Говорят, утро в горах незабываемо. Говорят, от свежести кристально — прозрачного воздуха кружится голова. Говорят, что тот, кто не видел гор – не видел красоты мира! Возможно. Нежно-розовые в лучах восходящего солнца на горных пиках и впрямь прекрасны.
Ну, то есть были бы, если бы хоть кому-то сейчас было дело до их красоты. Но таковых в этот момент не нашлось. Поднятые в четыре утра неугомонным руководителем люди медленно ползли в гору — навстречу уже помянутому рассвету. И позитивных эмоций отчего-то не испытывали. Как, впрочем, и непреодолимой тяги к прекрасному. Перегруженные мышцы уже не ныли, а просто-таки взывали о пощаде. Дивный горный воздух кружил голову не свежестью, а разреженностью. Внизу осталось затаившееся от напряжения и испуганное нашествием военных село. В кромешной темноте, подгоняемые рыками замыкающего вереницу Мрака, путешественники прошли чёрный лес, который в призрачных первых лучах рассвета казался густым и душным, как баранья бурка.
Наконец, стало возможным рассмотреть сквозь туманную розовеющую даль горизонта оставшиеся где-то внизу цепи гор в переливающемся всеми оттенками зелени уборе. Там огромные лесные валы тысячелетиями неторопливо катили свои лиственные волны.
К восьми утра темп продвижения значительно снизился. Позитива стало еще меньше. Зато наметилась широкая каменистая тропа, по обеим сторонам которой вместо зелёных великанов рос стелющийся вдоль дороги подлесок да огромные кусты толстого, почти чёрного древовидного папоротника. Лес остался внизу, а впереди, подсвеченный молодым утренним светом, переливался зелёным бархатом густой августовский мох. У некоторых членов команды (не отличающихся большой физической силой) зародилась слабая надежда добраться до места назначения живыми.
Наконец, тропа совершила резкий поворот, и за почти отвесной белой от ветра скалой перед людьми открылся волшебный пейзаж. Отряд оказался на неприступном с трёх сторон плато, по которому, словно в детском саду для великанов, были разбросаны огромные каменные шары, круглые и удивительно ровные. Некоторые из них раскололись от времени, часть вросла в почву, но несколько так и остались на земле. Казалось, что, если их толкнуть, многотонные великаны покатятся.
Ян подошел к единственному валуну на плато, имевшему неправильную форму, и подпрыгнув… сел на выдолбленный тысячелетия назад каменный трон.
— Великая Киммерия, — сказал он довольным голосом. — Сам Конан — варвар здесь шлялся!
Где-то в пятидесяти метрах под ними пенился и рычал, падая с уступов небольшими водопадами, гордый Баксан. Только после Заюково река начинала осторожно спускаться с гор, чтобы внизу широкой блестящей лентой, сверкая серебром, влиться в реку Малку, а та, в свою очередь, в Терек и, достигнув моря, раствориться в сине-зелёной мгле седого Каспия…
Между тем Ян слез (изображать варвара, да еще на троне, быстро надоедает!). И, бросив рюкзак на белый камень, вросший в землю, сделал два взмаха руками — точь-в-точь как заправский физкультурник:
— Пришли! Располагайтесь. Илюх, ставим палатки, разбиваем лагерь. Красота-то какая, а? Природа…. млин!
Не успели даже распаковаться, как Борис Евгеньевич окликнул:
— Смотрите! Фриц здесь в 42-м ходил…
На согретом утреннем солнцем камне они рассмотрели тщательно выбитую свастику и дату «28.X.42».
***
Оккупировав Северный Кавказ Гитлер планировал, пройдя через перевалы, достичь Баку с его запасами нефти. Но Сталинградская битва, оттянувшая на себя огромный человеческий ресурс, спутала все планы. И тем удивительнее кажется принятое командованием решение: снять с фронта тридцать пять тысяч человек (четыре отборные дивизии) и направить их к Эльбрусу — горе, не представляющей никакого стратегического интереса.
21 августа «горные стрелки» капитана Грота смогли водрузить немецкие стяги на обе его вершины.
На следующий день все газеты Европы пестрели фотографиями, сделанными солдатами дивизии «Эдельвейс», входившей в состав 49-го горнострелкового корпуса генерала Конрада.
Немногочисленные исследователи такого (не характерного для любящих логику и порядок арийцев) феномена утверждают, что немцы искали в этих горах … «Чашу Грааля». Не больше. Не меньше.
***
Пока любознательная кампания молча рассматривала труд альпиниста-каменотеса десятилетней давности, Ян занялся другим делом. Присев на корточки, он неторопливо разгребал колючую растительность, которая в виде густых венков из мелких зелёных листочков и молочно-голубых цветков возлежала на тёплых скалах. Борис, мельком осмотрев «знак солнца», подошел к нему и застыл, уставившись на вход в небольшую выложенную камнем нору.
— Что это? — поинтересовался Бернагард
— Воздуховод, — последовал исчерпывающий ответ.
— Ээээ… — прореагировала на объяснение команда.
После третьего возмущённо — вопросительного гавка Мрака Ян, почесав кончик носа, все-таки решил пояснить.
— Здесь на плато их штук пять или шесть. Глубина метров 80—100. Там, внизу, помещение. Нам как раз вниз. Вход-то – центральный — завалил ледник. Не пройти. А пройти необходимо. Фрицы похозяйничали, канал открыли. Вот к нам и начали шляться…
Начальник Особого отдела поднял голову и, посмотрев на синее-синее небо, вздохнул.
— Нам надо его закрыть. Безобразие прекратить. Порядок восстановить.
***
Учитывая поставленную правительством цель, заключающуюся в развитии туристической отрасли России, интерес к мегалитическим сооружениям в районе посёлка Заюково значительно вырос за последние десять лет. Теперь сюда привозят на джипах любознательных туристов, которые с удовольствием осматривают местные достопримечательности: надписи, сделанные старательными немцами в 42-м; остатки обсерватории 4-тысячелетней давности и круглые, непонятно когда и кем созданные сферы. Похожие шары можно видеть и в Коста-Рике, и на Земле Франца Иосифа, и в Новой Зеландии… Их называют по-разному. Большинство инженеров не сомневаются, что их создал человек, другие ученые мужи утверждают, что это некие природные образования, ведь им не менее 2-3 миллионов лет…
Самые продвинутые туристы, оплатив услуги спелеологов, пускаются вниз, в путь по шахтам. Спустившись по трубе, сложённой из аккуратно пригнанных друг к другу каменных отшлифованных плит и боковин, люди попадают в огромный 36-метровый зал. Он представляет собой пирамиду, состоящую из идеально пригнанных друг к другу туфовых блоков. Некоторые из них имеют невероятные — идеально ровные! — грани.
***
Разбив лагерь, уже никуда не спешащий отряд медленно размотал веревки и, аккуратно вбив штыри в камни у входа в гулкую дыру, ведущую куда-то вниз, занялся более приятным делом. А именно: отправился на рыбалку. Вечером, под уху, все слушали сказки, рассматривая бесконечно черное небо, усыпанное крупой ярких серебряных звёзд.
— В районе Заюково всегда селились люди, — хорошо поставленным голосом тихо рассказывала Елена Дмитриевна.
Весь июнь она по поручению Худоярова провела в закрытых фондах Библиотеки имени В.И.Ленина, уже наверняка зная, что прилетевший из Каира Ян развенчает все ее теории.
— …В XIV веке сам Тамерлан искал здесь нечто, якобы завещанное ему предками. Потом пришельцы искали византийский монастырь, который и в самом деле находился неподалёку в катакомбах (начиная со второго тысячелетия до нашей эры)… Но монахи, подобрав сутаны и спешно покидав свои книги в холщовые мешки, исчезли в горах без следа. В начале XVII века здесь обосновался княжеский род Шогемковых, издревле являющийся правящим родом Кабарды. Эти князья, согласно легендам, обладали чудесным артефактом: то ли копьем, то ли ключом, дарующим воинам силу и здоровье. В 1810 году генерал Тормасов, перевернув аул и ничего не найдя, повелел его сжечь… А в 1830 году соседи-друзья, князь и княгиня Атажукины, повелели заживо похоронить последнего из рода Шогемковых, так и не открывшего тайну местоположения реликвии рода. В конце XIX века известный мистик Гурджиев на пару с оккультистом Барченко оставили на раскопках близ села целое состояние. А незадолго до начала войны сюда повадились приезжать иностранцы. Горы, начиная с 1933 года, топтали и немецкие и английские ботинки. Понаблюдав за нездоровым интересом незваных гостей, НКВД приказом из Москвы засекретило «данную территорию».
Женщина выловила из котелка вкусную разварившуюся спинку форели, в который раз с удовольствием отметив кулинарные способности дяди Бори, и продолжила:
— Как мы с Вами уже убедились, немцы вернулись сюда в 42-м. Я с удивлением узнала, что они искали на нашем Кавказе — Чашу Грааля! Она якобы оказалась здесь вместе с бежавшими от Филиппа Красивого тамплиерами. Есть сведения, что немцы облазили все окрестные горы и, собрав массу преданий, добрались до входа в тайник…»
— Ну, вы даёте!
Группа вздрогнула от восхищенной тирады Яна.
Мраку же на миг показалось, что некто, залезший сейчас в терновник, зашевелился и недовольно посмотрел на Хозяина, нарушившего певучее течение рассказа. Ян ничуть от такого внимания не смутился, наоборот, подмигнув псу, продолжил:
— Я всегда удивлялся вашим аналитическим способностям, но собрать за такой короткий срок всю имеющуюся информацию! Фантастика!
Илья, обративший внимание на напряженную собаку, тихо встал подбросить дров в огонь и, подтянув к себе рюкзак, полез за табельным оружием. Ксения пересела спиной к палатке.
***
Волчица была призвана. Она давно не слышала Зов Предка Леса и никогда не ходила на круглую поляну, на которой вечно росло пришлое дерево. И тем сильнее и сокрушительнее лесной дух набросился на неё, заставив бросить охоту. Ее независимый разум протестовал, но, бессильно поджав хвост, был вынужден, страшась своей дерзкой неуступчивости, подчиниться и бежать на его беззвучный голос. Горьким было осознание, что и для независимого зверя, умеющего передвигаться по призрачным коридорам миров, есть высшая власть, а она, гордая лесная жительница, всего лишь червь.
День клонился к закату, небо блестело, но вечерний ветер ещё не кружил над горами, когда лапы привели к старым камням.
Она легла в кустах и принюхалась. Пахло людьми, железом и костром. Все эти запахи не несли здоровья и удачи. Впитавшая с детства постулат: не приближаться к лысым беззубым зверям, убивающим ради забавы, она ни разу его не нарушила, чем заслужила славу самой удачливой самки.
***
В эпосе нахского (чеченского) народа «волк» является символом мужества и силы. Легенды, восходящие к XVIII веку до нашей эры, учат быть едиными, как волчий народ. Ведь единственный зверь, который встанет на белой скале среди круглых камней, чтобы противостоять урагану в Судный день, будет огромный чёрный волк. И когда ветер сдерет с него шкуру, он все равно будет стоять, держась своими костями за землю. И спросят духи гордого Волка: «Откуда у тебя столько сил?» И ответит зверь: «Под моими лапами Родина. Как же я смогу ее бросить и уйти?». И кабардинцы, и балкарцы, и аланы, и карачаевцы — все народы Кавказа знают эту легенду. И скалу, на которую встанет волк — защитник. Скалу возле аула Заюково…
***
Мрак давно чувствовал Ее. Наконец, хозяин дал знак. Собака встала и неторопливо, опустив хвост, пошла в сторону кустов.
— Иди, не сомневайся, — услышал он голос сзади. — Я буду ждать тебя здесь, когда выпадет снег.
А потом они бежали бок о бок, и это было сильнее всех привычек чёрной собаки. Что-то дикое, необузданное ворвалось в его кровь, и он, как щенок, кувыркался на зелёных лугах и резал горных коз без разбора, пытаясь угодить этой гордой горской серой тени…
Потом Радмила говорила о своей работе в коррекционной школе для детей-сирот, успокоившаяся Зарина слушала и временами вставляла пару слов, Змей сидел рядом с ней и держал её за руку. Анна дважды грела чайник и наливала чай, а Нина заказала ещё один торт – из мороженого.
В половину восьмого Змей тихо сказал, что мероприятие закончилось и Светлана с киборгами возвращается в номер, и Нина попросила его передать Светлане через Леона просьбу зайти.
Пришедшая Светлана удивилась гостям, представилась сама и представила Златко и Леона — и предложила перейти всем в свой номер:
— У меня в люксе и места больше, и отдельная гостиная есть. Теперь моя очередь угощать гостей… Златко, закажи, пожалуйста, в мой номер кофе и пирожные на всех… и торт побольше, вишнёвый с шоколадом, — когда Златко отчитался о сделанном заказе и все перешли в номер люкс, Светлана начала рассказывать о прошедшем мероприятии:
— Какое было собрание, вы бы видели! Сначала я говорила о Златко и его картинах, потом начала говорить об образовании ОЗК… потом вошла Нина с ребятами. И это был шок!..
Светлана долго рассказывала о прошедшей встрече: о словах Бориса и возражениях Карины, о речи Киры Александровны в защиту Змея и Златко, о том, как Светлана всё-таки смогла иногда переводить разговор на тему картин и о продаже части этих картин… — и о предстоящем на следующий день аукционе работ Златко, так как привезли картин намного больше, чем есть мест на стенах, а ещё договорилась о проведении на следующий день интерактива, где Златко будет рисовать прямо в зале при зрителях.
Потом снова вспомнили о дарении Змея Нине, о его армейском прошлом и говорили о перспективах на будущее… а Зарина говорила о своей жизни до и после получения извещения о гибели сына:
— …у меня ведь свой домик… не в столице, конечно, но… дочери замуж вышли, Милица и Бранка к мужьям улетели, дети их с ними живут… видимся почти только по И-нету… а младшая дочь и зять со мной…
— А давайте Вас к нам переселим? У меня большой дом на острове, и есть дом в городе… — предложила Нина, — или можно поставить для вас дом отдельно… на Ваш выбор. Можно сразу к нам лететь, сначала в гости…
И тут Радмила прервала Нину:
— У мамы больные ноги, всё-таки сорок лет преподавала… а все уроки надо выстоять на ногах, и давление уже не то, что в молодости. К тому же… — она густо покраснела, минуту помолчала и всё же добавила:
— Мы не настолько богаты, чтобы мама решилась так далеко лететь. Цветан работает начальником охраны в той школе, где я работаю, а сёстры улетели с планеты с мужьями… видимся часто, но по сети… ваш волхв перевёл нам деньги на этот полёт… может быть, вы к нам прилетите? Змей, полетишь с нами?
Змей, явно не ожидавший приглашения, тихо ответил:
— Я работаю бригадиром рыболовецкой артели, а у нас нерест начался… я на эту-то поездку с трудом нашёл себе замену… может быть, попозже… через пару месяцев? А мама сможет полететь со мной и со своим мужем… а, может быть, вы к нам?
— Хорошо, я поняла, — остановила его Нина и обратилась к мэрьке:
— Анна, пропиши себе с третьим уровнем Зарину Вучич. Полетишь с ней и будешь ухаживать за ней, кормить и лечить. Змей, я сейчас закажу карточку в банке с доставкой дроном, запомни номер и переводи на него четверть зарплаты на лекарства бабушке… а через два или три месяца можем слетать на Нови-Сад… и возьмём Миру, если родители её отпустят.
Дрон с банковской карточкой прилетел уже через пару минут, Нина заверила карту своей биометрией, положила на неё пятьдесят галактов и подала Анне:
— Это на продукты и лекарства для Зарины Баженовны. Змей будет пополнять её по мере получения денег. Поэтому будь с ним постоянно на связи.
Златко, до того не участвовавший в разговоре, наконец тихо спросил:
— Зарина Баженовна, а почему Вы не хотите сделать операцию на колене? Всего-то нужно заменить коленную чашечку и часть сустава на левой ноге… это возможно… и Вы сможете ходить.
— А как ты узнал? Просканировал? — дождавшись кивка Златко, бабушка ответила:
— Дорого это… в хорошей клинике дорого, в дешёвой рискованно… да и ни к чему это теперь… в моём-то возрасте…
— Очень даже к чему! — воскликнула Светлана и тут же стала кому-то звонить. На экране видеофона возник мужчина средних лет в белом халате, и Светлана мгновенно договорилась с ним о платной операции по замене коленного сустава, тут же спросила у Радмилы, смогут ли они прямо сейчас лететь на Новую Москву, посмотрела на её вытянувшееся лицо и спросила адрес Зарины:
— Если вы не можете лететь на Новую Москву, то врачи прилетят в ваш город и прооперируют прямо в вашей городской больнице. Всё будет оплачено.
На возражения Зарины Светлана ответила:
— Я в состоянии сделать это. Если бы не было Змея, то Нина Павловна не занялась бы выкупом всех встреченных киборгов, а без неё и наше ОЗК было бы другим. К тому же, после сегодняшнего скандала на всю планету о нашем ОЗК знают не только у нас, да и картины Златко на стенах видели все. Кстати, у вас лайнер в десять? Эконом-класс? Сдавайте билеты прямо сейчас! Полетите люксом! И не спорить!
Удивлённый таким напором Цветан на своём видеофоне открыл сайт компании-перевозчика и под присмотром Светланы поменял билеты эконом-класса на один огромный люкс, причём возражения Радмилы: «Нам же всего три часа лететь!» Светланой начисто игнорировались.
— На Нови-Саде же живёт Данка, сестра Драгана, с семьёй, — вспомнил Змей, — их Деян зарегистрирован в ОЗК. Они смогут помочь бабушке там… я сейчас сообщу Деяну по сети, они встретят вас в космопорте… сводят Анну в местное отделение ОЗК и… попрошу, чтобы в помощь бабушке выделили девушку-DEX. Адрес Данки я сейчас скину Анне.
— И заодно попроси Данку привезти бабушку Зарину к нам в гости, когда они соберутся к Драгану, у Любице как раз каникулы будут месяца через два, — одобрила его решение Нина. — Зарина Баженовна, всё-таки подумайте о переселении на Антари… у меня и в городе дом есть, и на островах… Змей через год женится, у Вас будут правнуки… Радмила, много детей-сирот в той школе, где ты работаешь? Ведь в родноверческих общинах сирот нет, всем находятся семьи… Змей, скинь Анне и адрес Голубы, позвоните ей. В деревне есть пустующие дома, построенные до семей сыновей хозяина деревни, вас всех смогут принять… при условии соблюдения вами норм и требований родной веры. Подумайте все вместе.
— Хорошо… — немного растерянно ответила Радмила, — всё это хорошо… но нам пора собираться.
Змей по сети вызвал для гостей таксофлайер на половину десятого, и Нина со Светланой и киборгами вышла до ворот музея проводить их.
После этого Нина уже из номера позвонила Платону и всё ему рассказала. Он одобрил все её идеи:
— Ратмир сам сказал, что в его доме в Орлово можно поселить кого угодно, и даже киборгов. Сколько детей в этой коррекционной школе? Я сам попрошу Доброхота и Голубу поговорить со Цветаном и Радмилой… хорошо?
— Хорошо. Как жеребята? Как посевная… или рано ещё сеять? У тебя ведь сессия скоро…
— Прилетишь и увидишь сама. Всё в порядке у нас. До встречи!
— Пока.
И сразу после разговора Нина спокойно легла спать.
***
Утром Нина спала почти до десяти часов, и Змей хотел уже разбудить её, активировав будильник на её видеофоне, но она проснулась сама и после душа попросила Змея заказать плотный завтрак в номер.
До начала встречи с просветителями было ещё около двух часов, и потому Нина со Змеем решила пройтись по магазинам, чтобы купить подарки домашним, и пригласила Светлану со Златко и Леоном. Светлана, довольная вчерашним днём, так как после ухода гостей она умудрилась успеть позвонить ещё нескольким знакомым, которые пообещали ей самые лучшие условия для лечения и последующего восстановления бабушки Змея, согласилась, и Нина вызвала два таксофлайера для полёта в центр города.
Перед посещением торгового центра Нина со Светланой и киборгами зашли познакомиться в местное ОЗК и просидели там за чаем с пирогами, пока не пришло время для запланированных мероприятий – и по магазинам так и не сходили.
Мероприятие Светланы началось в половине второго, и она на встречу с будущими покупателями картин всё-таки надела ярко-зелёный с мелкими жёлтыми цветами сарафан, золочёные повойник и платок. Златко и Леон оделись в том же стиле — в вышитые косоворотки и полушерстяные штаны, оставив на ногах свои ботинки. Встреча со зрителями с аукционом и интерактивом была запланирована в том же выставочном зале, и Светлана с киборгами пришла даже чуть раньше назначенного времени. В отличие от прошедшего мероприятия эта встреча была по платным билетам – и всё равно людей был полный зал.
А Нина со Змеем пошли в просветительский отдел. Инга с Туром и Джуна с Волчком были уже там и не только успели переодеться в стилизованные народные костюмы, но и познакомиться с сотрудниками и пообщаться. Просветители были в подобных костюмах — три молодые женщины в очень сильно стилизованных сарафанах и парень лет двадцати пяти в косоворотке и джинсах.
— Добрый день! Какой же обряд-то вам показать? — поинтересовалась Нина, — обряды обычно проводят или волхвы, или старшие в семье… глава семьи или его жена, смотря какой обряд и смотря какой праздник… единственное, что я могу вам показать сейчас, это смотрины… согласны? Сможете подготовиться и провести реконструкцию обряда на Купалу… на первый или второй день праздника.
Просветители согласились, и Нина попросила помещение попросторнее кабинета. Зав отделом, назвавшаяся Дианой, провела всех в классную комнату этажом выше. По просьбе Нины Диана взяла с собой двух мэрек и одного парня-DEX’а.
— Полный обряд смотрин проводится два или три раза в год, в зависимости от количества девушек и парней, желающих познакомиться, — начала объяснять Нина в классной комнате после того, как парни отодвинули к стенам столы и стулья, — фактически это официальное знакомство парней с девушками через посредника… этим посредником обычно бывает мать парня, которому нравится девушка настолько, что он думает о предстоящем сватовстве.
— Так два или три раза? — спросила Диана.
— Одни смотрины проводятся зимой, в праздник богини Мары… парни и девушки показывают богине, что они готовы к зиме и к продолжению рода и что есть достаточно запасов на время холодов. Это в конце ноября. В течение зимы в деревнях проводятся посиделки… то есть, в старину проводились, сейчас не всегда и не везде. Молодежь знакомится друг с другом, взрослые присматривают за ними и присматриваются к их выбору… вы ведь хотите реконструировать обряд, как он проводился в старину, чтобы показать в ближайшее время?
— Ну да, — ответила Диана, — у нас большая программа на этот летний сезон… но в прошлый год было то же самое… и что-то новое очень нужно. Вы нам покажете обряд, а мы… можем вашему музею дать записи наших праздников и даже готовые сценарии можем дать.
— У нас конец апреля сейчас… обычно первого мая отмечают Красную Горку, когда снег сходит и на вершинах холмов земля уже подсыхает. С Красной Горки начинаются летние хороводы девушек, смотреть на которые приходят матери парней. А летом смотрины проводятся на Купальские праздники, в первый или второй день.
— Всё это хорошо… но нам сейчас надо что-то делать… — остановила её Диана, — мы можем что-то сделать сейчас? Кстати, — она обратилась к своим киборгам, — пропишите Нину Павловну с третьим уровнем на время её нахождения в нашем музее.
Все три киборга отчитались: «Приказ выполнен успешно!» — а Нина задумалась и после небольшой паузы сказала:
— У вас есть хоть одна Mary, которая выглядит лет на пятьдесят? Поищите в фондах… она в вашей реконструкции может играть роль матери одного из парней… или свяжитесь с вашим ОЗК, и на все роли в реконструкции обряда можно будет занять киборгов. Костюмы там же можно сшить, мы заходили, там есть под опекой разумные Mary… и неразумные Irien’ы. У вас ведь программист есть? Пригласите его, он потом сможет написать программы для ваших киборгов.
Что есть человек? Человек – сложное био-механическое-эмоционально-разумное существо, с комплексом убеждений, привычек, страхов и мыслей о себе и мире. Фил не был о себе высокого мнения. Клон, производства неизвестной расы, неизвестно в каком уголке бескрайнего космоса. Он оценивал себя соответственно того, что успел за день. Ощутимый фактический результат, зафиксированный системой, либо сделанный вручную, что можно потрогать, ощутить масштаб. Что останется после него на долгое-неизвестно-сколько…
Из результатов Фила Лорика «33» можно учесть создание элексира регенерации, способного поднять из капсулы мертвеца, (учитываем, что из пепла восстановить не получится, и славно!); восстановление и нормальное функционирование собственного организма, (неизвестно, с какой попытки, он перестал неловко убиваться, запинаясь за любой камень); плавное поэтапное восстановление шаттла землян, (хотя, это под вопросом, что землян); встреча с Эмбер и возможное будущее отца. Это, наверное, было самым важным. Он, Фил «33», будет папой настоящего маленького человека! Невероятно! А теперь, он нашел им планету для этого возможного благополучного будущего…
Тем не менее, за сегодня успехи были сомнительны: день регресса и расклейки. Эмбер однажды назвала это в сердцах «немочью неудачника» – определенный период, длящийся от дня до трех, когда даже самые простые дела не выходят, когда бросаешь связку тлеющих проводов и, махнув рукой ремботу, просто уходишь побродить, потому, что «в аду я это все видал!». Когда еда из кухонного отсека не нравится, когда мифические противные кошки скребут на душе, потому, что приходится оставлять дела, чтобы, попросту, не испортить окончательно!
Треснув, в очередной раз, кухонный рецесник, и, взломав таблицу соотношения КБЖУ, Фил сграбастал огромный бутерброд с маслом и витаминный напиток, подслащенный вдоволь. С мыслями: «скоро в костюм перестану влезать!», Лорик ушел в открытый космос, разругавшись с девчонками: Эмбер, в отличие от него, не хотела есть, подвергая опасности и себя и будущего малыша, подвергая опасности саму идею Фила быть отцом здорового ребенка, что он не мог спокойно выносить. Силой вопрос не решить, а все уговоры впустую. Иногда бывают вещи, которые нормальному адекватному мужчине решить не под силу!.. а Искин вообще молчала, только зло сверкая красным зрачком по любому поводу. На ее лице читалась глубокая непередаваемая обида, словно предали саму идею ее существования. Объяснений добиться было невозможно: Фил переживал, что ей известно о подмене Нортона в капсуле, но, логически пришел к выводу, что сейчас ее больше волновало собственное био-механическое состояние. Может, челюсть после столкновения с кулаком Генри Нортона была сильно повреждена, может, верная псица неизвестной расы не ожидала такого пинка от «хозяина»…
Астронавт ушел с неспокойным сердцем, но находиться в столь напряженных условиях было просто невозможно.
Шаттл встретил его кофейным ароматом столь крепким, что уши, казалось, свернутся в трубочку.
– На! – Лорик «32» протянул ему бумажный стаканчик. – Это растворимый кофе, я туда мороженого закинул, пить можно.
– Мороженого? – тридцать третий опешил. Слово было знакомым.
– Да, черте что у них тут в закромах. Так вкуснее.
Кабина гремела звуками, отдаленно похожими на резкую музыку, иногда перемигиваясь диодами. Мужчина, в очередной раз, порадовался, что тут нет камер, и Олис не знает, какой бардак здесь творится… кроме того, как пришедший тут хозяйничает – Филу тоже резко разонравилось.
– А что насчет капсулы? – осторожно поинтересовался мужчина, прихватывая рукой шокер, висевший на крючке у люка, и заводя непустую руку за спину.
– Я, что дурак, закрываться насовсем? – ухмыльнулся «32» и показал на кусок армированного скотча.
– Ясно. – Не очень довольный ситуацией, ответил Лорик «33». Быть не единственным Лориком и не таким сообразительным – напрягало. – А что с анализом планеты?
– Ты не закрывай! – «32» подлетел к дисплею, но менее ловкий клон уже случайно сместил данные и, возможно, стер. – Ладно, я привык. Вот, смотри, копия. Считай, подготовился! – подмигнул «32» и вновь открыл таблицу, полную данных, мелких приписок и гиперссылок.
– Это что? – чувствовать себя туповатым близнецом – раздражало. Подозревать себя же в раздвоении личности – раздражало еще больше.
– Это геоданные. Планета полностью подходит! Радиус внутреннего ядра около 1300км, масса – 1,932х1024кг. Давление до 375ГПа. Ферромагнитное поле не совпадает с полюсами. Доля суши 29%, вода 71%. То, что надо!
– Нас там не сплющит? – Фил относился к полученной информации скептически.
– Сначала будет тяжело. – Подтвердил клон, но вас же не спроста заставляют в силовых и велоэргометре тухнуть. Притяжение, конечно, в разы больше, чем в открытом космосе, но модуль и шаттл имеют искусственную силу тяжести, приближенную к земной.
– И что это значит?
– Вас готовили к высадке. Точно тебе говорю.
– Но искин не давала разрешения на развед-экспедицию.
– Она и не узнает. Я заменю тебя, вот твой костюм.
– А меня ты отправишь туда? – опешил Лорик «32», резко задумавшись на тему, каким надежным он является другом… себе самому, в том числе… выходило неутешительно… – может, лучше ты? Тебя не хватятся и тревогу не поднимут.
Последняя надежда остаться дома истаяла, когда хозяйничавший здесь сутки клон поманил его вглубь шаттла… там неаккуратной ужасающей кучкой лежали тела в штатных белый костюмах.
– Это что?! – Лорика «32» начало нервно трясти, шокер из руки упал на пол, издав резкий треск, пришлось подпрыгнуть, голубая вспышка мгновенно осветила полутьму и так же скоро угасла. Треск стих, порождая тихую панику.
– Да ты не дрейфь! Ты же не они. Ты свой мужик. – Тридцать второй похлопал Фила по плечу и поднял шокер, без всяких домыслов, положив недалеко на край столика, впаянного в стенку. Фил оглянулся на свое оружие, осознавая, что оно лежит в полной его, Лорика, доступности, и никто ничего не отбирает. Стало стыдно за свою подозрительность, но гора трупов вызывала вопросы.
– Пока ты будешь летать, я должен немного тут разобраться. – Серьезно, нахмурив лоб, и, глядя прямо в глаза, проговорил «32».
– Но… откуда они? Ты их?.. – не хотелось говорить про убийство, словно это слово развязало бы маньяку руки, и он, опомнившись, схватился бы за нож.
– После того, как ты завершил этап, они стали не нужны, и проект свернули. – Пояснил «32».
– Какой этап? – понимания не наступило. Синие руки и нога без ботинка, с проступившими венами – сильно отвлекали.
– Было около сотни модулей. По крайней мере, после сотого, номеров не видел… когда ты справился с заданием и перестал умирать, остальных заморозили. Регенерацию в капсуле запускать перестали.
– Они тоже умирали по поводу и без? – сотни модулей с границами-заборами под напряжением и сотни попыток стабилизации состояния. Раз за разом, тело человека восстанавливали, либо выращивали нового… но… зачем?
– Вероятно, клоны сразу были инфицированы. Флоранды ввели вам вирус, в надежде, что рано или поздно, ваш иммунитет справится, и вы станете ключом к излечению.
– Флоранды? – новое слово пронзило стрелой.
– Да. Они себя так называют.
– Можно, я пока переварю то, что ты мне сказал… а ты подумай, как произвести высадку. – Фил «33» ощутил пустоту, подкатывающую к горлу. Полученная информация выходила за рамки его разума, и, мозг пока отказывался ее осознавать целиком.
– Через два забора есть пробитый модуль. Наш тридцать седьмой коллега увлекался химией и устроил взрыв пищеблока, я возьму вот это: «32» достал половину рембота, которому пилой в аккурат отпахало весь компьютерный мозг, вместе с крутящейся головой. – Сварка в порядке, если нажать здесь и здесь замкнуть, то почти сварочный аппарат. Пойду, залатаю дыру, благо еды много не надо. Ты слетаешь, убедишься, что планета наша… то есть, пригодна к житью, составишь отчет по опасностям, и обратно. Ты мне очень нужен, слышишь? А то я, тут долго отсиживаться не смогу, а семья из двух мегер – для меня это слишком. – Подмигнул клон и ушел одеваться, с ремботом наперевес, насвистывая что-то бодренькое…
А на вечерней сходке Краюн и выдал:
— Завтра начинаем войну! — и глотнул из пиалы.
Я не сразу его понял.
— Что начинаем?
— Войну. Это такое слово. От пришлых слышал. У них развитое общество. А в развитых обществах всегда бывают войны. И если мы хотим, чтобы нас считали за равных, мы должны научиться воевать. То есть драться.
— С кем? — спросила Кори.
— Будем драться с Длинным Скулем за слащ. Пока кто-нибудь кого-нибудь не победит.
— А зачем нам с ним драться? — говорю. — Мы и так слащ пьём вволю. И Длинный Скуль совсем не против. И сам пьёт побольше нашего.
— Длинный Скуль на голову выше вас обоих, — сказала Кори. — Его не сборешь.
— А нам и не надо, — сказал Краюн. — В войне не обязательно побеждает самый сильный. Побеждает тот, кто умнее.
Он выложил перед нами свёрток и, откинув тряпицу, показал штуковины, которые ему дали пришлые. Кривая скоба и как будто кулак на конце, только зелёный.
— Лучемёт! — сказал он. — Если нажать вот сюда и наставить эту хрень на Длинного Скуля, он не сможет нам помешать пить слащ.
— Зачем это ему вообще? — спросила Кори. — Отродясь не мешал.
— Молчи, женщина! — прикрикнул Краюн. — Так надо. Пришлый сказал: белые начинают и выигрывают.
— И что это значит? — спросил я.
— Белые это мы, — объяснил Краюн.
Утром мы начали войну.
Я взял лучемёт, и Кори взяла лучемёт, и мы втроём пошли к берлоге Длинного Скуля.
Тот сидел на половице в окружении семьи и с наслаждением попивал слащ. Слева от него на корточках сидели двое пришлых. Рядом на полу лежали такие же лучемёты, как у нас.
Пришлые сразу повскакали с мест, но я был быстрее — нажал на скобе там, где мне показал Краюн. Они и попадали. Потом я навёл лучемёт на Длинного Скуля. А Кори сказала:
— Не волнуйтесь, это война.
И мы стали нажимать ещё и ещё.
Длинный Скуль повалился лицом вперёд, а Брыль и Малося, охнув, уронили пиалы со слащем и рухнули как подрубленные дерева.
Это было смешно.
Краюн покряхтел, поскрёб в затылке, выбрал в стопке пиалу побольше и шагнул к чану, чтобы налить себе слащ.
Длинный Скуль перевернулся набок, хакнул, встал сначала на колени, затем в полный рост и тоже пошёл к чану. Брыль с Малосей немного повозились и начали подниматься.
Кори бросила свой лучемёт. Сказала неуверенно:
— Мне не понравилось.
— А с этими что будем делать? — спросил я, кивнув на тела пришлых. — Они, как я понимаю, слащ не пили?
Длинный Скуль пожал плечами.
— Я предлагал. Но они отказались, испугались какого-то метаболизма.
Они, все пятеро, торопливо отошли от мусорных баков метров на двадцать. Лишь там заставили себя остановиться. Не сговариваясь, четверо из пятерых (не считая доктора, как его про себя называл Русик, зато считая Федосеева , которому сейчас вообще здесь быть не следовало) закурили — жадно, глубокими затяжками.
Федосеев по контуру лица белел в темноте бинтами, словно человек-невидимка, только начавший саморазоблачение. В недавнем голливудском ужастике про невидимку ничего такого не было, это вспомнился сильно прошлый, еще совсем каменного века, черно-белый. Целиком его Русик, конечно, не смотрел, видел отрывок в какой-то передаче.
Поймал себя на том, что все время вспоминает фантастику. Но сегодня от этого поневоле никуда не деться.
Так или иначе, у Федосеева, без маски, проблем с сигаретой не возникло, а вот сам Русик опустил маску под подбородок, капитан тоже. Цеппелин же, сберегая в себе что-то от соблюдения правил перед гражданскими, то есть перед доктором, лишь сдвинул нижний край маски наверх. Впрочем, поскольку дышать-то курильщику нужно, он и верхний край вниз аккуратно сдвинул. Теперь маска, свернутая жгутом, чернела между его губой и носом, как полоска усов.
На огромном лице Цепппелина она казалась совсем узенькой. Свое прозвище старший сержант Цыплаков заработал не зря: он был скорее объемисто-громаден, чем толст.
— Медицина свое здоровье бережет, — через силу усмехнулся капитан, покосившись на доктора. — Ну и правильно.
— Да ну, их брат только так дымит, — возразил старший сержант. — Особенно хирурги.
Теперь они все смотрели на доктора. Он, тоже без маски, жадно затягивался ночным воздухом, как остальные — сигаретным дымом. Даже не сразу сообразил, что говорят о нем. Сообразив — кивнул:
— Ну да, ну да, правильно. Дрянь, отрава — но антистрессор! Все всё понимают, но многим кажется, что это статочная цена. Иногда так и есть.
Доктор снова умолк. Развел руками, будто извиняясь — и, хотя его никто ни о чем не спрашивал, все-таки счел нужным объяснить:
— Я ведь все-таки не совсем настоящий врач…
— Патологоанатом? — хмыкнул Цеппелин.
Русик чуть не поперхнулся. Торопливо отвел взгляд от мусорных баков, старого сломанного дивана за ними — и того совершенно неразличимого во тьме, что, он знал, лежало, свернувшись, в уголке дивана. Вовсе ведь не собирался смотреть туда — а вот притягивало!
— Типун тебе на язык! — свирепо отозвался Федосеев. Он-то в сторону мусорки даже не поглядел, у него другая ассоциация возникла: тревожно ощупал бинт повязки.
— Ну что вы, все в порядке, — доктор ответил сначала ему. — Все-таки десмургию пальцы не забыли, а тут случай и вправду простой. Вам, молодой человек, еще повезло, — и повернулся к Цеппелину: — Да нет — биомедицина, сенотерапевтика, пренебрежимое старение… В общем, скорее теория.
Немного помолчали. Федосеев снова потянулся ощупать повязку, но заставил себя остановиться на полудвижении.
Всем было даже как-то слишком ясно, что случай на самом деле совсем не прост. И повезло ли — еще поди угадай.
— Теория… — пробормотал капитан.
* * *
Час назад Федосеев с Русиком, завершая обход, сделали обязательный в это время суток крюк, чтобы выйти к укрытой на задворках пятиэтажек «хреновине». Это была толстая чугунная труба, причудливо изогнутая, уходящая обоими концами в две бетонные опоры. Угадать ее прежнее назначение не удавалось, да в общем-то вряд ли кто особо и пытался. Русик точно нет.
Неподалеку раскинулся старый спортгородок, полузаброшенный и частично разваленный, там было несколько конструкций из похожих труб. Но «хреновина», кажется, прежде входила не в него, а в открытый летний кинотеатр. От которого теперь и вовсе ничего не осталось, кроме пары-тройки бетонных блоков.
Русик вырос в районе таких же пятиэтажных хрущоб, потому с детства запомнил очень похожий кинотеатр, тоже рядом со спортплощадкой. Точнее, ему бабушка объяснила, что эта белая стена перед рядами ветхих, но в ту пору еще живых скамеек — экран кинотеатра. Фильмы там последний раз крутили, наверно, когда мама в школу ходила, но старушки на тех скамьях сиживали и при Русике, пасли мелких внуков и одышливых шавок, сплетничали — и пацанам его возраста там гулять не полагалось.
Вряд ли там что могло сойти за «хреновину», ну так не всем остаткам старого мира быть одинаковыми. На соседнем пустыре, кажется, кроме экрана, с противоположной стороны высилась раковина эстрады — вот, может и здесь раньше…
— Ну что, не созрел еще?
— Да нет. Мне, сам понимаешь, пока без надобности.
— Смотри… Я к твоим годам уже первые проблемы с хребтиной имел. Кажется, — на всякий случай уточнил Федосеев.
Русик хмыкнул. Напарнику было немногим за тридцать — вольно ж разыгрывать из себя «батяню-комбата». Впрочем, на срочной тот успел захватить краешек второй чеченской, так что если сразу после и вправду обнаружил у себя проблемы с позвоночником — то это могло быть там. Русикова армейская служба протекла без таких инцидентов.
Как бы там ни было, Федосеев использовал эту трубу для того, чтобы «прохрустеть» позвоночник. Говорил — идеально подходит, в тренажерном зале ничего и близко сравнимого не отыскать. Становился к ней спиной, откидывался так, чтоб коснуться основанием шеи и медленно переползал-перевешивался на противоположную сторону: лопатки, середина спины, поясница… А потом тянул свое тело, как танковую гусеницу, в обратном направлении.
Шумно выдыхал, облегченно и чуть ли не с наслаждением постанывал, почти как в парилке. Действительно хрустел становящимися на место позвонками — правда, этот звук был слышен, только если совсем рядом стоять.
Русик обычно стоял не рядом, а, как салабон, на стреме — шагах в десяти, где пересекались асфальтовые дорожки. Конечно, ничего такого его старший напарник не делал, не ширялся же он и не на лапу брал, но все равно ущерб репутации: ни к чему случайным прохожим видеть, как сержант Федосеев со своими метр девяносто два и терминаторскими плечищами ползет спиной поперек трубы на развалинах покойного кинотеатра.
Сейчас он тоже был там, на скрещении дорожек, прямо под уличным фонарем. Мокрый от дождя асфальт, казалось, чуть ли не шевелился: недавний ливень, короткий, но бурный, точно брандспойтная струя, вымыл из норок сотни дождевых червей. Теперь они частью корчились на смертельно непроницаемой для них поверхности, частью целенаправленно ползли — кто к заплывшим грязью обочинам, а иные вдоль дорожки, словно закоренелые в своей решимости самоубийцы.
Русик поморщился. Он еще в школе читал фантастику, где какой-то мальчик после дождя собирал червей с дорожек и переносил их на рыхлую землю, а потом к нему присоединился учитель — но мальчик не поверил, что тому действительно важна жизнь любого червяка. Вот и те поздние прохожие, от возможного появления которых он страховал напарника, тоже не поверят. А ущерб репутации будет еще почище, чем…
Он все-таки осторожно подвинул краем стопы пару червяков к спасительной обочине.
— Что за твою мать? — произнес Федосеев.
Виновато оглянувшись, Русик с запозданием понял, что реплика адресована не ему. Сержант стоял перед «хреновиной», в недоумении рассматривая то, что было привязано к ее боковому изгибу над самым бетонным блоком. Развалины окаймляла стена кустов, свет фонаря пробивался сквозь нее узорчатыми тенями — и пришлось сделать пару шагов, прежде чем стало ясно: на трубе висел игрушечный мишка.
— Да ладно… — Русик пожал плечами. — Мелкие какие-то игрались, забыли… Делов-то!
Какая-то тревога, однако, угнездилась на донышке души. Медвежонок — он присмотрелся, — был туго притянут к трубе за шею, причем не резинкой или веревочкой, а жгутом, скатанным из длинных травинок. Подходящей травы было предостаточно прямо вокруг, но все равно: может, днем, когда «мелкие» возились тут со своими игрушками, все выглядело невинно и даже смешно, однако сейчас вид казненного мишки…
— Ага, мелкие, — голос Федосеева был ровен. — Девочка. Твой зверь?
И снова Русик с запозданием понял, что напарник говорит не с ним. Оглянулся через плечо. Рядом действительно стояла девочка, маленькая, лет… лет шести, наверно: он не слишком умел такое определять.
Очень примерная девочка. В маске, пластиковых очках и даже перчатках. И взрослые-то так редко ходят, а такая малявка — даже Ковалев был бы доволен.
Вот только время было не детское. Настолько не детское, что Русик огляделся вокруг, рассчитывая увидеть машину. Наверняка ведь родители этой пигалицы вот прямо сейчас подкатили к одной из пятиэтажек (небось на выносливом жигуленке, вряд ли что круче), обрядили саму пигалицу, чтобы она, пока они достают из багажника дачный инвентарь, прогулялась по двору в полном карантинном прикиде — и отвлеклись. А шустрая малявка единым духом отбежала метров на триста, потому что рядом никаких автомобилей нет — и…
Тут в его рассуждениях возник некоторый пробел. Она что, выбежала с игрушкой в обнимку — а потом привязала ее к «хреновине» травяной удавкой? И все это, не снимая перчаток? Или сняла, а потом сама надела? Ну…
Тогда, ко всему, выходит, она была тут намного раньше них. И осталась незамеченной.
Могла вообще-то. Но, скорее всего, Федосеев просто ошибся. И зверь — не ее.
Ладно, чего гадать. В любом случае вот-вот подбегут встревоженные родители. Повезло им, что не на Ковалева нарвались: лейтенант, конечно, похвалил бы их за прикид девочки — но сразу же потребовал предъявить пропуск на пригородные поездки. А будь у них такой пропуск, не тянули бы до ночи.
Но было что-то еще. Паутинно тонкое, неуловимое, ускользающее.
— Лена. — по-прежнему ровным голосом продолжал сержант. — Тебя ведь Лена зовут, да? Ты нас не бойся. Подойди…
Русику настало время удивиться снова. Одновременно вдруг опять вспомнилась фантастика: окруженная жуткими огромными монстрами маленькая девочка с учебником по квантовой физике под мышкой — темной-темной ночью, в черном-черном гетто… и она — самый страшный монстр среди них всех.
Это уже была не книга, а какой-то фильм. И это была столь явная чушь, что он в сторону девочки даже головы не повернул: все озирался, высматривая машину и перепуганных родителей.
Тут случилось две вещи одновременно. Погас свет уличных фонарей — значит, пробил час ночи. Одновременно за спиной Русика сдавленно выматерился Федосеев и донеслись непонятные звуки, больше всего напоминающие шум борьбы, но какой-то очень странной.
Пружинисто развернувшись, Русик окаменел на полудвижении, завис, как Windows. В темноте метались тени, и больше всего это походило вот на что: разъяренная жена, схватив за волосы мужа-алкаша, на бровях приползшего в квартиру посреди ночи, треплет его туда-сюда. Вот только вместо мужа был дюжий сержант, а вместо…
Миг — и стало можно различить: нет, это Федосеев мотает вцепившуюся в него пигалицу из стороны в сторону, не удерживая ее, а, наоборот, стараясь освободиться — но она не отпускает.
Самое страшное, что все происходило в полном молчании. Прорежь тьму дикий вампирский визг, хриплый мертвый рев зомби или еще какой звук из ужастиков, сделалось бы менее жутко.
Рука метнулась к кобуре, но остатки сознания запретили. Тогда, подскочив вплотную, он ухватил девочку поперек тела и рванул ее изо всех сил. То есть собирался, но ощутил под пальцами хрупкие детские ребрышки, да еще какую-то инакость — и пальцы его словно превратились в воду. Но медлить не приходилось: девочка (Русик, наконец, рассмотрел, что она делает) увлеченно грызла Федосееву голову, как бобер осиновый стволик.
Схватился снова. Не рассчитав, сдернул с пигалицы плащ, порвал платьице под ним и сам силой этого рывка отшвырнул себя прочь, вновь ощутив ладонями и внутренней стороной пальцев ту же самую инакость, трудноописуемую, но почему-то тошнотворную. В прямом смысле: у него вдруг ком к горлу подступил.
Хватку девчонки он при этом все-таки ослабил. И Федосеев, изловчившись, отшвырнул бешеную малолетку прочь — с кровью, с кусками скальпа, как, наверно, лось сбрасывает вспрыгнувшую ему на загривок росомаху.
Русик почти готов был поверить, что та сейчас зависнет в ночном воздухе и, не коснувшись земли, снова ринется в вампирскую атаку. Но девочка, отброшенная на несколько метров, с треском вломилась в заросли кустов за пределами того скудного света, который дотягивался от подъезда ближайшей пятиэтажки — и там, судя по звукам, сразу шустро побежала прочь. Кажется, и вправду по-росомашьи, на четвереньках.
— Лена! — позвал Федосеев. Левой рукой он ощупывал висок, а в правой уже держал пистолет — но стволом вверх, на кусты не направляя. — Ты что, Лена? Иди к нам! Не бойся…
Тут он посмотрел на ствол — коротко выматерился, поспешно убрал оружие в кобуру. Затем бросил взгляд на свою левую руку, будто темной краской облитую по запястье. И шатнулся.
Русик едва успел подставить ему, оседающему, плечо.
* * *
Потом долгие минуты были заполнены суматошным действием. У Русика абсолютно вылетело из памяти, шел Федосеев своими ногами или его пришлось тащить, благо до участка от «хреновины» совсем недалеко. Тем паче он не понял, откуда вдруг рядом оказался этот пенсионер: он ведь вроде в «обезьяннике» сидел, во втором, ковалевском? А, ну да, только что действительно сидел там — и кричал из-за решетки: «Я врач! Доктор! Пропустите к раненому, скорей же!». Значит, пропустили.
Доктор сноровисто обработал рану, разорвал ИПП, наложил повязку. Потом и второй пакет израсходовал: рана оказалась неглубокой, но обширной, сложной формы. В процессе перевязки начал было расспрашивать: «И чем это вас, молодой человек — неужели зубами?» — но и Руська, и понемногу приходящий в себя Федосеев уже в два голоса рассказывали всем в дежурке, что именно произошло.
Когда закончили, в дежурке повисла пауза.
— Так как ты ее назвал? — первым нарушил молчание капитан.
— Да Лена же, Нестерова! — Федосеев сделал было движение встать и болезненно сморщился; доктор укоризненно покачал головой. — Вон та…
Все посмотрели туда, куда он указывал: на стенд с фотографиями пропавших. Малолеток там было лишь трое. Двое парнишек, подростки из неблагополучных семей, один из них уже год назад подавался в бега, вскоре был возвращен, но вот недавно опять ушел из дома; а третья…
— Руслан, ты ее тоже узнал? — быстро спросил капитан.
— Нет, — Русик ошеломленно мотнул подбородком («Это ты молодой еще» — буркнул Федосеев). — Что молодой, у меня младшая сестра и двое племяшек, вот почти такие! Но там вообще не узнать было, лица не видно. Разве только мишка…
— Этот самый? — Капитан кивнул на фотографию.
— Не знаю… Тут вроде другой, побольше.
Капитан склонился над открытым ноутбуком, поворожил немного — и вывел фотографию на экран. Сразу стало понятно: игрушечный медвежонок на ней действительно совсем не похож. А девочка, тискающая его в объятиях…
— Да она, точно говорю! — Федосеев придвинулся вплотную. Русик пожал плечами: девочка на фото была без карантинной «упаковки» — ну ясно, фото прошлых месяцев, к тому же домашнее. А сегодня ночью он только карантинное облачение и рассмотрел: маску, перчатки, очки…
Он сосредоточился, восстанавливая все в памяти — и ощутил, как мороз пробегает по коже. Та «упаковка» на самом деле была не такой идеальной, как показалось сперва: очки — с обломанной дужкой, маска — мятая, как из урны, перчатки… ну, по ним нее понять. Очень часто такое народ сейчас прямо в урны и выкидывает, даже без кульков, хотя полагается к «источнику потенциального заражения» относиться соответственно, тот же Ковалев за такое нарушителей не раз задерживал…
Капитан тем временем открыл папку с другими фотографиями пропавшей девочки. Русик смотрел — и по-прежнему не узнавал. Разве только и в самом деле по медвежонку? Леночка Нестерова на всех фото была с какой-нибудь игрушкой: не всегда мишки, но их больше всего. Один, кажется, и вправду похож, но он соломенно-желтый, а тот, которого они видели повешенным на «хреновине», вроде куда темнее. Или это оранжевый свет фонарей так все исказил?
— Погодите, — вдруг спохватился Цеппелин, он тоже смотрел вместе со всеми, — Так ей, это, пять с половиной годиков, выходит? Димыч, и что, она тебя — вот так?
Он показал руками, как именно. Это больше напоминало выкручивание белья, чем то, что сделала девочка, но тоже впечатляло.
— Ну, — коротко кивнул Федосеев, даже не думая стыдиться. — Как тигра бросилась. Она нас вообще там поджидала, наверно.
(«Именно так! — словно щелкнуло в мозгу Русика. — Даже приманку вывесила…».)
— Вы бы не дышали так на всех, юноша, — негромко произнес доктор, обращаясь, кажется, к Федосееву; тот угрюмо покосился на него в том смысле, что «тебе, папаша, конечно, большое спасибо, и в обезьянник тебе вернуться никто не приказывает, но совесть же имей!». — Впрочем, это уже все равно, пожалуй…
— Ага, в засаде сидела, — хохотнул Цеппелин. — Ждала, когда аж двое ментов подвалят. Одним ей не насытиться: мозгов, того, маловато!
— Ну. — голос Федосеева был тяжелее свинца.
Все снова замолчали, переваривая услышанное и подуманное. Наконец капитан со вздохом отодвинулся от стола.
— Так, отставить мистику. Искать по-любому надо. Димыч, ты посиди, конечно, лучше даже приляг. Цыплаков, Мышлинский, кто еще — старшина, ты? Ага… Я сейчас кинологам звякну, а пока Хаджонков вам покажет, где и куда. Руслан, ты как, в силах?
Русик обреченно поднялся. Тут все знали, возле какого спортгородка это случилось, однако он понимал, что без него не обойдется. Да и почему вдруг должно обойтись — что он, святой или увечный? Но…
— Форма пять, — подумав, добавил капитан равнодушно и даже как-то вяло.
Это была не уставная формулировка, а такой вот здешний, внутренний, межстенный код, известный даже салабонам вроде Русика. Означал он вот что: вся группа — в брониках и как минимум у одного — АКСУ.
Ого!
— Одну минуту, молодые люди.
Тут уж нахмурился даже капитан. Похоже, он созрел отправить пенсионера обратно в обезьянник.
— Вышло так, что я не только перевязывал, но и видел… и слышал тоже — доктор, вероятно, понял, к чему все идет, и заторопился. — Так вот, раз уж эта девочка на всех фотографиях с плюшевыми зверятами… В общем, когда меня днем, э-э, сюда доставили, так уж вышло, через дворы, то проводили мимо мусорки. И там я видел…
Капитан испытующе смотрел на врача — но вдруг перевел взгляд на встрепенувшегося Цеппелина:
— Что?
— Точно! — тот был взбудоражен не на шутку. — И я видел!
— Я тоже! — подтвердил Федосеев.
— Да что вы видели-то? Девочку? Еще днем?
«Нет, старую игрушку», «Зверя плюшевого» — одновременно ответили оба. Посмотрели друг на друга — и старший сержант, пользуясь преимуществом звания, продолжил:
— Да там со вчера старая мебель вынесена, еще всякий хлам — и игрушечный зверюга какой-то, бурый. Вроде лев или медведь, я специально не смотрел. Здоровенный — на полдивана! Тарщ-ктан, раз такое дело, может, вправду…
— Старый диван помню, — подумав, кивнул капитан, тоже сообразив, о какой мусорке идет речь. — Льва или медведя нет: его, наверно, позже вынесли. Ладно. Хаджонков, ты тогда тут посиди. Цыплаков, Мышлинский, старшина — давайте по-быстрому. Форма номер пять! — строго напомнил он.
* * *
В обоих обезьянниках спали. Публика там на сей раз была почти одинаковая, бомжеватого вида пьянь, разве что в ковалевском рыла поседее. Доктор, когда был там, безусловно, смотрелся на их фоне, как шахматная ладья среди доминошных фишек.
Русик только что был уверен, что ему не до сна, но вдруг почувствовал, что глаза слипаются. Покосился на Федосеева: тот тоже клевал носом.
— Так что же вы правила карантина не соблюдаете, господин… — укоризненно проговорил капитан.
Пенсионер ответил, назвав свою фамилию, но она, самая обычная, в памяти Русика не отложилась, да он и не хотел заморачиваться, пусть будет — «доктор». Зато капитан вдруг почему-то заинтересовался, это Русик различил даже сквозь полусон.
Потом он вдруг увидел, как лейтенант Ковалев идет по улице, левой рукой придерживая длинную веревку, на которой за ним тянется вереница стариков, в наручниках и без масок. Потом как-то само собой оказалось, что он идет не по улице, а по пустырю, направляясь к заброшенному, но еще целому летнему кинотеатру. Скамейки, старушки (все в масках), детские коляски, собачки… Порыв ветра — и одна из старушек привстает, пытаясь поймать сорванную с лица маску, но та, кувыркаясь в воздухе, летит прочь, падает за несколько метров от скамьи. Старушка поспешно семенит к ней, наклоняется… Поздно! Правой рукой Ковалев, не снимая маски, подносит ко рту черный «демократизатор», подносит его к губам прямо сквозь ткань… Из дубинки раздается то ли свист, то ли непонятная мелодия вроде дудочной. Старушка, завороженная, распрямляется и идет к лейтенанту, покорно протягивая перед собой сведенные вместе запястья, чтобы удобнее было надеть наручники…
Лишь теперь Русик замечает, что это не просто старушка, а бабушка. Его бабушка.
Потом он осознает, что покорность ее — маскировка: мелко семенящие шаги бабушки вдруг ускоряются, пальцы вытянутых вперед рук обретают когтящий изгиб…
Он проснулся, будто ледяной водой окаченный.
Рядом похрапывал Федосеев, уронив на плечо забинтованную голову. В тон ему доносился храп из обоих обезьянников. Из «ковалевского» — гуще.
Ну, в общем, Ковалев его примерно так и наполнял, разве только без дудочки и без веревки. Раз уж старики особенно уязвимая при карантине категория — то именно их он за нарушения карантинных правил карал неукоснительно. Договариваться с ним никакого смысла не было: ни за деньги, ни на жалость. Такой вот ходячий принцип. С ним даже капитан спорить остерегался.
А что пенсионеры, задержанные за отсутствие средств безопасности, в итоге проведут ночь, плотно утрамбованные в тесное помещение, где этих средств безопасности ни у кого нет — так сами виноваты, это входит в наказание. Впредь будут внимательней: они и те, кто от них узнает. В глобальном смысле — забота и благо, а попустительство — жестокость и вред.
Вот именно так он говорил. И действовал.
Хорошо хоть сейчас в ночь — не его смена.
— …Значит, «зомби-геронтолог»? — усмехнулся доктор, видимо, отвечая на какую-то реплику капитана. — «Доктор Суббота» — было, «зомби-патологоанатом» — было тоже, а вот это… И кто же меня так окрестил?
— Уже не помню. Но по ключевым словам наверняка до сих пор гуглится, — капитан указал на все еще открытый ноутбук. — Хотите проверить?
— Зачем? В любом случае ключевые слова тут — не «зомби-геронтолог», а «до сих пор». Вот не успели мы тогда хоть сколько-нибудь разобраться, что это такое — и… и, боюсь, упустили шанс. Сейчас ведь другой проблемы, кроме карантина, словно бы и нет…
— Ну, что уж там, она действительно всем остальным не чета, — произнес капитан таким же вялым голосом, как говорил о «форме номер пять».
— Да кто вам сказал, молодой человек, — доктор в досаде возвысил голос, — что это разные проблемы, а не две стороны одной и той же?
Он даже ладонью по столу начальственно пристукнул, забыв, где находится.
Одновременно с этим звуком гулко хлопнула входная дверь. Капитан с Русиком оглянулись одновременно — и их одновременно же взметнуло на ноги.
— Командир! — вид у стоящего на пороге старшины Грудницына был — в самый раз к разговору о зомби. — Там… Ну, мы нашли ее.
— Тебя тоже укусила? — быстро спросил капитан.
— Н-нет, — с усилием, через спазм произнес старшина. Помотал головой, вдруг закрыл ладонью рот, будто преодолевая тошноту. На бронике у него, кажется, действительно были следы рвоты. — Никого она не укусила.
— Да говори же, не тяни кота за гланды! — капитан, не дожидаясь ответа, шагнул к оружейному сейфу. — Жива?
— Нет, — так же через силу повторил Грудницын. — Только, это… Такое своими глазами видеть надо.
— Надо — посмотрим! — голос капитана опять сделался вял и равнодушен, но это никого уже обмануть не могло. — Хаджонков, со мной. И… и вы тоже, если вас не затруднит.
Доктор без удивления кивнул.
Федосеев тоже был уже на ногах, торопливо застегивал крепления броника. Капитан покосился на него — и ничего не сказал.
— Она не жива, — старшина все никак не мог остановиться. — Лежит там в обнимку с этим медведем — и… не жива. Давно. Вот уже пару недель где-то.
* * *
— Значит, вот поэтому вы мне сказали не дышать на всех… — Федосеев затянулся до губ, отбросил окурок. Сразу же потянулся за следующей сигаретой. Пальцы у него дрожали.
— Да, — не стал спорить доктор. — Но я, если помните, сразу же добавил, что уже все равно.
«Один патологоанатом
Всё время брал работу на дом
Тоскливо было одному
Пато… (Русик сбился с ритма) Пато-лого-ана-тому».
Он сейчас только этими стихами, застрявшими в памяти еще со школы, и спасался. Иначе впору было заорать и броситься куда-то, не разбирая дороги.
— То есть с нами, — капитан сделал жест, очерчивая всех, кто стоял рядом, — всё?
— Может быть, с нами, — доктор сделал гораздо более обширный жест, похоже, включая в него весь мир. — Но насчет «всё» — я гораздо менее пессимистично настроен. Начнем с того, что мы вообще не обнаружили… носитель. Возможно, это сателлит. С одной стороны, получается, защищаться от него — такого, как он есть сам по себе, — бессмысленно, да и не нужно. С другой…
«Один патологоанатом
Уж до того ругался матом,
Что как-то раз покойный ожил
И навалял ему по роже».
Где-то он слышал, что анекдоты и стишата в таком вот духе недаром столь часто сочиняется на сюжеты, когда — или смейся, или подыхай: болезнь, безумие, гражданская война… супружеская измена… Будто если уж на шее петля, то пляши и зубоскаль, тогда, может, и полегчает.
Он прислушался к себе. Действительно стало легче! Настолько, что снова удалось прислушаться к другим. И вот тут надежда поманила всерьез.
— Ничтожный процент? — Цеппелин шумно перевел дух, аж дирижаблевые бока колыхнулись. — Ну, ты меня почти доконал, медицина — а теперь почти успокоил! А насколько ничтожный?
— У них спроси! — врач злобно ткнул пальцем в беззвездное небо. — Нам что, дали хоть какие-нибудь исследования до конца довести? В мире сейчас нет других забот, кроме пандемии — может, слышал? Но ничтожный, не бойся и даже не надейся особо. На порядок ниже, чем то, от чего ты маску носишь. На два порядка.
Цеппелин торопливо расправил маску, словно в ней было все дело.
Русик, ошеломленный подаренной жизнью, засмеялся вслух, плеснул в ладоши, как младшеклассник, даже детсадовец. На это никто не обратил внимания: все сейчас испытывали нечто похожее.
— …Да не зомби, — в голосе доктора все еще звучало сварливое раздражение. — Не зомби! Просто организм тех, кому не повезло — он, так сказать, сосредотачивается на той малости, которой еще может обеспечить самосохранение. Некоторые отделы мозга, зрение, ключевые мышцы… особенно на рывке… А остальная мускулатура, кожа — да, как у лежалого трупа. Но мозг-то жив. Эти несчастные до самого конца кое-что понимают — и пытаются маскировать… Это сейчас нетрудно.
Все одновременно оглянулись в сторону мусорных баков. Каждый помнил, что невидимое отсюда маленькое тельце обеими руками прижимает к себе плюшевого зверя — и руки эти до локтей обтянуты медицинскими перчатками.
А Русик вдруг вспомнил и еще кое-что. Это было неделю назад, они патрулировали улицу в дневную смену, втроем — за старшего как раз лейтенант Ковалев, они вдвоем держались позади. И Федосеев, ткнув Русика локтем, вдруг шепнул ему на ухо: «Гля, зомби!».
Выглядел тот человек, во всяком случае, именно так. Защитная шапка-шлем с козырьком и отворотами, перекрывающими лицо, но видно — маска под ней тоже надета; глаза скрыты темными очками; руки — в ярко-зеленых резиновых перчатках поверх длинного рукава… И, несмотря на жару, в длинных брюках, заправленных в сапоги. Мама родная, да ёжкин же корень — сапоги!
Ни сантиметра открытой кожи. Но сходство с зомби, выдающим себя за человека в правильном карантинном прикиде, придавало не это. Человек неуклюже ковылял, едва переставляя ноги, и вообще движения его были таковы, как будто он и вправду на каждом шаге мог распасться, осыпаться бесформенными комьями мертвой, гниющей плоти…
Ковалев при виде «зомби» удовлетворенно кивнул. Насколько он был нетерпим к малейшим нарушениям, настолько же вежлив и предупредителен к тем, кто соблюдал все правила.
На самом деле просто старик, наверно. Собачку выгуливал: с запястья свисал поводок, а сама собачка, надо думать, бежала где-то в стороне по газону, они не присматривались.
Но Русик все равно вздрогнул. Не тогда — сейчас.
— Мозг — жив. — глухо сказал Федосеев. И потянулся к своей раненой голове, но остановил движение, так и не коснувшись повязки.
— Да. — неохотно подтвердил доктор. — И в терминальной стадии может держаться… только за счет мозга. Другого. Других.
— Это вы точно знаете — или тоже… исследования какие-то надо до конца довести? — недоверчиво спросил капитан. Он единственный еще продолжал «выкать».
— Ничего мы точно не знаем. И все надо бы до конца довести.
— А эти… игрушки, медвежата?
— Последние осмысленные желания, — голос доктора был столь кисл, что хоть в чай вместо лимона добавляй. — Я потому и догадался… то есть предположил. Тут тоже есть варианты. Одна из этих… несчастных, женщина — она у себя в квартире развесила модные платья, смотрела на них, пока могла. Сама ни одно такое платье не надела, была в домашнем халате. За чужими мозгами охотиться не выходила, так и умерла — дома, в халате. Как потом выяснилось, всего за день до того, как ее нашли, но… но тогда никто поверить не мог, что так недавно: это был один из первых случаев.
Помолчали. Издали вдруг послышалось гудение проезжающей машины, редкое в столь поздний час.
— Вот так и бывает, — продолжил доктор, ни к кому конкретно не обращаясь. — Живет себе в саванне бедная двуногая обезьянка, ничем особым от оставшихся в джунглях не отличается — и вдруг ее мозг поражает… некое чужеродное явление. А заодно с ней и всю планету. Но вирус, как и разум, не может и не должен убивать сам себя, то есть носителя и себя вместе с ним. Так не бывает в природе. Поэтому он вынужден мутировать, приспосабливаться, становиться из врага симбионтом, следовать принципу «Живи и дай жить другим».
— Во! — старший сержант Цыплаков назидательно воздел к небу перст-сосиску. Он был заядлым сторонником этого принципа, особенно в первой его части, это ни для кого тут не являлось секретом… кроме «геронтолога зомби», конечно.
— Иногда сам он такого сделать не может, тогда за него это делает другой вирус, сателлит — с ничтожными, в пересчете на популяцию, побочными эффектами. А уж если ни тот, ни другой этого сделать не смогут… или побочные эффекты окажутся слишком тяжелы…
Доктор умолк и сокрушенно развел руками, будто в таком поведении вируса или сателлита была и его вина.
Гудение машины приблизилось, она явно рыскала где-то между этим и соседним двором. Пара секунд — и автомобиль вынырнул из-за угла. Это был бусик, контурами напоминающий фургон «Скорой помощи», и такой же белый, даже с красным крестом на дверце. Но крест был невелик, а на кузове виднелась надпись «Ritual».
— Вот и дождались, — вздохнул капитан. — Ну ладно, доктор, с труповозкой — это уже наши дела, а вы идите, пожалуй.
— Куда? — ошарашенно спросил тот. Кажется, он всерьез был уверен, что все это — временная, вынужденная передышка, а теперь его должны, может, и не за решетку обезьянника вернуть, но уж в отделение-то точно. Впрочем, все «жертвы» лейтенанта Ковалева бывали в таком или еще более суровом уверены. Он их своей убежденностью прямо-таки заражал.
— Домой, — скупо улыбнулся капитан. — Мы не вирус, мы на принцип не идем.
* * *
Он шел быстрым шагом — даже более быстрым, чем подобает патрульному. Но ничего не мог с собой поделать: буквально кипел от ярости.
Двое сопровождающих все отлично понимали. Они, именно эта пара, ни в чем не были виноваты, но держались сзади, опасаясь подставляться под пулеметный огонь его взгляда, а когда была возможность, еще и приотставали дополнительно.
Сейчас лейтенант Ковалев им такую возможность дал.
Тоже, между прочим, хороши! Ну да, за то, что произошло в ночную смену, не в ответе: не они отпустили всех тех задержанных, этот вопрос с командованием утрясать надо… (Тут он поморщился: терпеть не мог само это понятие — «утрясать». Есть закон, есть ответственность. И есть правила карантина, смягченные совсем не настолько, как кажется… кое-кому.) Но вот по совести: будь их воля и право — разве они бы этому воспротивились?
Им бы с торговых лотков мзду собирать за то, что закроют глаза на нарушения. Вон и сейчас, поди, прикидывают, не получится ли тайком от него.
Не получится. Ни тайком, ни вообще. Там, где за дело отвечает он, глаза закрывать не на что.
А вот с капитаном надо что-то решать.
Кажется, теперь это будет труднее, чем вчера. А может быть, и нет: девочку, почти месяц назад объявленную в розыск, они, конечно, нашли — но нашли мертвой. Так что никакое это не достижение.
Лейтенант остановился. Он был один, сержанты что-то уж совсем отстали. Надо полагать, зазевались, глазея на лоточников, а потом свернули не туда.
Пискнул сигнал sms, но Ковалев даже не потянулся к смартфону. Ничего, господа разгильдяи, отыщете. Свой район надо знать.
Он находился сейчас в проходе между корпусами старых высоток — узком, неважно освещенном даже среди бела дня, почти не просматриваемом, сюда с двух сторон выходили глухие стены. Впереди был пустырь, там в это время гуляли собачники: для тех, кто помоложе, уже поздновато, а вот пенсионеры обычно еще задерживались. «Правило ста метров» больше не действовало, но проверить их все равно имело смысл.
И оттуда шел человек. Медленно ковылял, едва переставляя ноги.
Ни сантиметра открытой кожи.
С левого запястья свисал поводок, когда-то яркий и нарядный, теперь старый, как его владелец. Саму собачку, судя по поводку — маленькую и, наверно, тоже дряхлую, не было видно. Скорее всего, она потихоньку трусила следом за хозяином.
Лейтенант одобрительно кивнул. К этому собачнику (замечал его раз-другой и прежде) у него претензий не было. И вообще приятно, наконец, увидеть того, кто соблюдает правила. Не необходимый минимум, а именно все.
Он отвернулся, чтобы не смущать пенсионера взглядом.
* * *
Он едва ковылял, медленно переставляя ноги.
Поводок петлей охватывал кисть левой руки. Он всегда водил Хэппи левой, как положено по нормативам ЗКС. Хэппи на защитно-караульную службу тренирован не был, он совсем не той породы. Но привычка осталась. С позапрошлого пса. Или с позапозапрошлого. Не вспомнить. И клички не вспомнить. Овчарка. Это слово что-то значило.
Хэппи не овчарка. Он маленький и незлобивый.
Человек часто ходил на пустырь, где выгуливали собак. Последнее время обычно держался в стороне, вплотную не подходил: почему-то собаки начинали беспокоиться.
Наверно, потому же, что раньше начали беспокоиться существа, именуемые «дочка и ее муж». Когда он это понял, начал избегать их. Потом стал избегать всех.
Хэппи. Ошейник. Поводок. Не рулетка — полоса красной кожи. Гулять. Поводок тонкий: Хэппи никогда не рвется с привязи. Раньше перед каждой прогулкой приносил его в зубах. Теперь нет. Теперь поводок хранится в кармане, во время прогулки надо надевать его на левое запястье.
Сегодня один песик решил подойти к человеку. Маленький, лохматый, плоскомордый. Старый. Похож на Хэппи. Потом хозяйка издали позвала его голосом, который называется испуганным — и песик побежал к ней.
Хэппи.
Хэппи умер пять лет назад. Человек перестал знать это примерно тогда же, когда заметил беспокойство дочки. Сейчас знал снова.
Он опять знал имена своих собак. Позапозапозапрошлый — Рустам. Позапозапрошлая — Арна. Позапрошлый — Дик. Прошлый — Хэппи-Первый. Нынешний — Хэппи-Второй.
Он видел, что Хэппи не бежит рядом с ним, но видел и свисающий с руки поводок — значит, пес где-то рядом. Песик. Он маленький, ОКД, общий курс дрессировки, не проходил, ЗКС — тем более. Как и прошлый Хэппи.
А еще человек видел, как кто-то стоит впереди. И не смотрит на него. Шея открыта, голова в фуражке — тоже.
Он шел, с каждым шагом ощущая, как движения его перестают быть ковыляющими, мышцы наполняются силами для последнего броска, пальцы обретают когтящую твердость.
Хэппи.
На глазах за стеклами очков появились слезы. Человек не знал, когда слезы смачивали его глаза последний раз. Наверно, в тот день, когда он понял, что надо таиться и притворяться.
Зато человек твердо знал: сегодня, совсем скоро, он будет со всеми своими псами.
(за пять с половиной лет до пролога)
«…гостей и жителей прекрасной Нью-Женевы! Единственного города на Луне, где вы твердо стоите на своих ногах ».
— … и платите за это такое дохуя, что зени от натуги лопаются, пока вы твердо стоите, — Васко довольно похоже передразнил навязчивую рекламу. Ее постоянно крутили в туристических районах – то есть на каждой большой улице каждого приличного уровня города. Риан хотел бы встретить обладателя этого раскатистого, располагающего баритона где-нибудь подальше, где его рекламы не слышно. И вбить ему в глотку что-то плотное и поглубже.
Хотя реклама не лгала – искусственная гравитация в Нью-Женеве была повсюду. Прав был и Васко – налоги в городе брали просто конские. Стремно быть тем, кто их платит.
Вшестером они расположились на широких каменных перилах вырубленной в скальном грунте лестницы. Гости и жители прекрасной Нью-Женевы деловито сновали вверх и вниз, изредка бросая косые взгляды на их живописную группу. Шестеро смуглых молодчиков в одежде всевозможных оттенков черного. Это на Луне-то, где хотя бы три цвета в одежде — правило хорошего тона. Пестрая толпа райских птичек обтекала их, скатываясь вниз, к Амбассадор Авеню — «нитке жемчуга Нью-Женевы», как зудела еще какая-то реклама.
Риану тут нравилось. На поверхности заканчивался лунный день, поэтому из световодов еще струились солнечные лучи, а большие экраны радовали глаз разнообразнейшими оттенками закатного неба Земли и других планет. Белые гроздья фонарей, апельсиновые деревья в кадках. Да и гравитация тут была точно меньше земной — иначе с чего бы всем, кто сюда попадает, чувствовать такую легкость во всем теле? Амбассадор авеню была частью крупной естественной полости в лунной коре, и по одной стороне ее здания были выстроены, а не выдолблены в скальной толще. На Луне Риану не хватало обычных городских кварталов. Стен, тупичков, крыш, виадуков, развязок. На Амбассаде можно было, чуть прищурившись, представить себя в нормальном городе, а не в подземных кишках.
— По ходу, все пучком, — глубокомысленно пробасил Мартинес. — Я ничего палевого не видел. А вы?
Последние полчаса они наблюдали за входом в «Алмазный грот», где была назначена встреча. Что и говорить, если бы стрелку набили где-то на поверхности, или в районе поглубже, Риан послал бы всех к чертям — уж без вариантов пришьют. Но «Алмазный грот»… Это, как ни крути, уровень. Легального дохода Риана за месяц едва хватило бы на ужин в «Алмазном гроте», и то без бухла. Значит, будут договариваться.
— Двигаем, — скомандовал он своим. — Лукас, ты на стреме. Если через сорок минут я не отобью, вали на хазу и пусть все шкерятся.
Тощий лысый Лукас молча кивнул — понял, мол — и сноровисто утек вверх по лестнице, мигом растворившись в толпе.
— А нам, сеньоры, пора пожать плоды трудов праведных. — Риан широким жестом указал на скромную дверь «Алмазного грота», отлично видную с их места. Парни довольно заржали. На весь Каньон Параисо была одна школа — при церковной миссии, где с горем пополам и учили читать тех, кто приходил. Интонации падре учителя Риан скопировал безупречно. Ему это всегда легко удавалось — на лету схватывал и мог повторить мимику, походку, манеру разговора. Он вызывал симпатию. И часто замечал, что люди видят в нем то, что сами хотят увидеть. Это он отлично научился использовать. Пожалуй, один Винс знал его лучше остальных. Но Каньеро будет и поумнее прочих. Шутка ли — единственный с их улицы, кто закончил колледж. Да фигли — единственный, кто вообще был в колледже за последние лет «цать» на этой гребаной улице. Только с его подачи они вообще тут, а не просиживают до сих штаны в «Эль Ниньо» на углу Четырнадцатой и Двадцать второй.
Компания затопала вниз, но Винс придержал Риана за рукав.
— Нехорошее у меня предчувствие. Слишком гладко все. И Соане тот еще слизняк.
Риан прищурился.
Гладко — это было не то слово.
Анонс-Приложение:
Из второй книги:
Вечный город
Рим, 1998
Марк в очередной раз перенес вес на другую ногу и облокотился на решетку парапета — пара, стоявшая справа от него, ушла, и стало возможным разгрузить затекшую от длительного стояния в неудобной позе поясницу. Во время ужина Филомена объявила, что запланированная автобусная экскурсия по ночному городу переносится на другой день и сегодня у всех свободный вечер. Изменением Марк остался доволен. Не то чтобы программа ознакомления с Вечным городом не соответствовала его интересам и желаниям, ни в коем случае, нет. Скорее, наоборот, по своей насыщенности и информативности она, что называется, была выше всех похвал, и Марку, имевшему за плечами два университетских диплома — исторического и филологического факультетов, — жаловаться на её составителей было бы грех.
Однако, при столь плотном графике совсем не оставалось свободного времени, так как каждый день выезжали из гостиницы в шесть часов утра и колесили по всей Италии вдоль и поперек вплоть до полуночи. И вот сегодня нежданно-негаданно выпал вечер, который можно было использовать по своему разумению. Будучи в поездках, особенно в Европе, Марк любил совершать неспешные, не имеющие какой-либо строгой запланированности, а значит ограниченности, пешие прогулки, обязательно в одиночестве, и желательно если не ночью, то поздним вечером, когда с улиц уходила суета и город мог явить свою сокровенную скрытую сущность желающему ее увидеть уже без помех. И Марк был рад неожиданно случившейся возможности прогуляться по вечернему Риму. Ловко маневрируя между столиками, на ходу вежливо отклонив предложения составить компанию и посидеть в гостиничном ресторанчике и как бы не заметив устремленных на него глаз Филомены — необыкновенно милой юной итальянки, куратора их туристической группы, с которой у Марка как-то сразу сложились самые тесные отношения… Она явно намеривалась провести этот вечер с ним…
Он быстро проскочил холл и вышел из гостиницы. До ближайшей станции подземки было рукой подать, и через несколько минут Марк, лихо перепрыгивая через ступеньки — станция, как и почти все в Риме, не имела эскалатора, так как была неглубокой, — спускался в метро. Покачиваясь в вагоне, Марк почувствовал приближение того особого чувства праздничности, радости и свободы, каждый раз возникавшего у него и сопровождавшего его в таких обстоятельствах. Марк сел поудобнее, закрыл глаза и постарался полностью отдаться этим волшебным ощущениям.
Римская подземка очень небольшая, всего две перекрещивающиеся линии. Старики утверждают, что, когда по распоряжению Бенито Муссолини были прорыты первые два тоннеля, в них спустились ученые мужи и, обследовав их, пришли к мнению, что дальнейшая прокладка метро под Римом невозможна категорически, так как угрожает уничтожением и безвозвратной потерей находящихся в земле бесценных артефактов истории Вечного города. Об этом якобы ученая комиссия доложила отцам города, ныне живущим представителям фамилий, которые были могущественны еще во времена Юлия Цезаря. Свидетелей встречи потомков патрициев с диктатором обнаружить не удалось, но после неё строительство метро под Римом было остановлено.
Марк вышел на станции «Колизей». Он прекрасно ориентировался в том, какая станция находилась вблизи Замка Святого Ангела, Пьяцца Навона, Площади Святого Петра или Пантеона. По приезде куда-либо впервые, будь то столица государства или просто большой город, первым делом он изучал план полиса и сравнивал его со схемой метро методом наложения, что сразу давало ему возможность максимально быстро и точно составлять наиболее оптимальный маршрут в незнакомом городе. Музейные комплексы Палатина и Форума уже закончили свою работу, и рядом с ними не было того количества людей, которое наводняет их днем, и Марк почти в одиночестве и тишине мог насладиться неповторимой волшебной красотой и магией величественной древности. Он бродил вокруг Колизея, проходил под Арками Тита и Септимия Севера и чувствовал, что будь на то его воля, он не ушел бы отсюда никогда…
Но пора было возвращаться в реальность, и в гостиницу тоже. Уже направляясь к метро, Марк увидел людей, стоящих вдоль канала, и подошел посмотреть. Оказалось, что внизу, в сухом русле древнего канала, актёрская труппа дает спектакль. Действие шло на итальянском, которого Марк не знал, но происходящее на импровизированной сцене было понятно и без текста — работа занятых в спектакле актёров была основана на пантомиме, жанром которой они владели в совершенстве. Спектакль напомнил Марку увиденную давно, ещё в России, которая тогда называлась Советским Союзом, великолепную по своей яркости и силе постановку группы «Лицедеи». И теперь действо, разворачивающееся внизу, в центре Вечного Города, как когда-то в Ленинграде, полностью захватило и подчинило себе его внимание. Марк, вместе пятью сотнями зрителей, стоявших по обе стороны канала, досмотрел спектакль до конца, не замечая времени, и, когда подошел к метро, обнаружил, что оно закрыто.
Сначала Марк подумал, что нужно взять такси: был уже второй час ночи, выезд же предполагался в шесть, то есть, пока доедешь, минус завтрак, итого на сон остается часа три. Но верх все же взяли доставшиеся от буйных предков авантюризм и присущая уже только самому Марку неуемная жажда ощущений. Он достал карманную, но достаточно подробную карту, определил маршрут и пошел пешком. Он не мог отказаться от прогулки по пустому ночному Риму, это было выше его сил. Промелькнула мысль о Филомене, которая наверняка изведется от беспокойства и ревности, но не изменила его решения. Марк, раздувая крылья породистого носа, с удовольствием вдыхал запах ночного города. Он пробовал его на вкус.
Прежде чем свернуть на бульвар, Марк ещё раз сверился с картой. Выходило, что если здесь повернуть направо, то можно сократить путь почти на треть. Для этого нужно не обходить огромный парк по периметру, как значится в рекомендациях туристической карты, а просто пересечь его по одной из аллей. Оттуда можно было выйти к тому месту, где начиналась Аппиева Дорога — по древним легендам начало и конец всех дорог. Кроме того, там находились руины Бань Каракаллы. Марк, искренне обрадовавшись такой удаче, решительно повернул направо.
Как только он очутился на бульваре, его поразило обилие народа. В отличие от совершенно пустых улиц, которые он прошел, эта была наполнена людьми, как в полдень, причем женщины среди них были весьма редки. Марк сразу стал объектом внимания. На него смотрели все, мимо кого он проходил, не просто смотрели, а совершенно неприкрыто, откровенно рассматривали, с легкими усмешками и, как казалось, каким-то сожалением.
Сперва Марк шёл, как это принято на толерантном западе, отвечая полуулыбкой на устремленные на него взгляды, но постепенно ситуация стала его раздражать. И когда двое молодых парней, ухмыляясь, встали почти на его пути, он не смог более удерживать на лице гримасу добродушного идиота. Марк почувствовал, как затылок, шея и кисти рук наливаются теплом, шаг стал мягким, пружинистым, плечи расслабились и опустились, корпус чуть подался вперед. Марк знал, что в такие моменты у него менялся даже цвет глаз — из серо-стального он становился прозрачно голубым, и глаза начинали светиться, словно подсвеченный изнутри лёд.
Впервые он узнал об этой своей особенности, когда ему было лет семь или восемь. Тогда он жил с родителями на Васильевском, в большом дореволюционном «доходном» доме на углу Большого проспекта и Девятнадцатой линии. Однажды перед майскими праздниками Марк с другом отправились на Малый проспект в канцелярский магазин, покупать диковинную и редкую по тем временам двухцветную шариковую ручку. Ручка, в отличие от обыкновенных, была снабжена мало того, что аж двумя стержнями, с синей и красной пастой, так ещё и пружинами, позволявшими выдвигать то один, то другой стержень. Это была редкая удача, и Марк, не раздумывая, отправился за покупкой, невзирая на то, что отец настрого запрещал ему ходить на Камскую улицу, которая шла от Малого к Смоленке и упиралась в Немецкое кладбище.
Там же, рядом, начиналось Смоленское кладбище, на котором, как говорила бабушка, были похоронены предки Марка начиная с 1812 года. Марк ходил к этим могилам с бабушкой, когда был ещё маленький, а бабушка была жива. А ходить туда одному отец запрещал, потому что на Камской и рядом с ней жила шпана. Об этом знали все мальчишки и с Большого, и со Среднего. Но не купить чудесную ручку… Когда Марк с приятелем вышли из магазина, их окружили «камские», человек шесть, и предложили «скинуться». В то время это называлось «потрясти» — более старшие и сильные отбирали у младших деньги. Но одно дело лишиться гривенника или даже полтинника, а совсем другое — только что приобретенной, великолепной ручки. Этого Марк допустить не мог никак и, когда началась драка, понял, что будет биться до конца. Либо он, либо его. И ещё. Поняв это, он вдруг почувствовал, что больше не испытывает страха. Совсем.
Когда дерущихся мальчишек разогнали дворники, Марка не сразу оттащили от его противника, а дворничиха, глядя на него, сказала второй: «Ты посмотри, какие у пацана глаза, чистый волчонок!» — и перекрестилась. Потом, много позже, Марк вспомнил, что бабушка говорила, что он очень похож на бабушкиного деда, своего прадеда, и ласково называла его волчонком.
Поравнявшись с парнями, Марк, пристально глядя им в лицо, не громко, но так, что очень хорошо было слышно всем, сказал по-русски: «Что вылупились? Дебилы, бля…» — и, слегка толкнув ближайшего плечом, прошел мимо. Он ждал, что сзади на него нападут. Вот сейчас. И уже знал об этом, когда смотрел им в глаза, но так же знал, что не может поступить иначе. Вот сейчас… Вот… Но там, за спиной, никто не бежал, не кричал, не пытался его остановить. Там тихо разговаривали. Почти шепотом. Марк, внимательно прислушиваясь к происходящему позади него, не оглядываясь, продолжал идти неспешным прогулочным шагом. Через пару минут его обогнали и быстро устремились вперёд трое подростков. За спиной ничего не происходило. А вот поведение присутствующих изменилось, как по мановению волшебной палочки. Исчез без следа, словно растворился в воздухе, тот нездоровый интерес, который сопровождал Марка. Теперь, напротив, он стал словно невидим, прозрачен для окружающих, они как будто не замечали его, но при этом почему-то оказавшиеся у него на пути отступали в сторону при его приближении. Не в шутку озадаченный случившимся, Марк дошел до гостиницы настолько погруженным в свои мысли, что забыл осмотреть руину Каракаллы.
Марк чувствовал себя отлично, несмотря на то, что поспал всего полтора часа. Видимо, и длительная вчерашняя прогулка по достопримечательностям, и последующий, несколько вынужденный моцион по ночному Риму с загадочной концовкой, казалось, только прибавили сил, как физических, так и эмоциональных. Спускаясь к завтраку, Марк это ощущал совершенно явственно и, присоединившись за столом к своей обычной утренней компании, пребывал в прекрасном расположении духа, даже несмотря на надутые губки Филомены.
Девушка, вчера так и не дождавшись Марка, молчала и с демонстративно независимым и безразличным видом смотрела в сторону. Марк, как всегда, завладел вниманием компании и стал красочно и действительно интересно рассказывать о своих вчерашних похождениях. Сегодня его задачей было не столько лишний раз развлечь собеседников интересным рассказом, сколько таким образом объяснить Филомене свое внезапное исчезновение. Честно говоря, девчонка очень нравилась Марку, ему было хорошо с ней, а ей с ним, он знал это. И то, что именно она волею судьбы была рядом с ним в этом сказочном городе, делало дни, проведенные в Риме, воистину прекрасными. И рассказывая о своих ночных приключениях, Марк краем глаза наблюдал за Филоменой. Она слушала, продолжая смотреть в сторону, но губы её уже перестали плотно сжиматься, к побледневшим щекам вернулась смуглость, а пушистые ресницы снова обрели способность затрепетать.
И вдруг, когда Марк подошел к заключительной части своего рассказа, собираясь спросить мнение слушавших его, что же на самом деле могло мгновенно изменить обстановку, а главное, отношение к Марку на диаметрально противоположное, и закончить, обратив всё в милую шутку, в анекдот с разноцветными ботинками или расстегнутыми брюками, он наткнулся на устремленные прямо на него глаза Филомены, полные неподдельного ужаса. Марк скомкал повествование, оставив собеседников в легком разочаровании и вышел из-за стола. Филомена, сказав группе, что ждёт всех в автобусе через сорок минут, схватила Марка за локоть и усадила за дальний стол.
— Ты сумасшедший, да? Или ты хочешь, чтобы я сошла с ума? Я сойду! У меня чуть сердце не остановилось, совсем! И потом, даже если я не умру, то меня уволят — неизвестно, что лучше! Так хорошо было работать моделью, зачем я сюда пришла… Даже ты!..
Наконец Марку удалось остановить этот водопад эмоций. Филомена оглядела себя в зеркальце, чуть подкрасила губы и повернулась к Марку.
— Ты действительно не понимаешь? — Она взяла его за руку. — Прости меня, пожалуйста! Я думала, что ты специально, ну, назло мне… Прости! Когда я принимала вашу группу, проводила общий инструктаж, я говорила, что в Риме есть районы, которые туристам посещать не рекомендуется, по крайней мере без экскурсовода или сопровождающего. И в особенности Бани Каракаллы. Мы возим туда группы, но централизованно, автобусами. И днём. Когда я услышала, что ты был там ночью, один!.. Случайно зашедшие туда иностранцы выходят оттуда без кошельков, это в лучшем случае. Ты говорил, что в Италии не первый раз, поэтому знаешь, что иностранцев у нас не очень любят, — скорее, терпят. А у Бань вечерами собираются радикалы. Они чужих на дух не переносят, а уж вас, американцев… Там при звуках английской речи… А когда ты сказал что нагрубил им, да ещё и толкнул… Там за это тебя… Даже говорить не хочу… Я так испугалась, у меня сердце из груди чуть не выскочило! Они даже карабинеров не боятся, вообще никого… — Она сделала паузу. — Хотя нет, вру. Боятся. Русских. Русских они боятся, по крайней мере никогда не трогают их, как будто не замечают, что бы те ни делали. Говорят, от их старших приказ такой есть. Рассказывают, что с одним русским неправильно поступили, так русские приехали и из калашников всех постреляли. Автоматы это у них такие…
Филомена вдруг отстранилась и пристально посмотрела Марку в лицо:
— А ты, случайно, не русский? А то мне иногда кажется…
В НАСТОЯЩЕЕ ВРЕМЯ КНИГУ ПИШУТ
16. Полет
…И подошли евреи к Красному морю, и протянул Моисей руку, и разошлись воды морские, и сказал Моисей:
— Ах-хренеть…
Над Атлантикой, 1989
…отец держал его за руку. Вернее, Саша, обхватив всей пятернёй три отцовских пальца — больше просто не удавалось, пальцы большие, очень сильные, а ладонь маленькая, — шел, стараясь шагать так же неспешно и солидно, как отец. Это ему не удавалось никак, потому что на один шаг отца Саше нужно было сделать целых три. Кроме того, важно было не просто слушать отца, нужно было видеть его лицо, как он поворачивает к сыну голову и, чуть склонившись, что-то говорит ему, Саше.
Идти было неудобно, потому что, стараясь поймать глаза отца, он забегал вперёд, путался у отца под ногами, наступая на его белые летние туфли, и каждый раз пугался, что испачкает роскошную — какой ни у кого не было во всем Сестрорецком Курорте — папину обувь. Но тревога была напрасной. Отец никогда не сердился, просто остановившись, направлял сына по нужному пути, иногда подняв за подмышки и подбросив вверх, ловил и ставил рядом с собой, и они шли дальше, по нагретому июльским солнцем асфальту Дубковского шоссе, дальше, где уже совсем недалеко был старый городской парк с поросшими мхом аллеями, за которым находился дом, его, Сашин дом, в котором он прожил самые прекрасные дни своей жизни.
За залитой солнцем зеленью старого парка тихо, но немолчно, словно голос Вечности, шелестел залив. И уже тогда, трёх лет и зим от роду, Александр, стоя рядом с отцом у калитки дома, понял и с той минуты знал точно, что всё это, солнце, шумящие сосны, гул накатывающейся на пологий берег волны и руки отца, будут сопровождать и помогать ему всегда и всюду, где бы он ни был… Гул волны усилился, стал ровным…
Александр открыл глаза. Он чувствовал себя удивительно отдохнувшим и полным сил, так, как будто не на десяток минут смежил веки в наполненном гулом салоне набирающего высоту самолета, а проспал целую ночь, до утра на свежем воздухе, под цветущей вишней, завернувшись в теплый пушистый мех … и теперь, щурясь от яркого, только поднявшегося утреннего солнца, с наслаждением вдыхая сладкий воздух.
С удовольствием, до хруста в суставах, потянувшись, Александр посмотрел в иллюминатор. Под лайнером простиралось сказочно красивое море серебристых облаков. Он смотрел и смотрел на них, не в силах отвести взгляд. Небольшое облако медленно поднялось, отделившись от общей массы, и приняло почти идеально вылепленную из сверкающего летящего пара голову волка. Сердце замедлило свое биение, и каждый его удар отдавался во всем теле, руки затяжелели и налились теплом. Морда зверя вытянулась, стала тонкой и изящной, так подержалась недолго, опустилась, и, смешавшись с другими облаками, исчезла. А перед взором Александра, явившись из заснеженного глухого воронежского леса, из глубин пространства и времени, из снов или из прошлой его жизни, смотрела прозрачными ледяными глазами Белая Волчица…
Конец первой книги
Клинки встретились, зазвенели. Шедде пришлось отступить на несколько шагов… но тут удачно подвернулся стол. С силой толкнув его на противника, Шедде успел отбить неумелую, но яростную атаку другого матроса. В просторной капитанской каюте стало тесновато.
Бородач не смог увернуться от стола, но это не отвлекло его надолго.
Опрокинув кресло, он оказался снова напротив Шеддерика. Остальная публика пока осталась по ту сторону стола и кресла.
– Поиграем? – ухмыльнулся Шедде, которому повреждённая рука всё-таки мешала полноценно драться, так что пришлось временно перекинуть клинок в левую руку.
Противник не стал отвечать, молча кинулся в атаку. Отступать было уже некуда, так что пришлось невольно сосредоточиться на обороне. Сколько он продержится, минуту?
Второй солдат из личной охраны Эммегила, видно, решил, что его товарищ несправедливо отнимает у него его долю славы. Он вдруг перепрыгнул через стол и оказался рядом с первым, частично перегородив ему поле обзора. Шедде воспользовался этим, проведя единственную пока успешную атаку. Ему удалось зацепить бедро этого нового бойца. Молодой солдат дёрнулся от боли и отступил, открывая товарища.
Тот, демонстративно поиграв клинком, вновь ринулся вперёд.
Тем временем матросы успели похватать со стен оружие и ждали очереди отличиться: им, кажется, уже надоело, что их товарищ возится так долго.
Ничего. Подождут. Но. Если продолжать тянуть время, силы уйдут, и враги получат прекрасную возможность сплясать на твоих костях, Шеддерик та Хенвил.
Так есть ли смысл тянуть, а, слепая охотница? Не этого ли момента ты так долго ждала?
К жуфам морским осторожность, старое семейное проклятье по-прежнему будет беречь его от случайностей для того единственного варианта смерти, который оно предполагает.
Шеддерик всё с той же застывшей улыбкой тоже пошёл навстречу противнику, вернув кутласс в правую руку. После серии ложных выпадов, отвёл саблю солдата вверх и влево, и завершил движение скользящим ударом по рёбрам. Здесь противник ещё смог защититься, отступив, но Шедде развил атаку, и через два удара увидел, как из разрезанного горла врага фонтаном брызнула кровь.
Больше – на стену и на зрителей, но и на самого попало.
– Ну! – крикнул он, – кто следующий?
Следующий нашёлся.
На самом деле, все видели, что бой был равным. А кое-кому на борту бородач успел насолить: он был задирист и не любил прощать ошибки. Так что о нём не жалели, а показать боевую удаль и силу на хоть и потрёпанном, но достойном противнике, которому, к тому же некуда деться – хотелось многим даже среди матросов. И то сказать, не все из них и не всегда ходили мирными матросами. Кто-то служил в военном флоте, а кто-то и на пиратских судах некогда хаживал…
…следующие нашлись быстро, и быстро поняли, что как бы плохо их противник ни выглядел, а справиться будет трудно. На этот раз врагов было трое, они вынудили Шедде защищаться у одной из переборок, чтобы не дать никому зайти со спины… а меж тем в каюту проникли ещё бойцы.
Шеддерик получил несколько поверхностных ран, но пока держался. И может, с полминуты ещё расклад оставался бы таким же, но бой прервали выстрелы. Два ружейных выстрела в воздух.
– Всем стоять на месте! Городская стража Тоненга. Кто дёрнется – труп.
Хозяин Каннег в сопровождении нескольких прекрасно экипированных бойцов быстро – двуствольные ифленские ружья последней модели творят чудеса! – расставили зрителей и участников боя вдоль переборок и окон.
– Долго вы, – поморщился Шеддерик, зажимая пальцами самый болезненный из порезов – тот, от пули, на предплечье.
– Пришлось прибраться на палубе. – Пожал плечами Каннег. – Идёмте. Мои люди тут закончат. А вам нужна помощь лекаря.
Тильва, конечно, разохалась. Янне же спросил только, жива ли Темери. Получив утвердительный ответ, кивнул и послал сына за лекарем, благо тот живёт через дом.
Лекарь оказался мальканом и весьма удивился, что Янне, известный на весь квартал своим отношением к ифленцам, позвал его штопать именно что островитянина.
Он был немолод, толстоват и разговорчив. Впрочем, по мнению Шеддерика, ифленские доктора тоже не отличались добродетелью молчаливости. Словно все они считают, что постоянные словесные излияния так же хорошо врачуют душу пациента, как игла и нить – штопают телесные раны. Что же, не первый раз его латают. Было и хуже.
Эммегил мёртв, мальканка – жива. Это хорошие новости. Что же до плохих… время, чтобы оплакать брата, у него будет. До прибытия ифленского флота ещё целых два дня.
Янур лично принёс и поставил на стол перед ним какую-то еду – но от вида и запаха съестного Шеддерика замутило, он отказался.
Зашивать пришлось лишь одну рану, остальные оказалось достаточно перевязать.
– Вы невероятно везучи, – удивлялся лекарь. – Янне говорит, вам пришлось держаться одному против целой толпы! Это достойно уважения. Но неужели нельзя было решить дело миром? Я, конечно, всегда готов оказать помощь достойным людям, но куда больше меня радуют дни, в которые в мой кабинет никто не приходит с разбитыми головами и истыканными телами. Пули, кстати, извлекать я не люблю особенно сильно: пока вытащишь, можешь нанести куда больше повреждений. Так что моё мнение, если она не засела в каком-нибудь жизненно важном органе, так и пусть её остаётся в теле…
Монолог доктора не предполагал ответов. Доктор бубнил, Шеддерик тихонько уплывал. Мысли путались, слова теряли значение.
Впрочем, спать пока было рано: он не поговорил с Каннегом. С хозяином Каннегом в свете прибытия ифленского флота обязательно надо поговорить. И лучше – прямо сейчас.
– Ну вот, замечательно! Вы прекрасный пациент, спокойный и тихий. Все бы так. Дело сделано, благородный чеор. Надеюсь, у вас в Цитадели найдётся достойный врачеватель, который сможет завтра сменить эти повязки на свежие. А нет, так хозяин Янур знает, где меня найти. Уверен, всё заживёт прекрасно и последствия этих травм не будут вас в будущем беспокоить. А сейчас, прошу меня простить. Час поздний, я должен возвернуться домой, к моей дорогой и любимой супруге…
Лекарь ушёл. Шеддерик шипя, когда неловкие движения тревожили свежеперевязанные порезы, осторожно натянул сорочку. Хорошая была, но пострадала ровно в тех же местах, что и шкура самого Шедде. Теперь – только выбросить.
Каннег ждал его в кухне. Один – хозяева из тактичности удалились. В руке у него была большая кружка ягодного компота.
Шеддерик тяжело опустился на стул напротив.
– Благодарю, что пришли на помощь. Вы не были должны…
– Отчего же? Вы первый ифленец, который решился на реформы и готов учитывать желания и чаяния города. Было бы жаль вас потерять.
– Я говорил, что должен уехать. Ситуация поменялась… наместник, вероятно, погиб… и сейчас – рэта Итвена его единственная наследница. Но ифленская знать вряд ли сочтёт, что она вправе распоряжаться в Цитадели, она не их крови. Поэтому я прошу вас присмотреть за ней… если вдруг всё пойдёт в акулью пасть.
– Понимаю. Почему вы считаете, что обязаны уехать?
– Есть причины. Отвечу… если вы мне скажете, кем на самом деле приходитесь рэте Итвене. Вы же – родня?
– Как догадались? Только не говорите про фамильное сходство.
Шедде усмехнулся:
– Конечно, не буду. Она узнала вас на старом семейном портрете. Не в обиду, но за последние двадцать лет вы мало изменились…
– А, старые портреты… я думал, ифленцы их сожгли.
– Не все. Так кем же вы ей приходитесь, хозяин Каннег? М?
– У рэтшара был старший брат, а у него – большая семья и обширные владения в южных долинах. Когда он удачно женился на Танерретской наследнице, то перевёз в столицу почти всю семью. Включая брата, его жену и дочерей. Я же остался управляющим поместьем, потому-то мы с ней раньше никогда и не встречались. Любопытно было познакомиться. Так что выходит, я рэте Итвене двоюродный брат. Хоть и старше почти вдвое.
– И верно, иногда ответы лежат на поверхности.
– Где она, кстати? Там опасно?
Опасно ли? Когда Шедде покинул дом в Верхнем городе, там было полно очень расстроенных своим опозданием гвардейцев.
– Не думаю. Там сейчас, наверное, людно. Но зная Темершану… стоит проверить.
Он поднялся, внезапно подумав, что мысль-то здравая. Что надумает Темери, когда поймет, что Кинрика не спасти, так же, как и Нейтри? Что она сделает?
– Погодите! – Хозяин Каннег тоже поднялся, отставив в сторону кружку. – Вы ещё не ответили на мой вопрос.
– А, это…
Отвечать не хотелось, но врать Каннегу, когда он только что спас тебе жизнь – было бы неправильно.
– Вы слышали про семейное проклятие Ифленских Императоров?
– Да, конечно.
– А знаете, как семья императора в результате решает проблемы престолонаследия?
Каннег, замер, нахмурился, перебирая в уме варианты, к чему бы та Хенвил вдруг перевёл разговор на эту подозрительно отвлечённую тему. И неизбежно пришёл к правильному выводу.
– Вы – подставной наследник.
Осталось только подтвердить кивком.
Каннег вздохнул:
– Бедная девочка. Конечно, после вашего отъезда я присмотрю тут… по мере сил.
– Благодарю.
– Что же, многое становится понятно. Кроме одного: вам не двадцать лет, и вы не кажетесь калекой, который чудом выжил после пыток…
Хозяину Каннегу было не чуждо любопытство. Но рассказывать ему о родовом проклятии императорской семьи и его последствиях было куда проще, чем тому же мирному горожанину Роверику. Каннег воин, лидер мальканского сопротивления. Он не станет попусту тебя жалеть и не изменит своё отношение, даже услышав неприятную правду – потому что, как и сам Шедде, привык судить о людях по их делам, а не по чужим сплетням.
– Лет с четырнадцати я знал, что меня ждёт. Некоторое время даже гордился тем, что я – защитник будущего императора. А в двадцать вдруг понял, что хочу жить. У меня даже был друг, который пообещал мне, что умирать я буду не в императорских покоях среди причитающих баб, а на нашей с ним лодке.
– Достойное решение.
– Ради бастарда другого решения никто искать не стал бы. Кроме нас с тем другом. Мы… многое смогли узнать. Но однозначного ответа не было. И тогда я решил искать помощи у этхаров. Их магия чужда магии сиан, снять проклятие они не могли, но вживили мне в левую руку саруги. Камни делают меня невидимым для проклятия, но… как мне потом уже объяснили, оно всё равно витает где-то около. Так что достаётся всем, к кому я успел привязаться. Вот и выходит – дальние путешествия, посольства в чужих странах – мой выбор.