Он дал. Я размашисто подписал. Он расслабился. Остальные хором заржали надо мной и начали обсуждать репортёров. А я сидел в углу и думал: уходить — значит уходить. Кто и что тебе в этом случайно поможет — совершенно всё равно. Лишь бы только никто не помешал.
Вербовщик сидел и приглядывался ко мне. Вдруг он схватил меня за руку и уставился на мои часы.
— Ну, и? – спросил я, выдержав паузу.
— Похоже, ты из очень отдаленной части Города, или вообще не отсюда, — он взглянул на меня с удивлением. — Или валялся без сознания слишком долго. У нас сейчас – час пополуночи. А на дату сам взгляни!
Я глянул и тихо присвистнул. У него на часах стояло десятое октября. Выходит, меня где-то носило почти месяц.
— Стартуем сегодня, пока не рассвело, — брякнул я, не желая затягивать.
— Конечно— конечно, — вербовщик заметно пьянел. — Сделаем, как ты хочешь, лишь бы остальные побыстрее оклемались.
Сидящий рядом с ним верзила доверительно сообщил:
— Мы такой шпаны наловили на этот раз, что сгодится только для массовки. Лишь ты один красавчик, заснимем крупным планом! Я пойду им укольчики сделаю, а то, небось, ещё в отключке.
На старте нас оказалось трое. Куда подевались остальные двое, я не имел понятия. Над пустыми трибунами полыхали созвездия, прожектора выхватывали из тьмы лишь небольшой участок поля, а всё остальное казалось нереальным. В свете софитов несколько хмурых типов возились с оснасткой летающих лодок. Судёнышки были изящные, лёгкие, вместо парусов на мачте колыхалось призрачное пламя. Улетать на такой лодочке — песня, и время выбрано правильно — ночь, небеса ясные и звонкие, тьма скрывает всё вокруг.
— Рожу скрои попроще! — вдруг рявкнул на меня мужик, вертевшийся возле камер. — Старт через десять минут, а этот у вас то ли пьян, то ли обдолбан! — крикнул он рекрутёрам. — В порядок его приведите, живо!
— Стен, не дури, — покачал головой толстый. — Будешь плохо себя вести, зажму выигрыш.
Я расхохотался ему в лицо. Если рожа моя не нравится, пусть улетает сам! Да, я пьян, но не вином, и скоро Вселенная на вкус определит, много ли спирта в моей крови. Мне сейчас хорошо, невозможно, немыслимо хорошо, так, что можно умереть от счастья.
Пацаны, что считались моими «соперниками», растерянно пялились на глазки телекамер. Я пожалел их, но тут же забыл о мимолетном чувстве — ветер свободы кружил мне голову.
Ударил гонг. Нам приказали раздеться догола и влезть в скафандры, нарядные и блестящие, как фантики от дешёвых конфет. Спец по экипировке подошёл и сам на каждом застегнул перчатки. Затем собрал нас и шепотом объяснил, как правильно управлять нейтронными шкотами. Чтобы разглядеть эти туго натянутые меж снастей тоненькие ниточки, я таращился изо всех сил. Прицелы телекамер дернулись и отъехали в сторону, дабы не показывать наши вконец обалдевшие рожи крупным планом.
Зрачки у парней сделались огромными от ужаса. Кажется, до них уже вполне дошло, что это фарс, и обратно на Землю нас никто не ждёт.
— На старт! — рявкнуло в динамике.
Я осторожно ступил на борт лодочки. Она мягко заколыхалась и оторвалась от земли. Я коснулся нейтронного шкота — тихонько, и восхищенно замер: тоненькая струна чуть слышно запела на верхнем «до». Два других шкота — «си» и «ля», следовало чуть-чуть подтянуть. Я подкрутил регулятор натяжения нити и бережно взял аккорд. Парус тут же полыхнул цветным сиянием и взвился, лодочка рванула вверх. Я тихо вздохнул и бросил на землю прощальный взгляд. Остальные продолжали возиться на старте, но почему-то не взлетали. Толстый, воздев мегафон, бегал и шевелил губами. Слов я уже не слышал, вокруг — и во мне, и в огромной бескрайней Вселенной, звучала тихая музыка, рождавшаяся сейчас под моими руками. Аккорд. И ещё, и ещё…
Лучи прожекторов подо мною дернулись вниз и влево, и вдруг погасли. Меня больше никто не видит! Повинуясь внезапному импульсу, я содрал с головы шлем, и полной грудью вдохнул прохладный ночной воздух. Высоко в небе сияла полная Луна, окружённая искрами далеких звёзд.
Я рассмеялся и заиграл по-другому, в ритме рок-н-ролла. Звёзды подмигивали в такт, вспомнилось Рождество и гирлянды. Но тут почему-то подумалось, что светила — живые, и частенько разговаривают с людьми, но те их понять не в силах.
Я продолжал подниматься, вокруг резко похолодало. Звёзды уже не мигали, они сияли в бездонной тьме и слегка пульсировали, как чьи-то горячие сердца. Внезапно то ли со мной, то ли с миром стало твориться что-то очень странное. Космос прорезали полосы яркого света, и я услышал, как существа с незнакомых планет тихонько шепчутся друг с другом, передавая свой голос через тайные ходы пространства. Я попытался спросить их, не знают ли что про Джен, но изо рта вместо слов вырвался сноп искр. Существа притихли, похоже, перепугались. Я вдохнул, чтобы снова окликнуть их, но легкие разодрал ледяной вакуум. Я прокашлялся и заткнулся. Раз такие дела, пока лучше помолчать.
Солнечный ветер заметно крепчал. Так меня запросто могло занести в астероидный пояс, а там разорвать на клочки метеоритами. Я поменял галс. Звёзды сорвались с мест, оставляя сияющие росчерки, но потом замедлились и остановились. Мимо пронеслось корявое, словно изрытое оспой лицо Луны. Венера медленно приближалась. Вскоре она подплыла поближе, сверкая, как драгоценный камень, и вдруг до меня дошло, что чем-то она ужасно похожа на секретаршу отца. И блеска ничуть не меньше, и тоже наверняка стерва. Я заржал, как ненормальный. Изо рта у меня полетели кристаллы льда, разноцветные облачка и сияющие искры. Почему оно так выходило, я не успел задуматься. Увидел, что звёзды – это души. Они светились не потому, что в них сгорали вещества, а потому, что иначе не могли.
— Убейся об стену! – прошептал я восхищенно.
В ответ хохотнула какая-то юная звёздочка. Я развернул яхту, звезда замигала вишнёвым огнём и тихонько запела. Сердце у меня ёкнуло. У неё было сопрано четырнадцатилетней девчонки. Чтоб я сдох.
— Джен! –заорал я.
— Нет, — потупилась звездочка. – Мое имя Лидия. Я из созвездия Лиры.
— Где она?! – закричал я, схватившись за мачту.
Светила качнулись и завертелись по кругу. Они шептались, переспрашивали друг друга, не загорелась ли где-нибудь новая звезда. А потом разом замолчали.
— Я – отец Лидии, — прозвучал в сознании мужской голос. – В этой вселенной нет той Джен, о которой ты подумал. И никогда не было. Нам рассказали планеты.
— Ты лжёшь! – закричал я. Захотелось съездить этому типу по морде, но только та вряд ли у него имелась, ведь звезда же.
«Всё равно разыщу эту дуру, — сказал я себе. – Если не в этой вселенной, то в какой-нибудь другой. Отберу ножик и объясню, что от Стена никто не уходит без «до свидания».» Звёзды, похоже, услышали эту мою мысль, но промолчали. Во вселенной вдруг стало как-то неестественно тихо, как в море во время затишья перед бурей. Мне вдруг захотелось нарушить эту тишину. Я выбросил за борт перчатки и начал тихонько наигрывать на шкотах музыку. Пальцы резало, ранки жглись, кое-где из них вырывались лёгкие язычки пламени. Я действительно классно играл, потому что в последний раз. Тот самый рок-н ролл, который там, внизу, никак не удавалось дописать до конца, сейчас складывался сам. Наконец-то. Ведь нельзя уходить навсегда с недописанной песней. Я замечтался и не заметил, как левую ладонь отсекло шкотом. Боли не было, раны исходили огнём и горячим светом. Правая рука вспыхнула алым и обратилась в тончайший пепел, но музыка продолжала звучать из глубин моего естества, как будто я сам становился звездой и излучал во Вселенную огненную песню, которой не было ни конца, ни края.
На глаза навернулись слёзы. Разве в космосе плачут вот так, по-человечески, когда еще чуть-чуть, и прежний облик истает? И кто-то неслышно ответил «да». Звёздный свет дробился в слезах, как в линзах, разбиваясь на разноцветные полосы, и каждая звезда пела. О том, что нельзя исчезать насовсем, до конца. О том, что если кажется, что больше никто не ждёт, то это только сейчас так кажется. Все они обязательно вспомнят. Вспомнят и придут.
«Но только меня уже не будет»
«Ты правда хочешь, чтобы было так?»
«Нет. Нет!»
«Тогда живи!».
Светила рассыпались мельчайшей пылью, но все пылинки были живые. Они оседали на лице, на губах, прожигали плоть, и где-то там, на другом конце вселенной, вновь собирались в звенящие и сверкающие шары — звезды. Я пел вместе с ними и горел, и все же не мог сгореть до конца.
«Джен тоже придет когда-нибудь, посмотрит на меня и не узнает». При мысли об этом сердце всколыхнулось жарким пламенем, но было уже не больно, боль сделалась чем-то далёким, почти невозможным, как будто горевать о своей судьбе уже не имело смысла. Вселенная вдруг распахнулась, и я увидел всё — от атомов до далёких галактик. Увидел, как Джен, стоя в серых сумерках на огромном пустыре, утирает кулачком слёзы. От отца она сбежала, влачить существование призрака где-то между жизнью и смертью оказалось не по ней. Она хотела стать прежней, живой, и сейчас лихорадочно размышляла, как этого добиться. Я потянулся к ней, переливая ей в жилы горячий свет. Джен закричала от боли, упала, ушиблась, и вновь закричала — уже от радости. Жизнь возвращалась к ней. За миг до того, как потерять сознание, она увидела, как над пустырем поднимается жгучее солнце иного мира.
«Солнышко» — называла меня мама, а потом и девчонки, и взрослые женщины. Эта плоть всегда хранила в себе слишком много света и жара, и сосуд однажды переполнился. Незримые швы, наложенные на тело тем, кого называли Строителем Города, расползлись, и из прорех наружу вырвалось пламя, весёлое и страшное. Так я стал самим собой.
Сейчас я — большая рыжая звезда. В какой вселенной? Не всё ли равно? У меня есть планета. Я называю её Земля, потому что она голубого цвета и полна жизнью. Без меня она погибнет, миллиарды живых существ зависят от моего тепла и света. Поэтому, если другое небесное тело на миг закрывает от меня мою Землю, я беспокоюсь и тихо шепчу:
— Никогда не умирай…
— Никогда… — раздается в ответ.
0
0