Как ни странно, ни страха, ни отвращения к медицинским учреждениям Стас не испытывал. Теперь его волновало только, выпустят ли его эскулапы на встречу с отцом, или же придется сообщать Павлу Маратовичу о своем прискорбном состоянии. Сообщать не хотелось…
Дана забралась с ногами в уголок широкого кожаного дивана. Очень хотелось спать, но заснуть сейчас казалось ей делом непозволительным. Заснуть сейчас означало пропустить много интересного.
То, как Джет и Алекс старательно избегают встречаться взглядами — окончательный разговор так и не случился, и скрыть от остальных взаимное недоверие у них не получается. То, как на саму Дану смотрит Мелисса. Тревожно смотрит. Она изменилась, но чтобы понять, в чем дело, нужно куда больше времени. А понимать-то и не хочется. Хочется просто смотреть…
Это последняя ночь, когда собравшиеся в комнате люди могут еще называться «своими». Уже завтра все изменится. Первый день после войны перечеркнет нечаянное товарищество, объединившее таких разных людей. Так бывает. «Мы дрались вместе!». «Мы вместе воевали». Уже завтра история перевернет страницу, эта ночь станет воспоминанием — одним из самых светлых и бережно хранимых. «Мы вместе выжили».
И ты завтра, забыв обо всем и обо всех, помчишься искать связь с орбитой — боль за оставшихся там зверей стала постоянным фоновым ощущением, как боль от стертой ноги в самой середине дальней дороги… ты улетишь, чтобы не вернуться.
Какой будет судьба Джета? Алекса? Мелиссы? Чем закончится встреча Саата с отцом? Как и куда потянутся их маршруты?
Какой будет рутанская пустыня теперь? Как изменится мир…
Почему ты думаешь об этом, если твердо решила никогда сюда не возвращаться?
Дана улыбалась. Давно-давно-давно уже она не чувствовала себя так спокойно.
Нет, неправильное слово. Спокойствия нет, просто все тревоги толпятся чуть в стороне. Какая это роскошь — отогнать тревоги хоть на час, когда знаешь, что этот час не принесет новых тревог.
Молчание висело в комнате, но тягостным не было. Единственно-правильное молчание, какое только имеет право существовать.
Джет подошел к бару, достал бутылку коньяка. Не самый лучший, синтетический, купленный в конце первой недели на Руте в соседнем баре. Но это единственное спиртное, что вообще нашлось в доме: Джет не пил в одиночку. Обвел глазами гостей.
Дана уже знала — в поселке Слепака погибло тридцать два человека. Наверняка многих она видела. Вспомнилось шоу, которое они с Бродягой учинили на поселковой площади. Когда-то. Давным-давно, несколько дней назад.
Джет принес с кухни все, что могло сойти за бокал — две чашки, рюмка, бумажный пакет для кофейного автомата. Зачем-то пояснил:
— Другого ничего нет. Не успел еще обжиться…
Дана подумала, что Бродяга сейчас не смог бы сделать ей замечание. Обычно он не терпел, когда она прикладывалась к спиртному, а сейчас ему нечего было бы сказать…
Мелисса непонятно к чему, заметила:
— Я подумала о Риммере…
— Он погиб? — в голосе Алекса явно читалось недоверие.
— Он сбежал.
— Я так и думал.
— Он единственный из бандитов Эннета, кто уцелел. Мне его почему-то жалко.
— Вот уж, чего не могу сказать о себе, — хмыкнул Джет. — Трус и предатель.
— Он нам помог.
— Испугался. И не видел другого выхода.
— Думаешь, с ним будут проблемы? — Алекс пожал плечами. — Возможно. Убивать он уже научился. А думать не привык…
— Я думаю, он в глубине души все прекрасно понимает. Просто он слабый человек, и верит всем подряд…
— Мелисса, у вас, оказывается, добрая душа, — иронично поклонился Джет. — Черта с два он кому верит. Просто видит, за кем сила, боится этой силы и потому старается быть к ней поближе…
Она поежилась:
— Мне кажется, не все так просто, Джет…
— Нашли о ком спорить. — Алекс криво улыбнулся. На самом деле он тоже готов был говорить о чем угодно кроме самого важного. Важное все равно стояло тенью за спиной. Все, кто погоб. Все, кто больше никогда не окажется рядом. Все, о ком тяжело — вслух. И он сказал:
— Стас в порядке. Пошел встречаться с адмиралом. Хотел бы я посмотреть…
Ночь перевалила за середину, на улице из прохожих были только полицейские патрули. Благо, центральная гостиница располагалась недалеко от городской больницы — каждый полицейский считал своим долгом проверить документы у праздного прохожего в такую ночь.
Стас не стал вызывать лифт, поднялся по лестнице. Ему было, о чем подумать по дороге. Постучал.
Адмирал не ложился.
Сторонний наблюдатель бы заметил, что отец и сын весьма похожи. Стас ростом чуть выше, но сутулится. А в движениях сходство было очевидным.
— Доброй ночи, — поздоровался Стас.
— Да. Проходи.
У стола горел ночник, развешивая по стенам радужные блики. Уютно, тихо.
На столе чашка. В ней то ли очень крепкий чай, то ли кофе. Но запаха нет, выветрился. Значит, чашка стоит на столе давно, напиток успел остыть.
— Садись. Кофе? Чай?
— Чай.
Стас мог бы и сам себе заварить, но адмирал, хозяйничающий на кухне — это было зрелище, которого он не удостаивался даже в детстве. Тогда чай заваривала мама.
— Держи.
Павел Маратович опустился в соседнее кресло. Сказал:
— Ты изменился.
— Ты тоже.
— Расскажи.
Стас откинулся на спинку кресла, чуть прикрыл глаза. Рассказывать ничего не хотелось. Слишком мало прошло времени. Как болевой шок — чувства отстают за действиями. Все встанет на свои места, когда ты однажды утром выйдешь из шатра, и не увидишь Сэта, спорящего о чем-то с Мэо. Нуч не станет к тебе приставать с требованием научить его драться, Стефан… Стефан.
Так люди становятся именами…
Он все-таки ответил:
— Видят наэса, мы не собирались ввязываться в войну. Мы лишь хотели помочь дружественным нам кланам кхорби уйти в пески раньше, чем до них доберутся бандиты. Поначалу все выглядело именно так: бандиты пытались навязать свои правила пустынникам, которым просто нечего им противопоставить… ты знаешь, кхорби не воюют. Тот поселок… он был на пути бандитов, и мы на всякий случай свернули туда, потому что караван Меаса успел убраться с плоскогорья до начала бури. А дальше… дальше у нас просто не было выхода. Мы задержали бандитов на сутки. Там остались мои друзья. Я мог бы тоже там остаться…
Пауза затянулась. Стас открыл глаза и тут же встретился взглядом с Павлом Маратовичем. Адмирал неприкрыто разглядывал сына.
— Мы не могли прилететь раньше.
— Знаю. Считаешь, мы могли бы действовать эффективней?
— Ничего не могу сказать: меня здесь не было. Разве только… Руте сильно повезло, что ты тогда меня не послушал.
— Может быть. Знаешь, я как-то не чувствую себя героем. Рута — только начало, я прав?
— Похоже что. Дальняя связь работает с перебоями, через приемники Бэста, но уже известно, что гведи прорвались в зоне Лойка и у Солода. У Солода — там вообще что-то невообразимое. Они уничтожили две наши боевые станции, так сказать, превентивно. Как, я пока не знаю. У Лойка ситуация под контролем. А у нас и вовсе все тихо. Возможно, они догадались, что мы их ждем. А может, мы ошиблись, и был какой-то другой план… теперь уже не узнаешь.
Адмирал отхлебнул из своей чашки, сморщился.
— Остыл уже. Что думаешь делать?
— Не знаю. Честно — не знаю. Сначала вернусь в пустыню… но есть ли смысл в нашем существовании там дальше? Никто из нас никогда и не думал, что это навсегда. Даже кхорби. У пустынников в крови дорога, для них противоестественно жить без движения…
— По-прежнему увлекаешься их культурой… единственное, что не изменилось. Думаю, Руте придется пересмотреть свою политику относительно коренного населения. Как думаешь, тут что-то еще можно исправить?
— Если случится чудо, и из небытия поднимутся мхентхи. Нет, как раньше уже не будет. Но пока есть хоть что-то, это что-то можно попытаться сохранить…
— Какой-то неправильный у нас разговор получается.
— А, по-моему, очень правильный. Сейчас Рутой, фактически, управляет полиция. Но так будет не всегда. Мирная жизнь вернется сюда куда быстрей, чем ты можешь представить. Все забудется, и вернется на прежний круг. Здесь живут чемпионы по забыванию. Никакой ответственности, жара, покой. Ты же не можешь не видеть — тут все так, как десять и двадцать лет назад…
Павел Маратович потер ладонями лицо. Жест усталости, или…
— Если я тебя правильно понял, ты хочешь, чтобы на планете появились регулярные войска? Я могу только предложить колониальному правительству принять соответствующий закон. Вряд ли эта мера вызовет отклик у мирного населения.
— Вызовет-вызовет. Я не я буду, если события в Руте не напугали чиновников до колик…
— Хорошо. Но больших результатов не жди. Рута — это планета, которая всю историю существования подчеркивала свое особое положение.
— Угу.
Говорить дальше было вроде бы не о чем. Но что-то главное так и осталось недосказанным, поэтому оба молчали, не решаясь ни попрощаться, ни поменять тему.
Паузу разбил Павел Маратович:
— Не пропадай.
— Да я весь на виду.
— Да-да. В пустыне — как на ладони.
— Значит, прощаемся?
— Выходит, так.
— Надеюсь, не надолго…
— От всей души с тобой согласен.
— Давай, провожу.
— Там прохладно.
— Ну, я тут тоже не в первый раз!
— Идем.
На улице было и холодно, и ветрено. Наэса-зэ висела над крышей ближнего дома.
— Как и не уезжал… — пробормотал старший Гнедин, оглядывая улицу.
Стас вдруг вспомнил:
— Понимаю, это против всяких правил… я могу попросить об услуге?
— Звучит угрожающе.
— Одного человека нужно срочно доставить на орбиту. Я правильно понимаю, что пока вокзал не будет восстановлен, никакого сообщения Руты со швартовочной станцией не будет? Это девушка. Артистка. У нее на яхте животные. Она переживает за них. Сильно.
— Хорошенькая девушка?
— Это академический интерес?
— Значит, хорошенькая.
— Ну, так как?
— Действительно против всяких правил. Завтра… в смысле, сегодня. В половине восьмого. Жду твою артистку на поле возле «Квантов». Опоздает — сама будет виновата.
— Эта не опоздает…
— Увидим.
— Увидим!
Стас на прощание торопливо пожал отцу руку и пошел себе в сторону больницы.
0
0