Двухэлементные стратегии преодоления
Комментарий к Двухэлементные стратегии преодоления
К Обри Тайм заходит неожиданный посетитель, и это означает, что она должна изменить свое расписание.
Самый добрый мужчина, которого она когда-либо видела, в настоящее время сидит в ее зоне ожидания. Он сидел в ее зоне ожидания и на нём были солнцезащитные очки Кроули.
Её система аж встряхнулась, когда она его увидела. Она не ожидала увидеть его. Он не позвонил раньше времени. Он не назначил встречу. Он был просто там, и она должна была задаться вопросом, как долго он ждал.
Он посмотрел вверх и в ее сторону, когда она встала в дверях ее кабинета. Он улыбнулся. Она могла чувствовать эту улыбку в животе, в горле, но она была не такой, как раньше. Это была маленькая, крошечная улыбка, не такая, как раньше. Это было не более чем приветствие.
Эта улыбка напоминала лезвие ножа, завернутое в слои марли.
«Мисс Тайм», — сказал он и встал. Он выглядел так, словно собирался подойти к ней, и он даже сделал небольшой шаг в этом направлении, но затем остановился. — «Мы встречались раньше, если Вы помните».
Да, да, она помнила.
С ее точки зрения, присутствие Азирафеля в дверях, несмотря на отсутствие Кроули, было и хорошим знаком, и плохим знаком. Это был плохой знак, потому что это означало, что, как бы Кроули себя не чувствовал, это было настолько ужасно, что Азирафель разыскал ее. И он отыскал ее наверняка без ведома Кроули. С другой стороны, это был хороший знак, потому что это означало, что, как бы ужасна ни была ситуация Кроули, она не была настолько ужасной, что Азирафель был полностью растерян, полностью уничтожен. Это означало, по крайней мере, что Кроули должен быть еще жив.
Она сделала всё возможное, как могла. Она звонила. Она оставляла голосовую почту. Это было всё, что она могла сделать для клиента, обстоятельства которого были такими же необычными, как и у Кроули. В течение двух недель, прошедших с тех пор, как Кроули ушел, его имя постоянно появлялось в ее расписании во время его обычной работы. Она не знала как. Она не планировала эти встречи, и это была не автоматизированная система. Она предположила, что это был какой-то подкол, направленный на нее, и это заставило ее почувствовать что-то иное, чем злобу. Все эти две недели она ждала обычные пятнадцать минут его прибытия, а затем оставляла голосовое сообщение о том, что он пропустил встречу. Это было всё, что она могла сделать для клиента, обстоятельства которого были такими же необычными, как и у Кроули.
Обри Тайм взяла воображаемую карточку, на которой она написала я — гребаная шарлатанка, и она позаботилась о том, чтобы она была надежно сохранена в ее карточном каталоге. Она была внесена в перекрестный список: она была занесена под «С» — Себя, под «Ш» — Шарлатанка и под «Кроули». Она отфильтровала карточку, и у неё было три отдельных замка, которые она могла запереть, чтобы убедиться, что она там и останется
«Вы не могли бы уделить мне минутку времени?» — спросил Азирафель.
Он выглядел испуганным и нервным. В ее воспоминаниях он не был таким существом, которое могло выглядеть испуганным или нервным. Она сосредоточилась на ощущении марли и попыталась игнорировать острие ножа под ней.
«Конечно», — сказала она. Она вернулась в свой кабинет, открыв для него дверь. — «Заходите.»
Она не очень-то хотела, чтобы он заходил. Она не хотела, чтобы он был в ее офисе, не учитывая, как он оказался там раньше. Но это было единственное, что нужно было сделать. Это было единственное, что она могла сделать, поэтому она пригласила его войти.
Он слегка кивнул головой, словно он был благодарен. Странно было думать, что такое существо, как он, может быть ей благодарно, благодарно за что-то простое, например, приглашение в ее офис в рабочее время. Он вошел. Она не знала, действительно ли произошло изменение в давлении воздуха, когда он проходил мимо, или ей просто так показалось.
«Надеюсь, Вы не сочтете грубостью, что я их надел», — сказал он, указывая на солнцезащитные очки, как будто он думал, что терапевт, который (раньше) встречался с Кроули еженедельно, не привык к солнцезащитным очкам в её офисе. «Я думал, что они могут…» — он умолк и начал снова. — «Ну, чтоб не было, как в прошлый раз. Я думал…»
«Спасибо», — сказала она, не столько прерывая, сколько оказывая акт милосердия. — «Это очень заботливо с Вашей стороны».
Азирафель не был ее клиентом. У нее не было терапевтических отношений с ним. Но всё же он был в ее офисе. Он был личностью, в ее офисе, и она видела, что он был напуган. Она видела, что он нервничал. Она была профессионалом, и у нее был значительный опыт работы с теми, кто был напуган и нервничал. У нее был значительный опыт работы с близкими ее клиентов, когда у них были причины бояться и нервничать.
«Проходите, садитесь», — сказала она.
Всего в кабинете Обри Тайм было три стула: два кресла, которые были в центре внимания, и кресло-крутилка у ее стола. Азирафель сделал паузу, и она увидела, как его внимание переместилось с одного из стульев на второй и на третьй. Он был так нерешителен. Он был так неуверен, как будто боялся, что это было своего рода испытание, и он не знал, что произойдет, если он сделает неправильный выбор.
Обри Тайм умеет быть терпеливой. Ее следующая встреча только через полтора часа, поэтому она могла набраться терпения. Она могла быть терпеливой, чтобы он мог принять это решение в любом темпе, в котором он нуждался, чтобы почувствовать себя в безопасности. В конце концов, он сел на самый очевидный стул, на котором сидели почти все. Другими словами, он уселся в кресло Кроули.
Пока он усаживался, она поняла, что не хочет сидеть напротив него. Она продолжала стоять.
«Должен сказать, это тот ещё опыт. Я имею в виду их ношение». — Он заговорил, подумала она, потому что не знал, что сказать. — «Я никогда особо не задумывался над тем, каково это, носить их в подобной среде. Я всегда только предполагал…»
Она поняла, по тому, как он сидел, что он не знал, куда деть руки. В ее воспоминаниях он не был таким существом, которое умело стесняться.
«Ну, полагаю, Вы знаете, почему я здесь», — сказал он.
«Думаю, да, но я также не хочу делать никаких предположений. А также…» — она быстро поморщилась, потому что это было бы неприятным осложнением. — «Я должна сказать Вам, что у меня нет права что-либо Вам говорить. Я могу выслушать то, что Вы скажете, но я не могу подтвердить или опровергнуть, является ли кто-то моим клиентом».
«Оу.»
Кроули бы посмеялся над ней. Он бы рассмеялся ей в лицо или оскалился. Он был бы неумолимым, пока не заставил бы её признать, насколько это смешно, что она отказывается признать, что они оба знали, что это очевидная правда. Азирафель уже здесь был. Он был здесь раньше, с Кроули. Эта юридическая формальность действительно была нелепой, и Кроули настаивал бы, пока она это не признала. Азирафель, как она увидела, просто принял это.
«Я могу дать Вам документы», — сказала она. — «Вам просто нужно получить подпись, и тогда я смогу поговорить с вами».
«Документы», — сказал он, как вопрос.
Она кивнула. «Это просто информация. Всего лишь одна страница. Нужны только подписи». Документы были просты, но у нее было сильное подозрение, что получить основную подпись просто не будет.
«О, хорошо…» — его рука поднялась к солнцезащитным очкам и начала играть с ними. Он не чувствовал себя в них комфортно. Они не подходили к его лицу. — «В таком случае, Вы не могли бы проверить еще раз?»
«Что?»
«Ваши файлы», — сказал он. Его тон стал более уверенным. — «Не могли бы Вы проверить, есть ли у вас эти документы в архиве?»
Она знала, что нет.
«Просто, пожалуйста, проверьте». — он кивнул головой, словно надеясь, что ему стоит настоять на этом. Ей ничто не мешает проверить, и поэтому она так и сделает.
Она подошла к своему каталогу, открыла и отыскала нужную папку. Она хранила отсканированные копии в зашифрованной папке на своем компьютере, но, ради Азирафеля, решила, что было бы лучше искать так, чтобы он мог видеть. Она просмотрела документы, которые у нее были в файле и… нашла.
Или, по крайней мере, она нашла то, что должно было быть.
«Это не—» — она нахмурилась. Она оглянулась на него. — «Это что, латынь?»
«Ой. Точно. Мы же больше так не делаем, верно?» — он говорил не так уж встревоженно. — «Проверьте еще раз, возможно, Вы просто не так прочитали».
Чертовы демоны и ангелы.
Она посмотрела вниз и, да, он был прав: документ был не на латыни. Он был на английском, по крайней мере, на каком-то английском. Он был на английском языке, и было что-то похожее на ее подпись. И на нем была отметка, которая, несомненно, была подписью Кроули.
«Ты смотри», — невозмутимо сказала она.
«Видите?» — его голос был полон надежды. — «Так просто что-то потерять, пока не появится возможность отыскать его».
«Верно», — сказала она.
Если бы в кресле был Кроули, и если бы была необходимость в надлежащей документации, отсутствие её было бы концом обсуждения. Однако Азирафель был другой. Кроули всегда настаивал на том, чтобы играть в игры по его собственным правилам; Азирафель, она поняла, поступал по-другому.
Это было то, что нужно. У него были подписи, или что-то похожее на подписи. На английском или почти на английском. Это была форма респектабельности, которую она могла использовать, чтобы позволить себе делать то, что она и хотела сделать.
Она положила документ обратно в файл. Она подумала о том, чтобы передвинуться к двум стульям, но решила не делать этого. Она не хотела стоять, это было неправильно. Но она также не хотела сидеть на своем обычном месте напротив него, где она сидела в последний раз, когда он был здесь. Это тоже было бы неправильно. Так что вместо этого она села в кресло-крутилку возле своего стола.
«Хорошо, давайте поговорим», — сказала она. — «Рассказывайте, что происходит.»
Ее стол не под таким углом, чтобы кто-то, сидящий в кресле, мог легко ее увидеть. Если бы в кресле был Кроули, он бы повернул его, чтобы лучше видеть её, или он бы ей язвил, пока она не пересела, или он просто встал бы и ходил. Азирафель не делал этого. Вместо этого она наблюдала, как он скрутился в кресле, наклоняя шею, чтобы он мог смотреть ей в лицо. Это явно было неудобно. Она задалась вопросом, могут ли ангелы чувствовать себя неудобно.
«Это я во всем виноват», — сказал он и выглядел так, словно ему было больно. Он не мог не играть с очками. Было так очевидно, что он не любил их носить. — «Я здесь, потому что — ну. Я хотел поинтересоваться, Вы когда-нибудь звонили на дом?»
«Нет, боюсь, что нет», — соврала она.
«Вы не могли бы передумать?»
Он продолжал играть с очками. Это выглядело почти как принуждение, будто он не знал, как остановиться. Они не подходили к его лицу, и было до боли очевидно, что ангелы могли чувствовать себя неудобно, мучительно неудобно. Он выглядел таким испуганным и его голос был полон надежды. Что ей было знакомо. Это был тот вид надежды, который ты чувствуешь, когда единственным другим вариантом является отчаяние.
Он был самым, мать его, могущественным существом из всех, что она когда-либо встречала, и он был здесь, потому что ему больше некуда было обратиться.
«Слушайте», — сказала она, и она пыталась заставить ее голос сдерживать сочувствие. — «Я думаю, Вы можете снять их, если хотите».
«Вы уверены?» — спросил он. Он был самым добрым человеком, которого она когда-либо видела.
«Держите их поблизости». — она пыталась улыбнуться. — «Но думаю, со мной все будет хорошо».
Он был так же нерешителен, как и всегда. Она не помнила, чтобы он выглядел таким нерешительным, даже когда видела его с Кроули. Хотя, она должна была признать, она не часто видела его, и ее память с того дня не была надежной. Она подождала, пока он не снимет солнцезащитные очки. Он сделал это так, чтобы его глаза были направлены вниз, и он держал свои глаза направленными вниз, когда складывал солнцезащитные очки. Он снял их, сложил, сжал в руках.
Она поняла: они были ему дороги. Это были солнцезащитные очки Кроули, и, конечно, они были ему дороги. Азирафель был полон надежды, потому что его единственной альтернативой было отчаяние.
Он поднял голову, и она едва сдержала дрожь.
Ей не нужно было вздрагивать. Она была в порядке, по крайней мере сейчас. Она видела его глаза, и они были просто добрыми глазами. Это была марля, покрывающая нож. Возможно, она подумала, что он что-то делает, чтобы держать глаза просто добрыми. Или, подумала она, возможно, он что-то делал в прошлый раз, а теперь — нет. В любом случае, она видела, что он был благодарен и рад, что больше не должен носить солнцезащитные очки. Было так странно думать, что он был тем, кто мог чувствовать благодарность и облегчение из-за нее.
Пора приниматься за работу.
«Расскажите мне о его состоянии. Как он?» — спросила она.
На его лице мелькнуло выражение приглушенного страдания, а затем он сказал: «Он не спит».
«Ладно.» — Она не знала, что сказать. — «Я думала, что вам вообще не нужно спать».
«Нет. То есть да. Да, Вы правы. Но, понимаете… » — Вот тут, подумала она, Кроули вмешался бы, чтобы ускорить разговор. Но Кроули здесь не было, и Азирафелю пришлось самому справляться. И ей пришлось задаться вопросом: если бы она встретила Азирафале первым, если бы она приняла Азирафеля за константу, а Кроули — за другого, смогла бы она увидеть, чего не хватало Кроули, когда Азирафеля не было рядом? — «Он притворяется, будто спит. Он все время в постели. То есть в постели или неподалеку от неё. Но он на самом деле не спит. Я же вижу.»
Она кивнула. Она кивнула, чтобы сказать я слушаю. Она также кивнула, говоря, я доверяю твоему суждению. Он не был ее клиентом, но у нее был глаз профессионала для наблюдения и оценки тех, кто приходил в ее офис. У нее была способность профессионала определить, как кивнуть тому, кто пришел к ней в офис.
«Он когда-нибудь так делал?» — спросила она.
«Я не знаю.»
«Почему Вы сказали, что это Ваша вина?»
«Что?» — он опешил, на мгновение, пока он не смог допетрать. Ему как будто было больно. — «О, разве не моя? Я должен был… Ну, я просто подумал. Я думал, новый мир и все такое».
Она понятия не имела, что он пытался сказать. Раньше она думала, что часа полтора хватит. Теперь она не была так уверена.
«Мне нужно попросить вас уточнить, — сказала она.
«Я должен был догадаться.»
«Хм».
«Он всегда фонтанирует сумасшедшими идеями и исполняет их, да?»
«Ага.»
«И я. Ну. Я знаю. Я знаю, как бывает. Но я думал».
Быть терпеливой гораздо труднее, когда она слушала кого-то, кто не был клиентом. «Я не знаю, что Вы пытаетесь мне сказать», — сказала она.
«Оу!» — Теперь он казался удивленным. Он казался удивленным, и это, кажется, отвлекло его от нервов. — «Простите, я просто предположил, что Вы знаете. Я думал, что он говорил с Вами об этом».
Да выкладывай уже, — подумала она, а потом ей стало обидно. Она надеялась, что он не заметил.
«Видите ли, мы обсуждали перспективу жить вместе», — сказал он.
Срань Господня, — подумала она. И ей очень хотелось, чтобы она не думала это. Это даже ничего не значило, и ей хотелось бы, чтобы она это не думала. Ей хотелось, чтобы она не думала это, и ей нужно было подумать о чем-то другом. Было кое-что другое, на самом деле, много чего-то другого, о чем ей нужно было подумать.
«Честно говоря, — сказала она, стараясь изо всех сил не подать виду, — я думала, что вы уже жили вместе».
«Ну…» — Он начал краснеть? Ангелы вообще умеют краснеть? — «Возможно, с практической точки зрения, большую часть времени. У нас все еще есть наши отдельные места жительства.»
«Ладно. Ладно.» — Она позволила себе открыть и закрыть челюсти несколько раз, позволяя зубам вонзиться друг в друга, чтобы ей было легче думать. — «Кто первым предложил?»
«Он, конечно.»
Конечно.
«Когда?»
«Кажется, это было несколько месяцев назад». — Он попытался переместиться в своем кресле, но ему было мало что делать. Она сделала так, что ему пришлось повернуться в сторону, чтобы увидеть ее, так, что ему пришлось принять неудобное положение, чтобы увидеть ее. Она сделала это с ним.
Она пыталась образовать график времени. Он был не точный, но не сильно. Это был довольно очевидный график.
Срань Господня, — подумала она снова, и ей очень хотелось, чтобы она это прекратила.
Для психотерапевта, такого как Обри Тайм, важно помнить, что жизнь ее клиентов никогда не прекращается. Они продолжают свою жизнь, делая выбор и изменения, процветая или колебаясь, несмотря на всю работу в ее офисе — и, иногда, из-за работы в ее офисе. Легко забыть, почувствовать себя комфортно, стать самодовольным. Многое из того, что произошло здесь, в этой комнате, может быть ярким и эффектным, его легко увидеть и сфокусироваться на нем, и может быть трудно вспомнить, что это был только один час в неделю из всей жизни клиента. Это был только один час в неделю, и было так много других часов. В частности, было много других часов, когда между одним сеансом и следующим проходил целый месяц. Легко было забыть, сколько многого всегда происходило в жизни клиента, и было легко рассчитывать на то, что клиент упомянет что-нибудь из всех тех других часов, которые требуют их совместного внимания. Легко было попасть в ловушку, ожидая, что клиент будет честным и открытым.
Энтони Дж. Кроули, этот испуганный, травмированный-сукин-сын-в-форме-демона, никогда, никогда не был честным и открытым с ней. Она увидела, что он лжец, когда они впервые встретились. Она видела, что он прятался, что он всегда прятался, а затем в какой-то момент она позволила себе забыть это. Она позволила себе перестать искать его особенности, его намеки, все признаки того, что под поверхностью было еще что-то еще, что он не хотел, чтобы она увидела. Она позволила себе забыть, что он держал глубоко внутри себя, в тайне, что-то, что причиняло слишком много боли или могло причинить слишком много вреда, все, что имело для него значение, все, что он боялся выпустить. Она позволила себе забыть, что его честность всегда была его валютой, и он всегда выдавал скудные гроши, ибо только это позволяло ему чувствовать контроль и, таким образом, безопасность. Она позволила себе забыть.
У нее была спрятана карточка, она ее хранила, она была заперта на замок и ключ, внесена в перекрестные списки под буквами «С», «Ш» и «Кроули».
«Он даже предложил уехать из Лондона», — сказал Азирафель. Он выглядел виноватым. Он говорил с надеждой, чтобы замаскировать отчаяние. — «Мы говорили о коттедже, где-нибудь в хорошем местечке, возможно, в деревне».
Срань Господня.
Она подтолкнула его, чтобы он начал обрабатывать своё падение. Она подтолкнула его признать его, поговорить о нем, подумать о нем. Она подтолкнула его противостоять его падению, так как он пытался проползти в Рай, которого он не мог заслужить и боялся этого.
Блядь, — подумала она. «Хорошо», — сказала она. Она глубоко вдохнула и повернула голову в сторону. Она повернула голову, чтобы дать себе шанс найти путь, найти маршрут, подумать и выработать стратегию. А потом она снова посмотрела на Азирафеля.
«Хорошо», — снова сказала она.
У нее были раздаточные материалы. У нее всегда были эти раздаточные материалы. Она держала их при себе. Это были раздаточные материалы, которые она давала близким своих клиентов, когда она думала, что это необходимо. Эти раздаточные материалы, как она знала, могли быть ужасающими и пугающими. Она знала, что это были раздаточные материалы, которые были менее ужасающими и пугающими, чем обстоятельства, которые привели к тому, что она отдала их близким своих клиентов. Она собрала их, а затем отодвинула кресло-крутилку от своего стола, ближе к нему.
У нее был сценарий, сценарий, которому она следовала, когда ей приходилось раздавать эти раздаточные материалы близким своих клиентов. Это был не идеальный сценарий, а сценарий, предназначенный для людей. Но это был сценарий, и сценарии могли утешать.
«Я хочу, чтобы Вы знали», — начала она, и она знала, как установить голос. Это был не ее успокаивающий, утешающий голос. Это был ее голос, который означал всё серьезно. Именно этот голос означал всё серьезно, но я с тобой, и ты можешь мне доверять. Она знала, как использовать этот голос. Она знала, что она могла сделать с этим голосом. — «Я понимаю, Вам сейчас трудно. Я понимаю. Несправедливо, что Вы находитесь в такой ситуации, и несправедливо, что Вам нужно быть достаточно сильным, чтобы пройти через это. Но Вы сильны, и Вы справитесь, и я здесь, чтобы поддержать вас. Ладно?»
Она увидела, что его глаза расширились. Они были полны страха. Она умела смотреть в испуганные глаза.
«И я также хочу убедиться, что Вы понимаете, — продолжала она, — что моя работа состоит в том, чтобы беспокоиться о том, как всё может пойти не так. Это моя работа. Итак, прямо сейчас мы поговорим о наихудших сценариях и поговорим о мерах предосторожности».
Он выглядел пораженным. Его глаза расширились, и он выглядел пораженным.
Она глубоко вдохнула. Это был своего рода очевидный, театральный глубокий вдох, который должен был привлечь внимание другого. Она умела смотреть в широкие, пораженные глаза человека, который был напуган.
«Это просто осторожность, — продолжала она. Всё было серьезно, и она была рядом, и он мог ей доверять. — «Опять же, всего лишь меры предосторожности, потому что моя работа — продумывать наихудшие сценарии. Вы меня понимаете?»
Он кивнул. Она видела, как он кивнул, и подумала, что он сделал это только потому, что она задала ему вопрос, просто потому, что он думал, что это то, что от него ожидали. Она подумала, он не кивнул, потому что действительно хотел. Он не кивнул, потому что он действительно понял ее. Она наблюдала, как его пальцы сгибались и изгибались, навязчиво, неуклонно, вокруг солнцезащитных очков, которые он все еще держал в руках.
«Вы сильны, Азирафель», — сказала она. Она видела, он не знал, что это было преуменьшение. — «А сейчас мне придется задать Вам несколько вопросов, и нам придется работать вместе. Вопросы, которые у меня были, не были предназначены для таких людей, как Вы и Кроули. Поэтому мне придется попросить Вас внимательно слушать, и Вы должны сообщить мне, если есть другие вопросы, которые я должна задавать вместо этих».
Он слушал, но он изо всех сил пытался всё переварить. У него плохо получалось. Она умела сидеть, она умела говорить, она умела смотреть в чужие глаза, словно говоря: ничего, что тебе это плохо дается, потому что я рядом, и мне это дается хорошо.
«Ладно?» — спросила она.
«Да», — прошептал он.
«Первый вопрос. У него есть доступ к огнестрельному оружию?»
«Что?» — он выглядел недоуменно. Точно: эти вопросы не были предназначены для таких, как он.
«Это Америка, простите. Это всегда наш первый вопрос. Полагаю, я имею в виду, есть ли у него доступ к чему-нибудь, что он может использовать, чтобы навредить себе?»
Она увидела ответ. Она видела его в его глазах. Она всегда умела смотреть в глаза тому, кто был в ужасе.
«Второй вопрос. Ладно? Второй вопрос. Вы можете это от него спрятать?»
Он думал медленно. Теперь он был слишком напуган, чтобы думать не медленно. Она поняла это. Она привыкла к своему клиенту, который максимально ускорялся, чтобы опередить все, что могло его расстроить, но теперь она столкнулась с кем-то, кто замедлился настолько, насколько мог, чтобы избежать того, что могло бы ему угрожать. Это был вопрос стимуляции.
Ему потребовалось время, чтобы понять ее вопрос, переварить его, обдумать ответ. Но затем он кивнул.
Он кивнул ей, и она кивнула ему в ответ. Она работала, чтобы он оставался с ней.
«Ладно. Третий вопрос. Это не навсегда. Еще несколько вопросов, и всё». — Она снова кивнула ему. Она могла держать его зрительный контакт. — «Третий вопрос. Что Вы сделаете, чтобы позаботиться о себе?»
Этот вопрос он не мог разобрать. Он не мог понять его. Она видела, что этот вопрос никогда не приходил ему в голову, что он и не думал пытаться ответить. Он не был ее клиентом, но он был в ее офисе, и он сидел перед ней, и он был в ужасе, и она не могла не видеть в нем ребенка, ребенка, которому никогда не разрешали учиться, как попросить об удовлетворении его нужд. Она не могла не почувствовать все те разные способы, из-за которых её сердце могло полностью разбиться. Она не могла не почувствовать этого, но сейчас ее задачей было не показать это.
«Это трудно», — сказала она. — «Это очень трудно, и вам нужно позаботиться о себе. Это должно быть центральной частью нашего плана, Азирафель. Итак, вот где мы собираемся начать в первую очередь. Ладно?»
«Ладно», — согласился он, и его голос был тихим и дрожал. Он был самым, мать его, могущественным существом из всех, кого она когда-либо встречала, и его голос был тихим и дрожал. Он потянулся за салфеткой, не снимая солнцезащитные очки, а затем приложил ее к глазам.
У них были практические вопросы, которыми нужно заняться. Им нужно было работать. У нее были раздаточные материалы, чтобы объяснить ему, чтобы дать ему, и им нужно было обсудить непредвиденные обстоятельства. Она должна была помочь ему разработать план заботы о себе. Это была ее работа. У Обри Тайм может, и есть карточка, спрятанная под замком и ключом, под «С» и «Ш» и «Кроули», но она все еще знала, что у нее есть работа.
В какой-то момент ей пришлось извиниться, чтобы попросить своего следующего клиента перенести сеанс. Это было возможно, потому что это была Майя, а Майя была с низким риском. У Майи был очень низкий риск, и у нее был очень низкий риск, с тех пор, как ее сестра была чудесным образом найдена живой и здоровой, после того, как она была потеряна в море в течение многих лет. Майя была с низким риском, и поэтому можно было попросить ее перенести сеанс, потому что график работы профессионального психотерапевта, такого как Обри Тайм, всегда был структурирован, в первую очередь, вокруг вопроса риска.
Когда они закончили, когда Азирафель был заземлен, когда у них был план, и она чувствовала, что может спокойно позволить ему уйти, она смотрела, как он встал. Она наблюдала, как он подошел к двери, и он держал эти очки в руке крепко-крепко. Она наблюдала, как он застыл в дверях, и он выглядел таким испуганным, нерешительным и неуверенным. Она наблюдала за ним, и она не могла понять, как существо, подобное ему, могло просуществовать так долго, и до сих пор не знать, что он хорош, что он достаточно хорош, что он более чем достаточно хорош, что он хорош точно так же, как он был.
«Азирафель», — окликнула она его, когда он застыл в дверях, колеблясь и неуверенный. Он повернулся, чтобы взглянуть на нее, и у него были глаза, в которые она могла смотреть прямо, без страха.
Он не был ее клиентом, но он был человеком, и он страдал, и ей нужно было, чтобы он понял, что он может быть смелым.
«Вы сильнее, чем Вы думаете», — сказала она, и она говорила серьёзно, и она знала, что это правда. — «Я верю в Вас. И Вы знаете, что Кроули тоже в Вас верит.
Столько всего отразилось на его лице, всё в одно мгновение, и этого было достаточно, чтобы полностью разбить ей сердце.