Перед тем, как лечь спать, Вторая взяла плошку свежего мёда, что принёс Харитон к ужину, и, пришептывая, смазала им руки Глины:
«На море Окияне, да на острове Буяне
Стоит дуб, а под дубом сруб.
В тесной избушке
Ткут холсты старушки.
Одна холстина — бесу хворостина,
Вторая холстина — хвори дубина,
Третья холстина – богу десятина.
Я хворостиной махну, дубиной двину, десятиной обовьюсь.
Пойдёт красна девица на реку Ордан.
Как на реке Ордане стоит камень Алатырь,
Под камнем Змей – Скарапей.
И ни горем его не сдвинуть,
Ни волной накрыть,
Ни солнцем опалить.
Десятину разовью, дубину расщеплю, хворостину сломаю.
Возьми, Змей – Скарапей мою хворобу,
Сожги, Змей – Скарапей огнём утробным.
Утопи пепел серый во слезах своих горючих».
До утра Глина ворочалась, не могла уснуть. Лишь только забрезжил тонкий неясный свет, она задремала, вскидывая во сне липкие до локтей руки, приклеивая к ним случайные пряди растрепавшихся волос.
В одиннадцать часов, когда стало нестерпимо жарко под одеялом, Глина во сне опустила ногу на холодный пол и проснулась. В доме никого не было, только тикали ходики, которые при свете тусклой лампочки вчера Глина не рассмотрела. Раскладушки, накрытые тканевыми тонкими одеялами, были пусты. Девчата, скорее всего, хлопотали во дворе. Глина потянулась, зевнула и пошла к умывальнику. Намочив руки, она потерла лицо и заметила, что кожа её рук гладкая. С удивлением, смешанным со страхом, Глина увидела, что почти все шрамы на её изуродованных руках разгладились. Она села на лавку и заплакала.
***
Позавтракав в одиночестве, Глина вышла в сад. Первая и Вторая возились под яблонями. Они высыпали несколько вёдер яблок на старые ряднины и перебирали плоды. Работали медленно, посмеиваясь. Глина остановилась и спросила, что они будут делать с таким урожаем, но Вторая съязвила:
– Дык разве ж урожай? Абы что. Да и лежат они не шибко. Амбасси — лежит, а остальные — тьфу заморское. В повидлу только и гожи.
– А моя тётка сушила яблоки, – попробовала было Глина продемонстрировать свою осведомлённость о крестьянском быте.
– Осенние резать надоть, – пояснила Вторая, – летние не гожают.
Глина села на траву и потёрла одно яблоко о коленку. В нём была червоточинка, вот ведь незадача! Выбрала одно, и то червивое.
– Исть надо! – убежденно сказала Вторая, – червячок — не дурачок, абы где не живёт. Кусай, не думай.
Первая молчала, посматривая на Вторую и Глину искоса, улыбаясь чему-то. Её спокойный и мечтательный вид удивлял Глину, которая в последние дни словно на раскалённой печке жила, и от любого шороха вздрагивала.
– Как ручки твои? – спросила Первая Глину, а та молча протянула кисти, потом заголила руки до локтя и покрутила ими.
– С лицом больше времени понадобится, – кивнула Первая, а Вторая поддакнула.
Из-за деревьев вышел Харитон с ведёрком и удочкой.
– Плохо нынче клевало, – посетовал он.
– Подкормить надо было, – резонно заметила Первая.
– У тебя помада есть? – спросил неожиданно Харитон у Глины, а та помотала головой, не понимая вопроса.
– Не давай губную помаду, – предостерегла её Вторая, – изведёт на подкормку. В кашу наломаить, утолкёть, шоб его пескари ловились. Всю помаду извёл.
– Разве нынче помады? – спросил Харитон риторически, закидывая мечтательно бороду вверх, – вон раньше польские были или «Дзинтарс». Сам бы прикормку ел.
Девчонки засмеялись.
– Капли анисовые можно добавить, – подсказала Первая, но Вторая со смехом махнула на неё рукой.
– Дурында, не продышишь потом в хате, разве ж можно? Чистый яд.
Харитон покачал головой и позвал Глину чистить рыбку. Там были не только пескари, но и мелкие, размером с детскую ладошку, карасики.
– Мы их как семечки сейчас, пожарим и пощёлкаем.
– Дядя Харитон, – сказала Глина неловко придерживая карасика, – я ведь к тебе не зря издалека приехала.
– Не зря, – кивнул Харитон и показал, как правильно держать карася, и как его с хвоста чистить, а перед этим неприятным делом лучше бы колотушкой ударить рыбку по голове, чтобы не трепыхалась. Глина поморщилась, но покорно выполнила всё, и дело пошло на лад, – ты у меня подлечишься, погоню переждёшь, а там и решишь, что делать дальше.
– Давай, дядя Харитон, начистоту поговорим, – сказала Глина, почистив весь незавидный улов. Она обваляла рыбку в муке и кинула на чугунную сковороду с шипящим маслом, – ты зачем меня заманил сюда, пасечник? Я уже была у одного такого Пасечника. Тебе нужна пчела для твоего улья, чтобы катала тебе бусины? Мороку на улице навёл, чтобы дом наш никто не видел, раскладушку поставил, шрамы мои намазал фигнёй какой-то. Думаешь, я не вижу, что ты усыпляешь мою бдительность? Только я катать тебе бусины не буду, на фабрике твоей пчелиной работать не стану. Если будешь меня принуждать, я тебе такую бусину скатаю – мало не покажется. Аллах Акбар – и на небеса.
Харитон посмотрел на девушку печально и покачал головой.
– Вишь ты, совсем раненая, – пробурчал себе под нос, не забывая переворачивать рыбку на сковороде, но на обвинения Глины не ответил.
Из сада потянулись Первая и Вторая. Они пересмеивались, Первая несла в переднике огурцы с грядки, а Вторая — мелкое ведёрко с водой.
– Харитон, чайник теплил что ль?
– Простыл поди, – нехотя ответил дядька.
– Чаво смурной? – спросила Вторая, ставя чайник на плиту, рядом с шипящей сковородой, – аль почечуй твой разыгралси?
– У – у – у, бесстыжая! – вскипел Харитон и шлепнул Вторую по толстому заду. Все засмеялись, даже Глина.
— Баню надо истопить, враз хвори отпустят, — сказала Первая.
— От глупости только баня не помогает, — буркнул Харитон, но баню истопить пообещал.
Глядя на этих весёлых людей, мирно готовивших завтрак, занимавшихся домом и садом, ей было трудно поверить, что Харитон заодно с «Божьей пчелой». Но он был пасечником, и мёд его был ох какой непростой. Слишком много совпадений.
Сели за стол, Харитон разломил руками краюху на четыре куска, рыбка захрустела на зубах.
– Глина хочет узнать, кто мы такие, – сказал Харитон, – так давайте просветим девчушку. Что ж она мучается?
– А бог его знает, кто мы. Божьи пчёлы, только настоящие, – сказала Первая, – живем потихоньку, себе и людям радуемся.
– Со стороны скажут – секта, – пояснил Харитон, – а изнутри – община.
– И сколько же нас? – спросила Глина.
– Тут только трое, с тобой четверо. А по стране… Сильно удивлюсь, если за полтыщи перевалит.
– И где они?
– Кто где. В Сибири есть целая община. Живут, как староверы. По городам разбросаны люди. Но их пока не выявили.
– Ладно тебе, Харитоша, как на допросе ты у нас. Тянешь – тянешь из тебя по слову. А ты цедишь по капле. Я давай расскажу, – добавила Вторая, а Харитон стал чай заваривать.
– Ну, давай, послушаю, – хмыкнула Глина.
– Мы пчёлками себя исстари зовём. А вот один из нас — Пасечник Виктор Иванович, тот и организацию сколотил «Божья пчела». Сам колдун весьма небольшой силы, но человек хитрый и влиятельный. Еще при Косыгине умудрился в аппарат пролезть, выгавкал себе лакомый кусочек — сеть санаториев для элиты. Лечили там, как ты понимаешь, особыми методами. Для этого и нужны были пчёлки. Собирал Виктор Иванович их по всей стране.
– Ездил в экспедиции, всех баб-шептух перешшупал за рёбра, – поддакнул из угла дядька Харитон, но Вторая на него махнула рукой, коли не стал рассказывать, то и брехать не мешай.
– Пасечник всё закономерности искал, научную основу подводил, сколько да когда бабы инаких рожают. От каких мужиков, да только без толку всё. Модное слово такое теперь есть «рандомный ряд». А тогда попросту говорили: случайная комбинация разных условий. Были времена, когда инаких много рождалось, но сильных среди них не было. В Великую Отечественную сколько их полегло? Бесстрашные, молодые. А на могилах и не написано: «Боевой колдун Петрыкин». Просто: «Рядовой красноармеец Петрыкин». Война очень всех подкосила. Потому Пасечник, за Уралом отсидевшийся в тылу, начинал с единичных находок. Да и таланта у него нет искать. Сибиряки за ним никогда не пойдут, те рогатину выставят на любого медведя, не то, что на Пасечника. Полягут костьми, а служить не будут. Не такой псовой крови. Потому и есть у Пасечника человек пятьдесят от силы в его «Божьей пчеле», да и те слабые. С венцами. А про тех, что без венцов, Пасечник и знать не знает. Себе признаться не хочет в том, что не может выискать. Потому он за каждого в клинике своей глотку перегрызёт. Кого подкупает, кого запугивает. Но пчелки его уходить не торопятся, хоть и подневольные, а в тепле и сыты. Как сыр в масле катаются, говоря иначе. Так что, если улей тот разрушить, как бывало уже, они роем кружиться будут вокруг матки своей, да новый создавать.
***
Клиника «Божья пчела» начала охоту на Глину Переверзеву всерьёз. Пасечник вызвал к себе Гомона, старик шёл по знакомым дорожкам с замиранием сердца. Разговор был не из лёгких, и последствия его были непредсказуемыми, но, наверное, пришло время принимать огонь на себя.
Виктор Иванович Пасечник встретил Гомона с почтительной учтивостью, за которой могло скрываться всё, что угодно.
– Садитесь поудобнее, разговор будет долгим, — распорядился Виктор Иванович Пасечник, указывая широким жестом на глубокое кожаное кресло. Гомон сел, расправив полы старинного суконного сюртука, и достал из кармана трубку. Он спокойно набил её табаком и раскурил.
– Вы неизменны в своих пристрастиях, – заметил Пасечник, – что в девятьсот пятом, что в две тысячи первом.
Гомон кивнул и сказал:
– То же самое могу сказать и о вас. Только я привык к старому пиджаку, а вы – к старым методам.
– О каких методах вы говорите? – делано восхитился Пасечник.
– Насилие и физическое устранение противника для вас оправдано во всех случаях, даже если противник – почти ребёнок. Даже если противник не объявлял вам никакой войны.
– Кого же мы устранили? – продолжил в том же тоне Пасечник.
– Вам виднее, я к статистике не допущен. Этим другие занимаются.
0
0