Барберу ничего не оставалось, как снова прибегнуть к услугам старого приятеля – профессора Губерта Зильберштейна . С момента последней с ним встречи прошло меньше года, но материальное положение опального психиатра значительно улучшилось, за что тот не уставал благодарить невесту Хью. Юджина Майер очень помогла в том, чтобы репутация Губерта Зильберштейна была восстановлена, поэтому Барбер бессовестно пользовался консультациями этого доктора по всем сложным вопросам.
– Знаете ли, я был практикантом в этой клинике, всего полгода, – ответил Губерт на вопрос Хью о клинке «Ховенринг». – Клиника получила свое название от знаменитого парящего моста. Прибежище самоубийц. И сам мост, и клиника. Увы. Мне там не нравились доктора и методы лечения.
– Вы можете узнать мне что-нибудь о пациентке – Грит Геттенбрейт или о ее малолетней дочери Веронике? – попросил Барбер.
– Эта ваша Грит умерла в клинике или убила кого-нибудь? – спросил доктор. – Просто так вы же не будете интересоваться!
– Нет, – засмеялся Барбер, – она либо ее дочь могли там лечиться. Я просто хотел бы узнать об их пребывании в клинике. Все, что только удастся разведать.
– Я думаю, что смогу получить только самую общую информацию, – пожевал губами Губерт. – Очень уж там к документации относятся безобразно. Подчищают, подмазывают, а то и вовсе уничтожают. Лишь бы скрыть все возможные ошибки. Лицензию сложно получить, да и страховые компании не дремлют.
Пообещав связаться с Барбером на днях, доктор Зильберштейн продолжил прием пациентов, а Хью вернулся в контору.
***
Шеф Свенсон уже побывал у нотариуса семьи Геттенбрейт. Там его ждало разочарования. Ни долгов, ни особенного имущества у Грит не имелось. Наследниками являлись муж Бирк и дочь Вероника. От нотариуса шеф Свенсон направился в морг – беседу с патологоанатомом он решил взять на себя. Шеф беззастенчиво пользовался старыми полицейскими связями, а также не пренебрегал сунуть хрустящую бумажку в карман чиновнику. Размер вознаграждения зависел от наглости берущего, а патологоанатом Вернер Труус не был жадным. Распив с шефом Свенсоном бутылочку французского коньяка, Вернер подобрел настолько, что хрустящая бумажка не понадобилась.
– А какие мы дела раскрывали, друг мой… – сентиментально вспоминал былые времена херр Труус, – разве нынче преступники? Ни одного приличного маньяка за последние пять лет. А в деле Хоппена мы каждые три-четыре дня кого-то вскрывали да протоколировали. Орудовал пилой он, будь здоров! Привозят мне тело, а оно вспорото, что твоя свинья на бойне… А ты был следователем, еще не лысый, еще не пузатый…
– Да, помельчал преступник, что и говорить, зато мы посолиднели, – утер непрошеную слезу Свен.
Херр Труус прокашлялся и полез в несгораемый шкаф за нужной папкой.
– Тут вскрытия за прошлый месяц, – похлопал он по корочке. – Что не понятно – спроси. Память у меня еще светлая. Не все пропил. Хе-хе.
Свен полистал папку. Протокол вскрытия Грит Геттенбрейт нашелся сразу. Беглый просмотр документа не пролил свет на причастность бабочки к смерти Грит Геттенбрейт. Херр Труус описал, что Грит Геттенбрейт умерла от внезапной остановки сердца, коей предшествовал инфаркт левого желудочка.
– Скажи, Вернер, а могла Грит перед смертью кашлять и ощущать одышку?
– Разумеется. Это один из признаков инфаркта, мы называем его «непродуктивным кашлем», – со знанием дела отвечал приятель, выуживая из металлической баночки крупную оливку, закусывая выпитое.
– Я ожидал, что причиной смерти будет отравление ядом, – разочарованно протянул Свенсон.
– Нет, таких признаков не было, – сказал уверенно патологоанатом.
– А могло у Грит быть покраснение лица перед смертью?
Херр Труус покачал головой.
– Только наши предположения. Могло или не могло. Если давление поднялось – могло быть. Могло быть покраснение от лекарственных препаратов. При вскрытии я ничего не видел. Никаких изменений кожных покровов.
Свен продолжал читать немногословный протокол. Он заметил, что в крови умершей были обнаружены нифедепин и атропин. Свенсон ткнул пальцем в заинтересовавшую его строчку.
– Нифедепин, – менторским тоном сказал патологоанатом, – это препарат для сердечников. Расслабляет сердечную мышцу, способствует устранению ишемии, снижает давление в легочной артерии
– А атропин? – спросил Свен, – я думал, что это капли такие глазные.
– Эх ты, – покачал головой Труус. – Это блокатор холинорецепторов. При брадикардии его назначают. Ну, тоже сердечникам. Кстати, он может вызвать покраснение лица при определенных дозах.
***
Свен довел информацию до подчиненного, снабдив рассказ сильным запахом дорогого коньяка. Хью был недоволен, версия о насильственной смерти рассыпалась на глазах. Воздействие яда насекомого также исключалось. В эту картину прекрасно ложились и случайно залетевшая на террасу бабочка и покрасневшее от лекарств лицо Грит перед смертью. Но перечисление крупной суммы из психиатрической клиники на счет малышки не укладывалось в идиллическую картину. Оставалось дождаться информации от доктора Зильберштейна.
Знакомый психиатр не заставил ждать себя слишком долго и позвонил уже наутро. Хью примчался в его частную клинику, надеясь хоть на малейшие подробности, на какую-то зацепку.
– Скажу сразу, что Вероника Геттенбрейт никогда в клинике «Ховенринг» не лечилась, к тому же там вообще нет детского отделения. А вот ее мать лечилась там четыре раза, первый раз после неудачного аборта, затем еще трижды. Она страдала шизофренией, бредовым расстройством, виня себя в смерти нерожденного ребенка. В общем, типичный случай.
– Женщина умерла от инфаркта, – сообщил Барбер удрученно, – никаких ядов не обнаружено. Только наличие в крови лекарственных препаратов, назначаемых при болезнях сердца. Какие-то нефидепин и атропин.
Доктор Зильберштейн хмыкнул и предложил Баберу чашку чая и карамельку из вазочки.
– А знаете ли вы, мой юный друг, – с видимым удовольствием на лице начал доктор, – что атропин не принимают для предотвращения инфаркта? Вернее, его прием возможен, например, при снижении частоты сердечных сокращений, то есть при брадикардии. Вам об этом лучше расскажет любой кардиолог. А вот в психиатрии атропин применяли… и это интереснейшая история.
Барбер весь обратился в слух.
– Лет пять назад был скандал с применением атропина в одной из антверпенских клиник. Польза от препарата незначительная – общее расслабление мышц, снижение давления, а вред – огромнейший. При постоянном приеме препаратов атропина изнашивается сердечная мышца, к тому же атропин плохо выводится из организма.
– Иными словами, атропин ухудшает состояние больного со слабым сердцем? – спросил Хью, видя радость доктора, нашедшего зацепку.
– Именно так! К тому же есть масса вредных последствий в виде непереносимости лекарства. Причем, непереносимость в малых дозах не так вредна. Ну, покраснеет кожа, ну… рвота. Крупные дозы могли быть опасными. В 1970 году психиатры повсеместно отказались от атропина, заменив его более дорогими и менее вредными препаратами. Об этом даже было соответствующее решение.
– А в клиниках, где контроль ослаблен, пациентов могли пичкать этим лекарством. Да еще и дома лечение продолжалось… – предположил Барбер.
− Вполне возможно, – подтвердил доктор Густав, – больной спокоен, расслаблен, не опасен. Вполне может содержаться в домашних условиях.
***
Здесь было над чем подумать, но Хью Барбер уже сделал для себя выводы и пришел с ними к Бирку Геттенбрейту без приглашения.
Бирк работал инженером по строительству метрополитена. В рабочем графике Бирка лишней минуты не было, но Хью был настойчив. Он прямо изложил суть дела Бирку.
– Правильно ли я понимаю, что клиника «Ховенринг» пичкала вашу жену атропином, что привело в итоге к инфаркту, а вы обнаружили это и потребовали компенсации от клиники?
– Я не знаю, как вам удалось это раскопать, – устало ответил ему Бирк, – но я прошу оставить эту тему. Всё так. Вы правы. Поймите, моя дочь страдает, я страдаю… Сил устраивать публичный скандал с привлечением судебных экспертов у меня не было и нет.
– Если в суде доказать врачебную ошибку клиники «Ховенринг», то сумма компенсации будет гораздо больше, – начал Хью.
– Грит уже не вернешь, а мы погрузимся в пучину скандала. Состояние моей жены будет публично обсуждаться, репортеры станут снимать свои новостные ролики, дочь станет объектом всеобщего внимания, – Бирк закрыл лицо руками и сел в рабочее кресло.
Хью молчал.
– Сами понимаете, что и дочери я не рассказывал о психической болезни Грит. Веронике мы говорили, что мама уехала в санаторий, всякий раз, когда ремиссия заканчивалась. В период ремиссии Грит жила дома. К ее странностям все привыкли.
– А что это за история с бабочкой? – спросил Хью, давая понять, что другие темы для разговора исчерпаны.
– Грит считала, что в бабочках живут души умерших. Когда после аборта я заметил, что болезнь стала прогрессировать, я уже не мог убедить жену ни в чем. Она была уверена, что душа ее нерожденного сына вернется к нам в дом и заберет кого-то. Эту легенду Грит часто повторяла.
– Все-таки будет правильным рассказать дочери часть правды, чтобы она не считала вас заинтересованным в смерти жены. Ведь ваша недавняя женитьба говорит о том, что вы не так уж страдаете после смерти Грит.
Бирк помрачнел и поднялся:
– Не вам меня судить, вы не знаете, что это такое! Жить с женщиной, которая даже не понимает, что я – ее муж. Которая живет много лет в своих снах и видениях.
Хотя детектива Барбера было трудно смутить, но он покраснел и попрощался с инженером.
***
Вечером того же дня Барбер и Бесси пришел к Геттенбрейтам. Вероника качалась в саду на качелях. Бесси начала ворковать с бабушкой, обсуждая успеваемость Вероники. Хью подошел к девочке и сел рядом с ней на траву.
– Я провел расследование, Вероника, – серьезно сказал он.
– Что же ты узнал? – глаза малышки засверкали.
– Я узнал у докторов, что у твоей мамы было плохое здоровье и слабое сердце. Она боялась бабочек, веря в старую легенду. Поэтому ее испуга было достаточно для того, чтобы слабое сердечко твоей мамы не выдержало.
– Значит, во всем все-таки виновата бабочка? – удивленно спросила Вероника, округлив глаза. – Она пришла и забрала душу мамы?
– Да, моя милая.
– И что же будет дальше?
– Тебе не стоит бояться. Жестокая сказка закончена. Теперь всё будет хорошо.
0
0