Тяжелый крейсер германского флота «Адмирал Шпеер» вышел в Арктику не для перехвата советских кораблей. Он был отправлен на поиски Земли Санникова. Агент «Старшина» докладывал из Германии: «В «Аненэрбе» сформирована научная экспедиция в Арктику под руководством фон Виттена. Экспедиция ставит целью обнаружить так называемую Землю Санникова, которая представляется германскому командованию как весьма удобный плацдарм для контроля над Северным морским путем и советскими районами Крайнего Севера. Кроме того, экспедиция ставит целью создать несколько метеорологических станций в труднодоступных районах Арктики для контроля над погодой в районе Севера, что является крайне важным для действующих в Арктике рейдеров и подводных лодок немецкого флота». На сообщении имеется виза Л. Берия: «т.т. Меркулов и Абакумов, прошу доложить свои соображения по пресечению разведки противника в нашем глубоком тылу».
И тут надо кое-что объяснить современному читателю.
Впервые Землю Санникова наблюдал русский геолог Санников в конце Х1Х века. Он даже определил координаты острова, но когда была сформирована экспедиция для открытой им земли, острова на месте не оказалось. Затем еще несколько человек наблюдали встающие на горизонте горные пики, но на деле оказывалось, что на месте таинственной земли расстилается лед с торосами и нервно гавкающими лисичками. Наконец, пред первой мировой войной группе ученых, возглавляемых В.Н. Матасовым, сумели обнаружить остров, провести его детальное исследование и даже войти в контакт с аборигенами, населяющими остров. К сожалению, при эвакуации с острова пароход, на котором плыли участники экспедиции, был захвачен немецким вспомогательным крейсером, все коллекции были немцами конфискованы, а самим исследователям с трудом удалось остаться в живых. Именно по этой причине результаты экспедиции замалчивались в СССР – ничего нельзя было пощупать и увидеть, а рассказам грубые материалисты, пришедшие к власти, не особо верили. Тем не менее, рассказ об экспедиции в живой и увлекательной форме поданный читателю известным геологом В. Обручевым, на долгие годы стал одним из любимых у советской молодежи.
Любопытна имеющаяся в досье справка на фон Виттена. Офицер царской армии. Друг А.В. Колчака. Участник двух приполярных экспедиций – на полуостров Ямал и в устье реки Обь. Перед первой мировой войной эмигрировал в Германию. Добровольно поступил на службу в германский флот, получил под командование пароход, переоборудованный во вспомогательный крейсер «Магдебург», вел боевые операции в Тихоокеанской акватории, потопил четыре английских парохода и французский эсминец. Именно фон Виттену довелось захватить пароход «Сарпа», на котором спаслась русская экспедиция, побывавшая на загадочном острове. В руки немцев попали фотоснимки, уникальные коллекции, но воспользоваться этим бесценным сокровищем немцы не успели, спустя две недели после этого судно, которым командовал фон Виттен, было потоплено английской подводной лодкой. Однако кое-что Георг фон Виттен успел изучить. С тех пор его не оставляла мысль найти Землю Санникова и побывать на ней. Однако этому всячески мешали политические обстоятельство. Бесславный конец первой мировой войны фон Виттен встретил в английском концентрационном лагере для военнопленных близ Калькутты. Вернувшись в измученную войной Германию, бывший моряк сразу попал в водоворот революционных событий. Об этом периоде у него остались самые неприятные воспоминания. Унижения, которые претерпел потомственный военный в период Веймарской республики, только ожесточили его. Приход к власти Адольфа Гитлера он воспринял с тайной надеждой на возрождение рейха. В 1933 году фон Виттен вступил в НДСАП, а в 1935 году начал службу в отделе внешней разведки СД, т.к. ранее жил в России, прекрасно владел русским языком и имел широкие связи среди российских эмигрантов.
Именно фон Виттену принадлежит идея найти Землю Санникова и использовать этот блуждающий остров для военно-морской базы рейха. Политическое руководство Германии обожало различные нестандартные проекты – на задумку Георга фон Виттена были выделены немалые финансовые средства.
Судя по имеющимся в досье Л.Берии документам, немцы достигли своей цели. Тяжелый крейсер «Адмирал Шпеер» совершил плавание среди льдов и высадил экспедицию на загадочный остров. Первое, что сделали представители рейха, — водрузили на острове красное знамя с черной свастикой в белом круге. Проявляя внешнее дружелюбие, немцы сумели подружиться с местным племенем онкилонов и даже уговорили их принять участие в строительстве базы. Пока входившие в экспедицию представители ТОДТа осуществляли съемку местности и составление кроков, необходимых для строительства, фон Виттен предпринял вылазку в глубины острова. Надо отдать должное его научному энтузиазму: преследовались исключительно научные цели.
В период 1942-43 г.г. фон Виттен предпринял несколько исследовательских экспедиций по Земле Санникова. Судя по его дневнику, участникам ее доводилось наблюдать живых мамонтов и даже сразиться с саблезубым тигром – махайродусом. Интересно упоминание фон Виттена о Золотом ручье.
«Около полудня, — пишет фон Виттен, — мы обогнули сопку, и вышли к большому стремительному ручью, который бежал среди льдов. По справедливости его следовало назвать малой речкой. Вода в ручье достигала пятидесяти градусов Цельсия, однако иногда мы наблюдали в прозрачных глубинах его стремительные тени загадочных рыб. Но не это привлекло наше внимание. Весь берег был усеян желтоватыми камешками, некоторые из них сверкали на солнце и слепили глаза, иные были благородно тусклы.
Геолог экспедиции Курт Визель поднял один из камней. Лицо его выразило удивление – камень оказался не по размеру тяжелым.
Визель некоторое время разглядывал камень, потом решительно провел по его поверхности эсэсовским кинжалом.
— Да ведь это золото, камрады! — его длинное лошадиное лицо стало восторженным. – Все это золото! Мы идем по самородкам!
Ликование Визеля передалось и остальным участникам экспедиции. Люди разбрелись по берегу, собирая золотые самородки. Некоторые даже выбрасывали продукты из сумок, место продуктов занимало золото. На таких условиях о продолжении экспедиции не могло быть и речи. Пришлось потратить много времени на уговоры и объяснения, что все это наше и никуда не денется от нас. С большим трудом мне удалось навести порядок, и все-таки от Золотого ручья люди уходили с видимым сожалением. Многие оборачивались, и я видел на их глазах выступившие слезы обиды».
И еще одна загадка: в последующих экспедициях люди фон Виттена Золотого ручья не обнаружили. Возможно, он был скрыт толщей льда, так как горячий источник по каким-то причинам перестал бить, а возможно… Но это уже из области мистики.
Немцы хозяйничали на острове Земля Санникова до мая 1943 года. Осложнившаяся оперативная обстановка на фронтах привела к тому, что экспедиция была свернута и эвакуирована с острова уже знакомой нам подводной лодкой U-209. На острове еще некоторое время вела работу метеорологическая станция, но затем эвакуировали и ее.
По мнению фон Виттена остров представлял собой огромный кусок вулканической породы, полый внутри. На это указывает то, что в штормовую погоду остров значительно изменял координаты своего местонахождения. С течением времени на это невероятное геологическое образование ветрами нанесло почву, что позволило разрастись скудной растительности. Животные пришли на остров в поисках кормов. Вслед за ними прикочевал народ онкилонов. Георг фон Виттен остроумно подмечает сходности языка онкилонов с языками других северных народов. Впрочем, это единственно возможная гипотеза, нельзя же считать, что онкилоны населяли остров со дня его образования!
В дальнейшем высадки немцев на Землю Санникова были прекращены. Перестал работать радиомаяк. Тому могли быть самые разнообразные причины, вплоть до самых банальных – антенну могло сорвать штормом, могло сесть питание или передатчик оказался поврежденным в результате непогоды.
Собранные фон Виттеном коллекции были переданы в институты «Аненэрбе». Возможно, что частично они попали в руки союзников, которые даже не догадывались, какие уникальные предметы попали им в руки. Но велика вероятность, что в настоящее время эти коллекции, как и многое другое, замурованы в пещерах горной Германии и навсегда стали недоступными для исследователей. По крайней мере, поиски, предпринятые после войны «СМЕРШЕМ» по настоянию Л. Берия успеха не принесли. Да они и не могли быть активными – все внимание военной контрразведки и других служб были направлены на поиски технических секретов рейха и ученых, которые во время войны были заняты разработкой ядерного и ракетного оружия.
Поиски Земли Санникова, предпринятые после войны соответствующими ведомствами СССР, оказались безуспешными. Дальнейшая судьба странного кусочка суши теряется во льдах полярных морей и Северного Ледовитого океана. Возможно, что остров до сих пор плавает среди льдов под водруженным экспедицией фон Виттена нацистским стягом. Но, скорее всего, в какой-то период Земля Санникова потеряла свою плавучесть и в настоящее время покоится на дне одного из холодных полярных морей. Могло случиться и так, что плавающий остров прибило к материку или одному из многочисленных северных островов, сделав его естественным продолжением твердой суши. Так или иначе, но загадочная земля прекратила свое существование и напрасно будоражит пытливые умы современных романтиков.
— Вот те крест! Я ее как тебя видела – стоит у калитки вполоборота, смотрит куда-то в конец улицы. Щурится, будто от солнца. А с утра пасмурно, и хмарь висит – на волосах ейных капельки. И сапоги мокрые.
— Какие сапоги? То ж прошлым летом дело было, в августе.
— А резиновые! Синенькие такие. Понимаешь, вот так поговорила с ней, калитку закрыла, и тут только меня шарахнуло, что она уж полгода как померла.
Очередь перед продуктовым гудела и медленно извивалась, словно большое насекомое. Скоро восемь часов, уже и фургон с хлебозавода проехал через ворота. Сейчас примут хлеб и будут отоваривать – не больше пяти буханок в одни руки. А куда эти пять буханок, если дома две коровы, свиньи, да еще домашние, тоже жрать просят. Вот и ходили по двое, да по трое, брали, сколько дадут. А то, что концу очереди не достанется, кому какое дело. Раньше вставать надо.
Галка работала локтями, проталкиваясь поближе к двери. Руки были заняты – она тащила за рога Машку, не переставая рассказывать, как явилась ей вчера посреди бела дня покойница Людмила.
— Галка, млять, куда козу тащишь? Совсем сдурела?
— Я ее не брошу!
— Она что, раненый Чапаев? Да убери козу отсюда, мать твою!
Галка только губы поджимала, да покрепче вцеплялась в ополоумевшее от ужаса животное. Редкие седые волосенки ее выбивались из-под платка, растекались над головой цыплячьим пухом. Или, может, нимбом – это как посмотреть. На красном от натуги лице горели упрямством две голубые бусины, Галка смотрела прямо перед собой, прокладывая путь к магазинной двери.
Несчастная коза Машка, влекомая судьбой и Галкой, шла на задних ногах, как цирковая артистка. Станешь тут звездой манежа, когда тебя грубо волокут на уровне человеческого роста. Ей, может, и хотелось хлебушка, но не такой ценой.
— Оставь козу в покое, дурная баба, — свирепо рявкнул дед Скакун, — ноги ей переломаешь.
— Смотри, как бы тебе не переломали.
— Да я тебе! – замахнулся он, — пшла вон, дура стоеросовая!
Скакун все не мог забыть, что в январе Галка рассчиталась с ним за машину дров сторублевкой. Той самой, 1961 года, которая через неделю превратилась в фантик. Он тогда пришел к ней, принес бесполезную бумажку и потребовал дрова обратно. Галка бегала и орала по всей Черной, и дооралась ведь – сам председатель Панкратов велел Скакуну отстать от старухи. Мол, она с тобой честно расплатилась, а что наше правительство такую свинью людям подсунет, она знать не могла. Да и никто не мог.
Сам Панкратов тогда ходил злой, заросший, с почерневшим лицом. Люто орал матом на телятниц и даже уволил пару комбайнеров за пьянку. В марте, правда, обратно взял, посевную ведь не отменишь. Солнце встает и садится по расписанию, и неважно, какие там деньги в магазине.
— Тяжкий нынче год, — причитали старухи, — видимо, последние времена наступают.
Вон Синицына идет, товаровед в универмаге. Все знали, что она копила на «Жигули» сыну на свадьбу. И в январе плакали ее денежки, все девять тысяч красивыми новенькими сотками. Она их специально собирала – бегала меняла по деревне, хотела вручить молодым соточку к соточке. Где только услышит, что новая сотка есть, сразу идет – глаза масляные:
— Обменяйте соточку, будьте добры.
Мутов, экспедитор из сельпо, в Красноярске наменял и запросил с нее по 110 рублей за каждую. Синицына прокляла его, словно и в комсомолках не была – стояла посреди бела дня и орала дурным голосом на всю деревню. Лицо черное, глаза страшные.
Мутов послал ее по матушке, но перед самым Новым годом взяли его в Ачинске на левом рейсе. Уже и суд был, на госхлеба он отъехал. А потом синицынские соточки за одни сутки стали просто бумажками, и бедная баба чуть с ума не спрыгнула, еле откачали. Говорят, она эти сотки в печке сожгла. Впрочем, другие говорят, что она их припрятала до лучших времен – вот снимут Горбачева и вернут деньги назад. А у нее целехоньки, новенькие и красивенькие, все девять тыщ.
Многие в январе пострадали. Все, что было накоплено, иногда за всю жизнь, превратилось в прах. А главное, будущее зашаталось и осыпалось, как известка на плохо побеленной стене. Жили себе люди, работали, старились потихоньку, а тут на тебе – родное советское правительство сначала молотом по башке шарахнуло, а потом серпом по яйцам.
И в апреле, когда объявили о повышении цен, никто особо не удивился. Мрачно встретили люди в магазинах новые ценники, постояли и разошлись молча. Расползался под сапогами талый снег, как и вся привычная, налаженная жизнь. Лишь облезлые вороны надрывно кричали над крышами:
— Кррр-ррр-р-ррах!!! Крр-рах!
Однако никто не умер. Вот уже три дня жили по новым ценам и ничо. За хлебом также набивалась очередь, ибо скотине не объяснишь, что наше правительство того… кукушечкой поехало.
А может и не поехало, хотя как послушаешь по телевизору: стабилизация, либерализация, прости Господи, приватизация… Слова-то какие матерные. А простым людям все одно – лучше не становится, и никогда не станет. Не для того простой человек родится, чтобы жизни радоваться.
И все же зима однажды кончается, снег на крышах проседает и схватывается ледяной коркой, отрастают сосульки, яростно сияющие на утреннем солнце. Вытаивают проплешины, нагреваются, поднимаются паром к холодному еще, хрусткому небу – несут божью жалобу из самого сердца этой красивой, да неласковой земли.
Воробьи оживают, чирикают, скачут по проталинам – будто и нет на свете пестрой соседской кошки. Смотрят на них люди и невольно улыбаются, даже приемщица пустых бутылок мягчеет сердцем и крошит батон в грязное месиво:
— Подавитесь, паразитушки… Чтоб вас вспучило, косорыленьких…
Разомлела очередь под утренним солнышком и прозевала скрип петель, когда продавщица Дарья Михална привычно двинула дверью, сметая с деревянных ступеней самых нетерпеливых.
— Ну куды ж вы лезете, ироды! Дверь открыть нельзя. Каждый день одно и то же…
Очередь спружинила, отступая на две ступеньки, а потом хлынула в распахнутую дверь мутным потоком. Подхваченная течением, Галка покрепче сжала Машкины рога и взлетела на крыльцо.
— Куды-ы-ы-ы-ы… — юбка внезапно натянулась и затрещала, — тебя вообще тут не стояло!
— Пусти! – тоненько пискнула Галка, лягнув ногой куда-то в сторону натяжения.
— Там моя очередь! Вон пошла, юродивая!
Галка изловчилась и почти проскользнула внутрь, но проклятая юбка подрезала ее на взлете.
— Пусти! Пусти, кому говорю!
— Ме-е-е-е-е-е-е!
— Граждане! Что деется, а?! Не, ну вы посмотрите – наглость какая! Посреди бела дня прет без очереди!
— Я стояла!
— Стояло у деда Скакуна в гражданскую. А ты последняя пришла, вот и шуруй в конец.
Галка уперлась, растопырив ноги и локти, по-прежнему не выпуская козу, надула щеки, зажмурила глаза и приготовилась стоять насмерть.
— Эк ее вспучило, сейчас лопнет.
— Да что вы там застряли? Заснули, что ли?
Теплый, духмяный запах хлеба смешался с потом и вчерашним перегаром. Несчастная Машка, так и висевшая в полуприседе, не выдержала – ядреный запах мгновенно откинул от двери половину очереди.
— Твоюжмать! Дала стране навоза… — пробормотал дед Скакун, — ох, Галка, шла бы ты отсюда. Сейчас Дарья увидит, на порог тебя больше не пустит.
— Пропустите уже. Сколько можно тут корячиться.
Нагруженный булками Степан Литвиненко подошел и затормозил, мрачно уставившись на козлячью неожиданность:
— Ну охренеть.
При виде Степана очередь притихла и даже немного оробела. Не потому что он был страшный – обычный он парень, да только в прошлом августе похоронил он невесту. Ту самую Людмилу, про которую трепалась взбаламутившая всех Галка. Видимо, серьезно у них было, раз с тех пор он так никого и не завел, несмотря на полную деревню девок.
— Степушка, — елейным голосом запела Галка.
Вот только не надо ему бредни свои рассказывать! Он человек простой, если расстроился, то взял монтировку да промеж глаз отоварил, вот и вся любовь.
— Степушка, ты мне пару булочек одолжи, а? У меня животная, она жрать хочет.
Степан нахмурился:
— Встань в очередь, да купи. Я тебе не передвижная лавка. Напаскудила тут…
— Степа, а Степ… — Галка жадно следила за его руками, — а я тут Людочку твою видела. Вот как тебя сейчас. Вчера днем.
— Сдурела? – парень двинул плечом, прокладывая себе путь из магазина. Галка увязалась следом, бросив козу и начисто забыв о штурме прилавка.
…ты не подумай плохого, я ж не пью. Вот те крест! Вчера пополудни я в ограде ковырялась, и тут слышу стук. Думала, Петровна рубль принесла – открываю, а там Люда стоит. Платьице на ней будничное, сапоги резиновые, да в куртку кутается. Обычная такая, вот ничегошеньки в ней странного не было.
— Здрасьте, — говорит, теть Галь, — у вас изоленты нет?
Очень надо, вот прям вопрос жизни и смерти. Шланчик какой-то ей замотать треба. Ну у меня какая изолента? Она кивнула и повернулась идти. Я калитку-то и закрыла, щеколду опустила, а потом меня как обварит: Люда-то с августа покойница! Стою я под воротами, и поджилки трясутся, боюсь выглянуть. Ну, потом отдышалась, да приоткрыла калитку, а ее как ни бывало. Пропала. Я и на улицу выбегала, и до переулка дошла – нет никого. Вот и думаю теперь, то ли она за мной приходила, то ли сказать чего хотела… Страшно, Степа. Вот те крест…
— Крест не погань, — процедил Степан сквозь зубы. Желваки на обветренном лице его заходили, будто камни пережевывая. Резкая морщина обозначилась от правой ноздри до подбородка.
— Я не вру, — обиделась Галка, — все так и было. Как тебя видела. Хлебушка дашь?
Одним проворным движением она схватила у Степана пару булок. Тот бы так и остался стоять с открытым ртом, да Мельничиха подсобила – схватила Галку за юбку, как давеча в очереди. Та завизжала, словно резаная, а Степан в два шага дошел до мотоцикла, вывалил в люльку хлеб и вернулся к Галке. Сгреб в горсть ее куртенку, да тряхнул, что чуть душа не вывалилась.
— Еще раз услышу, что ты Людкино имя полощешь, не взыщи. Не посмотрю, что ты убогонькая.
Протянул руки и взял хлеб – огромные лапищи механизатора и Галкины сухонькие лапки. Ну куда ей супротив такого? Но она вцепилась насмерть, как блокадный ребенок, завизжала и заплакала:
— У меня животная! Животная у меня!
— Отпусти! Не твое ведь.
— Не пущу! Мое! Я инвалид, мне от государства положено! У меня животная! Уникальная, между прочим, ей хлебушек каждоденно нужен.
Очередь загоготала. Это был любимый номер Галки, который никак им не надоедал.
— Чего ржете? Ее в цирк зверей приглашали, между прочим. К Куклачеву!
— Галк, у Куклачева кошки, ему твоя коза без надобности.
— В Политбюро ее приглашали, вместо Горбача по телевизору трепаться, гы-гы-гы…
Красная от злости Галка в этот момент всегда поворачивалась к козе и трагическим голосом приказывала:
— Скажи им, Маша. Скажи, как мне вчера говорила после программы «Время», что будет эта… как ее… пидерализация цен!
Очередь складывалась от хохота. Коза испуганно блеяла. Галка, почти рыдая, начинала умолять Машку не позорить ее перед людьми:
— Она и правда говорящая! Сволочь только…
Вот и сейчас Галка вцепилась в хлеб и завопила на всю улицу:
— Хорошо вам, вы в колхозе комбикорма наворуете и скотину кормите! А у меня ничего нет, мне хлебушек нужен! Не отдам, Степа, нипочем не отдам!
Степан рванул буханки вместе с Галкой, Мельничиха потянула юбку на себя. Резинка натянулась и лопнула со звонким хлопком.
— Ай! – Галка получила по заднице. По тощей заднице в коричневых колготках с расползшимися швами. Мельничиха от неожиданности выпустила юбку, и та легла покорной тряпочкой к галкиным ногам.
Фьюи-ии-иить! Однако… Дед Скакун присвистнул и сдвинул кепку на затылок. Кто-то из очереди прыснул, а Галка выпустила булки и схватилась за юбку, путаясь в складках.
— Что, задувает ветер перемен? Ты б колготки зашила, что ли, а то гляди надует…
Красная, как кремлевская стена, просыпая в грязь бусины слез, Галка пошла прочь, сверкая дырявыми колготками. Следом засеменила коза Машка, так и оставшаяся без хлебушка.
Едва только Брат Гиш увязал собранный хворост и решил закинуть его на спину, как на тропинке, прямо перед ним, появился незнакомец. Лицом незнакомец был чист. Волосы имел длинные, тёмные. Обряжен в запылённый наряд странника. В руках сбитый посох и аккуратный узелок.
— Дозволь обратиться к тебе, добрый человек! — почтительно произнёс незнакомец.
Брат Гиш, чуть помедлив, кивнул. Странно, конечно, что он не услышал шагов незнакомца. Но раз уж Господь посылает собеседника на дороге к монастырю, следует вести себя смиренно. Это — благо. Благая встреча. Благая весть.
— Слушаю тебя, брат!
Незнакомец нерешительно переступил с ноги на ногу.
— Я очень нуждаюсь в помощи, добрый человек! Давно уже бреду я по дорогам этого мира, силясь попасть в родную землю. Да всё никак не удается мне пересечь незримую границу. И никто не хочет понять меня и помочь мне в этом деле. За годы странствий я скопил немного денег и готов отплатить за оказанную мне услугу.
Брат Гиш охнул и отшатнулся от походного узла, который незнакомец выставил перед собой в подтверждение сказанного. Спросил, чувствуя нарастающую в сердце тревогу:
— Какой же услуги ты ожидаешь от скромного слуги Господа нашего?
— Убей меня, добрый человек! Сей же час, если согласен помочь.
Брат Гиш задохнулся от услышанного и спешно осенил себя крестным знамением.
— Разум твой помутился, — сказал он тихо. — Я не стану убивать тебя, странник. Ни даром, ни за деньги. Это тяжкий грех, который не отмолить мне потом вовеки, не смыть с души моей. — Незнакомец молча вздохнул. — Но я могу отвести тебя в монастырь к братьям моим. Среди них много учёных мужей. Они подскажут тебе, как найти нужную дорогу. И как навсегда оставить малодушные помыслы о смерти.
— Дорогу я и сам прекрасно знаю. Но чтобы покинуть этот мир, я должен умереть в нём насильственной смертью. Только тогда я смогу пройти этой дорогой и отворить дверь в тот мир, где я родился. Ибо я не принадлежу этому миру, но лишь своему. С голубым солнцем, которое гораздо ярче и горячее здешнего.
Теперь брат Гиш перекрестил незнакомца. Речи его богохульны, но брат Леонард и брат Кронах сумеют вразумить заблудшую душу. Найдут способ наставить глупца на путь истинный, чтобы впредь он жил и трудился во имя Господа нашего и на благо Его и выбросил дерзкую ересь из головы.
— Идём со мной, — сказал брат Гиш. — Я сумею помочь тебе.
Брат Леонард отдавал последние указания. Дрова и хворост были уложены надлежащим образом. Странник, у которого брат Кронах обнаружил на затылке третий глаз, был накрепко привязан к столбу. Обратить его в истинную веру оказалось братьям не по силам. Он, как одержимый, твердил про голубое солнце и рвался осуществить переход в другой мир. Что ж, это верно, оставлять в божьем мире исчадие — грех! Великий грех! Пусть очистится огнём! И да спасётся душа его! Аминь!
Брат Леонард махнул рукой.
Взметнулось пламя.
В стороне истово молился брат Гиш.
— Господи, прости мне, неразумному! Я никогда его прежде не видел. Я даже не знаю, как его зовут!
— Вы хотите от меня чудес, шериф. — Док Скайлер глядел сумрачно. — А я делаю что могу.
Луис тоскливо смотрел в матовое стекло за его плечом, прищуриваясь из-за дрожи контроллера в голове.
Доставленные Телси «пауки» все же помогли, пусть и едва начали работать. Отдельные участки пещерного хода они от обрушения уберегли. Там уцелела и сама Телси, успевшая довольно далеко пройти.
Часть пещеры, выводящая к заполненным водой галереям, схлопнулась полностью. Обрушился и выход к Глазу, похоронив под собой проходчик. Элизари уцелела — она мониторила действия робота снаружи и дождалась вертушки на возвышенности, когда озеро вышло из берегов и начало заполнять долину. Ее напарнику повезло меньше — он работал с «пауками» и просто утонул в грязи, которой заполнились некоторые сохранившиеся пустоты.
Всего земля забрала четверых спасателей. Стейднер, почуявший самое начало вибрации, когда скопившиеся водные массы пошли на прорыв в галерее ниже, вовремя взял ноги в руки и успел добраться до первого относительно укрепленного участка, утащив с собой и обезумевшего Мюссе. Выбравшись из почти заполненного грязью кармана в проделанный плазмой «пижамки» проход, он напоминал дерьмодемона и матерился так, как Луис не слышал от него ни разу.
Офелию вынесло в заполнившийся водой Глаз через три дня. Ткань комбинезона осталась белой и сияла в лучах солнца, как звездочка.
Луис Арранхо, когда носил другое имя, принадлежал к культуре, в которой принято было наделять божественным значением и личностью саму смерть. А вот все, что было связано с собственно умиранием, считалось грязным и неприличным. В честь Санта Муэрте устраивали целые вакханалии, ее молитвенный столб можно было увидеть чуть ли не чаще, чем столб заступницы Марии Энкарнасьон, которая к тому же неофициально считалась родной сестрой Смерти. Покойников же по-быстрому сжигали, чтобы больше никогда о них не говорить. Это вроде как давало им шанс на лучшую долю в следующей жизни или что-то типа того. Не то чтобы Луис всерьез в это верил, но какие-то традиции, конечно, усвоил. Поэтому то, что устроили вокруг похорон жители Фрискауг, казалось ему диким. С другой стороны, стало понятно, что у них за больная тема с кладбищем.
В каждом доме, где кто-то погиб, перестали запирать двери. Дома и дворы украсили, как на праздник, и каждый день устраивали что-то вроде вечеринки, куда стекались все друзья и знакомые. У Лилвайна семьи не было, поэтому для него все это проводила больница. На этих вечеринках ели, разговаривали, вспоминая буквально каждый шаг и каждый чих усопших, перетирая все связанные с ними воспоминания. Не возбранялось ни рыдать, ни хохотать.
Но самое главное — они держали мертвецов в домах. В стеклянных холодильных капсулах, с возможностью прикоснуться к руке или к волосам. И с покойниками вся эта толпа тоже ходила разговаривать, прощаться, и приносила им подарки. Как день рождения, только не совсем.
— Скажи мне, будь добр, — осторожно спросил Луис Стейднера на четвертый день этого безумия. — Они их случайно потом не жарят и не жрут всей толпой? Не то чтобы я подавлюсь куском, но хочется быть готовым.
— Из них выращивают деревья, — отозвался тот и снова отчаянно чихнул. Выбравшись из-под завала с одним только сломанным пальцем, Стейднер, похоже, впервые в жизни подхватил какую-то простуду и вот уже второй день кашлял, чихал и исходил соплями. Арранхо наблюдал за этим даже с некоторым внутренним удовольствием.
— Это очень древняя традиция. Ты вообще не интересовался людьми, с которыми собрался работать пять лет?
Луис удивленно приподнял брови.
— Ты помнишь, чтобы меня хоть когда-то интересовали какие-то люди?
Стейднер собирался что-то сказать, но опять закашлялся. Луис почувствовал брызги на лице, скривился, утерся рукавом.
— Фу, бля, тебя пасть рукой прикрывать не учили?
И осекся, увидев на рукаве черные кровавые разводы.
И вот теперь он маялся под сумрачным взглядом Скайлера.
— Я мало что могу сделать, шериф. Мы выделили ретровирус. Для всех нас он безопасен. У вашего же напарника он разрушает клетки дыхательного органа. Должно быть, когда-то здесь, на Фрискауг были формы жизни — мишени для этого вируса. И вот снова нашлась одна. Мощностей для поиска лекарства у меня нет. Мы можем чистить кровь от вирусных тел, дать организму время выработать ответ и надеяться на его витальность и везение. Все. Я хирург. А наш вирусолог лежит в капсуле прощания. Кстати, Луис. Вы могли бы зайти. Проститься.
Арранхо не сразу понял, что док имеет в виду Лилвайна.
— Спасибо, док. Я пока пропущу. Предпочту поговорить с тем, кто еще отвечает.
Скайлер покачал головой.
— У него трубка в горле. Мы откачиваем жидкость, в которую превращается… Как называется то, чем он дышит?
— Мне без разницы, док, — сказал Арранхо. Обошел его и скрылся за раздвинувшейся дверью.
В больничных палатах он до этого тоже ни разу не бывал. Разве что в другой жизни, и это не считается. Кто отвечал за дизайн этих помещений в поселке, он , конечно, не знал, но типовым решением такая невероятная хрень точно быть не могла. Конечно, все было отделано инертным пластиком, легко моющимся роботами-черепахами, которые в избытке ползали по территории. Дело было в расцветке — стены, пол и потолок словно вышли из любимого бреда жизнерадостного идиота.
— Что, тоже хочешь стеклянный гробик и дерево? — Луис замешкался было на пороге, но потом резво преодолел два шага и плюхнул зад на кровать, застеленную веселым розовым бельем с, кажется, котиками. — Расцветочку, поди, сам выбирал?
Стейднер склонил голову набок. Шею его обхватывал толстый ошейник, грудь укрывало нечто, напоминающее детский слюнявчик, что в сочетании с двумя заплетенными косами превращало его в пациента дурдома. Никаких медицинских приборов в палате не было — все скрывались в соседних помещениях. Кровать только выглядела кроватью. Луис знал. Оборудование клиники было его пожертвованием в фонд поселения. Анонимным.
«Шушь», — загорелось красным на его линзах. — «У нее гипотеза, что позитивные и радостные цвета способствуют выздоровлению. Я, правда, половину из них вижу не так, как вы, но все равно веселенько».
— Ну и как, выздоравливаешь?
Стейднер пожал плечами.
«Откуда мне знать. Я раньше никогда не болел».
Дверь открылась и пропустила Фиаско. Которому, по идее, совершенно нечего было делать в больнице. Сэм хитро подмигнул Луису. Ну конечно, блин. Нельзя просто так быть где-то и не забраться своими хитровырезанными усовершенствованными мозгами в местные системы и не устроить все для своего удобства.
Зверек с урчанием запрыгнул Луису на колени и тут же подставил нежное пузо под пальцы. Больше всего он любил, когда ему чесали пупок, спрятанный внутри пушистой сумки.
— Ты мне вот что скажи, — деланнно небрежным тоном проговорил Арранхо, начесывая нежную шерстку. Зверек балдел и излучал такую теплоту, что затыкался даже нейроконтроллер.
— Я тут посчитал. Ты воевал с соптарами. Ты горел в корабле. Ты при мне из таких замесов выходил с одним ножом… Ты… ладно, про брунейцев и Ларраньягу не буду. Из-под земли ты тоже выкопался, сломав всего один долбаный палец. И вот из миллиардов планет в этих сраных пяти галактиках, ты выбрал одну, ту самую, на которой можешь сдохнуть тупо от простуды? Вот реально, взял и ткнул пальцем, да?
Стейднер, кажется, засмеялся.
«Выходит, так».
Прижав Фиаско к груди, Луис покачал головой.
— Ну ты лох!
«Зато какая биография!»
Добавить было нечего.
С протяжным стоном Луис бухнулся мордой вниз на кровать. Фиаско тут же перебрался ему на спину и, судя по когтистым перетаптываниям, собрался уютно свернуться клубком. Сбросив его, Арранхо начал расшнуровывать ботинки.
— Двинь задом. Я спать один боюсь.
Утром Стейднер не проснулся. Дышать он не перестал, кровь все так же неслась под бешеным давлением по двум кругам, включавшим в себя теперь пару медицинских агрегатов. Но сознание его не реагировало ни на что. Не проснулся он, даже когда Фиаско, уловивший смятенные чувства Луиса, а, быть может, и невысказанный приказ, до крови укусил его за нос.
Срочно вызванный док только снова развел руками.
Весь день Арранхо провел с непрерывной пульсацией в голове. Как назло, все словно сговорились, чтобы пристать к нему именно сегодня. Приходил пастор, предлагал поговорить. Мюта приволокла печенье. Семейство Крайссов приперлось полным составом и обнималось с ним до тех пор, пока одуревший Фиаско не начал шипеть и плеваться.
Когда около пекарни его поймала и обняла мать Офелии, он не выдержал. Сгреб зверя под куртку и пошел в больницу.
В палате было темно. Но кое-какие изменения он заметил. Парусник Елены на подоконнике.
— Вижу, тебе уже начали носить подарки, — зло сказал он, стаскивая обувь.
Забравшись с ногами в кровать, он прижался пульсирующим лбом к прохладному плечу.
— А мне-то что делать? — одними губами проговорил он, сам себя не слыша.
Фиаско забрался между ними, свернулся клубком и проплакал всю ночь.
Утром Луис снова пошел к Скайлеру. Услышать примерно то же самое, что и в прошлый раз. Он криво улыбнулся, поморщился. Потер лоб.
— Я скажу вам одну вещь, док. Вы знаете про эту штуковину у меня в голове. Нейроконтроллер. Помогает контролировать эмоции и справляться с зависимостями. С болезненной тягой. Иногда напрямую запрещает что-то делать. Так вот, настоящий ключ к нему — он вон там лежит.
Он махнул в сторону палат. Потом ухмыльнулся еще более криво.
— А что касается зависимостей, док… Больше всего на свете я люблю долго, мучительно и со вкусом убивать людей.
К чести Скайлера, на его лице не дрогнул ни один мускул. А у Луиса дернулась щека.
— Быть может, вы даже когда-то обо мне слышали. Поэтому, док, я не знаю, кто тут больше всего нуждается в чудесах.
Уйти удалось, не хлопнув дверью.
В тишине и темноте шерифской его достал вызов дежурного из дома Совета.
— Шериф, к нам летит корабль. У них повреждение, теряют воздух, и он не обновляется. Просят посадки для ремонта. Я дал добро — проверил по реестру, судно реальное, рабочее. «Ниньярги». Капитан — Зейн Карсон. Мелкие торговцы, команда-семья.
Контроллер в голове просто взорвался.
— Видеосвязь была? — быстро спросил Луис.
— Нет, вы же запрещаете. Они тоже канал не включали. Есть запись звука, пересылаю вам.
— Через сколько они здесь будут?
— Часов через шесть.
— Ясно. — Луис потер лоб. — Слышишь меня? Отруби любую связь. Просто выключи этот хренов приемник нахрен. Понял?
Он отключился. Подумал немного и снова вызвал дежурного.
Видеосвязь ничем бы тут и не помогла. Потому что капитана «Ниньярги» Зейна Карсона он лично видел последний раз, когда собственными руками запихивал куски его расчлененного тела в утилизатор. Вслед за всей его командой-семейкой. Их, видимо, никто так и не хватился за все годы, бродяг-фантазеров. Таких же, как эти, решившие заселить планету Свободный Лес.
А вот голос с записи он знал очень хорошо. Почти как свой.
Луис вышел на крыльцо. Поглядел на черные сосны вдали. Лесной ароматный ветерок пошевелил его волосы, два дня как нечесанные.
Медленно, чеканя каждое слово, он проговорил:
— Доктор Сайфронис Хаис. Код отключения контроллера. Я стираю с зеркала пыль.
Прислушался к затихающей пульсации во лбу.
Бля, только херова баба могла придумать такую мудацкую кодовую фразу.
С другой стороны — случайно не скажешь, это точно.
Она кивнула с такой готовностью, что Шеддерик бездумно шагнул вперёд и притянул девушку к себе, наполовину уверенный, что встретит отпор, а то и, может, звонкую пощёчину. Он ошибся.
Под тонкой тканью – живая, тёплая, бесконечно желанная и невероятно далёкая… Шеддерик уткнулся губами в её висок. Услышал близко-близко стук сердца… Она сама шагнула к нему, прижимаясь теснее. Не отвечала на его быстрые поцелуи, но принимала их, и не пыталась отстраниться. Ей нравилось быть с ним рядом! Она хотела этого…
Шедде должен был остановиться. И не хотел, но может, виной усталость? Всё равно продолжал обнимать её, осторожно гладить шею, лицо, целовать волосы, глаза, сухие мягкие губы… Он как будто слышал, как сгорают под его пальцами все многочисленные «нельзя». Нельзя, потому что она – жена его брата, сгорело первым. Нельзя, потому что он скоро навсегда покинет Побережье, – продержалось лишь немногим дольше. Нельзя, потому что она ненавидит ифленцев и этому есть причина – опалило крылья в камине, когда Темери сама поцеловала его – куда смогла дотянуться – в ткань сорочки напротив сердца. Нельзя, потому что он проклят и скоро умрёт – продержалось дольше всех. Но и оно исчезло… исчезло почти совсем.
Именно в тот момент у камина появился ещё один гость. Он тоже пришёл без приглашения, но ни Темери, ни Шедде не заметили его приближения.
– Вот как, благородный чеор? – насмешливо сказал он. – А если ваш брат узнает, с кем проводит время его супруга, когда никто не видит? Впрочем, чего ещё ждать от мальканки…
Светлейший чеор Эммегил стоял по другую сторону камина и довольно улыбался. Шедде ободряюще обнял Темери и закрыл от взгляда Эммегила, просто развернувшись к нему. Он слишком устал, чтобы вступать в словесную баталию. В этот момент он готов был просто и обыденно убить светлейшего чеора, но тот этого не видел и не понимал.
Рэта Темершана Итвена
Треск камина. Полутьма. Собственная усталость. Но куда больше – разговор с наместником, который показался Темери каким-то прощальным. Всё это настроило её, что она быстро расскажет Шеддерику о последнем ответе та Манга и уйдёт, позволив и себе, и ему небольшой отдых.
Если бы она знала, к чему это приведёт, может и вовсе не решилась бы зайти в каминный зал. И в очередной раз история страны пошла бы совершенно другим путем. А, казалось, – всего одна несостоявшаяся встреча, одно несказанное вовремя слово для истории никакой роли играть не могут и не должны…
Глаза Шеддерика та Хенвила словно тоже прощались с ней. Он встал навстречу, что-то говорил, спрашивал. Темери отвечала. Сейчас она ответила бы на любой вопрос, о чём бы он только ни спросил… и хорошо, что он об этом не знал: не все тайны когда-нибудь должны быть озвучены. Большинству стоит оставаться тайнами до смерти и после неё.
И когда Шеддерик вдруг её обнял, Темери, вместо того чтобы отступить или остановить его, лишь прислушалась к себе, полностью отдавшись огромной тёплой волне нежности, которая её захлестнула в тот момент. Забыв, как дышать, перестав что-либо слышать и замечать, Темери кропотливо сохраняла в памяти каждое мгновение этих неожиданных объятий, каждый стук сердца, каждое прикосновение губ и рук. Раньше её никто никогда не целовал… так.
Никто до этого не вызывал у неё ответного желания. Темери удивляясь себе, сама прижалась губами к груди Шедде, туда, где часто и гулко билось сердце…
А потом вдруг рядом появился чеор Эммегил. Его голос разбил повисшую тишину, заставив Темери первой разомкнуть объятия.
– …кстати, а сами-то вы хотя бы проверили её прошлое? Ах, да. Я вспомнил. Вы запугали Ланнерика та Дирвила, убили адмирала та Нурена – и считаете, что тем самым защитили доброе имя вашего брата?
«Даже если это блеф, – поняла Темери, – Не важно, что именно и кто ему рассказал. На островах его враньё могут воспринять благосклонно, и тогда Кинрик окажется в серьёзной беде…»
Но тут она услышала настороженный голос Ровве:
– Он не боится Шеддерика. Он считает, что защищён, демонстрирует силу. Но кое-чего здесь он всё-таки боится!
– Чего? – шепнула Темери, окидывая взглядом помещение. Чего может здесь бояться светлейший чеор? Который, если их с Шеддериком и Кинриком догадки верны, причастен уже к двум попыткам незаметно её убить – или же выставить в дурном свете.
– Твой посох, Шанни.
Темери перехватила взгляд Эммегила в сторону камина и поняла, что Ровве, верней всего, прав. Посох она оставила у стойки с дровами, в шаге от кресла, в котором сидел Шеддерик. Светлейшему чеору Эммегилу до него не добраться, но он всё время поглядывает туда. Словно знает о притаившейся в дровах змее.
Темери, стараясь сохранять каменное спокойствие, протянула руку и взяла посох.
А потом вежливо попросила:
– Чеор та Хенвил. Позвольте, я отвечу светлейшему благородному чеору?
Брови Шеддерика чуть приподнялись, но он позволил ей выйти из тени и ответить.
– Светлейший чеор, ваши слова кажутся мне обидными, потому прошу вас немедленно уйти отсюда. И держать ваше новое тайное знание при себе – иначе рискуете выглядеть глупо.
– О, вы решили поучить меня манерам, благородная чеора. Или не чеора? И не благородная?..
Темери словно невзначай приподняла посох и направила резной наконечник в сторону чеора Эммегила.
– Ещё одно слово. И прокляну. – Уверенно сообщила она. С той же интонацией, с какой старая соттинка учила когда-то уму-разуму нагрубившую ей Вельву Конне.
Так спокойно, что поверил, кажется, даже Шеддерик.
– А вы не такая дурочка, какой кажетесь, – наметил улыбку Эммегил. – Хорошо. Я ухожу. Счастливого вам дня, благородная чеора!
Когда дверь за ним закрылась, Темери показалось, что она слышит негромкие аплодисменты Ровве.
– Браво! Сейчас он больше испуган, чем разозлён. Но теперь он и тебя будет ненавидеть так же сильно, как Шедде…
Темери заметила, как Шеддерик вдруг резко схватился за спинку кресла, удерживая равновесие.
– Почему вы никогда не принимаете помощь?
Тут она вспомнила, что похожий разговор однажды уже состоялся. Но тогда спрашивали у неё. Может это имел в виду Кинрик, говоря, что они похожи?
– Спорим, он не ответит? – предположил Ровве.
– Темери. Ничего страшного не случилось. Да, на меня колебания сущего действуют сильнее, чем на других людей. Но это объяснимо, это из-за саруг. Магия сианов им противостоит. Так что я обычно готов к тому, что придётся немножко больше отдохнуть, вот и всё.
– Тогда… позвольте мне… хотя бы попробовать снять это ваше проклятье. Меня этому учили. И раньше у меня получалось.
Он долго молчал, уставившись в камин. Потом ответил всё-таки. Очень мягко и с толикой вины в голосе. Но непреклонно:
– Не надо. Я не хочу, чтобы вы знали о нём больше, чем знаете сейчас. Тем более, я действительно должен буду уехать на острова вместе с первыми кораблями отсюда. И, к сожалению, вряд ли когда-нибудь вернусь.
– Боится, – безжалостно перевёл Роверик, – что ты станешь его жалеть.
Уже не стану, поняла Темери. Уже хватит.
– Тогда, – упрямо сказала она, – я не стану спрашивать разрешения. И Кинрик мне поможет. Потому, что вы ему тоже дороги, и он сегодня всерьёз испугался за вас.
Шеддерик долго смотрел в камин, словно перебирая в уме ответные аргументы или вовсе забыв о теме разговора. Но когда Темери уже перестала ждать, ответил:
– Действительно, что это я. Четыре поколения сианов работали над этой проблемой, сёстры Золотой Матери, даже, вон, этхары. Только вы ещё не пробовали. Попросите у Кинрика «Историю рода Императоров Ифленских», там всё подробнейше описано. Или вы по-ифленски не читаете? Ну, попросите, чтобы кто-то перевёл. Там немного.
Кажется, ей снова удалось разозлить чеора та Хенвила. Но теперь хотя бы ясно, где начинать искать ответы…
А губы предательски помнили его поцелуи. И уходя Темери думала, что может быть, злость не помешает ему хоть раз, хоть перед самым отъездом, её обнять?
Проклятье императора
Рэта Темершана Итвена
На полдороге к комнатам Кинрика Темери вспомнила, что скорей всего не застанет наместника. Сама же почти благословила его навестить Нейтри. А значит, урок чтения на ифленском на некоторое время откладывается. Впрочем, у неё под рукой оставался ещё один источник знаний – Ровве. Он ведь всё слышал. А значит, можно считать, получил разрешение на сплетню.
Но призрак первым делом спросил:
– Ты с ним целовалась, потому что он тебе нравится? Или просто терпела?
– Я бы не стала терпеть, – удивилась она. – Ровве, я сама не знаю, что со мной, не спрашивай.
– Но тебе понравилось?
– Совру, если скажу, что нет. Но я раньше ни с кем не целовалась, так что не с чем сравнивать…
– Шанни, если бы ты видела то же, что вижу я, ты бы тоже заволновалась. Я не шучу. Нельзя столько всего чувствовать сразу. Хотя, наверное, он тебе всё-таки нравится!
Темери набрала побольше воздуха, но вдруг резко передумала ругать призрака. Наоборот даже.
– Ровве. А знаешь, что мне ещё понравилось?
– Что?
– Если бы была возможность, я бы тебя сейчас обняла.
Он посерьёзнел. Едва заметный облик на миг стал ярче:
– Потом. Когда встретимся на тропах тёплого мира.
– Да, знаю. Так что там с проклятьем? И почему его не снять?
– Потому, что тот, кто его наложил, был прав… Хорошо, я расскажу. Но это надолго. Лет триста назад на островах правила та же династия, что и сейчас. Император был человеком серьёзным, о завоевательных войнах не помышлял, а конфликты предпочитал решать миром. Но Империя тогда была маленькой, состояла всего из нескольких островов, а другие властители, на соседних островах, тоже мнили себя Императорами и считали, что справедливей будет, если власть на всем архипелаге перейдёт к ним…
ПРОГУЛКА ПО МОСКВЕ
(пирожки, нестандартная поэзия, G, юмор, флафф)
нет ангел мы гулять не будем
на патриарших при луне
мне неспокойно что у уток
там красным светятся глаза
***
нет инквизицию не делал
и конституцию не я
послушай я хотя и демон
но это люди сами все
***
нет ангел и союз не трогал
и аполлон и даже мир
еще скажи про те руины
что мол часовню тоже я
***
часовню нам конечно жалко
да и садовое кольцо
но как такое быть возможно
чтоб пиво с водкой не мешать
***
вот так на бедолагу Кровлю
всегда навешают собак
а он ни сном ни даже духом
он просто мимо проходил
***
нет ангел я не найс не няша
и софт не очень тоже я
прижмись еще чуть чуть плотнее
и сам поймешь что нет не софт
***
нет ангел я топор не трогал
к Марии даже не ходил
ты вон спроси у Гавриила
по детям это он у нас
***
Кому-то нравится какао
вздохнув сказала Вельзевул
моим же мухам лишь Гаврюша
и нет они не любят мед
Хадидже, бывшая Маленькая Птичка (Кюджюбиркус), бывшая Шветстри Бхатипатчатьхья
— Сурьма очень полезна для глаз! Если сурьмить их после каждого омовения и на ночь тоже — они не будут чесаться и слезиться, и краснеть тоже не будут, и будут всегда блестящими и красивыми. Так заповедал нам пророк, мир ему!
За невозможностью заткнуть уши Хадидже ограничилась тем, что досадливо сморщила носик — и зачем Фатима по десять раз на дню повторяет то, что и так всем известно?
— Потому сурьма — лучший друг любой женщины, а сурьмить глаза как можно тщательнее и чаще — священная обязанность правоверной. И делать это надобно не как Аллах на душу положит, а как завещал пророк, мир ему. Широкой полосой, начиная с нижнего века, и лишь потом переходя к верхнему, ведь и виноградная лоза растет снизу вверх, а не наоборот.
Вот же достала, сущеглупая! Да еще с таким важным видом несет эту всем известную еще с младенчества ерунду, словно Аллах весть какую важнейшую тайну мироздания раскрывает. Хадидже очень хотелось оборвать заносчивую гедиклис, но пока было не до того: она как раз покрывала губы алым воском, а это дело тонкое и требует молчаливости и полнейшей сосредоточенности на каждом этапе. Слой должен быть идеально ровным и не слишком тонким, иначе блеск уйдет и половина красоты потеряется.
— Верхняя стрелка должна быть словно крыло стрижа, только тогда глаз обретет законченное совершенство…
Про крыло стрижа — это она хорошо сказала. Жаль только, что сама не понимает, насколько же хорошо! Крыло одного из пернатых, тех самых, что легко обрезают нити жизни! Сегодня они делают это по велению султана, а завтра на кончике их пера может оказаться и — страшно даже подумать! — сам султан, да будет его правление вечно. И это надо вообще ничего не соображать, чтобы заговорить о пернатых вслух, да еще и сравнить тени на лицах обитательниц Дар-ас-Саадет с крыльями наиболее быстрых и опасных из них! Фатимой надо быть для этого. Вот уж воистину, если хочет Аллах наказать, то лишает последнего разума!
Жаль только, что способности говорить при этом не лишает.
Впрочем, прервать Фатиму, похоже, хотелось не только Хадидже, и кое-кто уже справился с вощением губ.
— А Кёсем сурьмит глаза совсем не так. У нее верхняя стрелка — словно росчерк тонкого перышка, и изгибается более плавно.
Молодец, Мейлишах! Уела глупую, не пришлось Хадидже прерываться. Кто-то из гедиклис хихикнул, но Хадидже не заметила, кто именно.
Тень от стены делила дворик наискосок, и все гедиклис, разумеется, постарались укрыться на темной половине, но только Хадидже догадалась устроиться под балкончиком. И Мейлишах с Ясемин рядом усадила, хотя они и не поняли зачем. Пока что никакой выгоды это не давало, но время неумолимо катилось к полудню, тень укорачивалась, съеживалась, заставляла самых крайних девочек поджимать ноги, словно солнце было собакой и могло укусить. Скоро оно доползет до стены и оближет ее шершавые камни горячими языками лучей. И вот тогда-то балкончик окажется очень кстати — тень под ним держится до самого вечера.
Фатиме слова Мейлишах, конечно же, не понравились. А еще меньше понравилось ей, что слова эти вызвали смех — ведь даже ребенку понятно, что смеялись отнюдь не над Мейлишах. Фатима набычилась, уперла руки в бока, попыталась просверлить Мейлишах взглядом. Когда же поняла, что ее разъяренный взгляд не произвел ожидаемого впечатления — да вообще никакого впечатления ни на кого онне произвел, если на то пошло! — то выпалила:
— А вот Халиме-султан — именно так! Кёсем — простая хасеки, а Халиме-султан — валиде, мать Мустафы, да правит он вечно! И кто же из них главнее? Кто настоящая хозяйка гарема, а?!
И оглядела всех победно, словно привела неотразимый довод.
Вот уж действительно глупая.
Теперь хихикали все. Даже Хадидже, переглянувшись с Мейлишах, не удержалась и прыснула. Ну да, ну да. Кто же истинная хозяйка Дар-ас-Саадет, а? Какой трудный вопрос, надо как следует распутать мысли, так сразу и не ответишь.
— Конечно, Кёсем! — пискнула малявка, та, что сама себя назначила в бас-гедиклис Хадидже и таскалась за нею повсюду, поднося то сундучок с красками, то свернутую циновку, то какую другую нужную вещь и развлекая Хадидже своими детскими выходками и вроде как необдуманными словами. Такая вся из себя бесхитростная-бесхитростная, наивная да невинная! Вот и сейчас — вроде как ляпнула не подумав и тут же испуганно прикрыла ротик ладошкой и совсем-совсем растерянно заморгала серо-зелеными глазками, когда Фатима начала топать ногами и плеваться, крича, что все они глупые и не понимают истинного положения вещей. Только если присмотреться к этим невинным глазкам, становится видно, что они вовсе не наивные, а очень даже хитрые.
Эта малявка никогда и ничего не говорит, не подумав. И не делает.
Хадидже давно уже поняла, что сероглазая мелочь вовсе не такая наивная, как хочет казаться, но ее это не особо заботило. Хитрит мелкая? Ну и пусть себе хитрит, Хадидже от того ни жарко, ни холодно.
Хотя… Если быть до конца честной с самою собой, Хадидже не то чтобы такое не нравилось или было совсем уж все равно. Скорее все-таки приятно. Ей, пожалуй, даже немного льстило, что хитрая и расчетливая умница выбрала себе в покровительницы не кого-нибудь, а именно ее, Хадидже. Мелкая ничего не делает просто так, руководствуется не чувствами, а точным расчетом и выгодой. Значит, почувствовала силу за Хадидже, значит, Хадидже все делает правильно на радость богине и Аллаху, что не может не радовать хорошую перчатку, и это правильная радость, дозволенная и поощряемая. Хадидже все делает правильно, даже радуется правильно. Это тоже приятно.
К тому же не стоит забывать и про то впечатление, которое наличие персональной прислужницы производит на окружающих: ведь если у тебя есть бас-гедиклис, значит, сама ты никак не можешь быть просто гедиклис. И даже просто бас-гедиклис ты быть уже как бы не можешь тоже, и значит, статус у тебя более высок, чем кажется на первый взгляд.
И вот уже то одна, то другая вроде бы равная тебе по статусу сотоварка первой кланяется, а то и спешит что-нибудь подать или уступает лучшее место — просто так, на всякий случай. Вдруг действительно твой статус изменился, а она и не заметила? Вдруг другие заметили то, что проглядела она, и молчат к своей выгоде, и ей теперь грозит остаться в париях или вообще быть изгнанной из Сада Тысячи Удовольствий из-за собственной недогадливости!
А другие все это тоже видят. И убеждаются в правильности первоначального впечатления. И сами наперебой начинают стараться угодить, чтобы прочие не опередили. Дальше — больше, по нарастающей. Слухи — словно катышек в лапках у священного скарабея, становящийся тем больше, чем дальше катится.
Тут главное — самой молчать и особого к себе отношения не требовать, они сами должны себя убедить, только тогда все пойдет как по розовому маслу.
Так что прогонять хитрую малявку или давать ей суровую отповедь Хадидже не собиралась, ее преклонение и услужливость были не только приятны, но и полезны, да и богиня наверняка была бы довольна. Пусть малявка пока что льстит себя надеждой, что удачно устроилась и всех обманула. Пока. Приближать ее к себе и тем более оставлять в бас-гедиклис, когда наличия таких прислужниц и на самом деле будет требовать статус, Хадидже не собиралась тоже: слишком хитрая.А такие опасны, это Хадидже отлично знала на собственном опыте.
Тем временем Мейлишах, продолжая хихикать, повернулась к Хадидже, которая как раз закончила обрисовку губ, и восхищенно ахнула:
— Ты такая красивая!
— Да-да! — тут же подхватила хитрая малявка, имени которой Хадидже не давала себе труда запомнить. — Самая красивая! Вылитая Кёсем! Точь-в-точь! А покажи нам Кёсем, а? Ну пожалуйста-пожалуйста!!!
— Ну вот еще! Незачем, — фыркнула Хадидже, отворачиваясь. Но слова эти были ей приятны. И она знала, что даст себя уговорить, хотя бы назло Фатиме, которой наверняка будет неприятно вспоминать ту древнюю собственную глупость, когда еще на первом году обучения приняла она за Кёсем не Хадидже даже, а тогда всего лишь Кюджюкбиркус, и расстилалась циновкою пред ногами простой гедиклис.
Ничего. Переживет.
Напоминать о таком полезно.
Нинья все-таки умница: почувствовала критическое состояние хозяина, все поняла правильно, подыграла. Спровоцировала Шутника на попытку цапнуть, чтобы вроде как не она первая начала все это безобразие, оскорбленно плюнула в ответ какой-то дрянью, затеяла полноценную свару вроде как бы всерьез. Короче — полностью завладела вниманием светлого и дала Роне время взять себя в руки и даже вернуть на место защитную улыбку.
— Надеюсь, ваша тварь не подпалит здесь все, мой темный шер?
— Ну что вы, мой светлый шер! Без приказа — никогда.
Кажется, там был еще конюх. Кажется, Роне даже удалось отпустить по его поводу какую-то шутку довольно мрачного или сомнительного содержания (во всяком случае, Дайм в ответ на нее скривился).
Дайм.
Все-таки не поехал в Суарду, кто бы его там ни ждал. Мог бы добраться часа за три, а то и раньше, видел Роне, на что способен Шутник, если его не сдерживать. Мог бы. Но не стал. Предпочел свернуть сюда. А ведь сначала не хотел. Но свернул. После того, как свернул Роне. Вслед. Вместе. И это значит…
Нет.
Ничего это не значит.
Светлый просто устал после целого дня в седле. Просто устал и хочет выспаться, вот и все. И не надо выдумывать глупости.
Оказалось — действительно глупости: в таверне Дайм снял две комнаты. И сразу же поднялся в свою: отдохнуть перед ужином. Сразу все ясно и понятно, куда уж доходчивее.
Роне торопиться не стал. Прихватил со стойки бутыль крепчайшего гномьего самогона, настоянного на можжевеловых ягодах, и уселся в общем зале за длинным столом, рассчитанным на хорошую большую компанию. Большая или небольшая, но компания за тем столом, собственно, как раз и сидела. Пока Роне им не улыбнулся.
Человек пять. Или шесть. И один шер. Темный, почти условный: четвертая категория, если натягивать за очень длинные уши. Сильно натягивать, от души. Молодой, морда наглая и обиженная, любо дорого… На этого шера Роне особенно рассчитывал: обиженный юнец наверняка захочет почесать кулаки о приезжего выскочку… Зря рассчитывал: провинциальный шер оказался умнее. Зыркнул на Роне, сощурился и тут же отвел взгляд. Поднялся первым, поклонился даже, растянув губы в ответной улыбке. И уволок приятелей от греха, соблазняя бутылочкой сашмирского ликера, которая у него как раз вроде бы завалялась по случаю.
Жаль.
Подраться сейчас было бы самое то. Исключительно на кулаках, без магии, только сила и адреналин. Только расплескивать кровь, свою и чужую, по стенам и лавкам, только глотать свою и чужую боль вперемешку, такую вкусную, такую сладкую. такую пряную… и ни о чем не думать.
Роне с широкой ухмылкой развалился на лавке и, придерживая бутылку самогона рукой, порывом ветра сбросив со стола все остальное, что на нем еще оставалось. Кто-то из посетителей вздрогнул, обернулся на грохот. Хозяйка заведения даже бровью не повела. Умная женщина.
Роне сковырнул с бутылки пробку, понюхал. Поморщился. Напиваться ему хотелось куда меньше, чем драться. Во всяком случае, напиваться в одиночку… Только если не останется другого выхода. Поэтому пока он просто сидел, лаская бутыль в ладони жестом почти непристойным, и обводил общий зал таверны медленным тягучим взглядом. И улыбался — так широко, многозубо и намекающе, что немногочисленные посетители из местных как-то вдруг резко поскучнели и заотводили глаза. И засобирались, вспомнив о неотложных делах, поджидающих их внимания на противоположном конце деревни..
Роне сидел за столом, продолжая улыбаться.
Нет, ну в принципе все было понятно. Этими двумя комнатами Дайм очень доходчиво расставил все нужные точки, окончательно и недвусмысленно. Но оставил лазейку. сказав про ужин. Значит, что-то может еще измениться. Ну или в самом худшем случае останется этот самый ужин, ладно. Главное, не пропустить тот момент, когда Дайм спустится… Он ведь должен спуститься, да? Значит, подниматься наверх глупо. Лучше просто подождать. Не делая лишних телодвижений.
Как там говорят старики из Хмирны? Мудрец никуда не торопится, он сидит на берегу и ждет, пока мимо него не проплывет труп врага.
Вот и Роне такой же. Сидел и ждал, как тот мудрец.
Пока мимо него не проплыла хозяйка таверны с целым подносом свежезажаренных трупов речных рыбешек… Наверное, их можно было считать трупами, ведь они точно не были живыми. Еще на подносе была пара лепешек. И, кажется, пиво.
И стало понятно, что Роне, конечно, мудрец. Только вот ждать ему тут больше нечего.
Она в изумлении уставилась на Платона, и он ответил:
— Я приготовил для тебя этот комплект, чтобы тебе было в чём идти на свадьбу Змея… но до его свадьбы больше года, я успею сделать костюм пошикарнее. Это точная копия олонецкого костюма из витрины нашего музея… ожерелье из жемчуга натурального, остальное – стразы и бисер… планировал со временем всё заменить на настоящий жемчуг. Извини, у нас нет сейчас столько жемчуга, чтобы обшить им всю одежду. Там ещё девичий костюм есть… это для Анны… ничего, что я сам дал ей имя? Перезвони мне, когда всё закончится. Люблю тебя! Пока! Да, в отдельном пакете наушник-горошина, не забудь вставить в ухо, чтобы Змей мог тебе сообщать информацию. Вот теперь – пока!
Мэрька, названная Платоном Анной, отмерла и тихо спросила, что ей делать. Нина прежде всего спросила отчёт о её состоянии, выслушала его – и заказала в кафе при музее с доставкой двойной комплексный обед для Mary. И только после того, как накормила её, попросила выгладить рубашку Змею, затем — выгладить её костюм и помочь ей одеться, особо оговорив, чтобы киборг не вела записи до выхода из гостиничного номера. Змей взял выглаженную рубашку и ушёл переодеваться, а Нина выдала Анне девичий костюм, так предусмотрительно упакованный Платоном, велела выгладить его и надеть.
«Только вот интересно, где он планировал найти девушку для этого костюма?» — тут же подумала Нина, — «Или знал, что придётся купить Mary? Или хотел попросить в местном ОЗК? Или… точно, Инга и Джуна же здесь учатся… но нет ни той, ни другой… пока что. Он явно что-то знал. Или предвидел. Тоже возможно…»
Почти сразу после ухода Змея в комнату Нины зашла Светлана, чтобы сказать, куда надо идти, но увидела, как Анна гладит длинную женскую рубаху, и спросила:
— Ты в этом хочешь идти на встречу Златко со зрителями? Это же большой город, и надо одеваться прилично… не обижайся, но так в городе не ходят! Мне твой Платон тоже советовал народный костюм, и даже прислал рисунок, по которому Златко с девочками сшили за ночь комплект… но я не привыкла к сарафанам, поэтому пойду в своём. Начало через полчаса.
— Я надену то, что приготовил мне муж. Я доверяю ему… даже в этом, — ответила Нина, умолчав о прозвучавшем в голове ответе Макоши.
***
В зал, где проводилось мероприятие, Нина со Змеем и Анной опоздали более, чем на полчаса. При её появлении в коридорах музейного комплекса люди изумлённо расступались, образуя широкий проход, а она с двумя киборгами – Змей чуть спереди и слева, а Анна чуть сзади и справа – очень медленно шла вперёд, глядя прямо перед собой.
Когда Нина подходила к открытой для неё двойной двери, было слышно, как Светлана говорила:
— …сотрудники ОЗК вместе с сотрудниками музея, как нашего, так и у вас здесь, имеют возможность успешно социализировать киборгов различных линеек… да, у нас много Irien’ов, но они тоже киборги и тоже нуждаются в защите, и мы стараемся менять мнение людей об этих киборгах… вот Златко талантливый художник…
Нина вошла в дверь – и все замерли, повернувшись к ней. Оператор местного голоканала направил камеру в её сторону. Она оглядела собравшихся и так же медленно в сопровождении обоих киборгов направилась по проходу к сцене с замершей Светланой. От понаехавшей «дярёвни» такого не ожидал никто!
Как оказалось, в народных костюмах были только они трое — Светлана стилизованный народный костюм надеть так и не решилась и была одета в золотистого цвета брючный комплект, у Златко был белоснежный костюм-тройка, а Леон был одет в чёрный костюм-тройку с белой рубашкой – как и положено телохранителю.
Дойдя до сцены в полнейшей тишине, Нина так же медленно огляделась, ища глазами свободный стул — и ей мгновенно принесли неведомо откуда взявшееся огромное кресло и поставили вроде и рядом со сценой, но всё же чуть в стороне. Она плавно подошла к креслу, плавно повернулась и очень медленно в него опустилась, держась за руку Змея и успев про себя помянуть недобрым словом Платона, подобравшего ей именно этот костюм, так как восемь нижних юбок и длинная рубаха вместе с плотным сарафаном сделали её неповоротливой, тяжёлый золотный платок на тяжёлом кокошнике не давал повернуть голову, летом в душегрее было жарковато, а кожаные ботики на каблуке и с высокой шнуровкой не были обношены – и потому выглядела она как средневековая боярыня, волей случая оказавшаяся на открытии выставки в музее. Но тут же представила, как всё это выглядит со стороны – и поняла, что Платон всё-таки опять оказался прав! – её неспешный проход от гостиничного номера до этого зала с высоко поднятой головой был и замечен, и оценён собравшимися.
Выставочный зал с картинами на стенах и игрушками в закрытых витринах у стен был полон – не менее сотни человек сидели на расставленных стульях, а в проходе стояла тренога с камерой местного голоканала.
Змей медленно и важно встал рядом с креслом слева, а Анна – справа. DEX оделся в то, что приготовил для него Платон: белая льняная косоворотка с вышивкой по подолу, на рукавах и по вороту, тёмно-серый полушерстяной жилет на пуговицах, тёмно-серые шерстяные штаны, высокие чёрные кожаные сапоги, широкий кожаный пояс с ножнами, на голове была кепка с красным цветком, а в руке была своя тростка. На Анне был ярко-синий набивной сарафан в мелких белых и желтоватых цветочках поверх длинной белой рубахи, длинный тканый пояс, светлые волосы заплетены в короткую косу с алой лентой и косником, на голове – перевязка с очельем из бисера, на шее три нитки бус из искусственного янтаря, в ушах жемчужные серьги, а на ногах – мягкие полусапожки.
Шокированный появлением новых гостей оператор головидения переключился на неё и её киборгов, словно ничего другого в зале не происходило. Нина, уже сев в кресло, заметила, что все смотрят только на неё, тихо сказала:
— Прошу прощения за опоздание… не надо меня снимать… так назойливо. Мы здесь на открытие выставки Златко собрались, а не на меня смотреть. Светлана Кирилловна, пожалуйста, продолжайте.
И тогда Светлана поняла, зачем ей был дан с собой костюм в народном стиле — на фоне Нины и её спутников она выглядела так бледно, как никогда ранее ни в одном другом наряде. Но она нашла в себе силы продолжить:
— Я встретила Златко случайно… в одном пансионате…
Но на неё уже не обращали внимания, и кто-то из сидящих в первом ряду выкрикнул с места, адресуя свой крик именно Нине:
— Это серьёзное мероприятие, сюда в маскарадном костюме нельзя! Покиньте помещение!
— Это не маскарадный костюм! — спокойно ответила Нина, медленно вставая и поворачиваясь к залу:
— Это праздничный костюм зажиточной крестьянки Олонецкой губернии начала двадцатого века на Старой Земле. В таком костюме наши пра-пра-пра-бабушки выходили встречать светлое Солнце на праздники Масленицы и Купалы, и на смотрины дочерей.
Нина расстегнула золотую булавку, скрепляющую платок под подбородком и откинула платок на плечи. Стало видно ожерелье из полусотни перевитых жемчужных нитей на шее, пять ниток янтаря и вышивка на горловине душегреи. Зал ахнул. Раздался голос:
— И это, по-Вашему, носила крестьянка?
— Если вы знаете историю России на Старой Земле, то должны знать, что на Русском Севере крепостного права никогда не было. Архангельская и Олонецкая губернии крепостного рабства не знали и потому крестьяне этих губерний работали только на себя, продавая излишки. Поэтому могли себе позволить натуральный речной жемчуг и меха. Шёлк и золотные нити покупали, продавая беличьи шкурки, мёд и рыбу… Жизнь была тяжёлой, но в больших семьях все помогали друг другу и труда не боялись, было время и для праздников…
На Светлану уже не обращали внимания, и это было не очень приятно обеим — Нина вынужденно оказалась в центре толпы, хотя этого не хотела совершенно, а о Златко и его картинах словно забыли. «Если бы они все были одеты, как задумал Платон, то не было бы всего этого!» — с досадой думала Нина. Змей в это же время по внутренней связи знакомил Анну с Леоном и Златко и пытался объяснить им, что если бы они все оделись так, как задумал Платон, то сейчас все по-прежнему смотрели бы на них, а не на его приёмную мать.
Вопросы сыпались один за другим, и вначале Нина пыталась отвечать хоть на некоторые:
— …Змей действительно киборг, но это не помешало ему стать моим приёмным сыном. Разумный киборг вполне может быть и приёмным сыном, и законным мужем…
Нина заметила ободряющий взгляд Змея, мгновенно успокоилась и перешла с интерлингвы на родной ей русский язык, с трудом сдерживаясь от перехода на диалект, к которому уже привыкла.
— Да, в нашем колхозе работают почти одни киборги. Но у них есть время и возможность отдыхать и учиться. Мы строим посёлок для людей и киборгов, которые будут у нас жить и работать, отмечаем кологодные праздники, помогаем заповеднику и МЧС, принимаем гостей из соседних деревень и из города… живём и не мешаем жить окружающим.
— И можно будет к вам приехать? — раздался с заднего ряда насмешливый голос, — и взять кибера в аренду на пару дней… я бы отдохнул там… ух, как бы я отдохнул!
Змей повернул голову, нашел модно одетого и нахально улыбающегося парня и совершенно спокойно ответил:
— Прилетай. Пара киборгов найдётся, но не в аренду, а проводниками, и без прав управления. Слабо? Я видел твои записи, успел просмотреть твою страницу в соцсетях… ты мажор, тусовщик и завсегдатай клубов. Зачем тебе это? Зачем вообще ты пришёл сюда?
— А скучно тут… а у вас прикольно! – парень поднялся и уже приказным тоном обратился к Змею: — Короче, выдаёшь мне двух иришек, катер и палатку… и послезавтра я буду у вас… ты понял, кибер?
— Договорились. И пригласи друга… — с усмешкой ответил Змей, — нам нужны работники камни таскать для дамб.
Нина и Светлана с удивлением наблюдали за этим странным диалогом, и Светлана не выдержала:
— Парень, ты забыл, что без прав управления?
— К тому же, у всех наших девушек есть братья среди людей или киборгов, — поддержала её Нина, — и тебе сначала придётся заслужить право ухаживать за девушкой в драке с её братом. Ты готов драться с DEX’ом? Потом ты должен будешь спросить разрешения на знакомство с девушкой у её родителей… а перед этим пройти несколько обрядов… ты и на это готов? И в это же время работать, чтобы законные представители девушки сочли тебя достойным ухаживать за ней.
— Чего? Чтобы развлечься с куклой, надо спрашивать разрешения? — опешил парень, — я ещё с ума не сошёл! Драться с кибером… да ну вас нахрен! Дикари лесные!
В зале зашумели, парень сел на место, а Змей обратился уже ко всем собравшимся:
— То есть мы, уважающие наших предков, уважающие родителей и детей, берегущие своих сестёр, живущие в своих домах и в мире с природой — дикари? А вы, значит, цивилизованные? Вы, не берегущие чистоту своих и чужих сестёр, не уважающие родителей, убивающие детей до рождения, считающие нормой проституцию, вы — цивилизованны? Кто решает, что является мерилом цивилизованности? Лучше я буду жить в лесу с матерью, братьями и сёстрами, а потом и с женой, чем в вашем городе…
Внешне спокойный Змей говорил и говорил, а Нина слушала и думала: «Как же он повзрослел! Рассуждает о том, что знает и что видел… не обращая внимания на камеру головидения. Он был бы хорошим вождём племени… он будем хорошим главой своей большой семьи… А ведь его сейчас смотрят очень многие и на этой планете, и у нас дома… и на Кассандре тоже, наверное…»
Змей на секунду замер, передавая Нине сообщение в наушник, и она попросила куратора выставки пропустить в зал её гостей.
Её тихо высказанная просьба была выполнена мгновенно — и в распахнутые двери медленно вошли Джуна и Волчок. Нина посмотрела на них и успокоилась: Волчок был одет почти так же, как Змей, но без жилета и в наброшенной на плечи пиджаке. Джуна была в парочке алого атласа (длинная юбка и кофточка с рукавами и высоким воротником), с лентой в заплетённых волосах и в полуботинках.
— Добрый день! — обрадовалась Нина, — проходите ближе. У нас тут очень интересный разговор идёт. А Инга где?
— День добрый! Мы слышали всё, идёт прямая трансляция на мониторы во всех коридорах. У Инги сегодня защита диплома, а я вчера защитилась, — тихо ответила Джуна, — вам чем-то помочь?
— Только рассказом о вашем пребывании у нас, — ответил ей Змей.
Камера переместилась ближе к девушке и Джуна начала говорить о прохождении практики в колхозе «Заря», начав со слов благодарности Нине и Платону:
— …а ведь Нина Павловна до этого сельским хозяйством не занималась. Она культуролог и больше двадцати лет отработала в музее города Воронов на этой планете. Просто однажды на день рождения племянник бывшего мужа подарил ей вот этого киборга… — и она показала на Змея, — а Нина Павловна сдала его в аренду местному заповеднику… это было… почти три года назад. Теперь Змей работает бригадиром рыболовецкой артели и помогает мужу Нины Павловны строить колхоз…