Тысяча девятьсот пятьдесят четвёртый, (не високосный), год ознаменовался многими событиями. К примеру, запуском в серийное массовое производство первого в СССР бытового магнитофона «Днепр-8». IBM с трудом продала 450 экземпляров первого калькулятора и транзисторы по два с половиной доллара. Были образованы Липецкая, Белгородская и Арзамасская области; правительство Джузеппе Пеллы в Италии ушло в отставку; у острова Эльба в воздухе развалился самолёт; в Каире студенческие волнения переросли в массовые драки и беспорядки; Центральный Комитет партии рассмотрел и принял в первом же чтении постановление о наличии серьёзных недостатков в работе государственного аппарата…
Весной полковник Насер стал Президентом Египта, а в Москву спецрейсом вернулся, в полном составе, Особый Отдел, который сдал под расписку в Государственное хранилище шестьдесят три опломбированных ящика, (и три цинковых гроба в придачу). Почти сразу в Ленинградской области было принято решение о строительстве экспериментальной базы Института прикладной химии у посёлка Капитолово.
В Средиземном море опять разбился самолёт. СССР вступил в ЮНЕСКО, ЦК КПСС утвердил решение о дальнейшем развитии совхозов, начале освоения целинных земель; с Австралией, (после того как сотрудник посольства Владимир Петров получил политическое убежище), были разорваны дипломатические отношения.
Мир, уверенно вставший на путь возрождения после кровавой войны, торопился жить.
***
Ксения, широко открыв глаза, вдыхала родные запахи растущей у окна резеды. Она проснулась в своей маленькой чистой комнате и, теперь, с удовольствием, слушала громкое тиканье смешных коричневых часов, отмеряющих гирьками на тонких цепочках сладкое время ничегонеделания. Вот стрелка приблизилась к полному повороту и растрепанная позеленевшая от времени медная кукушка отсчитала шесть своих «ку-ку».
Как же ещё рано! А она уже выспалась!
Очень скоро послышался цокот когтей Мрака, отправившегося на утреннюю пробежку, и покашливание дяди Бори. Это «товарищ сержант» открывал дверь наглому псу.
Весёлый ветерок принёс запах «Беломорканала». «Илюха проснулся», – улыбнулась девушка. Скоро запахнет блинами, замешенными бабушкой Ягой, клятвенно обещавшей их вчера, по случаю грандиозного успеха группы. Елена Дмитриевна была старше Ксении всего на пять лет, но вся группа называла молодую женщину только так, бабушкой. Она не обижалась…
Простые, милые домашние скрипы и стуки были нарушены звуком воды, спускаемой в унитаз. «Немец», – с досадой сжав губы, подумала Ксюша и решительно встала с кровати. Мысли о немце не давали покоя. Даже не мысли, а… то, что он был – такой.
Ещё в духоте Каира группа начала криво улыбаться, видя, какими глазами провожает статный «фриц» закутанную в никаб фигуру Ксении. Каждый раз, первым встречая её у порога, он, по-идиотски широко, распахивал свои голубые глаза и, театрально схватив за руку, старался прижать к груди. Хорошо, целовать не пытался! Ксения, отлично осознавая всю глупость происходящего, всё равно отводила глаза и опускала голову. Ладно ещё, лица при этом никто не видал! Спасибо восточным одеждам!
«Театральщина. Нелепость какая», – раздражённо вспоминала сейчас девушка, зло царапая зубным порошком зубы. Вчера, когда летели обратно, Борис болтал без умолку, рассказывая про Хуфу и Менкара. Блестел синими глазами, по-детски откидывал резким движением мягкие, светлые, (такие густые!), отросшие волосы. А кисть руки – совершенная, музыкальная, красиво очерченная, с тонкими длинными пальцами… девушка вздохнула.
Сердито фыркнув на унесшиеся неведомо куда мысли, Ксения натянула сарафан, причесалась. Посмотрела на себя в зеркало, но вместо своего лица увидела там хитрую кошачью морду, нагло ей подмигнувшую. Девушка схватила полотенце, замахнулась, но изображение усатого поганца пошло рябью, а перед ней появилась растрёпанная ведьма со стремительно чернеющим взглядом. И это неожиданно отрезвило.
– Я что, влюбилась?! – обухом ударила незваная-непрошеная мысль. – В него?! В фашиста? Да разве так может быть?.. ничего не помню, – буркнула Ксения неизвестно кому и вышла из комнаты, зло стукнув дверью.
Утро было окончательно испорчено.
***
Группа, почти в полном составе, отсутствовала в стране около двух лет. Здесь, на объекте, незаметно хозяйствовали Елена Дмитриевна с Василием Ивановичем, да Ян, почти ежемесячно прилетавший из Каира в Москву. Оладий, в свойственной только ему манере, предупредил о переменах, произошедших в их доме, но таких, какие сейчас увидела Ксения, не ожидал никто.
– Ой! – вырвалось у неё.
В местах общего пользования исчезла вся казённая мебель. На кухне, которая широкой аркой теперь соединилась со столовой, стоял громоздкий ореховый гарнитур. Грустные львиные головы венчали его по углам, а из-под скатерти, на огромном обеденном столе, мощной опорой торчали вместо ножек массивные лапы хищного зверя.
Полированный секретер с инвентарным жёлтым номером в углу и красивый книжный шкаф с раздвигающимися блестящими стёклами исчезли.
– А где мебель-то? – не выдержал вошедший следом Илья.
– Красиво, правда? Карла Андреевича Тура. Настоящая. На помойке нашёл, – послышалось от входа. Группа содрогнулась, от полученной информации, а вернувшийся после пробежки Ян любовно погладил стенку буфета.
Елена Дмитриевна обернулась на разговор и, улыбнувшись, пожала плечами. Весь её вид говорил: «смиритесь»…
Ну, если так ставится вопрос… группа воззрилась на стол с львиными лапами куда благосклонней.
Правильный настрой сделал утро куда симпатичней.
Во время завтрака все разговаривали так, будто ничего не изменилось, словно не вчера самолёт привёз из Египта загорелых до черноты и вымотанных до состояния ветоши людей.
К блинам полагалось земляничное, свеже сваренное, варенье и прошлогодний мёд. Чай исходил парком, блины пахли на весь дом, а варенье и мёд так и притягивали взгляд! Группа свободно расселась за огромным овальным столом, и все присутствующие, если бы дали себе труд задуматься над этим, то непременно ощутили себя счастливыми в это солнечное летнее утро.
– Помяните мое слово, к нам обязательно приедет Худояров, – аккуратно разрезая блин ножом, сказала Елена Дмитриевна.
– Не, – хрюкнул с набитым ртом Илья. – Воскресенье же.
– Вот прихватит Василия Ивановича со службы и приедет, увидите, – уверенно сообщила всезнающая Яга. Она уже встала и собирала многочисленные тарелки.
Ксения тоже взялась ей помогать и вдруг услышала:
– Надо же! Мейсен…
– Кто? – непонятливо переспросила девушка.
– Это настоящий Мейсенский порцеллен, – внятно, но бестолково объяснил Борис. Он сделал невероятные успехи в русском языке, и теперь его все принимали за латышского стрелка…
– Тоже с помойки, – хихикнул, было, Илья и осёкся, под грозным взглядом начальства. Начальство, впрочем, долго не гневалось – слишком вкусный был завтрак. Более того, скормив последний блин нагломордой собаке, оно аккуратно отодвинуло тарелку и сообщило:
– Диспозиция такая. Ксения и Елена Дмитриевна отправляются в Дом моделей. Там ждёт Анель Судакевич. С неё каждой из вас по три платья и по два костюма. И что-то там из вечернего. Короче, не маленькие, разберётесь. И чтоб красиво! Ну, а мы на хозяйстве. Илюха, тебе картошку чистить. А то разговорился мне.
***
Худояров действительно приехал. За последние два года он сильно сдал. Так что сейчас, войдя в дом, сразу одышливо огляделся в поисках дивана. Лишь немного передохнув, выпив предложенный чай, и, чуть оттаяв, заулыбался.
– Насер – президент. Асуан перекроем плотиной. И египтянам хорошо, и… эээ… о наших изысканиях никто не узнаёт. Жаль, что вы в Сфинксе не порылись.
Ян, с некоторым удивлением, посмотрел на разговорившегося генерала и пояснил:
– Это и так было не просто… Получилось, хорошо – теперь в Москве хранятся основные артефакты невероятной силы, и желать большего глупо. Да и Сфинкс надёжно закрыт и неподвластен времени.
Рашид Ибрагимович только вздохнул. Смена власти не прошла бесследно. Правда, его непосредственным руководителем стал благожелательно настроенный Иван Александрович Серов, с которым в 1946–47 гг. отдел непосредственно контактировал по «ракетной программе». Серов тогда организовывал вывоз инженеров в Советский Союз, а отдел параллельно паковал все оставшиеся от «Аненербе» документы.
Но, даже сейчас, после такой успешной операции в Африке, у генерала не было уверенности, что за ним не придут. Он сделал большой глоток почти остывшего чая и опустил глаза. Ему вдруг показалось, что на коленях, как утром, опять прыгает маленькая Лизонька. Внучке было полтора года, и генерал, потерявший на войне дочь, видел в этой малышке её продолжение. Невестка не одобряла совместного проживания в Серебряном бору, но свекр был непреклонен, и сыну пришлось смириться.
Но нет, на коленях, умильно раскрыв пасть, лежала тяжёлая собачья рожа.
– Фу! – спихнул оборотня Худояров.
– Бли-и-и-ин дай, отстанет… – послышалось из старинного зеркала, висящего напротив.
– Ёшкин кот! – вздрогнул генерал.
Рашид Ибрагимович никак не мог привыкнуть ко всем обитателям объекта. Вон, к примеру, зеркало советы дает… как с оборотнем обращаться. Это ж рехнуться, если без привычки. К тому же, Ян, словно буржуазный элемент, натащил в Контору непонятного мещанского мусора, гордо именованного «антиквариатом». Теперь, в новом современном помещении скрипели полы, а редкие гости покидали центральную базу отдела, с полным ощущением посетивших музей пионеров.
Собака оставила на брюках генерала пятно слюней и, показав белоснежный клык выгнавшему его из столовой Борису Евгеньевичу, гордо удалилась.
– А сколько Мраку лет? – вдруг поинтересовался оттирающий брюки руководитель.
– Я думаю, около двадцати пяти, самый расцвет, – услышал он.
– Эээ… а оборотни сколько живут?
– У них человеческий век. Но нашему парню однозначно нужна пара. Даже не представляю, где искать. Может, на Кавказе остались волчицы, способные к рождению такого потомства. Всё-таки, Азавацкие горы. Да и вообще, у нас проблема!
Рашид Ибрагимович вздрогнул. В залитом солнцем помещении потемнело. Перед глазами мелькнула картинка. «Лена, мой чемодан с самым необходимым держи всегда в прихожей…».
Он собрался с мыслями и, стараясь придать голосу как можно больше уверенности, поинтересовался:
– Какая?
– Бориса на Ксении женить надо!
На кухне загрохотало. Илюха высунул сияющую физиономию и, пояснив, что опрокинул кастрюлю с картошкой, извинился.
«Бардак! Не Особый отдел – бардак!».
Худояров так разозлился, что собрался уезжать. Вышли в лес.
Роща была наполнена яркой июньской жизнью. Ещё пели весенние песни трудолюбивые птахи, и жизнерадостно начинала грызть кору насекомоядная мелюзга. Пахло свежестью и летом. После унылых удушающих песков Египта это буйство красок одновременно успокаивало и будоражило душу. Неотступные гости генерала: подспудное раздражение с терзающей душу тревогой, постепенно растворялись в шелесте листьев и птичьем щебете…
Прогулка до машины растянулась на час. Обсуждали предстоящее мероприятие, стремительно перерастающее в трудноисполнимую задачу. Уже прощаясь, полковник пожал руку и, словно речь шла о чем-то обыденном и совершенно не имеющем ни к чему отношения, сказал:
– Рашид, нас никогда никто не тронет. Поверь. Я знаю. И успокойся. Сердце побереги. Ты мне нужен.
***
Перед обедом Илью поймали за рукав.
– Хоть намёк какой услышу, убью нахрен! – Ян был серьёзен. Илья уверенно мотнул головой и попытался улыбнуться. – Оживлю. И будешь в отделе умертвием служить! – в помещении заметно похолодало.
***
Иван Александрович Серов, совместно с Г.К. Жуковым, принимали участие в арестах по делу Л.П. Берии. Сергей Хрущев неоднократно упоминал, что отец очень благожелательно к нему относился. Что ж, назначая председателя КГБ, Никита Сергеевич не ошибся в своём выборе, остановившись на кандидатуре Серова.
Тот же являлся непосредственным организатором пересмотра дел «изменников Родины».
В 1963 году после «дела Пеньковского» был снят со всех должностей. В 1965 его исключили из КПСС и уволили в отставку.
Сидя затворником на даче, бывший генерал писал мемуары, которые, по свидетельству недовольного этим обстоятельством Ю.В. Андропова, явились продолжением дневников, начатых ещё в 1939 году. Умер так и не оправданный генерал в 1990 году.
Позже, во время ремонта, в стене гаража, его внучка Вера Серова обнаружила два чемодана с бумагами и правками деда. Во время бурных годов перестройки их активно пытался издать её муж, писатель Эдуард Хруцкий. В 2016 году историческим обществом была напечатана малым тиражом художественная книга «Записки из чемодана». Как утверждали издатели, в неё вошло не более трети имеющейся информации. Но доступа к оригиналам нет. И местонахождение подлинника засекречено. Тем не менее, по отдельным напечатанным и явно стилизованным крупицам информации, мы можем узнать не только о подлинной истории страны, но и о делах Особого Отдела.
«Вопрос совершенно невинный. Я спрошу его… я спрошу его… Что же я спрошу? Ах, вот что… Я спрошу его, где бы ему хотелось отпраздновать Рождество! Хм, до Рождества ещё целых четыре месяца. Ещё и осень не началась. С чего мне вдруг понадобилось об этом спрашивать? И всё же… Спрошу. Что здесь такого? Будущего этот вопрос не касается. Этот вопрос касается зимы. А к зиме следует готовиться. Потому что зима обязательно наступит. Так происходит каждый год, и в этом нет ничего удивительного. Захочет ли он остаться здесь, в Лизиньи, или вернётся в Париж? Вопрос самый невинный. Пусть остается здесь, если пожелает. Понадобится больше дров. А если захочет вернуться? В доме Липпо с детьми будет тесновато. Им нужна детская. Придется поискать другой дом. А зачем искать? Дом уже есть. И даже куплен. Немного подновить, проверить вытяжку. Что-то я увлеклась. Это уже будущее. А будущего нет. Ещё нет!»
Я выбрала экипаж, чтобы подумать. Езда верхом, галопом, размашистой рысью, на подвижной, острой спине гладкого, нервного зверя, пасынка песчаной бури, к размышлениям не располагает. Сейчас этот зверь, молния, заключенная в плоть, рысил следом. За ним присматривал Клермон, следующий за экипажем верхом.
До Лизиньи восемь лье, но я нетерпелива. Гонит тревога. Всё та же тревога. Не отпускает, не растворяется, не выпадает кристаллами слёз, как это бывало прежде. Она внутри, как загустевший, плотный кровоподтёк, почти неразличимый под кожей, но уходящей багровыми корнями в плоть.
И чем ближе бывшее поместье Шевретты, тем настырней, прожорливей тревога. Отзывается височным стуком и ломотой. Что это? В том невидимом коконе, в том узле, скрученном, затянутом, укрыт зреющий вопрос.
Когда экипаж сворачивает на подъездную аллею, я оглядываю встречающих. Будто с ними должна была произойти неведомая мне перемена. Превращение.
Вот из дверей кухни выходит кормилица. Пылающее от кухонного жара лицо. Руки по локоть в муке. Вот Валентина с недовязанным чулком. Сидела где-то в саду, приглядывая за детьми. Вот степенная мадам Жермон, кухарка. Бросает оценивающий взгляд. Велика ли свита? За ней – подростки поварята.
Лючия, по обыкновению, взлохмаченная и возбужденная. Сейчас появится Липпо. Покинет свой алхимический приют. Поспешит к своей трёхголовой «невесте» из Мурано. А вот Мария со своей маленькой подружкой. Какое облегчение!
Девочка моя! Запыхалась, личико сияет, кудряшки подпрыгивают. Бежит со всех ног. Как бы не споткнулась… Она угадывает мой экипаж по скрипу колес, по фырканью лошадей и звяканью сбруи. А уж горделивая, размашистая рысь бербера для неё и вовсе условный знак. «Подалки! Подалки!»
Но Мария одна. Геро и Максимилиана нет. Геро позволил ей бегать по двору без присмотра? Как бы он не доверял Валентине, кормилице или Лючии, он всегда оставался где-то поблизости. Слишком настрадался в разлуке. Слишком долго искал потерянную девочку среди призрачных могил. Он где-то здесь, рядом.
В такие минуты он всегда держится чуть в стороне. Сказывается застенчивость. Он и рад был бы приблизиться, подать руку, обнять, но его страшит чужое любопытство. Для него любопытные взгляды — всё равно, что расхитители священных даров, те безбожники, кто, проникая в храмы, крадет подношения с покрова Богоматери.
«Люблю всё больше, но всё меньше слов. Чем глубже чувства, тем слова скупее. Любовь боится бойких языков…»
Однажды я произнесла эти слова как приветствие, когда зрители, очарованные подарками, на нас уже не смотрели. Эти слова принадлежали английскому барду, чья история о погибших влюбленных некогда тронула моё сердце.
Перл, переводивший сонеты от скуки, безжалостно высмеивал тонкий лиризм островитянина. Он называл барда «сентиментальным занудой» и находил, что порождена эта сентиментальность промокшими башмаками и лондонским туманом. Тем не менее, строки бойко ложились на бумагу.
Если Перл испытывал трудности с переводом, ибо его английский был не настолько хорош, чтобы глубина поэтических метафор была ему по колено, я делала для него скрупулезный подстрочник. А уж затем он переводил мою прозу в катрены и двустишия.
Я перечитывала сонеты уже на французском и без труда запоминала. Как прозорлив и пугающе осведомлён этот английский бард…
«Чем глубже чувство, тем слова скупее…»
Геро верен себе. Он ждёт меня где-то в тени, недосягаемый для чужих взглядов, строгий, как первосвященник у порога скинии. Источник останется кристально прозрачным, без мути любопытства.
Его всё ещё нет, но я не тревожусь. Отдаю распоряжения. Лошадей в конюшню, карету откатить на задний двор, вещи перенести в мои комнаты. Где эти комнаты расположены, давно всем известно. Бывшие покои герцогини де Шеврез.
Бедная Шевретта! При встрече со мной она всегда отводит взгляд, а если вынуждена заговорить, то держится очень сухо. Не в силах простить мне владение поместьем, её гнездышком. Да и наш совместный визит в Конфлан, кажется, разочарованию ещё более способствует.
Она подозревает меня в излишней осведомлённости, в причастности к тайне, которая ей так и не открылась.
Но где же Геро? Где мой возлюбленный? Он мог отправиться за пределы поместья, к речной заводи, к дальним пастбищам, где бродят стреноженные лошади. Он и Максимилиан. Такие вылазки они уже совершали. Уходили ещё до рассвета и возвращались к обеду, усталые и счастливые.
Мария частенько напрашивалась в участники. Правда, весь обратный путь девочка проделывала на руках отца, ныла и жаловалась, что её «цалапают и кусают». На что Максимилиан отвечал презрительным хмыканьем и советами «маленькой пискле сидеть дома».
Царапины на руках и ногах девочки Валентина смазывала бальзамом, и очень скоро «маленькая пискля» забывала постигшие её горести. Участие в следующей прогулке она добивалась клятвами и слезами. Затем клятвы «терпеть и помалкивать» быстро забывались, и все повторялось в той же последовательности: «устала… цалапают… на лучки…»
Участвовала в экспедиции и я. Тогда поход растягивался по времени, но оставался незначительным по расстоянию. Лагерь мы разбивали у ближайшего озерка, такого маленького, что его не удостоили даже имени. Почти лужица посреди луга. Там Максимилиан, с видом мрачным и торжественным, брался учить Марию строить ловушки на речную крысу. Или доверял ей строить игрушечную плотину.
Мы слушали, как они спорят, ссорятся, мирятся и шлепают по воде. Затем они возвращались, мокрые, перемазанные илом, безмерно довольные. Мария непременно с кувшинкой в руках, а Максимилиан – с устрашающего вида корягой.
Кормилица то и дело хваталась за голову. Скорбя, она взывала к священному долгу взрослых, что возложен был на них Господом, подавать пример благости и смирения. А они чем заняты? Вот чем они заняты?
Мы с Геро только переглядывались с весёлой растерянностью. Так мы о долге и не забывали. Дети веселы, здоровы и голодны. Никто не утонул и пиявками съеден не был. Вместо речной крысы поймали лягушку. Лягушку, если угодно, можем предъявить.
И ничем таким особым, вопиюще безнравственным и долгу враждебным мы не занимались. Сидели на охапке скошенной травы, шептались, выдумывали милые прозвища. И целомудренно держались за руки. И более ни-ни.
За детьми присматривали. Зорко, как ночные стражи на стенах приграничной крепости. Прислушивались, как звучат детские голоса, не примешивается ли к смеху Марии и ворчанию Максимилиана вскрик боли или страха. Невзирая на взаимную увлеченность, на милые прозвища, шепотки, касание рук, мимолётные нежности и поцелуи, мы глаз не сводили от мелькавших в зарослях детских голов, белокурой и темноволосой.
А то, что дети вымокли и перемазались… Так дети же. Мир познают.
На этот раз и глава основательная такая, большая получилась, и засекречивающий слой оригинально расположился =))
Рассекретим его дружно?
=> Заходим в Сообщество ВКонтакте «Три билета до Эдвенчер» https://vk.com/clubthreebileta
=> Ставим лайк к этому посту с артом на стене сообщества.
=> Готово! Ждём результатов!
Готфрины, или людорыбы, как называли их обитатели суши, приходились очень дальними родственниками тому разумному племени, к которому принадлежал Пилигрим. Именно он, обратив внимание на несомненный талант Мориса в обращении с животными, пристроил мальчика к делу, поручившись за него перед боцманом, а потом — и перед капитаном Бурианом.
Клетки располагались под палубой, по одной с каждого борта. Всегда заполненные забортной водой, они служили приютом для десятка готфринов. Спустившись в трюм, Морис обратил внимание, что людорыбы возбужденно кружат в тесноте забранных сверху решеткой цистерн, сплетая свои гибкие тела в замысловатые узлы. Словно чувствуют, что скоро предстоит нешуточное дельце, подумал он, открывая крышку люка и ныряя в пахнущую тиной воду.
Готфрины окружили его, касаясь своими холодными чешуйчатыми телами, бодая в бока лобастыми головами и требуя угощения. Куски рыбы-дурманки мигом перекочевали из карманов ременной сбруи Мориса в зубастые пасти, и блюдцеобразные глаза помутнели в нахлынувшем приливе кратковременного опьянения, вслед за которым через несколько минут должна была последовать целеустремленная агрессия.
Эти несколько минут потребовались Морису на то, чтобы должным образом снарядить питомцев, а потом приласкать и одурманить готфринов из второй клетки. Потом он поворотом рычага распахнул внешние порты, и, когда рыболюды устремились наружу слитным потоком переливчатых тел, бегом вернулся на палубу с докладом.
Капитан прервал изрыгаемый на суетящуюся команду поток брани ровно настолько, чтобы, выслушав торопливый рапорт Мориса, раздраженно махнуть рукой в сторону флотилии жирожогов, за прошедшие минуты заметно приблизившейся к «Безрассудству».
— Вон твоя цель, мальчик. Ты знаешь, что нужно сделать. Да помогут тебе боги! Иначе нам не видать твоего острова, как пить дать, не видать!
А потом вновь отвернулся и, рыкнув на тащивших заряды к картечницам долговязых листохватов, вперился сквозь зрительную трубу взглядом в корабли неприятеля.
Морис нашел глазами Пилигрима. Тот, укрепляя в пазах фальшборта страшноватые абордажные гарпуны, ободряюще кивнул ему. Морис кивнул в ответ, вдел в петли сбруи пару дышегубок и прыгнул за борт.
Готфрины закружили его в хороводе, глупо хихикая и пуская разноцветнае пузыри воздуха из пастей. Раздавая шлепки, Морис направил их туда, где вода кипела от извергаемых китовыми внутренностями струй пара. Вцепился в спинной плавник одного из рыболюдов и ушел под воду вместе с ним.
Дышегубками он не воспользовался. Он не нуждался в воздухе для дыхания под водой — но капитану и команде знать об этом было вовсе не обязательно.
Рыболюды двумя клиньями устремились навстречу флоту мертвых китов. Зелень воды то и дело прорезали серебристые лезвия рыбьих тел, и готфрины лакомились на ходу, хватая покрелей и рыб-свистунов и пища от удовольствия.
***
О приближении цели их оповестили акулы. Десятки пятнисто-полосатых тел описывали широкие круги вокруг гор разлагающейся плоти, то и дело бросаясь в центр живой спирали, чтобы вырвать шмат гнилого мяса из боков или брюха одного из гигантских трупов. Их не отпугивали ни струи кипятка, ни заградительные пики, которыми была щедро утыкана подводная часть кораблей-мертвецов.
Вода сделалась теплой, зловонной и мутной. Морис чувствовал ее гнилостный привкус губами. Ноздри наполнились ее отвратительным запахом, а к коже словно прикоснулось что-то липкое и противно-вязкое.
Остатки акульего пиршества опускались в глубину неопрятными хлопьями, и их подхватывали рыбы поменьше. Рыболюды промчались сквозь завесу из рыбьих тел и ошметков мертвой плоти, пройдя под «днищами» кораблей и ловко увернувшись от извергаемых струй кипятка.
За мертвым флотом тянулся длинный шлейф объедков, которые подъедали тысячи рыб-падальщиц. Зайдя жирожогам в тыл, Морис заставил своего готфрина подняться на поверхность и огдяделся.
Раздутые туши, над которыми в клубах жирного дыма кружили сотни плотоядных морских птиц, закрывали обзор, но главное Морису все же удалось разглядеть. Положение брига казалось безнадежным.
За минуты, проведенные Морисом под водой, дистанция между китами и «Безрассудством» сократилась почти вдвое. Бриг поднял мачты и развернул полотнища парусов, одновременно начав погружение — его корпус погружался в волны с дифферентом на нос. Только теперь Морису стал более или менее ясен странный замысел капитана. Уйти от преследователей при слабом ветре на одних парусах бригу не удавалось ни при каких обстоятельствах. Стараясь выиграть нужное для погружения время и не желая оставаться при этом неподвижной мишенью, капитан использовал паруса для того, чтобы придать своему кораблю хотя бы относительную мобильность.
Затявкали картечницы, вспенив волны по курсу китовой эскадры. Капитан вел бриг галсами. Поочередно рявкнули орудия одного борта, потом — другого. Снаряды легли в воду меж гигантских туш. Смачное чавканье отметило несколько попаданий в цели. Киты продолжали сокращать расстояние до брига, словно и не заметив повреждений.
Потом головной кит с нарастающим рокотом вдруг словно вырос в размерах вдвое.
А потом взорвался.
***
Больше всего это было похоже на извержение вулкана — только вместо лавы вулкан выбросил в кишащее птицами небо чудовищный фонтан мяса и осколков костей. Воспламененный бомбой гнилостный газ выплеснулся наружу в фейервеке сгорающих в пламени птиц. На окрестную акваторию обрушился страшноватый зловонный дождь из останков кита и его команды.Чадно горящая туша начала медленно погружаться во вскипевшие от рыбьих тел волны. С развороченных взрывом китовых боков в воду сыпались оглушенные фигурки, напоминающие человеческие, сразу становясь добычей акул.
Готфрины затанцевали рядом, выпрыгивая из воды и хватая в воздухе куски вонючего мяса.. Прежде, чем Морису удалось успокоить развеселившихся животных, их заметили.
Закутанные в цветное тряпье фигурки засуетились на спинах замыкающих неровный строй китов. Клубы дыма то и дело скрывали их от глаз Мориса, но, вне всякого сомнения, они готовили некую каверзу.
Окутывавшие китовые туши облака дыма сделались вдруг гуще, и из них выросли и потянулись к бригу клубящиеся длинные щупальца с ярко пылающими искрами на концах. Большинство дымных струй бесславно завершили свой путь в море — но те, что дотянулись-таки до «Безрассудства», расцвели лепестками грохочущего огня на его бортах и палубе. В небо взметнулись обломки.
Несколько таких щупалец рванулись прямо к Морису и его подопечным. Мгновение он смотрел на стремительно приближающиеся темные тела на вершине каждой из дымовых колонн, а потом резко ушел под воду, увлекая за собой готфринов.
Вода ударила в уши, словно хлопнув по ним сложенными чашечкой ладонями, оглушив и дезориентировав Мориса на несколько долгих секунд. Возможно, он даже потерял на миг сознание. Если бы он дышал запасенным в дышегубках воздухом, то сейчас непременно захлебнулся бы. Вокруг дергались тела оглушенных рыболюдов.
Не все огненные рыбы, выпущенные жирожогами, сдетонировали при ударе о воду. Пара из них на столпах горящего даже в воде огня уходила сейчас в глубину, и Морис, понимая, что следующие взрывы убьют их наверняка, рванулся на поверхность, гоня перед собой дезориентированных готфринов.
Все вокруг заволокло дымом, и силуэты уходящих китов едва угадывались в сгустившемся мраке. Чуть в стороне вода вспухла рокочущими пузырями, и Морис ощутил чувствительный толчок снизу, едва не выбросивший его в воздух. Готфрины возмущенно защебетали. Морис успокоил их и, держа курс на птичий гомон, устремился в погоню.
Утром у зеркала ей пришла ещё одна мысль. Ровве! Он-то точно знает, кто что чувствует…
Но Покровитель на зов не пришёл. Словно знал, что его зовут в меркантильных целях. А может, вчерашнее приключение задело и его.
Ведь Темери перестала его слышать в самый разгар пожара…
Но что могло с ним случиться? Сёстры никогда не говорили, что Покровители уязвимы для огня, даже наоборот. С другой стороны, Ровве не похож на других Покровителей. Он каким-то образом продолжает оставаться собой, как будто даже испытывает чувства и страхи, как будто ему не безразличен мир живых!
Темери достала из складок балдахина посох, и повторила зов, уже опираясь на его силу.
Он не хотел приходить… но почему-то пришёл. Остался в тени, в углу за камином, не показываясь на свет.
Заставить его отвечать? Как-то сёстры умудрялись договариваться с душами своих предков… ах, если бы Роверик был душой её предка!
А так он, может быть, просто не хочет её больше видеть, но чувство долга заставляет…
А бывает ли у Покровителей чувство долга? Вроде бы для них естественно помогать и быть рядом с теми, кого они выбрали.
Но будь это сто раз правдой, Темери не хотела принуждать его ни к разговору, ни к помощи – надоела она ему? Да на здоровье. Пусть найдёт себе кого-нибудь ещё. А навязываться она не будет…
Темери поняла, что снова думает о Ровве не как о всезнающем мудром духе-Покровителе, а как о живом человеке.
– Да и всё равно уже! – сказала она вслух. – Покровитель он, не Покровитель… но объяснить-то, что, трудно? Мол, всё, Темершана Итвена, твоё время вышло, я ухожу помогать чеоре та Роа…
– Ещё чего не хватало, – пробурчал Роверик, впервые показав, что он видит и слышит Темершану.
– Значит, я тебе не надоела, и дело в чём-то другом?
– А ты знаешь, – спросил он с тоской в голосе, – в чём разница между призраком и Покровителем?
– Представления не имею. Погоди. Ровве, ты хочешь сказать…
Призрачный ифленец пожал плечами и переместился ближе к свету.
– Это же очевидно. Я похож на самого себя, я всё помню, и я не могу находиться слишком уж далеко от тебя. Но сам я не понимал этого, пока Золотая Ленна не сказала. Я ей благодарен: теперь хоть всё стало понятней. Ну что, в чём разница? Попробуй догадаться!
Она честно вспомнила всё, что слышала от сестёр об общении с Покровителями.
– Покровители – не люди и даже не похожи на людей. Они приходят на помощь сёстрам, когда им трудно. Покровители – это тоже дети Ленны, просто они совсем другие. Им нравится быть рядом и помогать. Но, Ровве, кроме того, что ты всё помнишь и похож на человека, ты же действительно… ты всегда меня спасаешь! Извини, но про призраков я совсем ничего не знаю.
– Призраки остаются в холодном мире, если при жизни не успели исполнить какую-то клятву, которая в момент смерти имела для них самое большое значение. Или если их магически прокляли. В любом случае призраки приносят несчастье. Они не помогают.
– Тогда как случилось, что ты стал моим Покровителем? Ты же сам меня выбрал.
– Я не мог стать Покровителем Шедде, ведь он проклят.
– Ровве. Если ты призрак и тоже проклят, это не должно было стать помехой, разве нет?!
– Но я тогда об этом не знал!
Призрак нахмурился. И нехотя добавил:
– И мне показалось, что тебе это нужно. Мне захотелось быть твоим Покровителем.
– Ну вот! – она улыбнулась. – И ты мне уже столько раз помог. Да мы без тебя из пожара не выбрались бы. Ты как будто знал, что делать!
– Ну, знал. Мы с Шедде один раз попали в переделку. В Коанеррете.
– Расскажешь?
– Когда-нибудь потом.
– Ага, значит, ты раздумал меня бросать!
– А если я проклят? И то, что я рядом, станет причиной твоей смерти?
– Ровве… а если тебя не будет рядом… – спросила Темери осторожно, – и это станет причиной моей смерти? Хочешь, я проверю, нет ли на тебе проклятия? Это ведь легко. И потом… не слишком ли много рядом со мной магически проклятых ифленцев? Я за всю жизнь видела только одно такое проклятье. А тут за одну зиму – сразу два!
Ровве посмотрел на неё со странной смесью недоверия и ожидания.
– Что, прямо сейчас? – И тут-то Темери, наконец, поняла, что именно это беспокоит Ровве больше всего.
Тёплый посох согрел руки. Короткая молитва-обращение помогла ей снова увидеть природу вещей, как тогда, на башне. Она запоздало вспомнила, что ведь Ровве там тоже был. И если бы на нём были заметные следы тёмного колдовства, то Золотая Ленна непременно увидела бы.
Ровве остался собой. Не появилось вокруг него ни особого свечения, ни, чего он сам больше всего опасался, тёмной дымки чужого недоброго слова.
И кажется, он сам по чувствам и мыслям Темершаны понял, что проклятия никакого нет.
Значит, по эту сторону границы миров Ровве держит неисполненное обещание, о котором он думал в момент гибели. А погиб он от меча этхара.
А Этхары – создали саруги, которые медленно, но неуклонно убивают Шеддерика.
Роверик мог вспомнить Шедде. И вспомнить какое-нибудь давнее обещание. Не обязательно, наверное, клятву… просто что-то, что тогда для него показалось важнее собственной жизни.
А может, это работает не так. Но во всём этом есть одна мысль, которая Темери и напугала и встревожила. Она спросила:
– Ровве, а чего хочешь ты сам?
Призрак посмотрел на неё, чуть склонив голову. Как будто сам он об этом раньше никогда не думал. Просто был: рядом с Темери, с Шедде, с Кинриком.
– Шедде обязательно попробует сделать одну глупость… он мне сам об этом говорил, ещё давно. Но тогда до этого было далеко, и мы делали всё, чтобы у него не возникло этой… ну, он считает, необходимости, а я всё ещё уверен, что глупости. Так вот, я должен быть рядом, когда это случится. Я… пообещал себе, что он этого не сделает. Только не спрашивай, ладно? Это не моя тайна.
– Шеддерик и глупость… – скептически произнесла Темери. Нет. Не складывалось. Эти слова друг другу не подходили.
Но Ровве не повёлся на провокацию.
– Грустно понимать, что я умер, и это навсегда.
– Но ты будешь и дальше моим Покровителем? – Темери изобразила самое умоляющее выражение, на какое только была способна.
Оказалось, призраков тоже можно развеселить. Ну, или хотя бы заставить улыбаться.
Увы, тут их душевной беседе пришёл конец – в двери настойчиво застучали.
На пороге оказалась Вельва. Выглядела слегка испуганной. Или даже не слегка.
– Рэта, вы живы! Какое счастье!
– А что со мной могло случиться за ночь? – изумлённо приподняла она брови. Вряд ли кто-то мог знать о её ночном приключении – кроме Дорри.
– Вы не слышали? Дом, в который вы вчера ездили. Там случился пожар!
– В гостинице?
Девушка потупила взгляд:
– Я слышала, как гвардеец докладывал светлейшему наместнику, что вы остались гостить в усадьбе Вастава. И испугалась, что вы погибли на пожаре.
Темери услышала спокойную подсказку Роверика:
– Она говорит неискренне.
Неискренне? Но у неё взгляд такой испуганный. Впрочем, может, «неискренность» заключается в чём-то другом.
– Вот оно что… нет, я попрощалась с хозяйкой, как только гроза немного утихла. Что произошло?
– Большой пожар. Дом обрушился, все погибли. Представляете? Никто не выжил!
– А чеора Росвен? Погоди. Расскажи по порядку, а я пока закончу причёску.
– Никто ещё ничего не знает, ну, кроме того, что был пожар, и что туда отправились люди… – она понизила голос, – из тайной управы.
– Да?
– Говорят, осталась только груда обгоревших камней. Вероятно, наместник будет расстроен.
– Почему? Хотя… я слышала, это был его дом.
Вельва открыла шкатулку, оставленную Темери у зеркала. В ней хранились шпильки и заколки. И подаренный Кинриком гребешок.
Бездумно вытянула одну из шпилек и помогла Темери закрепить непослушный длинный локон.
– А вы не знали? Наместник Кинрик, он… красивый молодой человек, и нравится многим девушкам. А некоторые девушки нравились… если вы понимаете о чём я… – голос её стал мурлыкающий, доверительный, – нравились ему самому.
– Она что-то задумала – прокомментировал Ровве. – Много азарта. И много самоуверенности. Она уверена в успехе больше, чем наполовину.
«Что бы я без тебя делала, Роверик», – подумала Темери, едва заметным кивком подтверждая, что услышала его и поняла.
– О, так у чеоры Росвен… был роман с наместником?
– Не переживайте, рэта, это было давно, до того, как вы прибыли в Тоненг. Ну вот. Отлично получилось! Вам идут высокие причёски!
Темери изобразила озабоченность. И тут же услышала:
– Ей нравится, что ты начала переживать. Темери, будь с ней осторожна.
– Конечно, – ответила она сразу обоим.
Ну, пора! Традиционный завтрак с наместником должен начаться вовремя и опаздывать на него не стоит.
– Вы сделали для меня больше, чем я мог представить. – Кинрик жадно смотрел Темершане в глаза, так что она прекрасно видела и лихорадочный блеск его собственного взгляда, и лёгкий румянец, и непонятный, но жадный интерес.
Вероятно, у него была долгая бессонная ночь, и этой самой ночью чеора Росвен рассказала ему в подробностях, как они вдвоём убегали из пожара.
– Ну, нам было некуда деваться. Или убегать оттуда, или кричать «Помогите!».
Он покачал головой и вдруг схватил её за руку, чуть не опрокинув бокал с водой.
– Нейтри рассказала, вы потратили время, чтобы её спасти, и чуть не пропали сами. Я никогда этого не забуду!
Она попыталась высвободить пальцы, но Кинрик намёка не понял.
– Послушайте. Я должен вам сказать. Когда брат вас привёз в город, я на многое был готов, чтобы избежать этого брака… но вы… вы невероятны.
Наместник поднёс её кисть к губам и поцеловал, несмотря на ощутимое сопротивление.
– Если бы вы знали, какое облегчение… понимать, что рядом не одни только предатели и убийцы. Что есть ещё люди, которым я могу доверять.
Когда в ответ на первую, осторожную и пока еще сдержанную волну силы, отправленную в белый свет (нет, не в белый — аметист-бирюза-перламутр) открыто и насовсем, не пришло мгновенного отзеркаливания, Роне чуть не разрыдался от облегчения. Раньше Дайм все время отзеркаливал, на автомате, сразу, пружинисто так, мягко и доброжелательно, но непреклонно. Словно границы ставил, за которые тьме не стоит протягивать свои жадные щупальца.
Но раньше это были именно щупальца, в том-то и дело! Раньше Роне никогда не отрывал свои стихийные линии от себя насовсем, он просто как бы давал на время, попользоваться, с возвратом… Ну с подразумеванием такой возможности.
Он не стал бы сопротивляться и даже обрадовался бы, если бы светлый решил присвоить часть. Если бы светлый сам отхватил бы, сколько ему надо. Сам. Это было бы честно. По крайней мере, так Роне казалось раньше. Но, похоже, полковник Магбезопасности хиссов Дюбрайн имел на этот счет собственное мнение, диаметрально противоположное мнению Роне.
Что ж, темные умеют учиться на собственных ошибках. Пришлось, как это дико ни звучало, самому оторвать у себя кусок собственной стихийной силы. И отдать без возможности забрать обратно, даже если ее не примут. Вот так. Глупо. Но…
Получилось. Все-таки получилось.
Светлый не устоял.
Да и кто бы устоял на его месте? Честность — лучшее оружие, а Роне был предельно честен: никаких крючков-цеплялок, никакиъх воронок обратного отсоса, никаких возвратно-поступательных (во всяком случае — не здесь!). никаких персональных ниточек или тянущихся к Роне силовых жгутиков, все обрезано под корень. Эта сила больше ничья, у нее нет хозяина, видишь, светлый? Только черный огонь, только горячая тьма, ласково, безопасно и бескорыстно — бери! Тебе. Твое. Она будет твоею, светлый. Если возьмешь…
А главное — осторожно, даже не в четверть силы, в одну пятнадцатую. Чтобы не напугать, не оттолкнуть, чтобы взял, принял, согласился сделать своей…
Принял.
Вот и отлично. Потому что сил сдерживаться уже совсем нет, давно уже, Роне завис не на пределе даже, далеко за внешней границей предела и держится исключительно силой воли, которой тоже уже как-то…
Вдох. Выдох. Повторить.
И — раздвинуть последние щиты, заготовленные на потом, все равно они пока не нужны. Раздвинуть, но не убирать далеко: пригодятся… потом.
И — выплеснуть на еще толком не опомнившегося светлого, всего такого раскрытого, не ожидающего подвоха, такого доступного и уязвимого, жадно глотающего воздух широко открытым ртом и только что радостно впитавшего предложенный от чистого сердца ласковый черный огонь… всего себя выплеснуть, наизнанку выворачиваясь — бери! Точно так же открыто и беззащитно, честно, без задних мыслей… Бери, Дюбрайн, дери тебя семь екаев! Тебе ведь наверняка хочется, вон как жадно глотаешь воздух, чем сила хуже? Не хуже. Лучше! Бери все, что у меня есть, до последней капли бери! Всего меня. Не жалко. Я ведь снова все получу, и сторицей, вот уже совсем-совсем скоро… если все будет хорошо… если ты возьмешь… если не будет зеркалки, вежливой беспощадной зеркалки, дери ее семьдесят семь екаев…
Зеркалки не было.
Был только Дайм. Очень много Дайма, внутри и снаружи. И вроде бы много, очень много, но… лучше бы внутри еще больше!
Роне всхлипнул и судорожно ударил пятками Дайма под ягодицы, нажал. притискивая и вдавливая еще плотнее, глубже, жарче… И, кажется, поймал нужный угол — волна острейшего удовольствия прокатилась первой горячей судорогой по ногам, до поджатых пальцев и обратно, пробежала острыми мурашками по позвоночнику до макушки, встопорщила волосы, обдала жаром лицо и расплавленными щекотными ручейками стекла по груди и животу к яйцам. чтобы уже оттуда рвануть наверх…
Роне выгнулся и почти встал на борцовский мостик, ударившись затылком о доски пола, но даже не заметив этого. Наслаждение выкручивало его с почти болезненной силой, и от этого было еще более острым, наслаждение невероятной силы, на всех уровнях, куда там простому физическому оргазму. Он еще успел подумать, что понимает Ману, теперь понимает полностью: от такого невозможно отказаться, даже если секс со светлым и не дает на самом деле никакого единения и никакой свободы… Все равно. Надо быть последним придурком, чтобы отказаться от такого, когда на тебя обрушивается дармовая сила, светлая и темная, вперемешку, и это так сладко, что почти больно…
И в этот миг на него обрушилась сила. Светлая и темная. Вперемешку. Действительно обрушилась — то. что было раньше, оказалось легким моросящим душем по сравнению с опрокинувшимся океаном. Скрутила, разорвала в клочья все, что еще оставалось от защитных щитов, вывернуло наизнанку… оказывается. есть большая разница, сам ты выворачиваешь себя или вот так, насильно, грубо, безжалостно… это было так больно. что почти сладко.
Дайм!
Кажется, Роне орал, давясь и захлебываясь этой силой. Дайм, что ты делаешь… Меня же вычистит таким напором, полностью вычистит, досуха… Я ничего не смогу удержать, ничего, даже минимума, что ты делаешь…
Да понятно что.
Убивает.
Очередной трэш начался с того, что к нам пришел пепельный дракон. Ну как пришел… сбежал из клана, поскольку больно уж плохо с ним там обращались. Да и боги бы с ним, днем ранее к нам прибился нефритовый с едва появившимся на свет паразитом, поскольку родственники нефритового не оценили совершенно случайно возникшую пока что душевную связь между их сыном и паразитической сущностью. Так что это было всего лишь маленьким камушком, внезапно обрушившим нам на головы лавину…
После рассказа пепельного дракона я призадумалась. С самим кланом явно было что-то не так. Это «что-то не так» длилось уже года полтора, если не два, но я почему-то все списывала на внутриклановые разборки, предоставляя пепельным самим разбираться в своих проблемах. Досписывалась. Как всегда, вместо того, чтобы вовремя обратить внимание на тревожные звоночки, я занималась совсем не тем, чем надо было. Наверное, это судьба у меня такая — опаздывать куда надо и приходить вовремя туда, куда не надо…
Я позвала Шеврина и рассказала ему о странностях пепельного клана. Больше всего меня смущала призрачная серая дымка, виднеющаяся на энергетическом плане, стоило только представить себе клановый замок или же подумать о его обитателях. Да и происходящее там с молодняком и простыми драконами наводило на странные мысли. Мы словно повторяли уже пройденный материал, так до конца его и не запомнив. Примерно та же дрянь происходила с золотыми в свое время. И с демиургами. И вообще…
Шеврин мелочиться не стал и предложил «прогуляться» в пепельный клан всем составом, заодно и заплатить выкуп за сбежавшего парня. С нами связалась представительница пепельных и заявила, что раз мы не желаем отдавать обратно их «имущество», то извольте раскошелиться. Да я-то и не против отвалить кристаллов и все забыть, вот только сгустившаяся дымка меня все же напрягала…
На всякий случай под входом в клан пепельных собрались мы все: Шеврин, Шеат, Лэт, Шиэс, Гитван, с нами держал связь Ольт на всякий пожарный. Мало ли. Как оказалось, он дежурил не зря…
Я привычно постучала в излишне пафосно оформленную деревянную дверь замка. На самом деле жилье пепельных драконов было намного более… сложным, построенным с помощью других измерений и наполненным магией, но мне было доступно только обычное наше измерение. Вокруг царила подозрительная тишина и почему-то не было традиционной стражи на входе. На всякий случай я попыталась рассмотреть замок в другом спектре и не преуспела. Что ж… кто-то или что-то снова урезал мои возможности.
Я проверила свое тело на наличие ограничителей и ничего не нашла. Значит, воздействие было наружным. В таком случае следовало позаботиться об безопасности и не только себя любимой. На парнях возникли респираторы и силовые скафандры. Это не защитит их абсолютно от всего, но от части гадостей вполне может спасти. Я еще хорошо помнила, что драконы отнюдь не бессмертны, как и все мы. Они могут что-то вдохнуть, на что-то наступить, к чему-то прикоснуться… и не факт, что это не станет смертельным для них. Так что лучше перестраховаться. На себе я тоже создала скафандр, правда, не силовой, поскольку решила, что так будет надежнее. Лицо плотно прикрыл респиратор, а то я тоже любитель вдохнуть чего-нибудь не того…
После того, как в дверь мы поколотили сапогом скафандра, ее наконец-то соизволила открыть одна из дракош. Не та, с которой мы обычно общались на предмет купли-продажи и лечения умирающих лебедей, тьфу, драконов, а какая-то чужая и незнакомая, что сразу вызвало у меня ряд вопросов. Обычно со мной предпочитала общаться высокая немного пухленькая дама с лицом «в годах», которая, как говорится, и коня на скаку остановит, и избу потушит. А тут какая-то моль бледная с перекошенным лицом.
— Мы по поводу платы за вашего парня, — пояснила я, пряча сапог за спину. А то еще подумает чего не того, разбирайся потом…
— Давайте, — пепельная неохотно прикрыла дверь, а я вдруг взглянула на замок и увидела плотную черную дымку. Неловко переступив с ноги на ногу, я вытащила из кармана горсть кристаллов, едва наполненных энергией и пнула в бок Шеврина, кивнув ему на дымку. Дракон скривился и вдруг порывистым движением столкнул пепельную дракониху с порога, открывая нам проход, который подозрительно никто не охранял.
— Держим щиты на Гитване! — коротко скомандовал он и что-то пережал на шее пепельной, не давая ей прийти в себя. Я недовольно поморщилась, понимая, что мы нарушаем личные границы клана пепельных драконов и поступаем, как захватчики, но все же набросила на нашего японца трехслойный щит, надеясь, что от него будет хоть какая-то польза.
— Мы же вторгаемся в чужой клан, — предупредила я Шеврина, но дракон смерти презрительно фыркнул:
— Не вторгаемся, а идем с инспекцией, — он поднял палец для большей значимости этого момента. — Первыми ни на кого не нападать, смотреть в оба, в рот ничего не тащить…
Последнее наверняка предназначалось мне, хотя я уже не настолько тупая, чтобы жрать что-то в клане драконов, которые ведут себя настолько подозрительно, что паранойя просто захлебывается в воплях. Ну что же, пошли посмотрим, как живут пепельные собратья.
В замке было подозрительно пусто, что вызывало у меня нехорошие ассоциации. Обычно в замках драконов царит жизнь, по крайней мере, в наличии стража, слуги, в том числе виверны, какие-то местные жители, спешащие по своим делам и прочие граждане. Сейчас же в нем было пусто и как-то… слегка сумрачно. Я не сразу поняла, что сумрак дает не скудное освещение из окон и настенных светильников, а какая-то тонкая, похожая на дым от костра дымка, растекающаяся не пойми откуда.
— Респираторы не снимать! — приглушенный окрик Шеврина подтвердил мои догадки. Драконы специально напустили странного дыма в свое жилище, чтобы что? Чтобы мы надышались этими парами и вырубились или умерли. Одного другого не лучше. Но тогда возникает вполне логичный вопрос — а какого хрена? Получается, пепельному парнишке специально позволили сбежать, зная, что мы придем как честные идиоты за него заплатить. И ловушку готовили… если не для всех нас, так для меня, поскольку обычно я хожу расплачиваться за всех сирых и убогих…
Я стиснула в кармане кристаллы, слегка покалывающие пальцы. Вот только на хрена все это пепельным? Ладно, я бы поняла, если бы подобное учудили серебряные, у них есть на нас зуб, они не любят золотых, а мы с ними дружим, они желают укокошить Шеата каким-нибудь кровавым образом, да и вообще, у них причин больше. А пепельные ведь мирные целители, зачем им все эти сложности?
Из-за одной из толстых тяжелых портьер выглянула юная мордочка, и ее обладатель тут же выскочил, чтобы плюхнуться нам почти под ноги. Шеврин раздраженно зашипел, что-то тихонько сказала Шиэс…
— Заберите меня отсюда! Пожалуйста! — громко зашептал паренек, стоят на коленях. Я легко подхватила его за шкирку и быстро сунула в экран, пока он нам не помешал своими просьбами. Черт его знает, что происходит в этом клане, лучше пусть малец сидит на кухне и не путается под ногами.
Тактика была верной, вот только чем дальше мы шли, тем чаще во дворце попадались страждущие, желающие его покинуть как можно скорее. В основном это были молодые драконы, подростки и дети, которым мы не могли отказать. Я уже стала было собирать их всех, чтобы отправить на корабль в безопасность, Шеврин тоже подтвердил, что лучше будет, если я не стану путаться под ногами, но… Нам нужно было понять, что происходит. И найти источник дыма, который с каждым шагом становился все гуще и плотнее.
В какой-то момент я и правда поверила, что в замке пожар. Вот только драконята не выглядели обгорелыми, паленым не воняло, хотя должно бы, потрескивания и падения каких-нибудь сгоревших предметов слышно не было. Был только дым и подозрительная тишина. Я попросила Шиэс разбираться с детьми и на всякий случай создала им респираторы тоже. Черт знает, что это такое, и не подохнут ли драконята, надышавшись этой дрянью. Судя по тому, что взрослых и боеспособных драконов мы еще не встретили, то они или умерли, или же готовили более пакостную ловушку, а дети должны были нас отвлекать и задерживать. Чего не сделаешь по приказу, если ты и так одной ногой в могиле…
Мы пошли дальше, оставив Шиэс прикрывать тыл и отправлять в экраны мелочь. Впереди замаячила лестница, ведущая непонятно куда. За дымом уже ничего не было видно. Я попробовала разные спектры зрения, но это было бесполезно. Как парни ориентировались в этой тьме, я не представляла. На ощупь я стала медленно подниматься по лестнице, постоянно вливая силу в щиты и скафандры. Не хватало еще и правда этим надышаться. Плазма поняла мои опасения и вообще перестала имитировать дыхание. Кажется, даже на коже появился какой-то защитный слой, правда, мне было глубоко не до него.
Медленно поднимаясь по крутым ступенькам, я поняла, что потеряла своих драконов. Они были где-то тут, несомненно, мое чутье не могло ошибаться, но я их не видела, не слышала и не могла найти на ощупь. Наконец я поняла, что потерялась, когда поднялась еще на один пролет. Видимость была совершенно нулевая, так что я стала ощупывать стену, все еще не оставляя надежды найти подходящий спектр зрения. Что-то слегка маячило в тепловом спектре, но это было так смутно, что я решила, будто у меня глюки. Мало ли, как этот чертов дым влияет на организм в целом. Может и глюки вызывает…
Мои пальцы натолкнулись на какой-то механизм, и я радостно за него потянула, ощутив, что открываю дверь. Скорее всего, я по дурости нашла потайную комнату на лестнице, поскольку на обычную ручку или задвижку этот механизм не походил вовсе, больше всего он был похож на какую-то завитушку возле зеркала или чем обычно любят украшать свои дома знатные персоны. А глава клана — чем не знатная персона? Тоже понаставляла всего в коридорах и залах — шкафов, стеллажей, зеркал, каких-то статуэток и прочей даром не нужной дребедени. Хорошо, что на лестнице ничего подобного не было, а то я на ощупь уже уронила бы это все на себя любимую…
Неожиданно перед моими глазами во тьме замерцали кристаллы. Не долго думая, я создала сумку-рюкзак и принялась быстро их туда запихивать, надеясь, что это или какие-то записи, которые могут прояснить то, что тут творится, или энергетические кристаллы, что ничуть не хуже. Сами по себе кристаллы были розовыми и сиреневыми, и боги знают, для чего их на самом деле использовали. Наконец я сгребла все и снова осталась в темноте, С трудом закрыла потайную дверь, чувствуя себя не то, что бесполезной, а прямо-таки обузой. От меня вообще не было никакого толку, кроме щитов. Парни резвились где-то там наверху, судя по отголоскам ярости драконов и весьма так ярким эмоциям злобы, исходящим не пойми от кого. Наши просто злились, а вот то самое… оно ненавидело, но не так, как ненавидят своих врагов. Оно просто ненавидело… Черт его знает, что это.
Я стала осторожно спускаться, надеясь найти Шиэс или хотя бы какой-то выход. Лестница мне вдруг показалась бесконечной. Поднялась я к пролету быстро, а вот спускалась так долго, что меня стали терзать смутные сомнения — на самом ли деле я иду назад, а не случайно попала в потайной ход и в данный момент прусь в полной темноте непонятно куда?
Когда я ступила на ровную площадку, цепляясь за перила обеими руками, что-то выпрыгнуло из тьмы. Кусок тьмы вдруг раскрасился серыми пятнами, и я с трудом признала в выскочившем передо мной существе пепельную дракониху. Более молодую, чем ту, которую тормознул на входе Шеврин. И более бешеную. С трудом я смогла разобрать злобный оскал на ее перекошенном лице. Я уже было подумала, что это из-за кристаллов и захотела сказать, что верну, как только они уберут дым, но дракониха не дала мне и слова сказать, бросаясь вперед и целясь выступившими клыками мне в горло.
Вот тут-то у меня появились смутные сомнения. Кидаться с клыками на синерианина было так же бесполезно, как и с ножом. Разве что она хотела впрыснуть какой-то особый яд, но ведь у нее был миллион возможностей куснуть меня исподтишка, не сомневаюсь, что она могла попытаться проколоть мой скафандр зубами или же длинной иглой. И вообще, она могла просто убить меня в темноте, швырнув какое-то заклинание. Я не была готова отбиваться… Но дракониха почему-то предпочла меня загрызть.
Я вовремя отскочила, чувствуя странную усталость. Словно бы все мои движения замедлились… Но ведь на самом деле… А что вообще происходило на самом деле? Я уже ни черта не понимала. Дракониха приложилась головой о перила и тут же вскочила. По ее лбу потекла кровь, заливая правый глаз, но она будто бы не чувствовала боли. Хотя удар был знатный. Будь она послабее — и ее мозги бы уже стекали по лестнице вниз. Хм…
Я снова пропустила ее мимо себя и попыталась взглянуть вниз. Самым отвратным было то, что мое проклятое зрение отлично выделяло дракониху — видимо, наконец-то настроилось на какой-то спектр, но совершенно не могло показать, что там внизу, под лестницей. На практике там могло быть что угодно — каптерка охраны, склад швабр и веников, потайной ход в сокровищницу клана, тайная комната для любовных свиданий… Но меня почему-то тянуло туда, и я решила испытать судьбу. В конце концов, назад я все равно не найду дороги в этой темноте, еще и бешеное это чучело собрало глаза в кучку и снова рвануло ко мне, на этот раз уже выставив перед собой руки со скрюченными пальцами с длинными когтями.
Я нырнула под лестницу, ударив противницу ментальным щупом. То количество дерьма в ее голове, что вылилось на мое неготовое сознание, на миг оглушило меня и заставило затормозить. Зато дракониха перестала кидаться и опустилась на четвереньки, будто собиралась превращаться. Вот только не здесь и не сейчас. Пепельные, конечно, не такие большие, как золотые и серебряные, но она просто физически не влезет в этот закоулок, застрянет сама и перекроет выход мне.
Я потащила ее на ментальном поводке за собой, быстро и топорно выдирая грязь из ее мозгов. Некогда было деликатничать, пусть как хочет. Потом, если выживем мы обе, то пусть Ольчик вправляет ей мозги, а сейчас моей задачей было не дать ей трансформироваться в этом проклятом закутке.
Нащупав ручку двери, я не стала заморачиваться и просто пробила выход собственным телом. Дверь распахнулась, свет, звуки и запахи мгновенно оглушили меня. Я вывалилась наружу, за мной выскочила дракониха и закашлялась, выплевывая какие-то черные комки. Хоть бы не собственные легкие… На всякий случай я окатила ее исцелением, хотя черт его знает, как оно подействовало на пепельную дракониху. Не померла и молодца.
На удивление, черный дым не спешил вырываться наружу, поглощая кислород, что меня тут же насторожило. Нормальный дым повалил бы из дверей, но сейчас вход являл собой просто черную прямоугольную дыру в стене с почти оторванной дверью. Я задумалась — значит, это точно какие-то магические штучки, от которых непонятно, чего можно ожидать. Что ж… придется возвращаться назад, чтобы понять, как это убрать.
Дракониха слегка оклемалась на свежем воздухе, попутно ее мозги прочищались достаточно быстро, а я перестала ломать ее волю и начала строить что-то свое. Быть может, будет у меня еще одна «кошечка», но это уже как повезет…
— Что это за дрянь? — я потрясла женщину за плечо, заставляя открыть глаза. Она уже была во вменяемом состоянии, просто боялась. Но это вполне поправимо.
— Туман смерти, — неохотно ответила она, опустив глаза. На бледном лице пепельной были боль и отвращение. И эти эмоции не относились ко мне.
— Что это такое и как его убрать? — продолжила допрос я, надеясь не перегнуть палку с ментальным вмешательством. Не хотелось выдирать знания у нее прямо из головы.
— Это… это смертельная гадость, — на лице драконихи все больше проступало отвращение. — Я никогда бы не подумала, что они… решатся применить его в замке… с детьми и… всеми остальными… Он выпивает силу и уничтожает душу…
— Ладно, понятно, это дерьмо жрет силу, — решительно констатировала я, прислушиваясь к себе. Пожалуй, она говорила правду. Я действительно чертовски ослабла, хотя мой резерв был полон почти на две трети, отдавая силу только скафандрам и щитам. Но чувствовала себя на редкость беспомощной, слепой и тупой, что бесило неимоверно. — Как его убрать? Деактивировать, отключить?
— На первом этаже есть… комната… — пепельная тяжело вздохнула и снова закашлялась, на этот раз просто выкашляла серую слизь и брезгливо отбросила ее в сторону в траву. — Там стоят капсулы с… девочками… — я не слишком хорошо поняла, правильно ли перевелось это слово, поскольку у меня в первую очередь возникла ассоциация с детьми, но вряд ли драконы станут использовать собственных детей… черт, они их и так используют, как хотят, и все эти байки о любящих драконьих родителях на самом деле и правда байки. Чего стоит один только молодняк, упрашивающий, чтобы их отсюда забрали.
— Там рядом будет белый кристалл. Ты должна его активировать. Потом беги оттуда… Ну, если тебе будет не сложно… захвати и меня. Мне все равно здесь не жить после… предательства, — она тяжело тряхнула головой и снова закашлялась. Я окатила ее исцелением и направилась ко входу во тьму.
— Точно на первом этаже? — поспешно переспросила на всякий случай.
— Точно, иди, не ошибешься… — кивнула женщина, и я таки вернулась назад…
Когда я вошла назад в башню, то тьма словно облепила меня. Респиратор на лице лишь мешал, я рефлекторно захотела его снять, но тут же постаралась сдержаться. Еще не хватало потом самой блевать серыми сгустками и терять собственную плазму. Поэтому я решительно ухватилась за перила лестницы и постаралась понять, где же здесь вход на первый этаж. На ощупь это было весьма сложно, поскольку я раньше никогда не была в замке пепельных, да особо сюда и не рвалась. Вот знала бы, что будет такой трэш, то все замки драконьих кланов облазила бы… Надо еще золотым, кровавым и черным передать все данные. И нефритовым тоже. Ну, а серебряные и так все узнают, они без мыла пролезут в любую задницу.
Я ощупывала стены в поисках прохода, подключив к делу руки и щупы. Щупам приходилось нелегко, поскольку на них скафандр не был рассчитан. В конце концов, окончательно запутавшись, я убрала щупы и пошла по наитию, лишь бы куда-нибудь. Дверь отыскалась довольно быстро, зато потом началось что-то странное. Замок затрясся, как я подозреваю, не без помощи моих драконов. Пол под ногами заходил ходуном, и я едва успела ухватиться за какой-то шкаф. Впрочем, очень быстро об этом пожалела, поскольку шкаф захотел упасть на меня, а вылезать из-под него в скафандре будет очень проблематично. Я отскочила влево, вообще не соображая, что делаю, и получила себе на голову кирпич и порцию штукатурки. В голове загудело, несмотря на то, что скафандр хорошо выдержал удар и даже не треснул.
Постаравшись максимально ускориться, я рванула подальше от трясущейся комнаты, пару раз влетела плечами в стены, а лбом в какие-то картины и наконец наткнулась на проход. Проклятая тьма не желала рассасываться, от чего мне казалось, что я окончательно ослепла. Как на зло в этой части замка не было ни одной разумной твари, которая бы светилась для меня в выбранном спектре зрения, а потому толку от глаз было не больше, чем от меня на уроке религиеведения…
Я споткнулась обо что-то и упала, врезавшись головой в нечто твердое и круглое. Облапила его обеими руками, поняла, что это какой-то кристальный шар и поднялась на ноги, опираясь на него. Внезапно шар под моими руками засветился приятным молочно-белым светом. А дуракам везет… и дурам тоже…
Слабый свет плохо разгонял тьму, но мне, по крайней мере, удалось увидеть несколько колб со смутно угадываемыми женскими силуэтами. Похоже, это и есть те самые девочки, а я каким-то раком активировала кристалл… Действительно, дуракам везет. Я попыталась подойти ближе, чтобы рассмотреть их, но какая-то невидимая преграда меня не пустила. Дым стал медленно и словно неохотно рассеиваться, я наконец увидела светящиеся бледно-зеленым светом колбы во всей красе. То, что в них стояло, лишь напоминало женщин. Скорее, это было что-то совершенно чуждое. Мне на миг показалось, что я вернулась во вселенную ужаса, где было примерно так же темно и страшно. Что ж… нужно уходить.
Я вышла из зала, снова на ощупь попыталась найти выход. Хрен пойми, где я тут сворачивала, где обходила препятствия и где получила по башке. Впрочем, развалившийся шкаф нашла ногой и носом, просто неудачно свалившись на гору досок. О, проклятье, он таки упал. Мне еще повезло, что я не стала возле него задерживаться.
Пои моими руками захрустели доски и зашелестела бумага. Таки шкаф был книжный… Печально, придется драконам долго ремонтировать свое жилье и восстанавливать рукописи… Я попыталась встать, и тут услышала чьи-то шаги. На несколько мгновений замерла, чтобы не выдать себя. Противная липкая слабость показывала, что я не смогу сейчас сражаться, а второго «котика» не потяну ни физически, ни морально. И что еще оставалось делать, кроме как лежать в обломках шкафа и надеяться, что меня не заметят?
Как на зло тьма стала отступать, потихоньку рассеиваясь и открывая мое местонахождение. Я удивленно прищурила глаза — комнатка, в которой я валялась, была не слишком-то и большая, но в темноте она показалась мне почти что залом… На входе стоял Шеат с каким-то светильником в руке, подозреваю, что ни фига не обычным, поскольку обычные светильники терялись в этой магической тьме за милую душу.
— Так вот ты где, — дракон подошел ближе и подал мне руку. — Пошли, наши уже почти все… Не хочется тебя тут забыть в развалинах.
Я вцепилась в него, ощущая, что моя перчатка подозрительно скользит.
— Дерьмо! — припечатала, поднимаясь на ноги. — Ну хоть ты мне объясни, что это за черная дрянь, почему ни хрена не видно и какого черта тут вообще происходит?
— Пошли сначала на выход, — предложил Шеат, и я таки пошла, поскольку дальше до лестницы тьма еще не рассеялась в полной мере, и мне не хотелось потеряться. Я крепко вцепилась в руку дракона, надеясь, что мои перчатки не слишком пыльные и он не будет мною брезговать. А то зная его любовь к чистоте…
Когда мы трудом дошли до лестницы, то увидели, что дверь все так же оставалась открытой, а пепельная дракошка сидела на земле, хоть уже и перестала кашлять.
— Я вижу, ты без приобретения не осталась, — ухмыльнулся Шеат, убирая светильник. И только при ярком солнечном свете я увидела, что у него довольно сильно осунулось лицо. Дракон с удовольствием стянул с лица респиратор, показав еще и тонкие морщинки-складочки вокруг губ. Черт, похоже, нас просто выпили, как ходячие коктейли…
— Ну, а что было делать, не убивать же ее, — я помогла подняться дракошке и тут же ухватилась за руку Шеата. Голова предательски закружилась. Вот какого хрена именно сейчас?
— Туман смерти выпивает силы, так что это нормально, — серебряный быстро открыл экран на кухню и тут же захлопнул.
— А Шиэс? — робко спросила я, падая на ближайший стул. До столовой идти было чертовски далеко.
— Шиэс уже вернулась вместе с молодняком, сейчас их всех лечат, — дракон тут же вызвал целительницу, чтобы отдать ей мою пепельную находку, и пошел к поварам договариваться на счет самой большой кастрюли. Он брякнул передо мной на пол огромный чан, в котором я, помнится, отъедалась в прошлый раз, только теперь в нем был не борщ, а густой суп, но и он сойдет.
— В общем, как ты уже поняла, это была ловушка, — дракон не стесняясь взял себе готовый еще горячий пирог и уселся рядом, спокойно глядя, как я с трудом вылезаю из скафандра. Просить помощи я не стала, понимая, что в крайнем случае смогу вытечь и залезть в чан так. А Шеату нужно отдохнуть, он выложился от всей души. И остальным тоже. — Причем рассчитанная на тебя, а это уже весьма интересно…
Я задумчиво кивнула, отбросила прочь скафандр и нырнула в суп. К моей вящей радости, плазма стала поглощать его очень быстро, будто боялась, что отберут. И хоть резерв опустел всего наполовину, все равно я чувствовала себя несколько паршиво.
— Насколько я понял из матюгов моей дражайшей темной половины, — в ухмылке дракона блеснули клыки, — то пепельную главу подчинили паразиты. Уж не знаю, как у них все так вышло, все же глава пепельных драконов… — он отвлекся, надкусывая трансформированной пастью половину пирога, проглотил и продолжил: — Но факт остается фактом. Ее пришлось уничтожить… Да, Гитвану пришлось несладко…
— На нем же были щиты от всех, — пораженно булькнула я.
— Ну… щиты спасали от ударов и магии, а не от… воспоминаний, — горько улыбнулся Шеат и надолго замолчал, прожевывая мясной пирог, будто бы в мире не было ничего более важного.
— Подожди, но в замке же никого не было, какие удары, какая магия? — я даже высунула наружу щуп, который должен был изобразить голову, но не преуспел.
— Так это только ты никого не видела, поскольку была в обычном измерении, а все драконы в другом. Не думаешь же ты, что они все от нас сбежали? — подмигнул Шеат, а мне стало тошно.
— И что теперь с пепельными?
— Будут долго и счастливо восстанавливаться. Молодняк Шиэс успела перебросить к нам, так что не вымрут, — Шеат выпросил у повара большой пудинг и взялся уминать с той же скоростью, что и пирог. — Но примерно треть народа погибла от тумана смерти… и главу таки смог уничтожить Гитван.
— Он, кстати, где? — я прислушалась к ощущениям, но так как с нашим синерианином связана не была, то его и не нашла. Гитван при желании мог быть таким незаметным, как ему хотелось.
— Лэт где-то унес, — пожал плечами серебряным, отвечая с набитым ртом. — Не знаю, все на корабле, так что и он где-то тут.
Доев суп, я таки смогла собраться в нормальный вид и прислушалась ко всем нашим. Все живы, но слегка побиты… чего и следовало ожидать. Да уж, чет я совсем не герой. И даже не героиня. Толком ничем не помогла, хотя… Я покосилась в сторону сумки рядом со сброшенным скафандром — что-то же было в этих кристаллах, если их так тщательно прятали. Может быть, разработки целителей, может, какая тайная информация… а может, и вообще сводка погоды, но все же… для чего-то же они нужны. Ладно, кристаллы никуда не денутся, а нам всем нужно отдыхать.
Проходящий мимо моей любимой кастрюли поваренок сочувственно покачал головой и выплеснул на меня полкастрюли киселя. Ну что ж, поела, теперь можно и попить…
Вот уже второй день Кюджюкбиркус безуспешно ломала голову над тем, как бы ей завести подругу. А лучше — сразу двух.
И ничего годного никак не могла придумать.
Нет, для себя самой никакая подруга ей, конечно же, была не нужна, да и никогда не была нужна. Велика радость изводить драгоценные дни и ночи на этих тупых индющек и их вечные глупости! Охи-ахи, шушуканья чуть ли не до самого утра, обнимашки и клятвы на всю жизнь — это для безмозглых гусынь, не знающих, на что время с пользой потратить, а Кюджюкбиркус вовсе не из их числа. Вряд ли богиня хотела, чтобы ее перчатка истлевала в безвестности среди наложниц второго или даже третьего круга, до которых благосклонный взгляд султана если и добирался, то не более раза за всю их никчемную жизнь. Быть одноразовой икбал или даже рядовой кадине, одной из многих, всего лишь сподобившихся родить султану сына-другого — не для Кюджюкбиркус.
Конечно же, нет!
Определенно, если и есть у кого причины жаловаться на жизнь, то это не Кюджюкбиркус. Для Кюджюкбиркус предначертана иная судьба, и не просто предначертана, а крупными буквами прописана, чтобы никто ошибиться не смог даже издалека! Великая судьба. Иначе и быть не может.
Счастливая избранница-икбал, а потом и гёдзе — это только ступенька к статусу фаворитки, любимой наложницы или даже жены, а потом и хасеки, матери наследника. Ну и, конечно же, венец мечтаний — статус валиде, почтенной матери правящего султана. Вот единственно достойная хорошей перчатки цель, и вряд ли богиня посчитает иначе и удовольствуется чем-то меньшим.
С целью (стать в конце концов истинной правительницей гарема) вопросов и сомнений у Кюджюкбиркус не было, цель определена верно и должна быть достигнута, иначе и быть не может. Сложности начались при попытках этой цели достичь, причем сложности совершенно непредвиденные.
Поначалу тут тоже все казалось совершенно ясным — путь в тысячу ли начинается с первого шага, понятно, что ничтожной гедиклис сразу наверх не пробиться, как бы хороша, умна и покорна она ни была. Глупо пытаться танцевать на канате, не научившись сначала твердо ходить по земле, а Кюджюкбиркус глупой не была. Постепенно, по шажочку…
Первым таким шажочком на пути к вожделенной цели, первой ступенечкой к истинной вершине власти должен был стать для нее статус бас-гедиклис, любимой ученицы (а потом, конечно же, и хазинедар, почетной прислужницы-хранительницы) при одной из повелительниц гарема. Нужно было только как следует присмотреться и правильно выбрать — при ком именно, чтобы не прогадать.
С расстановкой сил в гареме Кюджюкбиркус разобралась довольно быстро, хватило первой недели. Да и любая бы разобралась, для этого вовсе не обязательно избранной быть, достаточно держать глаза и уши открытыми и не тратить все время на причитания о своей горькой участи. Вот же сущеглупые!
Изначально Кюджюкбиркус не собиралась тратить силы и время на то, чтобы пытаться пробиться в старший гарем — Мустафа, да правит он вечно, стар и не очень здоров, ему уже под тридцать, а Аллах, хоть и всеблаг, но редко дарует султанам долгий век. Тем более — больным султанам. К тому же старший гарем наверняка сложился давно, когда султан был молод и здоров, с тех пор устоялся и закаменел, словно старое дерево, в нем новой веточке куда сложнее занять подобающее ей достойное место. Сомнут, задавят, не дадут пробиться к теплу и свету. А коли и пробьешься — то вряд ли надолго, даже если и повезет родить сына: у такого почтенного султана.ю да правит он вечно, наверняка уже подрастают многочисленные сыновья-наследники, зачатые в те годы, когда был он еще молод и здоров. А их матери готовы вцепиться в горло любой, в ком заподозрят возможную соперницу. Нет, не стоит даже и пытаться, лучше приложить все силы к тому, чтобы понравиться кому-нибудь из наследников.
Однако же тут Кюджюкбиркус подстерегали сразу две неожиданности — и обе сперва показались ей весьма и весьма благоприятными.
Во-первых, как такового старшего гарема в Дар-ас-Саадет не было. Вообще! Нет, почтенная матушка у правящего султана Мустафы, конечно, была — а и как же ей не быть-то, почтенной многоуважаемой Халиме-султан, куда бы ей деваться-то? А вот жен и наложниц, любимых и приближенных, не было. Даже икбал — и тех не было! И сыновей не было тоже. А это значило, что первая же расторопная служанка, роди она такового, сразу же вознесется на верхнюю ступеньку гаремной иерархии, и неважно будет, кем была она ранее — опытной хорошо обученной наложницей или же ничтожной гедиклис. Ее сын — единственный сын Мустафы! — сразу же станет единственным законным наследником, а она сама — хасеки.
Ах, какие сладкие мысли, как тают они на языке нежным медом, как приятно греют гортань и как щекотно становится от них в животе!
Все это Кюджюкбиркус узнала не от наставниц-калфу, которым можно было бы и не поверить, и даже не от соседок по спальне, ничтожных гедиклис, которым и вовсе доверия нет. От Халиме-султан узнала она это, из собственных уст уважаемой валиде, проникшейся к Кюджюкбиркус необъяснимой симпатией и приблизившей к себе чуть ли не в первый же день по прибытии той в Дар-ас-Саадет, и даже первым гаремным и вроде бы шутливым прозванием наградившей. Тем самым, знаковым.
Конечно, все это Халиме-султан говорила не в открытую — так, намекала. Но намекала достаточно прозрачно и откровенно, много раз заводя разговор об одном и том же, заводя золотую нитку ах каких искусительных речей то с одного края затейливой словесной вышивки, то с другого.
Халиме-султан много чего говорила, но речи ее сводились к одному — султану нужен наследник и та, что его родит, будет возвышена. И речи те были слаще халвы для ушей Кюджюкбиркус, и нежными розовыми лепестками падали прямо на сердце ее. И вроде бы стоило обрадоваться и вознести горячие благодарности Аллаху и богине за столь неожиданную и редкую удачу — да только вот тетя Джианнат не зря говорила, что у самых красивых змей самые длинные зубы. Скорпион тоже пел сладкие песни доверчивой черепахе — и однако же укусил ее на середине реки. И ничего тут не поделать, ибо такова скорпионья природа.
Но Кюджюкбиркус — не наивная черепаха, чтобы слушать скорпионьи песни.
Нет, послушать-то она послушала. Все послушала — не только сладкозвучные слова валиде, но и шепотки гедиклис, и жалобы евнухов, и разговоры наставниц-калфу, вовсе не предназначенные для ее ушей. Послушала, приняла к сведению, сделала выводы.
И притворилась, что не понимает намеков Халиме-султан. Ну вот совсем! Глупая потому что и ничтожная гедиклис, чего еще ждать от такой? А потом была столь неловка, что порезалась, нарезая валиде манго, и заляпала кровью не только разложенные на блюде фрукты, но и драгоценные одежды самой валиде, чем вызвала у той крайнее неудовольствие. После чего была награждена затрещиной и изгнана с глаз долой, поскольку Халиме-султан потеряла всяческий интерес к столь неловкой и малопонятливой гедиклис.
Вздорная старуха!
Знала бы она, что о ней и ее безумном сыне говорят друг другу старшие служанки да евнухи — наверное, еще и не так бы разозлилась! Мустафа стар и болен, и не интересуется женщинами, потому-то и нет у него сыновей, и не будет уже. А следующим султаном станет один из его племянников, сыновей прежнего султана Ахмеда. И вот на них-то и стоит рассчитывать умной перчатке, не желающей на веки вечные застрять в гедиклис или всю жизнь стирать чужую одежду.
Сыновей Ахмед после себя оставил немало, трое старших уже вполне взрослые, скоро сами наложниц выбирать начнут. Те гедиклис, что немногим ранее Кюджюкбиркус в гарем попали, только о них и говорят, только с ними свои мечты и связывают. И хотя неприятно хоть в чем-то уподобляться этим дурехам, но умная перчатка знает, что даже мухи могут жужжать о меде. Именно на одного из этих троих шахзаде и следует делать ставку умной гедиклис, не желающей всю жизнь прозябать в низших служанках, а намеренной непременно возвыситься и обрести надежный статус.
На шахзаде — и их матерей.
Потому что где они, те шахзаде — и где гедиклис? Близко ухо, да не увидишь. Пока не пройдешь полный курс гаремного обучения, тебя не покажут мужчинам — дабы не оскорблять их глаз недостойным зрелищем.
Впрочем, отчаиваться Кюджюкбиркус не собиралась — ведь у каждого шахзаде есть мать. И эти матери — вот они, рядышком совсем. Хоть и ночуют в собственных покоях, отдельно от новонабранных неумех, но по одним с ними коридорам ходят, в одном харарете парятся! Да и кто им прислуживать будет, если не гедиклис?
Халиме-султан, мать Мустафы и нынешнюю номинальную правительницу гарема, Кюджюкбиркус с костяшек абака сбросила сразу — глупая старуха, только сладкие песни петь и умеет! Глупые сладкие песни с отравленным жалом лжи. Такая не удержит спелый персик власти, даже если тот случайно сам упадет ей в руки.
Нет, рассчитывать стоило только на одну из двух матерей старших шахзаде — Османа, Мехмеда и Баязида. Хотя Мустафа до сих пор и не назвал имени своего наследника, но им будет кто-то из этих троих, это ясно всем, остальные слишком малы — или же их матери слишком ничтожны. И тут тоже главное — выбрать правильно, не промахнуться, ведь только один из троих станет следующим султаном, подняв на вершину власти и свою любимую наложницу, двое же других будут убиты согласно древней традиции — и участь их фавориток окажется незавидной.
Нет, с шахзаде пока торопиться не стоило, и это очень удачно, что необученных гедиклис не показывают им на глаза. Не время пока. За себя Кюджюкбиркус была спокойна, она уже сейчас готова предстать пред глазами не то что шахзаде, но и любого султана (только не Мустафы, убереги Аллах от подобного несчастья!), и уверена, что ни он, ни богиня не будут разочарованы. Ее, конечно же, сразу выберут сначала в икбал, а потом и в постоянные фаворитки, иначе и быть не может.
Но вдруг выберет неправильный шахзаде, не подходящий, не тот, кто станет следующим султаном?
В столь важном деле не следует спешить, и с шахзаде придется подождать. Сначала Кюджюкбиркус надобно заручиться поддержкой высокостатусной покровительницы — той, чье положение не пошатнется при смене султана, кто сумеет уберечь от превратностей судьбы не только себя, но и своих подопечных-приближенных.
А при всем многоцветье украшений и богатстве одеяний женщин из старшего гарема выбор на самом-то деле не так уж и велик. По сути, его просто нет.
Халиме-султан отпадает, об этом уже говорили, она стара и глупа, а связывать свои надежды с глупцами могут лишь еще большие глупцы. Кое-какая власть у нее пока еще есть, но с каждым днем этой власти все меньше и меньше. Нет, о Халиме даже думать смешно.
Махфируз, мать Османа, наиболее вероятного наследника, отпадает тоже — она больна, об этом шепчутся по углам все, кому не лень. Да и не будь она столь ненадежна из-за здоровья, все равно добиваться ее благосклонности и покровительства нет ни малейшего смысла — она из тихонь, довольных своим положением и не стремящихся к большему. Ее до сих пор и не отравили-то лишь потому, что никому она не опасна. И партии никакой у нее нет — есть только подружки, такие же тихие и незаметные серенькие мышки-ящерки. Нет, Кюджюкбиркус не желает присоединиться к такой невзрачной и бессильной свите, она птичка хоть и маленькая, но куда более высокого полета. И именно что птичка, а не мелкое недоразумение, чуть что отбрасывающее свой хвост!
Остается одна Кёсем — остальные слишком слабы и не имеют достаточного влияния.
Умная и хитрая Кёсем, теневая правительница гарема, та, что вроде бы и не валиде, и однако же именно у нее султан Мустафа просит совета куда чаще, чем у собственной матери. А она ведь, если разобраться, даже и не хасеки, не мать наследника, а простая кадине, мать султанских сыновей, да таких в старшем гареме — как дырок на сари после сезона дождей! И однако же все считают ее именно что хасеки, и не простой хасеки (подумаешь, любимая игрушка прежнего султана, сегодня одна — завтра другая, да и нет давно того султана, чьей любимой игрушкой она была!), а той хасеки, которая главнее любой валиде.
Сначала Кюджюкбиркус удивилась — как же так? А потом посмотрела, послушала красноречивые обрывки не для ее ушей предназначенных шепотков и не менее красноречивое молчание — и поняла: за спиной Кёсем стоит клан. Тот самый клан, о котором столь многозначительно и красноречиво молчат в любом уголке благословенного султаната.
А пернатые — это действительно птички совсем другого неба, птички вольные, внедворцовые, летающие где им заблагорассудится и умеющие клюнуть насмерть. Их судьбы прописаны в небесной книге невидимыми живыми чернилами, и записи эти могут меняться, если будет на то воля Аллаха. Они не просто разбойники или воины, они способны проникнуть куда угодно и украсть любой секрет, они и человека украсть способны так, что он и сам этого не заметит даже! Они, пожалуй, ничуть не уступают даже самим перчаткам богини — ну разве что только не такие скрытные.
Все о них молчат, но отлично знают, как и где их искать. В любом поселении из трех жителей тебе хотя б один обязательно укажет верное направление. И точно так же все знают, через кого к ним можно обратиться за помощью или услугой, точно так же в любом поселении. А в Дар-ас-Саадет об этом так доходчиво молчат даже камни, что перчатке надо было быть глухой, чтобы не услышать! А Кюджюкбиркус не была глухой, и нужное имя услышала в первый же день, еще толком никого здесь и не зная. И запомнила, тогда еще просто так, на всякий случай: вдруг пригодится?
Вот и пригодилось.
Умная перчатка, отрада перед глазами Великой Богини. Почти такая же умная. как Кёсем.
А Кёсем умна.
Власти у нее достаточно, чтобы уничтожить всех возможных соперниц — и однако же она не стала этого делать. Наоборот — всячески уважение проявляет и подчеркивает высокий статус той, которую могла бы низвести до уровня неприкасаемой парии несколькими словами, вложенными в нужные уши. Но Кёсем умна и понимает, что на самой вершине трудно сохранить равновесие без надежных подпорок.
При ее влиянии на Мустафу она бы вообще могла изгнать Халиме, а не расстилаться циновкою под ноги вздорной старухе! Однако не стала. Однако расстилается, ничуть не теряя от этого ни власти, ни гордости, ни уважения со стороны прочих — вот с кого стоит брать пример умной перчатке, вот на кого стоит стремиться быть похожей и у кого искать покровительства!
Все это Кюджюкбиркус поняла еще в самом начале, на заре своего пребывания в гареме. Поняла и решительно приступила к подъему на первую ступеньку, не ожидая особых с этим хлопот.
И словно уперлась в непреодолимую стену — понравиться великой Кёсем оказалось невероятно сложно.
Как ни старалась Кюджюкбиркус, сколько усилий ни прикладывала, как свои красоту, покорность и старательность ни подчеркивала, как ни торопилась исполнить малейшее поручение, даже не ей и адресованное — а все насмарку.
Не то чтобы Кёсем совсем не замечала расторопную и услужливую гедиклис — Кюджюкбиркус часто ловила на себе ее взгляд, так что замечать-то Кёсем ее замечала. Вот только выделять из толпы прочих учениц и приближать к себе не спешила. Да и взгляд ее был скорее отстраненно-изучающим, чем одобрительным, и изначально присутствовавшее в нем некоторое сомнение никак не желало никуда уходить.
И до недавнего времени Кюджюкбиркус все не могла понять причины подобного, тем паче что на других гедиклис, намного менее умных, услужливых да расторопных, Кёсем порою смотрела куда более одобрительно. Кюджюкбиркус совсем было отчаялась, но Аллах милостив, и богиня снизошла до своей перчатки, словно вспышкой молнии озарив вроде как очевидное, но до поры скрытое от глаз Кюджюкбиркус: среди тех, на ком взгляд великой Кёсем задерживается с явным одобрением, не было одиночек.
В первый миг Кюджюкбиркус даже не поверила собственной догадке. И только-то? Неужели она обманулась в своем выборе надежной и умной покровительницы — ведь не может быть надежна и умна та, что приближает к себе лишь склонную слипаться в кучки посредственность и отвергает тех, кто выделяется из общей массы. Ведь всем же понятно, что в стадо сбиваются лишь слабые овцы! Гордый сокол парит в облаках один, ему не нужно стадо!
Но поразмыслив и поставив себя на место Кёсем, Кюджюкбиркус поняла, что была неправа и слишком поспешна в суждениях. И прониклась еще большим уважением к умной и хитрой хасеки.
Конечно же, дело тут вовсе не в слабости! Просто достигшей такой высоты недосуг ковыряться в грязи, выискивая отдельные жемчужины — она наклонится разве что за целым ожерельем. Одинокая подпорка, пусть и самая достойная, неустойчива — три куда надежнее. Особенно, если крепко связаны между собой.
Трижды права мудрая Кёсем! Будучи на ее месте, Кюджюкбиркус и сама поступала бы именно так! Приближала бы к себе не гордых одиночек, которым еще предстоит притираться друг к другу, а уже сложившиеся группы из двух-трех приятельниц. Так надежнее и проблем меньше. А Кёсем трижды мудра, зачем ей проблемы?
Значит, чтобы быть приближенной к Кёсем, стать одной из «ее девочек» и обрести вожделенное покровительство, надо выбрать подходящую гедиклис, а лучше двух, и подружиться с ними.
Всего-то!
Ну да, подружиться. Легче сказать, чем сделать!
Как проявляется дружба, Кюджюкбиркус знала и видела неоднократно — все эти сдвинутые вместе тюфяки, перешептывания и хихиканья до утра, обмены украшениями и одеждой, взаимные прихорашивания, мелкие услуги друг дружке, помощь в том, с чем любая может отлично справиться и в одиночку — глупости все это, конечно, но не так уж и сложно, если подумать.
Однако как она начинается, эта самая дружба? Что для этого надо сделать? Нельзя же, в самом деле, подойти к малознакомой гедиклис, с которой до того и десятком слов не перебросились, и сказать ей: «Давай обменяемся подвесками и начнем дружить!». Или можно? А если все-таки нельзя — то как можно иначе? Есть ли для этого какие-то правила?
Этого Кюджюкбиркус не знала. У Шветстри не было подруг, да и не могло быть, тетя Джианнат денно и нощно твердила о том, что у хорошей перчатки не может быть ничего собственного, в том числе и подруг. Только воля богини, только те, кто ей угодны — или же неугодны. Ничего личного. Ничего лишнего.
Тетя Джианнат была абсолютно права, и Шветстри старательно исполняла все требуемое, стремясь сделаться хорошей перчаткой.
Да, но теперь-то Шветстри больше не было, а у Кюджюкбиркус совсем другие стремления! И тетя Джианнат далеко, а Кёсем близко. И перед глазами Кёсем как раз неумение Кюджюкбиркус заводить подруг и мешает последней занять достойное ее место — а значит, и стать по-настоящему хорошей перчаткой!
Такое положение дел следовало исправить, и немедленно — хорошая перчатка не может не уметь чего-то настолько важного. Для богини, конечно же, важного. А то, что при этом упрочится и положение самой перчатки — ну так это само собой разумеется, богиня заботится о покорных ее воле. Иначе и быть не может.
Надо срочно научиться заводить подруг. Но как это сделать?
— О, вот ты где! А мы тебя ищем, ищем!
Мейлишах и ее блеклая приятельница — как же ее зовут? Гюнай, кажется. Отыскали, доставучие. А Кюджюкбиркус казалось, что она так хорошо спряталась, чтобы посидеть и как следует подумать в одиночестве, нашла такое укромное местечко между высоким розовым кустом и стеной Изразцового павильона, в тени нависающего балкончика, никто и не догадается заглянуть…
Догадались, неймется им.
— Ты была великолепна! Даже я на какой-то миг поверила, что это вовсе не ты, а сама Кёсем!
Глупая Мейлишах! Нашла, чем удивить. Конечно же, Кюджюкбиркус великолепна, она не может быть иной и сама это знает, богиня не выбирает в свои служительницы абы кого, на то она и богиня. И не какой-то там ничтожной гедиклис оценивать ее избранниц! Стоило бы поставить доставучую дуреху на место, осадить как следует, чтобы на будущее неповадно было.
Но Кюджюкбиркус не ответила резкостью, хотя и могла бы. И не ушла молча, как поступила бы еще неделю назад. И не только потому, что хорошей перчатке не пристало выставлять напоказ свои истинные чувства, у хорошей перчатки вообще не может быть каких-то там собственных чувств — кроме желания правильно истолковать волю богини и всеми силами послужить ее исполнению. Просто в голову ей пришла удивительная мысль — а вдруг эти девочки, сами о том не подозревая, как раз и являются ответом на ее просьбу? Что, если они здесь не просто так, а посланы самой богиней? Она тут все мысли в клубок стянула, как завести подружек — и вот приходят две, и сами навязываются.
Нет, такое не может быть совпадением!
И поэтому Кюджюкбиркус улыбнулась пришедшим так, как учил папа-Ритабан улыбаться зрителям в самых богатых одеждах — радостно и доверчиво, словно всю душу в эту улыбку вкладывая. И даже подвинулась, втиснувшись в самый угол и оставив на длинном цокольном камне достаточно места, чтобы могли устроиться еще две девочки — если потеснятся, конечно. Говорить она пока ничего не стала — боялась неосторожным словом спугнуть посланную богиней удачу.
Впрочем, Мейлишах болтала за двоих. Вернее — за троих, ее блеклая подружка лишь кивала и улыбалась молча. Вот уж действительно Гюнай, «дневная луна», такая же тусклая и незаметная. И такая же никчемная — ну кому нужна луна днем?!
Но мысли свои Кюджюкбиркус при себе оставила, одарив и Гюнай ответной улыбкой не менее щедро, чем Мейлишах — умная перчатка никогда не скупится на то, что ничего не стоит ей самой и доставляет приятность другим.
Когда говорливая Мейлишах предложила привести в порядок растрепанную прическу Кюджюкбиркус, та окончательно успокоилась и уверилась в том, что действует правильно. Девочки и на самом деле посланы богиней и должны стать ее подружками: ведь возня с расчесыванием волос друг другу — одна из самых верных примет, неоспоримое свидетельство дружбы. Очевидно, так и заводят подруг, и ничего в этом нет сложного!
Царапнуло лишь одно — обращаясь к Гюнай, Мейлишах назвала ее Ясемин. Причем не один раз назвала, значит, не случайная обмолвка. И та каждый раз слегка краснела от удовольствия.
Вот, значит, как. Не только саму Мейлишах, но и эту блеклую замухрышку уже отметили настолько, что удостоили первого гаремного имени! И не какой-то там дневной луной назвали, неуместной, тусклой и бесполезной — благоуханным и прекрасным цветком жасмина. В то время как у самой Кюджюкбиркус по-прежнему лишь первоначальное поименование, пусть даже и гордое, намекающее на свободу полета и смертельно опасные крылья, но все же первое, ученическое…. И не обидно ли Великой Богине, что ее перчатка до сих пор не удостоена ничего лучшего?
А уж если кто из младшего гарема и достоин сравнения с прекрасным цветком — так это она, Кюджюкбиркус, и не с каким-то там глупым жасмином, от назойливого и душного аромата которого быстро начинает болеть голова, а с благородным и величественным лотосом! Сам папа-Ритабан так сказал, а он просто так хвалить не стал бы, значит — достойна.
Глупая, трижды глупая Кюджюкбиркус! Птичка лучше цветка, совсем недавно же как раз очень правильно про это думала и все поняла! И вот опять, словно и не Кюджюкбиркус вовсе, а неразумная Шветстри! Так не пойдет.
И поэтому обиду свою (за богиню, конечно же!) Кюджюкбиркус легко запрятала в самый дальний внутренний сундучок в самом глубоком и тайном подвале души. Плотно прикрыла тяжелой крышкой, заперла на массивный замок, а ключ выбросила. И забыла о нем. И об обиде, стало быть, тоже.
Обида — как острый нож, она может ранить твоего противника, но и самой о нее легко порезаться до крови. А еще ею так просто случайно обрезать нить судьбы, по которой идешь над пропастью. Нет, обида, пусть даже и не за себя — лишнее. Она ничем не может помочь Кюджюкбиркус в достижении ее цели.
А значит, и помнить ее незачем.
ПРИМЕЧАНИЯ
Кюджюкбиркус — маленькая птичка.
Шветстри — белая женщина.
Валиде — мать правящего султана.
Шахзаде — сын султана.
Хасеки — любимая жена или наложница султана, мать наследника.
Гедзе — та, на которую султан или шахзаде бросил благосклонный взгляд, выделив из прочих, но пока не пригласил переступить порога своей спальни.
Икбал — наложница, которую султан один раз почтил своим вниманием и позволил переступить порог своей спальни.
Кадине — мать сына султана.
Кёсем — единственная, самая любимая жена или наложница султана.
Гедиклис — младшие ученицы в школе наложниц.
Калфу — наставницы в школе наложниц.
Бас-гедиклис — любимая ученица одной из калфу.
Хазинедар — ближайшая прислужница-хранительница при одной из валиде, кадине или хасеки.
Кызляр-агасы — старший евнух.
Дар-ас-Саадет — Сад Наслаждений и Цветов, женская часть дворца Великого Султана.
Илыклык — первый, “холодный” зал банного отделения, с фонтаном и скамейками для отдыха.
Харарет — горячий банный зал со специальным нагретым массажным столом из цельного камня.
Хола — детская одежда, что-то вроде открытой короткой туники.