Из дневника Полины.
Деннис, к нашему общему облегчению начал поправляться. Разумеется, легче описать, чем пережить это! Вот он лежит пластом на кровати целую неделю. Вот уже поворачивает голову. Вот уже приподнимается и даже пытается перевернуться на бок. И вот настал день, когда он смог встать и прийти к завтраку.
— Доброе утро, мисс Полин.
— Доброе утро, Ден, — звук пожелания доброго утра слышат даже куры в трюме!
Маас и Мери тоже где-то рядом… Все смеются. Мы все очень счастливы. И тут Гризли не спеша глотает кофе и вдруг выдает.
— Маас, а у нас проблема,— всем на корабле было известно, что сказать такое Маасу — это, практически посоветовать голубой акуле не нападать на котиков. Великан выпрямляется, глаза его становятся ярко горящими щелками.
— Говори что не так? — рокочет бас.
— Понимаешь, я по поводу Мери,— продолжает Леопард.
— Мери? Мери здорова! — тревожно выдаёт Маас.
— Молва говорит, что у Мери есть друг и, возможно, она собирается замуж, — говорит Теодор, неторопливо потягивая тёмное-красное вино. Я и Ден затаили дыхание. Маас каменеет уставившись на нашего помощника капитана.
— Это нельзя. Или можно? — скрипит он. — Говори мне срочно, кто этот негодяй.
— О, ты его убьешь, или как? — Тео — весь само внимание. Он обожает мыслить подобными категориями.
— Как меня учить жизнь на каменный остров,— грозно произносит Маас.— Камень надо привязать за ноги, или шею и потом опусти проходимца в воду.
— Камень на шею? — Теодор представляет эту картину и начинает уточнять. — Это еще что за шейный платок?
— Вы не можете так поступить?! — восклицаю я. — Жених не сможет плавать, он утонет.
— Об этом и речь,— начинает объяснять мне Маас.
— Какие вы все жестокие,— вдруг произносит Ден. — Это отвратительно. Это же убийство, самое настоящее убийство.
— Мы забыли несчастную одинокую Мери, — замечает тут Боб.
— Может, я не достаточно умна для вашего разговора, — замечает вдруг Мери, (словно из ниоткуда), — Но если ты Маас начнешь топить каждого встречного, то я не потерплю массового террора и начну привязывать каменный галстук непосредственно убийце на шею. Она хитро улыбается и добавляет — и пособнику тоже!
— Ты просто не так поняла,— сразу прячется за Боба Теодор.— Ты, Маас, будь готов, на всякий случай, хорошо? Мы же против агрессивно-решительных мер. Мы наблюдаем и молчим…
— Мой рот закрыт замком, — отзывается Маас.
Все громко смеются. Мы счастливы, потому что мы все вместе, здоровы и всего через пять дней «Морской Мозгоед» войдёт в территориальные воды Бритландской Империи.
***
Солнце ещё не поднялось, когда вахтенный в бледном свете зори заметил огни быстро догоняющего их корабля под флагом Роммского Триумвирата. Почти на границе с крупнейшей имперской державой и на пересечении абсолютно безопасных вод торгового пути, фрегат стал готовиться к нападению. Быстроходное судно «Надежда», подтверждая полное отсутствие разума у капитана и его несомненную храбрость, решительно ввязывалось в схватку! Капитан — мессир Ромул Рем, видимо, слегка страдал манией величия. Все его действия были связаны с абсолютной верой в себя любимого и в ВРТ. А на столе в каюте капитана бережно хранилось размноженное письмо от самого Властительного Мариолани с повелением немедленно «уничтожить дьявольское отродье» и патентом на новый фрегат и огромные премиальные.
«Морской Мозгоед» же быстро шёл в западном направлении, стремясь попасть в родной порт и не питал иллюзий о способности тяжеловооруженного галеона просто смять кораблик. В результате, лорд Грейсток просто переменил направление с восточного на северное, и оказался с наветренной стороны безнадёжной «Надежды». Затем пираты аккуратно изрешетили картечью их такелаж, и фрегат безвольно закачался на волнах. Мозгоеды, торопясь к родному берегу, просто взяли корабль на абордаж. Монахи поспешили сдаться, не сопротивляясь, а пожелтевший от собственной глупости и унижения Ромул — передать Станиславу свою шпагу.
— Не советую гавкать на нас, когда мы мирно идём домой, — раздраженно бросил граф.
Загнав роммлян в трюм, вместе с мессиром Ремом, Грейсток перевёл половину моряков на фрегат и, слегка подлатав его дыры, пошёл северо-западным курсом к берегам Бритландской короны.
Вечером был созван совет, на котором кроме Станислава присутствовали только самые приближенные: Гризли, шкипер Ден, Боб и мелорны. Было решено не сообщать в Империи о наличии на борту ДВУХ перворожденных. Политика, как известно, грязная и продажная наука. Разместить десяток крошечных ростков было решено в теплице графского имения. И лишь после их укрепления в почве можно было обсуждать такие вопросы с правительством.
Мелорны, как и Деннис, были фактически разыскиваемыми преступниками. Не совершив никаких преступлений, только фактом своего непозволительно бунтарского существования, они были приговорены.
Капитан дополнил:
— Роммяне собираются уничтожить нас. Я же, не выполнив до конца повеление Её Величества, и, не будучи ни патриотом, ни альтруистом, тем не менее, могу поставить правительство перед фактом нахождения на территории Империи нового народа. Решаем: молчать и тихо жить в поместье, или известить корону? Боюсь, что в последнем случае мы получим море интриг и кучу неприятностей…
После рассвета, корабли достигли южного мыса Бритландского архипелага. Пройдя к востоку от Бостона, они прошли Линдонский порт. «Надежду», отправили властям, а сами к вечеру бросили якорь в пятнадцати милях от родового поместья графов Грейсток.
***
Вечером того же дня, хозяин вернулся в своё имение. Станислав, с грустным удивлением, узнавал подробности жизни и смерти своей супруги и удивительную историю Маргарет.
Спешно собранные слуги в молчании уставились на его бронзовое от загара породистое лицо и холодный взгляд синих глаз.
Наконец, Станислав представил вошедших с ним:
— Мой наречённый сын Деннис Эль Грейсток, — провозгласил он.
Управляющий имением вздрогнул.
— Мисс Полли Вингер, взятая мной в официальное опекунство до достижения 25 лет.
У управляющего открылся рот.
— Мои официальные гости имения с правом полноправного распоряжения любыми плодородными землями, мелорны Мери и Маас.
Раздался грохот падающего тела. Это Управляющий упал в обморок.
Первое, что он увидел, открыв глаза, была любопытная морда, явно принадлежащая щенку волка-оборотня.
— Чёрт побери! — только и смог произнести он, и его бесцветные глаза совсем вылезли из орбит.
***
Всем известно, вода — это жизнь. Пьют все. Но люди, помимо необходимости восполнения водно-солевого баланса, любят выпивать.
Понял я это быстро. Ещё находясь на скотном дворе, обратил внимание на поведенческие реакции двуногих после приема выпивки. Всё было просто и без проблем: выпил, взбесился, подрался, уснул. Но у моей стаи всё не так просто, и если им захотелось выпить — жди выкрутасов.
Организатором подобных вечеринок в нашей ячейке общества всегда является Леопард.
Чтобы долго не ждать наступления сумерек, как это принято в приличном обществе, мероприятие начинают в полдень. В этот раз вообще позвали всю команду. Теодор же начал подготовку где-то с шести утра. Он как белка сновал между подвалом и гостиной, принося, выгружая, вытирая и размещая немыслимые сокровища в виде тёмных стеклянных бутылок; но посмотрев на кислое лицо графа, со вздохом, утаскивая их обратно в подвал.
При этом количество стеклотары, несмотря на броуновское движение, постепенно увеличивалось, и вскоре гостиная была заставлена этими произведениями стеклодувов.
Наконец, часов в одиннадцать утра наш организатор вытащил из кармана штанов штопор и неторопливо принялся откупоривать бутылки. В процессе выдергивания пробок он пришёл в невероятное возбуждение. Громкими воплями с кухни был выцеплен Боб, и Теодор, без всякого стеснения, принялся пихать в нос нашему боцману это пропахшее кислятиной пробковое дерево.
Бобу явно было интереснее на кухне, где он мешал поварихе готовить закуски. Он крутился вокруг её личных очень аппетитных окороков и что-то нежно говорил в ухо. Повариха хихикала.
К полудню дикая жажда овладела командой корабля. Все собрались в большой каминной зале. На них осуждающе смотрели предки нашего графа. Многих дегустаторов я просто знал. Кто-то был близко знаком. Некоторые отдельные элементы, (Хьюго Пью), являлись моими персональными врагами! В ожидании своего бокала все нетерпеливо стучали копытами.
Я, учитывая достаточно жаркий день, устроился под столом, и приготовился к падению закусок на пол. По опыту я знал, третий бокал, выпитый на голодный желудок залпом, сделает пальцы неловкими. На столе стояли тарелки с паштетами, тонкая нарезка копчёных и вяленых колбас, как и разнообразные окорока радовали глаз. Пирожки и сыр. Надо просто уметь терпеливо ждать. Я ждать умел. Пришедшая к мужчинам Полли в новом платье краснела и бледнела от комплиментов, наконец, не выдержав натиска публики, подмигнула мне и отметила мой умный взгляд.
Наконец, разговоры превратились в дискуссию, потом в диспут и, наконец, в споры и просто шум. Деликатесы оказались в том желудке, который в них понимает, и я решил, что пора мне совершить променад. Вконец концов у каждого свои развлечения.
Усадьбу со всех сторон окружал регулярный английский парк, плавно переходящий в созданный человеческой фантазией диковатый лес, и, наконец, в лес настоящий.
Я пробежался до этого леса, а дальше спешить было незачем. Мне — хищнику и царю природы, угрозе всякой пищащей мелочёвки, не пристало торопиться в своих владениях.
Мой великолепный нос — не паршивенький человеческий орган. Вот тут шёл ночью кабан, тут кролики устраивали моцион, здесь недавно шли люди. Я сделал большой круг по лесу и вернулся к поместью — полежать на холме совсем недалеко от дома графа. Стемнело. Я дремал. Земля отдавала тепло, и обед переварился. Необходимо было продолжить вечеринку. Я собрался домой.
Но тут меня привлёк шум.
Всегда думал, что вечерами в нашем лесу не бывает многолюдно. Поэтому я и удивился, заметив мелькнувший фонарь. В его тусклом свете мелькали очертания двух людей: один из них был одет в твидовый клетчатый пиджак и чёрные брюки, второй — в стандартный костюм слуги. Они по очереди натыкались на деревья и хватались за колючие кусты. В одном из них я узнал камердинера. Учитывая официальное знакомство, не особо размышляя, решил приобщиться к ночному моциону, присоединившись к группе гуляющих. Подойдя, деликатно гавкнул. Что тут началось! Так меня ещё не встречали! Камердинер, забыв про исколотые руки и набитую на лбу шишку, начал истово креститься. Второй, в костюме слуги, застыл соляным столбом, как в своё время жена Лота…
Они испугались. Но чего бы им было так бояться? Пришлось рыкнуть и сопроводить пугливых персон домой.
Полина была счастлива снова увидеть меня. Она сказала мне несколько исполненных ласковой укоризны слов, и тут же подала обед, в виде половины тушеного в сметане кролика с картошкой — ну очень вкусно…
Оставалось только спать до утра. Но что-то неясное и тревожно-мнительное не давало мне заснуть. Вздохнув пару раз для собственного успокоения, я вернулся в лес, и вскоре мной среди кустов был обнаружен ящичек. Взяв его в пасть, я решил благоразумно оттащить его хозяину поместья. Пусть разбирается!
Вскоре сидящему в расслабленной позе на диване графу ткнули в руки небольшой шкатулкой, и карий собачий глаз хитро посмотрел на него: «Ну, открывай скорее — что там, мне тоже интересно!».
В шкатулке оказались бумаги. Закладная на городское имение графини Маргарет Эль Грейсток, её расписка на крупную сумму карточного долга, вексель на предъявителя в тысячу фунтов и письмо. Развернув последнее, Станислав прочёл:
«Мой лорд! Я разочарована службой Ромского Святейшества, считающего, что успешная сделка, приведшая меня к аналою, мое счастье.
Говоря такие слова, с уверенностью обречённой, понимаю, что практически подписала себе смертный приговор. Поэтому, несмотря на страстное желание покончить с двойным своим существованием раз и навсегда, я, написав Вам сие послание, прошу верного камердинера нашего дома, задержать его отправку. Поэтому, вынося себе приговор этим письмом, сообщаю вам следующее: …В честь героев, перешедших Марокову пустыню и вернувшихся с победой, был дан очередной бал. Вы знаете сами, с каки размахом Её Величество проводит эти ежегодные вечера.
Мадам Анна Грейсток была самой лучистой розой в цветнике окружавших её. Одетая очень просто — в персиковое шёлковое платье, она была чиста, как весенний дождь.
Я беседовала с герцогом Рене Амплом в пяти шагах от нее.
Мой муж и ваш родной дядя, цепко подхватив под руку одного из самых развязных завсегдатаев оперы, высказывал ему свои планы на будущее и рисовал картину идеального общества.
Часы пробили десять раз, и раздалось имя епископа Гарвика. Он сразу нашёл взглядом графиню Анну, которая отмечала двухмесячное отсутствие мужа томной скукой в глазах, и направился к ней. Через некоторое время они исчезли, чтобы через час появиться вновь в разных местах огромной залы.
Восемь месяцев спустя и одиннадцать после Вашего отъезда, графиня Анна родила мёртвого ребёнка. Её долго мучила лихорадка, и мадам находилась на попечении сестёр отдалённого монастыря ордена светлых сил.
Объявившийся с остатками проигравшей битву эскадры Вы, были оповещены об её смерти. Но вскоре после Вашего повторного отъезда, графиня была привезена в имение верным слугой семьи. Очень быстро, и при странных обстоятельствах, мой старый муж и Ваш дядя умер.
Его гибель больше всего походила на смерть от яда цикуты, которым так любят лечить прославленные монахини из светлого ордена…
Затем, настала очередь моей собаки… Но, зная про нашу с вами родственную связь, графиня до поры не трогала меня саму.
И тут нотариус прочитал завещание.
В этот момент мой взгляд упал на руку Вашей жены без ажурной перчатки. На её безымянном пальце рубиновой каплей горела активированная саламандра! Но я, а не она, к своему удивлению, получила доступ в сокровищницу рода. Там, среди сотен странных артефактов, мною была обнаружена карта. Я посмела сделать её копию… Таинственная Голконда существует! Ночью в имение пытались проникнуть — карта не давала покоя многим! Но Анна хотела не только её, она хотела быть единоличной хозяйкой этого дома. И, обнаружив у себя в чашке вместо чая цикуту, я озаботилась своей безопасностью.
Стоит ли рассказывать Вам, как я была счастлива несколько дней, пока некий представитель Триумвирата не привёз мне обличительный камень. И вот, я вынуждена подчиниться и следовать на поиски проклятой Голконды, вместе с картой, из зачарованной проклятьем близкого родства сокровищницы. Только члены семьи Грейсток могут держать в руках сии артефакты…
В связи с этими прискорбными обстоятельствами, я, несчастная, бездетная графиня, выданная замуж за старика и расплачивающаяся за это всю жизнь, в день своего тридцати двухлетия, плыву с покорившимся камню герцогом на восток за сокровищами для Великого Ромского Триумвирата. Как жаль…».
***
Всё началось в обеденный час, когда в дом, решила заглянуть Мать Всего Сущего — наша Мери. Обследовав приготовленную отапливаемую стеклянную теплицу, сад и, в целом, весь графский дом, её лицо выглянуло в столовой из дубовой панели, и толстые губы протянули: «Здееесь жучкиии, Стааасик!».
Капитан вздрогнул всем телом и с непривычной мне интонацией ответил:
— Ну, милая, Маас же обещал выгнать всех насекомых…
— Я не говорю с ним… — ответила дубовая панель.
— Что у вас произошло на этот раз? — дрогнувшим голосом спросил хозяин.
— Маас сравнил меня с волнистыми попугайчиками своего глупого острова! Он не знает падежей и ничему не желает учиться! Вчера предположил, что мне может быть полезен березовый сок, и практически уничтожил соседнюю рощу! Он деспот! Он тиран! Я его не желаю видеть, никогда!
Грозно отзвучал потолок и пол. На присутствовавших посыпались опилки!
Оказалось, что семейка мелорнов необыкновенно похожа на людей, и потому, учитывая их возможности и рост, меня не тянет в их разборки.
Теодор на конюшне вчера уже разъяснял сумрачному Маасу, чем, как правило, кончают будущие отцы: они либо спиваются, либо попадают в сумасшедший дом, либо уплывают на розыски волшебных земель.
Причём, выбирая последнее, плывут при любой возможности, не уточняя направления и плавсредства.
Деревянные резные панели ещё некоторое время продолжали орошать нас, по всей видимости, полезным берёзовым соком, а затем Станислав стальным голосом сообщил пространству, что дети не могут заменить собак, и меня позвали прогуляться!
Он зря это сказал. Обед тут же был завершён для всех присутствовавших. Оскорбленная мать швырнула на пол пару фамильных портретов, схватила в охапку тяжёлые шторы с окна и гордо удалилась прочь, громко клянясь, что больше никогда в жизни не посмотрит в сторону человека, который не уважает узы брака, не любит материнство и так ненавидит детей.
Я всё это время прятался под столом.
***
Книгохранилище Руиллиди Мариолани занимало последний этаж папского дворца, известного всему Рому под названием «Паллаццо Розы». Более сотни редчайших манускриптов, исключительное собрание рукописей и триста тысяч томов со всего мира заполняли все залы библиотеки, выложенной розоватым коррерским мрамором. Самый просторный, наполненный светом, льющимся из огромных окон, средний зал был кабинетом первого наместника Его Папского Преосвященства, отца Руливио.
Тёплым роммским вечером он, гладко выбритый, жилистый и подтянутый, в светло-коричневой атласной сутане, стоял у открытого окна и не мог никак рассмотреть, кто это в лиловом шёлковом платье и широкой изогнутой шляпке, категорически запрещённой в Триумвирате, остановился у подъезда. Прибывшая скрылась под аркой, а он, вздохнув, склонился над новой рукописью.
Еретический труд известного автора приводил к неутешительным выводам. Жиреющее купечество стало косо посматривать на права истинных носителей веры. Границы стран стремительно расширялись. Могучие ветры раздували паруса каравелл, проплывших вокруг мира. У доброй паствы изменились взгляды на жизнь, она требовала школ и больниц. Рушились тысячелетние догмы. Как прилив в полнолуние, хлынул в гавани Европы золотой поток с Востока, наполняя банки и превращая их владельцев в могущественных и независимых от Веры и Славы Триумвирата людей.
Бритландская Корона производила смуту в сердцах верящих в Неделимого роммских граждан. Где-то на окраине мироздания плели свои интриги Мелорны, и опора Матери Церкви на их деревянные бездушные тела порой оказывалась бессмысленной тратой времени и сил. Только золото, этот холодный и расчётливый металл, могло подарить Империи уверенность, обеспечивая власть и покой.
Патер отвлёкся от чтения. Перед его глазами, пахнущие солью ветры превращались в шторм, а волны бессмысленных мятежей заливали кровью площади городов. Палаццо пылали. Монастырские колодцы заполняли трупы безвинных жертв. И не напрасно отцы-инквизиторы, вели свои дознания, не напрасно ярко горели костры, сила церкви в вере. Сила Веры в страхе!
Вот тогда-то, среди еретических речей и крамольных мыслей, Господь послал на помощь церкви Весть!
Недалеко от Линдона, в наследном старом имении потомственных хранителей артефактов короны Её Величества находилась карта Великого Пири Рейса. На ней рунами был нанесён путь в Волшебную Голконду, в обход Бхенина и прочих закрытых территорий, принадлежащих другим расам.
Триумвирату нужны были эти знания!
Исследованиями и глубокой разведкой занимался орден Огненной Саламандры — ведомство Великолепного Руиллиди Мариолани. Тайна безмолвной пропастью окружила орден с момента создания. Глава его признавал над собою только власть Верховного, а иногда верховный отец, был и верховным в ордене Огненной Саламандры.
Здесь существовала беспрекословная иерархия. В мире ещё не знали такой строжайшей дисциплины… Как посох повинуется руке его сжимающей, так и офицер ордена повинуется своему отцу. Горе ослушнику. Никто и никогда не избегал кары от сынов Огненной Саламандры.
Именно потому таким диким и необъяснимым событием стало отречение младшего из клана Мариолани. Глупого необузданного сына одной из наложниц. Донесение о его исчезновении уже лежало на столе. Как и доклад о походе к Голконде бритландской экспедиции, так хорошо рассчитанном, но провалившемся. Продуманная разведка чужими руками, не должна была позволить мелорнам заподозрить Триумвират. Пальцы библиотекаря продолжали бережно листать рукопись. Но он уже не понимал прочитанных им слов…
***
Более двух часов прошло после того, как Маргарет прибыла во дворец Мариолани. Она тихо ждала. В тёмном помещении было прохладно, что создавало видимость покоя и давало отдых усталым от яркого солнца глазам. Наконец, отец Руливио захлопнул еретический труд. Вздохнув, патер подозвал младшего служителя, Родриго:
— Ступай вниз. Пригласи ожидающую.
Ещё через четверть часа тот появился на пороге, пропуская вперёд высокую статную леди с гордым взглядом зелёных породистых глаз. Такие оканчивали свою жизнь или на костре, или в кресле у камина в глубокой старости. Умное и тонкое лицо слегка побледнело, поймав на себе похотливый прищур. Впрочем, это было лишь минутное подозрение.
— Графиня Эль Грейсток, я не ошибся? — начал святой отец. Он приветливо улыбнулся Маргарет.
— Не в силах скрыть, вы смогли удивить и расстроить меня. Странноватый рассказ о волке, укравшем оборотневый и столь драгоценный камень, важнейший артефакт, а также ваш сорванный обет и невыполненное задание наполнили мое сердце тревогой и болью. Впрочем, вера в разум глупой бабы, (я надеюсь, что вы простите мне подобную фривольность), могла возникнуть лишь у настоятеля Никколо Буонарроти. Он, несомненно, будет наказан.
— Дорогая наша северная коллега, — учтиво продолжал он, — месяц назад мы молились за Вас. В настоящее время Вера утеряна, и письмо к Её Высочеству о Ваших преступлениях против герцога Ампла и короны, в целом, уже готово к отправке. Но милость наша не имеет границ. Вы возвратитесь в имение. Требуется уничтожить Денниса Руджа и предоставить чёткое сообщение о личности и намерениях графа Грейстока. Ваши объяснения нам не нужны. Отправляйтесь немедленно!
***
Дни шли за днями. Мери становилась всё плаксивее, Маас — мрачнее, Теодор — нетерпеливее, Полина — грустнее, а Станислав был всё время чем-то озабочен. Деном же овладела Любовь.
Он чистил конюшню, чинил теплицы, перерыл всю библиотеку в поиске интересных книг, начал учить язык Бхенина и двадцать раз в день называл себя идиотом. Его мысли, улетали в бескрайний океан, но каждый раз возвращаясь к одному и тому же милому образу. Он изнурял ещё не до конца справившийся с травмами организм на турнике, бегал и плавал, но не мог направить свои желания в какую-нибудь другую сторону. Полина казалась ему загадкой, феей из волшебного королевства, мечтой. И он упорно пытался ответить себе на вопрос: как ему с ней поговорить?
В свои двадцать лет Деннис не помышлял о любви. Весь его опыт ограничивался посещением неких пристойных учреждений вместе с командой Мозгоеда в портах по ходу следования корабля. Этот опыт не мог ему помочь. В результате мучительных размышлений, он пришёл к выводу, что происходящее с ним является чем-то совершенно невероятным, исключительным и из ряда вон выходящим. Такая девушка, как Полина, не могла быть предрасположена к замужеству. Муж для неё явился бы глупой помехой перед открывшимися возможностями. Она случайно родилась женщиной и сможет быть ему только другом. Но как подружиться с ней поближе он тоже не знал!
Понимая, что Полина фанатично любит свободу и питает отвращение ко всякого рода описанным в подходящей случаю литературе ухаживаниям, он был твёрдо уверен, что такие знаки внимания, как цветы или ласка, способны только отдалить её от него. Дотронуться до этого чуда руками было немыслимым поступком. Максимально возможным он считал для себя только дружеское рукопожатие. Всячески осуждая Теодора с его прикладыванием губами к тонким маленьким пальчикам, сам он не смел позволить себе столь фривольного для себя поступка.
В результате, наконец, осознав, что не может больше так жить, Деннис решил больше не разговаривать с ней, так как о чем говорить с Поллин было неизвестно. Однако, придя к мысли, что у неё чисто мальчишеский склад ума, молодой человек принялся тем не менее обучать её фехтованию, стрельбе и прочим полезным навыкам, принятым в мужских коллективах. В какой-то момент, проснувшись ночью в мокрой рубашке, он понял, что она очаровала его красотой и изяществом, как прекрасно воспитанная леди и как верный друг. Надо было срочно выбирать подходящий для сердечного разговора случай. Так или иначе, он поставил своей целью постепенно приучить её к возможности замужества.
Ежедневно, объезжая лошадей, он хмурился и пытался разрешить проблему подходящего момента, когда можно сделать это предложение. Все планы и невероятные комбинации каждый раз оказывались не выполнимыми: либо что то не совпадало, либо так искусно построенный разговор уходил в другую сторону.
Наконец, в одно прекрасное утро, ему выдался подходящий момент.
— Самое большое мое желание, это — всю свою жизнь посвятить морским путешествиям, — между прочим заметила Полина в пылу разговора о предстоящем походе к далёким берегам.
— А может, вы хотели бы узнать моё самое заветное желание? — поторопился сказать Деннис. — Такую свою мечту, о которой я думаю по ночам, мечту, которой дорожу больше всего на свете?
Он остановил коней и посмотрел на неё. К его глубокому огорчению, было совершенно ясно, что Полли не угадала намёка и имеет в виду только разговор о подготовке экспедиции.
На какое-то время был слышен только шелест трав и насекомых.
— Ну не молчите, Ден! Разумеется, я хочу услышать Ваше мнение, — нетерпеливо добавила она, рассерженная удлинившейся паузой.
— Я мечтаю, — уверенно начал он, — о большой и дружной семье, живущей в маленьком уютном поместье, в тёплой стране. Но моя самая заветная мечта, чтобы хозяйкой поместья стали Вы… Когда придёт это время. — Торопливо поправил он сам себя.
Полина так резко рванула поводья, что конь, стоявший смирно, дёрнулся, резко шагнув прочь. Лицо её покраснело, и Дену стало ясно, что она рассердилась, врасплох застигнутая глупым предложением.
— Ну, и когда же, вы считаете, это время придёт? — спросила она, через несколько минут, холодным и твёрдым как сталь голосом. — Послушайте, что я вам скажу. Если бы мне так необходимо было выйти замуж, то я не предпринимала бы полное опасностей путешествие в Вест-Индию, а составила бы себе партию здесь недалеко. Где-нибудь в предместьях Линдона. У меня своя собственная дорога. Свои личные жизненные планы, и бракосочетание в них не входит. Я обсуждаю с вами серьёзные вещи, а вы, тем временем, а вы… — тут она запнулась и закончила речь на совершенно другой ноте, готовясь разрыдаться. — Я доверила вам свои мысли. Была горда нашей дружбой, видела в вас товарища.
Голос Полин дрожал от негодования и возмущения. Деннис понял, как одной своей глупой фразой разрушил весь мир своих надежд. Не веря в возможность предотвращения катастрофы, он замялся, подыскивая самое мягкое и тактичное выражение. Он видел, как она дышит. Как поднимается под тонким платьем её очаровательная грудь, как ветер треплет её локоны, выбившиеся из-под шляпки. Ему стоило невероятных усилий перебороть. Он глубоко вздохнул и продолжил «сугубо деловой» разговор.
— Милая Полин, с первой минуты, увидев вас, я понял, что моё сердце несвободно. Но я не вправе навязывать вам свою неуместную компанию.
— Ах, оставьте, — перебила она его, — ваши домыслы о влюбленности просто прочитаны вами в глупых любовных романах. Вы же мужчина, Ден! Понимаю ваши желания и влечения. Я же не дурочка! Как это мерзко, грязно и противно!
Она сморщилась и протестующе сжала поводья, не протянув руки. Разговор закончился, но, к облегчению Денниса, они остались друзьями.
Подъезжая к имению, пара столкнулась с каретой. В окне мелькнуло лицо графини Эль Грейсток.
***
Резкий ветер и дождь задул ожидаемое тепло мая, проскочил грозами и северным ветром в июне. Случился неурожай вишни, и на яблонях, оказалось мало завязей. Слабые надежды на тёплую середину лета пролились колючим холодным дождём. И, если погода предприняла попытку извести людей, то и растительно-мелорно-нелюбивая жизнь, обитающая в поместье, предпринимала всё более решительное наступление.
В этот день погода принесла с моря чаек, которые траурными треугольниками носились над усадьбой. Собравшаяся в каминной зале команда имела неприглядный вид. Теодор схватил сильный насморк и, с шумом заезженной клячи, дышал через нос. Мери старательно превращала в щепки дубовое панно ушедшего века. Боб пытался разжечь трубку и, за неимением зажигалки, просил у Мааса щепку. Последний выломал декор комода и протянул боцману. Станислав кривился, как кислый помидор. Корабль был загружен и переоснащён. Путь вычерчен на карте. Её Величество лично благословило поход. Все ждали только Мери. Все устали ждать. В окно стучал мелкий и колючий дождь. Казалось, что и погода старательно выпихивала корсаров из страны.
— Ради чего мы терпим этот проклятый климат, — наконец, не выдержал Теодор. — Мери, посмотри на себя! С каждым днём ты выглядишь всё безобразнее и, Маас скоро усохнет; а мы так и не дождёмся счастливого конца!
Мери раздулась от возмущения, а усыхающий рядом мелорн непонимающе уставился на Леопарда. С одной стороны требовалось разорвать святотаца за оскорбление, а с другой… Он ведь ТОЖЕ ждал!
Мери бросила на окружающих взгляд, будто скопированный рукой художника с картины Грёза, и возмутилась.
— Ничего подобного! — сказала она.
— Не спорь!, — упорствовал Теодор. — ты выглядишь, как бутылочное дерево, а твой супруг, как ива на ветру. Мы стали подозревать тебя в вампиризме, и опасаемся, не пьёшь ли ты соки по ночам у всей команды по очереди!
— Солнце! Нам нужно солнце! — вдруг провозгласил Маас.
— Вот именно, — согласился неугомонный флибустьер, — нам необходимы море и солнце. А здесь пахнет только эвкалиптовой настойкой вместо живого леса, волн и соли. Не кажется ли тебе, Маас, что детям нужно тепло, чтобы жить на свободе. В Бритландию через три месяца придет зима.
— Но вы же сами сказали, что здесь безопасно, — прогудел растерявшийся великан.
В каминную вошли пунцовая Полина и бледный Деннис. Следом, что-то старательно разнюхивая, заскочил Рамзес.
— А у нас гости! — воскликнула Полли, снимая промокшую шляпку.
— Леди Маргарита Эль Грейсток, — провозгласил в эту же минуту камердинер.
Раздался треск дубовой отделки. Мери громко вздохнула: «Аах». Заметался Маас, шелестя тихим шепотом: «Пора…». Завыл оборотень, и чертыхнулся Станислав, порезав руку о дубовый комод и, за неимением бинта, перевязывая руку платком, измазанным кровью волчонка, поцарапавшего нос…
***
Маргарет повезло… Появись она хоть на час раньше, её бы встретила официальная дворянская чопорность, равнодушный жестокий взгляд графа, и женщина не справилась бы со своим страхом.
Теперь же, войдя в гостиную, сразу после доклада камердинера, графиня увидела живых растерянных и немного испуганных людей. Потом, поддавшись всеобщему порыву, она бежала с ними к оранжереям и там наблюдала чудо рождения волшебных деревьев.
Только спустя три часа ей уделили внимание и, бросив каменную фразу:
— Вы можете быть свободны до завтра, — отпустили.
— Да… Спасибо, — растерянно пролепетала Маргарет, в душе у неё обитало смятение. Ещё её окружали стыд и гнев, обида и желание отомстить. Её душила неосуществимая надежда упасть в объятия сильных рук, способных её защитить. И над всей этой душевной болью властвовало физическое изнеможение.
Уже ложась, в свою всегда холодную постель, она посмотрела в окно. Заливая всё кругом холодным серебряным светом, на графиню смотрела и смеялась пустыми глазницами полная луна.
Утром Маргарет встретила капитана, и оба, перекидываясь короткими ничего не значащими репликами прошли по коридору в ее собственную малую гостиную. Здесь Станислав был впервые. Он увидел квадратное, со вкусом обставленное помещение, с большим мраморным камином и двумя мягкими креслами напротив. На противоположной стене висели картина Ван Дейка и несколько старых гравюр, изображавших поместье Грейсток в разные времена года. Через гостиную можно было попасть в большое приемное помещение, а потом, открыв высокие двери — в кабинет, будуар и спальню. Проходя по этому короткому коридору, Станислав, к своему удивлению нервничал. Графиня Маргарита София Фредерика Эль Грейсток отличалась королевской осанкой, в ней явно улавливалась бритландская голубая надменная кровь. Но, именно в её надменности было что-то завораживающе и привлекательное. Словно яркая вспышка, она на миг показалась Станиславу картинкой из последнего журнала высшего линдонского света: графиня на аргамакском чистокровном жеребце берёт барьер. Там же отмечалось, что это единственная в королевстве наездница, умеющая настолько хорошо держаться в седле и пренебрегать опасностью. Следовало признать: эта уверенная и спокойная леди безукоризненно владела собой.
Маргарет думала, что, если бы пятнадцать лет назад ей, способной выпускнице Йолля, занимавшейся историей архитектуры и иностранными языками, алгебраическими функциями и химией, сказали, в кого превратит её судьба, то будь у неё даже самая необузданная фантазия, графиня бы рассмеялась им в лицо.
Сейчас она желала лишь найти в мире такое место, где бы её никто не знал, и она никого и ничего бы не знала…
Знакомые вещи, с которыми она вчера встретилась вновь, вызывали в её душе всепоглощающую боль и отчаяние, не проходящие ни днём, ни ночью.
Попав в свою комнату, она, сильно потрясённая увиденным чудом рождения, просто уснула. Утром же, окинув взглядом четыре стены, Маргарет узнавала и не узнавала спальню. Вот софа во франкском стиле прованс. Обивка так приятно сочетается со стенами вестфальской мануфактуры, с растительным орнаментом из кремовых, салатовых и персиковых цветов. Вот пятнышко синего цвета на обоях… И ощущение того ужаса, который испытала графиня осознав, что химическая реакция капли чая на стене возможна только в присутствии яда в чашке… Вот два классических кресла у орехового комода с мраморной столешницей, вот сервант красного дерева, возле которого смешали чай и яд, случайно брызнув на стенку из ложки. А на стенах морские пейзажи — живые корабли, плывущие к неведомым берегам. Её уютная, честная и преданная одиночеству и ей комната. Пожалуй, только громоздкие часы, подаренные самой королевой, слегка выбивались из стиля. Но через них, можно было попасть в сокровищницу рода…
Щупальца солнечных лучей медленно ползли по полу. Следя за передвижениями присутствующих. Станислав чувствовал, как раздражение ползёт вместе с ними вверх, притупляя разум.
В вынужденной тишине он подумал, что пора уже прислушиваться к ощущениям и, может быть, та наследственная старческая раздражительность дяди и отца скоро перейдёт и к нему. Но, вероятнее всего, это осознание отсутствия контроля над происходящим. Он не знал, как следует поступить правильно.
— Я прочитал Ваше письмо, мадам, — наконец сказал он.
— Я в вашей власти.
— Зачем вы явились сюда?!
— Мне приказано убить некоего Денниса Руджа.
— О, так вы всё-таки наемная убийца! Вам мало моей жены?!
— Я защищалась. У меня есть доказательства!
— Я не Бритландский справедливый прокурор, леди. Где камень?
— Его забрал у меня оборотень!
— Вы знаетесь с кланами?
— Нет! Я видела это существо единственный раз!
— Тем не менее, вам удалось заставить начальника всего бритландского сыска уплыть из страны.
— Он подвергался действию камня за сутки до этого.
— Меня не удовлетворили ваши ответы.
— Я в Вашей власти. Всё, что здесь сказано — правда.
Спустя годы, Станислав, вспоминая события этого дня, каждый раз благодарил провидение за находку в Нью-Дели чёрной клыкастой неприятности.
— Мой лорд, леди… Там прибыли из села, оборотень напал на скот! Люди требуют суда! — ворвавшийся камердинер, спас ситуацию от полного разрыва.
***
Приняв меня в свою стаю, Станислав ни разу не раскаялся. Я легко схожусь с незнакомцами и запросто чувствую себя в стае. Мери рекомендовала мне молчать, меньше говорить и больше думать. Я ещё и послушный ученик.
Пожалуй, разве что идиотские высказывания куролюба вызывают во мне внутреннюю тошноту: «Посмотрите-ка на Рамзеса! Он опять что то упёр».
В то солнечное утро я отправился в лес, на утреннюю пробежку.
Поднявшись на холм, я увидел куролюба собственной персоной, вместе с пухлым селянином в клетчатых штанах и неким зверем, тоже пузатым, коротконогим и имеющим смешной обрубок с двумя шевелящимися дырками вместо носа. Такую харю я видел в книге у Дена. Там предлагали поголовные прививки от бешенства всем, кто не желал превратиться в подобный субъект. Мужчины сидели на вершине моего холма и, периодически покашливая и увлекаясь микстурой от кашля, плещущейся в большой стеклянной таре.
Зверь рыл обрубком носа мои любимые места… Зад розового зверя настолько вызывающе трясся и вилял, что кроме как откровенной провокацией сексуального характера, такие действия никак больше и не назывались. «Маньяк», — подумал я.
Этот уродец был просто предназначен мне самой судьбой для славного укушения в филейную часть! Я облизнулся, приготовившись! После этого оттолкнулся, глубоко вздохнул, и, в прыжке, славно щёлкнул челюстями. Свинья радостно взвизгнула и поскакала под защиту клетчатых штанов. Утро прошло не зря!
***
Прискакав на площадь, лорд Грейсток, ожидавший увидеть мёртвого оборотня, с удивлением и облегчением, узрел Хьюго и рядом с ним большую розовую свинью, с видом знатока жующую кусок верёвки, которой был связан его оборотень-пират.
— Боже, — только и произнёс камердинер, — это же Матильда. Свинья господина Брауна. Лучший трюфелелов округи.
— Какая милашка! Прямо картинка «Куртизанка и ловелас», — сзади отозвалась графиня. Скачки привели её душу в состояние относительного покоя. Станислав ещё раз поразился необыкновенной выдержке этой женщины.
Он удивился ещё больше, когда услышал спокойный голос:
— Сколько?
— Никакого выкууупа! — заволновалась толпа, испугавшаяся, что развлечение будет быстро окончено.
— Это бесценное пострадавшее от зубов зверя животное!
— Ваш слуга, натравил собаку на собственность семьи Браун, мы подозреваем сговор с целью наживы. Требуем возмездия или достойной виры.
— Сколько? — про себя перекрестился граф.
Затем состоялся торг, и торжественное празднование успешно завершенного мероприятия, окончившееся за полночь. Станислав утром мало что мог вспомнить, кроме дикой головной боли…
***
…Все началось с того, что нашему Капитану приспичило сходить и порыться в сокровищнице. В результате, на свет было извлечено тотемное изображение Бога-оборотня и описание его.
Нудный текст дважды читали в Большой Гостиной.
Вечером того же дня, я, как обычно, отправился спать к Полине, но с удивлением и обидой узнал, что сплю теперь без неё, в своей собственной комнате…
Прошло три дня. Я всё больше чувствовал себя брошенным и одиноким. Я впадал в депрессию. Куролюб не радовал меня своим видом, в лес мне не хотелось, и охота на крыс на конюшне больше не радовала. Я понял, что остался один.
Наступила осень. И Станислав торопился уплыть до наступления зимних штормов.
На нашу стаю это событие действовало по-разному. Теодор купил себе пару новых бандан и персональный большой бочонок крепкого вина.
Бочонок до сих пор не был увезён на корабль. По вечерам из него наливалась красная маслянистая жидкость, и я подозревал, что бочонок поедет на «Морской Мозгоед» пустым. Вино навевало грусть, и из комнаты слышались меланхоличные завывания, от которых леди Маргарет хваталась за голову, Станислав мрачнел, а Ден брал в руку башмак и колотил им в стенку. После каждого стука Теодор делал передышку, потом сообщал стенам и мебели, что осень — это смерть старого года, и, как и всякая кончина, она тоже нуждается в оплакивании. Потом, некоторое время он молчал, и песнь повторялась снова.
Я решил, что настроение Теда мне подходит и… Переехал спать к нему. По вечерам мы стали петь вместе.
В тот знаменательный вечер Теодор пел особенно заунывные песни, в окно светила полная красная луна, и это, в конце концов, вызвало у нас обоих острый приступ тоски. Поэтому, мы выбрались через окно и пошли погулять. Дойдя до теплицы, мы встретили Мери и были несколько удивлены узнав, что ей тоже грустно. Эта достойная мать сообщила опешившим нам, что хочет быть похоронена здесь под кустами роз. Новизна её решения заключалась в том, что Мери, выбрала доступное место. Последнее время она была увлечена оккультизмом и готовилась перейти в мир иной где-то невероятно далеко. Пираты, не без причин, полагали, что смогут дотащить её труп до места вечной стоянки не все.
Присев на любезно подставленный Мери сук, мы запели втроём… Совсем скоро к нам присоединился Деннис. Его любовь перешла в фазу отчаянного обожания, у шкипера открылось нервное обжорство, и как следствие, начались проблемы с желудком. Презирая простейшее средство — сократить количество пищи — он раздобыл огромный пакет соды и регулярно давился ей после еды. Сдержанная леди Маргарет как-то спросила:
— Зачем Вам сода, Деннис, может быть, вам надо есть немного меньше и придерживаться диеты? Это же вам вредит.
— Это не на пользу, — подтвердила Полина, — дело дойдёт до язвы!
Тут Боб брякнул, явно не подумав, что Полина должна порекомендовать болезному пирату хорошую диету. Полина же с восторгом восприняла это предложение.
— Конечно, — сообщила она и без того голодному Дену.
— Вам точно поможет моя диета из апельсинового сока и салата. Или есть ещё диета из отварной рыбы и овсяной каши. Или нет, надо пить молоко и есть сырые овощи.
С тех пор Ден под присмотром фанатично горящих глаз покорно грыз морковку. Вечерами он делал вылазки на кухню, а потом пил соду.
Мои глаза закрывались, пение медленно переходило в хрипы. Люди и Мелорны смотрели на луну, я спал…
… На западе сгущались тёмные тяжёлые дождевые тучи, и огромный фонарь Луны уже замигал расплывчатым жёлтым пятном сквозь серую туманную мглу.
В этот момент в хрупком осеннем воздухе, как толчки испуганного сердца, мы услышали высокий, полный ужаса женский голос, срывающийся на отчаянный вопль. Это кричала Полли.
На миг скрестились наши испуганные взгляды, и уже в следующее мгновение все вскочили и бросились, толкая друг друга.
Я бешеным лошадиным галопом нёсся по подъездной аллее к дому, прямо к крыльцу, наверняка зная, что на второй высокий этаж мне в окно не запрыгнуть.
Мой разум кричал. Все с детства знакомые и любимые предметы мелькали у меня в голове: её кошелёк, пахнущий ванилью, вышивка — большая чёрная собака, девушка и корабль, смешной дневник с кроликами, фарфоровая свинка… Все эти вещи стояли перед глазами и беззвучно шептали мне в уши: «Прощай!», — ещё один прыжок через кусты! «Прощай!», — я споткнулся, пролетая над канавой, «Прощай!», — я на лестнице… Ещё один поворот. На ключ закрытая дубовая дверь! Лорд Грейсток, ломающий замок.
Дверь разлетелась от слаженного удара плечом и головой. Мы ввалились в спальню!
Первое, что я увидел, сквозь текущую из разбитой головы кровь, были опрокинутые стулья, сиротливо валяющиеся рядом с маленьким секретером. Мой любимый коврик на полу. На стене — портрет бабушки графа: высокая причёска, полуобнаженная грудь. Гордый профиль чистокровной дворянки голубых кровей, придававший лицу выражение утончённой надменности. Всё как всегда. В помещении не было новых запахов. Я не чувствовал опасности. На кровати, вжавшись в стену, и с выражением невообразимого ужаса на лице, стояла полураздетая Полли и шептала, показывая куда-то вниз: «Тааам!».
… Было около двенадцати часов. На редкость яркая, апельсинового цвета, луна струила сквозь светлые занавески в спальне Полины золотистый поток лучей. Блики ночного светила играли на терракотовых стенах, отражаясь в винно-красной глуби старинной мебели, и заставляли натертые паркетные полы сверкать точно зеркало..
Я принюхался. Под кроватью нашей мисс находилась маленькая норка шустрой мышиной семьи. Я давно заприметил этот выводок. Но дырка была такой хитрой, а мыши такими наглыми, что мне удавалось каждый раз только разочарованно тыкать в неё носом и скрести лапой пол. От воспоминания собственного бессилия шерсть у меня на загривке поднялась, и я зарычал. Капитан протянул ко мне руку, измазанную кровью, чтобы успокоить, и я лизнул её. На миг пространство закружилось перед глазами, но тут я услышал шорох и нырнул под кровать. Мышиииии!.. Моя лапа должна влезть в их нору! И лапа начала тянуться… Тянуться… Миг — и я схватил чертовку за хвост!
Помещение быстро наполнялось людьми. Вбежали Теодор и Деннис. Со страшным треском грубо ломаемых перегородок возникли Маас и Мери, прибежал Боб, а следом за ним, почему-то — повариха. Леди Маргарита в лёгком ночном пеньюаре вошла в кабинет и, с удивлением, взглянула на остолбеневшую толпу. На ковре, неловко вытянув длинные ноги, сидел черноволосый подросток, в руке которого была зажата извивающаяся мышь! Оборотень смог совершить свой первый в жизни оборот!
***
Наконец, их пригласили на аудиенцию.
Несмотря на славную историю, встречу команды с Её Величеством долго согласовывали. Боясь дождаться зимних штормов, Станислав намеревался уже плюнуть на этикет и, имея фактическое распоряжение, вернуть потерявшегося герцога, поскорее отплыв из столицы.
Но все когда то заканчивается и вот последние визы получены. Розовая атласная бумага, доставленная королевским нарочным и валяется на столе в кабинете графа, а вся усадьба охвачена тревогой.
Неимоверным усилием воли сохраняя на лице выражение полного безразличия, леди Маргарет следит за паническими сборами мисс Вингер.
— Я только читала, — между тем, не замолкая, говорит она, — Я просто должна войти и стоять.
Хрупкая, в дивном сиреневом муаровом шёлке и с открытыми плечами и шеей, в непривычно длинных кружевных перчатках, она предстала перед графиней как дочь, которую та впервые вывозила в свет. Леди открыла шкатулку и собственноручно украсила причёску Полин бриллиантовыми булавками.
Явились строгие и молчаливые Мелорны. На эбеновое тело Мааса был накинут плащ цвета весенней зелени. На Мери — туника. Вошёл и остолбенел с открытым ртом Деннис. Его не смущали дворцовые изыски, но увидев Полли, он был не в силах пошевелиться. Последнего из закрытой комнаты выпустили отчаянно воющего Рамзеса. С утра, вымытый и расчёсанный, молодой оборотень был закрыт на ключ, и для верности дверь подперли стулом. Неосмотрительно отмытый вечером, он к утру сумел, с некоторыми сложностями для себя, восстановить свой любимый запах…
***
Стены императорского дворца были покрыты резной позолотой от нижней четверти до пола. Строгие колонны и балюстрада из белого карерского мрамора отмечали путь. Эти идеальные формы заставляли прямее держать спину и смотреть только перед собой.
Лестница в небо.
С каждой ступенькой, допущенный до лицезрения Её Величества, поднимался перед другими до уровня небожителя.
Они миновали вход в тронный зал. Полина лишь мельком заметила в мерцающей полутьме внушительный позолоченный трон. Прошли ещё десять или больше помещений. Наконец, остановились. Девушка закрыла глаза и сделала глубокий вдох. Её подтолкнул следом идущий Теодор. Она задержала дыхание, досчитала до пяти и судорожно потянулась рукой, ища опору. Её маленькая ладошка утонула в руке Дена, и лишь после этого Полли продолжила путь, намереваясь более никогда и ни при каких условиях не выпускать его ладони из своих рук.
Гвардейцы торжественно распахнули двери, открыв взору уютную малую гостиную шагов в пятьдесят длиной, всю заставленную диванами. В единственном кресле за ломберным столиком, сидела темноволосая леди в просторном синем муслиновом платье. Её глаза, несмотря на широкую улыбку, были холодны, лоб был неподвижен. Некоторая нервозность окружающих, от присутствия оборотня в покоях, не отразилась на леди. Её Величество была уверена в себе и совершенно спокойна.
Поприветствовав всех, Императрица встала и, позвав с собой Мелорнов, графа и графиню Грейсток, удалилась за стеклянные двери, обнаружившиеся в конце диванной залы, отрезая себя и гостей от лишних ушей.
К оставшимся медленно подошёл сер Питт:
— Вам, конечно, известно, что мы потеряли герцога, — обратился он ко всем сразу.
— Мы восхищаемся его светлостью, — последовал правильно выдержанный учтивый и немного резкий ответ.
— Простите… — растерялся лорд.
— Герцог Высокого Престола пэр Деннис Эдуард Руиллиди Мариолани младший. Наречённый граф Грейсток, с Вашего позволения. — представился шкипер.
Полина вздрогнула. Теодор приоткрыл рот.
— Ууу, — сказал Рамзес
— Позвольте представить, — между тем, продолжал Ден. — Франкский дворянин из клана Синего Лебедя Теодор Гризли. Леди Полина Вингер, официальная воспитанница графа Грейсток. Ромео Рамзес Мастиф Злат, недавно обернувшийся оборотень из одноименного клана. Верховный оборотень клана Злат.
Сэра Питта сложно было удивить, поэтому для прояснения ситуации, он решил спросить:
— А Ваш отец, сер Деннис, в курсе Вашей аудиенции?
— Я — беглый преступник, сэр, — последовавший ответ всё-таки заставил премьер-министра поперхнуться.
Между тем, за стеклянными дверями шёл неспешный разговор. Лорд Станислав кратко ознакомил Её Величество с прошлыми событиями. А она вежливо побеседовала с Мелорнами, обещав защиту и выдав официальный вердикт о принятии на Государственную службу и выделении самого глухого горного лесного надела новым гражданам Империи. А в заключение, не меняя выражения лица, настоятельно порекомендовала узаконить отношения между вдовой графиней и вдовым графом Грейсток, с целью обеспечения покоя в Королевстве. С этим, аудиенция была закончена. Леди встала.
Из дворца команда уезжала непривычно тихая и молчаливая.
На утро «Морской Мозгоед» поднял якоря и лёг курсом на восток…
Корделия положила руку на живот и закрыла глаза. На несколько секунд она погрузилась в совершенно недоступный и непостижимый для Мартина мир — в мир созидания новой жизни. Он мог прочитать всю доступную в инфранете медицинскую литературу, мог назвать и подробно описать все стадии развития человеческого эмбриона, мог назвать все осложнения при родах и возможные мутации плода, но даже самая подробная информация, со всеми научными выкладками, оставляла его в статусе стороннего наблюдателя, рассчитывающего процессы в звездном ядре по спектральным всполохам.
Мартин не упускал случая посмотреть на Корделию в инфракрасном диапазоне. Он почти изнывал от любопытства и нетерпения. Это же так интересно, так увлекательно. Он наблюдает за рождением целой вселенной. Даже двух. Непостижимое чудо жизни. Из ничего, из двух клеток, видимых только под микроскопом, развивается разумное существо. И в то же время терзался тревогой и подспудным страхом. Тем самым, о котором ему часто рассказывала Корделия, страхом потери. Чем больше любишь кого-то, тем больше боишься его потерять.
— Прежде всего, — заговорила Корделия, — я не родилась мальчиком.
О том, что у Корделии есть мать, Мартин узнал далеко не сразу. Это случилось уже на Новой Москве, вскоре после того, как состоялось поглощение «DEX-company». Корделия была очень занята, изучая поступающие на ее электронный адрес документы. Основные работы осуществлялись через независимые аудиторские фирмы, привлеченные к проверке и пересмотру всех соглашений и контрактов перекупленной корпорации. На имя главы холдинга поступали сухие цифры итогов.
Корделия часами следила за бегущими в вирт-окне строками, изредка притормаживая столбцы, чтобы развернуть убранное под кат примечание. Мартин, в то время еще не освоившись окончательно и остро переживая свою отстраненность, находился где-то поблизости, изнывая от желания быть допущенным и доказать свою полезность. Да, он еще мало что понимает в этом сложном человеческом мире. Он еще только ребенок в едва очерченных границах личности. Он учится взаимодействовать, преодолевать и контролировать. Пока он только наблюдает, счастливый уже тем, что хозяйка… нет, уже не хозяйка, блок подчинения заархивирован… его человек здесь, с ним, в безопасности, что опасность миновала, и он снова, по утрам открывая глаза, прислушивается к звучанию любящего, гармоничного мира. Вероятно, то же самое испытывают выздоравливающие, когда боль отступает, а тело вновь обретает способность к полноценному движению. Он наблюдал за ней, своим человеком, пытаясь по легкому мимическому сдвигу разгадать ее мысли, ее настроение, предвосхитить за доли секунд подступающие радость или досаду.
— Ты чего? — спросила однажды Корделия, поймав его взгляд.
— Смотрю.
— И что видишь?
— Тебя. Ты все время меняешься.
Она удивилась.
— Разве? Я этого не чувствую. Ничего не происходит. Я работаю. Просматриваю отчеты. Скучно, буднично.
— Это тебе так кажется. Потому что ты не видишь себя со стороны. А я вижу.
— Неужели так интересно?
Мартин кивнул.
— Очень.
То, как она изменилась, заметил бы и человек. Корделия развернула какой-то документ. Брови у нее поползли вверх. Она присвистнула.
— Что-нибудь случилось? — забеспокоился Мартин.
По символу в верхнем правом углу вирт-окна он идентифицировал отправителя. Авшурская адвокатская контора «Майерс, Голдман и Ко». Но в этом нет ничего удивительного. Корделия ежедневно получала письма с их логотипом. Далее шел стандартный формуляр выставленного счета. Четырехзначные числа. Мартина встревожил стилизованный кадуцей. Что-то связанное с медициной. Неужели Корделия все еще нездорова? Но тут она произнесла загадочную фразу.
— Матушка в своем репертуаре.
Матушка? О ком это она? Мартин еще ни разу не слышал,
чтобы Корделия кого-нибудь называла «матушкой». Чей-то псевдоним? Прозвище?
— Пора прикрыть эту лавочку, — продолжала Корделия, изучая поступивший счет.
— Что случилось? — повторил Мартин.
Тогда она развернулась в кресле.
— Очередное кровопускание. Моя достопочтенная родительница прошла омолаживающий курс.
— Твоя… кто? Родительница?
— Ну да. Моя мать, Катрин Эскот.
Они взирали друг на друга с недоумением. Мартин, потому что слышал о достопочтенной родительнице первый раз, а Корделия… по той же причине.
— Ты моя единственная семья, — сказала она однажды.
И Мартин с тех пор даже не задумывался над тем, что же, собственно, было до него или до гибели «Посейдона». Он знал совершенно точно, что семья Корделии погибла в той катастрофе, ее муж и пятилетний сын. «Жанет» тайком показывала ему задвинутые в дальние сектора папки с семейными голографиями. Этих голографий было много, но сама Корделия никогда в эти папки не заглядывала. Мартин определил это по дате последнего изменения.
Он понимал, почему они никогда не говорят о прошлом. Это слишком больно. Как ему, так и ей. Он старался забыть, забросать прошлое новыми впечатлениями, будто яму кедровыми ветками, а она… потому что рана еще тлеет и воспаляется под слоем регенерирующего геля. Если начать говорить, вспоминать, то гель предстоит сорвать вместе с наросшей коллоидной тканью. Потому Мартин и не задавал вопросов, соблюдая клятву, данную «Жанет». Но ему и в голову не приходило, что семья Корделии — это не только муж и ребенок, что семья еще и родители. Об отце не раз упоминалось. Это он оставил ей наследство, имя, обанкротившийся голоканал и владения на Геральдике. Отец Корделии давно умер. И как-то по умолчанию Мартин перенес в категорию умерших и мать. Ведь Корделия же сказала, что он, Мартин, ее единственная семья. Какие еще могут быть вопросы?
— Твоя мать… жива? — спросил он тогда нерешительно.
— Еще как! И обходится мне очень дорого.
Больше Корделия ничего не сказала. А Мартин задумался. В самом деле, чему он удивляется? Корделия выросла в обычной человеческой семье. О ней кто-то заботился, кто-то воспитывал, кто-то водил ее в школу. Мартин воспринимал привычную, по человеческим меркам, картинку несколько отстраненно, как нечто происходящее в ином измерении, потому что сам ничего подобного не переживал. Как объяснить слепому, что такое свет, а парализованному — что такое движение? А если даже объяснить и дать научное определение поляризованному фотону, то как слепому постичь этот свет, прожить его и прочувствовать?
Мартин ни о чем подобном не задумывался, потому что все происходящее в человеческой семьи для него так же малопостижимо, как и происходящее в далеких галактиках, в иных мирах. Ему доступна только теория. Вот почему это явилось для него открытием. Корделия вовсе не сирота, как ему представлялось. Она так же одинока, как и он. Она так же пережила утрату. И вот у нее, оказывается, есть мать. Тогда почему она так странно себя ведет?
Вот что бы сделал он, если бы узнал, что та женщина, Эмилия Валентайн, жива? Что она не погибла в транспортном инциденте на Новой Земле, а живет на далекой планете? Та клевета, возведенная на родителей Мартина Каленберга, следовательно, и его родителей, давно опровергнута, и он часто вспоминал посещавшую его женщину с фиолетовыми глазами. Он любил ее. Там, на станции, он этого не понимал, он был слишком глуп. Он был всего лишь говорящей заготовкой для человека и не мог как-то квалифицировать свое чувство. Только много позже он понял — любил. Это была любовь. И чтобы воскресить эту любовь, он бы, вероятно рванул на самый край Галактики, чтобы вернуть это мимолетное живое тепло, дарованное той женщиной. Но Корделия этого не делает.
Очень скоро после состоявшегося открытия они переехали зимовать на Геральдику, и радость возвращения, красота кедрового леса, необъятные просторы, путешествия вытеснили тревожащие Мартина вопросы. Правда, когда они были на Новый год в Перигоре, Корделия показала ему дом, где провела свое детство.
— Вот здесь мы жили, пока его светлость Карлос-Фредерик не указал нам на космопорт, — сказала она, указывая на окна одного из домов. — Катрин Эскот снимала здесь квартиру, когда работала секретарем у Карлоса-Фредерика. — Помолчав, она добавила: — Дом сейчас принадлежит мне. Сол им распоряжается. Дерет с квартиросъемщиков три шкуры.
— А долго ты здесь жила?
— Восемь лет.
И перевела разговор на другую тему.
Затем Корделия упомянула о матери в связи с каким-то кинофестивалем, где Катрин Эскот оказалась среди гостей. Шла прямая трансляция. Они с Мартином завтракали. После завтрака Мартин собирался в поход на грависанях. Корделия, краем глаза наблюдавшая за новостной лентой конкурирующего голоканала, со смешком бросила:
— Леди Эскот верна традициям. Третий муж на три года моложе своего предшественника.
Мартин попытался определить, кто в толпе гостей эта пресловутая леди Эскот. У «Жанет» не было ее изображения.
— У нее уже третий муж?
— Ага. И тоже бывший.
И вновь ни единого слова пояснений. А спрашивать Мартин не решался. Он чувствовал, что тема, будучи не вовремя затронутой, ранит Корделию. А он уже не единожды ошибался, задавая бестактные и даже неприличные вопросы. Нет, она не сердилась, не обзывала его безмозглой жестянкой. Она отвечала мягко, терпеливо. Но за плавно, размеренно звучащим голосом он слышал боль, особенно если он со своей машинной прямолинейностью касался ее погибшей семьи. Он тогда нарушал какие-то неведомые для него границы: задавал вопросы о маленьком Мартине, о том мальчике, который остался на «Посейдоне». В архивах «Жанет» обнаружилась целая подборка детских книг и фильмов. И рациональный киборг тут же попытался выяснить их предназначение. Корделия, услышав вопрос и заметив развернувшийся в вирт-окне список, побледнела, взгляд затуманился и брови как-то страдальчески сошлись. Она беспомощно заморгала, будто попыталась согнать некую пелену. Мартин испугался. Ее эмоции спутались, перемешались. Уголки глаз заблестели. Она несколько секунд молчала, вынуждая Мартина терзаться виной. Потом отмерла и ответила, тускло, с заметным усилием, что эти книги и мультики она собирала для своего сына, рассчитывая подарить после возвращения с Асцеллы. Только некому было дарить…
— Извини. — Мартин поспешно свернул вирт-окно. — Я не знал.
— Ничего. Жаль, что ты для них уже взрослый.
Она потом долго молчала и заговорила с ним только вечером. С тех пор Мартин стал осторожней. Даже обозначил свое любопытство как опасное свойство. Ему лучше молчать. Он же ничего не понимает в людях! Потому что он машина! Бесчувственный и прямолинейный. Облагороженное оружие, лишь внешне схожее с человеком. Но два дня спустя Корделия, заметив его настороженную молчаливость, сказала, что он по-прежнему может задавать ей любые вопросы. Это полезно не только ему, но и ей.
— Почему?
— Потому что боль надо проговаривать, — пояснила она. — Я за эти пятнадцать лет никогда ни с кем не говорила о том, что случилось на «Посейдоне». И о своей жизни «до». Пресекала малейшие попытки психоаналитиков вызвать меня на откровенность. Я и вообразить не могла, что кто-то чужой, полный исследовательского азарта, заглянет в то, что принадлежит только мне, будет изучать, препарировать, разлагать на оставляющие… что кто-то коснется наточенным инструментом их лиц, их последних прощальных взглядов… Но это неправильно. Это как заложенный много лет назад ядерный заряд. Говорят, что время лечит. Неправда, время не лечит. Время формирует свинцовую капсулу. Защитный саркофаг. Но сам заряд остается взрывоопасным. Обезвредить его может только сам носитель. Сознательно. Пропуская этот заряд через себя.
Мартин понимал, о чем она говорит. Его прошлое было таким же испускающим смертельную радиацию зарядом.
— Я всегда тебя выслушаю, Мартин. Я разделю это с тобой. Когда придет время.
— И я с тобой разделю.
— Не бойся. Задавай мне вопросы.
И вот он вспомнил тот короткий, неожиданно напряженный решающий разговор, который обрел значимость ключа.
— Что значит «не оправдать надежд»?
Сегодня…
Славка не отрываясь смотрел на потолок – но видел совсем не эту неровную плиту ракушечника с едва заметной осветительной полоской.
Он сделал все, что мог. Оставалось только ждать.
Все было просчитано. С самого начала этой тюремной эпопеи он с невероятной осторожностью и терпением вел расспросы, «ошибался» дорогой, слушал чужие разговоры – собирал информацию. По крупинке, по пылинке, как пчела таскает невесомую цветочную пыльцу, как по песчинке пересыпаются часы, как по капельке растет и растет громадный сталактит… Макс и «диверсанты» тем временем активно, но осторожно трясли «сусликов». И теперь Славка знал не все, но многое. Как распланированы в Подвалах помещения: где рабочие мастерские — и где жилые каморки, где карцеры – и где комнаты охраны. Он даже знает, где находится алмазный фонд этой проклятой сокровищницы – особый подвал, где держат именно магов…
Туда, кстати, так и не удалось пройти. Живые драгоценности тоже не раз пытались вырваться из Подвалов, так что их держали на нижнем уровне — и дверей туда просто не существовало. Кажется, им даже еду носили Шагом – если верить случайной обмолвке повара, когда тот ругался с надзирателем нижнего уровня.
В остальные помещения так или иначе удалось получить доступ. Так или иначе… Крохотные семечки-маячки, которые содержались в Максовых передачках, разложили, разбросали, раздали-подбросили в каждое помещение, где должны быть люди. Побег решили устраивать вечером – внаглую. Не ночью, а именно вечером, когда отгрузка товаров уже закончена, но подневольных работников еще не разогнали по койкам. Так проще – не надо бегать по крохотным каморкам, вламываться в каждую, рискуя потревожить сигнализацию. Славка ее должен подавить, но все-таки… А на рабочих мастерских сигнализация не стоит. Единственное, что в некоторых мастерских работа не затихает и ночью, и там сон среди работы может стать попросту опасным! В литейке, например, или в механическом. Значит, усыплять придется сильно, но мягко…
Только бы получилось!
И не забыть про карцер. Но про него не забудешь… Тут он называется по-другому, но какая разница! Главное то, что туда сигналку подбросить не удалось. Не попадать же под наказание специально. Ничего, пробежимся.
Глюшь трава – на месте. Причем какая-то ядреная разновидность. Даже жечь не надо, достаточно вдохнуть растертый порошок. Всего несколько крупинок – и сознание плывет. А дальше дело Макса и остальных.
Сейчас все должны занимать свои места. Если честно, Славке было совестно. Судя по тому, что он знает, маги Тахко наконец набрались сил и его одного выдернули бы легко и непринужденно. Даром что за все время существования Подвалов ни один его узник отсюда не уходил. А теперь им пришлось разворачивать полноценную операцию, и неизвестно, как потом аукнется это освобождение. Вельхо не идиоты, и рано или поздно они поймут, что против них кто-то сыграл. Что потом?
Мы думали, что до следующего крупного противостояния у нас есть время… Но, теперь его, кажется, будет меньше, чем ожидалось.
Сейчас поздно все отменять. Все готовятся.
Готовятся «диверсанты». Вдоволь поразвлекавшись на столичных улицах и устроив бывшим коллегам «веселую жизнь», на эти три дня они аккуратно свернули свою вредительскую деятельность, оставив вельхо гадать о причинах внезапного спокойствия. В память об их подвигах Нойта-вельхо остались череда крупных скандалов, несколько порушенных карьер особо рьяных гадов, вконец испорченная репутация болотников и центровиков и новые минусы к репутации вельхо вообще. Много Макс не рассказывал, но особо эпичные подвиги диверсантов до Славки все-таки дошли. Например, подрыв тайного склада с янтарником у болотников. Или аккуратно организованную парнями Виды «эпидемию ослабления магии» якобы из-за гибели и похищения слишком большого количества драконов. Или подставу с вроде как «жертвоприношением». Или дивную историю с взбесившимися «краповыми». Да и жажда некоторых группировок вцепиться друг другу в глотку стала просто страстной! Понятна общая загнанность столичных магов – те уже привыкли жить в состоянии цейтнота, не зная, откуда «прилетит» на этот раз. Но сейчас у диверсантов другая задача…
Готовятся драконоверы — запущенные ими слухи о проклятых черно-красных шарах, повадившихся летать в горы и хватать Крылатых, массово отвлекла вельхо от столицы. Обозленные и встревоженные маги отчаялись дозваться своих «друзей» (а на внезапное пробуждение у оных совести полагаться и вовсе не собирались). Так что больше половины Нойта-вельхо отправились караулить горы. Причем, если верить Максу – не только чтобы при случае воззвать к отсутствующей совести куппийских «друзей». Впервые за двести с лишним лет маги решили охранять драконов.
Маги. Охранять. Драконов. По местным меркам даже звучит бредово. Ничего, то ли еще будет. Бабушка Ира вас еще научит «надевать сапоги на свежую голову!»
Готовятся мальчики из «личинок». Им тоже выпала не самая простая задача. Самых жадных и далеких от альтруизма вельхо, оставшихся в столице, тоже надо было отвлечь. А чем отвлечь жадину? Прибылью. Или предполагаемой потерей оной. А значит, до вельхо сразу нескольких группировок одновременно дойдет весть о внезапно обнаруженном кладе. В неком строении при неком доме в одном из недальних городков сегодня утром будет найден склад то ли особо хитрых Ловчих, то ли особо бессовестных магов. Поскольку там хранится и чешуя, и запечатанные бутылки с кровью Крылатых, и даже готовые препараты. Если после этого между вельхо не закипит свара на тему: «Кто эта жадная скотина, утаившая от Нойта-вельхо столько добра, как это у него получилось, и главное, кому теперь оно достанется», то он, Славка, — фараон Египта! Древнего. Макс, когда Славка предложил ему этот финт, присвистнул и поздравил побратима с новым левелом коварства. Мол, он всегда знал, что наивные ромашки, если их хорошо зацепить, рано или поздно отращивают шипы и превращаются в хищные кактусы. И вот видит это наглядно…
Готовится перевалочный пункт, куда доставят сонных узников. Не всех же тащить в Тахко. Бросать тех же вымогателей в Подвалах не позволяет совесть – но приглашать их в город-убежище магов и драконов запрещает банальная осторожность. Пусть лучше очнутся от своего сна где-нибудь подальше от столицы. С деньгами в кармане и небольшим провалом в памяти. А дальше все зависит от них…
Готовится Тахко – принимать новых беглецов. Готовятся в Подвалах немногочисленные посвященные в тайну побега. Их всего одиннадцать – тех, кого Славка смог «увидеть». Кто остался здесь человеком, кто сохранил волю и решимость действовать.
Осталось совсем немного подождать.
Еще немного.
По коридору заклекотали длинные прерывистые свистки.
Побудка…
Тахко. Ирина.
Шкатулки темным рядом выстроились на столе. Еще недавно это были уникальные артефакты, так как освоить изготовление такого инструмента мог только человек, обладающий большим количеством искр – и при этом способный к тонкой и сложной работе с настройкой. Но Макс, залетевший на огонек в город Тахко, поправил дело, выдав людям магии столько, что переговорные шкатулки теперь могли бы мастерить даже члены артели кожевников, жившие на городской окраине. Остальным волшебных искорок и вовсе досталось по маковку. И производство закипело. Первое время новоявленные мастера-артефакторы по привычке изукрашивали свои творения как могли – лакированные стенки, узорчатые крышки, металлические уголки-накладки. Каждая шкатулка была неповторимо красива, каждая была произведением искусства. Но обрадованные освоением столь ценного прибора маги затребовали эти необычные «мобильники» в таких количествах, что изготовители сначала взвыли, а потом плюнули на уникальность артефактов, без особых сожалений променяв ее на функциональность.
Так что теперь обычный «связник» выглядел как нетолстый пенал длиной примерно с мужскую ладонь. Лакировка осталась, но самая простая; металлические уголки, полудрагоценные камни и прочие украшательства тоже канули в Лету. Вместо них на крышке значилось имя владельца и пять кружков-накладок. На них полагалось возлагать пальцы. На каких принципах работала эта система «свой-чужой», Ирина не знала (и сомневалась, что это знает кто-то, кроме мастеров), но главное было ясно: открыть шкатулку можно было только тому, на чье касание настроены кружки. Для остальных «связник» так и оставался невзрачным пеналом из не самого лучшего дерева. А маги, командированные в столицу, после совещаний с мастерами получили еще менее опознаваемые «мобилки». Изготовители замаскировали их под самые разные предметы: зеркальце на ручке, коробочку для душистого порошка, нательный медальон и прочие мелочи. Даже полено было. Взявший его диверсант пояснил: он собирается арендовать комнатку в небогатом квартале… очень небогатом. Так что все равно, как будет выглядеть «связник», главное, чтобы не украли. Для посторонних он был не слишком красивым, отнюдь не ценным и совершенно бесполезным куском дерева. Внутри тоже не наблюдалось бархата и шелка – несколько черно-желтых значков и что-то вроде клавиши запуска. Раньше каждый запуск сопровождался ритуалом – полагалось либо подпитать артефакт искрами, либо чертить специальный Знак. Стремление к простоте и утилитарности сработало и здесь. Новые «шкатулки» требовалось просто включить, нажав на клавишу. После запуска значки точно вытаивали из не слишком ровной деревянной поверхности и словно зависали в воздухе в сантиметре от «дна». Этакая виртуальная клавиатура, сильно упрощенная. Каждый оператор мог вызвать только того (тех), чьи обозначения были в его шкатулке. Особенно «диверсанты» — конспирация.
Улыбчивое, приветливое, совсем весеннее солнце выплыло из облака и снова залило город теплом и светом. Уже совсем зеленый город… Славка вернется – не узнает. Вернется…
Ирина коснулась полированной крышки.
Ну, понеслась.
— Вызывает Шелест. Доложите о готовности.
— Шелест, я Горе, — бодро отзывается Егор, первый землянин, освоивший управление летающей тарелкой. – Вылетаем! Маршрут номер три.
— Удачи.
Километрах в пятидесяти от Тахко нарочито медленно пролетающая «тарелка» спокойно проплывает над личиночьим приютом и небольшим городом. И оторопевшие было вельхо, вспомнив последние инструкции из столицы, опрометью бросаются к своим шкатулкам… и останавливаются.
— Шелест, я Зеркальник. Запускаем иллюзию?
— Принято.
К неторопливо летящей «тарелке» присоединяются еще штук десять… двадцать… тридцать… да сколько же их вообще?!
Вельхо лет сорока орет в связной артефакт:
— …да, как было в рассылке! Черно-красные! Округлые! Штук… не знаю… штук пятьдесят где-то…
— Сколько?!
— Шелест, я Змей, — отозвался холодноватый голос Виды. – Мы на позиции.
«Мы» — это триста сорок магов Тахко, освоивших Шаг и способных уволочь по два человека за раз. При удаче им понадобится не больше двух рейсов, чтобы утащить всех подвальных узников.
— Маячки?
— Работают. Сигнал четкий, уверенный. Не промахнемся.
— Принято, Змей. Расчетное время операции подтверждается – вечерняя заря. Но случаи бывают разные. Ждите сигнала. Орешник?
У городских казарм вельхо суета. Маги толпой вываливаются из дверей, хватают сетеметы и «трубы», спешно строятся, переругиваясь на ходу.
— Здесь Орешник, — фыркает Пилле Рубин. – Любуемся на отбытие наших… «защитников. Строятся на площади. Стандартные группы — по пять человек, с оружием. Им даже маск-накидки выдали! Вельхо-драконозащитники. Рехнуться можно!
— Орешник, проследите за отбытием. Отбытие подтвердить.
— Принято, следим.
— Горишник?
— Здесь Горишник, — голос Пало спокоен, как всегда. – Выжидаем. Дожидаемся сигнала об отбытии и идем к оставшимся потрясать их вестью об очередной утаенной добыче и подлых жадинах, скрывавших от дорогих коллег такую ценность… Мои поздравления автору выдумки.
— Лично передадите.
— Надеемся.
Ирина и сама надеется. Но ее недобрый дар выдал столько негативных прогнозов вперемешку с успешными, что, придя в себя, она напилась успокоительных капель и закаялась пользоваться им без хоть какого-то учителя.
Площадь опустела. Пятерки одна за другой уходят в Шаг, ловить мерзавцев, покусившихся на их личный, Нойта-вельхо, магический запас… Мнение запаса при этом никто спрашивать не собирается – и то, что он живой и разумный, никого не волнует. По крайней мере, пока.
— Шелест, подтверждаем отбытие. Шелест, подтверждаем отбытие объектов, как поняли?
— Вас поняли, Орешник. Горишник, активируем вторую фазу прикрытия.
На этот раз юные маги собрались не в заброшенном доме. Конспирация – полезная вещь, но подвалы, сараи и заброшки уже не для них. Обретенная свобода от диктата наставников не вскружила магам головы и не заставила творить глупости. Наоборот, зная, что они не одни, юные вельхо словно сразу повзрослели. Теперь надписи на площади кажутся им детской выходкой. Нужной в то время, но детской. Теперь они так легко не подставятся…
Пало поворачивает голову, но сказать ничего не успевает.
— Пора? – улыбается Тим-Тим. – Чур, я первый.
Пожалуй, насчет взрослости он ошибся. Мальчишки… но он только кивает:
— Удачи…
Тим еще раз смотрит в зеркало, старательно лохматит волосы, проверяет убедительность грязи на лице…
— Подожди, — Пало передает ему комок паутины. Секунда непонимания – и Тим-Тим уверенным жестом пристраивает ее в волосы.
— Спасибо, — в Шаг он уходит с той же улыбкой… но на выходе ее уже нет.
Подросток недобро щурится на темную резную дверь. Отчего Наставники всегда считают, что ученики должны помнить только то, что им говорят? Учат скромности и умеренности и кормят прогорклой кашей, при этом со вкусом откушивая жареное мясо, свежие лепешки и сласти? Обучают терпению, но при этом при любой ошибке кидают болевое приложение? Наставляют, что чувство долга превыше всего – а сами даже не выходят защищать приют при нападении хищников? Но у молоди хорошая память, и действия они запоминают лучше, чем слова.
— Господин Наставник! Господин…
Естественно, у господина Наставника была охрана. Скромная такая, как и сам Наставник. Всего пять человек. И она тут же сцапала нарушителя. Но тот и не пытался вырваться.
— Господин Наставник! Вот, смотрите! Я нашел сегодня! На практике! Там много! Очень!…
На исцарапанной ладони сияет склянка с драконьей кровью…
Тим-Тим провожает спешно отбывающего Наставника с его группой и какими-то магами равнодушным взглядом – в погоне за добычей «скромный» Наставник, постоянно декларирующий, что долг превыше всего, умчался с такой скоростью, что даже не стал заморачиваться со сложными приказами. Юнцу, нашедшему сокровище, просто и незатейливо велели о нем забыть. Спасибо, Наставник, очень кстати. О чем бы теперь не спрашивали – а о сегодняшнем дне будут спрашивать, несомненно! – Тим-Тим спокойно может отвечать, что ему велено все забыть. И лжи никто не почует…
И, кстати, про других нашедших этот «клад» он теперь тоже официально ничего не помнит. А ведь сообщение практически одновременно с ним принесли еще двое.
— Шелест, дежурные тоже отбыли. И весьма спешно. Жадность оказалась превыше чувства долга.
— Все?
— Нет, конечно! Но то, что осталось, нам на один зуб!
— Тогда работаем дальше.
На Гранитной улице появляются два вельхо. Деловито что-то измеряют, не реагируя на косые взгляды прохожих – после Жар-ночи магов тут недолюбливали. Простукивают стены и, когда выскочившие на стук хозяева домов интересуются, какого хрена почтенным вельхо надо от их домов, интересуются:
— Доплатить не желаете?
— Чего?
— По решению Нойта-вельхо на вашей улице будет установлена испытательная модель фонаря.
— Че-го?!
— Фонарь тут висеть будет! – потеряв терпение, отвечает вельхо помладше. — Магический. Сам включаться будет, сам выключаться.
— А…
— На улице теперь светло будет, не споткнетесь, дом свой оптять-таки найти легко. И вора углядеть, если что.
— О!
— Модель испытательная, бесплатная, но за доплату к ней можно прицепить еще чары от насекомых, от мышей, от болезней там… смекаете?
— Чего?! Я хочу! – осеняет одного из хозяев.
— Тогда повесим на ваш дом…
— Эй, я тоже хочу!
..после примерно пятнадцати минут ругани, торга и благодарностей вельхо закрепляют на дома арку, крепят на ней спорный фонарь и сваливают, не слушая остальных соседей, жаждущих установки бесплатного светильника.
На Огородной, Шелковой и в квартале Перьев ситуация повторяется. Ночью горожане, правда, обнаружат, что свет у фонаря не слишком приятный, да и гудение могло быть чуток потише, но ведь бесплатно же! И арка красиво смотрится… Когда светильники утром кто-то спер, жильцы искренне расстроились. И уже на следующую ночь на арки водрузили новые фонарики, пусть не магические, зато тоже полезные. А потом мода на кованые арки и висячие фонари пошла гулять по столице.
Никто так и не узнал, что под видом осветительных приборов лжевельхо разместили вокруг Подвалов универсальные искроуловители, проще говоря – устройства для маскировки магических преобразований. Что бы ни творилось этой ночью в Подвалах, «следилки» Нойта-вельхо будут твердо убеждены: магии там не было.
— Ромашка?
— Нафиг ромашку, кактус я! Если уж побратим в него мутировал, то мне сама судьба велела. И быть нам семейкой кактусов. На выпасе.
— Кактус, ты там не резвись, держи руку на пульсе.
— Принято. Пока нечего отслеживать. Все норм, Славка работает, время идет. Черт!
— В чем дело?
А дело было насквозь обычное. Вполне понятно, что отобрав у Понтеймо заведование Подвалами, Каирми поставил туда своего человека. И само собой разумеется, что любая новая метла начинает внедрять свой способ клининга подшефной территории. И, бесспорно, что в целях оптимального внедрения новые метлы обязательно начинают с закручивания гаек.
Наверное, каждого руководителя в каждом из миров при вступлении на руководящую должность ритуально кусает какая-то злобная тварь, приводя тем самым к какому-то единому образцу. Иначе почему бы каждый начальник становится одержим одинаковыми идеями? Первая: он, главный, не может быть неправ. Вторая: подчиненные плохо работают, тотально недорабатывают и, несомненно воруют. Нечего украсть? Значит, все уже украли! Караул!
Абсолютно безгрешных людей в природе не существует. Вельхо тоже. Поэтому, пока новый руководитель четыре дня, как бешеный крот, целеустремленно рылся в складах готового товара и сверял по росписям наличие продуктов, надзирающие мрачно оценивали въедливость и злобность нового старшего, с тоской ожидая, когда это бедствие доберется до них.
И добралось.
Сегодня этот покусанный бешеным кротом добралось до росписей умников и тут же начало высказываться, как плохо без его мудрого руководства организована работа. Почему, мол, подопечные ваши спят поодиночке? Что за роскошество? А питание? Где это видано, узникам фрукты закупать?! И что за отвратительная организация работы! Свободные часы… не должно быть в тюрьме свободных часов!
И бесполезно было объяснять, что умники народ такой, что им для их умных мозгов ества надобна, и фрукты в особенности, тем более, расходы на сушеную фрукту ерундовые. И что одиночные каморки, которые запираются снаружи, куда лучше спальных комнат казарменного типа – так узники не могут ни сбежать, ни подраться, ни поубивать друг друга… И свободные часы нужны – доказано, что выдумать что-то новое при изучении работы других лучше получается… Напрасно. Новое начальство ничего не понимало и понимать не желало, заранее убежденное, что до его великомудрого руководства все было плохо, хуже некуда.
Но самое паршивое – «покусанный» прицепился к наказаниям. Точнее, к тому, что некоторых умников не наказывали, несмотря на доносы. Вот когда надзирающий пожалел, что эти доносы записывал. Вот какого драконьего хвоста ему это было надо? Для порядку разве что. И нате вам! Сейчас этот придурок недолго думая вызовет самых ценных и потому нетронутых умников, выпорет, не разбирая, и что? Выработка сразу упадет, расходы на лечение вырастут, и кто будет виноват? Не начальство же! Он и будет. Вот и выпнут со службы, да пошлют куда-нибудь северное побережье, бороться с «погодными аномалиями», дракон разберет, что это за дрянь…И ничего ж не сделаешь! Кто поставил этого злобного придурка за умниками следить? Ему бы в палачи самое оно. Вон как на наказания таращится. Прямо как кот на мясо. Прямо в личной комнате место для наказаний оборудовал, куда такое годится-то? Может, он уже давно черных драконов ловит, а его вон, руководить посылают…
Когда очередь дошла до молоденького умника с завихрениями в голове, но очень понимающим братом, надзирающий совсем затосковал.
И оттого не сразу среагировал, когда господин начальник , жадно глотавший какое-то горячее варево из высокой кружки, поперхнулся и ошеломленно выдал:
— Ох ты ж… дракон?!
И все полетело кувырком.
Последний перевал дался им сложно, заняв несколько долгих, муторных, наполненных тяготами часов. Бабушка Аглая едва ли могла карабкаться сама по нескончаемой стене обвалившихся камней, перепуганную и обессилевшую женщинуприходилось буквально передавать из рук в руки. Атрей первым оказался на вершине завала и замер, широко распахнув свои серо-голубые глаза, и спустя несколько мгновенийк сыну присоединилась Кибела, так же застывшая в смятении от увиденного.
Их родной край, живой, цветущий, наполненный красками и солнечным светом, исчез, умер, и прах его теперь лежал повсюду, витал в воздухе, закрывая собой небо и окрашивая серым весь окружающий мир. Пожар был потушен, всю ночь, не переставая, природа оплакивала свой потерянный в огне оплот жизни и процветания. Ливень стихал, и на тот момент, когда группа выживших преодолела завал, лишь мелкие одинокие каплиизредка падали с мрачных небес.
Не было слов, дабы выразить ту бурю эмоций и чувств, что не стихая, бередила души людей, в одну ночь лишившихся крова. В скорбном молчании, с трудом передвигая ноги, выжившие путники брели по некогда родной, обескровленной земле, и не узнавали ее. Ни древесных рощ, ни пышных кустарников, еще вчера щедро цветущих то тут, то там, лишь оголенная серая степь, упокоившая в себе обгорелые пеньки и остовы.
— Что же это? Как же…
Не выдержав, бабушка Аглая зарыдала в голос, опустившись на колени в пепельную грязь. От их уютного родного дома ничего не осталось, лишь пепелище. Скорбь, отчаяние и безнадежность витали в воздухе серым дымом, овладевая душами уцелевших, но не знающих, как жить дальше, людей. Даже вечно невозмутимый, всезнающий Кастор поник и, обхватив мать за плечи, глядел на выжженные осколки их былого мира. Атрей прижался к Кибеле, и та, крепко обняв сына, тихо заплакала. Ки Мей, казалось, уснула на руках своего отца, но, неожиданно встрепенувшись, вытянула руку, указывая куда-то вдаль.
— Что там, милая? – Лао направил взгляд туда, куда направлена была маленькая ладошка.
Серый туман витал в воздухе, обволакивая все в округе, разглядеть что-либо не представлялось возможности. И все же вскоре Кун Лао смог различить очертания небольшой фигуры, неспешно крадущейся в дымном мареве. Мужчина напрягся и, передав дочурку в руки матери, жестом показал сидеть тихо и медленно, тихим шагомнаправился к бредущему незнакомцу. Семья смотрела ему вслед, не в силах двинуться с места, пока туманная дымка не скрыла из виду удаляющегося Лао.
Вернулся Кун Лао не один, ведя за руку испуганную и чумазую девочку-подростка. Атрей сразу узнал ее, внучку одного из старейшин, что была его сверстницей. Илания, кажется, так ее звали, так непохожая на ту надменную особу, коей являлась раньше,беспрестанно рыдала, растирая слезы вперемешку с грязью по щекам.
— По… Там… де… деду… — слова проглатывались, перемежаясь с всхлипами. – Помо… нуж… пом… щь.
— Тише, тише, милая. – бабушка Аглая, не менее чумазая и заплаканная, прижала ксебе трясущуюся девочку, стараясь успокоить, поглаживая по взмокшим коротким волосам.
Кое-как, сквозь всхлипы и слезы, Аглая смогла выяснить, что старейшина и его внучка, гостившая в эту безумную ночь в доме своего дедушки, выжили благодаря тому, что вовремя смогли спуститься в подвал и отсидеться там, пока все не стихло. Но сам хозяин дома упал по дороге, повредив ногу, и сейчас лежал без сознания. Юная особа взывала о помощи, и путники последовали за девочкой, недоумевая, каким же образомудалось уцелеть подвалу старейшины, когда все остальные жилища, были выжжены под корень.
Дом этот был чем-то вроде реликвии в их племени. Аглая помнила, как ее бабка рассказывала легенды о нем. Одно из первых строений, возведенных основателями их поселения, маленькое крепко сбитое здание, простое, ничем не примечательное, и очень старое. Было таковым! От памятника былых времен не осталось и следа, лишь пепелище, в центр которого и вела выживших юная попутчица.
Припорошенный черной золой люк, растерянные люди увидели не сразу, толькотогда, когда девочка схватилась за ручку, пытаясь поднять металлическую крышку. Кастор и Лао поспешили ей на помощь, удивляясь тому как же смогла эта трясущаяся юная особа вылезти из подвала, открыв такую тяжесть. Откинув толстенный люк из прочной на вид стали, они увидели металлическую лестницу, ведущую в полумрак.
Девочка начала спускаться первой, за ней полез Кастор, после долгих уговоров решилась старушка Аглая, которую сын буквально принял на руки. Когда все очутились внизу в узком длинном коридоре, в конце которого виднелся тщедушный мерцающий свет,то выстроились в колонну и, держась за руки, двинулись за внучкой старейшины, осторожно переступая ногами.
Вскоре отряд уставших измотанных людей очутился в небольшом, тускло освещенном помещении, где на кушетке лежал бледный сухой старичок и, тяжело дыша, тихо постанывал. Кибела кинулась к больному человеку, осмотрела, вытащила из сумки какую-то склянку, капнула пару капель пострадавшему на язык.
— Дедушка! – Илания кинулась к старику, но тот не откликнулся, пробормотав лишь что-то нечленораздельное.
Кибела осмотрела ноги пострадавшего, правая ступня казалась неестественно вывернутой, и женщина устремила взгляд на мужа. Лао сразу понял безмолвную просьбу, он не раз вправлял вывихнутые суставы своим собратьям там, в прошлой, далекой жизни. Неприятный звук резанул уши, Илания сдавленно вскрикнула, и стопа больного встала на место. Кибела вновь порылась в своей котомке, и, выудив оттуда небольшую коробочку, натерла ногу старика пахучей мазью.
Помещение, где пребывал больной оказалось не единственным в этом убежище. Целый дом, добротный и крепкий, был сокрыт под землей. Здесь нашлась каморка сприпасами еды и воды, комната с десятью двухъярусными кроватями, на одну из которых Лао уложил умаявшихся сонных детей. Кибела уговорила Иланию тоже пойти вздремнуть, клятвенно заверив, что присмотрит за дедушкой. Бабушка Аглая тоже прилегла ненадолго, дабы дать отдохнуть натруженным ногам и затекшей пояснице, и тут же забылась в объятьях морфея.
Ночь растянулась, и время, казалось, замерло. Кибела обтирала влажным полотенцем кожу больного, чья лихорадка отступила, сменившись спокойным умиротворенным сном. Лао и Кастор еще раз провели тщательный осмотр необычного убежища, а также небольшую ревизию в каморке с припасами. Мужчины достали из кладовой нехитрый паек из галет и вяленого мяса, и, подкрепившись, все трое уставших, обессиленных людей не заметили, как задремали, сидя на своих местах, так и не добравшись до кроватей.
За обедом Нина подумала, что можно предложить работу няней Але — но вовремя вспомнила, при каких обстоятельствах Аля попала в ОЗК. Она была первым киборгом, пришедшим в только что созданный офис и имела кличку Машка. Тогда пришлось даже просить помощи полицейского, дежурившего в универмаге, где тогда был офис ОЗК, переподчинить киборга — и программист ОЗК смог посмотреть её записи. Вряд ли она захочет сейчас заниматься ребёнком… после того, что с ней делала прежняя хозяйка.
Пока она так думала, позвонил Григорий. Платон перевёл звонок с видеофона на терминал в гостиной — и Григорий сказал, что ему, как единственному человеку из трёх управляющих колхозом, позвонили из областного Департамента сельского хозяйства, чтобы все зоотехники колхоза срочно прибыли в город на какое-то совещание и это очень важно. Платон собрался лететь сам вместе с Джуной, Ингой и Туром.
— А Полкан, Соня, Лайма и Рик? – спросил волхв, — то есть… бригадиров ты не берёшь?
— Только зоотехников. Ничего толком не понял, слетаю-узнаю-позвоню. К ужину буду. Возьму Самсона для охраны. Не помешает.
— Хорошо. До вечера, — и Нина, проводив мужа, вернулась за стол и после разговора с Велимыслом о воспитании детей по его совету позвонила Лёне и спросила, нет ли в их офисе списанной мэрьки с опытом воспитания детей. Дексист мгновенно ответил: «Привезу на днях!» — и волхв поблагодарил за обед и вышел.
***
Делегация вернулась почти в семь вечера и удивлённо-радостный Платон после ужина рассказал Нине, что в Департаменте специалистам колхоза “Заря” было предложено организовать генофондную конеферму по мезенской породе на островах:
— …я ещё тогда сказал Полкану, чтобы он прекратил выпрашивать у тебя лошадей, так он стал действовать в обход меня! Представляешь, он попросил Руслана позвонить Андрею Ивановичу, чтобы тот поговорил с куратором породы в Ново-Архангельском НИИ сельского хозяйства… чтобы нашу конюшню перевели в разряд племенных. Существует федеральная программа спасения редких уникальных пород животных…
— И нам предложено в программу включиться? Это… ещё куча отчётов и спущенный сверху план племенной работы с породой… и постоянные гости… — Нина задумчиво посмотрела на мужа. Он уже наверняка в курсе, что Тур и Самсон уже скинули на её терминал запись разговора колхозников со специалистами племпредприятия. И в курсе, что Тур по сети успел всё скинуть Полкану, Соне и Рику.
— Да, я хотел отказаться, — кивнул Платон, — ведь это не просто горы отчётов, но и постоянные приезды учёных и зоотехников, курирующих эти породы. Но… Тур успел скинуть всё ребятам… а потом оказалось, что за сохранение генотипа редких пород полагается федеральная дотация на покупку молодняка.
— И ты согласился?
— Если бы я отказался, что бы ты сказала? Что я сглупил? Так бы и сказала. Поэтому я согласился… и через неделю или через две к нам прилетят специалисты из трёх НИИ. Мы вошли в программу по мезенской породе лошадей, по романовской породе овец и по северной русской породе пчёл. Сначала кураторы пород проверят условия содержания животных. А потом нам будет дана дотация на покупку молодняка.
— Это же замечательно! — воскликнула Нина, — мы спасём от сдачи на мясо ещё десяток жеребят! Дадим им шанс жить!
— Только чем мы их кормить будем? Денников у нас хватит, левад тоже… и овчарня в порядке… а вот с пастбищами хуже. Надо увеличивать площади под зерновые…
— За счёт пастбищ? Можно устроить поля у Темногора, ему дано разрешение на строительство дома с гаражами и мастерскими и расчистку участка под поле и пастбище.
— Завтра срочное собрание правления колхоза… будем думать.
***
Утром следующего дня, девятнадцатого марта, на собрании правления колхоза было подтверждено на участие колхоза «Заря» в федеральной программе по сохранению редких пород животных. Составленный и подписанный документ по сети сразу отправили в отдел по племенной работе Департамента сельского хозяйства — и через пару минут по сети пришёл список документов, которые было необходимо заполнить для получения дотации на покупку молодняка, и инструкция по заполнению этих документов.
Списки породных животных и результаты бонитировки Тур отправил сразу, через четверть часа Амина подготовила справки о прививках и состоянии здоровья этих животных, а с заполнением остальных форм пришлось повозиться всем – и даже обоим волхвам, так как Велимысл позвонил Пасечнику о включении его пасеки в эту программу, а Темногор изначально планировал ограничиться строительством только одного большого жилого дома для киборгов, а не целой деревни с пасекой и коровником.
В конце собрания встала Аглая:
— Если мы собираемся разводить пчёл и увеличивать пасеку, то нужна программа по охране медоносных растений. Есть такая федеральная программа? Нет? А должна быть. Пчёлы без медоносов бесполезны. А для сохранения медоносов надо или площади под посевы трав увеличивать… или лишних животных убирать. Нам их на своих кормах не прокормить! Мы не в состоянии столько кормов заготовить!
— Значит, будем увеличивать площади, — спокойно ответил ей Платон, — за лето сделаем ещё по насыпи на внутреннем и наружном берегах Жемчужного острова. Соединим и увеличим часть малых островов на внешнем круге. Комбикорма будем покупать. И часть сена тоже купим. Денег заработаем. К тому же можно продать часть молодняка. На хуторе Пасечника сейчас пять киборгов, за лето будет построен дом, поселятся ещё киборги и можно будет увеличить его пасеку до ста сорока ульев. Плюс увеличение поголовья овец и коз вдвое, там заливные луга, заготовить сено возможно. Да и Темногор поможет… ему разрешено строить не только большой дом, но и коровник на двадцать голов, и овчарню, и курятник на полторы тысячи кур… уговорили и на пасеку на сорок ульев. И разрешено вырубить ползучие кустарники под сенокосы, укрепить берег и подготовить поле под зерновые.
— А про федеральную программу?
— Я узнаю, есть ли такая, прямо сейчас, — Платон на несколько секунд замер, посылая запрос на терминал Департамента, получил ответ и озвучил его: — Такая программа существует. И мы примем и её. Лови бланки справок и инструкции к заполнению, — скинув Аглае полученные файлы, спросил: — Ещё вопросы есть? Тогда собрание закончено, — и Платон закрыл вирт-окна с инструкциями по заполнению документов по породам животных.
Как только все стали расходиться – собрание проходило в столовой большого дома – на видеофон Нины пришёл звонок от Лёни. Она сначала молча взглянула на мужа – и он тут же по внутренней связи вернул в столовую Саню, Фриду и Ральфа и попросил встать так, чтобы не попасть в камеру видеофона – и потом приняла звонок.
— Утро доброе! Вы просили мэрьку… потрясающе вовремя. Только что привезли на утилизацию. Mary-4, десять с половиной лет, была всё время у одних хозяев, но воспитывала мальчика. Он вырос, улетел учиться… нянька стала не нужна. И поэтому её сдали обратно. Возьмёте?
— Да, конечно, — ответила Нина, облегчённо подумав, что хоть эту не надо будет лечить. И тут Лёня, сам того не зная, её надежду разбил вдребезги:
— А с ней привезли двух DEX’ов. Парней, на которых этот мужик типа тренировался. Мастер спорта по боксу. «Шестёрки», по восемь лет… короче, готовьте палату реанимации. Они сейчас в нашем офисе в Янтарном, через час буду, — и Лёня отключился так же неожиданно, как и позвонил.
— Палата будет готова, — сказал Платон, глядя на убегающего на медпункт Саню, — примем. Мэрька тоже может побыть на медпункте пару дней, пока детская не готова. Там с девочкой и познакомится.
Лёня прилетел не через час, а почти в половину второго, и Нина, пригласив ближайшего знакомого программиста, вся извелась от ожидания, сидя с Фридой в гостиной модуля за чаем.
Мэрька оказалась высокой худощавой темноволосой женщиной лет пятидесяти – классическая английская гувернантка – но выглядела совершенно здоровой и потому после передачи прав управления Нина хотела сразу отвести её в палату Сребренки, но Фрида посоветовала сначала проверить её на разумность, потом накормить, переодеть и при необходимости подлечить – Нина с ней согласилась и попросила Саню временно разместить новую Mary в одной из свободных палат медпункта и проводить к ней прилетевшего Драгана.
DEX’ы из салона флайера вышли сами, но в медпункт Хельги и Сильвер заносили их на руках. Внешне на телах парней повреждений не было заметно, но в отчётах о состоянии оба сообщили о многочисленных переломах и отбитых внутренних органах. Так как в палате реанимации до сих пор находилась Сребренка, то их разместили в обычной палате. Мрак тут же принёс обоим кормосмесь, так как нормальную еду им было пока нельзя, а Саня сделал уколы обезболивающего.
Лёня взял в качестве оплаты сделанное Вороном ожерелье из янтаря с жемчугом и улетел обратно, а Нина, проводив дексиста, с Фридой и Хельги пошли в палату, где находилась новая мэрька. Она вела себя совершенно по-машинному, хотя Драган по результатам проверки сказал, что она скорее всего разумна, да и киборги-медики пытались её расшевелить, посылая запросы на связь.
Она выглядела обиженной и на вопрос Нины о состоянии ответила стандартно:
— Система к работе готова.
Тогда Фрида спросила у неё по внутренней связи: «Что случилось? Ты же разумна, и мы это знаем. Мы можем помочь. Тебя хозяин сдал на утилизацию, но дексисты тебя не убили, а привезли к нам, чтобы ты стала воспитывать трёхлетнюю девочку».
Она мрачно взглянула на неё и холодно ответила голосом:
— Мой мальчик просил дождаться его дома. Он не знает, где я. Мне надо обратно.
Хельги передал запись её ответа Платону, а Фрида спросила:
— Кто он и где? – и новая Mary скинула ей видеозапись, где было видно, как высокий юноша лет восемнадцати на вид собирает вещи и говорит ей: «Я всего на пару лет улечу, дождись меня. Обязательно дождись!».
Фрида спросила по внутренней связи имя и фамилию парня, получила ответ и переслала всю информацию Платону, Змею и на всякий случай Гранту. Змей, мгновенно получив от Гранта сведения о парне, пришёл в медпункт и попросил Саню включить терминал в комнате отдыха, там попросил искин набрать номер видеофона её воспитанника и отправил ему сообщение с голографией и вопросом, знает ли он эту Mary.
Через пару минут на терминал пришёл вызов – и Змей, прежде чем принять его, попросил Mary встать так, чтобы её не было видно в кадре, так как неизвестно, кто в данный момент находится рядом с «её мальчиком». Когда Нина, проводив Драгана, вошла в комнату отдыха, на мониторе был виден парень в камуфляжном комбинезоне, который орал:
— Она предала меня! Я просил её меня дождаться… а она… отец сказал, что она сбежала! Разве плохо ей было? А она… а я…
— Прекрати истерику! – крикнула ему Нина, — твой отец сдал её на утилизацию, как только ты улетел из дома. Или ты не в курсе, что она киборг? А если в курсе, то почему не позаботился о ней до отлёта? Мог бы сообщить о ней в ОЗК… уж там она бы точно дождалась тебя.
— Как это сдал? – прошептал парень, — как… сдал? Она что… и правда кибер? А я ведь любил её… она мне вместо матери… была. Она же… сама сбежала… предала…
— Это ты её предал, — остановил его Змей, выводя мэрьку в кадр, — ты мог её защитить, отвести в ОЗК или хотя бы сообщить о ней. Ты уже давно не ребёнок и точно знал, что она не человек. Твоё имя значит — «медведь», соответствуй ему. Где ты находишься? Тебе есть восемнадцать? Документы у тебя с собой или есть сопровождающий?
Парень отошёл в сторону и сзади стал видна бетонная площадка космодрома в Янтарном, освещённая мощными прожекторами, с одного края кадра был виден тёмно-зелёный полувоенный флайеробус, с другой стороны кадра – гражданский транспортник, а вдали виднелись космические корабли разных размеров и форм.
— Да, моё имя Бьёрн… — медленно отвечал парень, — восемнадцать? Да, неделю назад исполнилось. Документы с собой… нас тут собирают, чтобы лететь колонизировать Медузу… значит, отец продал не только их… но и её… и отправил меня колонистом… вместо призыва в армию, — он оглянулся и быстро сказал, — но я не хочу туда, там стреляют. Я хочу быть садовником…
— Так чего ты ждёшь? – почти крикнул ему подключившийся к разговору Грант, — вот тот транспортник, «Норд», — и махнул рукой в сторону, — сейчас летит на Новую Самару, есть одно свободное место. Всего три дня полёта… если с ними. Поступишь в университет на агронома, выучишься…
— Я понял! Спасибо! Перезвоню! – и парень сорвался с места и помчался к указанному транспортнику.
— Ну, хоть одно решение в жизни он принял сам, — тихо сказала Mary, — мой мальчик… он выучится и вернётся. А я буду его ждать…
— И воспитывать Серебренку, — тут же сказал ей Платон, — а когда он выучится и повзрослеет, сможешь вернуться к нему. Мы поможем. Кстати, у тебя есть имя?
— Хорошо. Я поняла, — успокоилась мэрька, — и… да, у меня есть имя. Герда.
— Хорошее имя. Значит «защита», — одобрила Нина, — успокойся и займись девочкой. Можешь общаться с Бьёрном, но только в свободное время. Номер его у тебя есть… да и у Пушка он есть тоже.
— Спасибо вам всем… теперь он знает, где я. И прилетит за мной. Я буду ждать. И ухаживать за серебряной девочкой.
— Тогда сегодня отдыхай, а завтра Саня познакомит тебя с девочкой — улыбнулась ей Нина, — а когда она поправится, переселишься в большой дом. Там приготовлена комната для неё и для тебя. Ты будешь жить вместе с ней. А завтра мы снова зайдём, — и Нина вышла из комнаты отдыха.
Герда вышла вслед за ней, но пошла не в свою палату, а к девочке – и Нина попросила Саню поставить в палате реанимации ещё одну кровать.
4. БЕНЕДИКТОВУ И ОПРЯТИНУ ПРИХОДИТ В ГОЛОВУ НОВАЯ ИДЕЯ, ДЛЯ ОСУЩЕСТВЛЕНИЯ КОТОРОЙ НУЖЕН МАТВЕЕВСКИЙ НОЖ
Вторая цепь сейчас в Лионе, третья — в Анжере,
а четвертую, говорят, утащили, черти, чтобы
связать ею Сатану.
Ф.Рабле, «Гаргантюа и Пантагрюэль»
— Наконец-то! — воскликнул Опрятин, прочитав письмо, отпечатанное на официальном бланке.
Бенедиктов оторвался от микроскопа, взглянул на физика:
— Что случилось?
Тонкие губы Опрятина кривились в улыбке. Он прошелся по лаборатории, привычным жестом погладил себя по жидким волосам.
— Ничего, — сказал он, покосившись на Бенедиктова. — Занимайтесь своим делом.
Чем же обрадовало Опрятина письмо с московским штемпелем?
Страница 88 из 182
Еще летом, когда Бенедиктов показал ему ящичек от исчезнувшего ножа, Опрятина взволновали латинские буквы, вырезанные на одной из стенок ящичка. AMDG… Сразу встало в памяти: древний подземный ход в Дербенте, труп диверсанта, небольшое распятие на груди и рядом — толстая пластинка на золотой цепочке и те же буквы, выгравированные на ней… Теперь Опрятин знал, что существует три ящичка. И третий — дербентский — хранил в себе некий «ключ тайны».
Опрятин завязал осторожную переписку — вначале с Дербентом, а потом и с Москвой, потому что диверсантское снаряжение, как выяснилось, было отправлено куда-то в столицу.
И вот — долгожданное письмо: диверсант оказался итальянским морским офицером-подводником из Десятой флотилии торпедных катеров, известной внезапными нападениями человекоуправляемых мин на английские военно-морские базы в Гибралтаре, Александрии и на острове Мальте.
В сорок втором году часть флотилии — «Колонну Маккагатта» — перебросили в Крым. А когда гитлеровцы прорвались на Северный Кавказ, «Колонна Маккагатта» сконцентрировала в Мариуполе подводные лодки-малютки и самоходные торпеды, управляемые «подводными всадниками» в аквалангах, чтобы перебросить их к новому морскому плацдарму — на Каспий.
Темной осенней ночью лейтенант Витторио да Кастильоне, офицер Десятой флотилии, прыгнул с парашютом над каспийским побережьем возле Дербента. Вероятно, ему было приказано изучить подводные подходы к порту и наметить объекты для налетов человекоуправляемых торпед. Итальянец забрел в старые каменоломни — и нашел там свою гибель. Должно быть, он так и лежал бы, придавленный обвалившимися камнями, если бы Опрятин случайно не наткнулся на него…
Впрочем, Опрятина не слишком заинтересовала история диверсанта. Почему именно у него оказался ящичек, связанный с загадочным ножом, — это тоже не вызвало у Опрятина особого интереса. Гораздо важнее было другое: ящичек не пропал, и Опрятину теперь известно, где он находится.
«Подведем итоги, — подумал он. — В одном ящичке была рукопись Матвеева. В другом — нож. Что же в третьем? Наверное, нечто очень важное, проливающее свет на древнюю тайну».
Что ж, скоро он овладеет этой тайной.
Николай Илларионович удовлетворенно потер руки.
Институт физики моря вел подготовку к подъему уровня Каспия. Это была грандиозная работа, но основывалась она на чрезвычайно простом расчете: проливной дождь может дать 1,5 миллиметра осадков в минуту. Если такой ливень в течение года будет непрерывно низвергаться на участок моря длиной и шириной по тридцать километров, то к концу года уровень моря поднимется на три метра.
Воду для ливневания должно было «одолжить» Черное море — там предполагалось создать мощный ядерный реактор-кипятильник. Новый отечественный способ получения ядерной энергии позволял создать такую установку.
При термоядерных реакциях материя превращается в дикий хаос, в котором свободные ядра и электроны носятся с бешеной скоростью, развивая в веществе температуру в сотни миллионов градусов. Но, использовав идею, высказанную еще в 1950 году Таммом и Сахаровым и несколько позже сформулированную академиком Курчатовым, можно изолировать плазму электронно-ядерный газ, — придав ей локальную форму мощным магнитным полем. Новая отрасль науки — магнитогидродинамика — позволила приступить к решению этой проблемы.
Когда из глубины Черного моря взовьется гигантский фонтан водяного пара, целая система направленных антенн заставит нескончаемое облако серой змеей ползти над Кавказским хребтом. А каждый кубометр облака — целый грамм воды!
Дойдя до участка ливневания на Каспийском море, облако попадет в зону мощного электростатического поля, и сконцентрированные водяные пары, потеряв тепло и превратившись в воду, ливнем обрушатся в море.
Проблемой занимался большой коллектив ученых и инженеров. Надо было поставить массу экспериментов и разрешить тысячи мелких и крупных вопросов, самых разнородных: как отразится снижение солености моря на самочувствии каспийской сельди; насколько увеличится скорость течения в Босфоре; чем возместить потерю пастбищ — полумиллиона гектаров кормового тростника, которым порос обмелевший северный берег Каспия…
А чего стоили ведомственные разногласия! Нефтяники желали гибели древнему морю: обнажатся новые нефтеносные площади. Химики стояли за немедленный подъем: надо было спасать залив Кара-Богаз-Гол — крупнейшее в мире месторождение мирабилита. А испарение воды в этом мелководном заливе снижает уровень моря на три-четыре сантиметра в год.
— Только три сантиметра, — успокаивали химики.
— Целых четыре сантиметра! — ужасались гидрологи…
Восьмая лаборатория готовилась к экспериментам по конденсации облаков, и у Опрятина, руководителя лаборатории, было много хлопот. Чего стоило одно только создание опытной установки! Сейчас на отдаленном, безлюдном островке заканчивался ее монтаж, и Опрятин лично руководил работами. С островной экспериментальной базой он связывал и некоторые другие планы.
Опрятина в институте уважали за деловитость, но не очень любили за холодно-ироническую вежливость. Как-то раз в предпраздничной стенгазете дали серию дружеских шаржей на сотрудников института. Отношение к Опрятину было выражено двустишием:
Страница 89 из 182
Всегда подтянут, всегда опрятен
Все, что мы знаем о вас, Опрятин.
Николай Илларионович прочел и хмыкнул: шарж ему понравился.
— Холодноватый стиль у вас, — сказал ему однажды директор института. Вы бы как-нибудь потеплее… Знаете, совместные обсуждения, беседы, что ли. Это объединяет коллектив…
Опрятин поднял бровь:
— Вы хотите сказать, что мой коллектив недостаточно целеустремлен?
Нет, этого директор сказать не мог. Восьмая лаборатория отличалась превосходным порядком и четкостью.
Появление двух новых сотрудников внесло некоторую дисгармонию в строгую обстановку опрятинской лаборатории. Лохматый, рассеянный Бенедиктов разливал по столам реактивы, бил много посуды и часто устраивал короткие замыкания. Он шумно ругался с Опрятиным, и последний терпеливо сносил это — вот что было особенно удивительно.
С появлением Бенедиктова рыбный вопрос вдруг занял важное место в институте. Во всяком случае, все лучшие места в коридорах: Бенедиктов расставил там свои аквариумы. Он без церемоний брал за пуговицу людей из других отделов и подолгу рассказывал им о тайнах рыбьих организмов. Кроме того, он допекал замдиректора по хозяйственной части требованиями на разнообразный корм для рыб.
Кормление рыб входило в обязанности нового лаборанта, здоровенного щекастого мужчины с узенькими глазками и рыжеватым хохолком на макушке. Вова быстро освоился с научной обстановкой. Когда он, мурлыча песенку, возился у спектрографа, казалось, что хрупким кассетам и шлейфам угрожает неминуемая гибель.
— Ну и лаборантика добыл себе Опрятин! — говорили в коридорах. Типичный гангстер.
Ко всеобщему удивлению, оказалось, что огромные лапы нового лаборанта умеют легко и даже нежно обращаться с точными приборами. Вова прекрасно паял, старательно проявлял спектрограммы и не очень грамотно, но подробно вел журналы установок, — этого не ожидал от него и сам Опрятин.
А когда Вова организовал кружок классической борьбы, к нему прониклась уважением вся институтская молодежь.
Дольше всех с опаской поглядывал на Вову замдиректора по хозяйственной части, так как лаборанту приходилось иметь дело со спиртом-ректификатом. Однако тайные наблюдения и опрос институтских шоферов и мотористов, быстро сдружившихся с Вовой, показали, чти новый лаборант не пьет.
— Удивляюсь, — пожимал плечами замдиректора. — Такая зверюга — и непьющий… Что слышно у вас на острове, Николай Илларионович?
— Заканчиваем монтаж. Завтра как раз собираюсь съездить. Не составите компанию?
— С удовольствием бы, да некогда. Уж очень далеко вы забрались, и сообщение неудобное. Задует норд — сиди потом на острове, как Робинзон…
«Начальство не склонно к поездкам на остров — что ж, тем лучше», подумал Опрятин.
Быстроходная моторка выбежала из бухты и, задрав нос, потянула за собой пенные усы. Утро было тихое, солнечное, пронизанное октябрьской свежестью.
Вова, надвинув кепку на брови, сидел у мотора и думал о том, что вряд ли удастся на обратном пути заскочить на рыбный промысел. В прошлом месяце ему удалось завернуть туда по дороге, купить по дешевке черную икру и потом, в городе, прибыльно ее продать. Но сегодня Опрятин не собирается ночевать на острове, придется везти его обратно, так что об икре можно не думать.
Вдруг он навострил уши: сквозь мерный рокот мотора до него донесся обрывок интересного разговора.
— Нет, — сказал Опрятин, — не думаю, что они знают про нож.
— Почему же они приходили ко мне? — возразил Бенедиктов. — Рита говорит, они интересовались тремя железными коробками. Откуда три? В одной нож, в другой, как вы говорите, они нашли эту рукопись, а что еще за третья?
— Это моя забота, Анатолий Петрович. Вы занимайтесь своим делом.
— Я-то занимаюсь делом, а вы…
— Перестаньте, — прервал его Опрятин. — Мы не одни.
Плавно покачиваясь, бежала моторка по сине-зеленому осеннему, прохладному морю. Ветер струился навстречу. Опрятин плотнее запахнул непромокаемый плащ. Бенедиктов чиркал спичками; они гасли на ветру, он сердился и бросал их в воду.
Вот и остров. Моторка вошла в маленькую бухточку с приглубым берегом. Заглушив мотор, Вова ловко выпрыгнул на мокрый песок и обмотал фалинь вокруг компрессорной трубы, которую он вбил в грунт еще в один из первых рейсов.
Этот неуютный необитаемый островок и был экспериментальной базой восьмой лаборатории.
Два месяца назад тупоносая самоходная баржа вылезла плоским брюхом на песчаный берег. Ее передняя стенка откинулась и превратилась в сходню. Морские ужи и черепахи, составлявшие население острова, оторопело смотрели, как из темного нутра самоходки с лязгом и грохотом выползали на берег трактор и гусеничный кран.
Со времен войны на острове остался старый дот. Теперь Спецстрой по заказу Института физики моря переоборудовал это приземистое бетонное сооружение под опытную установку конденсации облаков.
Бенедиктов и Опрятин поднялись на невысокий глинистый обрыв и скрылись в бывшем доте. Вова остался внизу. Он походил взад и вперед по песку, разминая ноги, потом сел на камень и задумался.
Страница 90 из 182
А задуматься было о чем. Вот уже два месяца он «вкалывает», как никогда раньше, номерок на табель вешает, а толку? Где ножик, ради которого он согласился работать лаборантом? Где красивая афиша, на которой он, Вова, изображен в белой чалме, с ножом, торчащим из шеи?..
Перед дружками совестно. Приходят, смеются: работничек, в науку ударился. Кончай, говорят, лямку тянуть.
Надо кончать. Вот силомер только бы сделать. Занятная будет штука — с кварцевыми пластинами и с этими… тензометрами. Стань на подножку, напряги мышцы — и пожалуйста: прибор силу покажет. Никаких тебе лампочек и звонков — не то что старые уличные силомеры. Наука!..
Ребята из кружка классической борьбы помогают ему с силомером. Хорошие ребята, ничего не скажешь, уважительные. «Владимир Антоныч, Владимир Антоныч»… «Правильно я захват делаю, Владимир Антоныч?» А он им в ответ: «Думать надо! Куда вы ему руку загибаете? Надо в другую сторону! Мы, научные работники, творчески должны подходить…»
Эту фразу Вова слышал на собрании по перевыборам институтского месткома. Она ему очень понравилась…
Тут он рассердился на собственные мысли. Подумаешь, нашел о чем жалеть! Нож — вот что ему нужно. Гастроли с ножиком по районным центрам…
Неподалеку на камень села чайка. Вова свистнул, замахал руками — чайка тяжело взлетела, часто хлопая изогнутыми крыльями.
Вова вскарабкался на обрыв и пошел к доту. Соскочив в траншею, он открыл наклонную стальную дверь и вошел в подземный коридор, заставленный стеллажами с аккумуляторами. Коридор вел в круглое помещение с куполом, где стоял двигатель внутреннего сгорания. Отсюда через узкий проем Вова прошел в каземат.
Здесь было тесно от лабораторного оборудования. Электрокамин светился докрасна раскаленным нихромом. За столом в ярком свете аккумуляторной лампы сидели Опрятин и Бенедиктов.
Опрятин вскинул недовольный взгляд на вошедшего:
— В чем дело?
Вова стал посредине каземата — руки в карманах, ватник нараспашку, в глазах непочтительная дерзинка.
— Ножик обещали? Обещали, — сказал он. — Когда готов будет?
Опрятин забарабанил пальцами по столу.
— Вот что, милейший, — сдержанно сказал он, — если будете мне надоедать, вообще не получите ножа. Не видите, что ли, — оборудование еще не полностью установлено. Терпение надо иметь.
— Я имею, — вызывающе ответил Вова. — Чересчур даже имею терпение. А только предупреждаю: давайте поскорее.
— Идите, идите, Бугров. Ознакомьтесь получше с силовым агрегатом — вам придется его обслуживать.
Вова сбил кепку на затылок и вышел. Бунт на острове был подавлен.
— Не понимаю, — сказал Бенедиктов, — чего вы нянчитесь с этой гориллой?
— Какая неблагодарность! — Опрятин покачал головой. — Ведь не кто иной, как эта горилла, добывает вам ваше любимое снадобье. — И в знак того, что это шутка, он вытянутой рукой трижды похлопал Бенедиктова по плечу — так, как это сделал бы робот.
Бенедиктов промолчал, только отодвинул подальше свое парусиновое кресло.
— Он прав: надо поскорее, — продолжал Опрятин. — Мы не всегда будем здесь одни. Конденсацией облаков тоже придется заниматься, значит — будут приезжать сотрудники. Конечно, вниз я их пускать не стану, но все же…
— Послушайте, — прервал его Бенедиктов, — давайте говорить начистоту. Мы с нашими опытами зашли в тупик. Я ищу новые пути, работаю двадцать часов в сутки, а вы… То у вас собрание, то совещание, то вы обхаживаете какую-то девчонку…
— Девочку не трогайте, — холодно сказал Опрятин. — Я у нее выведал весьма полезные сведения.
— Оставим это. — Бенедиктов поднял тяжелые веки и посмотрел на физика. — Помните наш первый опыт? Вы изволили назвать его великой минутой. Как вы его оцениваете теперь?
— Я вам уже докладывал. Проявились силы отталкивания. Но проницаемость была. Пусть на мгновение, но была.
— Почему же нам ни разу не удалось повторить тот результат?
— Очевидно, общая концепция имеет дефект. Сработало нечто, не учтенное нами.
— Значит, случайность. А раз так — придется вашу концепцию выбросить в помойную яму.
Опрятин пожал плечом.
— Ценю ваше умение сильно выражаться, — сказал он сухо. — Что вы предлагаете взамен?
— Вернемся к нашему исходному материалу — к ножу. Этим самым ножом, как утверждает Федор Матвеев, он убил какого-то Бестелесного. Как вы объясняете индийское чудо?
— Я не очень-то верю в Бестелесного. Но, поскольку нож — это факт, можно допустить, что вещество ножа относительно вещества Бестелесного было нормально, — медленно сказал Опрятин. — Относительно других тел оно было проницаемо-проницающим. И превращение, очевидно, производилось посредством очень несложного оборудования. У меня, Анатолий Петрович, появилась новая мысль…
И он рассказал о недавнем разговоре с Колтуховым, об эпизоде из рукописи Матвеева и об электретах.
— Понимаете? Очень возможно, что индусы применяли электреты как источник энергии. Есть у электретов одно странное свойство, о котором я много размышляю…
— Какое?
— Перемена полярности. Скажем, вы приготовили электрет, а через несколько часов он начинает терять свой заряд. Заряд снижается до нуля, а потом возникает снова, но плюс и минус меняются местами. И дальше электрет с поменявшимися полюсами существует неопределенно долго. Иногда это бывает, иногда нет… Какие изменения происходят в веществе электрета? Что за нулевой порог, через который проходит его заряд? Вот вопрос…
Страница 91 из 182
— Магнит намагничивает, не теряя своих свойств. Электрет заряжает, не теряя заряда, — сказал Бенедиктов, прикрыв глаза и будто вслушиваясь в свои слова. — Прекрасно! Это подтверждает мою мысль… Слушайте! Нужно создать установку, в которой нож будет датчиком. Нож будет заряжать своими свойствами другие тела, перестраивать их структуру подобно своей. Точнее «заражать» проницаемостью.
Несколько мгновении Опрятин молча смотрел на Бенедиктова.
— Заражать проницаемостью, — повторил он негромко. — Нож — датчик… Это идея!
— Слушайте дальше, — продолжал Бенедиктов. — Если идти по линии «заражения», то надо учесть, чти нож сделан, конечно, не из химически чистого железа, а из стали. Какие еще элементы могут входить в него?
— Ну, прежде всего, разумеется, углерод — постоянный спутник железа. Дальше — вредные, но неизбежные сера и фосфор. Нитраты. Известное количество кислорода. Может быть, хром, никель, марганец…
— Отлично! Надеюсь, вам известно, что все это, в иных пропорциях, встречается и в живых организмах? Так! Теперь рассмотрим их магнитную восприимчивость. Какова она? Это по вашей части.
Опрятин озадаченно смотрел на биофизика:
— Вы куда клоните?
— Извольте отвечать на вопрос.
— Ладно, — подчинился Опрятин. — Вещества бывают: ферромагнитные — с положительной магнитной восприимчивостью, парамагнитные — с ослабленной, и диамагнитные — с отрицательной. Большинство веществ — парамагнетики… Но все это не имеет никакого отношения к живому организму. Белковые соединения обладают особыми свойствами. То, что вы сказали о «заражении», очень любопытно, но живой организм, дорогой мой, оставьте в покое. Он не поддастся.
— Не поддастся?
Бенедиктов выпрямился в кресле.
— Да будет вам известно, — сказал он не без торжественности, — что белок — основа жизни — обладает ферромагнитными свойствами.
— Должно быть, вы переутомились, Анатолий Петрович…
— А вы отсталый человек! Вам, наверное, известно, что если на парамагнитное вещество одновременно наложить два взаимоперпендикулярных поля — сильное постоянное и слабое переменное, — то вещество начнет поглощать энергию переменного поля. Но вы не знаете, что недавно установлено: в белке, в нуклеопротеидах, есть частицы, которые в этих условиях проявляют ферромагнитные свойства…
Бенедиктов вытащил из портфеля толстую тетрадь и начал ее перелистывать.
— Вот, я сделал выписки.
Опрятин взял тетрадь и погрузился в чтение. Закончив, он поднял глаза на Бенедиктова:
— А вы молодец!
Он заходил по каземату — прямой, сухощавый, будто приготовившийся к прыжку.
— Выходит, мы и с живой материей справимся? — спросил он.
— Именно с живой. Не зря я возился с рыбами…
Опрятин повернулся на каблуках.
— Подведем итоги, Анатолий Петрович. Мы приготовим электрет с перевернувшейся полярностью, он создаст постоянное поле. Усилим его мощным зарядом статического электричества — генератор Ван-де-Граафа у нас есть. Потом создадим второе поле — переменное, высокочастотное. Соберем установку так, чтобы поля перекрещивались. В одном из узлов перекрещивания поместим источник «заражения» — матвеевский нож. В другом узле излучатель. Ультракоротковолновый, Вроде этакой клетки… Туда поместим ваших рыбок. Или собачек. Что угодно! Будем менять напряженность полей, искать угол между ними, будем искать, пока не добьемся… — Опрятин был возбужден как никогда. — Мы заставим нож передать свои свойства другому предмету!
Споря и перебивая друг друга, ученые принялись набрасывать на бумаге варианты будущей установки. Вдруг Бенедиктов отбросил карандаш и встал, хрустнув суставами.
— Нож, — сказал он. — Нужен нож. Без него ничего не выйдет. Вы плохо ищете, Николай Илларионович.
— Я уже трижды обшарил дно в том месте. — Опрятин помолчал. Потом спросил, понизив голос: — Есть у вашей супруги какие-либо основания препятствовать нашей работе?
— Препятствовать?.. Последнее время она усиленно уговаривала меня бросить опыты, вот и все. А к чему вы, собственно?..
— К тому, что нож не утонул. Сдается мне, Маргарита Павловна спрятала его.
— Не может быть! — Бенедиктов помрачнел. — Зачем ей прятать?
— А почему она отговаривала вас?
Бенедиктов не ответил. Он стоял перед электрокамином, алые отсветы легли на его хмурое лицо.
— В общем, предоставьте эту заботу мне, — сказал Опрятин. — Нож я добуду.
Когда же наступила Пасха, у меня не было желания покидать Брин Мирддин. (Верный своему слову, Утер подарил мне холм вместе с пещерой, и люди уже начали связывать его с моим именем, а не с богом, называя его холмом Мерлина.) От короля пришло письмо, приглашавшее меня в Лондон. Но на этот раз это был приказ, а не просьба, и настолько срочный, что Утер прислал за мной эскорт, дабы избежать задержки, которая могла бы случиться, если бы я стал ждать для себя попутчиков.
В те времена было еще небезопасно ездить по дорогам группами меньше десяти человек. Путешествовали с оружием и настороже. Люди, которые не могли обеспечить себе охрану, собирались в компании, а купцы даже платили за то, чтобы их охраняли. Укромные места еще кишели беглецами из армии Окты и ирландцами, которые не могли попасть к себе на родину. Встречались и саксы, отчаянно скрывавшие свою внешность: если их узнавали, то убивали беспощадно. Они обитали у деревень, в горах, болотах и диких местах. Временами они совершали дерзкие набеги в поисках еды и устраивали на дорогах засады против одиноких путников, не имевших с собой оружия. Любой человек в накидке и сандалиях считался богатеем, которого стоило ограбить.
Но меня это не остановило бы, если бы мне надо было совершить путешествие в одиночку с Кадалом из Маридунума в Лондон. Никакой преступник или вор не выдержали бы моего взгляда, не говоря уже о риске получить проклятие от меня. После событий в Динас Бренине, Килларе и Эймсбери моя слава неимоверно возросла, воспетая в балладах и песнях. Я уже с трудом узнавал свои собственные деяния. Динас Бренин переименовали в Динас Эмрис, чтобы увековечить как мое деяние, так и высадку Амброзиуса, а также крепость, которую он там построил. А жил я так же, как и раньше, как в доме моего деда или во дворце Амброзиуса. Ежедневно у входа в пещеру люди оставляли мне еду и вино. Ничего не имевшие бедняки приносили дрова и сено для лошадей, сработанную ими простую утварь, или предлагали свою помощь, чтобы что-нибудь построить. Так прошла зима, в мире и спокойствии, пока не наступил ясный мартовский день, когда в долине появился посланец Утера, оставивший эскорт в городе.
Выдался первый сухой день после двух недель дождей и сырого ветра. Я поднялся на холм над пещерой собрать первые появившиеся растения и задержался на опушке у нескольких сосен. На холм легким галопом скакал одинокий всадник. Кадал, наверное, услышал конский топот. Казавшийся сверху маленьким, он вышел из пещеры ему навстречу и приветствовал. После того как он показал ему дорогу ко мне, всадник, не задерживаясь, пустился наверх, дав шпоры своему коню.
Остановившись в нескольких шагах, он с некоторым трудом — от долгой езды — выбрался из седла и, сделав знак, подошел ко мне.
Это был молодой человек с каштановыми волосами, примерно моего возраста. Его лицо показалось мне знакомым. Наверное, я встречал его при дворе Утера. Он был заляпан грязью с головы до ног и смертельно устал. Должно быть, он сменил лошадь в Маридунуме. Конь выглядел бодрым и вместе с тем отдохнувшим; я увидел, как молодой человек поморщился, когда тот вскинул голову и натянул поводья.
— Милорд Мерлин, король шлет тебе приветствие из Лондона.
— Большая честь для меня, — ответил я официально.
— Он просит тебя присутствовать на церемонии его коронации. Он послал за тобой эскорт, милорд. Они в городе, их лошади отдыхают.
— Ты говоришь, просит?
— Мне следовало сказать «требует», милорд. Он сказал, что я должен немедленно привезти тебя.
— Это все?
— Больше он ничего не передавал, милорд. Только то, что ты должен немедленно явиться к нему в Лондон.
Страница 120 из 141
— Конечно, я явлюсь. Поедем завтра, когда отдохнут лошади.
— Сегодня, милорд, сейчас.
Жаль, что вызывающее требование Утера было передано в извиняющемся тоне. Я посмотрел на него.
— Ты сразу явился ко мне?
— Да, милорд.
— Не отдыхая?
— Нет.
— Сколько заняла дорога?
— Четыре дня, милорд. Это свежая лошадь. Я готов в путь сегодня же.
Посланец снова поморщился, когда его конь мотнул головой.
— Ты ранен?
— Пустяки. Вчера я упал с лошади и повредил кисть, но не той руки, в которой держу поводья.
— Зато правой, в которой должен держать кинжал. Спустись в пещеру и передай моему слуге то, что ты рассказал мне. Он тебя накормит и напоит. Когда я спущусь, я займусь твоей кистью.
Он заколебался.
— Милорд, король очень настаивал. Это нечто большее, чем приглашение присутствовать на коронации.
— Тебе придется подождать, пока слуга соберет мои вещи и оседлает коней, а также пока я сам поем. За это время ты расскажешь мне лондонские новости и объяснишь, что стоит за срочностью короля. Мы еще и быстро вправим тебе кисть. Спускайся, я скоро подойду.
— Но, сэр…
— К тому времени, когда Кадал приготовит нам всем поесть, я подойду. Ты не можешь торопить меня больше. Теперь иди.
Он с сомнением поглядел на меня и пошел вниз, скользя по грязи и ведя за собой упирающуюся лошадь. Я запахнулся в плащ и прошел по сосняку в сторону от входа в пещеру.
Я встал на краю скалистого отрога, где дующие из долины ветры трепали мою накидку. Сзади шумели сосны, а внизу, над могилой Галапаса, шелестел боярышник. В сером небе раздался крик ранней ржанки. Я посмотрел в сторону Маридунума.
С этой высоты весь город был как на ладони. Мартовский ветер гулял по блекло-зеленой равнине. По реке, под серым небом, бежали серые завитки. По мосту двигалась повозка. Над крепостью цветной точкой маячил флаг. Ветер наполнял коричневые паруса лодчонки, спускавшейся по реке. Холмы, еще в своей зимней мантии, зажали долину, как стеклянный шарик, который берут в ладони.
Мне в глаза попала с ветром вода, и вид затуманился. У меня в руках лежал холодный шарик из хрусталя. Взглянув в него, я увидел в самой середине город с мостом, движущуюся реку и крошечный бегущий по ней кораблик. Вокруг города вились поля, искажая картинку в кристалле до такой степени, что начинало казаться, что поля, небо, река и облака обволакивают город с жителями, как лепестки и листочки бутон, который вот-вот раскроется. Казалось, весь Уэльс, всю Британию можно взять осторожно в ладони маленьким сверкающим шаром, словно нечто застывшее в янтаре. Я взглянул на землю в шарообразном кристалле и понял, для чего я родился на свет. Время пришло, и я должен был воспользоваться им по своему усмотрению.
Хрустальный шарик растаял в моих руках, и там осталась лишь пригоршня растений, которые я насобирал, холодных и мокрых. Они выпали из моих рук, и я вытер ладонью воду в глазах. Вид внизу изменился. Повозка и лодка исчезли, в городе воцарился покой.
Я спустился в пещеру. Кадал возился с кухонными горшками, а молодой человек уже готовил седла для наших лошадей.
— Оставь их, — обратился я к нему. — Кадал, есть горячая вода?
— Уйма. Но для начала имеются приказы от короля из Лондона, не так ли? — Кадал был, кажется, доволен, и я его не винил. — Должно было что-то случиться, если уж на то пошло. Как ты думаешь, в чем дело? Он, — Кадал кивнул на молодого человека, — не знает или не говорит. Судя по всему, неприятности.
— Возможно. Скоро узнаем. Лучше высуши-ка это. — Я подал ему свой плащ, сел у костра и позвал парня. — Покажи мне твою руку.
Его кисть превратилась в сплошной синяк и распухла. Наверняка, ему было больно, но кость, похоже, осталась цела. Пока он умывался, я приготовил компресс и наложил его ему на руку. Он напряженно наблюдал за моими действиями и, казалось, вот-вот отдернет руку, но не от боли. Сейчас, когда он смыл грязь и я мог рассмотреть его получше, ощущение, что я его где-то видел, усилилось.
— Я знаю тебя, не так ли? — взглянул я на него поверх повязки.
— Вряд ли вы меня помните, милорд. Но я вас помню. Вы однажды были ко мне очень добры.
— Это такая редкость? — рассмеялся я. — Как тебя зовут?
— Ульфин.
— Ульфин? Что-то знакомое… Подожди-ка. Ага, вспомнил. Слуга Белазиуса?
— Да. Ты помнишь меня?
— Отлично. Тогда, ночью, когда мой пони захромал, тебе пришлось вести его домой. Ты все время по пути находился рядом, но был неприметен, как полевая мышь. Это единственная оказия, которую я помню. Белазиус будет присутствовать на коронации?
— Он мертв.
Что-то в его голосе заставило меня оторвать глаза от повязки.
— Ты его так сильно ненавидел? Не надо, не отвечай, я и так помню, несмотря на то, что прошло столько лет. Не буду спрашивать, почему. Видят боги, он мне тоже не нравился, а ведь я не был его рабом. Что с ним случилось?
— Он умер от горячки, милорд.
— Как тебе удалось пережить его? Я помню старый варварский обычай…
— Принц Утер взял меня к себе. Я сейчас у него — у короля.
Он говорил быстро, не глядя на меня. Я понял, что это все, чего я смогу от него добиться.
Страница 121 из 141
— Ты по-прежнему боишься всего на свете, Ульфин?
Он не ответил. Я закончил бинтовать ему руку.
— Что же, это суровый и неистовый мир, да и времена жестокие, но станет лучше. Я думаю, ты тоже поможешь сделать его добрее. Вот, все. А сейчас перекуси. Кадал, ты помнишь Ульфина? Мальчишка, который привел домой Астера в ту ночь, когда мы встретили у Немета отряд Утера?
— Надо же, так оно и есть, — Кадал осмотрел его. — Ты выглядишь получше, чем тогда. Что случилось с друидом? Умер от проклятия? Ну, пойдем, поедим. Вот тебе, Мерлин. Поешь, наконец, по-человечески. А то клюешь, как твои любимые птички.
— Попытаюсь, — смиренно ответил я и рассмеялся, увидев выражение лица Ульфина, переводившего взгляд с меня на Кадала.
В ту ночь мы остановились на отдых на постоялом дворе у перекрестка, от которого дорога ведет на север к Пяти холмам и золотому прииску. Я ужинал один в своей комнате, мне прислуживал Кадал. Не успела закрыться дверь за слугой с подносом, Кадал повернулся ко мне, спеша поделиться новостями.
— Судя по рассказам, в Лондоне завязался нешуточный флирт.
— Можно было ожидать, — мягко заметил я. — Я слышал, там побывал Будек с королями всего побережья и со своими придворными. Они понавезли дочерей, заглядываясь на пустующую половину трона. — Я засмеялся. — Это наверняка устраивает Утера.
— Говорят, он уже перезнакомился с половиной лондонских девушек, — сказал Кадал, ставя передо мной блюдо с уэльской бараниной под луковым соусом. Горячая еда пахла вкусно и аппетитно.
— Наговорить могут что угодно. — Я приступил к еде. — Это даже может оказаться правдой.
— Если серьезно, то назревают большие неприятности по женской части.
— О боже, Кадал, пощади меня. Это судьба Утера.
— Я не в этом смысле. Люди из нашего эскорта поговаривают — поэтому и Ульфин молчит, — что неприятности связаны с женой Горлуа.
Я взглянул на него, пораженный.
— Герцогиня Корнуолла? Не может быть!
— Это пока. Но поговаривают, что это только дело времени.
Я выпил вина.
— Можешь быть уверен, это лишь слухи. Она вдвое моложе своего мужа и очень недурна собой. Утер, наверное, оказывает ей знаки внимания, так как герцог его помощник, а люди и рады посплетничать, зная натуру Утера и учитывая его высокое положение.
Кадал положил кулаки на стол и поглядел на меня. Голос его звучал непривычно серьезно.
— Знаки внимания? Рассказывают, что он от нее не отходит. Каждый день угощает ее лучшими блюдами; следит, чтобы ей подавали первой, даже раньше его; поднимая кубок, он пьет только за ее здоровье. Никто больше ни о чем не говорит от Лондона до Винчестера. Говорят, даже на кухнях заключают пари.
— Несомненно. А что Горлуа?
— Сначала старался вести себя так, как ни в чем не бывало, но обстановка такая, что не мог он больше притворяться, будто ничего не замечает. Он пытался представить дело так, как будто Утер оказывает почести им двоим, но когда дошло до того, что леди Игрейн, так ее зовут, посадили по правую руку от Утера, а старика на шесть мест дальше… — Кадал замолчал.
— Должно быть, он сошел с ума, — смущенно заметил я. — В данный момент нельзя нарываться на неприятности, особенно такие, что связаны с Горлуа и его людьми. Клянусь всеми богами, Кадал, ведь именно Корнуолл помог Амброзиусу завоевать страну, а Утеру стать тем, кем он сейчас является. А кто выиграл для него битву у Дэймена?
— И люди говорят о том же.
— В самом деле? — Я задумался, нахмурясь. — А сама леди? Что, кроме обычных вымыслов, говорят о ней?
— Что она с каждым днем становится все молчаливей. Я не сомневаюсь, Горлуа есть о чем потолковать с ней по вечерам, когда они остаются вдвоем. Рассказывают, что она теперь не поднимает глаз при народе, боится встретиться взглядом с королем, когда он пристально смотрит на нее из-за кубка или наклоняется через весь стол, чтобы заглянуть за ее декольте.
— Это то, что я называю навозными сплетнями, Кадал. Я имею в виду, что она собой представляет?
— Об этом как раз умалчивается, говорят лишь, что она молчунья и невероятно хороша собой. — Он выпрямился. — Видит бог, Утеру нет необходимости вести себя подобно изголодавшемуся перед вкусным блюдом. Он может наполнить свою тарелку доверху в любую ночь. В Лондоне не найдется девушки, которая не мечтала бы поймать его взгляд.
— Я тебе верю. Он не ссорился с Горлуа? Открыто, я имею в виду?
— Об этом я не слышал. Напротив, он был чрезвычайно сердечен, и попервоначалу ему все сходило с рук, старик был польщен. Но сейчас, Мерлин, назревают неприятности. Она более чем вдвое моложе Горлуа и проводит свою жизнь взаперти в одном из холодных корнийских замков, вышивая ему боевые накидки, погрузившись в мечты, как ты понимаешь, отнюдь не о старике с седой бородой.
Я отодвинул тарелку. До сих пор мне было совершенно все равно, что делает Утер. Но последнее замечание Кадала попало в цель. Когда-то жила другая девушка, которая сидела дома, вышивала и мечтала…
— Ладно, Кадал, — резко сказал я. — Хорошо, что я узнал. Надеюсь только, что мы сами не окажемся замешаны в этом деле. Бывало, Утер и раньше сходил с ума из-за женщин, но все они были досягаемы. А это — самоубийство.
Страница 122 из 141
— Сумасшествие, ты сказал. Люди говорят о том же, — медленно проговорил Кадал. — Говорят, что его околдовали. — Он посмотрел на меня искоса. — Возможно, именно поэтому он послал за тобой молодого Ульфина в такой спешке, призывая в Лондон. Может быть, он хочет, чтобы ты снял чары?
— Я не снимаю чары, — кратко ответил я. — Я их налагаю.
Кадал поглядел на меня, хотел что-то сказать, но раздумал. Затем он отвернулся, чтобы взять кувшин с вином, ибо когда при полном молчании наполнял мой стакан, я заметил, что его рука творит знак против нечистой силы. Тем вечером мы больше не разговаривали.
Десятого сентября я получила приглашение из Копенгагена.
Милейшие господа из датской следственной службы не подвели и исполнили свою часть уговора. Предстояло опознать кое-каких завсегдатаев ипподрома, и мое присутствие было там просто необходимо. В этой ситуации паспортное бюро пошло мне навстречу и, учитывая, что срок действия моего загранпаспорта еще не истек, оформило визу за пару часов, так что я пятнадцатого снова оказалась в Дании.
Шестнадцатого я действительно опознала нескольких известных мне молодчиков и уже семнадцатого была свободна как ветер. И этот ветер дул строго в одну вполне определенную сторону. Семнадцатое сентября было великим днем, в Шарлоттенлунде меня в этот день ждало дерби. Потому что, сговариваясь с этими галантными господами,я самым наглым образом держала в уме свой шкурный интерес.
В жуткой толчее и давке, не веря своему счастью, я с замиранием сердца упивалась происходящим на дорожках. Первой должна была прийти Ибон, любимица Михала, — вообще-то особа капризная и ветреная, на сей раз она пребывала в отличной форме. Три километра Ибон неслась как шайтан, как вдруг на последнем этапе ее обошел аутсайдер, которого я поставила последним номером! Мерзкая Ибон пришла второй!
Впрочем, я по сей день не уверена, точно ли Ибон кобыла. Может, и жеребец. От тако мерзавки всего можно ожидать, так меня наколоть! Надо полагать, это она от обиды, что не удалось порисоваться перед верным поклонником Михалом…
Настоящий тотошник никогда не сдается после первого проигрыша, да еще такого пустякового. Судьба ко мне все-таки смягчилась, и в финальном забеге я выиграла. Ожидая выплаты, я по сложившейся уже привычке поднялась наверх и поела. Отужинала с толком и расстановкой, стараясь продлить последнее пребывание в дорогом моему сердцу месте, и в результате покинула ипподром в числе последних.
Лес был безлюден и живописен, я брела сквозь него не спеша, наслаждаясь прогулкой. Почти совсем стемнело. Сумерки меня не смущали, доводилось ходить тут и в потемках. С тропки, ведущей к станции, я не сбилась бы и с закрытыми глазами. Да и луна уже взошла, хоть и ополовиненная, но освещала она не хуже фонаря.
Я дошла до небольшой полянки. Прогалину создавало отсутствие всего лишь одного дерева, здоровенный его комель валялся тут же, у тропинки. Я уселась на него и закурила, грустно размышляя о том, что нескоро снова сюда выберусь. Интересно, кто выиграет в будущем дерби? Кто из этих великолепных, дебютировавших на наших глазах трехлеток, все имена которых начинаются на «К»? Доживу ли до той поры, когда, заглянув в программку, где все дебютанты начинаются уже на «П», растроганно скажу о каком-нибудь жеребце: «Смотри, это же дочь Кариссимы!» Хотелось бы также узнать, будет ли когда-нибудь побит рекорд вифайфа — 248 тысяч крон… Какая все-таки милая, очаровательная страна эта Дания, вот только зачем они с таким странным упорством носят свои отвратительные штаны в черно-желтую клетку! Ладно уж бороды, но штаны…
Предаваясь философским размышлениям, я докурила свою сигарету, загасила окурок, придавив туфлей из черного крокодила, поднялась и посмотрела в ту сторону, куда убегала тропинка. И ощутила, как волосы поднимаются у меня на затылке.
В какой-нибудь паре шагов от меня, ясно освещенная луной, стояла Алиция.
5 сентября 427 года от н.э.с. Исподний мир. Продолжение
Там, впереди, стояли, наверное, лучшие люди Государя. Те, которые догадались, что защищают колдунью. Не только догадались за долю секунды, но и успели закрыть её от жёлтых лучей.
В этот миг из межмирья на Спаску хлынул поток силы Вечного Бродяги, и выбора не было – или умереть и убить Йоку Йелена, или выбросить эту силу наружу. От ужаса, от перенапряжения, по многолетней привычке Спаска едва не повернулась вокруг себя, едва не свила энергию в вихрь вместо невидимого камня – и это был бы конец всех замыслов Государя, двух армейских легионов и самого Дубравуша, стоявшего за спиной.
Да и её, Спаски, – не жёлтые лучи, так стража со стен немедленно расстреляла бы её из арбалетов.
– Уберите щиты! – вскрикнула она – а могла бы не кричать, просто снести защищавшую её преграду и лучших людей Государя вместе с нею.
Наверное, так и надо было сделать, наверное, так было бы сделать правильней… И если бы армейцы на секунду замешкались, она бы не стала ждать.
Первый «невидимый камень» рванулся в двери храма быстрей пушечного ядра, устремился в далекий его конец, туда, где сходились, терялись в глубине две колоннады – храм Чудотвора-Спасителя вмещал несколько тысяч человек.
Спаска не успела заметить, насколько он прекрасен: как бы быстро ни летел её снаряд, как бы ни прикрывала она руками лицо, а жёлтые лучи успели обжечь её (мысли?), перебили дыхание. Рухнула далёкая стена, зазвенела осколками мозаики, погребла солнечный камень под обломками кирпичей – вверх поднялось облако пыли, по земле покатилась дрожь…
– Разойдитесь! – шепнула Спаска еле слышно. Ей было плохо, очень плохо.
Бешено кружилась голова, жар катился к горлу, не хватало дыхания, не держали ноги. Государь подхватил её сзади под мышки, застонал – не от досады, от испуга. Энергия Йоки Йелена лилась и лилась на Спаску из межмирья…
В основание колонн, начиная с дальней стороны… Иначе смерть. Спаска выбрасывала сгустки силы один за одним, тяжёлые и быстрые, нарастал грохот, тряслась земля, тучами клубилась пыль, застилала развалины – огромное здание, может быть самое большое в этом мире, складывалось карточным домиком…
Так хотел Волче. Эта мысль придала сил, обрадовала – нет, развеселила! Так хотел татка! Так хотел Славуш!
Они все – одержимые! – так хотели!
Спаска расхохоталась, из глаз хлынули слезы, а сила лилась и лилась из межмирья, пыль из-под обломков хлынула на площадь, спрятала Спаску от выстрела.
– Разойдитесь! – крикнула она. – Шире! Разойдитесь шире!
В стены храмового двора толщиною шесть локтей, в ворота (они сорвались с петель и пролетели по мостовой, сминая разбегавшихся мальчиков-гвардейцев), в крепкие, основательные дворовые постройки: спальни, трапезные, пекарни, мастерские – накрывая метавшихся в панике людей; в ажурные галереи, взрывавшиеся стеклами, в фонарные столбы – пыль, битый камень, кровь и смерть; по опустевшим гвардейским казармам и, наконец, в основание башни Правосудия, погребая под обломками всё и всех…
Пыль… Пыль поднималась всё выше, где-то черная, где-то красная, кирпичная, где-то бело-серая, известковая. Пыль клубилась на том месте, где только что был храм.
На том месте, где пятьсот лет назад стоял университет.
Дубравуш подхватил Спаску на руки, и последнее, что она увидела, – его пристальный, полный нежности взгляд. Наверное, он ещё не осознал своей победы.
* * *
– О Предвечный… – Черута сокрушенно качал головой. – Ну что же вы делаете! Ну привяжите его к кровати, наконец!
Ничта тоже качал головой.
– Черута, я не хирург, но я и то понимаю – если его привязать к кровати, он порвет верёвки. А если ему это не удастся – я не знаю, чем это закончится. Психозом, наверное. Или еще каким-нибудь видом помешательства, которое лечить трудней, чем электрические ожоги…
– Он и без этого одержим, – проворчал Черута. – Он же убивает себя, неужели вам обоим не видно?
Змай лежал на траве, сложив руки на груди и уткнувшись лицом в колени. И громко, с сердцем ругался на языке Исподнего мира. Важан присел возле него на корточки, не подумав о том, что не сможет самостоятельно встать.
– Больно?
– Да чтоб вашу мать, профессор!
– Что-то серьёзное?
– Как кувалдой по пальцам… – Змай выругался снова. – Никогда не задумывался, почему у нас так любят эту пытку. Теперь понял. У Йоки Йелена очень крепкая голова… Как наковальня. Ох, чтоб-в-твою-душу-мать…
– Пальцы очень чувствительны, – заметил Черута, взваливая Йелена на плечо, – тот не терял сознания, просто… спал.
Не в первый раз: выбирался из-под обрыва, проходил несколько шагов и засыпал, как убитый. И Ничта догадывался, что будет, когда Йелен проснется. Не все молнии оставляли ожоги – иначе бы Йелен давно умер, – часть ему удавалось выпить до того, как они обожгут кожу.
По мокрой коже молния идёт легче, вода улучшает проводимость, не пускает молнию вглубь тела – Йелен, сам того не подозревая, накапливал бесценный опыт.
Ничта годами собирал редчайшие случаи поражения людей молниями… Чаще это были чудотворы, сопровождавшие грозовые тучи на поля, и заключённые, работавшие за сводом.
Черута не накладывал на ожоги повязок – говорил, что так быстрей заживёт, – но старался смазать и присыпать все повреждения до того, как Йелен проснётся.
Ничта считал, что давно потерял страх перед чужой болью, оставил только малую толику сострадания – чтобы не превратиться в отъявленного негодяя. Он обольщался – на семидесятом году жизни неприятно открывать в себе что-то новое…
Йелен проснулся около десяти утра и, надо отдать ему должное, крепился не меньше четверти часа – отворачивался к стене, сжимал и разжимал кулаки, кусал губы. До того, как Черута вколет мальчишке морфин, нужно успеть его накормить, и если обычно это делал Змай, то сегодня профессору пришлось взяться за ложку самому.
Ничта был против морфина – Йелен и без дурманящих препаратов был не в себе. Но пирамидон перестал помогать ещё три дня назад. Есть мальчишка отказывался, Змай находил способы его уговорить, а профессор не умел уговаривать.
– Йелен, открывай рот немедленно. Пока ты не доешь кашу, Черута не сможет сделать тебе укол.
Тот ничего не отвечал, отворачивался к стене и морщился. Потом из глаз у него побежали слёзы.
– Йелен, не мучай ни себя, ни меня. Открывай рот.
Мальчишка вместо этого прикрыл глаза, и из них на виски выкатились две особенно крупные слезы…
Заглянул Змай, показал повязку на правой руке.
– Йока Йелен, если ты и дальше будешь издеваться над профессором, я больше не выпущу тебя за свод, так и знай.
– Я не хочу… есть… – выдавил парень сквозь слёзы.
– А я не хочу подставлять пальцы под летящие камни.
– Тебя никто не просил подставлять пальцы! – окрысился Йелен неожиданно зло. – Уйдите! Уйдите! Оставьте меня в покое! Я и сам не пойду за свод, я не могу больше! Не могу!
Он разрыдался надрывно, а не капризно. И когда Черута принес успокоительных капель, выбил стакан у него из рук.
– Йока Йелен, сейчас я наплюю на разбитые пальцы и начну кормить тебя насильно. Ты этого хочешь? Я и один с тобой справлюсь, а втроем – можешь не сомневаться, будешь давиться, но глотать.
Профессор скрипнул зубами – мальчишке больно, он на грани нервного истощения, он выкладывается каждую ночь на пределе возможностей организма… А если к его упрямству прибавить одержимость – он в самом деле может подавиться (то есть скорей умрёт, чем позволит такое над собой насилие).
– Черута, а нельзя… ну… поставить ему какую-нибудь питательную капельницу? – спросил Ничта вполголоса.
– С манной кашей? – осведомился Змай. – Я знаю другой способ, менее сложный технически и не такой опасный для здоровья.
– Можно сходить к чудотворам, у них в аптечке должны быть инфузионные системы… – задумчиво пробормотал Черута. – Но это не метод. Глюкоза – способ поддержать организм лежачего больного, а Йока тратит очень много сил.
– Говорю же – я знаю способ… – вставил Змай.
– Твой способ не очень хорош для домика без водопровода и в отсутствие прачки, – мягко ответил Черута.
– Ну как поступают в таких случаях? Что делают? – спросил профессор.
– В клинике доктора Грачена применяют кормление через зонд. Но вряд ли зонд есть у чудотворов.
– Уйдите оба, – вздохнув, сказал Ничта.
– Как скажете, профессор, – пожал плечами Змай. И добавил в дверях:
– Желаю удачи.
Черута ничего не сказал, выходя из спальни. Профессор закрыл дверь и вернулся к постели Йелена, грузно опустился на стульчик. Поставил тарелку на тумбочку. Неумело провел рукой по голове мальчишки.
– Сейчас Черута сделает тебе укол. Сразу станет легче, и ты уснёшь. Сильно жжёт?
Йелен кивнул и непритворно, рефлективно всхлипнул.
– Оно тебя перехитрило. – Ничта снова погладил его по голове. – Оно не сумело убить тебя одним ударом и добивается своего не мытьем, так катаньем. Оно убивает тебя медленно, постепенно.
– Не успеет… – снова всхлипнул Йелен. – Сегодня Спаска разрушила их главный хстовский храм. Осталось несколько дней. Вот оно… Свершилось… Обитаемый мир начал падение в пропасть. Он уже не балансирует на грани, он медленно качнулся вперед, центр тяжести висит над бездной…
– И ты хочешь к этому дню приползти на карачках, накачанный морфином?
– Нет, – тихо обронил Йелен.
– Может быть, ты не любишь манную кашу? Попросить у Черуты сделать что-нибудь другое?
– Свеклы, что ли? – поморщился Йелен.
– Нет, есть мясные консервы, яйца, сахар, мука. Может быть, оладьи?
– Я просто не хочу есть. Меня тошнит.
– Съешь одну ложку. Только одну.
– Ага… За папу, за маму… Я не хочу даже одну ложку. – Он снова залился слезами.
– Одну ложку, через не хочу. Назло Внерубежью. Это компромисс, Йелен. Надо уметь идти на компромиссы.
Он подумал. Пожал плечами.
– Только я сам. Не надо меня кормить, у меня с руками всё в порядке.
– Нет вопросов, – хмыкнул Ничта и устроил тарелку у Йелена на груди.
Тот долго рассматривал ложку, примеривался, с отвращением приоткрыл рот и протащил ложку сквозь зубы. Как и предполагалось, первая ложка решила проблему – Йелен с удивлением зачерпнул вторую. Через пять минут тарелка была чистой.
– Я… хочу ещё… – медленно и недоуменно произнес парень.
– Очень хорошо. Сейчас принесу.
– И… оладий тоже можно…
– Прекрасно. Чай? Сладкий, с ягодой?
– Да. Чай, – кивнул Йелен. – С ягодами. Сладкий. Да.
Когда Ничта вернулся, мальчишка снова плакал. Ел и плакал. Боль, нервное истощение. Осталось несколько дней. Жить ему осталось несколько дней… Жизнь одного мальчика – и жизнь двух миров.
Почему из всех людей в двух мирах Ничта увидел своё продолжение именно в том мальчишке, который должен умереть? Сколько дней? Пять? Семь? Когда иссякнет энергия аккумуляторных подстанций? Почему люди так мало знают о небесном электричестве?
– Если завтра утром ты снова соберёшься за свод, облейся солёной водой. Черута приготовит ведро у выхода. Не забудь, хорошо? – Ничта поднялся. – Сейчас он сделает тебе укол.
Парень замотал головой и заплакал сильней.
– Не надо. Я не хочу. Я не хочу… приползти на карачках… Я должен его убить. Я должен. Иначе всё бессмысленно. Иначе я просто умру, и всё. Зачем тогда умирать?
Предвечный! Ничта опустился обратно на стульчик – тот заскрипел под его весом, едва не сломался…
– Йелен, ты не умрёшь. Я обещаю тебе. Ты мне веришь? Ты прорвешь границу миров и останешься в живых. Веришь?
Парень медленно покачал головой.
5 сентября 427 года от н.э.с. Исподний мир. (Продолжение)
На площадь Чудотвора-Спасителя ехали в скромной карете с закрытыми окошками. На губах ещё держался поцелуй.
По дороге Дубравуш расспрашивал, хорошо ли Спаске в Тихорецкой башне, не хочет ли она о чем-нибудь попросить, довольна ли она прислугой, не докучает ли ей охрана. А потом сказал:
– Жаль, что ты убила Знатуша. Я хотел перетащить его на нашу сторону. Он, в сущности, был неплохим человеком.
Спаска шарахнулась от Государя – неплохим человеком? Он был чудовищем! Он не сомневался в своей правоте!
– Он служил Храму не за страх, а за совесть, – холодно сказала она.
– Такие мне и нужны, – пожал плечами Государь.
– Если бы он предал Храм, он бы и вас когда-нибудь предал.
– Вряд ли. Душа наёмника – кто ему платил, тому он и служил. Не за страх, а за совесть. Но я тебя не осуждаю, ты имела право его убить. Говорят, его похоронили вместе с соколом.
– Как? Почему? – Спаска с ужасом представила, как в землю закапывают живую птицу, а потом из-под земли долго-долго доносится её жалобный крик.
– Говорят, что у птицы разорвалось сердце…
Мороз прошел по коже.
– Я не жалею. Слышите? Я не жалею! Он… – Спаска перевела дух. – Он заслужил долгую и страшную смерть! Пусть скажет спасибо, что умер так быстро и… не завидовал казнённым на колесе. Пусть скажет спасибо, что я не захотела увидеть страх в глазах бесстрашного человека!
Поцелуй – память о нём – вял, как цветок, растворялся в пространстве… И на смену ему приходил страх. Холодный страх смерти.
Государь остановил карету в проулке, выходящем на Столбовую улицу, – Спаска должна была дождаться, когда её позовёт Вечный Бродяга. Вокруг было тихо, вдалеке цокали копыта конного дозора – то ли армейского, то ли гвардейского; где-то мёл мостовую метельщик.
Здесь жили богатые люди, не привыкшие рано вставать. Шум толпы, собиравшейся в это время у Тихорецкой башни, сюда не долетал. И Спаска малодушно надеялась, что Йока Йелен сегодня не выйдет в межмирье…
– Ты, наверное, никогда не видела храма Чудотвора-Спасителя изнутри, – сказал Дубравуш. – Не мне тебя учить, но центральный неф храма держится двумя колоннадами. Чтобы разрушить храм полностью, лучше начать с задних от входа колонн.
Он ещё долго рассказывал о том, на чём держится здание храма, но Спаска не слушала – она и так знала, куда ударить, ощущала телом, где самые уязвимые его точки.
5 сентября 427 года от н.э.с. Исподний мир. Продолжение
* * *
Йока поёжился: стылая сентябрьская ночь шла на убыль, самое холодное время – перед рассветом. Ему нравился этот предрассветный час, предрассветный холод – даже больше, чем черная полночь. Время зверя.
В полуночи нет острой смертной тоски, безысходности, есть только беспричинный страх. К рассвету страх уходит и остается пустота. Холод и пустота.
Это его время – время Внерубежья, время зверя, что беснуется за пределом Обитаемого мира. Жаркую его энергию лучше всего вливать в холодную пустоту. Энергия нужна Спаске на рассвете.
Это Йока отметил про себя несколько дней назад и забыл. Пусть она разрушит храм. Пусть. Йока сам даст ей силу на это – силу, чтобы убить самого себя. Он каждое утро надеялся, что посланные им тяжелые сгустки энергии наконец достигнут цели.
Он хотел покончить с чудовищем, схватиться с ним в последний раз – и победить. Он знал, что победит, и знал, что умрёт. Но сначала победит. Он вожделел, он жаждал, он мечтал о линейной молнии, она снилась ему ночами.
Майки и трусов вполне достаточно – прорезиненный комбинезон раздражал. Душный, неудобный – он мешал пить энергию всем телом, со всех сторон.
А Йока давно научился собирать силу будто комбайном, впитывать её до капли, оставляя за собой и вокруг себя полосы и круги мёртвого штиля. Он шагал по Внерубежью, окруженный штилем, как коконом. И чудовище боялось его.
– Йелен, мне кажется, ты неважно себя чувствуешь… – проворчал Важан, когда Йока проходил через кухню.
Не спится профессору!
– Я чувствую себя прекрасно, – не повернув головы ответил Йока и вышел на крыльцо.
– Я имел в виду совсем другое.
Было совершенно всё равно, что имел в виду Важан. Змай догнал Йоку у самого обрыва, запыхался и не успел надеть комбинезон.
– Йока Йелен, погоди. Не надо сегодня. Неужели ты вчера не наелся?
Йока не помнил, что было вчера, а потому не понимал, на что намекает Змай. В теле свода накрапывал дождь, появились первые заметные порывы ветра. Спаска ждала его с особенным нетерпением. Наверное, он задержался?
Йока не смотрел на часы, опираясь только на внутреннее чутье.
– Йока Йелен, ну постой. Не хочешь же ты сдохнуть, не прорвав границы миров, а?
Йока приостановился, равнодушно смерил Змая взглядом с головы до ног. Спросил:
– Что тебе нужно?
– Ты забыл, что ли, как вчера клялся, что больше никогда не выйдешь за свод?
– Я ни в чём вчера не клялся. Оставь меня в покое, – бросил Йока через плечо.
Он хотел только одного – воронку. С её маленькими линейными молниями, с закрученными в воздухе камнями, со столбом разреженного воздуха в центре, – этот разреженный воздух тоже был энергией, странной, вливавшейся в тело необычайно приятным хлопком – пок! И нету его, столбика пустоты.
Йоке это показалось не столько забавным, сколько радостным, и он рассмеялся.
– Тебе вкололи морфин не для того, чтобы ты побежал за свод, едва очухавшись… – крикнул Змай ему вслед.
– Я не просил вкалывать мне морфин, – пробормотал Йока сквозь зубы – самому себе.
Чудовище откатилось в притворном испуге, чтобы броситься на Йоку с удвоенной силой. Он уже умел держать слишком большие воронки на расстоянии, выбирая ту, которая ему по силам. Сегодня ему хотелось выбрать самую большую. Чтобы в ней непременно были молнии.
Столбики пустоты – это приятно, да, но молнии – это… Это было ни с чем не сравнимо. Они прокатывались по телу жаром и дрожью, они были слишком коротки во времени, чтобы пить их на входе, – Йока впитывал их за ту долю секунды, пока они бежали через него в землю. Широким, полным глотком.
Вроде бы днём болели ожоги, но это Йока помнил смутно. Он машинально посмотрел на себя – под майкой ничего видно не было, а по ногам до пяток спускались ветвистые отпечатки молний – язвы отвратительного вида (вспененное мясо), обугленные по краям.
Внерубежье приготовило ему сразу несколько воронок, впереди шли мелкие, не больше двух-трех локтей в диаметре, их Йока выпил и не заметил. Отбросил воронку среднего размера, вобрал в себя ещё несколько маленьких (сбросил немного энергии Спаске) и нацелился на самую большую… Она была прекрасна.
Серо-бурая, пыльно-водяная, мохнатая, широкая, как квашня, – высокая, с хвостом, уходящим в небо. В ней точно есть молнии… Не может не быть!
Сосредоточение давно стало для Йоки естеством, он без этого просто не мог. Теперь он ставил перед собой другие задачи – раскрыться. Раскрыть всё тело, раскрыть пустоту и холод внутри, чтобы пить энергию в несколько потоков, верней – бесчисленным количеством потоков.
Одни клетки впитывают силу воды (и она лениво сползает по телу вниз, лишенная энергии), другие клетки берут силу камней (камни осыпаются под ноги, а ступни подбирают капельки силы падения), третьи глотают столбик пустоты (пок!), четвертые ловят молнию…
Человек не может заметить, где и когда рождается молния, но Йока предугадывал, телом ощущал её будущую траекторию – и подставлял себя под её удар. Дрожь и жар… Молния впивается в тело на миг, на долю секунды! И гаснет. Ещё раз! Ещё! Ещё!
О, как это было волшебно! И восторженные вопли рвались из груди – Йока выбрасывал звук из горла вместе с энергией для Спаски. Энергия уходила за границу миров, а крики доводили чудовище до исступления. Внерубежье слышало голос Йоки, слышало, бесилось, а взять его не могло!
– Я убью тебя! – крикнул Йока, сложив ладони рупором, когда от воронки ничего не осталось. – Ты слышишь? Я убью тебя! Смешаю с вонючей болотной жижей!
Ещё одну… Ещё одну – и пока хватит. Жёсткие руки ухватили его под мышки и поволокли назад, к своду. Йока сопротивлялся, но сил на сопротивление было немного: выпить воронку – не шутка, ещё неделю назад он бы отлеживался несколько дней. И хотелось, хотелось ещё немного, но как вырваться?
– Ещё немного, дай ещё немного… – прошептал он.
То ли тем рукам, что его волокли, то ли Внерубежью. Притянуть воронку, притянуть сильней, чем обычно…
Воронки слушались его, нужно было просто немного побыстрей. Получилось… Не самая большая – средненькая, можно сказать, – разогналась и настигла Йоку у самого обрыва. Чужие руки прикрыли его темя – вовремя…
Вообще-то глупо Йока сделал – довольно крупный камень, потеряв энергию, просто упал с высоты. Чужие руки помешали впитать его силу до дна. В воронке не было молний, ни одной. Но Йока всё равно выпил ее с удовольствием.
Пок! – столбик пустоты прекратил своё существование.
Позади слышалась ругань и вой. Йоку за руки втащили наверх – обрыв с каждым днём становился всё выше. Он избавился от назойливых рук, прошел несколько шагов и заглянул в межмирье в последний раз.
Вообще-то мрачун не видит Исподнего мира, но тут картинка выкристаллизовалась на секунду – Йока увидел Спаску.
* * *
Йока Йелен появился скоро, почти сразу бросил Спаске немного энергии, и она кивнула Дубравушу: пора. Карета сорвалась с места, загремела колесами, раздался свист возницы, ему ответили рога с трёх сторон.
На площадь Чудотвора-Спасителя сперва вырвалась конница – стук копыт загрохотал по мостовой, порвал рассветную тишину, заполонил все улочки и проулки, ударил в ворота храма, стукнулся в дорогие резные ставни и мозаичные стекла храмовых построек, подкинул заспанных стражников с нагретых местечек, разбудил богатых и жирных обитателей особняков, выходивших окнами на площадь, поднял на ноги слуг.
Хлопнули пушки, над площадью зашипели, рассыпались огни фейерверка – толпа у Тихорецкой башни колыхнулась и устремилась к центру Хстова. Под армейскими сапогами дрогнула мостовая, два легиона строем выходили на площадь, закрывали подходы гвардии, смыкали плотные ряды перед стенами храма.
Карета остановилась, со всех сторон клацали подковы – её окружало множество всадников.
И когда Дубравуш распахнул дверцу, Спаска не увидела впереди ничего, кроме стен – стен из тяжёлых щитов. Издали неслись речи глашатаев, Спаска разобрала несколько слов: «злые духи, отнимающие у людей сердца».
Дубравуш подтолкнул её вперёд, на мостовую, а Спаска ощутила, что сейчас Вечный Бродяга выльет на неё столько силы, сколько она не сможет удержать в себе и минуты.
Было бы наивным надеяться, что храмовники сложат оружие, едва Государь покажет им зубы, – со стен храмового двора посыпались арбалетные болты, по тревоге поднялись гвардейские казармы – Спаска видела (осязала) сквозь стены, как молодые перепуганные мальчишки суетливо натягивают штаны и сапоги, как несутся, спотыкаясь, к храмовым воротам, поправляя на ходу пояса и сабельные ножны…
Арбалетчиков было не много – усиленная ночная стража на стенах, не больше тридцати человек, армейцы прикрылись щитами, стрелки́ ответили градом стрел с крыш особняков – и мальчишки-гвардейцы падали, не успев добежать до храмовых ворот.
Государь предусмотрел всё – забыл только об одном. А храмовники вот сообразили сразу.
И как только стена из щитов разошлась в стороны, открывая путь Спаскиным невидимым камням, так сразу пошли в стороны створки широких храмовых дверей в четыре человеческих роста. Они ещё не успели приоткрыться, а Спаска уже поняла, что там, за ними…
Не надо стрел, сабель, арбалетных болтов – довольно жёлтых лучей солнечного камня, зажженного в глубине храма. Впрочем, ей угрожали не только жёлтые лучи – три арбалетчика спустили тетивы в тот миг, когда перед ней раздвинулись щиты. Все трое тут же рухнули на пороге, истыканные стрелами с ног до головы, от болтов Спаску загородили щитами (один из щитов болт пробил насквозь, и державший его армеец упал на мостовую).
Но жёлтые лучи уже пробились в двери, на миг Спаска растерялась, вскинула руки, успела вскрикнуть…