Добротная и ладная телега весело ехала по утрамбованной лесной дороге. Тащившая ее лошадка, была резва. Пекки Юкки напевал под нос нехитрую песенку и постоянно трогал привязанный к поясу кошель, туго набитый звонкой монетой. Его младший сын, семилетний Тимо, дремал, прислонившись к спине отца. Во рту он держал крупного леденцового зайчика и посасывал его в дремоте. Тонкая сладкая струйка слюны стекала на воротник. По дороге подобрали деревенского дурачка Олафа, который бежал за телегой, боясь заблудиться.
Дорога к хутору была неблизкой, но Пекки Юкки не скучал: ярмарка в этом году удалась. Как всегда было много бестолковой балаганной шумихи, которая интересна мальчишкам да молодым девкам, но и торговля шла бойко. Пекки Юкки продал даже прошлогодние тюки с шерстью, не говоря уж о свежем тонком руне и прекрасно выделанных шкурах, и теперь. Качаясь на козлах, он планировал, что бы прикупить на вырученные деньги. Нужен был строевой лес для нового амбара, да лодку новую справить не помешало бы для сына, мальчик рыбалке удачлив и сметлив не по годам.
Олаф находился под впечатлением от шумной ярмарки, а в особенности от объявления о беглом арестанте. Малахольный не умел читать, а только топтался в толпе возле столба с портретом сбежавшего кандальника. Видано ли дело! Дерзкий побег арестанта в их тихих краях! Жалостливый лавочник подарил дурачку аляповатую лубочную картинку про разбойников, и Олаф мычал и тыкал в нее пальцем, отвлекая Пекки Юкки от размеренных хозяйственных размышлений. Только когда Пекки пригрозил Олафу, тот угомонился, боясь, что его ссадят с телеги.
Дорога захватывала край владений богатого помещика Ялмара Линда, который отрезал всем фермерам, по куску земли, разрешив устроить хутора. Пекки Юкки всегда снимал соломенную шляпу, подъезжая к дорожным камням с предупреждениями о границах владения, словно господин Линд мог его видеть.
Вот и теперь хуторянин приподнял шляпу, но взглянул на качающиеся верхушки сосен, нахмурился. Воздух сгустился, надвигалась гроза, небо потемнело. В августе пророк Илия бывает ох, как грозен! И Пекки Юкки решил свернуть с широкой дороги и проехать вглубь леса, к сторожке, которой пользовались сборщики ягод и грибов у Ялмара Линда.
Неожиданно на развилке двух дорог – одной, утоптанной копытами лошадей и быков, с привычной тележной колеей, и второй, узкой, но проезжей, Пекки Юкки заметил старуху Немолодая, в толстом суконном платье-подряснике, в клобуке, надвинутом на самый нос и поддерживающем его платке, монашка вышагивала по пыльной дороге. Услышав скрип колес телеги, остановилась, опершись на толстый посох. Пекки Юкки поравнялся со старушкой и спросил: «Куда, мать, путь держишь?» Старуха сипло ответила:
– Иду от господина Ялмара Линда, гостевала пятеро суток. Теперь путь мой к строящемуся скиту под Синюю Горку, такое у меня послушание.
– Э, бабушка, – сказал несколько фамильярно Пекки Юкки, – под Синюю Горку – это же совсем в другую сторону! Да и от гостеприимного господина Ялмара ты зря перед грозой в путь двинулась. Вишь?
Пекки Юкки показал кнутом на вершину ближайшей сосны, за которую словно зацепилась дождевая туча. Странница только вздохнула.
– Садись-ка на телегу, поедем в сторожку, пересидим грозу. А ты, вона, уже и так простуженная.
Монашка замотала головой, отнекиваясь, мол, с мужчинами ей путешествовать совсем уж неприлично, но заботливый Пекки Юкки уже спрыгнул с телеги. Сын повалился на мешки и тут же проснулся, недоуменно вертя головой. Олаф глупо улыбался. Пекки Юкки помог страннице умоститься рядом с Олафом. Громыхнули вериги под рясой, когда старушка громоздилась на телегу. Подхватив монашку под локоть, Пекки Юкки бросил быстрый взгляд на ее лицо. Маленькие черные глазки, крупный нос картошкой, губы в ниточку. Не красавица, так что не удивительно, что монашкой стала. Устыдился хуторянин своих грешных мыслей, сел на свое место и прицыкнул на лошадь, направляя ее вправо по узкой дороге в лесок.
Сторожка, как старый гриб, торчала посреди поляны. Из трубы вился дымок.
– Здравствуйте, добрые люди, – сказал Пекки Юкки, открыв дверь внутрь и поклонившись, как полагается. Следом за отцом в тепло нырнул шустрый мальчонка. Старуха вошла медленно, слегка согнувшись, а дурачок Олаф застыл на пороге. Тут же за спинами путников загрохотал гром, и грянул ливень.
Пекки Юкки оглядел сторожку, освещавшуюся очагом. На кучах старого сена сидели двое: один повыше и постарше, а второй – пониже и помоложе. Еще один храпел в левом углу, были видны только его опорки.
– И тебе здорово, добрый человек, – сказал тот, что повыше, сидевший ближе к очагу.
– С дороги сбились, почтенные? – спросил со смешком второй, что пониже.
– Эх, кабы не гроза… – посетовал Пекки Юкки, оглядывая сторожку, ему непременно надо было знать, с кем ему привелось он пережидать грозу, потому что кровно заработанные денежки карман Пекки вовсе не жали. – Что тут за честная компания собралась?
– Юхан, – представился тот, что пониже, и Пекки Юкки рассмотрел, что одет он бедно, на стеганой летней куртке пришиты заплаты, – а это брат мой, Петер. Плотники мы.
– А фамилия ваша какая? – спросил недоверчивый хуторянин.
– Коскинены мы, – буркнул Петер.
– Коскинены… – задумался Пекки Юкки, – знавал я одного Коскинена, церковного старосту. Да только слышал я, что сыновья его не больно то ладили с ним…
– Батюшка наш покойный, – ухмыльнулся Юхан, показав гнилой рот пьяницы, – хоть и мироед был редкостный, упокой черти его душу, а наследства нам не оставил. Вот и добываем мы себе пропитание у добрых людей. От ярмарки к ярмарке, от хутора к хутору.
Петер поддакнул, потягиваясь и зевая, а Пекки Юкки покрутил носом, потому что не нравилось эму компания.
– Сам-то ты кто? – спросил нахально Юхан у Пекки Юкки.
– Да так, человек себе и человек, – уклончиво сказал хуторянин, – с ярмарки еду. С сыночком. Пекки Юкки меня кличут.
–Ну, садись, погрейся, – уже более дружелюбно сказал Петер и махнул приглашающе.
– Ну, нас ты знаешь, а тот, что спит в углу – мы его сами не знаем. Сказал, что счетовод, ежели не врет, – сообщил Юхан.
Пекки Юкки покивал головой. Все разместились, где кому было удобно. Пекки Юкки постелил на лавку свою куртку, и малыш Тимо устроился на ней досыпать. В дальний угол присела на свой мешок монахиня, не уставая осенять себя крестом и бормоча еле слышно молитвы. Сам Пекки Юкки сел у очага, потирая руки. Олаф крутился по сторожке. Он явно боялся грозы, нового места и незнакомых людей. Не находя себе места, он подходил то к одному, то к другому, но всякий его прогонял. И даже спящий счетовод дрыгнул ногой в сторону назойливого Олафа. Тогда Олаф подошел к Пекки Юкки и стал мычать что-то совсем уж громкое, тыча пальцем то на лубочную картинку, то на всех в сторожке разом.
– Ну, чего тебе неймется, дурной ты человек! – с укоризной сказал ему Пекки Юкки, – да хватит же шуметь, дай людям отдохнуть. Гроза кончится, и домой поедем.
Однако Олаф не унимался, и в его бессвязном мычании можно было разобрать: «Тать, тать!»
– Да где тут тать! – встревожился Пекки Юкки, затем взглянул на лубочную картинку и увидел изображенного разбойника и успокоился, – это малахольный картинкой копеечной хвастается.
– В такую погоду, – засмеялся, привстав с соломы Юхан, – все разбойники в тепле сидят, брагу пьют да мясцо жарят.
– Не худо бы и нам поужинать, – поддакнул Питер.
Все стали рыться в котомках и доставать припасы. Даже спавший под раскаты грома счетовод проснулся и поздоровался. Аккуратная стриженая бородка и длинные крученые пейсы выдавали в нем представителя известной нации.
– Якоб Шнеерзон, – представился он и добавил, – бухгалтер я, по-простому – счетовод.
Пекки Юкки назвал себя и своих спутников.
– Что же уважаемый счетовод делает в лесу в столь грозный час? – спросил хуторянин недоверчиво.
– То же, что и все, – с легким акцентом ответил Шнеерзон, – таки пережидаю грозу.
– А отчего же не в теплом кабинете? – подозрительно продолжил Пекки Юкки допрос.
– О, чем меньше доверия, тем больше ума, – похвалил Шнеерзон Пекки Юкки, — да только кабинета нет у меня. Пропил я кабинет, нанимаюсь к помещикам за скромную плату.
– Не от господина ли Ялмара Линда вы идете? – спросил плотник Петер.
– От него, – покивал головой Якоб.
– Что же он вас в такую непогоду отпустил?
– Да не то, чтобы отпустил, – неприятно захихикал Шнеерзон, – сказать по правде – выставил. Насчитали ему налоги – сумму превеликую. Подати-то на землю, по указу русского императора, нынче немалые. Вот и пригласил он меня угодья пересчитать. Мы с землемером всё ходили да мерили, а когда намерили лишнего, да расчеты произвели, то взял суровый господин, да и выставил нас обоих.
– И денег не заплатил? – осведомился веселый Юхан.
– Какие уж тут деньги! Собаками травил, по старинному финскому обычаю гостеприимства.
Вся компания, за исключением старушки-монахини бесстыдно рассмеялась над бедами еврея.
– А я-то думал, кто еврея обманет, тот дня не проживет, – продолжил смеяться Юхан, но Якоб Шнеерзон ответил:
– Издали все люди не плохие. Денег мне не дали, но одарили бесценным опытом. К тому же записи землемера у меня остались…
– О, да ты, господин хороший, не так-то прост! – заметил Пекки Юкки, – с записями можно и в управу сходить, пусть сверят правильность определения подати.
Якоб Шнеерзон покивал головой и ответил:
– Знания – товар бесценный, но всегда найдётся тот, кто за него хорошо заплатит.
0
0