орешками, но опять не замечали.
Марина наблюдала за северянами краем глаза. То есть матросы вели себя предсказуемо: со страхом и уважением к ведунье. Сидели смирно, пили свой отвар, в меру глазели по сторонам, пугаясь и восхищаясь всякими диковинками, от сушеного крокодила под потолком и до стеклянной бутыли с заспиртованной каракатицей в углу. Все любопытное барахло, годное для украшения «колдовской» комнаты, Марина не выбрасывала за борт, а везла сюда. Да и не только она.
В отличие от матросов Торвальд бояться отказывался. То есть где-то в глубине души он явно опасался, что его ненароком превратят в лягушку, но показать это другу Моргану? Да ни за что! К тому же, Кассандра совершенно точно была воплощением его мечты. Валькирия же! А настоящие северные воины никогда не отступают, если видят богатую добычу.
Вот как раз на саженцах груши борьба между врожденным почтением к ведуньям и внезапно вспыхнувшей страстью к прекрасной валькирии увенчалась безоговорочной победой страсти.
Торвальд решился.
А если настоящий воин на что-то решился, его и бешеный кракен не остановит.
«Незаметно» порывшись в поясном кисете, Торвальд нашел там нечто, по его мнению, достойное внимания валькирии. Он же воин и добытчик ничуть не хуже друга Моргана, а если разобраться, то и лучше!
Дождавшись, пока Кассандра встанет из-за стола и потянется к его кружке, чтоб наполнить ее в третий раз, отважный капитан начал атаку с прямолинейностью летящей секиры. Он поймал Кассандру левой рукой за талию, а правой потянулся к груди…
Марина едва успела увидеть, как Кассандра извернулась, сцапала со стола кружку с остатками отвара и треснула Торвальда по макушке. Кружка разлетелась на черепки, травяная гуща потекла по косматой голове, а на физиономии отразилось недоумение пополам с восхищением.
Брошь, которую Торвальд собирался прицепить Кассандре на платье, выпала из могучей руки и звякнула об пол.
Мгновение поглядев на дело рук своих и на массивную золотую брошь у ног своих, Кассандра рассмеялась. Громко, заразительно, уперев руку в бок.
Марина рассмеялась следом, а за ней и сам Торвальд. Отсмеявшись и утерев с лица травяной отвар, он подобрал брошь и протянул ее Кассандре, сопроводив ужасно мудреной речью на смеси норвежского, английского и французского. Судя по ритму, это было что-то поэтическое, а по отдельным понятным словам — восхваляло количество молока и красоту грудей, которыми Кассандра будет выкармливать их с Торвальдом детей.
Кассандра сделала загадочные глаза и усмехнулась, мол, посмотрим какой ты добытчик
Северяне уставились на своего капитана с суеверным восхищением, а Марина поспешно отвернулась. Не хватало еще, чтоб Торвальд решил, будто друг Морган над ним смеется. К тому же, Марина вовсе не смеялась. Ее неожиданно взяла за горло тоскливая зависть. Эти двое поиграют немножко, поженятся и заведут детей. Дюжину, не меньше. Их жизнь сейчас понятна и проста. А вот Марина… у нее детей не будет. Какие к дьяволу дети у пиратского капитана Моргана?! Нормальная жизнь не для нее, и не найдется на свете того капитана, что будет к ее ногам складывать трофеи, вернувшись из опасного плавания.
И феникс на ее берете по сути ничего не значит. Даже если Тоньо помнит о ней, даже если любит, даже если они встретятся — ничего хорошего из этого не выйдет. Будущий герцог Альба мог бы жениться на Морвенне Лавинии Торвайн, но никогда не женится на Марине, девице из рода морских фейри. Несколько жарких ночей — это все, на что она может надеяться. Даже испанского бастарда она не родит, травы Кассандры об этом позаботятся.
Видимо, Кассандра почувствовала ее настроение, потому что быстренько отправила Торвальда на задний двор выбирать красного петуха и колоть поросенка, а заодно доказывать свою полезность в хозяйстве. Матросы утянулись за капитаном, наконец-то оставив Марину с Кассандрой наедине.
— А теперь рассказывай, — отобрав у Марины пустую кружку, велела Кассандра.
Рассказ о встрече с Тоньо занял всего несколько минут. Да и о чем там было рассказывать? Единственная ночь вместе, и то испанец чуть ее не убил. Да, он стал ее мужем. Да, она отпустила его обратно в Испанию и попросила море хранить его. Нет, Генри Морган никуда не делся, и она по-прежнему не может его остановить.
Выслушав ее, Кассандра покачала головой и потянулась к ее берету. Трогать феникса она не стала, только поднесла к нему палец. Показалось, золотая птичка шевельнулась? Да нет, это всего лишь солнечные блики. Блики, сны и наваждения.
— Всего лишь сны? — тихо засмеялась Кассандра. — Не дури. После всего лишь снов у тебя в руках не может оказаться кусочек чьего-то сердца.
— Я не понимаю. Я все сделала правильно!.. — возмутилась Марина.
— Нет, — оборвала ее Кассандра. — Не все и не правильно. И ты сама это знаешь.
— Но…
— Нет, дело не в таинстве венчания. Ты можешь стать его супругой перед богом и людьми, но не быть ею на самом деле. А можешь — наоборот.
— Опять ты говоришь загадками, — вздохнула Марина. — Просто объясни, что мне делать.
Кассандра пожала плечами:
— Быть собой. Делать то, что нужно твоему сердцу. Верить себе. Это очень просто.
— И причем тут феникс?
— При том, что ты должна стать его женой. По-настоящему, — терпеливо повторила Кассандра. — Считай, что это и есть твое волшебное зелье. Только варить его надо самой. Только самой!..
Кассандра, похоже, хотела сказать что-то еще — и, быть может, Марина наконец поняла бы, в чем суть всех этих вроде бы простых и понятных слов, но внутренняя дверь распахнулась и в комнату ворвалась перепуганная насмерть Жанетт.
— Он умирает! — воскликнула она, кинулась к Кассандре и дернула ее за рукав. — Так нельзя!
Кассандра вскочила и без лишних вопросов побежала за девочкой.
Марина — следом. На задний двор.
Открывшая картина заставила ее и смеяться, и плакать разом.
Северяне кололи поросенка. Как положено — подвесив за ножки и подставив корыто. И вот теперь поросенок истекал кровью из вскрытого горла, бедняжка Жанетт билась в истерике, умоляя Кассандру сделать хоть что-нибудь, Кассандра ее утешала и не подпускала к поросенку, а Торвальд обшаривал крышу в поисках ножа, которые Жанетт у него вырвала и туда забросила.
Ох уж эти героические девочки!
Пришлось Кассандре объяснять, что поросят для того и разводят, чтобы резать и есть. И что маленьким девочкам не надо на это смотреть, а если смотрят — то не надо плакать или мешать мужчинам делать их работу. Все равно судьбы поросенка это не изменит.
Жанетт сверкнула глазами и заявила, что судьба — это то, что человек делает сам!
Сам, так сам, пожала плечами Кассандра и отправила Жанетт на крышу. Нож-то она забросила далеко, вот теперь пусть сама и ищет. А то если пустить на пальмовую крышу Торвальда, будет у них дом без крыши и гость со сломанной ногой.
Когда нож был найден, поросенок разделан, а красный петух пойман, пришел черед последнего важного дела. Пожалуй, даже более важного, чем проклятие Марины.
За шкурами в кладовую тоже отправили полезных в хозяйстве северян. Шкур на этот раз было много, десятка три. Разного цвета, качества и выделки.
Их свалили грудой на полу гостиной.
Марина опустилась на колено и принялась перебирать Кассандрину добычу.
Может, вот эта? Густой темный мех, рука словно тонет… Нет, не годится. И вот эта, гладкая, переливчато-черная — не та. А есть ли здесь хоть одна?..
Перебрав больше дюжины котиковых шкур, Марина наконец нашла нужную. Шкура была выгоревшая, с коротким, колючим на вид, словно пересохшим мехом. Не годная ни на муфту, ни на шубку. И хорошо, нельзя из этих шкур делать муфты. Ее Марина бережно отложила в сторону, про себя отметив, что северяне полны любопытства и недоумения. Пусть. Ничего объяснять она не будет. Матросам знать правду незачем, они и сами отлично придумают очередную мистическую байку. А Торвальд поймет, только чуть позже.
Просмотрев оставшиеся шкуры, Марина нашла еще одну. Маленькую, посветлее прочих, пробитую в нескольких местах. Детеныша убили. Жалко.
Отложив и ее, кивнула Кассандре:
— Остальные можно продать.
Прощаться с Мариной высыпали все питомицы Кассандры, даже новенькие. Они все еще были худы до прозрачности, зато уже сыты, отмыты и одеты в чистое. Самая маленькая, дочка кормилицы, даже подбежала к Марине и протянула «куриного бога», на счастье. Правда, смутилась донельзя и сразу убежала обратно к матери.
А Торвальд, против всякого ожидания, улыбнулся, и в глазах его мелькнула такая знакомая и понятная надежда на собственный дом, где его будут любить и ждать.
Азирафель ничуть не сомневался, что Кроули сделает всё, как надо, и армия Пожирателей Смерти встанет под его руку, как когда-то армия ведьмоловов. Помнится, когда Азирафель только об этом узнал, сильно обеспокоился, но оказалось, что за Шедвеллом стоит не так много людей, не больше десятка, а ещё его люди не берутся за слишком рискованные предприятия и готовы работать за очень скромную плату. Поэтому с самого утра настроение было просто отличным, и на завтрак Азирафель пришёл чуть раньше обычного. Он даже успел обсудить с Хуч погоду и ощутимую пользу хереса, разумеется, если не увлекаться, как это позволяла себе Трелони.
— Доброе утро, — Кроули фальшиво улыбнулся фыркнувшей Хуч и подвинул блюдо с блинчиками поближе к Азирафелю.
— Доброе? Да вы шутите!
— Я не умею шутить, — почти серьёзно отозвался Кроули. — Совсем.
С этим Азирафель мог бы и поспорить, но ему помешал шорох множества крыльев. К традиции разносить корреспонденцию совами он никак не мог привыкнуть, потому что ценил комфорт и гигиену своего человеческого тела, с чем плохо сочетались перья и помёт в пище. Обычно Азирафель чуть отклонялся от стола, и никто не замечал, что он самым чудесным образом избавлен от этого безобразия, но на этот раз почту принёс филин Кроули. Не зря этот комок перьев был назван «невоспитанным» и «бестолковым»! Газету он уронил, а точнее бросил прямо в тарелку Азирафеля, поглядывая при этом на Кроули с видом триумфатора. Хорошо хоть не нагадил!
— Только этого ещё не хватало! — прошипел Кроули, забирая «Ежедневный Пророк».
Зря Азирафель решил, что недовольство относится к вредной птице: дело было совсем не в испорченном типографской краской сиропе. Совсем нет! Первую полосу «Пророка» украшал их совместный с Кроули движущийся портрет под броской надписью «Личным примером». Азирафель подвинулся поближе и, заглядывая через плечо Кроули, начал читать. По жанру это был скорее дамский роман, презрительно названный одним из посетителей его магазина «лавбургером». Но зачем это в газете? Выдавать домыслы за новость дня было, кажется, чересчур даже для этого мира.
— Стерва! — прошипел Кроули.
— Кто? — переспросил Азирафель, продолжая читать о «тайном и страстном романе».
— Скитер! Это её отвратительного пера дело! «Влюблённый взгляд профессора маггловедения светился за чёрными, как ночь, стёклами очков», — процитировал Кроули, зло скривив губы. — Что она там могла увидеть?!
— «И многим стоило бы поучиться называть любимого ангелом», — прочитал Азирафель. — Но ты ведь не это имел в виду, правда?
— Не это! — Кроули опасно шипел. — Совсем не это!
— А мне понравилось, как она описывает тебя, — поделился впечатлениями Азирафель. — «Его раскованная походка не оставит равнодушным никого. Грация опасного хищника…»
— Ах, помолчи! Кажется, я знаю, чем занять неофитов с рисунками на руках.
Азирафель уже собрался напомнить Кроули об осторожности, когда вдруг осознал, что в зале стоит непривычная тишина. Он оторвал взгляд от газеты и понял, что внимание всех присутствующих направлено на них. М-да… в свете этой статейки даже их поза выглядела… гм-м… несколько провокационной. И что теперь делать? Кроули тоже заметил повышенное внимание к их персонам и, широко улыбнувшись, обнял Азирафеля за плечи:
— Вы хотите об этом поговорить?
Ответом стало напряжённое молчание зрителей, и Азирафель уловил довольный взгляд Дамблдора, который, забывшись, начал макать печенье в солонку.
— Ну, нет так нет! — резюмировал Кроули и недобро усмехнулся: — У вас был шанс.
Он аккуратно свернул газету и, отодвигая её в сторону, любезно улыбнулся Хуч:
— Романом эту ерунду никто бы не стал читать. Хотите выпить?
Хуч потрясённо кивнула:
— Коньяка. На два пальца.
Всё-таки Кроули был джентльменом, и Азирафель порадовался, что он вспомнил про палочку, когда, следуя желанию леди, превратил чашки в бокалы, а чай — в коньяк. Обычно он просто щёлкал пальцами, что было гораздо эффектнее. Повернувшись к Хуч, Кроули убрал руку с плеча Азирафеля, но её тепло ощущалось ещё долго.
Тишина в зале не могла продолжаться вечно. Свист братьев Уизли со стороны гриффиндорского стола поддержали аплодисменты студентов со Слизерина, но с этой вакханалией быстро справились деканы факультетов, и зал снова наполнил обычный гул голосов, перемежаемый редкими смешками. Может быть, заинтересованных взглядов в сторону Кроули стало чуть больше, но он никогда не страдал от недостатка внимания. Азирафель достал из кармана Пушка и позволил ему облизать с тарелки размазанный газетой сироп. И даже покрошил в него печенье.
Завтрак закончился, как обычно, и, уходя, Азирафель захватил с собой скандальную газету. Во-первых, потому что не любил оставлять на столе мусор, а во-вторых, ему захотелось без лишних свидетелей перечитать статью и, самое главное, рассмотреть фотокарточки. Лишь только потому, что никогда прежде ему не доводилось видеть себя и Кроули со стороны.
— Только не говори, что ты поверил в эту чушь!
Азирафель, наверное, впервые пожалел, что не запер дверь библиотеки и от Кроули тоже. Почему-то объяснять свой интерес было некомфортно. Тем более что ничего особенного не произошло.
— Конечно, нет, Кроули, кто бы в такое поверил?! Ты — демон, я — ангел. Ничего не изменилось, — Азирафелю казалось, что его голос звучит очень убедительно. — Просто я захотел рассмотреть двигающиеся фотоснимки. Было бы любопытно оживить так некоторые статичные иллюстрации там… у нас дома.
— Действительно, — ехидно отозвался Кроули. — Кто бы в такое поверил? Только лишь одна Рита Скитер.
— Да брось ты! Она лишь пишет то, что можно хорошо продать. Ты заинтересовал её, вот и…
— Я и не сомневался, что ты всё поймёшь правильно, — проворчал успокоенный Кроули. — Зато визит председателя Попечительского совета Хогвартса теперь оправдан.
— Чем же?!
— Ангел, не тупи! Он теперь может вполне официально потребовать объяснений, которые мы с тобой ему предоставим. Это называется «легитимность».
Азирафель не стал сообщать Кроули, что тот несколько исказил суть термина, потому что прекрасно понял, что он этим хотел сказать. Как и всегда.
— Будет лучше, если я сам встречу Малфоя и провожу его к себе, а ты потом к нам присоединишься, — предложил он. — В конце концов, кто из нас Тёмный Лорд?
— Думаешь, надо соответствовать в мелочах?
— Конечно, и мне кажется, что ты смог бы достоверно его изобразить, — улыбнулся Азирафель. — У тебя хорошо получается такое.
— Какое?
— Необычное, — подобрал нужное слово Азирафель. — Ты в этом особенно хорош.
Кажется, Кроули остался доволен комплиментом. Он отправился к себе, ворча, что хорош не только в этом, правда, никто не ценит. Будто бы хоть на каплю сомневался в собственной привлекательности.
К встрече Азирафель готовился основательно. Он попросил Винки подать не только суши, но и устрицы, которые прекрасно сочетались с вином, обнаруженным совершенно случайно в одной комнатке на восьмом этаже. При случае надо бы там немного покопаться — наверняка отыщется много интересного! — ну а пока довольствоваться малым. Кстати, парящие в воздухе свечи добавляли немного романтики в любую обстановку, но лишними точно не были. Как и натёртое до блеска столовое серебро, и хрусталь, сверкающий множеством граней, и белоснежные салфетки с серебристыми вензелями.
Азирафель настолько увлёкся приготовлениями, что едва не упустил момент, когда Пушистик попытался соорудить себе гнездо из утренней газеты, и даже оторвал уголок. Пришлось переложить её в верхний ящик комода. Удержаться и не взглянуть ещё раз на фотокарточку не вышло. Конечно же, то, что Скитер написала про взгляд Кроули, было лишь домыслом, но вот едва заметная улыбка вовсе не померещилась Азирафелю, как и удивительно мягкое выражение лица демона, которое вполне можно было счесть нежным.
Ричард всласть повертелся перед зеркалом и удовлетворённо хмыкнул: Рэйчел получилась именно такой, какой он хотел бы быть, доведись ему родиться девочкой. Высокая, стройная, с аккуратными маленькими грудями, с узкими бёдрами и со спортивной фигурой — издали её можно было бы принять за юношу. Короткая стрижка этому способствовала. Мягкий галстук, в отличие от мужского, не натирал шею. Рубашка, пиджак и брюки, несмотря на опасения Ричарда, отлично сидели на нём… ней, совершенно не стесняя движения. И даже чуть выглядывающий плоский животик гармонично вписывался в облик. Стильные ботинки оказались удобнее, чем те, которые Ричард придирчиво выбирал себе в магазине. Он сделал несколько шагов вперёд. Походка получилась более плавной, чем если бы он по-прежнему оставался мужчиной, правда, баланс тела был непривычным. Да, сегодня Эйдан постарался с превращением на славу, и в этой Рэйчел никто не узнает полицейского Ричарда Норвуда. Стоп! А как же сам напарник? Почему Ричард до сих по не услышал от него ни слова?
Ричард торопливо оглянулся и… замер, лишившись дара речи. В кресле восседала блондинка с такими пышными грудями, что на каждой можно было бы разместить по кружке пива. Они едва не вываливались из кофточки с глубоким вырезом. Ричард сглотнул, усилием воли заставив себя оторвать взгляд от этого великолепия и посмотреть ниже. На блондинке была надета коротенькая узкая юбчонка, едва не лопающаяся на бёдрах, и туфли на высоченных каблуках. Её макияж по яркости мог соперничать с кричащими китайскими игрушками, которые тёща Ричарда покупала его маленькой дочке. Эйдану его новый образ явно не нравился. Тряхнув головой, чтобы убрать с лица лезущие на него кудри, он по привычке потянулся к нагрудному карману, где у него обычно лежали сигареты и зажигалка. Не найдя ничего из этого, выругался. Рядом стоял неизменный скейт, который, как помнил Ричард, умел держаться вертикально сам по себе. Даже иногда парил в воздухе, если Эйдан забывал его опустить.
— Ты собираешься ехать на скейте на каблуках? — спросил Ричард в попытке хоть как-то разрядить гнетущую атмосферу.
— Я удержу равновесие, если ты об этом. Даже стрелять смогу. Только пистолета в этом облике у меня нет.
— Так смени скорее облик! У нас мало времени.
— Да-да, нам нужно время, чтобы привыкнуть к нашим новым телам, — Эйдан напомнил очевидное. — Значит, надо хорошенько натренироваться, потому что нам придётся бегать, драться, стрелять, — он передразнил шефа Шепарда и тут же погрустнел: — У меня не получается перевоплотиться.
— Почему? — изумился Ричард. — Меня же ты превратил!
— Такое правило, — вздохнул Эйдан. — На меня влияет тот, с кем я тесно связан ментально. Мой облик в твоих руках! Представь меня девушкой. Пожалуйста, отнесись к этому серьёзно. Закрой глаза и думай.
— То есть ты сейчас такой, потому что я представляю тебя именно такой женщиной?! — изумился Ричард.
— Нет. Но без твоей помощи у меня получилось вот это. Не знаю, почему. Так что давай, включай воображение.
Ричард выполнил просьбу. Опустившись на свободный стул и зажмурившись, он представил Эйдана. Непослушные кудри забраны в высокий хвост, как у девчонки на картинке из школьного учебника, чёлка закрывает лоб, руки испещрены татуировками, сама мускулистая. Одета она в тёмную спортивную майку, плотно облегающую средних размеров грудь, в светлые спортивные штаны с карманами. На ногах — носки и кроссовки. В зубах — дымящаяся сигарета. В правой руке — пистолет, дуло смотрит вниз. Левая рука придерживает верный скейт, который, впрочем, и сам по себе не упадёт. В этот момент до Ричарда долетел запах табака.
— Вот это — совсем другое дело! — услышал он радостный женский голос.
Эйдан, точнее, Эйдин (так было написано в удостоверении личности, лично вручённым ей шефом) с шумом затянулась и выпустила дым:
— Как хорошо!.. Ричи, можешь открывать глаза. Нет, подожди! Вообрази мне ещё куртку, я её на пояс навяжу. А то вечером будет прохладнее. Ну, что ещё? — спросил он, когда куртка материализовалась на спинке кресла, а Ричард наконец открыл глаза. — Почему ты так на меня смотришь?
Ричард с удовлетворением отметил, что девушка из его напарника получилась очень миленькая. А ещё говорят, что у полицейских туго с воображением. Да враки это! Вот только поза у напарника… Надо выразиться поделикатнее, чтобы его не обидеть.
— Эйдан… Эйдин, — поправился Ричард, усилием воли заставляя себя говорить серьёзно и не рассмеяться, — девушки не расставляют ноги так широко, когда сидят.
Не знаю, каким местом я думала, соглашаясь. Скорее всего, вообще не думала. Мозг заклинило на единственном желании: быть с Бонни, хоть день, хоть час, и неважно, чем за это придется платить.
Дура? Она самая. Зато счастливая дура.
Самая счастливая дура в этом безумном городе и один ангел со сломанными крыльями, притворившийся слепым клоуном.
Белый «Бугатти» остался на стоянке у «Зажигалки», а мы с Бонни пошли пешком. До парка, совсем близко – всего-то пара километров. Пока мы шли к парку, я поражалась американцам. Никто не пялился и не показывал пальцем на идиота с завязанными глазами, никто не крутил у виска и не комментировал в духе «совсем эта молодежь с ума съехала, куда полиция смотрит». Свободная страна, как хочешь – так с ума и сходи.
Я – хотела. Я наслаждалась своим сумасшествием. А мое сумасшествие обнимало меня за плечи и с невероятно умным видом рассказывало о местных красотах (не всегда реальных) и исторических местах. Если верить сумасшествию, то в каждой забегаловке, в каждом доме творились дела, достойные то детектива, то триллера, то комедии… и как-то так получилось, что я тоже знала о местных жителях ну очень много интересного…
Сказка. Прекрасная, невероятная сказка – вот так смеяться вместе с Бонни над всякой ерундой, вместе есть мороженое в рожке, играть в жмурки в городском парке, среди добропорядочных семейств с детишками, спортивных дедулек и влюбленных парочек. Одна из спортивных бабулек, которую Бонни поймал вместо меня, его смачно поцеловала и рассмеялась: в восемьдесят лет грех отказываться от шанса поцеловать такого красивого юношу. А Бонни подхватил бабульку на руки и покружил:
– Все вы врете, мисс! Вам не больше шестнадцати!
Я тоже смеялась. Наверное, когда мне исполнится восемьдесят, мужчина тридцати с лишним лет тоже покажется юношей, а пока – нет, нет и нет. Зубастая киса из породы кугуаров тоже может валяться на спине и ловить лапами падающие листья, но котенком от этого не станет. Так и Бонни. Под всей его дурью, под всей его игрой в хастлера он был настоящим мужчиной. Достаточно взрослым, сильным и уверенным в себе, чтобы не бояться показаться смешным.
Поймать себя я позволила очень быстро. И поцеловать. Нежно, сладко до головокружения… даже стало на миг жаль, что мы в парке. Что я там такое дурацкое думала на тему «утомилась от секса»? Вот честное слово, если бы не толпа народу и насквозь прозрачный недолес, заманила бы его в ближайшую чащу поиграть в Древнюю Грецию.
А морда у этого мерзавца стала такая довольная, что я не смогла удержаться: цапнула его за волосы, укусила за губу…
– Я хочу тебя, Бонни, – сказала-выдохнула ему в губы, потершись бедрами о его бедра.
Он отреагировал мгновенно. Быстрее, чем шестнадцатилетний мальчишка, увидевший Памелу Андерсон без лифчика. Прижал меня к себе, лизнул за ушком, толкнулся бедрами.
– Все, что ты хочешь, мадонна, – явно имея в виду «здесь и сейчас, только намекни».
Я тихо рассмеялась: до чего же Бонни не похож на Кобылевского! Можно ставить «Бугатти» против ржавого самоката, что он в своей игре пойдет до конца. Прямо тут, в парке, на виду у толпы народа и полиции. И чихать ему, кто и что о нем (о нас!) подумает! Даже на то, что нас за такое дело заберут в участок и впаяют штраф. Не то что Кобылевский. Тот бы смутился, разозлился и распереживался: нас же видят! Как ты можешь, это неприлично! Ты – жена композитора, самого Меня, а ведешь себя… Тут бы он подобрал что-то очень оскорбительное. Не шлюху, нет. Что-то вроде пэтэушницы. И прочитал бы мне целую лекцию на тему «правила поведения интеллигентной доморабыни», а потом напомнил, что у него репутация, у мамы сердце, и меня на помойке нашли, от очисток очистили не для того, чтобы я им тут фигвамы рисовала.
Господи, и я когда-то верила, что Кобылевский меня любит! Я когда-то сама его любила! Господи, какой я была дурой!..
– О чем ты грустишь, мадонна? – тихо и совсем не игриво спросил Бонни. Он забыл о мексиканских страстях и просто обнимал меня за плечи, так, словно хотел защитить от всего мира. – Расскажи мне.
Я вздрогнула. Рассказать Бонни о Кобылевском? Ни за что! Хватит того, что я сама считаю себя идиоткой. Быть идиоткой в его глазах – не хочу!..
И тут же вспомнилось, как Бонни рассказывал – о Франческе и Рикардо, о Сирене… Он не боялся, что я посчитаю его глупым или смешным. Не боялся, что я отвернусь. Он доверился мне. А я – боюсь. Только чего? Для него я – как случайный попутчик, короткая встреча, никакого будущего. Просто момент доверия. Пожалеет ли он потом, когда узнает? Может быть. Может быть, и я пожалею. Но лучше жалеть о сделанном, чем об упущенном из трусости.
И я рассказала. Без имен, конечно же, и немножко сместив реалии из России в Англию, чисто в память о Штирлице. Просто – о бостонских корнях, о распавшемся браке с известным человеком, о вечно недовольной свекрови, о своем страхе и бегстве на другой конец света. Бегстве не столько от мужа, сколько от самой себя.
Пока я рассказывала, мы дошли до дальней поляны, заросшей полевыми цветами. Удивительный уголок, почти кусочек средней полосы посреди субтропиков. Маленькая долина между холмов, искусственные ручьи, огромные зеленые деревья, и в их тени – фиалки. Настоящие фиалки. Мы не стали их рвать, просто сели под деревом, кажется, грабом. Или буком. А может, вообще баобабом, я не разбираюсь в ботанике. Мне было все равно, что это за деревья, и не все равно, к кому я прислоняюсь. Удивительное ощущение: безопасность. Бонни за моей спиной. Бонни, готовый поддержать, защитить и понять. Сказка.
– Я сама себе удивляюсь. Пять с лишним лет я верила, что это и есть любовь. Что он обо мне искренне заботится. И только когда он поставил меня перед выбором, или наш брак, или мое творчество…
– Ты поняла, что он эгоистичный мудак.
– Типа того. После развода я почти год пряталась от друзей и знакомых, уехала… Знаешь, было стыдно – я оказалась неправильной женщиной. Я плюнула на свое предназначение, на традиции. Да на все! Предпочла заниматься черт знает чем, вместо того чтобы хранить домашний очаг, любить и терпеть ради любви. Отказалась вести себя, как подобает женщине. И от его фамилии отказалась. Не хочу. Понимаешь? Я не хочу быть миссис Кто-то-там. Я хочу быть самой собой. Мне плевать, что я некрасива, что не умею вести себя в приличном обществе. На хер это общество.
Бонни рассмеялся и обнял меня крепче.
– Ты рисуешь? Пишешь? Играешь?..
– Всякого понемножку, – я даже не соврала. – Этакое дилетантство под названием «современное искусство». Вряд ли мои работы будут изучать в школах.
– К дьяволу школы. К дьяволу всех, кто пытается остановить рассвет. И твоего идиота особенно. Это он сказал, что ты некрасивая?
– Зеркало, Бонни.
– Не слушай его, врет. Ты самая прекрасная женщина на свете.
– Ну да. Пока ты меня не видишь.
Бонни хмыкнул, дотронулся до моей щеки, обвел пальцами брови, губы, скулы… показалось, он собирается меня лепить – так внимательны были его пальцы. И шепнул мне на ухо:
– Я тебя вижу, mia bella donna. Для этого не обязательно открывать глаза.
Я поверила. Мне безумно хотелось поверить – и я поверила. Его рукам, его дыханию на моей коже. Запаху диких фиалок и свежей зелени. Мудрой Скарлетт, думающей о неприятном завтра.
Сегодня я верю и наслаждаюсь. Это мой каприз.
Нет, иначе. Наша сказка на двоих.
Правда, через пару часов я обнаружила, что даже в сказке очень хочется кушать. Пришлось покинуть фиалковую полянку, тем более что мы уже были там не одни, и отправляться на поиски мамонта, он же китайский ресторанчик. Почему китайский? А потому что вкусно пахнет, близко и недорого. Кое-кто, не будем тыкать пальцами в зеркало, умудрился оставить дома карточки и почти всю наличность, а с десятью баксами в кармане в обычном ресторане делать нечего. Честно говоря, мы было немножко стыдно признаваться…
Но, как ни странно, не пришлось. Бонни, как раз рассказывающий очередную байку о своей жизни на Сицилии, услышал уличных музыкантов – что-то негритянско-реповое – и потянул меня к ним.
– Их трое? Публика есть?
– Ага. Зачем?
– Надо.
Исчерпывающий ответ. Учитывая, какая шкодная у него была при этом морда, определенно я хотела посмотреть на это «надо». И не разочаровалась.
Когда трио – вокал, гитара, ударные – закончило композицию, Бонни шепнул мне: «я сейчас» – и, сдвинув повязку на лоб, пробрался к солисту через жиденькую толпу в полтора десятка человек. Поманил его, о чем-то пошептался. Солист кивнул, бросил на меня крайне заинтересованный взгляд и пожал Бонни руку. Повязка вернулась на место – а я выдохнула. То есть я верила его обещанию не смотреть на меня, но… мало ли!
– Чуваки, подвиньтесь! – белозубо усмехнулся солист. – Этот белый придурок собирается танцевать под черную музыку!
Публика, в основном цветная молодежь, одобрительно заржала и раздвинулась. Смазливый парень-латинос, обнимающий сразу двух девиц, вякнул что-то презрительное, я плохо разобрала что именно, на что Бонни только ухмыльнулся:
– Пари?
Не знаю, каким местом латинос почуял запах керосина, но он слился. Даже на парочку ехидных подначек не отреагировал, просто слинял вместе с девицами, приняв гордый и независимый вид. Смешной.
А Бонни вышел в центр неровного круга, спокойный и расслабленный, дождался первых тактов – и вспыхнул. Ну, я даже не знаю, как еще это назвать. Даже после вчерашнего шоу в «Зажигалке» я была не готова, мне все еще казалось, что это волшебство, что так не бывает.
К концу первого номера вокруг собралось человек тридцать, кто-то уже снимал на смартфон, а на лицах музыкантов читалось неподдельное счастье. Еще бы. Такое шоу! Вот только съемки – это уже лишнее. Бонни-то все равно, кадром больше, кадром меньше. А я совсем не хочу засветиться с ним рядом!
Пришлось отступить в толпу и прикрыться от любопытных камер полями шляпки. По шляпке и платью Бонни меня не опознает, если что – на работу я одеваюсь совсем иначе.
К третьему номеру дикой помеси акробатического рок-н-ролла, брейк-данса и народных плясок марсианских осьминогов (люди так двигаться не могут по чисто физиологическим причинам!) толпа свистела, улюлюкала и пребывала в полном восторге. К цветной молодежи присоединились влюбленные парочки и спортивные бабульки из парка, один из счастливых отцов семейства посадил на плечи девчонку лет пяти, чтобы ей тоже было видно, и даже какие-то серьезные личности в деловых костюмах вылезли невесть откуда и щелкали камерами наравне с вольноотдыхающим народом.
Всего этого ажиотажа Бонни не видел, но готова спорить – прекрасно слышал и чувствовал. А мне было интересно, как он собирается отсюда выбираться? Без меня, разумеется. Ну в самом деле, он же не думает, что таким образом заставит меня снять маску? Это было бы слишком просто. Хотя да, признаю, попытка хорошая. Внезапная. Трогательная. Да что там, отличная попытка! Но…
– Дик? – чтобы позвонить, мне пришлось отойти довольно далеко, иначе в толпе ничего не было слышно.
– А, мисс Великий Писатель! Как отдыхается?
– Обалденно. Дик, пожалуйста, позвони Бонни через две минуты и скажи, что его ждут в «Золотом Лотосе».
– О как… идет. Потом расскажешь!
– Сам увидишь в тырнете. Дам только наводку: у входа в парк. Тридцать секунд, Дик!
Дик хохотнул и отключился. А через полминуты, на последних тактах четвертой композиции, у Бонни зазвонил телефон. Дальше смотреть я не стала, спряталась в ресторанчике. Нашла там официанта, прилично говорящего по-английски, и попросила провести парня с завязанными глазами к моему столику. С открытыми – не провожать и на меня не показывать! И дать мне столик, который не видно от входа.
Вот так-то. Я очень люблю фильмы про Штирлица!
Столик мне выделили, причем даже у окошка. И я могла из-за темного стекла наблюдать, как Бонни (уже без повязки на глазах) собирает в кепку пожертвования бедным музыкантам, о чем-то говорит с гитаристом, высыпает все собранное в кофр. Выудив оттуда несколько бумажек, качает головой и неопределенно машет в сторону парка. Потом поднимает руку и сообщает толпе: все, концерт окончен, всем спасибо! Увидимся как-нибудь, обязательно увидимся! Покупайте наших слонов!
Пожалуй, он все-таки волшебник. Ему невероятным чудом удалось слинять от толпы свежеобретенных фанатов в какой-то закоулок, мне из окна не было видно. А через пару минут он появился в зале ресторанчика, в черной ленте и в сопровождении официанта. Довольный и гордый.
– Что это было, Бонни?
Он с независимым видом уселся за столик – не напротив, а рядом – и пожал плечами:
– Не мог же я оставить тебя без обеда.
– Ты… – я не находила слов.
Этот… этот… павлин! Выпендр фраеров!..
Черт. Вот только не расплакаться бы. Чувствую себя как третьеклассница, которой соседский мальчишка котенка с дерева снял. И нет, не хочу вспоминать бывшего! Нет, я сказала. Больше никаких Кобылевских, которые цветы супруге дарят строго раз в году, на восьмое марта.
– Я сицилиец, а не американец, – так же независимо. – У нас не принято делить счет пополам.
С ума сойти. Брать деньги за секс принято, а обедать за счет девушки – не принято. Логика за гранью фантастики! Хотя о чем это я? Мне не логика в нем нравится, а… а… все остальное. Да. И павлиний выпендр – тоже.
– Интересно, что еще у вас там принято, – я погладила его по щеке. Чуть-чуть колючей, смуглой, горячей… – Мне безумно нравится, как ты двигаешься.
Он просиял. Словно не было престижных премий, мирового признания и толп фанатов, словно звезды не становились в очередь за постановкой клипов и шоу «от Джерри». Словно он хотел танцевать именно для меня. Только для меня.
Так. Все. Не думать об этом! У нас обед по-китайски и экскурс в историю.
За обедом я не стала вредничать и покормила Бонни сама, уже почти привычно. Даже подумалось, что если вот так кормить его с рук в перерыв – то я сколько угодно готова носить ему суши и пиццу прямо на репетиции. Чтобы только он жмурился, целовал мои пальцы и провокационно шептал:
– М… как вкусно… – беря кусочки с моей ладони и касаясь кожи языком.
Правда, после такого обеда есть шанс опоздать на репетицию… нет-нет, лучше думать о чем-то другом. И вообще, мы в ресторане, а не в гнезде разврата!
А этот негодяй ржал. Не в голос, нет, боже упаси. Ржал он про себя, но ухмылка была шкодная, дальше некуда. И голубые джинсы отчетливо топорщились, показывая, что к делу соблазнения и провокации он подходит всерьез. Так что я напомнила ему, что хочу слушать про Сицилию, и вообще, нечего тут засиживаться. Мы сегодня гуляем на свежем воздухе!
– Гуляем, так гуляем, – таким невинно-покладистым мог быть мультяшный Джерри прямо перед совершением очередной эпической подлянки в адрес бедного кота.
Прогулку на свежем воздухе (хотя ЛА и свежий воздух – понятия малосовместимые) мы начали с зависания перед витриной еще одного удивительного магазинчика. Всякие необычные вещички, я при всем желании бы не догадалась, для чего предназначено большинство из них. А зависла я перед очками. Разноцветными, закрывающими половину лица. Что-то такое в стиле голливудской фантастики: единый прямоугольный кусок пластика, изогнутый наподобие полицейского забрала, перфорацией по верхнему и нижнему краям и с вырезанным переносьем. Заметив мой интерес, продавец принялся мне объяснять, что «вот эта штука» может быть любого цвета, вон у него баллончики с напылением, и если мисс хочет, то всего за двадцать баксов он сделает мне хоть полосатые, хоть в цветочек. Очень круто!
При этом он с любопытством косился на Бонни – а тот держался за мое плечо, изображая маленького, бедненького, слепого няшечку с поводырем. Еще немножко, и затянет «подайте коту Базилио!»
Разумеется, я ему подыграла. Тоном «это большой секрет» поведала продавцу, что у моего парня проблемы с глазами, переиграл в компьютерные игры, и ему очень-очень нужны совершенно непрозрачные очки. Вот такие, только не полосатые, а… ну, допустим, черно-зеркальные. Но главное – чтобы совсем не пропускали света извне! А то любой солнечный луч, и все. Капец.
Бонни так тяжело вздохнул и сделал такую несчастную морду, что продавец даже передумал ржать над придурками и сделал нам скидку. Фантастические очки обошлись нам в двадцать семь долларов – все, что осталось у Бонни после оплаты обеда и нашлось у меня в карманах. Так что дальше мы гуляли без гроша в кармане, зато в супер-пупер очках (я все же попросила нарисовать на них эмблему «Звездных войн», для пущей конспирации). Бонни выглядел в них феерическим раздолбаем, и опознать в нем знаменитого бродвейского режиссера и модель с обложки Вог не смог бы даже самый дотошный журналюга.
А потом мы снова гуляли, трепались… Кстати, экскурс в историю мне понравился едва ли не больше, чем брачный танец марсианских осьминогов. Десяток пронизанных солнцем и любовью к семье баек – о родне, козах, соседях, морских дьяволах и контрабандистах…
– …Прямо в нашей семейной бухте вход в их сокровищницу! Надо нырять, вход в грот под водой. Там на дне настоящий скелет, прикованный к сундуку. Целый, только между ребер торчит кинжал. Застрял. Сплошные трещины в скале, поэтому светло. Если в полдень посмотреть вниз, его видно. Провал метров шесть, нырнуть – раз плюнуть, но нельзя. Проклятье. Говорят, лет триста назад он был офицером герцогского флота, не поделил этот самый сундук с моим сколько-то там раз прадедом.
– И его до сих пор не вытащили?
– Дураков нет. Это ж Сицилия, у нас проклятье – это серьезно. Вот старший сын старой Джильды раз попробовал. Перед невестой выпендривался. Утонул. А потом средний, и младший…
От легенды, которую рассказал Бонни, меня мороз пробрал. Обыкновенная страшилка, вроде тех, которые рассказывают в детском лагере после отбоя, но мне казалось, Бонни сам верит и в морского короля, и в его невест, и в ведьму Джильду.
– В смысле верю? – он искренне удивился. – Она не призрак, чтобы в нее верить или не верить. Старая Джильда живет в Палермо около рыбного рынка, ей лет девяносто. Двоюродные внучки на этом рынке и торгуют. А она туристов пугает, ворона старая. Увидит блондинку в голубом, и давай орать: зачем сынов моих сгубила, putta! На дне тебе место!
– И что?
– А ничего. Никто ж не понимает, что она орет. Диалект старый, зубов нет, каркает себе и каркает. – Бонни хмыкнул. – Тонут потом, правда. Не все, только кто не сходил в церковь до заката.
Я передернула плечами. Вот же Марко Поло и развесистая клюква! Мистические триллеры нашей деревни! Зато какую из этого можно сотворить историю… старую легенду смешать с современной лавстори, детективным расследованием, долить чуть мистики – и готовый сценарий для Голливуда!
Пока мы гуляли, я наслушалась идей на Оскара, Букера, Пулитцера и Нобелевку – оптом. Причем кое-что было не просто легендами, а из жизни юного Бонни Джеральда. Он даже про дядюшку Джузеппе пару раз упомянул – в таком контексте, что мне стало куда страшнее, чем когда Бонни рассказывал легенды о морском короле.
Все же Синди права, дыма без огня не бывает.
И Люси с Манюней правы, здоровый секс жизненно необходим творческому человеку!
Этим самым, здоровым и традиционным, мы и закончили вечер. После прогулки длиной в целый день на что-то более оригинальное (и требующее сил душевных и физических) я уже была не способна. В отличие от Бонни. Его хватило, чтобы отнести меня в ванную (во избежание спотыкания я командовала: пять шагов, теперь налево, еще два шага… стой! Уронишь!), заказать сэндвичи на ужин, вынуть меня из ванны и усадить к столу, а потом еще и сделать массаж моим гудящим ножкам! Я откровенно и искренне восхищалась. Милый, нежный, заботливый Бонни! Если бы я не влюбилась в него еще черт знает когда, влюбилась бы сейчас. За один только массаж, плавно и естественно переходящий в секс. Нежный, неторопливый, волшебный секс. Словно он всю жизнь меня знает, изучил все мои чувствительные местечки, и вообще создан именно для меня.
Мне было так хорошо, что я не сразу услышала:
– Я хочу тебя видеть, мадонна. Пожалуйста.
Не знаю, что бы случилось, если б я не прикусила язык – оно же само просилось, это «да, Бонни». Такое же, как предыдущие сто, на каждое его движение, на каждый его поцелуй. Мне стоило невероятного усилия воли сказать:
– Нет.
Вдруг он обидится? Рассердится? Никогда больше меня не поцелует? Тысяча причин, по которым нельзя отказать любимому мужчине. Но я справилась. Ты меня многому научил, мой Бонни. И говорить «нет» – тоже, даже если ты обидишься, рассердишься и никогда больше меня не поцелуешь.
– Почему это для тебя так важно? – не выпуская меня из объятий, спросил он после секундной заминки.
Я тоже замялась. Как сказать, что я ему не доверяю? Тем более что это не совсем правда. То есть не только в доверии дело. А, пожалуй…
– Дело в свободе, Бонни. Мы оба вне реальности. Вне привычной игры в работу, в общество, в отношения. Здесь только ты и я, без фамилий, общих знакомых, репутации, сплетен. Так я свободна от страха. Ты же меня понимаешь.
– Да, – тихое, неохотное «да». – Я понимаю.
– Наверное, это как твой секс за деньги. – Я потерлась губами о его руку под моей головой. – Почему это так важно для тебя? Свобода от чего?
– От сомнений. Так я знаю точно, что меня хотят и что от меня хотят только секса.
– Мне нужен ты, Бонни, а не только секс.
Он приник губами к моей шее, задумчиво потерся лицом, обнял крепче.
– Мне нравится, как это звучит: я тебе нужен.
– Угу. Ты шикарно делаешь массаж.
– Не только массаж, – он тихонько хмыкнул и погладил меня по бедру.
– Озабоченный кролик! – смеяться мне хотелось почти так же сильно, как спать.
– Не-а. Твердый профессионал, – он толкнулся бедрами.
Я все же засмеялась, повернулась к нему лицом, нежно прихватила за губу.
– Больной ублюдок. Dolce putta. Нравится?
– Да. Очень. Это звучит как обещание… – он тянулся ко мне, ластился, и казалось, сейчас я могу взять в ладони его сердце. Он отдаст, и это сделает его счастливым. Еще счастливее, чем сейчас. – Я хочу быть твоим. Еще.
– А как же свобода? – я еле подавила дрожь, так его слова совпали с моими мыслями.
– Это и есть свобода, мадонна. Ты красиво это сказала… про реальность, имена… я так не умею.
– Должна же я хоть что-то уметь лучше тебя, – я гладила его лицо, обводила пальцем скулы, губы, и не могла насмотреться: сейчас он был юным, счастливым, открытым и… невинным. Невинный хастлер. Смешно. Но как хочется поверить!..
– Ты даже не представляешь, насколько многое ты умеешь лучше, mia bella donna. Иди ко мне.