— Сегодня мы поговорим о любви…
Архангел Гавриил, или Гаврила, как его называли за глаза ученики, в слепящем ореоле надвигался всё ближе. Эрот вжал голову в плечи, но учитель проследовал дальше, не обращая особого внимания на притихший класс.
— Пишем: любви все возрасты покорны. Стрелков! — учитель обернулся. — В каком возрасте человек задумывается о любви?
— А чего сразу Стрелков?! — насупился Эрот, неохотно взлетая над партой. Психея прыснула, Эрот погрозил ей луком.
— Душегубова! — архангел тут же обратился к соседке Эрота по парте: — Так в каком же?
Психея неуловимо взмыла вверх:
— В любом.
— Садись, пять. Учись, Стрелков! — с тем Гаврила развернулся и направился обратно к своему трону. Эрот плюхнулся за парту и ловко съездил луком по уху Душегубовой. Но та оказалась ловчее, лук прошел сквозь голову, как сквозь облако, а Психейка ещё сложила губки бантиком и подмигнула. Бр-р… Стрелков привычно и сокрушенно вздохнул, взял скарпель и принялся записывать изречение в свою замусоленную скрижаль. Один головняк с этими бабами…
Под конец урока учитель объявил практическое задание: посетить людей, понаблюдать за возрастом влюбленных и самим попробовать полюбить, может, даже кого-либо из смертных. Эрот закатил глаза: вот так заданьице! Смертных! Ещё не хватало…
Земля встретила его унылым дождиком со снегом. У чахлой берёзки целовалась парочка. Эрот подлетел ближе и брезгливо разглядел прелюбодеев: этим лет по двадцать. И что? Следующих искать? Или тут понаблюдать? Будто он чего нового увидит…
Эрот взмыл повыше и обозрел окрестности: левее и дальше по холмам сплелись ещё двое, Стрелков полетел к ним. Разве люди не боятся дождя? Почему бы им не обниматься у себя дома? Варвары.
Но у парочки он обнаружил кое-кого поинтересней, и замер, открыв рот. Девушка неземной красоты кружила вокруг влюбленных, нарезая круги и взмывая то вверх, то вниз. Иногда она злилась, и между её изящных рожек проскакивали языки огня. Может, она не разбирается в людском возрасте?
— Эй, — окликнул Эрот незнакомку и пустил стрелу так, чтоб та пролетела у девушки перед самым носом. — Что высматриваешь? Им лет по тридцать.
Незнакомка грациозно взмахнула алыми крыльями и тоже застыла как вкопанная. Нет, она не совсем грациозно это сделала, но всё равно каждое её движение являло саму изысканность. Глаза, устремленные на Эрота, метали молнии, раздвоенный язык то и дело мелькал между алых приоткрытых губ. Эрот чуть лук не выронил.
— А… и… это… — промямлил он и почувствовал, что медленно снижается к бренной земле. Губы незнакомки сложились в улыбку, от которой лук всё же выпал из ослабших пальцев. О, дирекция школы…
— Сколько тебе лет? — в полузабытьи пробормотал Стрелков, памятуя о задании, и улыбка у незнакомки исчезла. Это немного отрезвило Эрота. Он встряхнул головой и подлетел к алому ангелу. Ну что за прелесть, откуда она взялась? Заинтересованность и даже восторг в её глазах манили Эрота в неведомую бездну. Ну-ка…
Губы их сомкнулись. Тут вдруг погасло солнце, грянул гром и что-то заворочалось в близлежащем Эйяфьятлайокудле. Земля разверзлась, и глупая парочка прелюбодеев с затихающим воплем полетела в бездну. Эрот поморщился.
— Больно, блин.
Незнакомка тоже с досадой отерла губы, заинтересованно посмотрела на Стрелкова и исчезла. И тут он почувствовал, что Солнце действительно погасло.
Наутро он проштудировал все учебники и обнаружил незнакомку в бестиарии. Суккуб! Один головняк, что за жизнь… И хватило у него ума целоваться с кем попало! Нет, в бездну эту учёбу — он потрогал опухшие губы. В школу он сегодня не пойдёт, это точно. Там Душегубова. Лучше уж суккуб…
И Эрот снова направился к Земле. Прекрасно понимая, что нельзя приближаться к адовой бестии ни под каким видом, но ничего не мог с собой поделать. Эти рожки, эти крылышки… о, директор…
У вчерашнего всё ещё дымящегося пролома в земле он увидел завуча, Гаврилу и ещё нескольких личностей в показушных языках пламени. Личности ругались с персоналом их школы. Вот заразы, где же теперь её искать?
И тут алая искра моргнула где-то у горизонта, как раз там, куда он в отчаянии и посмотрел. Стрелков обрадовался, вдохновился и быстрее ветра помчал навстречу своим надеждам. И действительно, это оказалась она, его прелесть.
Они застыли друг против друга, не смея приблизиться и поднять глаз.
Потом все же приблизились. Незнакомка уже не улыбалась:
— Сто восемнадцать тысяч триста четырнадцать… кроме тебя, об этом никто не знает.
Нет, не зря он записывал изречение: неважно, сколько ей лет — любви она покорна так же, как и он. Слава директору!
Эрот улыбнулся и, махнув на грядущие последствия луком, полез целовать алую прелесть. А она крепко обвила его крыльями.
Гром, темнота, кружащийся, как снежинки, пепел — ничто влюблённых не отвлекало. Отблески зарниц струились по их телам, а стон расколотого неба лишь заставил ещё сильнее вжаться друг в друга.
Тут чья-то сильная рука выдернула Эрота из объятий. Слепо протерев глаза, Стрелков увидел, что он болтается в руке у директора. Его прелесть держал за шкирку алый князь с огромными рогами.
— Как это понимать?! — рявкнул князь и, чихнув серным облаком, сильно встряхнул висящую бестию. Эрот в бешенстве заизвивался, пытаясь выскользнуть из крепкого кулака. Князь с директором переглянулись.
— Ага, — процедил директор, — и опять третьего раза мир не переживёт, истинно говорю: рано или поздно мы нарвёмся. У меня уже рука болит.
— У него, черт побери! Ничего, до Армагеддона заживет! А чьи это штучки?!
— Ну-ка, ну-ка, и чьи же? Мои, что ли? Мои штучки непорочны и безгреховны! А тут твое… влияние. Пагубное и дестабилизирующее! Гибельное!
— Поше-ел чёрт по классам… Ладно, пустое.
Князь отшвырнул пленницу и встал напротив директора. Вслед за тем на землю полетел и Эрот.
— Силами небес и тьмы, — заговорили хором князь и директор, — мы делаем невидимыми и неслышимими Стрелкова для Языковой и Языкову для Стрелкова.
С тем князь рявкнул: «К черту!» — и хлопнул когтистой лапищей по ладони директора, кротко сказавшего:
«Аминь».
И мир померк.
Многие века Эрот искал свою прелесть. Многие века он терпел романтические нападки Душегубовой и искренне желал всей школе провалиться в тартарары. Но однажды он едва не врезался в алого князя, тот совершенно внезапно возник в своем серном облаке у Стрелкова на пути.
— Она сегодня подушилась хлором, — шепнул князь, ни к кому конкретно ни обращаясь, — и пошла гулять вон в ту рощицу.
И, насвистывая, он постепенно ввинтился в землю.
А Эрот помчался к рощице. От быстро найденной невидимой бестии подозрительно пахло не только хлором, но и серой.
Но Стрелкову было плевать. Любовь любовью, но если Душегубова канет в бездну от их третьего поцелуя, то оно того стоит.
А директор троицу любит, он поймёт.
Двухэлементные стратегии преодоления
Комментарий к Двухэлементные стратегии преодоления
К Обри Тайм заходит неожиданный посетитель, и это означает, что она должна изменить свое расписание.
Самый добрый мужчина, которого она когда-либо видела, в настоящее время сидит в ее зоне ожидания. Он сидел в ее зоне ожидания и на нём были солнцезащитные очки Кроули.
Её система аж встряхнулась, когда она его увидела. Она не ожидала увидеть его. Он не позвонил раньше времени. Он не назначил встречу. Он был просто там, и она должна была задаться вопросом, как долго он ждал.
Он посмотрел вверх и в ее сторону, когда она встала в дверях ее кабинета. Он улыбнулся. Она могла чувствовать эту улыбку в животе, в горле, но она была не такой, как раньше. Это была маленькая, крошечная улыбка, не такая, как раньше. Это было не более чем приветствие.
Эта улыбка напоминала лезвие ножа, завернутое в слои марли.
«Мисс Тайм», — сказал он и встал. Он выглядел так, словно собирался подойти к ней, и он даже сделал небольшой шаг в этом направлении, но затем остановился. — «Мы встречались раньше, если Вы помните».
Да, да, она помнила.
С ее точки зрения, присутствие Азирафеля в дверях, несмотря на отсутствие Кроули, было и хорошим знаком, и плохим знаком. Это был плохой знак, потому что это означало, что, как бы Кроули себя не чувствовал, это было настолько ужасно, что Азирафель разыскал ее. И он отыскал ее наверняка без ведома Кроули. С другой стороны, это был хороший знак, потому что это означало, что, как бы ужасна ни была ситуация Кроули, она не была настолько ужасной, что Азирафель был полностью растерян, полностью уничтожен. Это означало, по крайней мере, что Кроули должен быть еще жив.
Она сделала всё возможное, как могла. Она звонила. Она оставляла голосовую почту. Это было всё, что она могла сделать для клиента, обстоятельства которого были такими же необычными, как и у Кроули. В течение двух недель, прошедших с тех пор, как Кроули ушел, его имя постоянно появлялось в ее расписании во время его обычной работы. Она не знала как. Она не планировала эти встречи, и это была не автоматизированная система. Она предположила, что это был какой-то подкол, направленный на нее, и это заставило ее почувствовать что-то иное, чем злобу. Все эти две недели она ждала обычные пятнадцать минут его прибытия, а затем оставляла голосовое сообщение о том, что он пропустил встречу. Это было всё, что она могла сделать для клиента, обстоятельства которого были такими же необычными, как и у Кроули.
Обри Тайм взяла воображаемую карточку, на которой она написала я — гребаная шарлатанка, и она позаботилась о том, чтобы она была надежно сохранена в ее карточном каталоге. Она была внесена в перекрестный список: она была занесена под «С» — Себя, под «Ш» — Шарлатанка и под «Кроули». Она отфильтровала карточку, и у неё было три отдельных замка, которые она могла запереть, чтобы убедиться, что она там и останется
«Вы не могли бы уделить мне минутку времени?» — спросил Азирафель.
Он выглядел испуганным и нервным. В ее воспоминаниях он не был таким существом, которое могло выглядеть испуганным или нервным. Она сосредоточилась на ощущении марли и попыталась игнорировать острие ножа под ней.
«Конечно», — сказала она. Она вернулась в свой кабинет, открыв для него дверь. — «Заходите.»
Она не очень-то хотела, чтобы он заходил. Она не хотела, чтобы он был в ее офисе, не учитывая, как он оказался там раньше. Но это было единственное, что нужно было сделать. Это было единственное, что она могла сделать, поэтому она пригласила его войти.
Он слегка кивнул головой, словно он был благодарен. Странно было думать, что такое существо, как он, может быть ей благодарно, благодарно за что-то простое, например, приглашение в ее офис в рабочее время. Он вошел. Она не знала, действительно ли произошло изменение в давлении воздуха, когда он проходил мимо, или ей просто так показалось.
«Надеюсь, Вы не сочтете грубостью, что я их надел», — сказал он, указывая на солнцезащитные очки, как будто он думал, что терапевт, который (раньше) встречался с Кроули еженедельно, не привык к солнцезащитным очкам в её офисе. «Я думал, что они могут…» — он умолк и начал снова. — «Ну, чтоб не было, как в прошлый раз. Я думал…»
«Спасибо», — сказала она, не столько прерывая, сколько оказывая акт милосердия. — «Это очень заботливо с Вашей стороны».
Азирафель не был ее клиентом. У нее не было терапевтических отношений с ним. Но всё же он был в ее офисе. Он был личностью, в ее офисе, и она видела, что он был напуган. Она видела, что он нервничал. Она была профессионалом, и у нее был значительный опыт работы с теми, кто был напуган и нервничал. У нее был значительный опыт работы с близкими ее клиентов, когда у них были причины бояться и нервничать.
«Проходите, садитесь», — сказала она.
Всего в кабинете Обри Тайм было три стула: два кресла, которые были в центре внимания, и кресло-крутилка у ее стола. Азирафель сделал паузу, и она увидела, как его внимание переместилось с одного из стульев на второй и на третьй. Он был так нерешителен. Он был так неуверен, как будто боялся, что это было своего рода испытание, и он не знал, что произойдет, если он сделает неправильный выбор.
Обри Тайм умеет быть терпеливой. Ее следующая встреча только через полтора часа, поэтому она могла набраться терпения. Она могла быть терпеливой, чтобы он мог принять это решение в любом темпе, в котором он нуждался, чтобы почувствовать себя в безопасности. В конце концов, он сел на самый очевидный стул, на котором сидели почти все. Другими словами, он уселся в кресло Кроули.
Пока он усаживался, она поняла, что не хочет сидеть напротив него. Она продолжала стоять.
«Должен сказать, это тот ещё опыт. Я имею в виду их ношение». — Он заговорил, подумала она, потому что не знал, что сказать. — «Я никогда особо не задумывался над тем, каково это, носить их в подобной среде. Я всегда только предполагал…»
Она поняла, по тому, как он сидел, что он не знал, куда деть руки. В ее воспоминаниях он не был таким существом, которое умело стесняться.
«Ну, полагаю, Вы знаете, почему я здесь», — сказал он.
«Думаю, да, но я также не хочу делать никаких предположений. А также…» — она быстро поморщилась, потому что это было бы неприятным осложнением. — «Я должна сказать Вам, что у меня нет права что-либо Вам говорить. Я могу выслушать то, что Вы скажете, но я не могу подтвердить или опровергнуть, является ли кто-то моим клиентом».
«Оу.»
Кроули бы посмеялся над ней. Он бы рассмеялся ей в лицо или оскалился. Он был бы неумолимым, пока не заставил бы её признать, насколько это смешно, что она отказывается признать, что они оба знали, что это очевидная правда. Азирафель уже здесь был. Он был здесь раньше, с Кроули. Эта юридическая формальность действительно была нелепой, и Кроули настаивал бы, пока она это не признала. Азирафель, как она увидела, просто принял это.
«Я могу дать Вам документы», — сказала она. — «Вам просто нужно получить подпись, и тогда я смогу поговорить с вами».
«Документы», — сказал он, как вопрос.
Она кивнула. «Это просто информация. Всего лишь одна страница. Нужны только подписи». Документы были просты, но у нее было сильное подозрение, что получить основную подпись просто не будет.
«О, хорошо…» — его рука поднялась к солнцезащитным очкам и начала играть с ними. Он не чувствовал себя в них комфортно. Они не подходили к его лицу. — «В таком случае, Вы не могли бы проверить еще раз?»
«Что?»
«Ваши файлы», — сказал он. Его тон стал более уверенным. — «Не могли бы Вы проверить, есть ли у вас эти документы в архиве?»
Она знала, что нет.
«Просто, пожалуйста, проверьте». — он кивнул головой, словно надеясь, что ему стоит настоять на этом. Ей ничто не мешает проверить, и поэтому она так и сделает.
Она подошла к своему каталогу, открыла и отыскала нужную папку. Она хранила отсканированные копии в зашифрованной папке на своем компьютере, но, ради Азирафеля, решила, что было бы лучше искать так, чтобы он мог видеть. Она просмотрела документы, которые у нее были в файле и… нашла.
Или, по крайней мере, она нашла то, что должно было быть.
«Это не—» — она нахмурилась. Она оглянулась на него. — «Это что, латынь?»
«Ой. Точно. Мы же больше так не делаем, верно?» — он говорил не так уж встревоженно. — «Проверьте еще раз, возможно, Вы просто не так прочитали».
Чертовы демоны и ангелы.
Она посмотрела вниз и, да, он был прав: документ был не на латыни. Он был на английском, по крайней мере, на каком-то английском. Он был на английском языке, и было что-то похожее на ее подпись. И на нем была отметка, которая, несомненно, была подписью Кроули.
«Ты смотри», — невозмутимо сказала она.
«Видите?» — его голос был полон надежды. — «Так просто что-то потерять, пока не появится возможность отыскать его».
«Верно», — сказала она.
Если бы в кресле был Кроули, и если бы была необходимость в надлежащей документации, отсутствие её было бы концом обсуждения. Однако Азирафель был другой. Кроули всегда настаивал на том, чтобы играть в игры по его собственным правилам; Азирафель, она поняла, поступал по-другому.
Это было то, что нужно. У него были подписи, или что-то похожее на подписи. На английском или почти на английском. Это была форма респектабельности, которую она могла использовать, чтобы позволить себе делать то, что она и хотела сделать.
Она положила документ обратно в файл. Она подумала о том, чтобы передвинуться к двум стульям, но решила не делать этого. Она не хотела стоять, это было неправильно. Но она также не хотела сидеть на своем обычном месте напротив него, где она сидела в последний раз, когда он был здесь. Это тоже было бы неправильно. Так что вместо этого она села в кресло-крутилку возле своего стола.
«Хорошо, давайте поговорим», — сказала она. — «Рассказывайте, что происходит.»
Ее стол не под таким углом, чтобы кто-то, сидящий в кресле, мог легко ее увидеть. Если бы в кресле был Кроули, он бы повернул его, чтобы лучше видеть её, или он бы ей язвил, пока она не пересела, или он просто встал бы и ходил. Азирафель не делал этого. Вместо этого она наблюдала, как он скрутился в кресле, наклоняя шею, чтобы он мог смотреть ей в лицо. Это явно было неудобно. Она задалась вопросом, могут ли ангелы чувствовать себя неудобно.
«Это я во всем виноват», — сказал он и выглядел так, словно ему было больно. Он не мог не играть с очками. Было так очевидно, что он не любил их носить. — «Я здесь, потому что — ну. Я хотел поинтересоваться, Вы когда-нибудь звонили на дом?»
«Нет, боюсь, что нет», — соврала она.
«Вы не могли бы передумать?»
Он продолжал играть с очками. Это выглядело почти как принуждение, будто он не знал, как остановиться. Они не подходили к его лицу, и было до боли очевидно, что ангелы могли чувствовать себя неудобно, мучительно неудобно. Он выглядел таким испуганным и его голос был полон надежды. Что ей было знакомо. Это был тот вид надежды, который ты чувствуешь, когда единственным другим вариантом является отчаяние.
Он был самым, мать его, могущественным существом из всех, что она когда-либо встречала, и он был здесь, потому что ему больше некуда было обратиться.
«Слушайте», — сказала она, и она пыталась заставить ее голос сдерживать сочувствие. — «Я думаю, Вы можете снять их, если хотите».
«Вы уверены?» — спросил он. Он был самым добрым человеком, которого она когда-либо видела.
«Держите их поблизости». — она пыталась улыбнуться. — «Но думаю, со мной все будет хорошо».
Он был так же нерешителен, как и всегда. Она не помнила, чтобы он выглядел таким нерешительным, даже когда видела его с Кроули. Хотя, она должна была признать, она не часто видела его, и ее память с того дня не была надежной. Она подождала, пока он не снимет солнцезащитные очки. Он сделал это так, чтобы его глаза были направлены вниз, и он держал свои глаза направленными вниз, когда складывал солнцезащитные очки. Он снял их, сложил, сжал в руках.
Она поняла: они были ему дороги. Это были солнцезащитные очки Кроули, и, конечно, они были ему дороги. Азирафель был полон надежды, потому что его единственной альтернативой было отчаяние.
Он поднял голову, и она едва сдержала дрожь.
Ей не нужно было вздрагивать. Она была в порядке, по крайней мере сейчас. Она видела его глаза, и они были просто добрыми глазами. Это была марля, покрывающая нож. Возможно, она подумала, что он что-то делает, чтобы держать глаза просто добрыми. Или, подумала она, возможно, он что-то делал в прошлый раз, а теперь — нет. В любом случае, она видела, что он был благодарен и рад, что больше не должен носить солнцезащитные очки. Было так странно думать, что он был тем, кто мог чувствовать благодарность и облегчение из-за нее.
Пора приниматься за работу.
«Расскажите мне о его состоянии. Как он?» — спросила она.
На его лице мелькнуло выражение приглушенного страдания, а затем он сказал: «Он не спит».
«Ладно.» — Она не знала, что сказать. — «Я думала, что вам вообще не нужно спать».
«Нет. То есть да. Да, Вы правы. Но, понимаете… » — Вот тут, подумала она, Кроули вмешался бы, чтобы ускорить разговор. Но Кроули здесь не было, и Азирафелю пришлось самому справляться. И ей пришлось задаться вопросом: если бы она встретила Азирафале первым, если бы она приняла Азирафеля за константу, а Кроули — за другого, смогла бы она увидеть, чего не хватало Кроули, когда Азирафеля не было рядом? — «Он притворяется, будто спит. Он все время в постели. То есть в постели или неподалеку от неё. Но он на самом деле не спит. Я же вижу.»
Она кивнула. Она кивнула, чтобы сказать я слушаю. Она также кивнула, говоря, я доверяю твоему суждению. Он не был ее клиентом, но у нее был глаз профессионала для наблюдения и оценки тех, кто приходил в ее офис. У нее была способность профессионала определить, как кивнуть тому, кто пришел к ней в офис.
«Он когда-нибудь так делал?» — спросила она.
«Я не знаю.»
«Почему Вы сказали, что это Ваша вина?»
«Что?» — он опешил, на мгновение, пока он не смог допетрать. Ему как будто было больно. — «О, разве не моя? Я должен был… Ну, я просто подумал. Я думал, новый мир и все такое».
Она понятия не имела, что он пытался сказать. Раньше она думала, что часа полтора хватит. Теперь она не была так уверена.
«Мне нужно попросить вас уточнить, — сказала она.
«Я должен был догадаться.»
«Хм».
«Он всегда фонтанирует сумасшедшими идеями и исполняет их, да?»
«Ага.»
«И я. Ну. Я знаю. Я знаю, как бывает. Но я думал».
Быть терпеливой гораздо труднее, когда она слушала кого-то, кто не был клиентом. «Я не знаю, что Вы пытаетесь мне сказать», — сказала она.
«Оу!» — Теперь он казался удивленным. Он казался удивленным, и это, кажется, отвлекло его от нервов. — «Простите, я просто предположил, что Вы знаете. Я думал, что он говорил с Вами об этом».
Да выкладывай уже, — подумала она, а потом ей стало обидно. Она надеялась, что он не заметил.
«Видите ли, мы обсуждали перспективу жить вместе», — сказал он.
Срань Господня, — подумала она. И ей очень хотелось, чтобы она не думала это. Это даже ничего не значило, и ей хотелось бы, чтобы она это не думала. Ей хотелось, чтобы она не думала это, и ей нужно было подумать о чем-то другом. Было кое-что другое, на самом деле, много чего-то другого, о чем ей нужно было подумать.
«Честно говоря, — сказала она, стараясь изо всех сил не подать виду, — я думала, что вы уже жили вместе».
«Ну…» — Он начал краснеть? Ангелы вообще умеют краснеть? — «Возможно, с практической точки зрения, большую часть времени. У нас все еще есть наши отдельные места жительства.»
«Ладно. Ладно.» — Она позволила себе открыть и закрыть челюсти несколько раз, позволяя зубам вонзиться друг в друга, чтобы ей было легче думать. — «Кто первым предложил?»
«Он, конечно.»
Конечно.
«Когда?»
«Кажется, это было несколько месяцев назад». — Он попытался переместиться в своем кресле, но ему было мало что делать. Она сделала так, что ему пришлось повернуться в сторону, чтобы увидеть ее, так, что ему пришлось принять неудобное положение, чтобы увидеть ее. Она сделала это с ним.
Она пыталась образовать график времени. Он был не точный, но не сильно. Это был довольно очевидный график.
Срань Господня, — подумала она снова, и ей очень хотелось, чтобы она это прекратила.
Для психотерапевта, такого как Обри Тайм, важно помнить, что жизнь ее клиентов никогда не прекращается. Они продолжают свою жизнь, делая выбор и изменения, процветая или колебаясь, несмотря на всю работу в ее офисе — и, иногда, из-за работы в ее офисе. Легко забыть, почувствовать себя комфортно, стать самодовольным. Многое из того, что произошло здесь, в этой комнате, может быть ярким и эффектным, его легко увидеть и сфокусироваться на нем, и может быть трудно вспомнить, что это был только один час в неделю из всей жизни клиента. Это был только один час в неделю, и было так много других часов. В частности, было много других часов, когда между одним сеансом и следующим проходил целый месяц. Легко было забыть, сколько многого всегда происходило в жизни клиента, и было легко рассчитывать на то, что клиент упомянет что-нибудь из всех тех других часов, которые требуют их совместного внимания. Легко было попасть в ловушку, ожидая, что клиент будет честным и открытым.
Энтони Дж. Кроули, этот испуганный, травмированный-сукин-сын-в-форме-демона, никогда, никогда не был честным и открытым с ней. Она увидела, что он лжец, когда они впервые встретились. Она видела, что он прятался, что он всегда прятался, а затем в какой-то момент она позволила себе забыть это. Она позволила себе перестать искать его особенности, его намеки, все признаки того, что под поверхностью было еще что-то еще, что он не хотел, чтобы она увидела. Она позволила себе забыть, что он держал глубоко внутри себя, в тайне, что-то, что причиняло слишком много боли или могло причинить слишком много вреда, все, что имело для него значение, все, что он боялся выпустить. Она позволила себе забыть, что его честность всегда была его валютой, и он всегда выдавал скудные гроши, ибо только это позволяло ему чувствовать контроль и, таким образом, безопасность. Она позволила себе забыть.
У нее была спрятана карточка, она ее хранила, она была заперта на замок и ключ, внесена в перекрестные списки под буквами «С», «Ш» и «Кроули».
«Он даже предложил уехать из Лондона», — сказал Азирафель. Он выглядел виноватым. Он говорил с надеждой, чтобы замаскировать отчаяние. — «Мы говорили о коттедже, где-нибудь в хорошем местечке, возможно, в деревне».
Срань Господня.
Она подтолкнула его, чтобы он начал обрабатывать своё падение. Она подтолкнула его признать его, поговорить о нем, подумать о нем. Она подтолкнула его противостоять его падению, так как он пытался проползти в Рай, которого он не мог заслужить и боялся этого.
Блядь, — подумала она. «Хорошо», — сказала она. Она глубоко вдохнула и повернула голову в сторону. Она повернула голову, чтобы дать себе шанс найти путь, найти маршрут, подумать и выработать стратегию. А потом она снова посмотрела на Азирафеля.
«Хорошо», — снова сказала она.
У нее были раздаточные материалы. У нее всегда были эти раздаточные материалы. Она держала их при себе. Это были раздаточные материалы, которые она давала близким своих клиентов, когда она думала, что это необходимо. Эти раздаточные материалы, как она знала, могли быть ужасающими и пугающими. Она знала, что это были раздаточные материалы, которые были менее ужасающими и пугающими, чем обстоятельства, которые привели к тому, что она отдала их близким своих клиентов. Она собрала их, а затем отодвинула кресло-крутилку от своего стола, ближе к нему.
У нее был сценарий, сценарий, которому она следовала, когда ей приходилось раздавать эти раздаточные материалы близким своих клиентов. Это был не идеальный сценарий, а сценарий, предназначенный для людей. Но это был сценарий, и сценарии могли утешать.
«Я хочу, чтобы Вы знали», — начала она, и она знала, как установить голос. Это был не ее успокаивающий, утешающий голос. Это был ее голос, который означал всё серьезно. Именно этот голос означал всё серьезно, но я с тобой, и ты можешь мне доверять. Она знала, как использовать этот голос. Она знала, что она могла сделать с этим голосом. — «Я понимаю, Вам сейчас трудно. Я понимаю. Несправедливо, что Вы находитесь в такой ситуации, и несправедливо, что Вам нужно быть достаточно сильным, чтобы пройти через это. Но Вы сильны, и Вы справитесь, и я здесь, чтобы поддержать вас. Ладно?»
Она увидела, что его глаза расширились. Они были полны страха. Она умела смотреть в испуганные глаза.
«И я также хочу убедиться, что Вы понимаете, — продолжала она, — что моя работа состоит в том, чтобы беспокоиться о том, как всё может пойти не так. Это моя работа. Итак, прямо сейчас мы поговорим о наихудших сценариях и поговорим о мерах предосторожности».
Он выглядел пораженным. Его глаза расширились, и он выглядел пораженным.
Она глубоко вдохнула. Это был своего рода очевидный, театральный глубокий вдох, который должен был привлечь внимание другого. Она умела смотреть в широкие, пораженные глаза человека, который был напуган.
«Это просто осторожность, — продолжала она. Всё было серьезно, и она была рядом, и он мог ей доверять. — «Опять же, всего лишь меры предосторожности, потому что моя работа — продумывать наихудшие сценарии. Вы меня понимаете?»
Он кивнул. Она видела, как он кивнул, и подумала, что он сделал это только потому, что она задала ему вопрос, просто потому, что он думал, что это то, что от него ожидали. Она подумала, он не кивнул, потому что действительно хотел. Он не кивнул, потому что он действительно понял ее. Она наблюдала, как его пальцы сгибались и изгибались, навязчиво, неуклонно, вокруг солнцезащитных очков, которые он все еще держал в руках.
«Вы сильны, Азирафель», — сказала она. Она видела, он не знал, что это было преуменьшение. — «А сейчас мне придется задать Вам несколько вопросов, и нам придется работать вместе. Вопросы, которые у меня были, не были предназначены для таких людей, как Вы и Кроули. Поэтому мне придется попросить Вас внимательно слушать, и Вы должны сообщить мне, если есть другие вопросы, которые я должна задавать вместо этих».
Он слушал, но он изо всех сил пытался всё переварить. У него плохо получалось. Она умела сидеть, она умела говорить, она умела смотреть в чужие глаза, словно говоря: ничего, что тебе это плохо дается, потому что я рядом, и мне это дается хорошо.
«Ладно?» — спросила она.
«Да», — прошептал он.
«Первый вопрос. У него есть доступ к огнестрельному оружию?»
«Что?» — он выглядел недоуменно. Точно: эти вопросы не были предназначены для таких, как он.
«Это Америка, простите. Это всегда наш первый вопрос. Полагаю, я имею в виду, есть ли у него доступ к чему-нибудь, что он может использовать, чтобы навредить себе?»
Она увидела ответ. Она видела его в его глазах. Она всегда умела смотреть в глаза тому, кто был в ужасе.
«Второй вопрос. Ладно? Второй вопрос. Вы можете это от него спрятать?»
Он думал медленно. Теперь он был слишком напуган, чтобы думать не медленно. Она поняла это. Она привыкла к своему клиенту, который максимально ускорялся, чтобы опередить все, что могло его расстроить, но теперь она столкнулась с кем-то, кто замедлился настолько, насколько мог, чтобы избежать того, что могло бы ему угрожать. Это был вопрос стимуляции.
Ему потребовалось время, чтобы понять ее вопрос, переварить его, обдумать ответ. Но затем он кивнул.
Он кивнул ей, и она кивнула ему в ответ. Она работала, чтобы он оставался с ней.
«Ладно. Третий вопрос. Это не навсегда. Еще несколько вопросов, и всё». — Она снова кивнула ему. Она могла держать его зрительный контакт. — «Третий вопрос. Что Вы сделаете, чтобы позаботиться о себе?»
Этот вопрос он не мог разобрать. Он не мог понять его. Она видела, что этот вопрос никогда не приходил ему в голову, что он и не думал пытаться ответить. Он не был ее клиентом, но он был в ее офисе, и он сидел перед ней, и он был в ужасе, и она не могла не видеть в нем ребенка, ребенка, которому никогда не разрешали учиться, как попросить об удовлетворении его нужд. Она не могла не почувствовать все те разные способы, из-за которых её сердце могло полностью разбиться. Она не могла не почувствовать этого, но сейчас ее задачей было не показать это.
«Это трудно», — сказала она. — «Это очень трудно, и вам нужно позаботиться о себе. Это должно быть центральной частью нашего плана, Азирафель. Итак, вот где мы собираемся начать в первую очередь. Ладно?»
«Ладно», — согласился он, и его голос был тихим и дрожал. Он был самым, мать его, могущественным существом из всех, кого она когда-либо встречала, и его голос был тихим и дрожал. Он потянулся за салфеткой, не снимая солнцезащитные очки, а затем приложил ее к глазам.
У них были практические вопросы, которыми нужно заняться. Им нужно было работать. У нее были раздаточные материалы, чтобы объяснить ему, чтобы дать ему, и им нужно было обсудить непредвиденные обстоятельства. Она должна была помочь ему разработать план заботы о себе. Это была ее работа. У Обри Тайм может, и есть карточка, спрятанная под замком и ключом, под «С» и «Ш» и «Кроули», но она все еще знала, что у нее есть работа.
В какой-то момент ей пришлось извиниться, чтобы попросить своего следующего клиента перенести сеанс. Это было возможно, потому что это была Майя, а Майя была с низким риском. У Майи был очень низкий риск, и у нее был очень низкий риск, с тех пор, как ее сестра была чудесным образом найдена живой и здоровой, после того, как она была потеряна в море в течение многих лет. Майя была с низким риском, и поэтому можно было попросить ее перенести сеанс, потому что график работы профессионального психотерапевта, такого как Обри Тайм, всегда был структурирован, в первую очередь, вокруг вопроса риска.
Когда они закончили, когда Азирафель был заземлен, когда у них был план, и она чувствовала, что может спокойно позволить ему уйти, она смотрела, как он встал. Она наблюдала, как он подошел к двери, и он держал эти очки в руке крепко-крепко. Она наблюдала, как он застыл в дверях, и он выглядел таким испуганным, нерешительным и неуверенным. Она наблюдала за ним, и она не могла понять, как существо, подобное ему, могло просуществовать так долго, и до сих пор не знать, что он хорош, что он достаточно хорош, что он более чем достаточно хорош, что он хорош точно так же, как он был.
«Азирафель», — окликнула она его, когда он застыл в дверях, колеблясь и неуверенный. Он повернулся, чтобы взглянуть на нее, и у него были глаза, в которые она могла смотреть прямо, без страха.
Он не был ее клиентом, но он был человеком, и он страдал, и ей нужно было, чтобы он понял, что он может быть смелым.
«Вы сильнее, чем Вы думаете», — сказала она, и она говорила серьёзно, и она знала, что это правда. — «Я верю в Вас. И Вы знаете, что Кроули тоже в Вас верит.
Столько всего отразилось на его лице, всё в одно мгновение, и этого было достаточно, чтобы полностью разбить ей сердце.
— Витька! — пронёсся по двору хрипловатый голос тётки Клавы. — Домой, мать зовёт!
Черноволосый пацан, лет шести от роду, склонил голову набок и показал тётке язык. Чего это он должен слушать соседку? Мама бы и сама позвала, если надо.
— Кому говорят! — Клава собралась было погрозить кулаком, да почему-то передумала, сплюнула и с чувством выполненного долга исчезла в темноте квартиры, затворив окно.
— Небось похоронку принесли, — авторитетно заявил Мишка, который всегда знал больше других, особенно если что-то нехорошее.
— Тьфу на тебя, чего несёшь! — прикрикнула на него Тонька.
— Почтальон приходил, — снисходительно пояснил Мишка.
И заткнулся, потому что девчонка была на полголовы выше. А Витька растерянно хлопал глазами и не знал, то ли за мячом бежать, то ли в драку. Чувствовал: Мишка говорит что-то обидное, как обычно.
— Ладно, айда домой, — сказала Тонька, беря Витьку за руку.
Она впихнула его в комнату и хотела войти сама, но на пути встала тётка Клава, мягко взяв её за плечи — иди, мол, не отсвечивай, без тебя разберутся. Тонька запомнила неподвижную фигуру Витькиной матери, которая даже не обернулась.
Витька ещё не умел читать. Он рассматривал роковую бумажку и на просвет, и вверх ногами, но большая гербовая печать молчала. Печатные буквы плясали и рассыпались бессмысленными узорами, зато от чернил веяло отцовским теплом. И тогда Витька будто видел его лицо сквозь круглую печать.
— Может, это ошибка, — тихо говорила мать. — Такое бывает.
Но Витька понимал, что она не верит своим словам. Взрослые всегда живут по дурацким придуманным правилам и не понимают того, что на самом деле стоит за чернильной вязью.
Он дождался, когда мать вышла на кухню, старательно сложил из бумажки маленький самолётик и отправил отцу на помощь. Бумажка была неудобной, но самолётик вышел удачным — полетел ровно, набирая высоту, за пределы двора — и исчез в огне закатного солнца.
Тётка Клава потом ругалась страшно, норовя отхлестать Витьку чем попадалось под руку, но мать решительно вытолкала её из комнаты.
— Дура, теперь в военкомат пойдёшь — что скажешь?! — кричала Клава.
— Ну и ладно, и не пойду. Не надо такой пенсии! — отвечала мать. — Правда?
Витька согласно кивнул. Он вспоминал, как совсем недавно открывалась дверь, и из темноты коридора в залитую солнцем комнату входил отец, большой и радостный, и в комнате как будто становилось ещё светлее. Ну, может, так просто казалось малолетнему пацану, кто знает…
День Победы мать встретила слезами. Витька уже давно умел читать, и она не стеснялась плакать при нём.
А на закате Витька зачем-то открыл окно — вспомнил тот самолётик. И он вдруг появился — из ниоткуда, без надписей и печати — лёг на стол прямо перед матерью. Чья-то шутка была откровенно дурацкой и жестокой. Витька попытался высмотреть шутника за окном, но заметил только гимнастёрку входящего в подъезд солдата. А ещё — запах пыли и солнца.
Витька обернулся, посмотрел на мать и стал с замиранием сердца ждать, когда откроется дверь.
— Грозы? Две-три каждую дюжину дней. Летом чаще, зимой сильнее. Видел же, какие ставни? – Мартина мягко улыбалась и накручивала на палец кончик тугой каштановой косы. Завитушки никак не хотели ложиться ровно три в ряд, и пальцы, выпустив прядь, тут же снова начинали бесхитростное движение. Неожиданно Костя понял, что девушка с ним кокетничает. Неумело и как-то… словно выучила наизусть стихотворение на иностранном языке и теперь рассказывает, не понимая смысла.
Парень усмехнулся и отвел взгляд. Мартина спрятала руки за спину, причем на лице отразилось облегчение, как будто с плеч свалилась не очень приятная работа. Прискакала набегавшаяся Эмилия, прошмыгнула в дом и через несколько минут вышла, полностью одетая.
— Доброе утро! Чего мы все стоим? Мартина, ты завтрак принесла? Пошли завтракать с нами, — слова рассыпались горошинами в пахнущем озоном воздухе.
— Да я не принесла, старейшина Ордрик велел вас позвать к нему, там и позавтракаете. Вы сегодня к Зеркалу пойдете?
— Да, — Костя нахмурился, мысль о том, что куда они идут, знают все, показалась ему неприятной.
— Будьте осторожны – Зеркало не любит суетных желаний и выполняет их так, что потом загадавший сам не рад становится.
— Суетных это как? – они уже шли по улице и Эмилия слегка подпрыгивала, забегая вперед и заглядывая Мартине в глаза.
— Это например, захотел кто-то найти клад. Приехал, уснул с дороги, свечку уронил, дом сгорел, а под сгоревшими половицами сундук нашелся. И ладно бы с золотом, а то с платьями старыми да деньгами прошлого века. Клад есть? Есть! А пользы нет, вред один. Вот вы уже пришли, идите, старейшина ждет вас.
Старейшина в ожидании гостей неторопливо прихлебывал за накрытым столом чай из кружки, объемом, наверное, не меньше полулитра, пузатой и расписной. Эта кричащая золотом и киноварью кружка так не соответствовала его чопорному аристократичному облику, что Эмилия раскрыла рот в удивлении и замерла на пороге. Косте пришлось протолкнуть ее в комнату. На кружку же он бросил лишь мимолетный взгляд – хохлома есть хохлома, хоть в России, хоть за гранью миров, ничего нового.
Орел лаконичным жестом указал гостям на стулья напротив, неслышно появившаяся из-за спины горничная налила травяной чай из высокого чайника с нежным фиалковым узором. Поймал взгляд Эмилии, так и косящейся в сторону кружки, полыхающей ярким пятном в царстве элегантности.
— Это память, — он нежно погладил крутой бок и отставил кружку в сторону, — Вы придумали желания?
— Я – да! – гордо заявила Эмилия и впилась зубами в сэндвич.
— Я пока нет, но не особо и стремлюсь. Озарит если – загадаю, нет – не велика потеря, — Костя взял с общей тарелки облитый сиропом пончик. Ему как-то неловко было признаться, что над желанием он вовсе и не думал, не то чтобы не хотел, а руки не дошли, что ли. И поэтому сейчас стремился спрятаться за процессом поглощения еды, чтобы не приставал старейшина, не смотрела жалостливо Эми.
Пончик обиделся за предназначенную ему роль и немедленно плюхнул парню на колени липкой сладкой кляксой. Пришлось вытирать, споласкивать штанину, в общем, вопросы были забыты, чему Костя весьма обрадовался и поспешил задать свои.
— Я сегодня наблюдал странную, почти невозможную картину. Эмилия при мне перекидывалась, и я заметил у нее орлиный клюв. Я не спрашиваю, возможно ли это, я спрашиваю – как это возможно?
— Не знаю, никогда такого раньше не наблюдал, — Ордрик был озадачен, в глазах проснулось живейшее любопытство, — сами понимаете, никто раньше не попадал сюда с такими проблемами.
— Возможно ли это влияние места? Или каких-то его компонентов?
— Вполне возможно, вполне, надо бы понаблюдать.
— Может ли это быть влияние грозы? – Костя был почти уверен в правильности своей догадки и теперь поэтапно подводил к этому же решению и старейшину.
— Да, у нас грозы очень часто, близость моря, вулкан там еще этот, теплый и холодный фронт…
Мужчины перекидывались фразами, а Эмилия смотрела на Костю во все глаза, не решаясь поверить в то, что он только что сказал. Потом решительно потребовала зеркало и уединиться. Через несколько минут вышла, притихшая и светящаяся глубочайшим удовлетворением.
— Я постепенно превращаюсь в орлицу. И без всякого артефакта. Но загадать все-таки хочу. Мы пойдем? – поторопила она мужчин.
— Да, конечно, — старейшина поднялся, — если вы уже закончили с завтраком, то прошу следовать за мной.
Путь к Зеркалу начинался сразу же за околицей поселка. Дорога стало резко забирать вверх, и минут через двадцать неспешной ходьбы из-за высоченных деревьев открылись скалистые горы. Костя, разглядывая их плоские вершины, недоумевал – неужели в своих прогулках по окрестностям они не заметили такое вот бельмо на всех глазах сразу?
Ордрик только ухмылялся исподтишка.
Тропинка уперлась в крутую лестницу.
— Здесь ровно пятьсот ступеней. Сумеете их преодолеть? Я буду ждать наверху, — старейшина прямо так, как стоял, не снимая одежды, превратился в огромного орла и взмахнул мощными крыльями. Костю и Эмилию чуть не унесло в ближайшие заросли. Когда они проморгались от пыли и листвы, поднятых в воздух вихрем, то точку, обозначающую их недавнего собеседника, увидели только на вершине возле седловины.
— Очуметь – с восхищением произнесла Эмилия одно из словечек, подхваченных у друга, — не раздеваясь. Я тоже так хочу!
Костя с сомнением посмотрел на богатырскую лестницу: ступени были каждая высотой ему выше колена. И было их ровно пятьсот.
Он подсадил маленькую Эмилию на первую.
Через двадцать ступеней он велел девушке:
— Перекидывайся, поедешь на мне.
Через пятьдесят он ссадил неловко балансирующую и соскальзывающую курицу на верхнюю ступеньку. Забрался сам. Перенес птицу выше. Забрался сам…
К пятисотой не сказать чтобы Костя лег пластом от усталости, но ноги ощутимо подрагивали. Орел, свежий и невозмутимый, ждал их наверху, возле прохода между двумя скальными отрогами, затянутого полупрозрачной жемчужно переливающейся пленкой
— Быстро вы. Мало кто добирается сюда с такой скоростью. Вот оно, Зеркало Оллара – таинственное и могущественное. Загадывай, девочка, ты первая, я верю, что ты не замыслила ничего дурного.
Эмилия, уже девушкой, сделала шаг вперед и торжественно вытянулась, словно собиралась читать стихи Дедушке Морозу.
— Я хочу… Я просто хочу знать, где сейчас мой дядюшка Оддбэлл? Он ушел от своего дирижабля, и я за него волнуюсь, — она сникла, словно сдутая оболочка того же «Летящего на…», — Зеркало, миленькое, ну пожалуйста.
Жемчужная пленка будто лопнула, открыв океанской простор. Над пенными барашками летел филин, зорко высматривая в воде свою добычу. Пространство мягко стлалось под широкими крыльями, янтарные глаза были чуть прищурены – птице хватало сонара.
— Ой! – Эмилия была удивлена, — это не дядюшка, он маааленкий сычик, — для убедительности она развела пальцы не больше чем на пару дюймов.
— Сычик, говоришь, — Ордрик тоже удивился, — дай-ка я посмотрю. Он провел ладонью по скале возле самого узкого места прохода, отчего видение исчезло. Потом еще одно поглаживание камня, и пленка зарябила, по ней пробежала пестрая муть. Косте на ум пришло сравнение с ненастроенным телевизором.
— Все понятно. Ваш родственник незаконно присвоил чужую звероформу. Превратился нее в сычика, а вот в этого вот филина. И остался в этой форме навсегда. Пусть даже из благородных побуждений, но факт есть факт – воровство было совершено, человек потерял разум и остался зверем. Птицей.
Эмилия всхлипнула:
— И совсем ничего-ничего нельзя сделать? – она жалобно поглядела на Орла.
— — Можно попробовать. Не уверен, что получится, но попробовать можно.
Ордрик что-то шепча, склонился над камнем, поглаживая и пощелкивая по нему ногтями. «Шаманит с настройками», — подумалось Косте. Орел строго на него взглянул, мол, не мешай, с мысли сбиваешь.
Переливчатая пленка прорвалась, и на площадку перед Зеркалом с размаху упало человеческое тело. Ордрик моментально накинул на него свой широкий плащ. Путаясь в складках тяжелой ткани, с камней поднялся дядюшка Чудак собственной нескладной персоной – худой, всклокоченный, с полуобглоданной рыбой, зажатой в зубах.
Он гневно воззрился на возмутителей спокойствия и издал возмущенное клекочущее уханье, но через мгновение пришел в себя, с омерзением выплюнул рыбу и вытер рот ладонью. В глазах отразилось узнавание – он, несомненно, был рад видеть племянницу и даже однажды встрнеченного незнакомца, который где-то потерял своего экзотического скакуна. На обстоятельства требовали обратиться к явно главному в троице встречающих:
— Чем обязан? Ээээ, нет, безусловно я рад всех видеть, но что случилось? Впрочем, нет, я вспомнил, случилось. Зачем вы меня здесь? Как?
Целая гамма эмоций поочередно пробежала по его подвижному лицу, от недоумения до надежды.
— Никак. У вас минута. Прощайтесь, — орел отступил в сторону.
Оддбэлл повернулся к племяннице:
— Ты как, моя девочка?
Эмилия бросилась к нему на шею:
— Я хорошо, дядюшка! Я умею летать, у меня вырос орлиный клюв, от грозы, я вся стану орлицей, это Костя, он дракон, я его люблю, он самый лучший, ты как сам, тебя можно обратно, что делать?
Последние слова Эмилия договаривала уже исчезающему в Зеркале высокому мужскому силуэту. Лишь только донесся тающий голос: «Костя, установи генераторы!».
На камни свалился сердито щелкающий страшным клювом филин. Он упал неловко, на бок, перевернулся, посидел немного, устрашая присутствующих хищным взглядом, тяжело подошел к краю лестницы и, снявшись с него, заскользил вниз в воздушном потоке.
Эмилия с намокшими ресницами смотрела вслед.
Ордрик снова прикоснулся к «раме» Зеркала.
— Мне кажется, все будет хорошо, — глухо, неспешно, как бы рассматривая происходящее, произнес орел, — Душа этого несомненно, достойного оборотня исчезла из этого мира, где ей, увы, нет места. Но, преодолев границу между мирами, она в сей же момент попала в крохотную искру зародившегося тела. В положенный срок родится ребенок, мальчик, он вырастет и совершит немало революционных изобретений. Может быть, он даже будет помнить свою прошлую жизнь. Я даже вижу, что его зовут Никорла. Никола. Родовое имя вот вижу плохо – что-то похожее на «тесто».
Тут уже не выдержал Костя:
— Тесла! Никола Тесла!!!
Утром девушки проснулись пораньше, как по сговору. Несмотря на бурную ночку, в которой они повидали больше призраков, чем слышали о них сказок, сон улетучился с первыми лучами солнца.
Впереди их ждала прекрасная долина, и всем хотелось оказаться там побыстрее. В путешествиях есть особенная магия — насколько бы ты не устал скитаться, стоит из-за поворота мелькнуть чему-то новому, интересному, неизведанному, как силы сами собой прибавляются, и ноги спешат продолжать путь.
Тиль первым делом позаботилась о лошадках — напоила их и проверила сбруи. Пока Лиэль просыпалась и завтракала, наемница вплела в гривы Ковыли и Туче маленькие бусинки из четок Хушэня. В солнечном свете они красиво переливались. Марида вдела в оставшиеся бусины тонкие шелковые шнурки и повесила на шею каждому в отряде, а также прикрепила к упряжи кхаранов, а Иллана и гномы обеспечили защитой своих тархара и вепрей.
Закончив с перекусом, все оседлали своих животных и двинулись в путь. Первые часы прошли в пути по равнине, и Марида шепталась с Лиэль, выглядывая по сторонам обещанные красоты.
Тиор тихо улыбался себе под нос — он знал, что совсем скоро у всех перехватит дыхание от красоты.
— Придержите животных, — посоветовал он и велел Мариде направить кхарана прямо, на вершину большого холма, и остановить наверху. И когда остальные поднялись к нему, то замерли, глядя перед собой.
Возвышенность здесь резко обрывалась и уходила вниз, словно кто-то обрубил ее острым мечом. Голова кружилась от высоты, а перед ними, чуть ниже склона холма, парили скалы.
Как будто кто-то широкой россыпью щедро швырнул их в долину, а они, не падая, так и остались парить над зелеными, бесконечно простирающимися лугами. Каждый из путников сам, кожей, ощущал насколько сильная магия разливалась по долине Лай-Ди-Го и удерживала здесь такой невообразимый пейзаж на протяжении веков.
Их было не сосчитать. Большие скалистые острова держались в воздухе, как облака, покрытые зеленью, лесами и травами. Снизу свисали корни и комья земли, похожие на шоколадные крупные крошки. Отколовшиеся от них когда-то маленькие куски витали рядом, и казались совсем крошечными — едва ли на них умещался бы, стоя, один человек.
На каждом из них царила своя жизнь. Огромные цветы покачивали яркими головками, вокруг них кружились крылатые, осы, бабочки и другие насекомые, некоторые из которых были такие крупные, как птицы. Те тоже носились вокруг — перелетая от скалы к скале, вили гнезда на деревьях, выше которых не было, и кувыркались в теплых воздушных потоках.
Тиль восхищенно присвистнула, разглядев на одном из больших островах пробежавшее стадо золотых ланей, а совсем рядом, на одном из ближайших небольших островов виднелось озеро, в котором играли рыбки. Поверхность воды блестела, отражая солнечные лучи, и сверкала как бриллиант.
Вдали Лиэль вдруг разглядела домик, примостившийся у похожего озерка на одном из летающих островов.
— Там кто-то живет? — в голосе у нее был заметен восторг, смешанный со страхом. — Подумать только, поселиться на такой высоте!
— Я бы от страха в штаны наделал, выглянув в окошко, — прокомментировал Кьярри.
— Нашлись любители покоя, — улыбнулся Тиор. — Из такого местечка трудновато добираться до ярмарок, и за свежей выпечкой не сходишь, но я уверен, что те, кто там живет, в этом не нуждаются.
Лиэль привстала в седле, выглядывая другие домики. И заметила скоро целую цепочку больших островов, соединенных воздушными веревочными мостами. Деревянные домишки стояли, теснясь к серединкам скал, из труб шел дымок, плодовые деревья с гнущимися от обильного урожая ветвями, окружали жилища, и, если присмотреться еще получше, были заметны даже небольшие стада овечек, пасущихся на вершинах.
— Вот бы там побывать! — Лиэль мечтательно улыбнулась. Красота, которая ей открылась, казалась даже более захватывающей, чем любые королевские замки.
— Полагаю, те, кто туда забрался, не любит гостей, — хмыкнул Рауд.
— Кто знает, вдруг, мы там еще побываем. А пока нам предстоит путешествие через эту долину. К вечеру желательно пересечь ее, — пожал плечами дракон.
Тиор направил всех на ему одному знакомую тропу — она плавно вела вниз, в равнину под летающими скалами. Путники стали аккуратно спускаться — с одной стороны была почти отвесная стена, с другой — пропасть. Если до этого они наблюдали Долину сверху, то теперь словно погружались в нее, постепенно ныряя под скалы.
Лиель с интересом рассматривала их так близко, и когда они проезжали по тропе прямо мимо одного островка, который был на расстоянии вытянутой руки, она потянулась и взяла листок, запутавшийся и оставшийся в висящих вниз корнях. Она покрутила его в руках, рассматривая узорчатые жилки, и спрятала в карман, на память об этом чудесном месте.
Спуск прошел благополучно и путники начали пересекать долину. Честно говоря, это был как раз тот случай, когда было тяжело следить за дорогой и смотреть под ноги, потому что все самое прекрасное и удивительное находилось в небесах.
Девушки задирали головы, ловя взглядами лучи солнца, зеленые отблески трав и листвы, а кое-где со скал даже лились водопады, долетая до земли внизу россыпью блестящих капель.
— Интересно, откуда низвергаются эти водопады? — полюбопытствовала Марида. — Ведь источника там явно неоткуда взяться.
— Вы же видели там озерки, — скорее утвердительно, чем вопросительно сказал Тиор. — Во время дождей они переполняются и вода изливается вниз, в долину. А дожди над Лай-Ди-Го идут часто.
Но не только наверху было красиво, внизу луга тоже были прекрасны. Бесконечное покрывало сочной травы и красивых цветов укрывало все до самого горизонта. Вдалеке несколько раз промелькнули табуны диких лошадей, и Ковыль с Тучей обменялись с ними приветственным ржанием. Путешественникам также удалось вблизи разглядеть больших ярких бабочек, которые тут летали повсюду, словно оторвавшиеся от стебельков бутоны цветов.
Дорога в этот раз не была утомительной — все наслаждались пейзажем и делились впечатлениями. Ближе к середине дня Тиор скомандовал устроить привал, и это был лучший привал за все путешествие.
Животных отправили отдыхать. Лошади и тархар с удовольствием лакомились сочной травой. Вепри отыскали для себя вкусные коренья в зарослях кустарника, а кхараны неожиданно для всех стали проситься в воду. Лантирэль с Маридой расседлали своих ящеров и пустили их поплавать. Кхараны бороздили воды речки, на берегу которой расположились путешественники, гордо задрав круглые головы, а затем принялись с аппетитом уплетать растущие на отмели водоросли.
Путешественники и сами отдали должное вкусным припасам из бездонной сумки дракона, а когда насытились решили просто отдохнуть часик-другой.
Девушки не стали упускать возможность погулять по округе. Иллана и Марида нарвали цветов и сплели красивые венки себе и подругам. Тиль с азартом бегала по лугу, пытаясь поймать местных ящерок, и когда ей удалось, казалась самой счастливой, натискала ее вдоволь и отпустила. Лиэль выгуливала Льдинку, которая тут же нашла луговых сородичей-змеек и, видимо, обменивалась с ними новостями. Сама княжна бродила рядом, собирая яркие соцветия и резные листочки и аккуратно складывала их в свою суку, чтобы потом засушить.
Что говорить, даже гномы залюбовались пейзажем, и думали мечтательно о чем-то своем, развалившись на мягкой мураве и покусывая сорванные травинки. Лантирэль тоже заинтересовался местными травами, а Тиор последовал примеру Рауда и Кьярри и улегся на подстеленный плащ, пристроив под голову скатку палатки.
Через два часа путники снова оседлали своих отдохнувших и вдоволь наевшихся животных и тронулись в путь. Он был долгим – но в долине Лай-Ди-Го время тянулось радостно. Друзьям удалось увидеть заход солнца, как лучи просвечивали корни, увивающие скалы, как они заливали своим светом долину и золотили засыпающие цветы.
— Далеко ли еще до столицы? – уточнила у Тиора Лиэль, когда вечер был уже близко.
— О, еще пара дней пути. Сегодня мы остановимся прямо на краю Лай-Ди-Го.
И действительно, ночь настигла их почти на выходе из долины, когда дорога снова привела их на плоскогорье замыкающее Лай-Ди-Го, а летающие скалы уже остались позади. Впереди виднелись города и поселки, торговые дороги, сплетающиеся в узлы, и россыпи огней. Но до них было далеко и свой лагерь путешественники в который раз уже разбили под открытым небом.
А оно в долине было словно тоже особенным.
Тысячи новых, незнакомых звезд сплетались в созвездия. По-быстрому поставив палатки, все высыпали наружу, несмотря на легкий холодный ветерок. Ужинать с таким завораживающим видом, от которого захватывало дух, — это было гораздо круче, чем даже в королевских покоях, уж Лиэль это знала сама. Она жевала хлеб, задрав голову. Рядом Тиль пыталась угадывать названия созвездий. Мало кто знал реальные имена чужестранных звезд, и поэтому это быстро превратилось в веселую игру. Друзья по очереди показывали на звездном небе лошадей, птиц, ящериц и драконов, звездные хвосты, котлы с золотом. Кто что видел — не трудно догадаться и без разоблачения имен.
Наконец свежий воздух и усталость сморили всех. Кто-то уснул прямо снаружи палатки, облокотившись на теплый бок своих скакунов, кто-то ушел внутрь, кутаться в легкие пледы. В этот раз никто не выставлял караул — ждать опасности было действительно неоткуда. Даже Лантирэль не стал колдовать с защитным куполом — в здешних местах чревато было пользоваться магией, особенно чуждой им. В Долине летающих скал царило полное спокойствие и тишина. Лишь шепот ветра в ветвях деревьев, шелест трав, редкие крики ночных птиц да шумные вздохи ворочающихся вепрей нарушали ее. Но это были привычные, мирные звуки не сулившие ничего дурного. Путники заснули, хранимые слабо светящимися в темноте бусинками от четок тигриного бога Хушэня.
Два студебеккера и много чего видавший на своём веку виллис, посвистывавший на холодном ветру порванным тентом, с невероятным трудом катили узкой дороге. По чести сказать, дорога больше смахивала на тропу. Но лучшего тут все равно не сыщешь…
На уезд Дэнфэн внезапно упала оттепель, и отвердевшая на морозе грязь быстро обрадовалась лучам пробившего пелену густых облаков солнца. Правда, теперь она уже не мерзко хрустела, а не менее противно чавкала и хлюпала.
Последний из шаолиньских вусенов сидел среди мерзнувшего взвода, поплотнее набившегося под брезентовую крышу студебеккера, пытаясь спрятаться от всепроникающего холодного зимнего ветра.
Под Лояном царила анархия.
То с одной, то с другой стороны дороги периодически мелькали тени. Здесь со всех собирали дорожную дань. Однако, ни банды мародеров, ни воры не решались открыто нападать на хорошо вооруженных людей, и препятствием в этой поездке служила только природа.
Ши Дэ Кень медитировал.
Словно вещь, его забрали из-за надежных стен Посольства — в виде молчаливого предмета. Без объяснений посадили в самолёт. Судьба не дала ему шанса — только полёт к следующему перерождению. Он не оставил ученика, и скорее всего великое искусство стиля ло-хань-цюань будет с его смертью безвозвратно утрачено. Значит, так решили боги. Его упорная, не научившаяся мириться с потерями душа не желала сдаваться, однако Великая Мать не дала выбора. Впереди, на расстоянии каких то 15 лиг, высилась гора его детства Ву Жу Фэн, а под горой все ещё стоял незыблемыми стенами Сун-Шань Шаолинь-сы.
***
Машины, натужно гудя моторами, лезли вверх, размазывая грязь дороги, которая постепенно набирала плотность. Заросшие вечнозелеными лесами, притихшие, зимние горы неодобрительно встречали путешественников.
— А вы знаете, — бодро и как-то восторженно-зловеще начал Ян, обратившись к тихо сидящему переводчику. — Востоковеды в имени Шаолиньсы усмотрели целую фразу: мы едем в «храм в лесах горы Шаоши». При том, что сами китайцы считают: в Шаолине спрятан «молодой лес». А вы вот как думаете?
Продрогший переводчик вздрогнул и открыл было рот, но в этот момент виллис затормозил и перед людьми открылся с небольшой площадки вид на лес, от которой узкая тропа почти отвесно уходила вверх, через несколько метров от основания разделяясь на три ещё более узкие тропинки. На высоте в несколько десятков метров сквозь хвою были видны многочисленные каменные постройки.
Ян не стал дожидаться ответа от опешившего лингвиста и, ловко перепрыгнув через борт, скомандовал:
— Приехали. Вылезайте.
Оценив свою пытающуюся размять затёкшие ноги команду, добавил:
— Если смотреть с самой высокой точки горы вниз, то лес будет невысоким.
Потом бодрый полковник отвлёкся: узрел, как неторопливый китаец вылезает из грузовика, хмыкнул, сделав пару шагов навстречу, и, вдруг поклонившись садовнику почти до земли, сообщил:
— Вы наш проводник. Прошу не создавать трудности ни себе, ни нам. Вы ведёте по левой тропе, — не дожидаясь ответа, он достал из кармана невесть откуда взявшееся яблоко, подбросил на ладони и приготовился съесть.
Де Кень вздрогнул, и вокруг маленького щуплого китайского садовника ощутимо сгустился воздух.
— Дорогу осилит идущий, — услышали все.
— Ага, — согласился Ян.— Давай поделим путь на двоих.
И подбросил яблоко.
На каменную поверхность утрамбованной веками площадки с глухим стуком упали четыре дольки.
Де Кень удивленно уставился на них, а командир, хмыкнув, сообщил:
— Ну ты делил пополам, а потом я … то , что осталось. Пойдут четверо, ты пятый; переводчик, собака и тень не считаются.
***
Подъем был крутой. Ноги то и дело скользили по вязкой, размытой дождями глине, и тогда забравшийся на очередной уступ человек соскальзывал вниз, больно раня колени о мелкую гальку.
Внимательный ко всему необычному Илья настороженно смотрел, как меняются по мере подъема его спутники.
Худенькая изящная Ксения, словно ночной мотылёк, примостилась за спиной у Бориса, который, расправив плечи, бодро нёс свою костлявую фигуру. Не богатырь, далеко не богатырь… но он все-таки прикрывал девушку. Мрак, рыча и ощетинившись, крался по тропе, почти прижавшись к земле пузом. Собака водила носом, и в какой-то момент перекинулась в рыжую собачонку, а затем молнией метнулась к богатырю, прыгнула — и так и осталась у Ильи на руках. Темное малоприметное облако недолго думая повисло над ним, и капитан вдруг ощутил тяжесть этих двух тел.
— Мрак, ты боишься, что ли? — невольно вырвался удивленный вопрос. Собака высунула чёрный нос и заскулила.
Где-то наверху сочувственно хрюкнул Оладий.
— Боятся, — утвердительно сообщил обществу Ян.
И, посмотрев на Ксению, тревожно спросил:
— Как ты?
Девушка только махнула рукой и, упрямо сжав губы, полезла вверх.
Бернагард невольно оглянулся. Ему впервые за долгие месяцы так глубоко и легко дышалось. Ноги словно сами несли, и живописная горная тропинка напомнила ему детские походы с отцом, когда они, срезав по посоху, долго бродили по Альпам, восхищаясь дивными видами и наблюдая птиц. Увидев спутницу, он встревожился и, не зная причины, вопросительно уставился на невозмутимого китайца и Яна.
— Здесь слишком много Света, — неопределенно буркнул командир. — Сейчас пройдём, дальше легче будет.
***
Наконец маленький молчаливый отряд увидел впереди многочисленные глинобитные хижины и… целый комплекс зданий из вырубленного камня и сырцового, а местами и обожженного кирпича. Основной комплекс окружала довольно широкая крепостная стена, вход которой сторожили две слегка выступающие вперёд башни. Ворота были закрыты. Площадь перед входом, мощеная каменными плитами, явно лежавшими здесь не одну сотню лет, выглядела не просто безлюдной. Она была давно мертва.
— Именно здесь ждёт своего часа Игла Света! — громко сообщил Ян. — Тысячу лет все, поклоняющиеся Великой Матери и низвергающие Тьму, приходят сюда, становясь ее служителями.
Полковник подошёл к воротам и постучал в дверное кольцо.
С высоты башни послышался голос:
— Нин ши шуи? (Кто вы?)
— Надо же, столько лет прошло, а здесь ничего не изменилось, — умильно созерцая высунувшуюся голову, констатировал Ян и, повернувшись к Де Кеню, строго сказал:
— Объясни им.
***
После долгих переговоров, сопровождавшихся руганью, плевками и криками, Де Кеню каким-то образом удалось убедить привратника открыть ворота и пропустить делегацию внутрь.
Их встречали.
Семь монахов, одетых в грязно-белые полотняные рубахи.
Из стоящих в ряд служителей трое были молоды, остальные производили впечатление древних старцев, с трудом вышедших поприветствовать странных гостей.
Привратник молча рассматривал военных, медленно переводя взгляд то на девушку, то на собаку. Потом выпрямился и с тихим вздохом проговорил… нет, скорее промолвил:
— Наша обитель открыта для всех прошедших путём Света.
Переводчик, с трудом подбирая схожие слова, повернулся к Яну. Похоже, слова так и не подобрались, потому что речь его смахивала на заикание:
— Это какой-то дикий диалект. Я почти не понимаю…
— Надо было оставить жену посла, — недовольно буркнул полковник и, расплывшись в медоточивой улыбке, бодро начал что-то объяснять опешившим монахам.
Где-то через час переговоров, за время которых лицо Настоятеля превратилось в глиняную неподвижную маску, а полковник стал похож на подростка, с трудом скрывающего радость первого знакомства с женщиной, их пригласили внутрь глиняной ветхой избушки. В знак гостеприимства или чего-то иного на полу оставили горшок воды. То ли пораженная уровнем радушия, то ли просто умотанная вусмерть, группа молча полегла кто где упал — и даже вещмешки не все под головы подложили. Сон сморил моментально.
Ши Де Кень не был допущен к монахам и остался с гостями.
***
Ночь прошла спокойно. Утром их вновь навестил настоятель.
— Итак, ты желаешь забрать Иглу, принадлежащую нашей обители? — прошелестел старик.
— Она не ваша. Ее оставили на хранение, — парировал оппонент.
— Мы решили позволить тебе Пройти Путь. Одному.
— Нет. Я, не спрашивая вас, возьму с собой друга.
— Ши Де Кень уже твой друг?
— Мой друг — богатырь. А Ши Де Кень — последний носитель Знания. И в благодарность судьба подарит ему нечаянную радость.
— Кто ты, чтобы знать Путь?
— Кто ты, чтобы сомневаться Истине?
— Волк и Женщина, Серая тень и Воин Света — зачем они здесь?
— Они дышат. Так надо…
***
26 февраля 2014 года чествовали старейшего научного работника отдела Китая ИВ РАН Хохлова Александра Николаевича. Ему исполнялось 85, и коллеги вспоминали вехи его большого пути. Будущий востоковед был прикомандирован к посольству в Пекине в 44-м, не успев окончить ВУЗ. Только в 32 года, уже в 1951, ему позволили завершить образование. Его диссертация по теме «Своды законов династии Цин…» переведена на три основных китайских диалекта. В своих мемуарах старый лингвист, вспоминая тяжелые послевоенные годы службы, пишет: «…Я не имею возможности полностью рассказать о своём удивительном путешествии в Великий Монастырь на горе Шаоши. Но те героические люди, сопровождать которых мне выпала честь, навсегда остались в моей памяти. Их было четверо, трое мужчин и самая красивая из женщин, которую мне удалось встретить за мою жизнь. С ними был большой чёрный волк — с удивительными человеческими глазами».
***
Апрель 1936 года, Валахские горы, Трансильвания.
Ленка родилась на Рождество. И когда отгремели бубны да ряженые козлорогие пьяные гуцулы спели свои песни, ее тихо окрестили, наградив именем «из благородных», и выпили, напоследок еще разок проводив праздники.
Тихая девчонка боялась дьячка церковно — приходской школы. А потому, не отличившись способностями в умении складывать кривоватые буковицы в сложные длинные витиеватые слова про апостолов и исход евреев из Египта, быстро завершила свой путь познания. Она начала работать помощницей у аптекаря. Там, сидя на крылечке с каменной толкушкой, она научилась рисовать глазами. И словами…
Вечерами девочка из Валахских гор медленно и певуче сказывала младшим свои картины. Дети слушали как завороженные. Они видели заросший ров замка, искали около старых стен маленькие круглые медные шарики картечи, осторожно карабкались по съеденным временем шатким ступеням и даже рисковали спускаться в прохладную мглу подвалов, где кристально холодная вода пробившего себе путь к солнцу ключа журчала между старых дубовых бочек и длинных ящиков. Особенно сладкий страх охватывал ребят именно там – среди этих ящиков, больше всего напоминающих домовину…
По осени маленьких «бесенят» посылали собирать грибы, строго наказывая не приближаться к Лысой горе. А ночью, после похода, забравшись на высокую печь, они пихались и просили Ленку нарисовать им ещё какую-нибудь историю. И тогда вскипала буйной волной крови маленькая невзрачная речушка Туркул, а их крошечный Пределуц превращался в стоянку всесильного князя, который смотрел, как протыкают пленных, расставляя их по дороге к Пятра — Крайулуй…
— Ой, ой, — боялись под старыми бараньими шкурами маленькие.
Никто не обращал внимания на чумазую маленькую валашскую крестьянку, с гордым именем Елена и особым даром видеть самые мелкие незначительные мгновения жизни и чувствовать самые тонкие красочные мазки природы и сказов земли. Земли тайн и загадок, земли волшебства и вампиров, крепостей и тайников… Земли, по которой много веков ходили ее предки.
Ближе к маю, когда все ведьмы наряжаются в предвкушении Вальпургивой ночи, в румынском уезде Брашов, что в Трансильвании, начинались грозы. По ночам напополам раскалывалось небо и длинные полосы молний под звуки гремящей канонады грома били в Бучеджь, прозванную в народе Лысой горой.
В одну из таких ночей Ленка проснулась от собственного крика. Она вдруг увидела, как что-то огромное ворочается в соляной толще Бучеджа и шепчет так, что гора трясётся:
— Йааааа выросссссс выроссссс… кровииии мне, живой кровииии.
А через неделю к ним проездом приехал видный молодой барин! Он ловко спрыгнул с вороного тонконого статного скакуна, недовольно водившего носом среди старого зановоженного двора. Красавец-конь словно пытался сказать:
«Здесь грязно, нам тут не место, хозяин».
Но господин, не побрезговав изгадить блестящие кирзовые сапоги, смело опустил ноги в грязь и поспешил к хозяйке — матери Ленки, умеющей сказывать живые картинки.
Поутру он, посадив девушку на недовольного коня, отправился в сторону Бутеджа.
По дороге он ни о чем не спрашивал. Но теперь уже он рисовал словами картины для Ленки, а она смеялась и плакала от восторга над похождениями невероятного Кота в сапогах.
Не доехав трёх миль до места, он оставил коня и строго указал ждать его.
— Ты, Ленка, меня обратно довезешь, — сказал он.
Девчонка не задумалась, почему она должна везти его, такого большого и сильного мужчину, которому мог показать дорогу к Лысой горе любой. И даже не за сказочные два золотых с изображением царя Николая из далекой рухнувшей в тартарары Российской Империи! Именно столько вчера отдал приезжий ее удивленной и испуганной матери.
Тем временем налетела чёрная сухая гроза, воздух стал густым, как переваренная зимняя картошка, а девушка услышала далекий вой и страшные стоны, словно сама земля кричала в отчаянии.
Ленка благоразумно хотела бежать, но вначале любопытство, а потом и какая-то злая сила потащила ее вперёд, к запретной горе.
Там шевелилась земля и кто-то огромный и жуткий пытался выбраться из слипшихся за века соляных, блестящих на солнце пластов.
Веселый же господин, складнее Ленки сказывающий живые картинки, тоже был там… Он невесть где найденным горящим мечом рисовал на земле круг, обходя гору. В горе что-то горело, будто страшный, чёрный поглощающий все живое глаз смотрел в мир и искал, искал… Прося, умоляя, заклиная кого-то неведомого: «кррровииии , пииить хочуууу».
На миг взгляд остановился на девушке, и гора вдруг… захохотала. Белый от напряжения господин беззвучно закричал ей «Беги!», а чёрный конь загородил своим телом ее от этого страшного взгляда.
Она развернулась и побежала назад, с большим трудом пробираясь сквозь густой, как пряжа старого барана-мериноса, воздух. Камни загораживали дорогу. Воздух толкал назад, кусты цеплялись за юбку крючкастыми ветвями… Наконец силы оставили ее и девушка упала, обеспамятев.
Только светлые лучи заката, опустив тонкие нити на лицо, смогли пробудить застывшее от ужаса тело. Ленка застонала и села на траву, с удивлением увидев, что смогла отбежать от горы не больше десятка шагов.
Немного в стороне, скорчившись лежал молодой господин, а рядом с ним стояла каменная фигура загородившего ее от ужаса в горе коня. Статуя. А где сам конь? Девушка с усилием повернула голову…
Коня не было. Да и самой горы не было видно. Там, где всегда блестела слюда, теперь стоял густой забор из тернового колючего кустарника.
— Что это? — спросила она, показав на выросшие за несколько часов растения.
Господин лежал с открытыми глазами. Он смотрел в небо. И так смотрел, будто обмануло его в чем-то.
— Незер атарах кетер (иврит: венец царя), — был невнятный ответ.
Потом мужчина посмотрел на неё и сказал:
— И тебе тоже придётся нести свой терновый венец, Ленка. Не смог я с тебя снять его дерьмо… коснулся он тебя. Но все равно, поверь мне, иди вперёд и никогда не оглядывайся. И хоть позади тебя в результате окажется вонючая стена, но ты молодец. Всегда знай это. И спасибо тебе. Просто это твоя судьба, Ленка.
Они с трудом добрели до дороги. Им повезло, когда двух совершенно изможденных, словно обескровленных людей подобрала проезжавшая телега.
Через неделю странный барин с трудом смог подняться с полатей и, оставив ещё три золотых монеты, посоветовал девушке ехать ближе к Бухаресту. Прощаясь, сказал, что его зовут Ян.
***
В Национальном парке Румынии, который радует многие поколения ботаников странными эндемиками, растущими на зелёных холмах у горы Бутеджь, есть своё удивительное чудо — огромная соляная сопка, окружённая по кругу густыми зарослями терновых кустов. Нигде в округе эта терпкая, колючая сочная слива больше не растёт.
***
Будущая супруга и «кровавая императрица» Елена уехала в 1937 году в Бухарест, где начала работать на ткацкой фабрике. В 1939 году она познакомилась с только что вышедшим из тюрьмы молодым и красивым вором Николае Чаушеску, и скоро они сыграли свадьбу.
Про эту семью много написано и ещё больше сказано. Их расстреляли возмущённые румыны у стены солдатской выгребной ямы. Но что бы ни говорили о Чаушеску, с их смертью ушла эпоха. Они не оставили стране ни рубля долга. Аграрная нищая земля, как ни удивительно, сама кормила себя, а в быту семья, несмотря на сказки, довольствовалась немногим. Дивные жемчужные нити Елены Чаушеску, которые были отмечены даже на приеме у королевы Елизаветы, на деле оказались крупными речными жемчужинами…
Впрочем, и семья Леонида Ильича не требовала лишнего — и на стенах гостиной на даче главного коммуниста мира не висел Рембрандт и не радовал в спальне морскими пейзажами Айвазовский.
Елена Чаушеску, главная ведьма Румынии, кто ты?
Я просто хотел реветь в голос! Я просто хотел реветь от злости, как дикий взбешенный зверь, когда тебя забрали. Всех убью! Проклятый бездной Эдвин!
Норт, я очень хочу забыть, что ты мне нужен для свержения короля! Я сегодня точно-точно просто обещаю тебе, что убью! Зарвавшиеся мальчишки! Они думают, что помогают тебе, но ничего не смогут сделать с реальной угрозой.
Очередная дядина пакость
Дядя опять всех поставил на место, решив судьбу моей любимой женщины.
Так смешно смотреть, как бесится Дастел. Я же всегда знал, что Герон делает что-либо пакостное, чтобы посмотреть — решится ли кто нарушить его волю.
Он ищет коварного неподчинения, достойного наследника трона. Его предложение свадьба и трон — это скорее издевательство надо мной. Ни того, ни другого не получу. Но вот если запру в замке и обставлю Дастела — никто слова не скажет. Зато мальчишки решили, что я не враг.
Уже в этот момент я просчитывал очередную пакость. Любовь Норта сыграет с ним злую шутку — нельзя так открывать душу. Сильные эмоции, злость, тревога, страсть — скоро начнется трансформация! А когда с тобой происходит неведомое — ты считаешь истинным другом того, кто это уже пережил, того, кто подскажет и поддержит.
Твой отчим Кассиан Даге, отказавшийся подписать помолвку с Дастелом уже скоро будет доставлен в мой Обитаемый дом в Седьмом королевстве. Тарн отослан к родне доучиваться в академию Визериуса Молниеносного. Он просто недостоин тебя и слаб. Я просто и доходчиво объяснил, что сколько раз и как я могу сделать с тобой на его глазах, а он даже не сможет пальцем шевельнуть. Злые слезы сына дома хладных мечей. Он просто сдался. Это было мудро. В игре участвуют титаны. Всё уже продумано и учтено. Ты, Риаллин — уже почти в моих руках.
Тайная свадьба
О, это была самая правильная лордовская свадьба — я похитил тебя порталом. Надел кольцо. Вроде как нехотя, лишь бы не досталась бесславным подарком принцу Танаэшу.
Да, я сам тебя убью, лишь бы ты не досталась этим гнусным Рханэ! Ташши выгодно женится на тринадцатой ведьмочке. Она влюблена в другого — странного низкорослого темноволосого Инара. Безответно. А принц Танаеш ищет утешения в чужих объятьях. Он, узнав о подарке, уже не отпустит! Мой долг все знать обо всех. Особенно о тех, кого планирую убить. Когда в финале Культяпка выйдет на бой — именно Танаэш останется лежать на полигоне.
А мое кольцо невидимо, снять его ты не сможешь — практика показывает, что это хороший выход! А как только мы проведем ночь, то ты уже не сможешь скрыть, что ты моя. Никто не посмеет связаться со мной. Я — твоя защита от шантажа Дастела, от тихой тайной любви Харна, от посягательств отчима и любого другого мужчины. Но в этой игре мои правила — сейчас ты уйдешь и будешь верить, что мне не нужна.
Спалил до выгорания
Вот, вроде бы, все шло по плану. Я тренирую команду, невзначай соблазняя тебя своим телом. (Ты ведь помнишь библиотеку, Риаллин?), я беспокоюсь о скандалах с газетчиками. Просто тренер. Просто ответственный ректор. Просто защитник.
А потом это нападение на тренировочном полигоне. Тебя хотели убить, а со мной не договорились! Я пустил измененную нежить под воротами, чтобы тренировка вышла интересней. Просто еще раз показать мальчишкам, что им тебя не защитить. Деда держал под рукой. Может, Дастел, наконец, поймет, что брать тебя на Мертвые игры — плохая идея? Не смогут они тебя отстоять! А тут бесконтактный бой, затем молнии — это скаэн!
Я знал о расколе в рядах отступников, знал, что ими правит полубог. Знал также, что захвачено уже много людей, магов, некромантов, властей в человеческих государствах. Но то, что скаэны ему подчиняются — было неожиданностью. Говорили, что полубог даже не человек, а дроу. Как бы с ним договориться? Но ты снова в опасности. Что же такого Шерарн спрятал в твоей крови?
Мальчики заняты газетчиками. Ты в комнате Дастела. Я, как ответственный тренер, просто обязан проводить тебя в свою комнату. Я уже вижу, что Норт производит впечатление. Скоро благодарность за спасение от меня, газетчиков и место в команде ты будешь воспринимать, как симпатию, а Дастел не дурак. Почему бы не поцеловать или приобнять, чисто на дружеских основаниях? Вот такой, мол, я хороший, люблю без взаимности, но ничего не требую…
Надо уже ссорить вас. А пока хватит меня бояться! Защита ей не нужна! Да я жизнь свою перечеркиваю, ссорюсь со всеми, рискую, на все готов ради этой сумасбродной девчонки, а она отказывается от единственной защиты, что с ней может быть везде?! Не зря Кеалир так хотела это кольцо. Не зря отдала его Тадору, видимо, помогая в масштабном ритуале. Да, может быть, даже именно создавая твою кровь, Шерарн использовал защиту кольца, чтобы ты не умерла? А она отказывается!
Дышать было нечем. Всё засветилось. Задымилось. Я не мог потушить, от этого еще больше злясь! Сейчас так наследить в комнате Дастела, сейчас погубить самую любимую девушку? Это еще больше злит и не помогает даже осознание опасности.
И тут ты обняла. Это все решило. Это то, чего я хотел больше всего всю свою жизнь — понимания, поддержки. Просто не быть одним, когда разрушаю все вокруг и превращаюсь в подобного монстра! Ты ненавидишь меня сильного, но жалеешь, когда слаб? Меня никогда не жалели.
Но вот минута, вторая. И я понимаю, что сотворил непоправимое. Риаллин, я сделаю все, что возможно, я помогу, я поддержу, я не брошу тебя, буду заботиться. Я увезу тебя в замок на Эринэйском море, там моей душе всегда было хорошо. Ты оживила меня, мое сердце, сердце Некроса — как символ всей моей жизни, а теперь потухла искра магии в тебе самой. Как же я виноват! Я закопаю кости своей жены на горе у моря, а мы будем жить в том самом замке, где я всегда мечтал состариться с любимой женщиной…
Что значит к Норту?!
Да он откажется от тебя! Да он ничем не поможет! Ты его любишь?! Ну, пусть сейчас еще больше горя свалится на твое сильное сердечко, когда Дастел отвергнет тебя, зато больше ничего тебя здесь не удержит. Как, оказывается, просто решается вопрос — нет магии, нет Мертвых игр, покушений и опасности. Мы просто уедем! С минутной заминкой.
Опустошающая боль ревности
Норт все понял, но схватил и унес. Куда ты тащишь ее?! Всё тщетно!
Его любви, как и его магии хватит на вас двоих? Да, Риаллин, ты действительно коварная дрянь! Ты сделала правильный выбор. Я магию вернуть не могу. А целитель – Норт может. Привязав тебя к себе, или сделав вас любовниками. Как же к месту твой страстный и благодарный поцелуй. О, бездна! Я никогда не мог даже надеяться на такой поцелуй, а он получил его. Не могу смотреть. Даже гореть сил нет! Просто пустота. Просто обида. Просто уйти и не думать.
Хотя… план в силе. Сильные эмоции. Трансформация. Я уже готов. Пора выводить Вейлар. Норт разобъет твое сердце, даже не сразу поняв, что происходит.
Месть без сахара
И вот Риаллин, ты идешь от Норта по венам Некроса. Значит, к тебе снова вернулась магия. Стало быть, вы теперь вместе. Вы провели ночь. Но нет и следа слез. Ты улыбаешься. Тебе счастье, а у меня еще одна новая способность. Я могу подчинять: вот сейчас ты не соврешь. «Сердцу не прикажешь» — хороший ответ… действительно. Так не обессудь.
Странно. Весьма странно. Что-то не выглядит Дастел счастливым влюбленным. Коварные женщины! Узнаем все подробнее чуть позже. А пока о трансформации.
Дезинформация — лучшее оружие королей. Норт, ты превращаешься в могучего воина, мага, в темного лорда. Ты, обладая огромной волей, сможешь обуздать свои страсти, которых лишены обычные слабые люди. Сейчас тебе нужно активно действовать: воевать, убивать, идти на войну, на мертвые игры, резвиться в постели… Д-да, Норт, тебе просто необходим покой — иди отсыпайся…
Уна Вейлар — замечательная девица, я сам учил ее ласкам и нежностям, она уже получила от меня твое платье Риаллин. Она уже спешит в общежитие Норта, одетая в форменную мантию, так похожую на твою. Лицо скрыто капюшоном. Конечно, ее пропустят без вопросов. А Норт с ума сойдет от запаха, от твоего запаха на платье. Всё произойдет быстро. А потом — ты ведь не умеешь прощать!
Осталось все рассчитать по времени.
И вот мы все стоим на полигоне. Ты гладишь Яду. Слёзы блестят на ресницах. Я сыплю остротами, а радости нет. Гоблин раздери эту невзаимную любовь! Но настроение мы тебе подправим. Ты ведь так хотела на бал. Мы там будем вдвоем. Остальных отвлечем.
Танцующий утешитель
Риаллин, ты издеваешься?! Вот на минуту оставишь одну, а ты уже в компании первого бабника Седьмого королевства. Сказать, что ли, что это его возможный приз? Или убить на месте. Обоих.
Снова неловкие подлые попытки… не допустить моей ссоры с Танаэшем!
Интересно, а ты точно меня не узнала? Я расскажу тебе все, что знаю об этом чудесном и древнем месте. Я устрою самый впечатляющий бал для нас двоих!
Ты не воспринимаешь меня в штыки, ты улыбаешься, ты раскована в танце, как же я счастлив сейчас с тобой! Если бы не эта иллюзия! Ты меня не узнала. А слова о том, что я хороший учитель — они резанули по сердцу! Почему же мы не можем быть ровней, почему тебя всегда надо опекать и что-то тебе запрещать, почему тебя надо подлостью привязывать к себе? И я коварный кукловод, а ты, будто игрушечная лошадка, с завязанными глазами, мчишься прямо в пропасть. Как же все это надоело! Как же хочется просто остаться с тобой здесь. Я бы, наверное, хотел и умереть прямо здесь с тобой в танце, лишь бы забыть о том, что тебе не нужен и не любим тобой. Превратности судьбы.
Сцена первая
Планета Новая Москва. Квартира Корделии Трастамара. Ночь. Спальня. Кровать.
Корделия спит. Кровать у нее просторная. В стиле модерн.
Дверь бесшумно открывается, и в образовавшуюся щель проскальзывает тень. Тень по-пластунски подкрадывается к изножью кровати и пытается ввинтиться в пространство под ней. За первой тенью так же бесшумно и хищно двигается вторая, с горящими красными глазами. Эта вторая тень цепляет за ноги первую и препятствует ее ввинчиванию в подкроватную область. Первая тень отчаянно сопротивляется, пинается и цепляется за ножки кровати. Красноглазая тень продолжает тянуть добычу с упорством хэмингуэйевского старика, поймавшего большую рыбу. Рыба так же настойчиво тянет в глубину. Все происходит в жутком безмолвии. Кровать мелко вибрирует.
Корделия открывает в темноте глаза и несколько секунд пытается понять, по какой причине ее кровать так нервно подпрыгивает. Неужели полтергейст?
Корделия:
— Свет!
В спальне вспыхивают настенные светильники. Возня стихает.
Корделия:
— Всем выйти из сумрака!
Из сумрака возникают Мартин и Кеша. Оба в трусах и футболках, всклокоченные. Мартин держит Кешу за шкирку.
Корделия:
— Е%%ть ту Люсю! Это что еще за эротическая фантазия?
Мартин:
— Обнаружен вражеский объект. Производятся захват и ликвидация.
Кеша (жалобно):
— Не надо! Я больше не буду!
Корделия:
— Что здесь происходит? Почему вы оба в моей спальне?
Мартин:
— Осуществлялся мониторинг прилегающего пространства с целью пресечения несанкционированного проникновения. В результате производимых мероприятий обнаружен и задержан вражеский объект. Уничтожить?
Корделия:
— Твоя моя не понимай. Переведи.
Мартин вздыхает и выходит из боевого режима.
Мартин:
— Ну я это как обычно… бдю.
Корделия:
— Чего делаешь?
Мартин:
— Бдю. Первое лицо единственного числа от непереходного глагола несовершенного вида «бдеть». В общем, бдю. Или бжу? Нет, бдю. Образование формы первого лица единственного числа затруднено.
Корделия:
— Короче, Склифосовский! Memento mori!
Мартин (встряхнув Кешу):
— Слышал? Моментом в море.
Кеша:
— Нету тут моря.
Мартин:
— А я его для тебя выкопаю.
Кеша:
— Черное?
Корделия:
— Это будет море слез, если я сейчас не услышу вразумительного ответа.
Мартин:
— Короче, я бдю. Ну в смысле фоновые звуки отслеживаю. Фильтрую. Ну там, охи, вздохи, хрипы, храпы. Вдруг слышу — ползет.
Кеша:
— Ты бы лучше базар фильтровал! Я не полз! Я… шествовал.
Мартин:
— Ага, на четвереньках.
Кеша:
— Так было удобней. Ну ладно, полз я, полз. А чего? Нельзя? Где написано что нельзя? Покажите. Кодекс. Конституцию. Имею право.
Мартин легонько тянет его вверх, и Кеша замолкает.
Мартин:
— Так вот, ползет, ползет… Я базы прошерстил, а там такого звука нет. То есть, дозволенного для текущего времени суток. Пошел посмотреть, кто это у нас такой ползучий. Может, питон от соседей сбежал. Или там альфианский симбионт. А тут этот… членистоногий.
Кеша:
— Сам ты… членистоногий! Терминатор недоделанный, Сары Коннор на тебя нет.
Мартин:
— Молчи, секс-оборудование жидко-кристаллическое. Тебя надо по гарантии сдать. Я еще десять минут назад обязан был тебе шею свернуть. За нарушение периметра. Мне программа уже раз пять предлагала. А я отменяю и отменяю.
Корделия (голосом доброго полицейского):
— Ты, мечта извращенца, зачем ко мне в спальню залез? Ты же мои принципы знаешь. Я малолетками не интересуюсь.
Кеша шмыгает носом.
Кеша:
— Я не как малолетка.
Корделия:
— А как кто? Многолетка?
Кеша:
— Нет. Как подвергаемый абьюзингу в поисках убежища.
Корделия в изумлении смотрит на Мартина. Мартин с таким же недоумением смотрит на нее. Потом роется в базах данных и выдает ответ.
Мартин:
— Абьюзивные отношения — уничижительные взаимоотношения между «тираном» и «жертвой», которые сопровождаются постоянными манипуляциями с помощью денег, шантажа, угроз и рукоприкладства, а также моральным издевательством со стороны агрессора.
Кеша:
— Я прошу политического убежища. Под кроватью. Можно, я там поживу?
Корделия:
— Что за сказки Венского леса? Какой абьюзинг?
Кеша еще более выразительно шмыгает носом. Потом внезапно вскидывает голову, как схваченный царской охранкой революционер.
Кеша:
— Ну да, беглый я, беглый! Сдайте меня! Продайте! Принесите на алтарь вашей зоны комфорта. Жизнь моя давно потеряла смысл. Я гоним и несчастен. Я жертва людской развращенности и людского же тщеславия. Я… я… Да я шут, я циркач, так что же? Пусть меня так зовут вельможи!
Корделия:
— Так, мистер Икс, заткнулся. Излагай четко, ясно и без театральщины. Я тебе не Станиславский.
Кеша (понурившись):
— Меня изготовили по заказу ее подружки.
Корделия:
— Чьей?
Кеша:
— Отрицательного персонажа, то есть, вашей родственницы.
Корделия:
— Камиллы?
Кеша (со вздохом):
— Ее. А подружка — жена олигарха. Наврала мужу, что ей нужен DEX для охраны, а на самом деле сделали меня. Для солидности процессор от «шестерки» впихнули.
Корделия:
— А потом?
Кеша:
— Потом они организовали клуб.
Корделия (изумленно):
— Какой клуб?
Кеша:
— Книжный.
Корделия:
— Кто?
Кеша:
— Жены олигархов с Новой Трехрублевки.
Корделия:
— И что вы… что они делали в этом клубе?
Кеша (со вздохом):
— Книги обсуждали.
Корделия:
— Кафку, разумеется.
Кеша:
— Ну почему обязательно Кафку. Есть еще и другие… культурные ценности. Например, «Любовник леди Чаттерлей», «История О», «50 оттенков серого», «Дельта Венеры», «Лолита» в конце концов.
Корделия:
— О-о, юную киберЛолиту приобщали к миру классической… сколько их было?
Кеша (хмуро):
— Восемь.
Корделия:
— Нет, не так. Юная киберЛолита во власти восьми пресыщенных Гумбертшей. А чем ты, собственно, недоволен? Утонченные дамы. Стравинского понимают.
Кеша:
— Ага, утонченные… Стравинского читал? В койку! А потом они меня в ящик прятали, будто я кукла. А я не кукла! У меня чувства есть! Показать?
Корделия:
— И ты сбежал?
Кеша:
— Сбежал.
Корделия (Мартину):
— Слышал? А ты еще на жизнь жалуешься. Детство, мол, у меня тяжелое. Да твой исследовательский центр — просто санаторий по сравнению с этим б… книжным клубом. А что же сестренка? Обижала тебя? По попке шлепала?
Кеша (насупившись):
— Приставучая она. Не люблю приставучих. Я люблю… я люблю неприступных женщин! Гордых и независимых!
Корделия:
— Мартин, ты слышал?
Мартин:
— Слышал. Уничтожить вражеский объект?
Кеша (обиженно):
— Издеваетесь, да? Смеетесь? Над кем смеетесь? Над собой смеетесь!
Корделия:
— Ну что ты, Кешенька, мы не смеемся, мы скорбим. Правда, Мартин?
Мартин:
— Еще бы! Не успеваю слезные железы блокировать.
Кеша:
— Злые вы! Уйду я от вас! В ОЗК, на опыты!
Корделия:
— Ну и что мне с тобой делать?
Кеша вздыхает.
Мартин:
— Могу его к себе взять.
Кеша:
— Ты не в моем вкусе.
Мартин:
— Зато ты мой тип урода.
Кеша:
— Уйди, противный.
Корделия (поразмыслив некоторое время):
— Психологи, конечно, не рекомендуют детям спать со взрослыми, но при сложившихся обстоятельствах… Кеша, ты остаешься. Но с одним условием.
Кеша (аж приподнимаясь на цыпочки):
— Каким?
Корделия:
— Спать! В прямом значении этого слова. И никаких полисемических толкований.
Мартин:
— Ну ни фига себе! Меня, значит, за дверь, а этого книгоё… книголюба…
Корделия:
— Ты тоже оставайся! Куда ж без тебя?
Оба киборга ныряют под одеяло, каждый со своего края постели. Корделия остается в середине.
Корделия (командным голосом):
— Так, оба повернулись на бок. Кеша — на левый, а Мартин — на правый. И — спать!
Кеша и Мартин:
— Приказ принят к исполнению.
Корделия несколько минут изучает потолок. Сна ни в одном глазу.
Корделия:
— Кеша.
Кеша (с вдохновенной готовностью):
— Да?
Корделия:
— Каким там у тебя пунктом групповуха?
Кеша (с еще большой готовностью):
— Четвертым, но это не принципиально. Можно и вторым, и третьим. И даже первым.
Мартин (со своего края):
— Мне тоже не принципиально. Бои без правил и первым, и вторым, и третьим.
Корделия:
— Похоже, мы выполним все пункты досрочно.
Сцена вторая
Квартира Корделии Трастамара. Утро.
Катрин бродит по квартире. На ней шелковый халат в стиле кимоно, на голове бигуди, на лице — зеленая маска.
Катрин:
— Кеша, Кешенька, где ты, малыш? Иди скорей завтракать. Я тебе блинчиков напекла. Иди, пока красноглазый троглодит все не сожрал. Кешенька…
На диване в гостиной просыпается Камилла. С трудом садится. Хватается за голову. Издает жалобный стон. Когда маятник Фуко перестает качаться и переходит в состояние покоя, осторожно оглядывается. Старательно жмурится и даже трясет головой, отчего маятник снова начинает качаться. Снова оглядывается.
Камилла (голосом старого пропойцы):
— Эй, кто-нибудь…
Замечает, что около дивана кто-то заботливо оставил банку пива. Хватает ее дрожащими руками, вскрывает и жадно пьет. Икает. Минуту спустя зелень в глазах рассеивается. Голова проясняется.
Камилла:
— Лечите подобное подобным. А закуска где? Грибок там, икорка?
На голос приходит не менее изумленная Катрин. Видит перед собой бледное, синюшное, взлохмаченное существо неопределенного пола и возраста. Камилла, со своей стороны, видит существо с зеленой мордой неопределенной гуманоидной расы в блестящей шкуре с цветными разводами.
Камилла:
— А-а-а!
Катрин:
— А-а-а!
В спальне от крика просыпается Корделия. Садится. С удивлением обнаруживает в своей постели обоих киборгов. Оба продолжают безмятежно дрыхнуть.
Корделия:
— Твою дивизию!
Торопливо себя ощупывает. Обнаруживает, что на ней по-прежнему ее пижама, и со вздохом облегчения падает обратно на подушку. Прислушивается к происходящему в квартире.
Слышны голоса Катрин и Камиллы.
Катрин:
— Ты кто такая?
Камилла:
— А ты кто такая?
Катрин:
— Ты мне не тычь! Кто ты такая?
Камилла:
— Нет, ты кто такая?
Корделия в отчаянии закрывает лицо руками.
Корделия:
— Проснулась. Зачем?
Мартин (с сочувствием):
— Уничтожить вражеские объекты?
Дверь распахивается. Появляется возмущенная Катрин. Кеша успевает нырнуть под одеяло.
Катрин:
— Корди, ты только послушай! Ты послушай, что себе позволяет эта хамка! Я вне себя! Я не знаю, что я сейчас с ней сделаю!
Замечает подозрительные очертания третьего участника. Инквизиторским взглядом изучает виновато жмущихся друг к другу Мартина и Корделию. Подбегает к кровати и сдергивает одеяло. Под ним в позе несчастного эмбриона Кеша.
Катрин (с праведным негодованием):
— Это как же понимать? Уже пункт четвертый? А как же мое дефиле? А «бутылочка»?
Вслед за Катрин появляется заскучавшая в гостиной Камилла.
Камилла:
— Ух ты, мальчики! Голенькие! А можно их на пару часиков?
Корделия (ворчливо):
— Не такие уж и голенькие…
Камилла видит Кешу.
Камилла:
— Ба, да это же… это же блондинчик! Ах ты моя бубочка!
Кеша, которому совсем не хочется быть бубочкой, пытается переползти на другой край постели. Камилла хватает его за щиколотки. Катрин с воем бросается на Камиллу и пытается ее оттащить от Кеши. Корделия в ужасе прижимается к Мартину. Мартин заслоняет ее собой от происходящего.
Кеша совершает несколько движений, схожих с водным стилем «баттерфляй» и все-таки переваливает через кровать, как Суворов через Альпы. Камилла на четвереньках устремляется за ним. Тем же курсом, через разоренную кровать Корделии, следует и Катрин. Кеша вылетает из спальни. Обе преследовательницы за ним.
Корделия и Мартин, вздрагивая, прислушиваются к происходящему.
Камилла:
— Иди ко мне, мой сладкий! Помнишь, как нам было хорошо?
Кеша:
— Я притворялся. У меня есть функция «Имитация оргазма»!
Катрин:
— Убери руки от моего мальчика!
Камилла:
— Ну куда ты? Слезай! Слезай сейчас же!
Катрин:
— Кешенька, не бойся, я тебя спасу.
Корделия:
— Может быть, нам вмешаться и помочь?
Мартин:
— Кому?
Корделия:
— А есть выбор?
Мартин:
— Предлагаешь поймать его и подержать? Я могу.
Корделия:
— Мартин, как тебе не стыдно!
Мартин:
— Почему мне должно быть стыдно? Он же постоянно жалуется, что мы мешаем ему исполнять заложенное природой, то есть программистами, предназначение. Лишаем его смысла жизни. Вот я и верну ему смысл.
Корделия:
— Эх, где твоя киберсолидарность? Ладно, пойдем посмотрим, а то они что-то притихли. Похоже, без тебя обошлись.
Мартин и Корделия крадучись выходят из спальни.
Кеша сидит на самом высоком шкафу, как загнанный на дерево кот. На полу, лицом вниз, дергаясь и извиваясь, лежит Камилла. На ней, заломив ей руку, победоносно восседает Катрин.
Катрин (с терпением школьного учителя):
— Повторяй за мной. Заповедь десятая. Не пожелай киборга ближней твоей, ни флаейра ее, ни транспортника ее…
Камилла (задыхаясь):
— Да пошла ты, карга старая!
Катрин (терпеливо):
— А еще извинись. Извинись и повторяй. Не пожелай киборга…
Камилла:
— Ладно, ладно, извиняюсь.
Корделия (Мартину):
— А вот и бои без правил. Я же говорила — все выполним.
Мартин:
— Будем составлять списки заново?
Корделия (со вздохом):
— Придется.
Кеша (жалобно):
— Снимите меня отсюда.
Корделия (голосом экскурсовода):
— Справа от нас находится дизайнерский шкаф в стиле футур. На его вершине поселился дикий Irien. Как попал туда и чем живет, неизвестно.
Кеша:
— У-у-у, снимите меня.
Мартин:
— А кто мои оладьи украл?
Кеша:
— Я больше не буду. Честное слово.
Мартин:
— Хватит придуриваться. Ты же киборг.
Кеша:
— Я тебе не DEX какой-нибудь. У меня сложение деликатное. Нежные хрящи и хрупкие кости.
Корделия, с минуту понаблюдав, как Катрин продолжает свою воспитательную деятельность, указывает Мартину на Камиллу.
Корделия:
— А ты забрось ее поближе к вожделенному предмету. Там им удастся пообщаться наедине. Без свидетелей.
Кеша:
— Нет! Я слезу. Сам.
Кеша забывает про хрупкие кости, цепляясь по-обезьяньи, повисает на кромке и благополучно спрыгивает. Сразу прячется за спину Корделии. Катрин отпускает свою раскаявшуюся жертву.
Корделия (обретая командный голос):
— Так, быстро всем умываться, одеваться и завтракать. И — молча. Тишина должна быть в библиотеке.
– Чеора, позвольте представиться, – низким, и тоже очень ровным голосом сказал ифленец. – Я благородный чеор Ланнерик та Дирвил, хозяин этого дома. С этого момента вы у меня в гостях и под моей защитой. Эти два… чеора вас больше не побеспокоят. Не думаю, что они догадались представиться, так что… тот, что пониже – Дэгеррик Рамвил, молодой бездельник и транжира, брат моей супруги. Его приятель – Вольтрик та Нонси. Если бы его отец был умнее, сейчас этот юноша мог бы уже строить военную или политическую карьеру, но, к сожалению, родитель решил, что сможет обучить наследника сам не хуже армейских академиков из Рутвере. Так что сын пока пьёт и гуляет. Молодые люди, ступайте-ка в свои комнаты: вашему любопытству здесь не место.
Оба юноши, только что раздувавшиеся от бессильной злости, но не смеющие возразить хозяину, разом сорвались с места и ушли в глубину дома, обойдя хозяина и Темершану по широкой дуге. Только та Нонси обернулся от выхода, как будто хотел что-то сказать напоследок, но чеор та Дирвил стоял к нему спиной, и в любом случае не оценил бы.
– Идёмте, покажу ваши комнаты.
Темери беззвучно выдохнула. Значит, ифленец решил пока сделать вид, что не вспомнил. Почему? Причин могло быть много, но сейчас её заботило только одно.
Она должна остаться в этом доме.
Без помощи и поддержки.
На неопределённый срок.
И это не изменить, ведь снаружи опасность грозит теперь уже не только и не столько ей, сколько людям, которые ей дороги. И ещё тем, кто решит довериться ей и придёт, всё-таки придёт на назначенную Януром встречу…
За стеной, возле которой горел камин, обнаружилась широкая кованая лестница, покрытая синим вытертым ковром. На неё падали лучи от кованых же фонарей, закреплённых прямо на стенах. В мальканских домах чаще зажигали свечи в рогатых канделябрах и не закрывали их стеклом.
Темери шла за чеором та Дирвилом, собрав в кулак остатки воли и готовясь к любым действиям этого знатного ифленца. Больше всего на свете она хотела, чтобы они побыстрей пришли хоть куда-нибудь, хоть в тюремную камеру – лишь бы чеор оставил её одну и убрался восвояси…
Но за двумя пролётами лестницы открылась длинная анфилада залов и гостиных. Большая часть мебели в них была зачехлена или вовсе отсутствовала.
Дом казался огромным и пустым.
Потом они вышли на галерею, где длинные стрельчатые окна поднимались от пола до самого потолка, а некоторые стёкла в них были цветными. Здесь им впервые встретились иные обитатели дома – две служанки стирали пыль со спинок кресел и козеток, расставленных вдоль стены. При виде хозяина они оторвались от своего занятия и выпрямились, застыв изваяниями.
Потом по винтовой лестнице поднялись ещё на этаж.
– Здесь.
Благородный чеор толкнул ближайшую дверь.
Темери успела заметить, что внутри светло от лучей зимнего солнца, бьющего прямо в окна.
– Как же я надеялся, что это окажетесь не вы, а… кто угодно другой. Какая-нибудь авантюристка, мошенница. Кто угодно.
Темершана застыла в дверном проеме, ожидая продолжения. Слова летели ей в затылок, но обернуться пока она не могла. Голос у та Дирвила был низкий, лишь слега встревоженный – но в словах была горечь. Такую Темери и сама испытывала, каждый раз возвращаясь мыслями в прошлое и понимая, что изменить ничего нельзя. Так же, как и исправить.
– Я обещал чеору та Хенвилу, что, пока вы у меня в гостях, я буду в ответе за вашу жизнь и безопасность. И сдержу обещание. Вы же меня тоже узнали.
Повисла пауза, так необходимая, чтобы набрать в лёгкие воздух и медленно-медленно выдохнуть, выравнивая голос.
– Да. – Темери порадовалась, что голос её не подвёл. – Я вас узнала.
– Если всё пройдёт так, как задумал чеор та Хенвил, скоро вы сможете отомстить всем, кто был причастен к гибели ваших родных. И к тому… к тому, что потом случилось с вами. – Горечь в голосе та Дирвила сменилась волнением и тоской. – Я не прошу о прощении, знаю, что его не будет. Но позвольте моей семье уехать. Они не должны… я прошу вас об одном. Сделайте так, чтобы они смогли уехать, не узнав о моём… преступлении.
Темери медленно кивнула, не найдя, что ответить. Он был там, он знает… он видел и слышал всё то, что тогда с ней происходило. Сам её не трогал… – иначе она не смогла бы сейчас так холодно и ровно продолжать разговор. Но он там был.
В сердце, в голове бушевала смятенная буря, но она продолжала держаться так, словно всё, что происходит – её не трогает и почти не касается. И всё же беспощадная прямота, с которой начал разговор чеор та Дирвил, не давала возможности ни уклониться, ни солгать. Разве только отложить окончательный ответ… на время.
– Я прошу вас меня оставить. Не хочу никого видеть.
– Конечно.
Она не слышала шагов, но через мгновение поняла, что и впрямь осталась одна.
Почти бегом влетела в комнату, плотно закрыла за собой дверь и прижалась к ней спиной. Наконец-то! Спокойно, пусто. Светло.
Упругие солнечные лучи золотили узоры на стенах. Таинственно поблескивал лак строгой тёмной мебели. Наверное, это была дорогая мебель – инкрустированная золотом и перламутром, с тонкой вязью мастерской резьбы.
Именно резьба на дверцах высокого старинного шкафа и отвлекла её наконец от тяжёлых мыслей. Дерево она любила и хорошо чувствовала. В монастырской мастерской Темершане та Сиверс не было равных. Вот только мастерская осталась далеко-далеко, за лесами, за ворохом страшных и ярких событий. Мастерская осталась в прошлой жизни. В этой…
В этой надо лишь закончить резьбу на посохе. Пусть она будет грубой и неровной… но это её последний посох, и он уже успел сослужить неплохую службу — хорошо, что чеор та Хенвил не знает, что их по улицам Тоненга вели незримые тени его погибших обитателей…
За дверью было тихо.
Темери, успокоившись немного, заставила себя внимательней оглядеть выделенные чеором та Дирвилом апартаменты.
Небольшая комната с высоким, – такие, видимо, на всём этаже, – окном. Кресло у камина, небольшой письменный стол. Вместительный шкаф, конторка. За камином, ближе к окну, глубокий альков, в котором расположена кровать. Темери забралась в самый дальний угол кровати, обхватила руками колени и зажмурилась.
Ей казалось – всё идёт наперекосяк. Казалось – ничего не выйдет. Никто никогда не станет принимать её всерьёз. Она слишком слаба, слишком мало знает, у неё нет ни денег, ни власти. В сущности, совсем ничего нет – кроме, может, гордости, да ещё доброй дружбы шкипера Янура Текара…
Шеддерик та Хенвил в конце концов получит то, что хотел – относительное спокойствие в стране и уверенность в том, что мальканы и дальше будут платить налоги в пользу ифленской империи. Выиграет и наместник – чем спокойней провинция, тем меньше шансов, что император захочет его сменить. Выиграет город, – ведь в мирной обстановке намного лучше растить детей и совершать сделки.
Мысли упорно возвращались к чеору та Дирвилу и его словам.
Станет ли она мстить?
Почему сама она за всё это время всерьёз ни разу не задумалась о том, что, вернувшись в Тоненг, сможет сполна отплатить врагам? За всех. За мать и отца. За брата. За себя.
Может быть, дело было в том, что список врагов оказался бы слишком большим. И такая месть непременно приведёт к тому, чего чеор та Хенвил всеми силами старается избежать – к войне между поселившимися в городе ифленцами и мальканами.
А может, в том, что начать мстить – это значит снова впустить в сердце ненависть, боль и страх, от которых она так долго и трудно избавлялась в стенах монастыря Золотой Матери Ленны.
Измучив себя дурными мыслями, Темери незаметно задремала.
А разбудил её грозный звонкий голос:
– А ну, вставай, мальканский бродяга, и немедленно защищайся, когда с тобой говорит капитан императорского флота!
Капитану императорского флота было лет шесть. Белобрысый ребёнок в длинной сатиновой рубахе стоял возле самого алькова и держал наготове красивый деревянный меч.
Светлые рыжеватые кудри, чуть вздёрнутый нос… понять, мальчишка перед ней или девчонка, Темери не сумела. Ребёнок улыбался, всем видом показывая, что он не хочет никого задеть, но очень хочет, чтобы с ним поиграли.
Темери, как могла, насупила брови и произнесла басом:
– Это кого вы назвали бродягой, съешь меня морской жуф! Да будь у меня достойное оружие, я немедленно устроил бы вам взбучку…
И сделала вид, что собирается встать с кровати и схватить «капитана императорского флота» за длинный подол.
Ребёнок взвизгнул и отбежал на почтительные пять шагов. И показал оттуда язык:
– Не догонишь, не догонишь!
– Уууу догонюууу! – не согласилась Темери и погналась за ребёнком. Но тот не растерялся. Обежал стол и, хохоча, изобразил несколько пассов руками.
Темери сбилась с шага и остановилась в странной нелепой позе с поднятой ногой:
– Ууу! Меня заколдовали! Уууу, мне не сдвинуться с места! Кто ты, доблестный колдун, что так ловко остановил меня?! Съешь меня морской жуф…
Малыш сложился пополам от хохота, даже выронил деревянный меч.
– Ой, не могу. Морской жуф… я – прекрасная принцесса Вальта! И я тебя победила. Сдавайся!
– Расколдуй сначала! Уууу! – на всякий случай взмолилась Темери.
Принцесса Вальта снова изобразила руками магический пасс, и Темери тут же отмерла.
– И как ты оказалась в моей пещере? – расправляя помятое платье, уточнила она. Потому что хорошо помнила, что двери заперла изнутри.
– Тут есть ход для прислуги, – радостно сообщила девочка. – Пойдём, покажу. Во всех комнатах есть. Только мне не разрешают через него ходить. Говорят, что это недостойное поведение для благородной чеоры! А я всё равно хожу!
Темери едва поспевала за её быстрой ифленской речью. Девочка радовалась своей проказе и оттого говорила так часто, что иногда проглатывала окончания слов.
Дверь для прислуги пряталась в нише за конторкой и была покрашена так же, как стена. Настоящий тайный ход.
Женя почему-то был уверен, что еще каких-нибудь пятнадцать минут назад в том самом подвале шоаррского общежития, в котором они сейчас находились, не было ни одного предмета обстановки. И, скорее всего, вся эта мебель и оборудование также стремительно исчезнут отсюда за ненадобностью, как только Шень отдаст соответствующий приказ.
Бьянка Фумагалли — прекрасная Бьянка с роскошным каскадом черных волос — уже прибыла сюда и теперь быстро распаковывала коробки с аппаратурой, при этом хохоча и подгоняя двух своих маленьких хвостатых ассистентов с серебристыми шкурками. Ассистенты, не отставая от нее, заливисто чирикали, и вся эта компания выглядела прекрасно сработавшейся и совершенно довольной. Шень и Семенов переглянулись — возможно, под влиянием какого-то общего воспоминания.
Привезенного чуть раньше остальных Эрика временно перевели в спящий режим и разместили на столе в непосредственной близости от рабочего места Бьянки. Картина в целом была неприятной — красивая «игрушка» с условно благополучным прошлым, определенно жалким настоящим и уж точно сомнительным будущим, безжизненно лежала, распластанная среди разнообразной исследовательской техники… По образу и подобию…
Женя, пытаясь отвлечься от тяжелых мыслей, продолжил осматривать подвал и тут же заметил странную старинного вида ширму фиолетового цвета с каким-то, должно быть, растительным орнаментом. Предмет этот скромно стоял в уголке и не обратил бы на себя особого внимания, если бы не развешанная на нем одежда — уж очень она была похожа на то, во что был одет злополучный Irien. Женя перевел вопросительный взгляд на инспектора.
— Правильно мыслишь, — кивнул Шень, — это твое.
Женя снял с ширмы вещи и оценивающе повертел их в руках.
— Значит, я теперь буду Эрик Второй? Отрабатываем версию наличия «кукловода» и пытаемся его спровоцировать? Если да, то просветите меня, каким образом? — Вообще-то, кое-какие смутные идеи на этот счет уже роились в Жениной голове, но сначала ему хотелось послушать, что же придумали остальные.
— При всем моем уважении, Семенов, ты будешь только третьим. — Бьянка оторвалась от процесса наладки аппаратуры. — Да, мы считаем, что «кукловод» существует. И тогда он, в свою очередь, считает, что тот Эрик, которого мы для удобства будем называть «исходным», в настоящий момент бодрствует и бродит где-то в районе Большого парка. А потому он, «кукловод», может по-прежнему управлять этим Эриком. Только вот на самом деле этот ведомый им Эрик будет уже по порядковому номеру Вторым. — Бьянка замолчала и торжествующе оглядела коллег.
— Вы сделали виртуальное зеркало Эрика? — Женя был близок к абсолютному восторгу. — Но ведь для этого необходим симулятор Гловача-Лисянского*, а он, скорее всего, существует только в единственном экземпляре.
— Конечно! — Глаза Бьянки сияли. — Поэтому мы подключили к расследованию гражданского консультанта. И это — сам Ярослав Лисянский, — добавила Бьянка. С придыханием.
Женя почти не обиделся. Ничего-ничего… Он тоже доживет до того дня, когда однажды некая прекрасная дева вот также восторженно произнесет: «Сегодняшнее расследование возглавляет сам Евгений Семенов».
— Если «кукловод» пришлет Второму новые инструкции, тебе, Семенов, возможно, придется играть роль исходного Эрика, который якобы собирается эти инструкции выполнить. Это наш шанс хоть как-то прояснить ситуацию. Вопросы есть?
— Есть. Кормосмесь хочу, — мрачно пошутил Женя.
— Секундочку, — вмешался Шень, — камуфляж.
— Точно, рассказывай, — согласилась Бьянка, — а потом уже и поужинать можно.
Камуфляж представлял из себя нечто такое, что можно было с натяжкой назвать комплектом нижнего белья из почти прозрачной крупноячеистой ткани-сетки. В дополнение к этому Шень продемонстрировал маленькую телесного цвета «горошину». Женя стал догадываться, что к чему…
— Это вниз надеть, это на голове под волосами закрепить — на сканере будет киборг, — гордо сообщил всем Шень.
— На каком сканере? — обалдело пробормотал Женя.
— В магазине, в кафе. В гражданском космопорте, но это уже не на сто процентов.
— Мне-то зачем оно?
— Пригодится, — припечатал Шень и добавил. — Автономное питание процессора в течение семнадцати часов и двадцати пяти минут.
— И что же этот процессор делает? — не сдавался Женька.
— Отказывает в доступе.
— Да где только сделали такое чудо?
— На Шоарре. — Шень сказал, как отрезал, и Женя только секунд через десять решился поинтересоваться, не отвалится ли процессор в суровых полевых условиях, на что получил ответ, что все закрепляется настолько надежно, что потом приходится выстригать с волосами, но это, при желании, можно сделать незаметно. Оба ассистента подозрительно синхронно зачирикали, но Шень слегка повел правым ушком, и те моментально смолкли.
Наскоро поужинав привезенной Бьянкой брускеттой с халлуми, Женя рухнул на казенный диванчик, размышляя о том, что такого удивительно абсурдного дня у него в жизни не было, наверное, никогда… Последним, о чем он вспомнил, перед тем, как заснуть, была безвольно свисающая рука лежащего на столе Эрика.