Глина завернула во двор сталинской высотки. Она не могла вдохнуть, словно в грудь воткнули раскалённый прут, а в ключицу отдавало пульсирующей болью. Глина слышала тонкий и не отчетливый зов, и упорно шла к парадной в углу. Во дворе было сыровато и пасмурно. На бетонной чаше для цветов сидел бомж с сигаретой в грязных пальцах. Он исподлобья посмотрел на Глину и судорожно затянулся.
– Витька Цой в башне жил, под самым шпилем, – прохрипел он и закашлялся.
Глина не поверила, но переспрашивать не стала, лишь задрала голову вверх.
– За пятихатку могу внутрь провести, – предложил бомж, и девушка с интересом посмотрела на него. Разумеется, со стенами сталинки говорить ей не стоило, она просто могла не выдержать такой перегрузки, но внутри дома была вещь, которая хотела отдать ей свою память.
Она вытащила купюру и протянула её бомжу, а тот, кряхтя, поднялся с бетонной чаши, набрал код на двери и впустил Глину в тёмное нутро высотки.
***
Очнулась Глина, лёжа на широком подоконнике в парадной.
Незнакомое лицо участливо склонилось над ней, бомжа рядом не было.
– Приход словила? – спросила девчонка с розовыми дредами.
– Сама не поняла, – Глина села и помотала головой. В руках у неё был розовый шарик неправильной формы, величиной с крупную сливу. Шарик такого размера она не скатывала никогда.
– Чем затарилась? – снова спросила незнакомка.
– Да ничем вроде, – Глина помотала головой.
– Это чо у тебя? – девчонка ткнула пальцем в шарик.
– Ты его видишь? – удивилась Глина.
– Этот пластилин? – уточнила незнакомка, – вижу. На фиг ты его сюда приволокла? Это курят или нюхают?
– Я его не приволокла, я его отсюда взяла, – честно сказала Глина.
– Не было такой фигни тут, точно, – уверенно помотала дредами девчонка, – может, Саныч тебе дал?
Глина тупо уставилась на розовую сливу, восстанавливая в памяти события. Вот она поднялась на последний этаж, стараясь не касаться руками перил, вот она стоит перед дверью в квартиру. Ещё за тысячонку её впускают внутрь. Квартира отремонтирована, в ней живут чужие, временные… Кажется, что здесь нет ни одной вещи, которая могла бы её позвать.
Девушка с розовыми дредами загундосила, что здесь, дескать, жила легенда русского рока, шустренько изложила Цоевскую биографию, основные вехи жизни. Глина её не слушала. Она почувствовала зов, очень сильный и отчётливый, откуда-то со стороны окна. Оттолкнув девушку, она наклонилась и стала на колени у подоконника. Не обращая внимания на удивлённые возгласы стоявших сзади, Глина зацепила ногтем краешек обоев, оторвала полоску. Девушка взвизгнула и попыталась её оттащить, но Глина сильно пнула её, и та отлетела к дивану. Бомж хрипло закричал что-то, но Глина драла и драла одну полоску за другой. Под белыми однотонными обоями показались жёлтые птички, а за ними — зелёные полоски, а под ними — неожиданно тайник.
Глина сунула туда руку и вытащила две странные фигурки. Это были старинные оловянные солдатики, раскрашенные неумелой рукой вручную. На одной подставке было нацарапано «Папа», а на другой – «Витя». От них шло неимоверное тепло, но они ничего не сказали Глине, кроме фразы «Наконец-то!», а потом её вырубило.
– Где солдатики? – спросила Глина.
– А! Не парься, – девушка махнула рукой, – Сашке отдам. Это явно вещи его отца, не понятно, как ты только их нашла. Ты ясновидящая Рейни? Из программы «Битва магов»?
– Битва дебилов, – не нашла ничего умнее для ответа Глина и вяло поплелась прочь из подъезда. Розовую сливу она положила в карман, и затвердевшая память чужого детства ласково грела её ладонь.
Эта слива помогла ей пережить трудные дни. Глина растянула её на неделю, унимая боль за грудиной, которая не давала ей дышать. Оказывается, что сердце может болеть, и это совсем не романтично. Глина прекратила всяческое общение с Тимом и не реагировала на звонки в дверь. Телефон она отключила, а дверь на балкон держала закрытой. Глинтвейн и ночные посиделки закончились, как и всё, что к ним прилагалось.
Ко всему прочему у неё истаял денежный запас, и Глина позвонила Евгению, который пообещал подогнать клиентов, ничего не говоря Верёвкиной. Вскоре ручеек людей протянулся к ней, и Глина стала выходить из квартиры и подолгу пропадать, продавая мёд, в который она вмешивала прозрачную субстанцию. Вместе с деньгами к ней пришла информация о Софье Максимовой. Глине не составило труда понять, о ком говорил Тим в их последнюю встречу. У Глины появился повод убить Максимову, гораздо более серьёзный, чем раньше. Но теперь она не собиралась делать этого сама. Глина поумнела.
Тим встретил однажды Глину в подъезде и подошёл к ней.
– И долго ты будешь дуться? – спросил он примирительно.
– Всегда, – безапелляционно ответила Глина.
– О как, – Тим почесал за ухом привычным кошачьим жестом, словно у него за ухом жил целый рассадник блох, – тебе не приходило в голову, что у тридцатипятилетнего мужика были и другие бабы?
– Не приходило, – ответила Глина и закрыла дверь перед носом Тима.
Она не хотела ничего объяснять Тиму, и слушать его объяснения она тоже не собиралась. Она обижалась на свою недалёкость, ведь зарекалась же не влюбляться после смерти Береста?
Когда Тим узнал, что Глина продает бусины, он подкараулил её в подъезде и предупредил:
– Это плохо кончится, поверь. Я не хочу, чтобы ты сдохла на свалке чужой памяти.
– Собаки дохнут, Тим, – сказала бесстрашно Глина, – я пока человек, причем живой.
– Ты будешь хуже собаки, ты станешь пчелой в чужом улье. Поверь мне, я через это прошел. Ты оставляешь следы, тебя поймают.
– А, может, я этого и жду? — Глина, криво усмехаясь, отстранила его.
***
Софья Максимова не любила принимать пациентов с утра, она была типичной «совой» и просыпалась окончательно только часам к десяти, выпив пару чашек кофе, пролистав ленты социальных сетей. Но Санкт–Петербург, как и Москва, никогда не спит. Для кого-то восемь утра — всё ещё продолжение глубокой ночи, и бессонного бодрствования, а для кого-то энергичное начало рабочего дня. За окнами серело, фонари давно погасли, открылись фастфуды, а значит… Пора работать.
С Виталием они работали по очереди — день через день, так как не могли договориться, как делить крохотный офис. Отколовшись от конторы Пасечника, Софья словно обрела себя: ей всегда нравилось работать не с сопливыми, неорганизованными и шумными школьниками, а с прилично одетыми, обеспеченными и взрослыми людьми. Виталий на первых порах делился клиентурой с Софьей, но теперь у неё уже был свой круг пациентов. Лучше рекламы, чем «сарафанное радио», пока не придумали. Принимая пациентов, Софья выполняла одновременно функцию «Ищейки». Как справедливо заметил Пасечник, одарённые люди часто страдают, не понимая, что же их так гнетёт. «Слышишь голоса – шизофреник, предчувствуешь беду — параноик. Дело «Божьей пчелы» — помочь не только детям, но и взрослым», — говаривал Пасечник, и Софья была с ним вполне согласна. Софья находила таких людей, и они работали на неё.
Посетительница Софьи была записана заранее, по звонку знакомого знакомых, так к Софье стекались ручейки ее клиентов, и сейчас перед ней в кресле сидела худая, одетая в кожаный жилет и длинное в пол чёрное платье молодая женщина. Её длинные волосы были гладко прилизаны на висках и закручены в тугой узел на затылке. Бледное с резкими скулами лицо было наполовину закрыто тёмными очками. По тону помады угадывался агрессивный макияж.
Софью трудно было удивить, даже вечерним макияжем в восемь утра, но вот руки посетительницы в чёрных перчатках из тонкой непрозрачной материи выглядели необычно. Зачем посетительница носила их? Прятала экзему или это была часть её образа?
Софья напомнила себе, что честно заработанные деньги не пахнут, открыла блокнот и сделала пометку. Быстро задав ряд обязательных вопросов, она узнала, что посетительницу зовут Галиной, ей двадцать лет, она не замужем и вообще не имеет семьи, как и постоянного места жительства, учёбы и работы.
– Вы можете сформулировать свою проблему? – спросила Софья, черкая в блокноте и подавляя зевок.
– Да, я очень часто хочу кого-то убить и мне трудно себя сдерживать, – спокойно сказала посетительница.
Софья подняла на неё глаза, скрывая удивление. Склонная к эпатажу пациентка могла быть психически не здоровой.
– Вы видите основную вашу проблему в том, что вы хотите убивать? – уточнила психолог.
– Нет. Я думаю, что каждый человек рано или поздно приходит к мысли, что лучшим решением проблемы было бы устранение человека, который её породил, – медленно, кивая в такт своим словам, сказала пациентка.
– Следовательно, мысли об убийстве вы считаете вполне нормальными, и в этом вы видите проблему?
– Нет, проблему я вижу в другом, – пациентка чуть подалась вперёд, – дело в том, что я способна на убийство, и меня вряд ли поймают. Но я часто размышляю над тем, что убийство непоправимо… И это меня беспокоит.
Софья Максимова постучала карандашом по столу.
– Такой случай у меня впервые, – мне кажется, что вы несколько преувеличиваете…
– Что именно я преувеличиваю? – спросила с неожиданным смехом пациентка, – свои способности?
Она резко встала и прошлась по кабинету. Взгляд её упал на низенький столик у окна, на котором стоял расцветший не ко времени «декабрист».
– Хотите, чтобы этот цветок погиб? На это уйдёт, скажем, двадцать минут.
Софья Максимова, откинувшись в кресле, с улыбкой наблюдала за девушкой. Та достала из жилетного кармана небольшую металлическую коробочку, элегантным жестом открыла её. Посетительница достала что–то, и пошевелила пальцами в черных перчатках над цветочной плошкой, словно солила цветок. В памяти Софьи что-то неприятно шевельнулось. Закончив диковинную процедуру, Глина захлопнула коробочку, аккуратно положила её обратно в карман и вернулась в свое кресло.
– Хотите чаю или кофе? – спросила Софья, но пациентка провела перед своим лицом рукой в перчатке. Даже этот картинный жест был ею продуман и предложен психологу как часть образа.
0
0