Эпопея продолжалась. Гитван решил не заморачиваться и вернул нам слегка подлеченного пепельного Твэла ночью. Синерианина абсолютно не волновал тот факт, что все семейство дружно спало, и он просто сгрузил демона там абы как-нибудь. Ну, это мы уже поняли, просмотрев камеры. А сначала я просто сквозь сон нащупала чью-то тушку да и облапила себе от души, привыкшая, что тут все свои.
Твэл в один прыжок отскочил к стене, попутно перебудив всех нас. Я тоже попыталась отпрыгнуть, но преодолеть сопротивление сонного Шеата оказалось не так легко, поэтому мне ничего не оставалось, как вжаться в него спиной, пытаясь понять, какого черта тут происходит.
Шеврин матерно послал нас всех к чертовой бабушке под юбку и приказал заткнуться и спать, а то ему рано вставать на работу, а мы тут с ума сходим. На мой робкий протест, мол, никто ничего дурного не желал, дракон смерти пообещал мне жуткую тренировку в обеденный перерыв, сгреб все еще шарахающегося Твэла и сунул под одеяло, заявив, что никто никого тут насиловать не собирается и есть тоже. А потому всем нужно спать и, желательно, не мешать остальным. Если же кто-то имеет что-то против, то утром он так и быть выделит немного времени для объяснения с помощью мечей или какого угодно иного оружия.
Желающих спорить с Шеврином не нашлось. Мне ничего не оставалось, как попробовать доспать остаток ночи, прислушиваясь к нашей новой параллели. Твэл, похоже, занимался тем же самым, поскольку довольно долго дышал через раз, боясь помешать Шеврину. Впрочем, обошлось, никто никого не прибил, и это уже было достижением.
А днем я уже совершила весьма занимательную находку в межмировом морозильнике. Там сидели две девочки-близняшки, судя по одинаковому виду и одежде. Обе невысокие, с темными, чуть блестящими волосами, будто сделанные под копирку. Одетые в тонкие весьма удобные комбезы, что уже вызывало много вопросов. Еще больше вопросов вызвало то, что девчонки меня знали и охотно пошли за мной, будто бы такое у них происходило каждый день. И самым удивительным было то, что обе они были плазменными, хотя и не синерианками с виду.
Понять, к какой расе относились девочки я так сразу не смогла и решила, что в Академии разберутся. Увы, Шеврин был занят разговором с одним из преподавателем, потому мы с девчонками подождали его у двери кабинета, надеясь успеть перехватить до того, как он помчится вдалбливать знания в бедные студенческие головы.
Дракон смерти осмотрел мои находки, состроил зверскую рожу и без перехода заорал:
— Какого дьявола ты тащишь хаосных отродий в Академию?!
Я удивленно вскинулась — в Академии имели право учиться все, кто имел достаточно сил или же специфические способности. Здесь учились и эсперы, которые фактически люди с Хаосом в крови, и синериане, которые сами по себе куски Хаоса. Ничего ужасного в добавлении двух девчонок с плазмой я не видела.
Шеврин же разошелся не на шутку, помянув мою матушку, бабушку и всех прочих представительниц рода, коих я сама в глаза не видела да и как-то не желала. Обещал наказать жуткими карами на тренировках и вообще выбить из меня всю дурь. Я молча слушала это, кивала и делала мысленные пометки, какие щиты ставить в случае чего. А то еще убьет на радостях, потом опять его задницу из звезды вытаскивай да ожоги лечи. Оно мне надо?
Наконец, устав слушать матерные перлы, которые ни капли не удивили близняшек и не смутили преподавательский состав, я чмокнула дракона в нос, от чего тот сразу же заткнулся и ошалело взглянул на меня так, будто я только что превратилась в птеродактиля. Мне лично было без разницы, что он обо мне думал — и так уже все высказал о повышенных дозах Хаоса — но все же бросать неизвестных девчонок не стоило. Мало ли, что с ними произойдет дальше. Лучше пусть живут у нас и будут на нашей стороне, чем потом переметнутся к врагам. Нам же меньше хлопот будет, если мы сами их воспитаем.
Я развернулась и ушла, оставив Шеврина пристраивать близняшек к делу. Пусть разбирается с ними сам. И орать заодно больше не будет. Тут еще и Гитван прислал просьбу подойти к нему, у него был для меня подарок. Весьма странно, однако, чтобы Гитван и что-то мне дарил, я ведь ему так, сбоку-припеку, заноза в заднице, но все же стоило его навестить.
К моему величайшему неудовольствию, Гиван презентовал мне… еще одну девчонку. На этот раз… свеженького, еще никем не испорченного паразита. Да и то, какой с нее паразит. Так, детеныш еще сплошной. Девочка оказалась настолько чистой аурой, что я не поверила его словам. Она могла сойти за ребенка кого-то из белых сверхов, скорее всего, полукровку, поскольку обладала копной желтых, как одуванчик, волос и очень светлой кожей. Но в целом…
Гитван все же подтвердил, что девочка таки свежевылупившийся паразит, подобранный им, чтобы воспитать с нуля и вырастить нормальную разрушительницу без всяких мерзких замашек. В свете снова медленно накаляющейся ситуации с паразитами, это была весьма интересная идея. Мне ничего не оставалось, как забрать девчонку в детскую — для Академии ее мозги еще были слишком детскими. Пусть пока поживет в общей песочнице, авось потихоньку привыкнет, а там и отдам ее на воспитание нашим товарищам. Вдруг что-то путнее и вырастет… Воистину, если хочешь сделать что-то хорошо — сделай это сам. Хочешь вырастить сверха-разрушителя, а не паразита, сам и воспитывай. Одно мне не понятно — почему Гитван отдал девчонку мне, а не кому-то из семейства, ну да ладно. Что творится в голове старого синерианина знает только он сам.
Дальше пошло еще веселее. Вечером Шеврин повторно меня вычихвостил, но уже с ноткой гордости. Как оказалось, притащенные мною близняшки были дочерьми кого-то из семейства, поскольку уверенно называли его «дядей Шеврином», прекрасно знали, что собой представляет Академия, отлично ориентировались в графике нашей жизни и оказались даже на пятом курсе обучения… которого у нас еще не было. У нас пока самым старшим был третий курс, ну так и Академия существует всего три года… Понятное дело, пятого курса еще физически быть не может.
И вот тут выяснилось, что девчонки-то из будущего. И судя по тому, что их из родной пустоты никто не забрал, к нам тоже никто не пришел и не заявил права на своих кровиночек, то того варианта будущего уже не существовало. Да и там эти девочки погибли, раз уж оказались в морозильнике черной пустоты. Чтобы попасть в наше время, они провели какой-то сложный ритуал, поскольку ждали и слабели, но до последнего надеялись, что их спасут и заберут свои же.
Честно говоря, я сильно переживала, как бы у нас не возник какой-нибудь временной парадокс. Этого еще не хватало для полного и безграничного счастья… Но Хельг осмотрел девочек и успокоил нас, сказав, что никакого парадокса не будет. Тем самым он подтвердил мои догадки о том, что той версии нашей жизни уже не существует. Девочки и сами сказали, что жили они через двести лет после нынешних событий, что весьма так выбило нас всех из колеи.
Еще была загадка, кто же был их родителями. Судя по тому, как они к нам обращались, их матерью явно была не я и не Шиэс. Тетя Ши — так именовали золотинку близняшки — явно никак не могла быть мамой. Другое дело, что пока что больше никаких плазменных у нас толком и не было. Разве что параллели…
Параллели были сильно впечатлены явлением детей народу. Тони так и вовсе настолько распереживался, что взялся на пару с Шелтином пить валерьянку на драгонцвете, Шани тоже не отставала в этом деле. Определить, кто на самом деле родитель оказалось сложно. В девчонках было столько всего намешано, что без детальной генетической экспертизы не разберешься. По внешности тоже ничего не скажешь — они могли менять ее по своему усмотрению. Возраст — примерно двадцать лет — показателем тоже не был, поскольку выглядели они явно младше, а способностями владели намного лучше нынешних двадцатилетних мальков. Я не удивлюсь, если выяснится, что в создании этих детей поучаствовали все трое параллелей. Благо технологии и магия позволяли намешать чего угодно в пределах разумного, разумеется. А при достаточном количестве безумия и все пределы можно было опустить.
С документами, конечно, была морока. Нашей троице параллелей пришлось удочерить собственных детей из будущего. Уж не знаю, как оно там вышло в том самом варианте бытия, но теперь их семья пополнилась уже готовыми дочками, что весьма порадовало Тони, всерьез ставшего опасаться, что ему придется пройти все прелести «материнства» на собственном опыте из-за плазмы. Девчонки явно не были получившими плазму, то есть, они с нею уже родились. Или вылупились, чем черт не шутит. Как оно там было на самом деле, я понятия не имею.
Одно радует — это хотя бы не мои дочери. И слава всем богам…
Разумеется, первым делом Азирафель отправился искать Кроули. Опыта в таких делах у него не было, и почему-то, настраиваясь на демона, он натыкался на такую стену боли и беспросветного отчаяния, что не смог его обнаружить и сдался. К счастью, Азирафель бывал в его мейфэрской квартире, правда, в другой реальности, но если судить по тому, как Кроули отыскал там своё жильё — разницы не было никакой. Надо лишь сосредоточиться и…
— Барти! Что происходит?
Барти зачем-то пытался проломить стену и явно не видел Азирафеля. Но зато он его услышал.
— Азирафель! — появившаяся улыбка мгновенно пропала. — Где ты?!
— Я тут, прямо перед тобой.
— Но… я тебя не вижу!
— Так получилось. Я потерял тело.
— Что? — Барти в отчаянии пнул стену. — Проклятье! И что же теперь нам делать?!
— Я планирую найти подходящее тело, — Азирафель порадовался, что Барти не может увидеть его выражения лица, и нарочито бодро продолжил. — Потом мне надо будет разыскать Кроули и отправиться в Тадфилд.
— Кроули помчался к тебе, а потом в Тадфилд. Вы разминулись.
— Чёрт! — не сдержался Азирафель. — Что у вас произошло?
— Всё было нормально. Мы добрались до квартиры, Кроули взял у консьержа набор ключей, представив меня как сына. Тот пробормотал, что я слишком взрослый, но быстро заткнулся, стоило Кроули на него взглянуть…
Азирафелю эти подробности начали казаться лишними, и захотелось немного ускорить рассказ.
— А потом? Кто к вам пришёл?
— Когда мы оказались в квартире, Кроули первым делом пошёл к цветам, а я услышал странные звуки в гостиной. Там оказался такой же экран, как на стадионе, только, конечно, не такой большой. И с него на меня уставился человек с жабой на голове.
— Хастур?! — Азирафелю стало не по себе.
— Да, — Барти передёрнуло. — Я не понимаю, зачем пушистику было давать имя этого придурка.
— Это герцог Ада, — машинально ответил Азирафель. — Довольно влиятельный, по их меркам.
— Он начал задавать мне дурацкие вопросы про мальчика, долину Мегиддо, Адскую гончую… и жутко разозлился, когда я честно сказал, что ничего не понимаю…
— Ещё бы!
— Но тут появился Кроули, и я начал понимать ещё меньше. Он заговорил с этим Хастуром, как с приятелем, назвал меня бестолковым големом и сказал, что задумал одну шутку…
Азирафель прекрасно понял, как именно Кроули пытался вывести Барти из-под удара, и теперь уже не сомневался, кто был тем «старым знакомым», помешавшим разговору с Кроули, но всё ещё хотел знать подробности.
— Что было дальше?
— Хастур разозлился, сказал, что Кроули дошутился, и велел ему дожидаться своей судьбы, которая будет страшной, — Барти вздрогнул от воспоминания. — После чего Кроули не просто отключил эту штуку, но и развернул её экраном к стене, а потом, ничего не слушая, запер меня здесь.
— Запер?
— Ну да. У него в квартире странные двери, которые при повороте образуют стену. И как её открыть, я не представляю! Я слышал, как всего в нескольких футах от меня Кроули чем-то шуршит, но ничем не мог ему помочь. Потом раздался звонок, но не в дверь, а такой странный, Кроули начал разговаривать, но я ничего не расслышал, потому что тут же зазвонили в дверь.
Азирафель обругал себя за идею разделиться. В конце концов, Кроули бы не одобрил попытку достучаться до самого верха, но и мешать бы не стал! И не допустил бы вторжения Шедвелла, и не подвергался бы такой опасности.
— Как он выкрутился?
— Я точно не понял. Сначала этот Хастур визжал и кричал что-то про святую воду и коллегу демона, потом Кроули пообещал обрызгать его из пульверизатора, но Хастур что-то сделал, и Кроули сказал, что он прошёл испытание, и теперь Тёмный совет доверит ему возглавить армию. Кажется, это была хорошая новость, потому что Хастур обрадовался и потребовал доказательств. Тогда Кроули предложил позвонить в Тёмный совет… а потом я не понял, что произошло, потому что всё стихло, и только через несколько минут снова появился Кроули, прокричал мне, что идёт к тебе, а потом вы «рванёте в Тадфилд», а меня здесь никто не найдёт, и вполне возможно, что я всё переживу…
— И что?
— И всё! Хлопнула дверь, и я понял, что попал в ловушку, из которой нет выхода.
Азирафель вздохнул:
— Мне кажется, что Кроули был прав. Тебе, действительно, лучше отсидеться здесь, и всё будет хорошо.
— Азирафель, ты хоть не начинай! Какое «хорошо»?! Вы там, а я тут… — Барти вдруг замер. — Точно! Тебе же нужно тело, а оно у меня есть!
— Ты сейчас о чём? — осторожно поинтересовался Азирафель.
— О теле! Ты можешь вселиться в меня.
— Но это опасно.
— Ты хочешь рисковать, вселяясь в кого-то, чьи планы могут не совпасть с твоими? И тратить силы, подавляя чью-то волю? А я мало того, что полностью тебя поддерживаю, так ещё и не подведу! И время тратить не придётся.
Интересно, понимал ли Барти, что только что развеял последние сомнения Азирафеля? Свобода воли подразумевала выбор, который Барти уже сделал, предоставляя Азирафелю право сделать свой.
— Хорошо.
— Ты согласен?
— Да. Только я никогда прежде не делал ничего подобного, — Азирафель постарался сосредоточиться, убеждая больше себя, чем Барти. — Демоны частенько балуются, захватывая тела смертных… ну, знаешь, одержимость и всё такое… это не должно быть слишком сложно.
Азирафель представил, как попадает в тело Барти, чувствуя то же, что и он, и получая возможность двигаться. На мгновение ему стало очень жарко и отчего-то заболело сердце, а потом он взглянул на свои руки и, поднеся их к лицу понял, что они совершенно не прозрачные.
— Барти, — осторожно позвал он и почувствовал, как рука осторожно касается лица сначала кончиками пальцев, а потом начиная растирать его ладонью.
— У нас получилось, Азирафель!
Смеяться, не прикладывая к этому никаких усилий, было немного странно, как и ощущать чужое присутствие в обретённом теле, но оно того стоило!
— Получилось!
Дверь, с которой так долго возился Барти, открылась по щелчку пальцев Азирафеля.
— Охренеть!
— Я тоже так думаю, — усмехнулся Азирафель.
Тело Барти ощущалось почти так же, как и тело Кроули, поэтому Азирафель чувствовал себя на редкость комфортно, а то, что Барти ему полностью доверял, позволяло контролировать все действия. Лучшего невозможно и представить! Разумеется, не считая возвращения своего привычного тела, но на такой исход надежды не было совсем.
Консьерж кивнул на прощанье и даже не спросил про ключи, которые Азирафель решил не отдавать. И только оказавшись на улице, он вдруг задумался о том, как добраться до Тадфилда, раз Кроули уже отправился туда на своей «Бентли».
— Барти, ты умеешь водить машину? — поинтересовался Азирафель как бы между прочим.
— Нет.
— Жаль.
— Но если у вас есть машина, вы могли бы ей управлять сами, — подсказал Барти.
Пришлось признаваться:
— У меня нет машины, и я не умею водить.
— Но тогда… где бы мы её взяли?
— Позаимствовали, — Азирафелю не слишком нравилось в этом признаваться, но сейчас им предстояло нарушить не один закон.
— Я умею водить мотоцикл. Ну, как умею? Регулус… брат Блэка… как-то учил. Тогда мы хотели быть крутыми…
Азирафель не дал Барти договорить:
— Великолепно! Тогда мы угоним мотоцикл и доберёмся до Тадфилда ещё быстрее!
— Я никогда не ездил слишком быстро.
— Пустяки! Главное, что ты умеешь. А я тебя подстрахую.
Подходящий мотоцикл нашёлся на соседней улице у кофейни, и даже шлем лежал на промокшем от дождя сидении. Азирафель полностью уступил тело Барти, ни на мгновение не удивившись, когда тот надел шлем так, будто проделывал это десятки раз, и, прыжком оказавшись в седле, нажал на педаль, отчего мотоцикл взвился на дыбы, как норовистый конь, и помчался по дороге.
— Отлично, Барти! Гони!
И Барти погнал! Опыт был довольно интересным, хотя Азирафель и не планировал его повторять. Конечно, это не было похоже на езду верхом, но определённые неудобства всё-таки были. Этот пронизывающий ветер, например, от которого спасало лишь чудо.
— Я не знаю, где Тадфилд, — прокричал Барти.
— Пустяки, дорогой, я покажу. Нам главное — выбраться из Лондона.
Однако это оказалось не так просто. Стоило подъехать к так любимой Кроули трассе М25, чтобы убедиться в приближении конца света: кольцевая дорога, которая когда-то должна была улучшить движение в Лондоне, разгрузив его дороги от лишнего транспорта, сейчас окружала город сплошным кольцом огня, которому не было видно конца. Азирафель никогда ещё так часто не ругался, но сейчас просто не смог сдержаться.
— Я до тебя доберусь, гадский ублюдок! Мне известно, чем ты тут промышляешь! Совращаешь женщин, заманиваешь их в дьявольские сети! — орал Шедвелл, наступая на Азирафеля, словно побитый молью ангел мести.
— Я перезвоню позже, — пробормотал Азирафель в трубку и попытался убедить идиота, что тот ошибся дверью.
— Видел я, какие делишки ты тут обделываешь, — с пеной у рта рычал Шедвелл, явно ощущая себя участником крестового похода.
— Вы ошибаетесь, любезный.
— Не в этот раз! Я слишком долго ждал своего часа.
Он ещё и фанатик… хорошо, если не шизофреник, с него станется. Не отводя глаз от Азирафеля, сержант-ведьмолов допятился до двери, которую, не глядя, открыл и захлопнул такой силой, что задребезжал колокольчик.
— Колокольчик, — отметил очевидное Шедвелл.
Схватив книгу «Превосходные и Недвусмысленные Пророчества», которую Азирафель не успел далеко убрать, он громыхнул ею по столу.
— Книга, — буркнул Шедвелл и, порывшись в кармане, достал зажигалку. — Свеча!
Похоже, римские католические ритуалы всё ещё не канули в Лету и будоражат недалёкие умы. Азирафель приготовился услышать что-то вроде: «Мы исключаем его из лона нашей Святой Матери Церкви, и мы осуждаем его на вечный огонь с Сатаной, его ангелами и всеми нечестивцами до тех пор, пока он не сломает оковы демона, налагаем епитимью и исполняем наш долг перед Церковью», после чего собирался выставить этого балбеса за дверь и попытаться снова дозвониться Кроули. Однако, пылая праведным гневом, Шедвелл слишком близко подошёл к пентаграмме, всё ещё мерцавшей голубым светом.
— По-моему, вам лучше отойти, — начал Азирафель.
Шедвелл походил на токующего тетерева, не слышащего ничего, и Азирафель уже решил его по-тихому отправить домой, надеясь, что в неразберихе начинающегося Апокалипсиса никто Наверху даже не заметит этого маленького чуда.
— В соответствии с полномочиями ведьмолова, — нараспев бубнил Шедвелл, — я обязываю тебя покинуть место сие…
Драгоценные мгновения были потеряны, и бормочущий идиот ступил в круг, где никакое чудо Азирафеля не имело силы.
— …избави нас от лукавого…
— Прочь из круга, болван!
— …и не возвращайся, искуситель…
Терпение Азирафеля было не бесконечным. Он бросился к Шедвеллу и попытался силой вытащить его из круга. Тот упирался, продолжая бубнить:
— …и не возвращайся ты ВОВЕК!
Азирафель уставился на палец с почерневшим ногтем, а потом опустил взгляд, с ужасом понимая, что Шедвелл вступил в круг во второй раз за последние пять минут.
— Ой, бля… — не сдержался Азирафель.
Последнее, что он успел сделать, так это вытолкнуть придурка из круга и закрыть глаза, потому что перемещение порталом, предназначенным лишь для общения, — испытание для сильных духом. Мало того, что одолевали крайне неприятные ощущения в виде дезориентации, тошноты и головокружения, так это было ещё и дьявольски больно.
Азирафель не сразу открыл глаза, прекрасно понимая, где находится. Обычно он приходил сюда, пользуясь парадным входом, и, как ему казалось, всё отлично помнил — и простор огромных залов, и великолепную панораму Земли, и приглушённое звучание голосов, которые он не забыл. Особенно голос архангела Михаила:
— Азирафель, как неожиданно, мы уже и не чаяли тебя увидеть.
— Я, конечно, давно не появлялся, — Азирафель на миг почувствовал себя нашкодившим подростком и улыбнулся, расправляя плечи. — А сейчас мне бы очень хотелось поговорить с Гавриилом.
— Прямо сейчас он занят. По итогам инвентаризации недосчитались многих единиц, и кстати…
Как же Азирафелю надоели эти вопросы!
— Похоже, меч придётся вычесть из моего жалования, — поморщился он, — но мне всё равно…
Но Михаил его не слушала, пристально разглядывая:
— Меч вычтем, но куда ты дел тело?
— Тело? — изумился Азирафель. — А что не так с телом?
— Его нет, — улыбка Михаил была очень формальной.
Азирафель уставился на свою ладонь, с ужасом понимая, что её можно назвать фантомной. Да и всё тело вызывающе просвечивало, при этом продолжая болеть.
— Не может быть!
— Ну почему же?! — во взгляде Михаил на мгновение мелькнуло сочувствие, но пропало бесследно, как и физическое тело Азирафеля. — Ты являешься на битву, Азирафель, на ту самую, что мы ждали шесть тысячелетий, без меча, без тела, но со странным желанием поговорить с Гавриилом. Сдаётся мне, это дурно попахивает.
— Брось, Михаил, — улыбнулся Азирафель, стараясь обратить всё в шутку. — Чем это может попахивать? Обыкновенной рассеянностью.
— И почему у этой рассеянности такой отчётливый аромат серы? — Михаил скривилась и помахала перед лицом ладонью, словно и впрямь отгоняла неприятный запах. — Может быть, есть объяснение?
Азирафель не понял, как они с Михаил оказались у небольшого столика, на котором начали возникать фотографии: Азирафель и Кроули во время представления в «Глобусе», а вот они же в Сент-Джеймском парке кормят уток, а вот они там же на скамейке… надо же! А ведь Азирафель прекрасно помнил каждую встречу.
— Что ты скажешь на это, Азирафель?
— Жаль, нет снимков времён расцвета Римской империи. Мне нравились тоги.
— А по существу? — в прищуренных глазах Михаил чудился холодный блеск стали.
— Мы с Кро… демоном Кроули обретаемся на Земле почти с самого сотворения и, конечно же, не раз встречались.
— Вы выглядите очень довольными, — Михаил сделала вид, что не заметила досадную оговорку.
— Не хотелось привлекать внимания смертных, — Азирафелю надоела пустая болтовня, и он решил перейти к делу. — Михаил, всё это, разумеется, очень познавательно, но мне нужен Гавриил.
— Зачем?
— Я знаю, как остановить Армагеддон, для этого…
— Азирафель, — Михаил улыбнулась с фальшивой заботливостью. — Тебе не стоит отвлекать Гавриила от дела своими нелепыми идеями.
— Но ведь Армагеддон уже начался!
— Вот именно! — теперь Михаил улыбалась по-настоящему. — Это прекрасно. Мы столько лет этого ждали.
Азирафель похолодел. Что это, как не отражение слов Метатрона о сладости битвы и готовности сражаться?!
— Но, может, Гавриил считает иначе?
— Он раздаёт новобранцам оружие, — Михаил взглянула на Азирафеля из-под опущенных век. — Я так не думаю. И прежде, чем отвлекать Гавриила от благого дела, тебе надлежит принять под командование взвод.
Никакой взвод Азирафель, разумеется, брать не собирался, а Михаил, похоже, даже представить не могла, что кто-то мог отказаться от такой чести. Сообщать о причинах несогласия и вступать в конфликт, рискуя быть задержанным, было просто глупо.
— Но у меня нет тела!
Азирафель был уверен, что это весомый аргумент, но Михаил считала иначе:
— Без него можно обойтись. Вспомни о первых днях этого мира.
— Но я уже привык… может быть, я быстро смотаюсь на Землю, займу чьё-то тело и…
— «Смотаюсь»? Что за жаргон?! К тому же лишь демоны могут захватывать чужие тела. Не догадываешься почему?
Где-то протрубил сигнал сбора — войско начинало собираться, и времени оставалось всё меньше и меньше. Азирафелю нужно было срочно попасть на Землю, найти там Кроули, подходящее тело для перемещений, попасть в Тадфилд, причём проделать это всё можно было в любом порядке, главное — оказаться в Тадфилде в отдельном теле и вместе с Кроули, и тогда…
— Немедленно встань в строй, Азирафель. Грядёт Великая битва.
Твою ж мать! Азирафель катастрофически опаздывал, и вырваться ему предстояло немедленно. Он огляделся, замечая огромный глобус, на котором, если приглядеться, было так удобно наблюдать за смертными. Стоило лишь сосредоточиться. И, кажется, это была действующая модель, напрямую связанная с прототипом, а значит…
— Отойди от глобуса, Азирафель, а то…
— Да что со мной ещё может случиться? — улыбнулся Азирафель. — Тело я уже потерял, так может, хотя бы меч найду.
Он мгновенно отыскал на глобусе Британию и ткнул в неё пальцем, стараясь попасть в район Лондона. Если его расчёт правильный, то это сработает, как портал.
— Азирафель, не смей!
Поздно! Он уже посмел! И не только коснуться какого-то глобуса. Всё-таки слово Барти при возвращении стало решающим и всё расставило по местам. Это действительно была свобода. Немного пьянящая, слегка дерзкая, но именно она делала Азирафеля по-настоящему счастливым. И пока его затягивала воронка перемещения, он представлял, что скажет Кроули по возвращении, и был готов расхохотаться от переполнявших чувств. Наградой ему стал потрясённый взгляд Михаил.
Тут над головой спорящих возникло сияние и бессмертные вместе с растерянным человеком уставились на неведомый светящийся силуэт, обернувшийся вскоре вестником, хорошо знакомому Наю.
Лис со вкусом потянулся и смерил бывшего недруга хищным взглядом:
— Что ты тут делаешь, смертный? Тебе давно следовало или поселиться здесь, или улететь к своим хмурым собратьям. Или ты решил помериться с Богами красноречием?
Най молчал, молчали и Илата с Маркусом. В дело вступили вестники Богов, и от них самих, хоть и бессмертных, теперь мало что зависело. Лис покосился вверх, и на землю опустился крылатый конь.
— Садись, человек, лети на свой Архипелаг, и верни отрока родителям. Мы оба знаем, что ты с этим справишься без труда.
Най направился было к пегасу, но дорогу ему вдруг преступил Маркус:
— Нет. Не нужно возвращать нашего сына. Если он захочет, то вернётся сам.
Брови Лиса взметнулись вверх в немом изумлении:
— Ты никак решил оспорить волю Богов, Маркус? А что ты можешь предложить взамен?
— Свою жизнь, — ответил бессмертный.
Видимо, это единственный их ответ, пришло вдруг Наю на ум. Что тут у них еще есть?..
— Да будет так, — скользко улыбнулся вестник, и Маркус вдруг пошатнулся. — Правда, это наказание лишь за то, что ты посмел перечить Богам.
Илата кинулась к оседающему на землю мужу и крепко обхватила его руками, пытаясь удержать. Затем яростно взглянула на ухмыляющегося вестника.
— Иди домой, женщина, и ложись спать, — велел тот. —Утром вы снова начнете новый счастливый день. Как обычно.
У Илаты мелькнуло в глазах недоверие, но вскоре исчезло. Богам и их вестникам она верила свято. Бережно положив мужа на тёмный песок, она понуро удалилась.
— Возврати ребёнка родителям, смертный, — процедил вестник. — Прояви свои умения, как ты и обещал покровительнице.
Най, набычившись, смотрел на тело мужчины недалеко от своих ног. Воскреснет он назавтра или не воскреснет — тайна, доступная лишь Богам. Уж по крайней мере Маркус не мог этого помнить и тем более понимать, коли каждый новый день они тут начинают с нуля. И свое бессмертие он без колебаний обменял на выбор своего сына. То есть, не такие уж они тут безвольные, да? Стыд жёг душу — если бы он сюда не заявился, не взбаламутил парня…
— Я не полечу.
У вестника брови опять поползли вверх. Лик исказился, явив на мгновение старого ехидного прощелыгу.
— И ты туда же? — изумился он. — Маркус-то воскреснет наутро, а ты нет. Не стоит испытывать терпения Богов, смертный.
— А сам съездить не хочешь?
— Воля бессмертных, даже столь юных, свята. Вестники над ней не властны. Только ты можешь уговорить его вернуться.
У Ная на лице появилась упрямая улыбка. Он отрицательно покачал головой. Лис вдруг стал необычайно серьёзен.
— И что ты готов предложить Богам взамен? — вкрадчиво поинтересовался он.
— Свою жизнь, — был ответ. — Я же сам предлагал ему бежать отсюда. Пусть попробует вырасти. Так решил он сам, и отец с ним согласился. Не нам это оспаривать.
— Да будет так, — спокойно кивнул Лис. — Поживешь пока вместо него пару тысячелетий, пока новый дурачок не решит просветить, кто ты есть на этом свете.
И Най почувствовал, что сердце его замедляет бег. Последней его здравой мыслью было, что пара тысячелетий для беспамятного — это немного.
Старый Ойон со внуком спустился к воде — в одной из его лодок валялся сломанный гарпун, и рыбак нёс новое древко, примерить — впору ли…
Среди лодок он увидел ту, которую позавчера дал Наю. Крякнув, он обследовал её на предмет повреждений и, не найдя таковых, поскреб в затылке. Видно, и правда на маяк ездил. Ну и добро.
Внук тем временем не шевелясь смотрел на соседнюю лодку. Дед проследил его взгляд и увидел лежащего в ней мальчика. Он спал, сжавшись калачиком, обнимая здоровенную раковину. Ойон вздрогнул: он что-то похожее видел — давно, чуть ли не в детстве, и прекрасно понял откуда могла взяться такая раковина, непохожая ни на одну из существующих в природе. Он неспешно подошел к лодке, присел и тронул спящего за плечо. Тот заворочался, стукнулся локтем о банку, распахнул глаза и вытаращился на тех, кто его разбудил. В его глазах был такой испуг, что старый Ойон миролюбиво поднял ладони.
— Спокойно, парень, мы тебя не тронем.
Но мальчишка и не думал успокаиваться — он ошарашенно шарил глазами по людям, своей раковине и вообще по всему горизонту. Наконец он пришел в себя и вместо страха в его глазах промелькнуло лукавство.
— Значит, это правда… — прошептал он.
— Что правда? — прищурился дед.
— То, что он рассказывал. Человек. Как его… Най.
— На-ай… — протянул Ойон. — Рассказывал, значит. А нукось пойдём с нами, поснедаем — и там ты уже расскажешь, где встретил этого карася.
— Подожди… — парень умоляюще протянул раковину старику. — Ты можешь сделать так, чтоб в неё можно было дуть?
— Могу, — рассмеялся рыбак.
Эссиль смотрел на странного, доброго деда, на его внука, и в голове его был полнейший восторженный сумбур. Значит, боги всё же содрогнутся от зова его морской раковины. Сейчас он в это верил неколебимо.
А на остров он ещё вернется. Обязательно.
За свою долгую жизнь Обри Тайм много раз думала о подписанном контракте. Много раз она обдумывала выбор, который он предоставит ей, когда придет время уходить, при условии, что она будет выполнять свою часть сделки. Она провела десятилетия, гуляя по лесу деревьев, научившись ценить их жизнь, их доброту, невыразимую ценность жизни и размышляя о том, что рост посаженных ею семян может означать для выбора отвергнуть Ее, когда была моложе, о выборе, который ей придется сделать снова, когда он действительно будет иметь значение.
Она думала об этом, и она думала о нем, о своем клиенте, о демоне, который в настоящее время работал так усердно, чтобы скрыть, как больно ему говорить эти слова.
Она никогда не переставала видеть в нем ребенка, маленького ребенка, испуганного и одинокого ребенка, которого бросило и травмировало единственное Существо из всего живого, которое должно было защитить его. Она никогда не переставала видеть в нем доброту, нежность, сладость. Она никогда не переставала видеть в нем боль, глубокую и сильную боль от того, что ему было дано то самое предложение, которое он только что сделал ей, получить прощение и любовь от Неё, несмотря на то, что он был ущербным. Она никогда не переставала видеть в нем маленького ребенка, достойного любви, заслуживающего любви, нуждающегося в любви.
Слеза скатилась по ее щеке.
Она любила его.
Обри Тайм за долгие годы научилась любить ценность жизни, зелень жизни, опыт жизни. За долгие годы она научилась ходить через лес, созданный ею самой, как принимать мир и защиту, которые обеспечивали те самые деревья, которые она взрастила. Она узнала, что значит быть садовником, и в ней укрепился ответ, который, как она знала, она должна будет дать.
Она посмотрела на Кроули, на своего клиента, на напуганного и любящего маленького ребенка, которого всегда видела в нем, и поняла, что ей нужно было дать.
«Нет».
Она улыбнулась. Она улыбнулась Кроули. Она улыбнулась ему, возможно, в последний раз, и была так благодарна за выбор, который он позволил ей сделать.
Слеза скатилась по его щеке.
«Твой выбор», — сказал он дрожащим голосом.
«Я знаю», — сказала она, улыбнувшись, когда на нее упало еще больше слез. — «Я сделала свой выбор.»
Он протянул руку в пространство между ними и схватил ее за руку. Он держал ее за руку, крепко держал обеими руками.
Это был первый раз, когда они прикоснулись.
Она была благодарна за это, за его утешение, за его доброту. Смерть может быть печальной и пугающей, даже если ты удовлетворен тем, что прожил хорошую жизнь. Обри Тайм поняла только после того, как взял ее за руку, как отчаянно она нуждалась в них.
Он сжал ее руку и остался с ней.
—
«И еще кое-что», — сказала она, откладывая ручку. — «Я хочу, чтобы Вы мне кое-что пообещали».
«Обещайте мне, — сказала она, — что Вы не останетесь… до самого конца».
«Конца?» — спросил он.
Она не хотела впадать в эвфемизм. Не хотела. Еще в юности она была удивлена тому, насколько неудобно ей говорить с ним о своей неизбежной смерти. Тогда она была удивлена тому, как слова застряли у нее в горле.
«Я не хочу, чтобы Вы видели, как я умираю», — сказала она, выдавливая эти ужасные слова. Она посмотрела на него, своего клиента, и знала, что это правильно — заставить его пообещать. Она знала, что никто не должен видеть, как умирает его собственный терапевт. «Вы должны пообещать мне, что заранее уйдете…»
«Конец, точно», — пробормотал он. — «Хорошо. Даю слово».
Они согласились. До 11 часов утра третьего дня они договорились.
—
Она снова заснула. По крайней мере, она так думала, когда в следующий раз открыла глаза. А может, стало темнее. Она не была уверена. Кроули все еще был рядом и все еще держал ее за руку. Он взглянул на нее, когда заметил, что она шевелится.
«Это …» — она закашлялась. Ну, она попыталась кашлять. — «Иди. Ты должен уйти.»
Он покачал головой.
«Кроули», — упрекнула она, насколько могла.
«Нет, не-а».
«Ты обещал.»
«Я обещал, что не останусь до конца», — сказал он, глядя на нее. В этом взгляде была решимость. Ей был знаком этот взгляд, эти открытые и честные глаза. — «Но это еще не конец, Травинка. Это не конец, это просто изменение, поэтому я никуда не уйду».
Он покачал головой. В нем была решимость. Он покачал головой и похлопал ладонью по ее руке.
«Я не уйду, — сказал он. — «Я не стану. Ты не останешься одна, так что я не уйду».
По ее щеке текли слезы.
Больно. Было больно, зная, что он говорит серьезно, что он сделает это, сделает это для нее. Она знала, что он уже видел, как умирало так много других смертных, но не она, не его терапевт. Она знала, что он был сильным и выносливым, что у него хватает навыков и силы духа, чтобы пережить нечто подобное. Она знала, что чувствует себя виноватой, думая, что он должен быть сильным и стойким ради нее. Она знала, что это неправильно, чтобы клиент утешал терапевта смертью.
Она знала, что это неправильно, и была за это очень благодарна.
Не было никого, кого Обри Тайм пригласила бы к своему смертному одру. В жизни было так мало людей, которых она бы пригласила в это место, в это очищенное, но церемониальное место. Тем более, что она прожила такую неестественно долгую жизнь, рядом с ней не было никого, кто мог бы сесть в этот пластиковый стул.
Она любила Кроули. Он был, как всегда, таким нежным и щедрым.
«С тобой все будет в порядке», — сказал он, продолжая повторять. — «Обязательно. Будет нелегко, но ты же выжившая, Травинка. С тобой все будет в порядке.»
Он утешил ее. Он заговорил и утешил ее. Он стал рассказывать ей истории. Это были хорошие истории, счастливые истории. Многие из них она слышала раньше, и было приятно вспоминать о них. Он оставался с ней, он отказывался уходить и рассказывал ей истории, чтобы утешить ее.
Когда они впервые встретились, он выглядел старше ее. И он был, безусловно, намного старше ее. Впрочем, внешне они давно поменялись местами. Теперь он выглядел намного моложе нее. Она задавалась вопросом, если бы у нее когда-нибудь были дети, какое поколение потомков было бы того возраста, на который он выглядел? К тому времени даже ее внуки были бы намного старше, чем он выглядел. Но какое именно поколение будет выглядеть, как ровесники, вот в чем вопрос. На самом деле это был простой вопрос. Это была едва ли даже головоломка, не более чем арифметика. Все, что нужно, чтобы это понять, — это просто арифметика, очень простая арифметика…
Ри пристегнула к спас-поясу нож в чехле, поправила браслет п-комма и, тряхнув тёмными кудрями, в одних трусах побежала к ограде региональной Зоны. Сегодня ей непременно повезёт!
Шагнув сквозь завесу, Ри очутилась на таком же пляже, лишь в небе оранжевым полыхало «Зона 1. Уровень опасности — низкий».
Невдалеке загорали трое юнцов, пояса расстёгнуты.
«Щенки». Ри поспешила к далёкой полосе леса.
Пискнул п-комм. Ри остановилась. Раскрыла на ладонь виом. На карте местности две точки, зелёная — это Ри — и красная, сближались. Ри обернулась. Совсем не таясь, к ней ковылял один из тройки юнцов.
«Самонадеян». Ри подпустила юношу на пять шагов, сорвалась и помчалась к лесу. Она не оборачивалась, лишь поглядывала на виом, где красная точка уплывала от зелёной дальше и дальше.
Справа появилась другая зелёная точка. Лёгкой трусцой к лесу бежала стройная девушка лет 25. Пискнуло. Соседка поднесла ладонь к лицу, остановилась и посмотрела назад. Затем мотнула головой и побежала к лесу быстрее. «Рано тебе на Зону ходить, мальчик», — мысленно сказала Ри юнцу, упустившему обе цели.
На поляне у плоского блина сервис-службы, где небо перечёркивала надпись «Зона 2. Уровень опасности — средний», бегуньи познакомились (попутчицу Ри звали Ольгой), перекусили, поболтали. Затем Оля вступила под сень деревьев, а минут через пять отправилась и Ри.
Полчаса спустя она услышала крик, и тут же что-то громко зашуршало-затрещало. Ри раздвинула ветки. Меж двух стволов раскачивался мешок-сетка, а внутри скорчилась Оля. Заросший до плеч чёрным волосом крепыш с дубиной в руке косолапил к ловушке. Ри хотела прийти подруге на помощь, но заметила, как Оля, потыкав в ладошку, удовлетворённо хмыкнула. «Что ж, каждому своё».
И вновь перед Ри равнина (Зона 3. Уровень опасности — высший), местами взломанная шляпами седоватых дубов. Время истекало, надежда таяла.
Внезапно ветер переменился и из травы показался лев. Он бросился к лёгкой добыче. Ри что есть сил понеслась к ближайшему дубу. Лев настигал. Ри поняла, что не успеет взобраться и, прислонившись к стволу, выставила нож.
Лев прыгнул. Откуда-то сбоку на льва ураганом кинулся бронзовотелый мужчина. Он вспрыгнул льву на спину, левой рукой вцепился в гриву и, обхватив животное ногами, принялся наносить удары ножом. Через минуту всё было кончено. Мужчина поставил ногу на убитого льва и издал громоподобный рёв.
Пискнул п-комм, но Ри уже было всё равно. Она позволила незнакомцу уложить себя на траву. Нежно и уверенно мужчина овладел Ри, затем неслышно растворился в сумерках.
Немного погодя Ри прочитала данные о незнакомце.
«Геннадий Карпов. 35 лет. Здоровье: 2600. Интеллект: 126. Зав. лабораторией запредельных задач Института РВ-пространств. Неоднократный победитель по олимпийскому многоборью. Хобби: разведение аквариумных рыбок.»
Ирина Громова согнула ноги и подняла бёдра. До прилёта вызванной авиетки она не изменит позу. Наконец-то повезло! И у её ребёнка будут хорошие гены.
Этого хватило. Закат рванулся, почти слыша треск лопающихся нитей, встал так, что Левша оказался между ним и Светом. Почувствовал, как его зажимает в тиски, поддался, споткнувшись на ровном месте, упал почти с облегчением. Улыбнулся, когда из спины Левши, оказавшегося на пути собственного приказа, высунулся алый кончик клинка… И даже не вскрикнул, когда злым последним чудом меч дотянулся до него, вонзился поперек клейма.
Закричал Пай, освобождённый от роли марионетки. Упала на колени Ро, выронив меч, который тут же кто-то подхватил.
Левша, пронзенный насквозь, хохотал в лицо опешившему Свету. Провёл пальцем по горлу…
— Да легко!
Сверкнул серебряный росчерк, всё ещё ухмыляющаяся голова скатилась по ступеням. Светозар бросил меч, перехватил руки бывшего магистра, заставил вытянуть клинок. Сбросил обезглавленное тело с умирающего.
— Закат!
Тот приподнялся, чувствуя, как по подбородку течет густая кровь. Попытался глотнуть воздуха, рассмеялся, задыхаясь. Нашел глазами Пая, пробравшегося ближе сквозь стекающуюся к ним толпу. Шепнул, улыбаясь искренне и счастливо:
— Ненавижу умирать от таких ран.
***
Сгущаются сумерки. Золотоволосый, наскоро перевязанный мужчина показывает дорогу, две женщины и два юноши несут на плечах носилки с телом. Капает на землю ещё горячая кровь, но заострившееся лицо и смертельная рана в груди не позволяют усомниться — человек на них мёртв.
Его опускают на светлый мрамор алтаря, на котором раньше воскресал его враг, снимают окровавленную одежду. Проводник складывает руки на груди мертвеца, отворачивается, не в силах смотреть на следы от кандалов, клеймо и шрамы. Спрашивает тихо:
— Думаешь, он воскреснет?
— Не знаю, — одновременно пожимают плечами двое, воскресавшие иначе.
Добавляет юноша:
— Если захочет.
Хрипло смеется женщина.
— Я не хотела, но что это изменило? Он хотел вместо меня.
Вторая только поднимает взгляд на далекие, едва различимые в дымке горы. Щурится, когда последние лучи солнца отражаются от чего-то на середине склона, вспыхивают обжигающей искрой.
Когда в мире исчезает сказочное, идеальное добро и зло, кто остаётся?
Эпилог
Человек входит в неохраняемые ворота Цитадели. Пересекает двор, сплетения коридоров, добирается до тронного зала.
Здесь собрались почти все члены Ордена — галдят, обсуждая, как жить дальше. Но оборачиваясь к вошедшему, замолкают, пока в зале не повисает тишина, нарушаемая только его шагами. Рыцари смотрят недоверчиво, будто спрашивая — как ты посмел вернуться? Ты, столько лет ведший нас, как оказалось — во тьму?
Человек, которого все они знали как сильного, жёсткого, несгибаемого правителя, опускается на колени посреди зала.
— Я виноват перед вами. И перед всеми, кто из-за нас пострадал.
В этих словах звучит приглашение, и некоторые хотели бы его принять. Шагает вперед один, другой, готовые ударить, обвинить — да, это только твоя вина!
— А вы что, бессловесные животные? Мечи в чужих руках? — Сердитая женщина пересекает зал, вздергивает на ноги сына, который готов повторить судьбу отца. Обводит взглядом людей. — То, что вы делали, по чьему угодно приказу, это ваши ошибки. И ваша общая забота — как эту вину искупить. Вы все видели, даже тот, кто был Тёмным Властелином, может сойти с пути зла.
Тот, чью жертву не приняли, смотрит на женщину усталыми, больными глазами. Но люди вокруг кивают, переглядываясь.
Они услышали. Они начинают понимать.
***
У раскиданных по поляне костров почти все спят, только у одного, последнего, рассказывает свою историю медноволосая девушка.
— …и он прыгнул со мной на соседнюю крышу! — в тонком голосе звучит восхищение. Рядом с огнём дремлет старик, сидящая напротив гадалка молча кивает, прося продолжать, но девушка вдруг вскидывается испуганным зверьком. Из темноты за освещенным кругом выступает юноша. Любой бы сразу увидел, что он безоружен и едва держится на ногах от усталости, но девушка бледнеет, как полотно.
Гадалка, однако, зовет:
— Присаживайся к огню, незнакомец.
Он садится, почти падает. Медленно подтягивает ноги к груди, обвивает худыми руками. Гадалка подает ему кружку горячего отвара, улыбается:
— Карты сказали мне, что ты добрый малый.
— Я? — он обхватывает кружку ладонями, не замечая, как она жжется. — Нет. Я слуга тьмы. Мы все.
И вдруг начинает плакать, не меняясь в лице, только слёзы срываются с ресниц одна за другой, как по весне капель с крыш. Вздыхает гадалка, привлекает бывшего рыцаря к широкой груди, манит девушку. Когда та нерешительно придвигается ближе, так же сгребает ее в охапку.
— Глупые вы все. Светлые, темные… Отвар вот лучше выпей. И оставайся. Вам обоим так полегче будет — потом, когда привыкнете.
Умолкает.
Рано еще говорить “когда простите”.
***
— Сестричка!
Женщина с плотно уложенной вокруг головы косой упускает ведро в реку. Ловить его некому — хозяйка замерла, как громом пораженная, а наезднице лезть в воду в полном доспехе не с руки.
— Фу ты ну ты! Прямо при параде, — обходит крестьянка спешившуюся сестру. Протягивает руку, отводит старательно зачесанные на лицо волосы. — И из-за этой паршивой царапины ты столько лет домой не показывалась? Ой дура…
Та только смеётся, встряхивает головой на лошадиный манер, высвобождая длинную челку.
— Дура, кто ж спорит. У вас тут как, всё в порядке?
— Конечно, что нам в лесу-то сделается. Только новости добираются через пень-колоду: Светозар ведь с Дичкой сразу вернулись, сами почти ничего не знали. А с ярмарки теперь такие удивительные сплетни доходят, что аж не верится. Или у вас правда магистр в паломничество ушел, а вместо него орденом руководит какая-то светлая матушка Заря?
— Правда, правда. И не какая-то, а здешняя, Залесинская. Ты её, кажется, даже видела однажды, когда эти липовые погорельцы к вам пришли.
— А, помню! Рыженькая такая, маленькая, всё одно бельчонок. Только имя забыла…
— Вот и не вспоминай, — фыркает сестра. — Она за него, особенно за полное, может и в зубы дать. Потому и нареклась Зарей. Последняя из всех имя сменила и запретила впредь так над людьми издеваться. Так и сказала, представляешь? Мол, все ваши Солнцы и Светы в голове путаются!
— Но ты-то все одно Светана.
— Я-то да, хотя в Ордене иначе звали…
Сёстры болтают, одна боясь спрашивать о самом главном, другая так же суеверно помалкивая. Уходят от реки, держась за руки, следом бредёт лошадь. Покачивается в прибрежных камышах ведро.
В Зорьки пришли новости. В Залесье они придут через пару дней.
***
Молодо выглядящий мужчина сидит на берегу ручья, опоясывающего светлую рощу. Улыбается запыхавшимся прихожанам:
— Здравствуйте, добрые люди.
Встаёт, отряхивая штаны. Привычно начинает говорить, напевно и плавно. О свете, который, как очаг, дает тепло. О тьме, которая является его отражением. О добрых делах, на которые способен каждый.
Замечает, как жадно косится на другой берег ручья совсем маленькая девчушка, вздыхает про себя. Опять завтра ловить эту мелюзгу по всей роще. Глупость всё-таки получилась со светлым местом. Тогда, конечно, хотелось каждый шаг господина увековечить, а теперь иногда почти стыдно. Правда ведь как собачка бегал. Так было надо и так было правильно, но только сейчас начинаешь понимать, как это выглядело со стороны. Повзрослел, видимо, на шестом десятке лет. Или седьмом?.. А, неважно.
— Помните — в каждом из нас живет свет, и в каждом из нас живет тьма. Не отвергайте их, смело заглядывайте внутрь себя, признавайте свои ошибки. Он смог это сделать. Значит, сможете и вы.
Люди кланяются, старик со слезящимися глазами вглядывается в сплетение ветвей. Вскрикивает какая-то восторженная девушка:
— Я вижу Его, вижу!
Проповедник только качает головой. С некоторых пор он перестал оборачиваться на такие вопли.
А ведь вначале каждый раз вздрагивал.
***
— Матушка, а правда, что вы раньше были принцессой?
Немолодая, но всё ещё красивая женщина только укоризненно качает головой. Будущие светлые рыцари, пока безусые юнцы, переглядываются, пряча хитрые улыбки. Знают, безобразники, что она, как бы ни хотела забыть свои прежние жизни, не откажет в рассказе.
— Правда. Сказку про спящую деву вы знаете, нет смысла её пересказывать. И про рождение Света знаете, у нас это всё записано…
— А вы расскажите про то, как вы воевали! — встревает рыженькая, как лисичка, девушка. Матушка вздыхает.
— И это тоже есть в орденских хрониках. Не в сказках, а в былях, до которых у вас вечно руки не доходят. Ну ладно. Засыпала я пять раз, а на шестой до отмеренного мне срока началась война с Тёмным Властелином. Он захватил наши земли, убил моего отца в одном из сражений — они оба любили с передовой командовать. Я тогда уже знала, что должна уколоться о шип розы и заснуть, но мне было совсем не до мрачных предсказаний. Война шла и с Тёмным, и во дворце, где каждый пытался загрести власть, не замечая, что загребать скоро будет нечего.
Морщится, поджимает губы. Думает — тут будет не лучше, когда я умру, но тут же одергивает себя. Не зря же она этих малявок учит, справятся. Матушка заранее всех предупреждает — следующую меня не ищите, дайте пожить спокойно. Угрожает даже — мол, вспомню вас, надоед, и развалю орден к дурному року!
Надоеды тем временем возятся, не понимая, отчего она замолчала. Приходится продолжать.
— Меня спасло как раз предсказание — его знали все, и не ставили меня ни во что, ведь жить мне оставалось недолго. Так что, пока они грызлись, я управляла страной. Понимала, что мы в любом случае проиграем, но надо было продать свою свободу подороже, и при этом чтобы погибло как можно меньше мирных людей. Так себе задача для принцессы. Но я справилась. Хоть и не смогла умереть, как хотела, но ребенка ему не отдала. Письмо, жаль, не дописала, вышло непонятно, но все-таки отомстила. Ведь в первый раз Тёмного Властелина убила я!
Юные послушники замирают, как мыши под метлой, во все глаза глядя, как разглаживаются морщины на бледном лице, как вспыхивают несгибаемым пламенем глаза. И когда матушка, такая привычная, такая добрая, хоть и строгая матушка зло смеется, вздрагивают все, как один. Она даже не замечает. Медлит, говорит с чувством:
— Вот за то, что я все это вспомнила, десятикратно его ненавижу! — и только тогда улыбается, снова становясь родной и уютной. Опускает глаза к шитью. — Хотя он искупил всё, как мог. А вы, дети, не будите зверя. Устала я от него.
***
— Тятя, а ещё сказку?
Он сидит на крыльце, как обычно занятый работой. Внук висит на шее, болтая ногами и считая седые пряди в отливающих медью волосах. Младшая внучка опять кувыркнулась в корзину, но пока не решила, расплакаться или повременить. Дед мельком улыбается ей, и девочка, сунув палец в рот, зачарованно следит, как мелькают ловкие морщинистые руки, переплетая последние лозы.
— Нам бы старосту, — доносится из-за забора. Дочь, вышедшая к колодцу, щебечет, открывая калитку. Смотрит, смущенно улыбаясь: «Я знаю, ты не любишь, но не гнать же».
Паломники. Босые, грязные, в крестьянских рубахах и штанах, хотя лица тонкие, городские.
— Мы прошли весь путь от Светлой цитадели, — начинает один, худой и заросший щетиной. — Король отдал нас Ордену с тем, чтобы матушка решила, заслуживаем ли мы милости. Мы бдели у светлой рощи без отдыха, слушали наставления, говорили с проповедником. На третий день он сказал, что свет встреченных людей и тяготы пути способны разогнать любую тьму, и отпустил нас. Велел найти Светлую деревню, пройдя Его дорогой. Вот… Мы здесь.
Второй молчит, только сглатывает слюну, косясь на плещущую в ведре воду. Дочь, ойкнув, бежит в дом, приносит кружки. Наливает каждому полную. Умиленно смотрит, как люди жадно пьют, сбивчиво благодаря хозяев.
Староста откладывает корзину, встает, с усилием выпрямляя хрустнувшую спину, сразу оказавшись на голову выше гостей.
— Ладно, заходите в дом. Расскажете, что вы такого натворили, что Пай вас ко мне послал.
Перед тем, как лечь спать, Вторая взяла плошку свежего мёда, что принёс Харитон к ужину, и, пришептывая, смазала им руки Глины:
«На море Окияне, да на острове Буяне
Стоит дуб, а под дубом сруб.
В тесной избушке
Ткут холсты старушки.
Одна холстина — бесу хворостина,
Вторая холстина — хвори дубина,
Третья холстина – богу десятина.
Я хворостиной махну, дубиной двину, десятиной обовьюсь.
Пойдёт красна девица на реку Ордан.
Как на реке Ордане стоит камень Алатырь,
Под камнем Змей – Скарапей.
И ни горем его не сдвинуть,
Ни волной накрыть,
Ни солнцем опалить.
Десятину разовью, дубину расщеплю, хворостину сломаю.
Возьми, Змей – Скарапей мою хворобу,
Сожги, Змей – Скарапей огнём утробным.
Утопи пепел серый во слезах своих горючих».
До утра Глина ворочалась, не могла уснуть. Лишь только забрезжил тонкий неясный свет, она задремала, вскидывая во сне липкие до локтей руки, приклеивая к ним случайные пряди растрепавшихся волос.
В одиннадцать часов, когда стало нестерпимо жарко под одеялом, Глина во сне опустила ногу на холодный пол и проснулась. В доме никого не было, только тикали ходики, которые при свете тусклой лампочки вчера Глина не рассмотрела. Раскладушки, накрытые тканевыми тонкими одеялами, были пусты. Девчата, скорее всего, хлопотали во дворе. Глина потянулась, зевнула и пошла к умывальнику. Намочив руки, она потерла лицо и заметила, что кожа её рук гладкая. С удивлением, смешанным со страхом, Глина увидела, что почти все шрамы на её изуродованных руках разгладились. Она села на лавку и заплакала.
***
Позавтракав в одиночестве, Глина вышла в сад. Первая и Вторая возились под яблонями. Они высыпали несколько вёдер яблок на старые ряднины и перебирали плоды. Работали медленно, посмеиваясь. Глина остановилась и спросила, что они будут делать с таким урожаем, но Вторая съязвила:
– Дык разве ж урожай? Абы что. Да и лежат они не шибко. Амбасси — лежит, а остальные — тьфу заморское. В повидлу только и гожи.
– А моя тётка сушила яблоки, – попробовала было Глина продемонстрировать свою осведомлённость о крестьянском быте.
– Осенние резать надоть, – пояснила Вторая, – летние не гожают.
Глина села на траву и потёрла одно яблоко о коленку. В нём была червоточинка, вот ведь незадача! Выбрала одно, и то червивое.
– Исть надо! – убежденно сказала Вторая, – червячок — не дурачок, абы где не живёт. Кусай, не думай.
Первая молчала, посматривая на Вторую и Глину искоса, улыбаясь чему-то. Её спокойный и мечтательный вид удивлял Глину, которая в последние дни словно на раскалённой печке жила, и от любого шороха вздрагивала.
– Как ручки твои? – спросила Первая Глину, а та молча протянула кисти, потом заголила руки до локтя и покрутила ими.
– С лицом больше времени понадобится, – кивнула Первая, а Вторая поддакнула.
Из-за деревьев вышел Харитон с ведёрком и удочкой.
– Плохо нынче клевало, – посетовал он.
– Подкормить надо было, – резонно заметила Первая.
– У тебя помада есть? – спросил неожиданно Харитон у Глины, а та помотала головой, не понимая вопроса.
– Не давай губную помаду, – предостерегла её Вторая, – изведёт на подкормку. В кашу наломаить, утолкёть, шоб его пескари ловились. Всю помаду извёл.
– Разве нынче помады? – спросил Харитон риторически, закидывая мечтательно бороду вверх, – вон раньше польские были или «Дзинтарс». Сам бы прикормку ел.
Девчонки засмеялись.
– Капли анисовые можно добавить, – подсказала Первая, но Вторая со смехом махнула на неё рукой.
– Дурында, не продышишь потом в хате, разве ж можно? Чистый яд.
Харитон покачал головой и позвал Глину чистить рыбку. Там были не только пескари, но и мелкие, размером с детскую ладошку, карасики.
– Мы их как семечки сейчас, пожарим и пощёлкаем.
– Дядя Харитон, – сказала Глина неловко придерживая карасика, – я ведь к тебе не зря издалека приехала.
– Не зря, – кивнул Харитон и показал, как правильно держать карася, и как его с хвоста чистить, а перед этим неприятным делом лучше бы колотушкой ударить рыбку по голове, чтобы не трепыхалась. Глина поморщилась, но покорно выполнила всё, и дело пошло на лад, – ты у меня подлечишься, погоню переждёшь, а там и решишь, что делать дальше.
– Давай, дядя Харитон, начистоту поговорим, – сказала Глина, почистив весь незавидный улов. Она обваляла рыбку в муке и кинула на чугунную сковороду с шипящим маслом, – ты зачем меня заманил сюда, пасечник? Я уже была у одного такого Пасечника. Тебе нужна пчела для твоего улья, чтобы катала тебе бусины? Мороку на улице навёл, чтобы дом наш никто не видел, раскладушку поставил, шрамы мои намазал фигнёй какой-то. Думаешь, я не вижу, что ты усыпляешь мою бдительность? Только я катать тебе бусины не буду, на фабрике твоей пчелиной работать не стану. Если будешь меня принуждать, я тебе такую бусину скатаю – мало не покажется. Аллах Акбар – и на небеса.
Харитон посмотрел на девушку печально и покачал головой.
– Вишь ты, совсем раненая, – пробурчал себе под нос, не забывая переворачивать рыбку на сковороде, но на обвинения Глины не ответил.
Из сада потянулись Первая и Вторая. Они пересмеивались, Первая несла в переднике огурцы с грядки, а Вторая — мелкое ведёрко с водой.
– Харитон, чайник теплил что ль?
– Простыл поди, – нехотя ответил дядька.
– Чаво смурной? – спросила Вторая, ставя чайник на плиту, рядом с шипящей сковородой, – аль почечуй твой разыгралси?
– У – у – у, бесстыжая! – вскипел Харитон и шлепнул Вторую по толстому заду. Все засмеялись, даже Глина.
— Баню надо истопить, враз хвори отпустят, — сказала Первая.
— От глупости только баня не помогает, — буркнул Харитон, но баню истопить пообещал.
Глядя на этих весёлых людей, мирно готовивших завтрак, занимавшихся домом и садом, ей было трудно поверить, что Харитон заодно с «Божьей пчелой». Но он был пасечником, и мёд его был ох какой непростой. Слишком много совпадений.
Сели за стол, Харитон разломил руками краюху на четыре куска, рыбка захрустела на зубах.
– Глина хочет узнать, кто мы такие, – сказал Харитон, – так давайте просветим девчушку. Что ж она мучается?
– А бог его знает, кто мы. Божьи пчёлы, только настоящие, – сказала Первая, – живем потихоньку, себе и людям радуемся.
– Со стороны скажут – секта, – пояснил Харитон, – а изнутри – община.
– И сколько же нас? – спросила Глина.
– Тут только трое, с тобой четверо. А по стране… Сильно удивлюсь, если за полтыщи перевалит.
– И где они?
– Кто где. В Сибири есть целая община. Живут, как староверы. По городам разбросаны люди. Но их пока не выявили.
– Ладно тебе, Харитоша, как на допросе ты у нас. Тянешь – тянешь из тебя по слову. А ты цедишь по капле. Я давай расскажу, – добавила Вторая, а Харитон стал чай заваривать.
– Ну, давай, послушаю, – хмыкнула Глина.
– Мы пчёлками себя исстари зовём. А вот один из нас — Пасечник Виктор Иванович, тот и организацию сколотил «Божья пчела». Сам колдун весьма небольшой силы, но человек хитрый и влиятельный. Еще при Косыгине умудрился в аппарат пролезть, выгавкал себе лакомый кусочек — сеть санаториев для элиты. Лечили там, как ты понимаешь, особыми методами. Для этого и нужны были пчёлки. Собирал Виктор Иванович их по всей стране.
– Ездил в экспедиции, всех баб-шептух перешшупал за рёбра, – поддакнул из угла дядька Харитон, но Вторая на него махнула рукой, коли не стал рассказывать, то и брехать не мешай.
– Пасечник всё закономерности искал, научную основу подводил, сколько да когда бабы инаких рожают. От каких мужиков, да только без толку всё. Модное слово такое теперь есть «рандомный ряд». А тогда попросту говорили: случайная комбинация разных условий. Были времена, когда инаких много рождалось, но сильных среди них не было. В Великую Отечественную сколько их полегло? Бесстрашные, молодые. А на могилах и не написано: «Боевой колдун Петрыкин». Просто: «Рядовой красноармеец Петрыкин». Война очень всех подкосила. Потому Пасечник, за Уралом отсидевшийся в тылу, начинал с единичных находок. Да и таланта у него нет искать. Сибиряки за ним никогда не пойдут, те рогатину выставят на любого медведя, не то, что на Пасечника. Полягут костьми, а служить не будут. Не такой псовой крови. Потому и есть у Пасечника человек пятьдесят от силы в его «Божьей пчеле», да и те слабые. С венцами. А про тех, что без венцов, Пасечник и знать не знает. Себе признаться не хочет в том, что не может выискать. Потому он за каждого в клинике своей глотку перегрызёт. Кого подкупает, кого запугивает. Но пчелки его уходить не торопятся, хоть и подневольные, а в тепле и сыты. Как сыр в масле катаются, говоря иначе. Так что, если улей тот разрушить, как бывало уже, они роем кружиться будут вокруг матки своей, да новый создавать.
***
Клиника «Божья пчела» начала охоту на Глину Переверзеву всерьёз. Пасечник вызвал к себе Гомона, старик шёл по знакомым дорожкам с замиранием сердца. Разговор был не из лёгких, и последствия его были непредсказуемыми, но, наверное, пришло время принимать огонь на себя.
Виктор Иванович Пасечник встретил Гомона с почтительной учтивостью, за которой могло скрываться всё, что угодно.
– Садитесь поудобнее, разговор будет долгим, — распорядился Виктор Иванович Пасечник, указывая широким жестом на глубокое кожаное кресло. Гомон сел, расправив полы старинного суконного сюртука, и достал из кармана трубку. Он спокойно набил её табаком и раскурил.
– Вы неизменны в своих пристрастиях, – заметил Пасечник, – что в девятьсот пятом, что в две тысячи первом.
Гомон кивнул и сказал:
– То же самое могу сказать и о вас. Только я привык к старому пиджаку, а вы – к старым методам.
– О каких методах вы говорите? – делано восхитился Пасечник.
– Насилие и физическое устранение противника для вас оправдано во всех случаях, даже если противник – почти ребёнок. Даже если противник не объявлял вам никакой войны.
– Кого же мы устранили? – продолжил в том же тоне Пасечник.
– Вам виднее, я к статистике не допущен. Этим другие занимаются.
Хозяин мрачно оглядел зал, в котором сегодня народу больше, чем обычно. Все разговоры крутились вокруг официального бюллетеня о завтрашней экзекуции. В углу у бочонка собралась группа мрачных работяг с ледяного карьера, они тоже оживленно спорили, иногда стучали кулаком по импровизированному столику, да так, что звякали рюмки. Рабочие пили водку. Ближе к стойке и тоже за отдельным столом обслуга с «Родерика» и «Квадрата» затеяла чайный преферанс. Но там тоже говорили о старом капитане. К ним приглядывался, правда, без особого энтузиазма, полицейский в штатском. Видать, не его смена. Двое моряков в углу согревались «глинтвейном».
Хозяин вздохнул — одно название, что «вейн». Вода, спирт, специи, консервированный ананасовый сок. Настоящее вино сейчас можно найти, пожалуй, только у Наследников. Тех самых «хозяев города», владельцев трюмов с продовольствием, тканями, металлом и углем, вообще со всем, без чего город никогда не смог бы протянуть так долго. Мудрые руководители, ведущие учет расхода ресурсов, определяющие, как сделать так, чтобы корабли продержались подольше, чтобы подольше защищали людей…
Да, всегда были те, кто недоволен существующим порядком вещей. Но даже они признавали — экономия необходима.
У иллюминатора одиноко устроился доктор Варков. Верхние пуговицы его сюртука были расстегнуты, но доктор этого не замечал. Выглядел он то ли замерзшим, то ли простуженным.
Хозяин сделал знак служанке, поставил на поднос маленький графин с водкой и стеклянную рюмку. Туда же добавил тарелку с кусочками куриной тушенки и хлебом.
— Отнеси доктору. За счет заведения.
Служанка понятливо кивнула. У нее тоже был встревоженный, печальный вид.
— Тяжелые дни настали, а, хозяин? — добродушно спросил электрик с «Орра», Гастав. Хозяин его неплохо знал — в былые времена они ходили в одном патруле.
— Да уж… что с людьми происходит? Налить тебе чего-нибудь?
— Чего-нибудь крепкого. На улице моросит. Туман. Может, дело в нем?
— Завтра убийцу казнить будут. Только о том и разговоров.
— За капитана — правильно. Я и сам бы его убил за капитана. Старик же столько всего видел, знал… он для нас был… больше, чем капитан.
Хозяин разлил по стопкам.
— Последний настоящий капитан… таких больше не будет. За него!
Варков, не притронувшись ни к выпивке, ни к закуске, тихонько вышел вон.
— Что-то гложет нашего доктора, — вздохнул Гастав.
— Он же тюремный врач. Помнится, с неделю назад он рассказывал, как его на допросы вызывали.
— Да, нынче год такой. Плохо начался. А ведь говорят, как год начали, так его и проведем…
Очен-младший явился, когда мать поставила перед Войтой ужин. Тот показал Очену кулак – чтобы не смел при матери заикаться об угрозе ее внукам.
– Если хочешь моего совета – я дам тебе совет, – начал тот.
Войта советов пока не просил, но покивал молча, потому что жевал.
– Я знаю способ, как уговорить Достославлена. Это очень просто. Нужно быть с ним искренним. Искренне просить, искренне уважать. Искренне заискивать. Искренне льстить. Понимаешь? Полюби его – и он твой!
– Очен, ты в своем уме? Искренне заискивать – это как? – спросил Войта, едва не подавившись.
– Тебе не доводилось соблазнять женщин искренней лестью? – улыбнулся Очен.
– Не припоминаю. Обычно я предлагал им деньги, и никакой лести после этого не требовалось.
– А жене? Жене ты тоже предлагал деньги?
– Жену мне вообще не приходилось соблазнять. На то она и жена. Разве нет?..
Очен снисходительно улыбнулся – понятно, его жена вертела им, как ей вздумается. Воспоминание о Ладне царапнуло больней, чем хотелось бы… Она всегда завидовала жене Очена, пышной красавице, но ей и в голову не приходило брать с нее пример. Войта не смог есть – отбросил ложку со злостью. И со злостью сказал:
– Достославлен не женщина, чтобы его любить или соблазнять. Я не могу полюбить его при всем желании. Тем более искренне. Я в принципе не могу искренне его уважать, неужели это непонятно?
– Притвориться у тебя не получится. Ты не умеешь притворяться. Потому я и говорю об искренности. В концепции созерцания идей есть посыл, позволяющий управлять поведением других людей, он основан на так называемом «подключении» – когда твои чувства приходят в некоторое гармоническое соответствие с чувствами другого человека, создавая общие ментальные волны. И, подключившись, ты можешь постепенно направлять эти ментальные волны в нужное тебе русло.
– Очен… Никаких ментальных волн нет и быть не может, – оборвал его Войта. Он вообще-то не собирался просить Достославлена.
– Я понимаю, за одну ночь невозможно освоить столь сложную практику, но это и не требуется! Больше всего Достославлен хочет признания, в глубине души он совершенно не верит в себя, может быть даже презирает себя. Но он удивительно доверчив, стоит только его похвалить – и он расцветает на глазах. Его так просто сделать счастливым!
Войта едва не ляпнул, что Достославлен убил Трехпалого. Нет, несмотря ни на что, это пока следовало придержать при себе…
– Я не собираюсь делать Достославлена счастливым, даже если это очень просто, – проворчал он сквозь зубы, но Очен этого будто и не услышал.
– Он в самом деле ради друзей готов расшибиться в лепешку – тратить деньги, силы, время. Лишь бы его любили, лишь бы в нем нуждались! У него есть мечта – он хочет войти в историю. Ради этого он пишет стихи, потому что искренне уверен, что это единственная его сто́ящая способность. Тебя не трогает его наивность и непосредственность?
– Нет, не трогает, – ответил Войта.
– Жаль. Ты всегда был толстокожим. Ты хотя бы когда-нибудь кого-нибудь жалел?
Войта оглянулся – мать ушла в спальню, чтобы не мешать их разговору.
– Бывало… Вот отца, которого Достославлен сегодня выставил на посмешище.
– Не думаю, что он сделал это нарочно.
– А я думаю, что было именно так. Нарочно. И меня он хочет видеть только для того, чтобы потешится.
– Так почему бы тебе не пойти ему навстречу, Воен? Речь о жизни твоих детей! – последнее Очен сказал шепотом, но Войте показалось – слишком громким.
– Я не ярмарочный шут – тешить Достославлена.
– Ты серьезно? Ты отдашь своих детей на смерть, лишь бы никому не кланяться? Даже твой отец перешагнул через себя, а ты не воспользуешься предложенной тебе помощью только потому, что Достославлен не столь достойный муж?
Едрена мышь, до смерти хотелось сказать, что Достославлен убил Трехпалого. Чтобы Очен оставил, наконец, свою восторженную жалость к его наивности и непосредственности.
– А мне разве предлагают помощь?
– Ну да. Я ведь тоже ходил к нему, и он подтвердил, что поможет тебе – ему нужно лишь, чтобы ты помог ему это сделать… Он для этого и письмо сохранил.
– Да ну? Так хотел мне помочь?
– Войта, более всего он хочет помочь Славлене. И ты Славлене нужней, чем казнь твоего мрачуна. Я объяснил ему, что смерть твоих детей не прибавит тебе ненависти к мрачунам, но отвратит от чудотворов. И он со мной согласился.
В эту минуту в дом зашел отец, все это время говоривший со старшим Оченом. Хлопнул дверью раздраженно и прямо с порога закричал:
– Не смей ходить к этому пройдохе! Ты понял? Вот мой отцовский приказ: не смей! Я сам поеду в замок. Соберу десяток-другой друзей – если добром твоих не отдадут, пусть пеняют на себя!
Отец протопал в спальню и хлопнул дверью еще разок. Ну да, человеку с арбалетом в руках редко отказывают в смиренных просьбах… Имея бумагу Глаглена и отряд вооруженных чудотворов, пусть и немолодых, спасти Ладну и детей получится верней, чем имея только бумагу Глаголена.
– Слыхал? – Войта усмехнулся.
И если расчет отца окажется верным, то Глаголена ничто не спасет. Не понадобится письмо из замка, а потому и магнитофорная махина становится бесполезной. Все возвращается к тому самому безвыходному положению, из которого есть простой и очевидный выход. Признаться, эта мысль привела Войту в отчаянье.
– Говоришь, искренне заискивать и искренне льстить? – осклабился он.