Сейчас Пилигрим стоял за кольцом матросов, возвышаясь даже над рослыми варварами-северянами на две головы.
Худой, костлявый, словно его выпотрошили и забыли набить чем-то взамен требухи и мышц, оставив чешуйчатую кожу обтягивать рыбий скелет — так, что острые кости, казалось, вот-вот прорвутся наружу, украсив жуткими колючками и без того непривлекательную фигуру. Узкий безгубый рыбий рот, рыбьи же глаза без век навыкат — но глаза Пилигрима, в отличие от глаз большинства его соплеменников, были на удивление выразительны. Вслух на суше говорить он не мог — писал сухой кистью-плавником на восковой пластинке или, если удавалось найти, на пергаменте или редкой в здешних краях бумаге.
Почерк у Пилигрима был на удивление ровный и разборчивый. Буквы он выводил крупные и аккуратные — вот и сейчас, даже лежа на палубе, Морис прочел на повернутой к нему табличке: «Не пытайся встать. Кто-то умрет». Он усмехнулся.
Но все-таки встал.
Пилигрим сокрушенно качнул сплюснутой с боков головой, на которой невесть как удерживался глубокий капюшон моряцкого плаща.
«Глупо».
Знаю, подумал Морис. Вытер кровь с лица тылом ладони. По струпьям и болячкам побежали сиреневые потеки. Потряс головой, чтобы палуба перестала уходить из-под ног.
— Сокровища там, капитан Буриан. Клянусь.
Капитан рывком обернулся. Лицо его под мятой треугольной шляпой было искажено от ярости. Морис вдруг почувствовал, что в горло ему уткнулось что-то колючее. Скосив глаза, увидел широкое лезвие абордажной сабли, которую капитан неуловимым движением выхватил из ножен.
— Что, если я сейчас велю боцману привязать тебе к ногам ядро и вышвырнуть за борт, мальчик? — вкрадчиво спросил капитан. — Ты показал себя отличным пловцом, но сможешь ли ты дышать водой, а не воздухом из дышегубок? Что может помешать мне сделать это, а? Или кто?
— Вы сами, — ответил Морис.
Клинок кольнул сильнее. Лицо капитана застыло маской гнева. Только так и не угасшее пламя алчности, пожиравшее капитана изнутри, удерживало его от того, чтобы не перерезать глотку дерзкому сопляку, вознамерившемуся провести бывалого пса вод.
Очень осторожно Морис сглотнул, сразу почувствовав, как между ключиц скользнул под рубаху новый кровавый ручеек. Это было неприятно. Вот, значит, как чувствуют себя смертные, когда им напоминают, что они смертны.
— Я не смогу ничего рассказать вам, если сейчас умру, — почти не двигая губами, просипел Морис. — Тогда действительно все было зря.
Капитан смерил его взглядом. Давление на горло усилилось, и Морис невольно сделал шаг назад, чтобы не надеться на клинок, как надевается на вертел кусок мяса. Капитан шагнул следом, шире и быстрее, и Морис, качнувшись на каблуках, наткнулся на фальшборт, подло ударивший его под поясницу. Отодвигаясь прочь от сабли и безжалостного блеска капитанских глаз, Морис перевалился через борт и рухнул в море.
Когда через несколько мгновений, полных шипения пузырьков вспененного воздуха и соленых поцелуев волн, он схватился за свисавший с борта конец, капитана на палубе уже не было.
«Ждет в каюте», — написал на своей дощечке Пилигрим.
Поняв, что потехи не будет, команда потянулась кто куда. Дел у экипажа было невпроворот — еще с самого всплытия «Безрассудства» после долгого подводного перехода.
Прежде, чем отправиться в каюту капитана, Морис позаботился о том, чтобы его товарищи по плаванию не слишком утруждали себя этой работой.
Ремонт подождет.
***
Каперский бриг «Безрассудство», сошедший со стапелей Винтбургских верфей два десятилетия назад, был все еще крепким судном. Его веретенообразный корпус из стужеясеня от форштевня до ахтерштевня достигал полусотни саженей, а ширина верхней — надводной — палубы равнялась десятку шагов рослого человека или невысокого кси. Пара косых мачт поднималась системой блоков и шкивов в считанные минуты усилиями всего нескольких членов команды, а управление парусами велось с ходового мостика.
Боковые порты способны были явить миру десять пушек, а на поворотных кругах на носу и корме установлены были спаренные картечницы. Команда «Безрассудства», состоящая из закаленных в схватках сорви-голов, способна была, дойди дело до абордажа, выставить три десятка отчаянных рубак всех рас, испещренные шрамами тела и лица которых говорили сами за себя. Бриг был весьма грозной силой, способной и постоять за себя, и доставить массу неприятностей купеческим судам и сходным по классу кораблям врага, отбившимся от флота.
Широкие, попарно выведенные из корпуса лопасти плавников — общим числом восемь — в надводном положении превращались в горизонтальные рули и стабилизаторы, способные противостоять весьма сильному волнению, не позволяя в шторм боковой качке превратить часть команды — из сухопутников — в сборище блюющих ничтожеств. Под водой же плавники сообщали судну скорость в полтора десятка узлов — гребцы, сменяя друг друга каждые полчаса, неутомимо бежали внутри ходовых барабанов, а система зубчатых колес передавала их усилия на коленчатые гребные рычаги. При вхождении брига в поток подводного течения из специальных люков на прочнейших тросах выбрасывались огромные полотнища брезентовых парусов, увлекая судно за собой и экономя силы трюмной команды.
Незадолго до всплытия брига многоухие слухачи из пробирочных первертов, выведенных в алхимических подземельях столичного Чертога Сил, совершенно точно определили в далекой ритмичной пульсации стук нескольких китовых сердец. Думая, что неподалеку проходит стадо мирных крикачей-полосатиков, капитан и команда оказались совершенно не готовы к тому зрелищу, которое предстало им, когда «Безрассудство», продув балластные цистерны, пробкой выскочил на поверхность и закачался на легкой зыби.
Ошибкой капитана Буриана стало то, что он не убедился в безопасности акватории через систему призм и зеркал, которую должен был выпустить на поверхность в прозрачном пузыре прежде, чем всплытие судна сделается неотвратимым. Но трехнедельный подводный рейд под многосаженным ковром спутанного морелиста, сплошь покрывавшим поверхность океана от средних до низких широт, спертый зловонный воздух, который неспособны были оживить зачахшие в жаре и духоте волшебные орхидеи судовой оранжереи, наросшая нервозность среди команды, вылившаяся в несколько драк с поножовщиной и назревающую угрозу бунта — все это привело к тому, что капитан не меньше матросов мечтал о глотке свежего воздуха и ощущении солнца и ветра на коже, а потому пренебрег обычным порядком.
За это едва не поплатился весь экипаж.
Первое, что увидели все они, высыпав на мокрую палубу, пьяные от ударившего в голову свжего воздуха, радостно смеясь и, позабыв про обиды, хлопая по плечам тех, у кого они были — это десяток столбов жирного черного дыма, подпиравших небосвод. В основании столбов среди невысоких волн виднелись темные массивные тела.
Смех стих. Веселье угасло. Капитан Буриан замысловато выматерился и ударил кулаком о ладонь.
— ЖирожОги, — процедил он сквозь зубы. — Адово проклятье южных вод.
***
Это действительно были киты. Действительно — крикачи-полосатики. Каждый — чуть меньше брига в размерах.
И все они были мертвы.
Сила, двигавшая огромные мертвые туши сквозь бег волн, имела весьма простое объяснение — которое не становилось менее чудовищным из-за своей простоты.
В чрево каждого из умерщвленных неведомыми китобоями гигантов был установлен котел, в котором разогревалась вода. Закипая, она превращалась в водяной пар, который отводился по кишечнику мертвого кита наружу, превращая китовую задницу в извергавшее пульсирующую струю кипятка сопло. Сила освобожденного пара двигала китовое тело вперед.
Кроме того, примитивные паровые машины приводили в движение выведенные сквозь бока мертвого исполина весла — именно их уханье слухачи ошибочно приняли за биение китового сердца. Хвост и плавники, тросы управления от которых сходились в опустошенный череп кита, исполняли роль рулей.
Пламя, дававшее необходимый для закипания воды жар, питалось плотью самого кита. Ворвань, постепенно вырубаемая из гниющих стенок пустотелого остова, горела в топках, извергая через дымоходы тот самый черный дым, который и увидела команда «Безрассудства», стоило бригу подняться на поверхность.
На плаву дохлые киты удерживались за счет гнилостных газов, накапливающихся в естественных полостях тел и под толстой шкурой, от чего и без того немалые туши раздувались до поистине чудовищных размеров.
Среднего размера кита хватало на пару недель плавания — прежде, чем разложение, крачки-ревуны и акулы-трупоедки не спроваживали мертвого исполина в могилу на морском дне. В умелых руках паровой кит за эти две недели мог натворить изрядных дел.
Десять мертвых китов могли натворить вдесятеро больше.
Вне всякого сомнения, правили чадящим стадом именно умелые руки. Более того — как минимум одна из этих рук была поистине железной. Какова бы ни была первоначальная цель жирожогов, их впредсмотрящие молниеносно заметили низкий силуэт всплывшего брига, едва он показался на поверхности, безошибочно выделив его покатую спину среди столь же покатых волн. Через пару минут все стадо, управляемое чьей-то стальной волей, легло на новый курс, устремившись к «Безрассудству».
Капитан меж тем не терял времени даром. Он зычно раздавал приказы, которые дублировал боцман — для палубной команды — и старший помощник, бубнивший слова команд в раструбы переговорных труб. Во всех направлениях помчались матросы, исполняя команды капитана.
Распоряжения капитана показались Морису противоречащими друг другу.
— Мачты поднять! — командовал капитан. — Паруса развернуть! Бегунам — полный ход! Межаник, передача на полный вперед! В трюмах, баласт принять! На носу, лагами течение искать! Палубные батареи к бою! Курс…
По всему выходило, что «Безрассудство» одновременно должен был бежать, тонуть и сражаться. Все это не укладывалось у Мориса в голове, но, захваченный общей горячкой приготовлений к схватке, кажущейся неизбежной, он бросился туда, где ему полагалось быть по боевому расписанию.
К клеткам с готфринами.
0
0