Лаврушинский переулок не был узким и захолустным, что огорчило Глину. Очередь к музею тянулась от входа почти до самого метро. Глина покрутила головой, выходя из автобуса, прикидывая, когда можно дать дёру, но Светлана Сергеевна больно толкнула её в спину, и Глина очутилась прямо у двери служебного входа. Воспитанников приюта решили впустить, минуя длинную очередь из туристов.
Глина впервые очутилась в музее, таком большом и известном, и её охватил какой-то безотчетный страх, она забыла о том, что собиралась убежать из приюта. Тревога сменилась дурнотой. Поборов позывы рвоты, Глина попыталась рассмотреть картины вокруг, неожиданно поняв, что находится возле «Трёх богатырей Васнецова». Оказывается, пока она боролась с тошнотой, прошла почти треть экскурсии. Скосив глаза, Глина заметила, что ромбики паркетных досок то приближались к её лицу, то удалялись. Подняв голову, Глина попыталась рассмотреть своими слезящимися глазами мужественные лики трёх удалых былинных героев, но неожиданно села на пол. Краем сознания она уловила странную фразу: «Слава богу, что, хотя бы одна».
Очнулась Глина уже в автобусе, который мирно катил обратно в приют. Вокруг все обсуждали увиденное и услышанное, детский смех и чавканье заполняли автобус. Всем дали по большому яблоку и пакету сока, только Глина не могла есть, потому что до сих пор её голова кружилась, а мысли были не на месте.
До вечера она пролежала в палате, а на ужин не пошла. Она корила себя за случившееся. Когда ещё представится возможность сбежать?
Утром медсестра пригласила её в кабинет и подробно расспросила Глину о том, почему ей стало плохо в музее. Глина ничего толком объяснить не могла, а старую игрушку – клоуна с ржавыми бубенцами на колпаке, злобно отшвырнула в угол. Медсестра, поджав губы, позвала Светлану Сергеевну.
— Галя, — ласково обратилась к ней воспитательница, — мы тебе не враги, не надо грубить и разбрасывать вещи. Мы выявляем способности наших воспитанников. Мы тебе хотим помочь.
Говоря с Глиной, воспитательница улыбалась, но глаза её оставались холодными. Глина смотрела на нее настороженно и недоверчиво.
— Мне стало плохо в музее потому, что я съела что-то несвежее за завтраком, — угрюмо сообщила она, — у меня кружилась голова и хотелось…
Воспитательница погладила Глину по голове.
— Тебе, наверное, обидно, что всем удалось посмотреть на знаменитые картины, а тебе – нет? Если ты будешь хорошо себя вести, то через неделю мы снова проведем экскурсию и возьмём тебя с собой.
Глина вернулась в комнату к цыганче и стала рисовать свои сны. Это было единственным заданием, которое здесь давали воспитанникам. Рисунки забирали и куда-то уносили. Глина посмотрела на календарь на стене. Через неделю начинался учебный год, вряд ли её повезут в обещанный музей. Снова начнутся математика и музыка, а эти уроки Глина терпеть не могла. «Интересно, в какую школу меня поведут? — размышляла Глина, — точно не в обещанный элитный лицей».
Однако, никакие уроки для неё и других выброшенных из «Божьей пчелы» воспитанников через неделю не начались. Некоторых приютских, которые жили в правом крыле, водили в школу неподалеку, но Глина, цыганча и ещё несколько подростков из левого крыла приюта слонялись без дела, рисовали и читали. А ещё их буквально заставляли играть с игрушками. Воспитатель пристально наблюдала за детьми и подростками, подсовывая им исключительно старых кукол, солдатиков и медведей. Глине казалось это какой-то изощренной формой издевательства, и объяснения таким поступкам она не находила.
Изредка кого-то из приютских увозили и привозили обратно, но куда и зачем возили ребят, Глине было неизвестно, а разговоры между воспитанниками не поощрялись. Несколько раз Глина проходила какие-то странные тесты. Ей предлагали угадать, что лежит в чёрной или белой коробке. Она не угадывала. Потом ей показывали старые потёртые фотографии взрослых и детей. Их странные, искаженные гримасами лица, Глине не нравились. Глине предложили пометить людей, у которых есть венец. Никакого венца или даже шляпы она не увидела и по выражению лица воспитательницы Светланы Сергеевны, Глина поняла, что тест провалила. Она вспоминала, что в «Божьей пчеле» ей предлагали поговорить со старыми игрушками, спрашивали о белых бусинах, но она искренне не понимала, чего от неё хотят толстый доктор Валентин Прокофьевич и директор клиники «Божья пчела». Было обидно, что нитку прозрачных крупных бусин в клинике у Глины отобрали. Перед глазами так и стояли жадные трясущиеся пальцы Валентина Прокофьевича, срывавшего с шеи Глины подарок Маринки.
Глина помнила, как после её осмотра большеглазая высокая Софья, скривила презрительно губы: «Даже намека на венец нет! Бесперспективна». Эта же Софья приезжала и на Комсомольскую, пыталась поговорить с Глиной, но та молчала, злобно рассматривая джинсовое платье девушки и длинную чёрную косу-змею, спускавшуюся на грудь. Таких на Песчановке называли «фифами», а здесь, в приюте, особенно не любили. Цыганча говорила, что Софья – любовница директора «Божьей пчелы» и имеет на него огромное влияние. Глине было всё равно, только хотелось дёрнуть за эту длинную косу изо всех сил, чтобы губы Максимовой скривились не от презрения, а от боли. Ведь это она была виной тому, что Глину и Маринку разлучили!
К концу второго месяца Глина заметила, что несколько подростков исчезли. Всезнающая цыганча, по секрету сказала Глине, что Лёню и ещё двоих признали совершенно бесперспективными, и отправили к родителям.
Глина подумала, что её тоже могут отправить к родителям, раз она проваливает все тесты, и ободрилась. Вместо того, чтобы рисовать тревожные и страшные сюжеты её снов, Глина рисовала зайчиков и котят, а её рисунки сразу же забирала Светлана Сергеевна.
Однажды Глине приснился сон о том, что всех воспитанников приюта вывезли в лес, расстреляли из автомата, а потом, когда тела упали в овраг, Светлана Сергеевна и Софья Максимова навалили сверху на трупы тяжёлые комья земли. Глине снилось, что в её живот попала пуля, горячая и мучительно разрывающая все внутренности болью. Наутро Глина обнаружила, что спала лицом в подушку, а на ночной рубашке и простыне — большие бурые пятна. Испугавшись, она закричала, но старшая цыганча сразу же объяснила ей, что от этого не умирают, а наоборот, ею теперь заинтересуются в «Пчеле».
Медсестра показала Глине как пользоваться марлевыми прокладками, а вечером в приют приехал Валентин Прокофьевич. Он был приветлив и показал Глине фотографию Маринки. Наряженная как кукла, в платье в горошек, скособоченная Маринка сидела на высоком стуле. На её лице застыла знакомая Глине улыбка.
— Твоя сестра делает успехи, — сообщил Валентин Прокофьевич, —самая настоящая пчёлка. Талантливая, трудолюбивая, послушная. Учителя ею довольны. Ты хочешь быть такой же пчёлкой?
Глина смотрела на Валентина Прокофьевича исподлобья. Он достал из папки старые рисунки Глины.
— Что означают тёмные овалы, Галя? — ласково спросил врач.
Глина пожала плечами.
— Мне это приснилось, — тихо сказала она.
— А тут? — удовлетворённый ответом врач показал другую картинку, — что тут нарисовано?
Глина увидела давний рисунок. К высокой ветке дерева были привязаны деревянные качели. Они не висели, а были словно приподняты под углом над землей. Неумелая девчоночья рука хотела показать, что качели движутся вверх и вниз, как маятник.
— Это старые качели. Они приснились мне. Когда они качаются, то нагоняют ветер.
— Может быть, это ветер качает их? — с улыбкой уточнил Валентин Прокофьевич.
— Нет, — настойчиво мотнула головой Глина, — здесь так нарисовано, как приснилось. Сначала качели, а ветер — уже за ними. Я не умею ветер рисовать и последовательность.
Глина нетерпеливо взмахнула руками.
— Очень хорошо! — восхитился врач и повернулся к вошедшей в комнату воспитательнице, — регулы когда у неё начались?
— Сегодня, — кивнула Светлана Сергеевна.
— Рисунки были до регул? — уточнил врач.
— В самом начале её приезда в приют.
— Очень хорошо, — снова обрадовался врач.
— Забираете? — спросила Светлана Сергеевна.
— Пока нет, я дам вам инструкции.
Глину отвели в палату, и она печально подумала, что снова её не отпустят домой. Она была уже согласна вернуться к сестре либо уехать к родителям, лишь бы покинуть это мрачное пристанище. Но она опять чем-то не угодила этому противному, неестественно улыбающемуся Валентину Прокофьевичу, и ей ещё предстоит играть в старые тряпичные куклы в компании цыганчи.
Сразу после отъезда доктора Глину перевели в отдельную палату в том же, левом крыле приютского корпуса. Это была довольно странная комната без окон, но с зеркалом, которое висело напротив кровати. В комнате не было ни выключателя, ни лампочки под потолком. Свет проникал из-за зеркала, но вскоре и он погас. Всю ночь Глина не могла уснуть на новом месте, ей чудились шорохи и постукивания, какие-то тихие завывания, похожие на женский плач. А дважды она четко услышала голос своей сестры: «Глина, Глина». Глина то сидела на кровати, поджав колени к подбородку, то валилась на бок, ожидая сна. Но стоило ей задремать, как стуки и шорохи повторялись. Глина просыпалась и дрожала от страха. Окончательно измучившись, она провалилась в сон около четырех утра, а в семь утра её подняла Светлана Сергеевна, заставила умыться над тазом, который принесла с собой, и потащила силком в соседний кабинет. Там Глина и увидела, что на стене есть окно. А в это окно видно её комнату и кровать, на которой Глина провела бессонную ночь. «Значит, — подумала она, — эти изверги издевались надо мной, а через зеркало-окно подглядывали». Однако, воспитательнице Глина ничего не сказала, окончательно определив для себя, что она здесь находится как пионерка в фашистском лагере.