Грозовые тучи сгущаются, и ковчег вздымается к небу, как беременный носорог.
Если уж на то пошло, носорог действительно оказался беременен, и он (то есть она) вместе с цаплями, которым удалось отложить три яйца, и капибарой, которая начала выглядеть так, словно была на последнем издыхании, нарушает установленный порядок.
Животные должны приходить по двое, и в Указаниях Сверху нигде ничего не говорится о младенцах или вдовах. Это приводит к всевозможным вопросам о полноте представления видов, несправедливых преимуществах и перенаселенности некоторых очень узких ниш. В середине прочувствованной (хотя и смиренной) тирады Ноя с мольбами внести, наконец, ясность в этот вопрос Азирафаэль ускользает, потому что, если уж быть честным, ему просто нечего там делать.
Осталось шесть дней, и вода начинает прибывать. Она не заботится ни о правильных парах, ни о генетическом разнообразии, ни о ком-либо, кто случайно не оказался на борту чудесной большой грёбаной лодки.
Горько?
Может быть.
Да.
Нет смысла прятать неподобающие ангелу чувства, когда не от кого их прятать. На данный момент он единственный ангел на Земле и, возможно, впервые рад этому. Азирафаэль рад, что все остальные уютно устроились на Небесах, потому что кто знает, что бы он сделал или сказал, если бы наткнулся на одного из них сейчас, особенно после короткого замечания Кроули несколько дней назад.
Зачем предъявлять им слишком большие требования, а потом уничтожать лишь за то, что они им не соответствуют? Такого скорее можно было бы ожидать от наших…
Словно бросить одно гнилое яблоко в бочку, чтобы вся партия оказалась испорченной, или добавить только одну каплю аммиака в хлор, чтобы получить хлорный газ. Однако он взглянул на демона и обнаружил, что Кроули не смотрит ни на него, ни даже на ковчег на горе. Вместо этого он смотрит на людей вокруг них, на людей, которые, если следовать Великому Непостижимому Плану, через неделю окажутся под водой.
Азирафаэль тогда изо всех сил старался не смотреть на них, но, проследив взгляд Кроули, не смог удержаться и сам, жадно разглядывая лица окружающих их людей, такие разные, такие особенные лица, алгоритмом создания которых так гордился Саракваэль.
— Нет двух одинаковых! — взволнованно сказал Саракваэль на совещании по проектированию. — Никаких повторений, никогда, только исключительные и уникальные, до самого последнего!
«Каждый из них уникален», — думает Азирафаэль, вглядываясь поочередно во все эти милые и разные лица, которых скоро не станет и которые никогда больше не повторятся, и что-то внутри у него обрывается.
Это смутное тошнотворное чувство осталось с ним и после того, как Кроули ускользнул, и даже когда начался дождь, хотя Азирафаэль и понял, что это означает приближение Божьей воли и что по определению всё идёт как надо. Оно не исчезает. Находиться на ковчеге, наполненном капризными животными и перепуганными людьми, невыносимо, поэтому он ускользает, воспользовавшись ангельской привилегией.
Местность вокруг горы Арарат славится своими абрикосами. Азирафаэль идет среди благоухающих рощ, он протягивает руку, и деревья, к которым он прикасается, переходят от цветов к плодам с радостной дрожью. Угрюмый бунт, бессмысленный и безнадежный, так легкомысленно тратить чудеса. Словно он пытается объявить миру, что люди, которые не попали на ковчег, всё ещё заслуживают чего-то хорошего, чего-то драгоценного и божественного.
— Это всего лишь плоды, — яростно говорит он себе, когда это действие начинает его успокаивать. — Да какая от этого чертова польза?
Никто не узнает о созревших абрикосах, никто не будет заботиться о деревьях. Все это исчезнет вместе с…
Азирафаэль останавливается, с удивлением услышав тихие голоса, раздающиеся сразу за холмом. Луна уже зашла — неудачное время для всех, кроме колдунов и воров, но по какой-то причине ему не кажется, что эти голоса принадлежат кому-то из них. Ведомый нехарактерным для себя любопытством, он всё же становится невидимым, прежде чем подняться на холм.
— Но ведь это было бы просто потрясающе, правда? — говорит Кроули.
Он стоит у костра напротив женщины средних лет, которая смотрит на него с нескрываемым подозрением. Она носит вырезанный из челюсти быка амулет, который должен отгонять зло, но большая палка в её руке говорит о том, что у неё есть и другие средства отгонять зло, если амулет не сработает. Крошечный козлёнок дремлет у её ног, не обращая внимания на странные вещи, которые происходят вокруг него.
— Нет, это вовсе не звучит потрясающе, — говорит она. — Прости, если я немного подозрительна.
— Послушай, чего ты хочешь? Что тебе нужно? — спрашивает Кроули устало и раздраженно. — Тебе нужно золото? Я могу дать тебе достаточно, чтобы ты стала царицей в Ниневии, если после этого от Ниневии что-нибудь останется. Уверяю, тебе понравится быть царицей. Разве не было бы здорово, если бы все делали то, что ты говоришь?
— Все уже делают то, что я говорю, — отвечает женщина. — Я единственная, кто знает, как вытащить козлёнка из козы, особенно если он застрял. Это, знаешь ли, очень важно.
Кроули непонимающе смотрит на неё.
— Гм, да?
— А золото — нет. У нас тут всё ещё бартер.
— Ну конечно, — стонет Кроули. — Ладно, пусть не золото. Что-нибудь другое. А как насчет детей? Ну, сильные сыновья, красивые дочери или наоборот. Если хочешь, я могу дать тебе сотню…
Это искушение, понимает Азирафаэль. Немного странно, что Кроули искушает тех, кто и так обречён умереть, причем умереть так скоро, но, возможно, в этом и был смысл — собирать души, которые не успеют искупить свою вину. Однако, похоже, тут всё идёт не так хорошо, как можно было бы предположить, зная репутацию Кроули.
Женщина бросает на Кроули взгляд, полный неприкрытого ужаса, и только крепче сжимает свою палку.
— Мне хватило и двух раз! — восклицает она. — У тебя что, это так плохо получается?
— Я занимался этим ещё до того, как вы узнали, что такое секс! — Голос Кроули звучит немного пронзительно. — Я чертовски хорош в этом деле!
— Не думаю, что это так! — говорит женщина, грозя ему палкой. — И я не стану строить твои дурацкие лодочки в разгар окота, когда повитуха работает не покладая рук, а половина деревни уже страдает кашлем.
Подождите…
Лодочки?
Мозг Азирафаэля отличается от человеческого: он не ограничен рамками, налагаемыми восемьюдесятью шестью миллиардами нейронов или всего лишь девятьюстами триллионами синапсов. Вместо этого он является огромной и ужасной вещью, способной переработать сокровенные истины всей Вселенной и построить всеобъемлющую картину того, что всё это могло бы значить. Ангел знает, что невозможно спасти всех людей от Потопа, знает это так же, как перелётные птицы знают истинный север. Это попросту невозможно.
Однако.
Люди этой широкой долины — не все люди. Река и болота густо заросли высоким тростником и рогозом. Правильные чудеса здесь и там, чтобы помочь им…
Ответ приходит сам собой: это возможно.
Сердце Азирафаэля трепещет от горя и сомнений. Но он не уверен. Но это не всё. Но всё-таки…
Затем он слышит, как женщина сильно бьёт Кроули палкой (очевидно, тот предложил ей красоту и это плохо кончилось), а Кроули всё ещё говорит, уже почти умоляя, уже почти безнадежно, и Азирафаэль принимает решение.
Ладно, посмотрим, сможет ли он сделать ГОЛОС без разминки…
— ОТРИНЬ СВОЙ СТРАХ.
Свет, более холодный, чем огонь, более яркий, чем звёзды, заливает то место, где стоят женщина и демон, и они оба потрясённо ахают, отступая друг от друга, как дети, пойманные взрослыми во время ссоры.
— Что за чертовщина!.. — вскрикивает Кроули, а женщина крепче хватается за свою палку, глядя на пылающую абрикосовую ветку широко раскрытыми от ужаса глазами.
— МАХЛА, ДОЧЬ ТИРЗЫ. ТЫ БЫЛА ПРИЗНАНА ДОСТОЙНОЙ.
— Хм… Я почти уверена, что это не так… — в голосе женщины звучит сомнение. Это не сомнение в собственных достоинствах — скорее, это сомнение того, кто давным-давно понял, что оказаться достойным — это всего лишь ещё один способ позволить навесить на себя тяжёлую ношу.
0
0