Этого хватило. Закат рванулся, почти слыша треск лопающихся нитей, встал так, что Левша оказался между ним и Светом. Почувствовал, как его зажимает в тиски, поддался, споткнувшись на ровном месте, упал почти с облегчением. Улыбнулся, когда из спины Левши, оказавшегося на пути собственного приказа, высунулся алый кончик клинка… И даже не вскрикнул, когда злым последним чудом меч дотянулся до него, вонзился поперек клейма.
Закричал Пай, освобождённый от роли марионетки. Упала на колени Ро, выронив меч, который тут же кто-то подхватил.
Левша, пронзенный насквозь, хохотал в лицо опешившему Свету. Провёл пальцем по горлу…
— Да легко!
Сверкнул серебряный росчерк, всё ещё ухмыляющаяся голова скатилась по ступеням. Светозар бросил меч, перехватил руки бывшего магистра, заставил вытянуть клинок. Сбросил обезглавленное тело с умирающего.
— Закат!
Тот приподнялся, чувствуя, как по подбородку течет густая кровь. Попытался глотнуть воздуха, рассмеялся, задыхаясь. Нашел глазами Пая, пробравшегося ближе сквозь стекающуюся к ним толпу. Шепнул, улыбаясь искренне и счастливо:
— Ненавижу умирать от таких ран.
***
Сгущаются сумерки. Золотоволосый, наскоро перевязанный мужчина показывает дорогу, две женщины и два юноши несут на плечах носилки с телом. Капает на землю ещё горячая кровь, но заострившееся лицо и смертельная рана в груди не позволяют усомниться — человек на них мёртв.
Его опускают на светлый мрамор алтаря, на котором раньше воскресал его враг, снимают окровавленную одежду. Проводник складывает руки на груди мертвеца, отворачивается, не в силах смотреть на следы от кандалов, клеймо и шрамы. Спрашивает тихо:
— Думаешь, он воскреснет?
— Не знаю, — одновременно пожимают плечами двое, воскресавшие иначе.
Добавляет юноша:
— Если захочет.
Хрипло смеется женщина.
— Я не хотела, но что это изменило? Он хотел вместо меня.
Вторая только поднимает взгляд на далекие, едва различимые в дымке горы. Щурится, когда последние лучи солнца отражаются от чего-то на середине склона, вспыхивают обжигающей искрой.
Когда в мире исчезает сказочное, идеальное добро и зло, кто остаётся?
Эпилог
Человек входит в неохраняемые ворота Цитадели. Пересекает двор, сплетения коридоров, добирается до тронного зала.
Здесь собрались почти все члены Ордена — галдят, обсуждая, как жить дальше. Но оборачиваясь к вошедшему, замолкают, пока в зале не повисает тишина, нарушаемая только его шагами. Рыцари смотрят недоверчиво, будто спрашивая — как ты посмел вернуться? Ты, столько лет ведший нас, как оказалось — во тьму?
Человек, которого все они знали как сильного, жёсткого, несгибаемого правителя, опускается на колени посреди зала.
— Я виноват перед вами. И перед всеми, кто из-за нас пострадал.
В этих словах звучит приглашение, и некоторые хотели бы его принять. Шагает вперед один, другой, готовые ударить, обвинить — да, это только твоя вина!
— А вы что, бессловесные животные? Мечи в чужих руках? — Сердитая женщина пересекает зал, вздергивает на ноги сына, который готов повторить судьбу отца. Обводит взглядом людей. — То, что вы делали, по чьему угодно приказу, это ваши ошибки. И ваша общая забота — как эту вину искупить. Вы все видели, даже тот, кто был Тёмным Властелином, может сойти с пути зла.
Тот, чью жертву не приняли, смотрит на женщину усталыми, больными глазами. Но люди вокруг кивают, переглядываясь.
Они услышали. Они начинают понимать.
***
У раскиданных по поляне костров почти все спят, только у одного, последнего, рассказывает свою историю медноволосая девушка.
— …и он прыгнул со мной на соседнюю крышу! — в тонком голосе звучит восхищение. Рядом с огнём дремлет старик, сидящая напротив гадалка молча кивает, прося продолжать, но девушка вдруг вскидывается испуганным зверьком. Из темноты за освещенным кругом выступает юноша. Любой бы сразу увидел, что он безоружен и едва держится на ногах от усталости, но девушка бледнеет, как полотно.
Гадалка, однако, зовет:
— Присаживайся к огню, незнакомец.
Он садится, почти падает. Медленно подтягивает ноги к груди, обвивает худыми руками. Гадалка подает ему кружку горячего отвара, улыбается:
— Карты сказали мне, что ты добрый малый.
— Я? — он обхватывает кружку ладонями, не замечая, как она жжется. — Нет. Я слуга тьмы. Мы все.
И вдруг начинает плакать, не меняясь в лице, только слёзы срываются с ресниц одна за другой, как по весне капель с крыш. Вздыхает гадалка, привлекает бывшего рыцаря к широкой груди, манит девушку. Когда та нерешительно придвигается ближе, так же сгребает ее в охапку.
— Глупые вы все. Светлые, темные… Отвар вот лучше выпей. И оставайся. Вам обоим так полегче будет — потом, когда привыкнете.
Умолкает.
Рано еще говорить “когда простите”.
***
— Сестричка!
Женщина с плотно уложенной вокруг головы косой упускает ведро в реку. Ловить его некому — хозяйка замерла, как громом пораженная, а наезднице лезть в воду в полном доспехе не с руки.
— Фу ты ну ты! Прямо при параде, — обходит крестьянка спешившуюся сестру. Протягивает руку, отводит старательно зачесанные на лицо волосы. — И из-за этой паршивой царапины ты столько лет домой не показывалась? Ой дура…
Та только смеётся, встряхивает головой на лошадиный манер, высвобождая длинную челку.
— Дура, кто ж спорит. У вас тут как, всё в порядке?
— Конечно, что нам в лесу-то сделается. Только новости добираются через пень-колоду: Светозар ведь с Дичкой сразу вернулись, сами почти ничего не знали. А с ярмарки теперь такие удивительные сплетни доходят, что аж не верится. Или у вас правда магистр в паломничество ушел, а вместо него орденом руководит какая-то светлая матушка Заря?
— Правда, правда. И не какая-то, а здешняя, Залесинская. Ты её, кажется, даже видела однажды, когда эти липовые погорельцы к вам пришли.
— А, помню! Рыженькая такая, маленькая, всё одно бельчонок. Только имя забыла…
— Вот и не вспоминай, — фыркает сестра. — Она за него, особенно за полное, может и в зубы дать. Потому и нареклась Зарей. Последняя из всех имя сменила и запретила впредь так над людьми издеваться. Так и сказала, представляешь? Мол, все ваши Солнцы и Светы в голове путаются!
— Но ты-то все одно Светана.
— Я-то да, хотя в Ордене иначе звали…
Сёстры болтают, одна боясь спрашивать о самом главном, другая так же суеверно помалкивая. Уходят от реки, держась за руки, следом бредёт лошадь. Покачивается в прибрежных камышах ведро.
В Зорьки пришли новости. В Залесье они придут через пару дней.
***
Молодо выглядящий мужчина сидит на берегу ручья, опоясывающего светлую рощу. Улыбается запыхавшимся прихожанам:
— Здравствуйте, добрые люди.
Встаёт, отряхивая штаны. Привычно начинает говорить, напевно и плавно. О свете, который, как очаг, дает тепло. О тьме, которая является его отражением. О добрых делах, на которые способен каждый.
Замечает, как жадно косится на другой берег ручья совсем маленькая девчушка, вздыхает про себя. Опять завтра ловить эту мелюзгу по всей роще. Глупость всё-таки получилась со светлым местом. Тогда, конечно, хотелось каждый шаг господина увековечить, а теперь иногда почти стыдно. Правда ведь как собачка бегал. Так было надо и так было правильно, но только сейчас начинаешь понимать, как это выглядело со стороны. Повзрослел, видимо, на шестом десятке лет. Или седьмом?.. А, неважно.
— Помните — в каждом из нас живет свет, и в каждом из нас живет тьма. Не отвергайте их, смело заглядывайте внутрь себя, признавайте свои ошибки. Он смог это сделать. Значит, сможете и вы.
Люди кланяются, старик со слезящимися глазами вглядывается в сплетение ветвей. Вскрикивает какая-то восторженная девушка:
— Я вижу Его, вижу!
Проповедник только качает головой. С некоторых пор он перестал оборачиваться на такие вопли.
А ведь вначале каждый раз вздрагивал.
***
— Матушка, а правда, что вы раньше были принцессой?
Немолодая, но всё ещё красивая женщина только укоризненно качает головой. Будущие светлые рыцари, пока безусые юнцы, переглядываются, пряча хитрые улыбки. Знают, безобразники, что она, как бы ни хотела забыть свои прежние жизни, не откажет в рассказе.
— Правда. Сказку про спящую деву вы знаете, нет смысла её пересказывать. И про рождение Света знаете, у нас это всё записано…
— А вы расскажите про то, как вы воевали! — встревает рыженькая, как лисичка, девушка. Матушка вздыхает.
— И это тоже есть в орденских хрониках. Не в сказках, а в былях, до которых у вас вечно руки не доходят. Ну ладно. Засыпала я пять раз, а на шестой до отмеренного мне срока началась война с Тёмным Властелином. Он захватил наши земли, убил моего отца в одном из сражений — они оба любили с передовой командовать. Я тогда уже знала, что должна уколоться о шип розы и заснуть, но мне было совсем не до мрачных предсказаний. Война шла и с Тёмным, и во дворце, где каждый пытался загрести власть, не замечая, что загребать скоро будет нечего.
Морщится, поджимает губы. Думает — тут будет не лучше, когда я умру, но тут же одергивает себя. Не зря же она этих малявок учит, справятся. Матушка заранее всех предупреждает — следующую меня не ищите, дайте пожить спокойно. Угрожает даже — мол, вспомню вас, надоед, и развалю орден к дурному року!
Надоеды тем временем возятся, не понимая, отчего она замолчала. Приходится продолжать.
— Меня спасло как раз предсказание — его знали все, и не ставили меня ни во что, ведь жить мне оставалось недолго. Так что, пока они грызлись, я управляла страной. Понимала, что мы в любом случае проиграем, но надо было продать свою свободу подороже, и при этом чтобы погибло как можно меньше мирных людей. Так себе задача для принцессы. Но я справилась. Хоть и не смогла умереть, как хотела, но ребенка ему не отдала. Письмо, жаль, не дописала, вышло непонятно, но все-таки отомстила. Ведь в первый раз Тёмного Властелина убила я!
Юные послушники замирают, как мыши под метлой, во все глаза глядя, как разглаживаются морщины на бледном лице, как вспыхивают несгибаемым пламенем глаза. И когда матушка, такая привычная, такая добрая, хоть и строгая матушка зло смеется, вздрагивают все, как один. Она даже не замечает. Медлит, говорит с чувством:
— Вот за то, что я все это вспомнила, десятикратно его ненавижу! — и только тогда улыбается, снова становясь родной и уютной. Опускает глаза к шитью. — Хотя он искупил всё, как мог. А вы, дети, не будите зверя. Устала я от него.
***
— Тятя, а ещё сказку?
Он сидит на крыльце, как обычно занятый работой. Внук висит на шее, болтая ногами и считая седые пряди в отливающих медью волосах. Младшая внучка опять кувыркнулась в корзину, но пока не решила, расплакаться или повременить. Дед мельком улыбается ей, и девочка, сунув палец в рот, зачарованно следит, как мелькают ловкие морщинистые руки, переплетая последние лозы.
— Нам бы старосту, — доносится из-за забора. Дочь, вышедшая к колодцу, щебечет, открывая калитку. Смотрит, смущенно улыбаясь: «Я знаю, ты не любишь, но не гнать же».
Паломники. Босые, грязные, в крестьянских рубахах и штанах, хотя лица тонкие, городские.
— Мы прошли весь путь от Светлой цитадели, — начинает один, худой и заросший щетиной. — Король отдал нас Ордену с тем, чтобы матушка решила, заслуживаем ли мы милости. Мы бдели у светлой рощи без отдыха, слушали наставления, говорили с проповедником. На третий день он сказал, что свет встреченных людей и тяготы пути способны разогнать любую тьму, и отпустил нас. Велел найти Светлую деревню, пройдя Его дорогой. Вот… Мы здесь.
Второй молчит, только сглатывает слюну, косясь на плещущую в ведре воду. Дочь, ойкнув, бежит в дом, приносит кружки. Наливает каждому полную. Умиленно смотрит, как люди жадно пьют, сбивчиво благодаря хозяев.
Староста откладывает корзину, встает, с усилием выпрямляя хрустнувшую спину, сразу оказавшись на голову выше гостей.
— Ладно, заходите в дом. Расскажете, что вы такого натворили, что Пай вас ко мне послал.
0
0