Люди и нелюди, расселившиеся по лику мира, часто говорили о драконах.
И, говоря о драконах, смертные не считали нужным пояснять, что это — скорее миф, чем воспоминание о правде.
Послушав вдосталь подобных разговоров, можно было узнать о драконах многое — и не узнать ничего.
Например, вот это.
Драконы населяли все морях мира, встречались на всех континетах и островах, в небе и в толще скал. Откуда они появлялись, не знал никто.
Иногда людям начинало казаться, что драконы были всегда. По крайней мере, рассказами о драконах испокон веков полнились все населенные земли. Ходили слухи, что там-то и там-то кто-то убил дракона, а иногда — что драконы кого-то убили, сожгли, растворили в слюне или просто сожрали.
Мало кто мог похвастать тем, что видел дракона, и лишь немногие из них — что видели дракона дважды.
Драконы не были добрыми или злыми. Они просто были.
Их никогда не было много.
Поговаривают, что они приносят удачу. А еще рассказывают, что кроме беды, ждать от них нечего. Считается, что драконы не едят ничего, кроме мяса девственниц, но до сих пор неясно, как они еще не вымерли с голоду в наше просвещенное время. Достоверно установлено, что лучшая пища для дракона — цветочный нектар, который они собирают из бутонов тонким, как у бабочек, хоботком. Еще вернее, что жрут они исключительно друг друга, и что от союза двух драконих родятся только драконихи, а от противоестественной связи двух драконов мужского пола не родится никто, а оба мужеложца дохнут — вероятно, от стыда.
Словом, о драконах никому и ничего толком известно не было. То, что об этом позаботились сами драконы, тоже не было известно никому на свете.
Драконы каждый раз рождались разными. Ни один не был копией своих братьев, сестер, родителей и сколь-либо далеких предков.
Раз в поколение рождались драконы, похожие на людей.
Сборщики.
Те, кто приходит в мир людей, собирая Искры, впитавшие в себя тепло и эмоции людей и других разумных рас мира. Почувствовавшие их радость и боль, их алчность и гнев, их сострадание и любовь.
Все то, что превращает крошечный огонек внутри прозрачной жемчужины в Истинного.
В дракона.
Сколь разными были существа, сквозь жизни которых прошли Искры, опалив их жаром своего огня, столь же разными рождаются из Искр и драконы.
Ни один из них не похож на другого.
В этом они не слишком отличаются от смертных.
Сборщики находят те Искры, которые созрели. Которые ждут возвращения в теплые воды лагуны, в которой они появились насвет ничтожными и неразумными — но уже способными подарить радость и горе любому смертному, наделив его могуществом обладания и отняв его.
Взамен собранных Искр сборщики приносят в мир новые Искры. Число их всегда более или менее постоянно. Великая Мать не слишком щедра на потомство, а потому ревностно следит за балансом.
Искры должны оставаться величайшей из драгоценностей мира — иначе населяющие сушу и океан разумные существа перестнаут относиться к ним с почтением…как когда-то перестали почитать драконов, когда тех сделалось слишком много, и чудо перестало быть чудом.
Сборщики заботятся об этом.
А Верные помогают им везде и во всем.
Морис говорил и говорил, видя, как ужас сменяется на лице капитана недоверием, потом — осознанием истины, потом — благоговением.
Огонек алчности, к радости Мориса, так и не ушел из глаз капитана окончательно.
— Но я не тритон и не готфрин, чтобы жить под водой! — говорил капитан через час.
— Вам и не придется, — уверял его Морис. — Кроме того, к вашим услугам будет самое большое состояние обитаемого мира. Ведь до поры Искры — лишь драгоценные стекляшки. Но пользоваться ими лучше с умом — чтобы сохранить голову на плечах.
— Не учи меня жизни, сопляк, — проворчал капитан, наливая себе еще брога. Как истинный человек дела, он быстро возвращал полагающиеся ему самообладание и прагматизм.
Пилигрим удовлетворенно кивнул и отправился готовить команду к пробуждению.
***
Морис погружался в воды лагуны. Ядро тянуло на глубину быстро и неотвратимо. Вокруг недоуменно плясали готфрины, а где-то на самом краю видимого пространства проносились огромные гибкие тела, взблескивая цветной чешуей.
Скоро готфрины отстали, напуганные давлением глубины, и поднялись к солнцу, закружившись там хороводом в ожидании своего господина.
Лагуна была глубока. Так глубока, что вскоре солнечный свет потускнел — но на смену ему с самого морского дна пришло все разгорающееся свечение живого огня.
Все усиливающееся тепло этого далекого, но становившегося все ближе пламени исцелило струпья, оспины и язвы на воспаленной от прикосновений солнца и воздуха коже Мориса. Теперь она была не просто синей. Лазурь и бирюза играли на ней живыми всплесками цвета и света, вторя огню с глубины.
Когда сияние этого огня сделалось ослепительным, Морис выпустил из рук ненужное больше ядро и предстал перед Матерью.
Огромная, как подводный хребет, могущественная, как все императоры, алхимики и маги мира вместе взятые, такая… родная, она гордо возлежала на россыпи Искр, согревая и оберегая их от возможных посягательств своим необъятным телом.
Мать вод была прекрасна. Так прекрасна, какой только может быть мать для своих детей.
Она обняла Мориса своими бесчисленными гибкими руками, осторожно, как величайшую драгоценность. Да так оно и было. Каждый из ее детей был сокровищем — и не только для нее самой.
С возвращением, сын, подумала Мать. Я ждала тебя.
Как здорово вернуться, подумал Морис в ответ. Я скучал.
Потом, осторожно освободившись от материнских объятий, но не от тепла ее любви, он протянул ей на почти человеческих ладонях полтора десятка Искр, собранных им в землях смертных за годы скитаний — годы, когда ему приходилось быть и воином, и вором, и рабом.
Годы, которые он прожил почти человеком.
Ты хорошо справился, сын, подумала мать. Они готовы.
Да, подумал Морис.
Мать распахнула складки своей мантии, пульсирующей светом живого огня.
Его готовые родиться братья и сестры легли в открытый карман созревания.
Ни спруты-сладкоежки, ни жуткозубы-лакомщики, ни звероколы-икрососы не смогут теперь добраться до них — а больше никто и не способен был угрожать безопасности икринок, оболочка которых была тверже алмаза. Из Искр вот-вот должны были выйти те, кто был когда-то лишь огоньком внутри шарика из самого прочного на свете стекла — а потом изменились, пройдя сквозь испытание страстями смертных существ.
Глубокие воды лагуны Крабьего острова были единственным местом на всем свете, где из Искр рождались драконы.
Мать открыла другой карман. Искры в нем горели неярко. Пока — неярко.
Скоро им суждено было разгореться в полной мере.
Алчность, гордыня, жажда власти, зависть и ненависть ждали встречи с ними.
А еще — вера, надежда и любовь, которые встречаются реже, но греют сильнее.
Медлить, отодвигая мгновения этих встреч, было нельзя.
Зачерпнув из родового кармана Матери горсть новорожденных Искр, Морис устремился к далекой поверхности.
Мать провожала его лучами своей любви.
Он будет чувствовать ее прикосновение еще долгие-долгие годы, живя среди существ, для которых драконы — лишь сказка. А потом вернется вновь. Снова. И снова.
С борта каперского брига «Безрассудство» на за игрой драконов и готфринов задумчиво наблюдал капитан Буриан.
Пилигрим стоял рядом, страшновато улыбаясь безгубым рыбьим ртом.
Морис помахал им и снова ушел в глубину — туда, где ждали его братья и сестры.
Пора было прощаться.
В мыслях Мориса не было места печали.
Готфрины весело щебетали, радуясь новому дню.
0
0