Киборг Bond X4-17 Рассел Харт.
Киборг Paramedic Энди.
Шеррская сторожевая Хеш.
Июль 2191 года.
Прежде, чем «Скорая» увезла подростка, шериф успел считать данные его идентификационной чип-наклейки на внутренней стороне предплечья — такие были обязательны для всех детей и подростков, а на некоторых планетах — и для взрослых.
«Майкл Парсон. Дата рождения: 16 марта 2177 года. Адрес проживания: Озерная улица, 12…»
Там же были указаны имена и номера родителей. Рассел позвонил матери и сообщил об инциденте. Женщина расплакалась и сказала, что немедленно отправляется в больницу к сыну. Шериф договорился встретиться с ней там.
Подбросив Сэнди обратно в участок, Рассел вместе с Арни прилетел в больницу. В приемном покое его встретил тот самый грузный фельдшер, с которым он едва не поскандалил. Мужчина сам подошел и передал шерифу запечатанный в пластиковый контейнер маленький шарик в радужно переливающейся оболочке.
— Вот, шериф, это по вашей части. У мальца из кармана выкатился. Хорошо еще, что только одну дозу принял, дурень. Для него и этого много оказалось. Передайте спасибо вашему парню — вовремя определил наркотик и начал антидоты вводить.
Затем Рассел отыскал мать Майкла Парсона. Женщина, впрочем, как и сам мальчишка, не производила впечатления неблагополучной. Но кто как не Bond лучше всех знал, что наркомания не делит своих жертв по социальному признаку. Переговорив с женщиной, шериф выяснил, как зовут друзей Майкла, обзвонил их родителей, чтобы уточнить, все ли с теми в порядке, а заодно пригласить вместе с отпрысками в участок для выяснения, у кого мальчик мог купить файерболы.
Как раз пока он общался с одной из матерей, в приемный покой доставили еще одного подростка, который к числу приятелей Майкла не относился, но учился с ним в одном классе. И снова те же симптомы и то же действующее вещество.
Рассел разозлился так, что стилус, издав жалобный хруст, сломался в его пальцах. Щупальца наркоторговцев дотянулись и сюда. И снова страдают дети.
Врачи засуетились, каталку с подростком в реанимацию катили буквально бегом — состояние было критическое.
Рассел не стал терять времени, запрыгнул во флайер и помчался в участок. Буквально через несколько минут после его прилета туда явились родители одного из мальчиков вместе с отпрыском. Пацан сперва пытался отнекиваться, мол, я ничего не знаю, но поставленный перед фактом, что его друзья находятся между жизнью и смертью, назвал старшеклассника, который приторговывал «веселыми» таблеточками и прочей дурью. А недавно у него появились «радужные шарики», как теперь называли файерболы.
Те же показания дали и другие подростки, которых родители притащили в участок. Двое из них даже сдали шерифу «шарики», которые они не успели попробовать, а вот Майкл Парсон и Адам Доннер — второй пострадавший — по словам мальчишек, хвастались, что уже приняли по одному и как здорово им было. После индивидуальных допросов Рассел собрал всех подростков вместе и прочитал им лекцию о вреде наркотиков вообще и файерболов или «радужных шариков» в частности. Перепуганные мальчишки, кажется, осознали масштабы проблемы и клятвенно заверили, что никогда не станут употреблять никаких запрещенных веществ.
Отпустив подростков и их родителей, шериф немедленно отправился к Фрэнки Майлзу — тому старшекласснику, который приторговывал наркотиками. С собой он взял не только Арни, но и собаку. У шеррских сторожевых необычайно острый нюх и их с успехом применяют для поиска наркотиков. Рассел дал псу понюхать файербол. Тот сердито заворчал, а затем запереминался с лапы на лапу, замахал хвостом, всем видом показывая новому хозяину, что готов немедленно отправляться на поиски плохих людей.
К тому, что дверь откроет Тереза Майлз, шериф был морально готов. Еще только услышав имя юного наркодилера, он сверился с базой жителей Пайнвилля и установил, что этот шестнадцатилетний подросток является сыном настойчиво клеящейся к Расселу дамочки.
— Мистер Ха-арт, какими судьба-ами! Я не верю своим глаза-ам, — растягивая гласные не хуже альфиан пропела Тереза. — Вы пришли навестить меня?
— Да, решил вот пройтись по городку, заглянуть к знакомым, узнать, кто как живет, чем, так сказать, дышит, — одарил ее белозубой улыбкой шериф.
— Ах, что же мы тогда в дверях стоим?! Пойдемте! Я угощу вас кофе!
— Не откажусь, — снова улыбнулся Bond.
Тереза просто просияла от счастья, схватила его за руки и повлекла в гостиную.
— Прошу прощения, мисс Майлз, я не один, — рассмеялся он.
Только тут Тереза обратила внимание на то, что в дверях остались стоять Деклан Кертис и Жанетта Барбье — парикмахер и маникюрша из соседнего салона красоты.
— Проходите, — довольно неприветливо буркнула она лишним гостям.
Все трое уселись на диван и Терезе ничего не оставалось, как угощать кофе и их.
Целых полчаса Рассел подвергался настойчивым атакам со стороны Терезы Майлз. Дамочка не ограничилась стрельбой глазами и томными вздохами, которые должны были привлечь внимание к ее бюсту. Наливая кофе в чашку шерифа или пододвигая ему вазочку с печеньем, она наклонялась так, что ее груди едва не вываливались из выреза блузки. Рассел же с невозмутимым видом выслушивал местные сплетни, медленно прихлебывая кофе, время от времени лениво ныряя взглядом туда, куда его приглашали. Деклан и Жанетта тоже пили кофе и переглядывались, закатывая глаза от ужимок Терезы.
Рассел точно рассчитал реакцию озабоченной дамочки и вовсю пользовался этим. То, что Фрэнки нет дома, он уже знал, просканировав весь дом еще когда женщина шла открывать ему дверь. Флайер он не брал, поскольку Майлзы жили недалеко, а Арни с собакой остались в засаде в рощице на углу улицы, надежно спрятавшись в кустах. В случае появления Фрэнки в зоне видимости, DEX должен предупредить Bond’а по внутренней связи.
«Продолжай, продолжай, — думал шериф. — Чем плотнее ты занята мной, тем меньше шансов, что вспомнишь о необходимости предупредить сыночка о заявившемся к вам шерифе».
Как бы невзначай Рассел стал расспрашивать Терезу о Фрэнки. Та, усиленно кокетничая, сообщила, что учится ее мальчик достаточно хорошо, еще и подрабатывает по вечерам в кафе. То, как многозначительно переглянулись Деклан и Жанетта, не укрылось от внимания шерифа. Похоже, что много кто в городке был в курсе «подработок» Фрэнки.
«Объект появился на пересечении улиц Озерная и Садовая, — пришло сообщение от Арни. — Направляется в сторону дома».
«Принято. Продолжать наблюдение».
Рассел взял еще одно печенье, Тереза шумно вздохнула, чтобы грудь соблазнительно колыхнулась под блузкой.
«Объект свернул к дому», — снова доложил Арни.
«3 — 2 — 1 — Старт!»
Рассел уже и сам отслеживал с помощью своих датчиков перемещения Фрэнки. Вот он открыл дверь, пошуршал ногами по коврику, вытирая ботинки от пыли, и двинулся из холла вглубь дома.
— Ма-ам! Я дома! — крикнул он, заглянув в гостиную.
— Котик, а у нас гость! — радостно сообщила Тереза. — Мистер Харт любезно пришел навестить меня.
В отличие от мамаши, Фрэнки соображал быстро и мгновенно понял, что шериф пришел вовсе не к ней. Помедлив всего несколько секунд, он развернулся и рванул обратно. От двери послышался звук, словно Фрэнки врезался во что-то, а потом придушенные вопли: «Пусти меня, скотина! Вот тебе! Пусти, гад!», затем глухие удары и негромкое рычание какого-то крупного зверя, сменившееся гробовой тишиной.
— Фрэнки? — окликнула Тереза и начала подниматься, но была остановлена резким:
— Оставайтесь на месте, мисс Майлз! — Шериф поднялся и повернулся ко входу в дом. — Попрошу обратить внимание, господа понятые! Фрэнк Майлз обратился в бегство, как только увидел представителя закона.
— Да что здесь происходит?! — воскликнула Тереза.
— Происходит задержание вашего сына Фрэнка по подозрению в торговле наркотическими веществами, — спокойно сообщил Рассел. — Господа понятые, вы сами могли слышать, что Фрэнк Майлз пытался оказывать сопротивление при задержании. Вооруженное сопротивление, попрошу заметить.
Деклан и Жанетта со своих мест и в самом деле прекрасно видели, как Фрэнки, убегая, врезался в грудь DEX’а, перекрывшего ему путь отступления. Арни схватил подростка за шиворот и приподнял над полом, за что получил несколько пинков. После чего Фрэнки выхватил нож и попытался ударить киборга, но был мгновенно разоружен, а затем в холл вошла собака. ОЧЕНЬ БОЛЬШАЯ собака и зарычала. Видимо, негромко зарычала, судя по габаритам. Так что сейчас Фрэнки висел в руках Арни, боясь шелохнуться, потому что собака почти упиралась мордой ему в пах.
— Арни, давай его сюда, — скомандовал Рассел. — Поставь вот здесь. Мальчик, что ты там нашел?
Пес сердито заворчал, ткнул Фрэнки лапой в карман штанов и громко гавкнул. Мальчишка попытался отшатнуться и буквально вжался спиной в грудь DEX’а.
— Мистер Харт, зачем вы пугаете моего мальчика? — пролепетала Тереза. — Эта собака такая жуткая!
— Эта собака специально обучена на поиск наркотиков, — сообщил шериф. — Фрэнк, давай, выкладывай, что у тебя там в кармане. DEX, отпусти его.
Арни разжал руки и мальчишка едва не шлепнулся на пол.
— Нет у меня ничего! — взвизгнул он.
— Мне попросить Мальчика еще раз показать, где у тебя находятся наркотики? — строго спросил Рассел.
— Не надо, — пробубнил Фрэнки, бочком прошел к столу и вытащил из кармана пакетик с четырьмя шариками. — Это не мое. Мне вот он подкинул, — с вызовом вздернув голову, заявил он и ткнул пальцем в киборга.
Понятые неодобрительно покачали головами — процесс задержания мальчишки разворачивался у них на глазах.
— Фрэнк, попыткой свалить вину на полицейского киборга ты усложняешь свое положение, — сказал Рассел.
— Мистер Харт, я не понимаю, что происходит? — снова влезла Тереза. — Вы обвиняете моего мальчика в том, что у него нашли какие-то шарики? Это же ерунда, какие-то детские игрушки…
— Из-за этих детских игрушек Майкл Парсон и Адам Доннер сейчас находятся в реанимации. Врачи борются за их жизни, потому что они купили у вашего сына Фрэнки вот такие шарики. Это файерболы, мэм, сильнейшее наркотическое вещество, вызывающее мгновенное привыкание. Даже за хранение одного-единственного файербола вашему сыну грозит серьезный срок, а только при нем их оказалось четыре. Поскольку даже три шарика являются смертельной дозой, то вряд ли у вас получится сказать, что это у него для личного употребления.
— А если это для меня? — попыталась выдвинуть нелепую отговорку Тереза.
— Не смешите, меня, мэм, — оборвал ее Рассел. — Против вашего сына уже даны обвинительные показания.
С улицы послышался рев двигателя мощного флайера и уже через минуту в дом вошел окружной шериф Паркер со своими помощниками и двумя DEX’ами. Представившись присутствующим, Паркер внимательно выслушал доклад Рассела, затребовал скинуть на комм одному из его помощников запись, которую вел Арни, после чего приступил к обыску дома Майлзов, задействовав и киборгов, и как нельзя более кстати оказавшуюся собаку.
Всего в доме в тайниках было обнаружено двадцать шесть файерболов, сорок семь упаковок различных запрещенных сильнодействующих препаратов в таблетках. При всей лояльности законодательства в отношении несовершеннолетних, такая крупная партия гарантировала Фрэнки довольно длительный срок в исправительном учреждении для подростков, а по достижении восемнадцатилетнего возраста — в тюрьме для взрослых.
— Мистер Харт, могу я вас попросить? — Тереза ухватилась за рукав шерифа, уже выходящего из ее дома.
— О чем?
— Не могли бы вы посодействовать, чтобы к моему мальчику проявили снисхождение? Он же ребенок! Он не знал! Мы могли бы… Я вас отблагодарю. Ну… вы понимаете… — Она расстегнула верхнюю пуговицу блузки.
— Прекратите, мисс Майлз! — рявкнул Рассел. — Молитесь лучше, чтобы Майкл и Адам остались в живых, иначе для вашего сына все обернется куда хуже, чем уже есть. И не вздумайте пытаться подкупить меня деньгами или вашими прелестями — засажу за дачу взятки должностному лицу!
Он развернулся и вышел из ее дома.
— Молодец, Мальчик! Отлично поработал! — потрепал он по жесткой челке пса. — Арни, давай во флайер. Возвращаемся в участок.
Заведующий отделением кардиологии Военно-медицинской Академии полковник Марлен Андреевич Вихорев с утра опять поссорился с женой. Он унизительно любил ее двадцать лет. А она его за это презирала. Она все искала в нем ту силу, которую когда-то разглядела, поступив к нему на отделение лаборанткой. Он казался ей живым гением, генералом, заражающим всех предчувствием скорого прорыва во вверенном ему участке медицины. Когда он однажды думал о вечном, глядя в пустоту, Ванда в него и влюбилась. Когда ему было некогда, Ванда желала получить его в свое безраздельное пользование. Когда он посвящал свое время ей – Ванда начинала раздражаться. Если он провожал ее с работы, то всегда спрашивал, куда она хочет пойти. А она мечтала, чтобы он не спрашивал, а вел туда, куда надо. Он мог накричать на нее на службе и даже не подозревал, что в эти мгновения она прощала ему все промахи в их мучительном романе. Когда же он брел за ней после этого, как побитая собака, она не могла найти в себе силы хотя бы улыбнуться. Ей казалось, что он ее обманул.
И все-таки она вышла за него замуж, потому что видела в нем влекущую ауру тирана. В других она этого не находила. Беда была лишь в том, что от ее прикосновения деспот лопался, как мыльный пузырь. И Ванда мстила ему за это всю жизнь. А он, не ведая причин, все время наступал на одни и те же грабли. Обращался с ней мягко и подобострастно. Она старательно выводила его из себя. И когда, наконец, ей это удавалось, он обрушивался на нее, как ниагарский водопад, с ужасом понимая, что теперь развод неминуем. Но все заканчивалось как раз наоборот – идиллическим затишьем. Странность заключалась в том, что научный склад ума так и не позволил Марлену Андреевичу сделать логические умозаключения о природе их вечного конфликта.
И на этот раз он опять не понимал, как это у них получилось. Когда дочь Альбина ушла в школу, он еще только собирался на службу. Он точно помнил, как, глядя в ванной в глаза своему недобритому отражению, он повторял: «Спокойно, терпение, мой друг». Кряжистый, как медведь, Марлен Андреевич каждое утро давал себе подобное обещание. И все опять понеслось в тартарары. Сначала слишком долгие паузы в разговоре, потом слишком громко опустилась чашка на блюдце, потом она слишком резко встала, и грохнула упавшая табуретка.
«Раунд, – мрачно подытожил Марлен Андреевич. – Развестись?» Хотел закурить, не глядя пошарил ладонью по подоконнику, но вспомнил, что вроде как бросил. А еще, что разведенные живут на десять лет меньше, чем женатые. Взглянул на часы и начал собираться на отделение.
Когда он уже был в прихожей и, сидя на стуле, резкими гневными движениями шнуровал ботинки, из комнаты медленно вышла Ванда. Она молча стояла рядом и «провожала» его. Ей на работу нужно было на полчаса позже. Когда он, не поднимая на нее глаз, с желчным выражением на лице путался в петлях своего тяжелого зимнего пальто, она вдруг взяла его за пальцы, развела руки и припала к мягкому пыжиковому воротнику. Он стоял и боялся шевельнуться. Он всегда ждал ее ласки, как школьник ждет наступления каникул. Казалось, после этого будет что-то невероятное. Может, у школьников оно и наступало. А вот Марлен Андреевич, или Мар, как его называла жена, раз за разом испытывал жестокое разочарование. Поэтому сейчас он боялся пошевелиться и спугнуть зыбкую супружескую гармонию. Он научился извлекать свою гомеопатическую дозу семейного счастья из ничего. Ему приходилось собирать его по одной бусинке и терпеливо нанизывать на четки своих глубоко личных воспоминаний.
– Мар, не уходи. Поедем вместе. Я сейчас.
Ванда, изящная, с блестящими черными волосами, убранными в валик, торопливо надела перед зеркалом синюю вязаную шапочку, обмотала шею длинным, синим же шарфом и, по очереди грациозно ставя ноги на тумбочку, натянула новенькие сапоги-чулки. Мар уже держал наготове пальто. Она обернулась и одарила его виноватым взглядом накрашенных махровой тушью карих глаз. Получать удовольствие одновременно у них получалось только в течение пятнадцати минут после ссоры. В остальное время их представления о счастье не пересекались.
– Мама, мы ушли! – громко прокричала она куда-то в глубину квартиры.
У парадного стояла светло-серая «Волга» с серебряным оленем на капоте. Марлен Андреевич открыл дверцу перед супругой. А сам сел за руль.
Через пару минут после того, как хлопнула входная дверь, в прихожей появилась аккуратная подтянутая седовласая дама. Она легко нагнулась, собрала разбросанные по прихожей тапки и пробормотала:
– Черти, ничего на место положить не могут. – Взглянула на часы и стала собираться.
Я сидела у Евдокии над чашкой индийского чая. Она как раз распечатала новую пачку. Ленточка этикетки еще лежала на кухонном столе — красные буквы по зеленому узорному фону. Руки у меня дрожали, и я прижала пальцы к чашке, чтобы это не было заметно.
— Ты не простудилась ли, Варюша? Давай-ка я варенье малиновое достану. Замечательное варенье, Клавдия дала. Из деревни. Лучшее средство от простуды.
Я только улыбнулась. С тех пор как я ушла из больницы, кто-то как будто ножом отрезал от моих воспоминаний, от прошлого и настоящего, а может, от будущего тоже. Кто-то торопился, кому-то было важно откромсать как можно больше и поставить меня лицом к лицу с тем, что в конце концов останется — с черной, глухой, ватной тишиной. С безвременьем.
Баночка с вареньем уже стояла на столе. И чайная ложка оказалось рядом: «Не стесняйся, ешь!»
Я попробовала варенье. Сладкое, душистое. В нем было словно заперто минувшее лето…
Чай закончился, я понесла чашку к рукомойнику — сполоснуть. На полочке для мыла и зубного порошка лежал кулон Евдокии Леонтьевны. Как будто нарочно, чтобы я его увидела.
— Варюша, поставь чашку, я сама помою…
— Вы подвеску оставили…
— Ах, да, хотела цепочку почистить. И отвлеклась. Если серебро темнеет, его чистить лучше всего зубным порошком.
Меня словно магнитом тянуло к кулону. Смутная, в голове бродила мысль: а вдруг? Как в тот раз, седьмого, когда я провожала Евдокию из гостей. Повинен ли в том моем видении именно кулон? Или я все придумала?
Серебро показалось горячим, я отдернула руку.
Евдокия держала в руках заварочный чайник. Надеялась, что я еще задержусь.
— Как хочешь, Варя, а одну я тебя сейчас на улицу не выпущу.
— Нет-нет, я все-таки пойду. Домой. Мне надо домой.
Как будто кто-то звал меня, или ждал, или я сама что-то забыла сделать.
Домой — это почему-то не значило вернуться в дом Фролова. Видимо, болезнь спутала мои мысли. Евдокия озабоченно пощупала мне лоб и покачала головой:
— Холодный совсем. Надо бы тебе к врачу…
— Да-да. — Важно было выбраться из дому. — Да, я к врачу. Все хорошо, просто устала немного.
Пальцы продолжало обжигать в том месте, где я притронулась к кулону. Что же это за магия, которую я не могу разглядеть? Раньше такого со мной не бывало. Да и сейчас все как всегда. Вещи словно кидают вокруг слабый мерцающий отсвет: вот на подоконнике — термометр переливается синим; вот подсвечник, на нем заговор от хворей; от иконки — слабый желтый свет. Намоленная.
Все. Не похоже, чтобы кулон был наделен магией.
Я торопливо попрощалась, затворила дверь и побрела по улице.
В воздухе кружился слабый снег.
Из-за спины посигналил автомобиль.
Я обернулась, и ни капли не удивилась, увидев черную «Эмку» Максимова.
Сегодня за рулем был он сам — я чуть поклонилась, показывая, что узнала. Он открыл дверцу:
— Варвара Кузьминична! Давайте подвезу!
Садиться в красивый автомобиль с салоном, обитым светлой кожей, было боязно. Но Максимов нетерпеливо похлопал по сидению: «Садись!»
— Похолодало, — издалека начал он. — Пальто у вас тоненькое совсем.
— Ничего. Завтра опять все растает.
В машине пахло бензином и табаком. Но теплый воздух позволил немного расслабиться.
Голова у меня кружилась. Я старалась поддерживать разговор, но временами казалось, что это не я разговариваю со следователем в его дорогой машине. На самом деле я где-то далеко. Рассеянная кутерьма снежинок за окном — это я. И печной дым над улицей — тоже я…
И все же надо было его выслушать. Понять, что он хочет.
— Далеко вам?
— Проезд Текстильщиков, дом шестьдесят один. Это крайний дом, его еще называют «Домом Фролова».
— Скажите, Варвара Кузьминична. Ваш друг, Цветков. Он не говорил вам, когда точно он приехал в Энск? И с какой целью?
— Вы в чем-то его подозреваете?
— Подождите сердиться. Поймите, дело серьезное. Погибли люди… и продолжают гибнуть, пока мы тут с вами разводим демократию. Вы советский человек, честная труженица, и должны понимать, что в ситуации, когда разнообразная контра пытается всеми силами разрушить плоды многолетних завоеваний нашей Родины, когда всякая шваль повылезала из своих нор и пытается ловить рыбу в мутной воде…
Внезапно он сбился с речи и договорил просто:
— Я должен поймать этого гада. А времени почти не осталось.
— Так вы считаете, что этот «гад» — Цветков? В чем вы его обвиняете?
— Вы наверняка… Он рассказывал вам о самоубийцах?
— О них весь город знает, — осторожно ответила я.
Максимов кивнул.
— В сентябре врачи впервые забили тревогу. К концу месяца стало понятно, что дело серьезное, но местные боялись доводить дело до Москвы, надеялись решить проблему сами. Цветков появился в городе в июле. Времени как раз достаточно, чтобы все подготовить…
— Но он лечиться приехал. Доктор говорит…
— Это может быть легенда. — Он покосился на меня, и пояснил: — Легендой преступники называют ложное алиби, оправдание невиновности. И доктор, кстати, может быть сообщником…
Было видно, как следователю нравится его стройная версия.
— Я кое-что разузнал об этом человеке. У него интересное досье. Но один факт настолько не вписывается в общую картину событий, что делает его одним из главных подозреваемых. Молчите? А я все-таки расскажу. Дело было неподалеку от Ржева. Там немцы еще в сорок втором, во время оккупации города, испытывали новейшее магическое оружие, часть из которого так и осталась в окрестных лесах. Что-то не было использовано, часть — ждала дезактивации, часть — добавила потерь среди саперских отрядов. Цветков был экспертом-контрмагом при саперском отряде. Именно он доставил в штаб целую коллекцию артефактов, среди которых был один… скажем так… не только не обезвреженный. Напротив, он был полностью готов к выполнению той задачи, ради которой создавался. Адская машина… А что в результате? Двадцать восемь трупов. Почти полкилометра — радиус поражения. Из всех, кто присутствовал в штабной палатке, выжил только один человек. Говорят, специалисты уровня Цветкова в состоянии обезопасить себя от воздействия большинства видов боевой магии. Что вы на это скажете?
Я пожала плечами. Наверное, будь я здорова, что-нибудь бы ответила, но голова кружилась все сильней, и пальцы мерзли. Мне все больше казалось, что я нахожусь не в автомобиле рядом со следователем, а в каком-то холодном небольшом помещении среди старинных вещей и старой, иногда совсем «вылинявшей» магии…
— Варвара Кузьминична. Вы должны понять, от того, что вы скажете, возможно, зависят жизни сотен людей. Честных людей, понимаете?
— Я понимаю, но я… почти ничего не могу сказать. Виктор родился в этом городе, он его хорошо знает. Он мне рассказывал. После войны был комиссован по здоровью и отправлен сюда, в Озерцовскую больницу. Верней, там какой-то военный санаторий. Он не различает магию, не может ее ощутить, но магических способностей не потерял… Я не знаю, как объяснить, если вы не маг.
— А вы — маг?
Вопрос оказался неожиданным. Я качнула головой. Никогда не задумывалась об этом. Кстати, почему?
— Я не пользуюсь магией, но всегда понимаю, если рядом есть что-то магическое. Может быть, я просто никогда не училась.
— Понятно. А здесь, в машине. Есть что-нибудь?
Это было легко.
— Ваша ручка. Это что-то, что касается честности того, кто ей пишет…
Максимов пожевал усы:
— И все?
— Кажется, все. Я кое-что вспомнила, Артем Мамедович! Про Цветкова. Профессор сказал, что в начале осени он сам вернулся в больницу, сказал, что верней всего на него наложено заклинание, подталкивающее к самоубийству.
Максимов хмуро кивнул. Потом притормозил:
— Кажется, приехали. Это ваш дом?
Дом казался еще более заброшенным, чем обычно. Я кивнула.
Мне нужно было домой.
Юзеф Маркевич третий день чувствовал спиной пристальный и недобрый взгляд. И настроение от этого у него портилось с каждым часом: ощущение, неприятное само по себе, имело вполне материальную и понятную причину. Так срабатывает кровавик Цезаря, амулет, изготовленный Юзефом лично, еще когда жив был наставник. Амулет однозначно говорил: жди, Юзеф. В ближайшие часы к тебе явятся. И не с добром.
Маркевич никогда не дожил бы до своих лет и не сохранил бы маленькое свое дело, если бы не умел прислушиваться как к голосам многочисленных амулетов, так и к голосу разума.
И наглядным примером тому был весь переулок Ткачей — небольшой темный отросток широкой Лейпцигской улицы, на котором со времен еще прапрадеда Маркевича держали лавки маги со, скажем так, не самой чистой деловой репутацией.
Было их много, и магазины себе они отстраивали на зависть честным торговцам из старого центра. Когда-то переулок Ткачей славился на весь Берлин. Полиция обходила его стороной, и даже опиумную курильню у перекрестка содержал не ставленник итальянских бандитов, а старый колдун-китаец Лю Хань, у которого всегда можно было прикупить некоторые экзотические ингредиенты, кроме как в Китае, нигде не производящиеся. Торговый дом сестер Крофт, специализирующихся на женской магии. Лавочка Миллера, источник самых качественных заготовок на все случаи колдовского нелегкого труда…
Где все это теперь?
Юзеф вытянул кровавик из кармана. Камень, обточенный только с одной грани, тускло блеснул в свете уличного фонаря. Нет, опасность — умеренная. Кто бы там сейчас не размышлял о нем, убивать хозяина лавки магических побрякушек пока не будут. Финансовыми неприятностями встреча, похоже, тоже не грозит. И тоже «пока».
Юзеф прошелся мимо прилавка с украшениями. Подправил колье с «оборотками», чтоб камни красиво переливались на свету, устроил в более выгодное место костяную фибулу. Непосвященные будут восхищаться тонкой резьбой и мягким белым цветом материала, посвященные — хирургической точностью и смелостью некроманта, ее создавшего из человеческой, а не слоновой кости.
Потом плотней запахнул куртку — в помещении было прохладно, ветер в окна — и пошел в подсобку, где в чайнике еще должна была остаться теплая вода.
Именно в этот момент дверь лавки открылась, мелодично звякнул колокольчик. Вошедший молодой человек был тем самым. Юзеф сразу понял — это о нем предупреждал кровавик.
Молодой человек был высок ростом, подтянут, светловолос и сероглаз. И то, что он в штатском, Юзефа не обмануло ни на миг. Ариец, спортсмен. Глаза умные. СС? Абвер?
Но хозяин должен оставаться хозяином. Юзеф улыбнулся гостю, словно брату, вышел навстречу из-за прилавка.
— Герр Маркевич? Вы хозяин лавки?
— Я, господин. С кем имею честь?
Тот усмехнулся.
— Пусть будет Фишер.
— Проходите, господин Фишер, — не дрогнув лицом, продолжил игру Юзеф. — В нашей лавке вы сможете приобрести лучшие магические обереги от случайных ранений. Амулеты, способные предупредить об опасности и такие, которые сулят неприятности вашим врагам… — речь текла гладко. Изо дня в день Маркевич повторял ее многочисленным посетителям, и уже устал придумывать вариации. Но гость поднял руку, прерывая поток словес:
— Сорок пять лет назад вы с отличием закончили Пражскую академию темных магических искусств и в том же году вступили в Амьенскую ложу. Вы даже перебрались во Францию и несколько лет работали там на правительство под именем… под псевдонимом Огюст Реви.
Маркевич едва заметно развел руками. Факты своей биографии он старался не афишировать, но «там», очевидно, знали все.
— Вы совершенно правы. Однако это было столь давно…
— Герр Маркевич, я склонен считать, что вы и сейчас в состоянии выполнить тот заказ, с которым я к вам пришел. Тем паче, что подобные вещи вам создавать приходилось. Пароход «Вольтурно», тысяча девятьсот тринадцатый год. Припоминаете?
Маркевич снова был вынужден кивнуть. Больше всего, правда, герру магу захотелось сесть. Желательно — на какую-нибудь твердую и ровную поверхность.
«Вольтурно» — так назывался пароход, на котором из Британии в Нью-Йорк пытались выехать предвидевшие скорое начало войны местные колдуны с семьями и учениками. И не просто выехать, а вывезти крайне необходимые тогдашним Парижским политикам артефакты. Маркевич был уверен, что истинные причины гибели судна известны только ему. Но «там» знали, похоже, даже немножко больше, чем все.
— Пожалуй, я понимаю, о чем вы попросите…
— Не понимаете. — Фишер улыбнулся. — И я не попрошу. Можете, герр Маркевич, считать себя мобилизованным на военную службу и выполняющим особый приказ Рейха.
Фишер вытянул из-за пазухи за цепочку и аккуратно положил перед магом прелестную безделушку — тонкой работы серебряный кулон с ярко-красным рубином.
Маркевич прищурился, склоняясь над украшением. Услышал:
— Что можете о нем сказать?
— Изделие середины прошлого века. Ювелира не назову, а вот с тонкими материями работал, скорей всего, Флейн. Очень элегантная и долговечная работа. Но долго хранить его у себя не советую. Он имеет свойство «настраиваться» на своего обладателя и сохранять в себе отпечаток его ауры. Хорошая вещь.
— Что он делает?
— О, я назвал бы его современной версией мифического джинна. Он исполняет желания.
— Любые?
— Я был неточен. Он может выполнить только одно пожелание каждого своего владельца. Вот вы, герр Фишер, давно им владеете?
Молодой человек нахмурился и не ответил.
Накрыл ладонью кулон. Сказал:
— А сможете ли вы, герр Маркевич, поверх существующего заклинания прикрепить еще одно? Которое сработало бы в тот же момент, когда будет озвучено желание… человека, которому кулон на тот момент будет принадлежать?
— Пожалуй. Если только не совпадут школы.
— Вот это.
Фишер положил перед магом желтоватый листок школьной бумаги, исписанный убористым почерком незнакомого мага.
— «Сумерки мира». Значит, война все-таки будет…
— Ну что вы. Не будет никакой войны. Так возьметесь? Герр Маркевич, Рейх ждет от вас понимания. Работа должна быть сделана быстро.
Маг незаметно потер вспотевшие ладони. Словам этого молодого атлета он уже не верил. Война будет, и будет скоро.