По широкой каменной лестнице адмиральский чиновник Иван Стешкин и главный редактор интернет-издания «Баррикады» Александр Громов спустились на нижнюю набережную и подошли к воде.
– Неделя прошла, а кто мутил воду, яснее не стало, – задумчиво произнёс Стешкин, сверяя свои самозаводящиеся наручные часы с огромными, висящими над мэрией. – Мы с тобой оба понимаем, что это выгодно Зареву и его строительной корпорации, как и то, что им помогает Крючков, активно используя как свою нынешнюю должность первого зама, так и все доступные ресурсы департамента госбезопасности.
Идущий рядом Громов кивнул, и глотнул из картонного стаканчика крепкий обжигающий кофе.
– Только прямых доказательств нет. Агата мне рассказала, что накануне рабочих обзванивал некто, представившийся близким другом Караваева. Говорил, что нужно выходить и бороться с беспределом, и брать власть в свои руки. – Громов выразительно посмотрел на Стешкина.
– Это не метод Караваева, – покачал головой Стешкин. – Он всегда был против радикальных действий, хотя за своих всегда стоял горой.
– Я лично обращался к нему за комментариями. Он лишь развёл руками, сказав, что звонить рабочим мог кто угодно, а он более не имеет к заводу никакого отношения. И что даже если сейчас ему предложат вернуться на пост директора, он откажется, поскольку у него новая интересная работа: обучение будущих специалистов. Кстати, пригласил меня на научную конференцию, которая пройдёт в их вузе. – Громов допил кофе и стал искать глазами урну, чтобы выбросить стакан.
– Пойди обязательно. Я тоже там буду. – Чиновник остановился, глядя на противоположный берег реки, на котором находился Адмиральский кораблестроительный университет.
– Иван, ты ж знаешь, я гуманитарий, и до научных конференций мне особого дела нет, – пожал плечами главред «Баррикад».
– Но по данной конференции у меня странное предчувствие. Есть один нюанс, который вот уже второй день не дает мне покоя.
– Ну-ка, поделись, – заинтересовался Громов.
– Я изучил программу этой конференции. Мало кто это делает, но мою дотошность ты знаешь. И меня насторожило, что среди лиц, которые будут выступать с докладами, много тех, кто вообще не имеет отношения к науке и тем более к технической отрасли. Некоторые из них изрядно засветились, только не в научной, а именно в политической деятельности.
– Например?
– Например, борец с наследием СССР – Вилкас Урбонас. Или адепт новой теории власти Казимир Козельский. Я бы понял, если бы конференция проходила где-нибудь в Академии Управления, пускай бы даже в нашей мэрии. Но при чём тут наш кораблестроительный?
– Козельский… – задумался Громов. – Что-то знакомое…
– Конечно, знакомое. Вспомни конфликт на конференции в Братиславе, когда он начал поливать грязью нашего советского учёного, ракетного конструктора Сергея Королёва.
– Насколько я помню, он там и Гагарина дерьмом поливал, – нахмурился Громов. – И теперь эта публика едет в Адмиральск?
– Не просто едет в Адмиральск, – поправил Стешкин, глядя собеседнику в лицо. – А едет выступать на научной конференции. А по сути – промывать мозги нашей молодежи. Засорять головы наших технарей пропагандистскими клише.
Они дошли до лестницы и снова поднялись наверх, направляясь к мэрии. Большие часы над зданием пробили двенадцать раз. Через площадь Корабелов на всех парах неслась девушка с малиновыми волосами с фотоаппаратом на плече и стаканом кофе в руках. Громов сердито хмыкнул, узнав в девчонке свою подчинённую.
– Уж на такую встречу можно было и заранее подойти. В кои-то веки омбудсмен приезжает. Вернётся в редакцию – получит за опоздание, – сердито буркнул главред.
– Смешная она у тебя, – заулыбался Стешкин. – После всяких заседаний, на которые ты её посылаешь, не упускает возможности зайти ко мне в кабинет, спросить, как у меня дела, или просто пожелать хорошего дня.
– Посылаю? – вопросительно глянул Громов. – Да она сама напросилась на все мероприятия в мэрию ходить. Я даже не совсем понимаю, откуда вдруг такое рвение.
– Помнишь, на прошлой неделе тебя задержала Агата и ты не приехал? Я с ней тогда разоткровенничался, уж не знаю, правильно ли сделал. И теперь она вообразила, что я – одинокий человек, которому нужна поддержка, – саркастически хмыкнул чиновник. – Меня её наивность порой поражает. Даже раздражает. Но как человек она у тебя с большой душой. Вчера заседание земельной комиссии затянулось. Объявили перерыв на полчаса. Я в зале заседаний остался, а депутаты и журналисты умотали кто куда. Спустя пять минут она возвращается с двумя стаканами кофе. Второй для меня взяла, представляешь? И, главное, запомнила, какой я люблю и с каким сиропом. Так мы с ней эти полчаса и проговорили.
– А о чём, если не секрет?
– Да чёрт меня дёрнул ещё тем вечером, когда мы гуляли, рассказать Нике про изобретения Милоша. Я тогда вскользь упомянул про квантовую ловушку. Она вчера и давай расспрашивать, что это такое и как работает. А оно и не к месту, и не ко времени, и голова у меня другим забита: заседание комиссии, проблемные вопросы.
– Ну смотри, дружище, если тебя напрягает её постоянное присутствие, я буду с этим что-то делать.
– А что ты тут сделаешь? – развёл руками Стешкин. – Не упрекать же нашу Нику в том, что у неё есть сострадание и человечность, которые нынче забыты. И если я её оттолкну сейчас, девчонка только озлобится на меня и весь окружающий мир.
Чиновник сделал паузу.
– Я ещё домой когда ехал, всё думал об этом. Саш, мне впервые принесли кофе просто так. Не мой секретарь, не наша буфетчица, не бизнесмен, который хочет подмазать, чтобы я ему подмахнул. А просто за компанию, потому что взяла себе. И пришла она ко мне не просить чего-то, не выслуживаться, не брать комментарии, а просто поболтать. Да ещё о чём? О наших изобретениях, созданных в Адмиральском КБ «Маяк» во времена Советского Союза. Даже странно: молодая девушка интересуется не навороченными гаджетами, не последними новинками смарт-индустрии, а разработками Причерноморской ССР, когда её ещё даже на свете не было. Я почти уверен, что она так ничего про эти квантовые ловушки и не поняла, но именно с ней вчера я и ощутил себя человеком. Не тем, к кому обращаются с просьбами или ходят вереницами, не госслужащим, не чиновником, не официальным лицом, а именно человеком. Это так странно для меня.
Громов только пожал плечами.
– Ну, если не напрягает, пусть остаётся как есть, – вздохнул главред. – А взбучку за опоздание я ей всё-таки задам.
Встреча уполномоченного по защите прав человека с представителями иностранных диаспор Адмиральска проходила в сессионном зале городского совета. Тот, кто когда-нибудь видел по телевизору, как проходят заседания Организации объединенных наций, мог найти много общего и даже провести параллели. На креслах, на которых обычно работают депутаты во время сессий городского совета, сидели представители национальных обществ. Некоторые из них, демонстративно проигнорировав дресс-код, пришли в своих традиционных нарядах. Они по очереди говорили об участившихся нападениях радикально настроенных группировок на иностранцев. Между ними сновали журналисты местных изданий и телеканалов.
Уполномоченный по правам человека, Олеся Череда, хрупкая тридцатипятилетняя женщина с румяным лицом, огромными светло-карими глазами и мелированными волосами, заколотыми на затылке, внимательно слушала брюнетку, выступающую за трибуной. Рядом с ней находился мэр Адмиральска, выпускник Академии Управления Леонид Колокольцев, который в свои двадцать семь лет получил столь высокий пост. Возле него восседал первый зам Крючков, то и дело направляя на выступающую свой тяжелый взгляд.
Когда растрёпанная Калинкова с виноватым видом вбежала в сессионный зал, фотокор их издания Артур Дорогин уже стоял у трибуны и запечатлевал на фотокамеру лица участников.
– Участились случаи нападения на иностранных студентов, проходящих учёбу в нашем вузе и проживающих на территории Адмиральска, – вещала с трибуны высокая коротко стриженная брюнетка с красивыми чертами лица, в деловом костюме стального цвета, полностью облегающем её изящную фигуру. – Так, в августе этого года радикально настроенными молодыми людьми было совершено нападение на граждан Намибии и Анголы, которые отдыхали на набережной. Драка не носила бытовой характер: у нападающих были ножи и кастеты, и они выкрикивали лозунги расистского содержания, которые слышали многие, кто находился в радиусе ста метров. Приехавшая на место инцидента полиция, узнав, что молодые люди являются членами ультраправой радикальной организации «Белый коготь», без всяких разбирательств обвинила руководителя союза иностранных студентов в том, что зачинщиком этой драки является она!
– Она? – переспросила омбудсмен. – Зачинщиком драки выставили девушку?
– Да, они всё повесили на студентку нашего вуза Габриэлу Н’Тьямбу, – продолжала выступающая.
– Раз полицейские пришли к такому выводу, значит, у них были какие-то основания? – вздёрнула брови Олеся Череда, внимательно слушая представителя университета.
– На момент задержания у неё был нож, который она выхватила у одного из нападающих, – отвечала брюнетка за трибуной. – Полиция представила это так, будто африканка, вооружённая ножом, нападала на окружающих, находясь в состоянии алкогольного опьянения, хотя никто не проводил освидетельствования.
Толстый и грузный начальник городского управления полиции Данил Варфоломеевич Пастыко встал со своего места.
– Ну зачем вы перекручиваете факты и вводите присутствующих в заблуждение? В админпротоколе, который был составлен на гражданку Анголы Габриэлу Н’Тьямбу, говорилось исключительно про холодное оружие, изъятое у девушки на момент приезда полиции, – мрачно ответил начальник городского управления полиции и перевёл взгляд на Олесю Череду. – Про алкоголь ни слова.
Калинкова же прекрасно помнила, как лично ставила на сайт материал пресс-службы полиции с информацией о пьяной драке с поножовщиной на набережной.
– Данил Варфоломеевич, – перебив полицейского, выкрикнула девушка с малиновыми волосами и бейджем прессы. – Как же не было, если пресс-центр Адмиральского ГУВД тогда разослал всем СМИ информацию о том, что гражданка одного из африканских государств, находясь в состоянии алкогольного опьянения и вооружённая холодным оружием, напала на местных жителей. Вот эта новость.
Девушка быстро нашла у себя на смартфоне соответствующую публикацию и подошла прямо к президиуму, протягивая омбудсмену смартфон. И пока Олеся Череда, нахмурив брови, читала информацию полиции, журналистка продолжала наседать на полицейского.
– Что я, как журналист, теперь должна делать? Подвергать сомнению каждое сообщение пресс-службы полиции? Полностью всё перепроверять?
– Это просто сводка. А я говорю об официальных документах! – оправдывался Пастыко.
– Ну, вы же не предоставили тогда нам эти документы. Вы разослали текст, где чёрным по белому было написано про нападение африканки с ножом на группу молодых людей в Адмиральске, – продолжала девушка. – Ваша пресс-служба – официальный источник. Информация из официальных источников в проверке не нуждается. Но как я должна теперь воспринимать сообщения от вас? Как фейк?
В тишине зала раздались ехидные смешки и аплодисменты брюнетки за трибуной.
– Поаккуратнее со словами, девушка! За мои слова вы цепляетесь, а за своими не следите! Тем более, я ещё не закончил! – грозно проговорил разозлённый Пастыко. Но, заметив на себе пристальный взгляд уполномоченной, которой общий тон и атмосфера, царившая в зале, нравилась всё меньше и меньше, несколько смягчился. – Раз уж всем так интересно, откуда нам стало известно о том, что студентка африканского происхождения была в нетрезвом виде, объясняю. Наши сотрудники предложили ей пройти проверку на полиграфе, чтобы отбросить все домыслы и оставить только факты, и она согласилась. Посреди исследования она сорвала с себя датчики, вырвала из рук у следователя лист с вопросами и ушла, в прямом смысле хлопнув дверью.
– А как, по-вашему, должна была отреагировать девушка, на которую напали с ножом пьяные скинхеды, когда на полиграфе ей задают вопросы, специально составленные таким образом, чтобы именно её выставить зачинщиком драки? – задала с трибуны встречный вопрос представитель университета.
– Я ещё не договорил, не перебивайте! – снова не выдержал главный полицейский. – По поводу того, что она вынесла с собой опросник, который является внутренним, служебным документом, был составлен акт, но суть не в этом. А в том, что прервала исследование ваша Н’Тьямба после того, как тест показал, что в тот вечер она находилась в компании пьяных людей.
Стоящая за трибуной женщина громко и зло засмеялась.
– После какого именно вопроса тест это показал? – с ехидной, убийственной улыбкой переспрашивала выступающая. – Уточните, пожалуйста, формулировку этого вопроса.
Пастыко побледнел.
Брюнетка тем временем достала из кожаной папки помятый и слегка порванный листок – по-видимому, тот, который студентка выхватила из рук следователя – и громким голосом зачитала:
– Вопрос: «Находились ли вы 25 августа в девятнадцать часов вечера на адмиральской городской набережной в окружении пьяных людей?». Что она должна была ответить? Её действительно окружили пьяные люди, но это были скинхеды из «Белого когтя». Если она даст ответ «да», его можно трактовать как то, что она сама находилась в пьяной компании. Если скажет «нет» – полиграф воспримет это как ложь. Или вот ещё один вопрос: «Когда неизвестный вам гражданин смахнул ногой ваш стакан капучино, стояли ли рядом бутылки с алкоголем?». Дело в том, что бутылки с алкоголем действительно стояли, но это были бутылки как раз тех парней, которые поставили их на парапет и стали цепляться к нашим студентам. Читаю дальше: «На момент приезда полиции был ли у вас в руках нож?». Габриэла ответила, что у неё был нож, который она выхватила у нападавших. И знаете, что сказал специалист, проводивший исследование? «Давайте однозначный ответ на вопрос. Был у вас в руках нож или нет?»… Поняв, к чему ведёт это исследование и каким будет его финал, Габриэла отказалась от его дальнейшего прохождения. Нашу студентку специально пытались подставить, чтобы всё выглядело как обычная пьяная драка, а не конфликт на почве расовой неприязни.
– Данил Варфоломеевич, – подала голос хрупкая журналистка с рыжими кучерявыми волосами. На ней висел бейдж «Юлия Алютина, НТК «ФАРВАТЕР». – Так всё-таки, было произведено освидетельствование африканской студентки или нет?
– Вы же сами слышали, она прервала процедуру исследования на полиграфе.
– Данил Варфоломеевич, я вас не про полиграф спрашиваю, – продолжала тоненьким голоском Алютина. – Медицинское освидетельствование, которое показало бы наличие либо отсутствие алкоголя в крови Габриэлы Н`Тьямбы, проводилось?
– Какое медицинское освидетельствование? – попытался «взять буром» Пастыко. – Все потерпевшие, кто писал тогда заявление в полицию, указали, что она была пьяная…
– Все – это те, кто на неё напал? – железным голосом перебила полицейского женщина, стоящая за трибуной. – По ИХ словам, она была пьяная. И вы взяли их слова за истину в последней инстанции, даже не проведя никаких проверок. А поскольку вам нужно было это как-то доказать, вы и придумали проверить её на полиграфе, сконструировав вопросы таким образом, чтобы из ответов на них как бы само собой выплывало то, что она была пьяна, хотя это неправда.
– О том, что на неё напали, говорилось только в одном заявлении – том самом, которое поступило от самой Габриэлы Н’Тьямбы, – вновь невольно повысил голос Пастыко. – Остальные шестеро заявителей указали, что она напала на них с ножом и что от неё разило алкоголем.
– Шестеро заявителей? То есть, одна девушка напала на шестерых здоровых, взрослых мужиков, членов радикальной организации? Они все написали заявление и все проходят у вас как потерпевшие? Вас ничего не смущает, Данил Варфоломеевич? – задавала сокрушительные вопросы его оппонентка.
Колокольцев заёрзал в мэрском кресле, искоса поглядывая на Крючкова. Тот спокойно глянул в листок с именами докладчиков – видимо, выискивая данные брюнетки – и деловито проскрипел в микрофон.
– Элла Валентиновна, вы так упорно защищаете иностранцев, что послушаешь вас – и поверишь в их святость, – с некоторым высокомерием начал первый зам. – Вы всё наше внимание зациклили на одном инциденте. А почему вы не озвучиваете случаи, когда граждане других государств – студенты, кстати, вашего вуза – нападали на представителей местного населения, провоцируя их на конфликт? Вспомните, например, как группа молодых иностранцев, вооружённых элекрошокером, нанесла увечья местным болельщикам во время футбольного матча Адмиральск-Причерноморск?
– Владимир Петрович, а почему вы не говорите о том, что вначале эти самые футбольные болельщики прицепились к камерунцам, пришедшим посмотреть футбол? – брюнетка презрительно глянула на него, ехидно улыбнувшись. – Расскажите, как они прорвались в жёлтый сектор, обзывали ребят черномазыми, показывали неприличные жесты, хватали за дреды. То, что произошло дальше, было ответной мерой.
– Только эта «ответная мера», как вы выразились, исходила не от африканцев, – оппонировал Крючков. – По какой-то причине камеры видеонаблюдения дали сбой, но тем не менее по словам очевидцев удалось установить, что нападавший участником конфликта не был. Он появился внезапно в маске на лице и с шокером в руке, и просто напал на жителей нашего города, которые были расстроены проигрышем своей команды и подошли к иностранцам, потому что у одного из них был шарфик футбольной команды Причерноморска.
– Какой шарфик? Что вы несёте? – возмутилась выступающая. – Вы считаете нормальным нападать на людей из-за какого-то шарфика? Да ребята вообще из другой страны! Они просто пришли на футбол, купили в фан-зонах символику обеих команд и просто смотрели матч!
– Ещё раз вам повторяю. Наши болельщики были расстроены проигрышем любимой команды. И иностранца в шарфике они сначала попросили снять с шеи символику, оскорбляющую их чувства, а уже после его отказа попытались объяснить, за какую команду надо болеть, находясь в этом городе. И в этот момент парень с завязанным лицом применил к ним электрошокер. И вы, Элла Валентиновна, хоть сейчас и демонстрируете блестящую осведомлённость, тем не менее на требование полиции нарушителя не выдали, сказав, что не можете его определить по словесному описанию.
Крючков говорил взвешенно, его голос был лишён эмоций, как голос человека, уверенного не столько в собственной правоте, сколько в победе над оппонентом. Брюнетка за трибуной также сохраняла самообладание, хотя последняя фраза её слегка взволновала. Женщина машинально начала поправлять ворот пиджака и дышать глубже.
– Что вы вкладываете в понятие «не выдали»? – переспросила она. – Мы что, обладаем функциями органов власти, правоохранителей или дипломатического ведомства, чтобы выдавать или не выдавать? Мы – учебное заведение. Да, мы отвечаем за безопасность своих подопечных. Но в нашу функцию абсолютно не входит устанавливать их личности по словесным описаниям и, как вы выразились, «выдавать» полиции.
– Жители города, на которых напал иностранец, предположительно студент АКУ, получили физические увечья и после обращались за медицинской и психологической помощью, – подытожил Крючков. – Ваши же студенты никуда не обращались. Они не пострадали.
– Что-то я не пойму вашей логики, – с подозрением ответила стоящая за трибуной. – То есть, если на человека напал преступник, но получил достойный отпор, то преступник в итоге не тот, кто напал, а тот, кто смог защититься?..
Олеся Череда скептически глянула на выступающую, покачав головой. В этот момент из зала послышался всё тот же девичий голос.
– А когда это у нас полиция начала требовать выдавать ей кого-либо? – снова вставила Калинкова свои «пять копеек». – Помнится, когда «белые когти» напали на Комсомольскую библиотеку во время вечера памяти Маяковского, подобной практики не применялось. В результате этого нападения двое из участников мероприятия были госпитализированы. Мало того, что об этом ни слова не было сказано в публичной рассылке пресс-центра ГУВД, так ещё и полиция тогда заявила, что у неё нет полномочий обращаться к общественной организации «Белый коготь» с требованием выдать зачинщиков инцидента, так как в розыске они не находятся.
– Девушка, мы сейчас вообще не это обсуждаем! – повысил голос Крючков. – Инцидент, о котором вы говорите, произошёл больше года назад. Не вводите нашу гостью в заблуждение.
– Так тем более! Если с момента преступления прошёл год, значит, и расследовать уже ничего не надо? – заступилась за свою коллегу Алютина. – Или за этот год у нашей полиции изменились полномочия?
– Или то, что можно одним, нельзя другим? – звонко подхватила Калинкова. – Это называется «двойные стандарты»!
Пастыко вертел головой, поворачиваясь то в сторону рыжей кучерявой журналистки, то в сторону её коллеги с малиновыми волосами, которые наседали на него с двух сторон.
– Вы говорили про увечья, – вновь вступила Ника. – У директора библиотеки Зои Вишняковой диагностировали ушиб грудной клетки, а поэт-сатирик Иван Ватаман, который попытался защитить её, получил травму – перелом кисти. Вот это действительно травмы. А в случае с «белыми когтями» какие были увечья? Одного долбануло током, остальные обосрались?
Сидящие в зале представители диаспор разразились хохотом. До этого спокойный Крючков побагровел от злости.
– Девушка, а вы вообще понимаете, где и в присутствии кого вы находитесь? Вы в стенах здания Адмиральского городского совета, и я предостерегаю вас от применения нецензурных выражений.
– А то что? – вызывающе фыркнула журналистка Алютина.
И тут с одного из кресел поднялась зычная и бойкая депутат Наталья Кодыма.
– Кто бы говорил о цензуре, Владимир Петрович? – начала она громогласным голосом. – Вспомните, как я лично подходила к вам по данной ситуации. И что вы мне тогда ответили? «Как вы меня все заебали с вашей комсомольской библиотекой!».
Она направилась к президиуму, едва протискиваясь в проход между депутатскими сидениями.
– Дайте мне микрофон! – потребовала депутат. Работник мэрии испуганно посмотрел на Крючкова, словно спрашивал разрешения, и никак не отреагировал. – Но ничего, меня и так слышно! Давно уже пора этот гадюшник «Белых когтей» разогнать и всех его участников привлечь к ответственности. В полиции на них десятки заявлений и жалоб, все лежат без движения. Потому что прикрывает их один высокопоставленный чиновник, бывший работник ДГБ. – Депутат уставилась на Крючкова. – А наш главный полицейский Пастыко не смеет ему возражать и покорнейше выполняет все его указания. Или это такая дружба, подкреплённая общими походами в баню или чем-то ещё. Или кто-то у кого-то плотно сидит на крючке, а потому вынужден быть столь послушным. Я ничего не путаю, Владимир Петрович?
– Наталья Михайловна, да что вы себе позволяете?! – встал со своего места Крючков, готовясь оппонировать.
Но тут заговорила омбудсмен.
– Я обращаюсь к начальнику городской полиции за официальными разъяснениями по поводу озвученных инцидентов. Также я призываю руководство города не закрывать глаза на подобные ситуации, а как следует разобраться. Адмиральск всегда был многонациональным городом, открытым для всех. Отныне я каждый такой инцидент, происходящий в вашем городе, беру на свой личный контроль, – помрачнев, подытожила Череда.
Встреча с уполномоченной по защите прав человека подошла к концу, журналисты обступили хрупкую женщину со всех сторон с просьбой дать комментарий. Калинкова и Алютина стояли чуть поодаль.
– Надо же, гад какой! – сморщив лоб, возмущалась Алютина. – Он же мне на прошлой неделе рассказывал, что у нас за эти полгода не было ни одного конфликта на почве расовой или национальной неприязни, я так это и подала в эфир. Как мне теперь сегодняшнюю встречу освещать?
– Кодыма, я думаю, права, – согласилась Калинкова. – Тут какие-то договорняки и взаимные обязательства. Не может быть такого, чтобы радикалы так бесчинствовали и им всё так легко сходило с рук. И чтобы полиция позволяла себе так бездействовать. Наверняка весь этот произвол кто-то прикрывает. Только кто? Зачем?
– Браво, девушки, не ожидала, – раздался за спиной женский голос, низкий, но невероятно мелодичный.
Ника с Юлей оглянулись и увидели возле себя ту самую брюнетку, которая выступала за трибуной. В ней удивительным образом сочеталось несочетаемое: экстремально короткая, мужская стрижка и наложенный на лицо профессиональный макияж, строгий брючный костюм, но невероятно облегающий фигуру. Под раскрытым жакетом виднелся чёрный топ, подчёркивающим её грудь. А на шее, на цепочке висело странное украшение в виде буквы «Т», пронизывающей центр заострённого полукруга, в котором угадывался стилизованный серп и молот.
Брюнетка доброжелательно разглядывала журналисток.
– Девушки, хотела вас поблагодарить за поддержку, – протянула она руку и представилась: – Элла Магниева, завкафедрой компьютерных и инженерных технологий Адмиральского кораблестроительного университета. Также я являюсь куратором иностранных групп нашего вуза.
– Ника… Калинкова. Интернет-издание «Баррикады», – смущённо проговорила журналистка, разглядывая украшающий шею брюнетки кулон.
– Юлия Алютина, телеканал «Фарватер»! – бойко подхватила рыжая. – Вы блестяще выступили, я не ожидала, что будет так интересно. Я попутно переписывалась с нашим редактором, и он предлагает записать интервью с вами отдельно. Поговорить по поводу полиграфа и всех этих инцидентов. Как вы на это смотрите?
– Я смотрю на это положительно, тем более что недавно вы выпустили сюжет, в котором рассказывали о том, что в городе у нас нет скинхедов и все живут мирно и счастливо, – издевательски произнесла подошедшая. – Поэтому ваше приглашение очень кстати. Надо бы расставить некоторые точки… А теперь, Ника, у меня вопрос к вам. Как вы и ваше издание собираетесь писать о том, что произошло сегодня? Вы не оставите без внимания тот факт, что пресс-служба полиции намеренно искажает информацию в своих сводках, когда речь идёт о нападениях на иностранцев? Или это будет просто обзорный материал про встречу с уполномоченной?
– Конечно, не оставлю без внимания. Ведь это звучало на встрече, – заверила молодая журналистка, испытав ещё большее смущение от того, что звучало это, в общем-то, от неё же. – Я ещё дополнительно комментарий в пресс-службе полиции собиралась взять, как у них появилась эта информация и почему всё было подано в таком виде.
– Ну, в полиции вам вряд ли что-то скажут. Вы же понимаете, что свой своего выгораживает. А вот пообщаться с нашей студенткой, которую оболгали, вы можете, – брюнетка заговорщически подмигнула. – Но для этого нам нужно будет проехать в АКУ – Адмиральский кораблестроительный университет. И вы, Юлия, можете записать интервью не только со мной, но и с ней. Ну как? Согласны?
Агент Маклин смотрел странно, будто сквозь собеседника, – наверное, потому и вызывал если не страх, то смутную, безотчетную тревогу. Его кабинет был пропитан запахом дорогого одеколона, будто Маклин выставлял напоказ свои финансовые возможности – в части парфюмерии как минимум.
– Вы могли не торопиться, мистер Аллен. Я же сказал, что это не срочно.
Тони пожал плечами и ответил, что сейчас уедет.
– Хорошо. Я не отниму у вас более получаса, – согласился Маклин. – Скажите, вы имеете доступ к данным аналитической машины в Темз-хаус?
Что, и Маклину тоже потребовались данные Секьюрити Сервис?
– Весьма ограниченный.
– И чем он ограничен?
– Договоренностями между мистером Си и директором Бейнсом.
Маклин подумал немного и вскинул взгляд – странный немигающий взгляд, будто у змеи.
– Мистер Аллен, я спрошу более откровенно: вы могли бы получить информацию оттуда, минуя эти соглашения? По просьбе мистера Си, например?
– Когда меня попросит мистер Си, я подумаю над технической стороной этого дела, – ответил Тони уклончиво. Ему не нравился разговор с Маклином.
– А он никогда вас об этом не просил? – Губы Маклина растянулись в подобии улыбки, и стало очевидно, что его пушистые ухоженные усы – фальшивка.
– Если я отвечу «нет», вы мне не поверите. Если скажу, что не имею права отвечать на подобные вопросы, вы решите, будто я это делал, и не раз. Так вот. Я один из лучших криптоаналитиков в Англии и, смею надеяться, гениальный кодер. Неужели вы думаете, что для меня представляет хоть какую-то трудность взлом аналитической машины МИ5? С их смешными паролями и не менее смешными попытками шифровки данных?
– Звучит страшно. И что, любой кодер вашего уровня может сделать то же самое?
– Кодеров моего уровня в Лондоне нет.
– Скажите, а к аналитической машине Адмиралтейства вы тоже имеете доступ?
– Нет. Аналитическая машина Адмиралтейства не имеет приемника телеграфных сообщений, а обратиться к ней я мог бы только по телеграфу.
– Вот что, мистер Аллен… Не могли бы вы к завтрашнему вечеру составить полный список аналитических машин и автоматонов, к которым вы гипотетически можете получить доступ, и отметить в этом списке, куда вы уже обращались?
– Я могу обратиться к любой аналитической машине или автоматону, снабженному включенным телеграфным аппаратом. Для этого мне надо лишь знать его номер в телеграфной сети. Бизнес, знаете ли, дрожит перед профи. То есть я хотел сказать, под рукой мастера дело всегда пойдет. И… агент Маклин, не поймите меня неправильно, но вы не уполномочены требовать от меня отчета.
Тот покивал, будто бы в растерянности.
– Да, разумеется. Но не принимайте мои расспросы на свой счет. Это, скорей, вопрос теоретический: как защитить информацию, доверенную нашим аналитическим машинам.
– Вы могли бы придумать оправдание поинтересней, – усмехнулся Тони. – Защита информации в компетенции МИ5.
Один из лучших криптоаналитиков в Англии и гениальный кодер не может быть дурачком, вот и незачем прикидываться. Иначе Маклин решит, чего доброго, что Тони играет с ним в какие-то игры.
– Вас не проведешь. – Маклин снова поднял глаза и словно всмотрелся в лицо Тони. – Однако о своих истинных намерениях я тоже отчитываться перед вами не стану. Думаю, вы и сами догадаетесь, зачем агенту военно-воздушной разведки знать способы обращения к аналитическим машинам.
Ну-ну. Сначала прокололся, на ходу выдумал новое, более логичное, объяснение и хочет, чтобы ему поверили? Нет, агент Маклин, не выйдет. Слово – не серая птичка. И даже не упавший камушек. Хотя… такие люди, как Маклин, редко допускают ошибки.
– Позже я сформулирую некоторые вопросы к вам. Но и то, что вы сообщили, очень полезно для меня. Благодарю вас, мистер Аллен.
– Всегда к вашим услугам, агент Маклин.
***
«Тригон, Тригон. Тригон, Тригон. Тригон, Тригон. 45225 66167 85441 96551 81713…»
Директор МИ5 как-то раз заметил, что криптографам внешней разведки США свойственны «мужские созвучия в цифрах» – никто так и не понял, что он имел в виду. «Мужские созвучия» поддавались расшифровке, но скрытая за ними информация была не столь важна контрразведке Великобритании, чтобы тратить на нее время и силы: «Используйте ваши агентурные возможности для сбора информации о переговорах Лондон–Берлин. Центр интересует общая оценка ситуации, а также возможные меры со стороны Лондона по линии новых уступок Берлину в наращивании военного потенциала, военных и экономических поставок в обход договоров с Вашингтоном».
Это досье начинается с обширной справки, составленной лично Г. Бокием.
«Иванов Илья Иванович (родился 20 июля 1870 г.)- говорится в справке — советский биолог-животновод, профессор. В 1896 году окончил харьковский университет и работал в Институте экспериментальной медицины. Изучал роль придаточных половых желез в процессе оплодотворения млекопитающих животных. Результаты этих лабораторных исследований послужили Иванову основой для разработки метода искусственного осеменения. В 1908 году при поддержке И.П. Павлова организовал и возглавил физиологическое отделение лаборатории ветеринарного управления в Петербурге (позднее лаборатория биологии размножения Института экспериментальной ветеринарии). В 1910 году на Международном съезде зоологов в Граце (Австрия) профессор Иванов выступил с докладом, в котором прямо указал на возможность получения гибрида человека и обезьяны. Поддержку он нашел во Франции, в Пастеровском институте, который готов был предоставить для опытов антропоидных обезьян, а также лабораторные помещения специальной станции в Африке. Недоставало только денег. До 1917 года профессор Иванов заведовал опытной станцией в заповеднике Аскания-Нова. Там можно было увидеть удивительные вещи: на одной поляне паслись оленебыки и сернобыки; пара зеброидов в упряжке ловко везла арбу; полукровный бизон легко тащил плуг. Эти полусказочные живые существа были творением рук и мысли Ильи Иванова: в живой природе по ряду причин такие межвидовые скрещивания невозможны. Представляете себе плод «брака» крысы и мыши? Профессор же Иванов вывел такой гибрид. Работы Ильи Ивановича в области физиологии и биологии искусственного оплодотворения высших животных для своего времени были сенсационными. «Искусственное осеменение, как показали мои опыты, — писал Иванов, — может быть с успехом проведено даже в том случае, когда получить от самца его семенную жидкость невозможно, или ввиду его крайней дикости и силы, или ввиду трудностей, связанных с поимкой его живым. В этом случае самец может быть подстрелен и затем кастрирован… После кастрации, проведенной стерильно, семенные железы сохраняются при температуре, близкой к нулю, а сперматозоиды сохраняют свою подвижность и функциональную способность в течение нескольких дней. Таким образом, путем искусственного осеменения можно вызвать зачатие от отца, который к моменту осеменения не только уже умер, но и вообще больше не существует в природе». Здесь Иванов вернулся к мысли получения межвидового гибрида человека и человекообразной обезьяны, тем самым он решил подтвердить правильность выводов теории Ч. Дарвина. Владелец заповедника «Аскания-Нова» барон Ф.Фальц-Фейн и попечитель Института экспериментальной медицины герцог А.П. Ольденбургский хотя и интересовались работами профессора, однако финансировать дерзкий эксперимент скрещивания человека и обезьяны отказались. В начале минувшего века не принято было сомневаться в божественном происхождении человека, а отважиться на подобные опыты — означало войти в конфликт со Святейшим Синодом. Наверное, замысел Иванова так и не удалось бы реализовать, не случись в России революция.
Революцию профессор Иванов принял без особого восторга, так как стоял на позициях кадетов. В последние годы вел большую практическую работу по искусственному осеменению различных сельскохозяйственных животных на базе совхозов «Овцевод», «Скотовод» и др. В 1931 году возглавил кафедру физиологии размножения Зооветеринарного института и лабораторию по искусственному осеменению в Алма-Ате.
Собственно говоря, работы по искусственному осеменению со скрещиванием видов вели и до него. Ладзаро Спалланцани, ученый аббат-итальянец, в XVIII веке предпринял дерзкую попытку скрестить путем искусственного осеменения кошку с собакой. Правда, затея окончилась неудачно. Были еще попытки и эксперименты, но массовых успех сопутствовал профессору Иванову. В живой природе подобные межвидовые скрещивания невозможны. Мешает и разница в размерах, и отсутствие взаимного полового интереса, и опасность быть съеденным. Зато путь искусственного оплодотворения открывает перед экспериментатором невиданные возможности. Кроме указанных выше видов, он также работал с парами: белая мышь — морская свинка, морская свинка — кролик, заяц-русак — кролик. Опыты шли с переменным успехом. В искусственном оплодотворении лошадей, например, Илья Иванович добился внушительных результатов. Инструменты, изготовленные по его образцам, пользовались огромным успехом.
В досье имеется список его работ: Их немного и, прежде всего это сочинения: «Искусственное оплодотворение у млекопитающих. Экспериментальное исследование». («Архив биологических наук», 1906 г., том 12); «Искусственное оплодотворение домашних животных» (СПб, 1910); «Искусственное осеменение домашних животных» (журнал «Скотовод», 1930 г., №№ 7-9). Ряд работ Иванова был опубликован за границей. К тому времени профессор уже считался звездой мировой величины. И это не преувеличение. Работы Иванова в области физиологии и биологии искусственного оплодотворения высших животных для своего времени были сенсационными. За случной сезон одним жеребцом удавалось оплодотворить не 20-30 кобыл, как обычно, а 300-500. Ученые из Германии, Австрии, Японии, Америки специально приезжали в Россию, чтобы ознакомиться с методом Иванова.
Чем же привлек И. Иванов внимание начальника спецотдела Г. Бокия? Своей былой принадлежностью к кадетам? Ярой антисоветской деятельностью? Рассказыванием анекдотов про советское правительство? Почему к его досье вернулся спустя годы новый нарком внутренних дел Л. Берия. Досье дает на это удивительный и страшный ответ.
Интерес к нему был проявлен после обращения профессора в 1924 году к тогдашним наркомам Луначарскому и Цюрупе с просьбой о помощи. Его поддерживают коллеги. Профессор Новиков, в частности, указывает, что опыты исключительно важны в идеологическом отношении и для антирелигиозной пропаганды. «Работа переводит вопрос о происхождении человека в область неоспоримых фактов, — вторит ему профессор Фридрихсен, — и может нанести решительный удар религиозным вероучениям, предрассудкам и быть удачно использованной для агитации за освобождение трудящихся из-под гнета церкви». А в научной среде заговорили о том, что, мол, Иванова приняли наркомы Луначарский и Цюрупа, имели с ним длительную беседу. Причем наркомы проявили огромный интерес к опытам «в силу их антирелигиозной направленности» — беседа длилась около четырех часов! Но стенограмма не велась, остался только протокол на четверть машинописной страницы, и которого видна лишь направленность беседы и заинтересованность в опытах, проявленная сторонами. «Метод искусственного оплодотворения дает возможность ближе подойти к ответу на вопрос о происхождении человека, — сообщает профессор Иванов. — С первых шагов научной деятельности я пытался осуществить постановку опытов скрещивания человека и антропоидных обезьян. В свое время я вел переговоры с бывшими владельцами знаменитых зоопарков, бывшим попечителем института экспериментальной медицины Тобосским. Однако страх перед Святейшим синодом оказался сильнее желания пойти навстречу этому начинанию. В данное время для постановки этих опытов недостает только денег. Предполагаю, что советское правительство могло бы в интересах науки и пропаганды естественноисторического мировоззрения пойти навстречу в этом деле и выдать если не всю, то значительную часть этой суммы. Считаю необходимым добавить, что получил предложение от Пастеровского института для окончательных переговоров и реализации опытов. Было бы обидно, если бы эта работа состоялась без участия СССР». Дальше бумаги Иванова попадают в Государственный Ученый Совет. По поводу «Докладной записки профессора Иванова об искусственном скрещивании человека и обезьяны» сделал доклад О. Ю. Шмидт, известный впоследствии полярник и автор планетарно-космогонической гипотезой. Государственный Ученый Совет создает по этому поводу особую комиссию. В конце концов, за предложениями профессора Иванова «…признали исключительно большой интерес». На эти опыты были выделены деньги. Бумаги поступают в АН СССР. Академия наук СССР. Отделение физико-математических наук (удивительно!). XIII заседание, 30 сентября 1925 года. На этом заседании в присутствии академиков Карпинского, Стеклова, Ферсмана, Павлова, Иоффе было решено поддержать идею необходимости работ профессора Иванова, признав за ней большое научное значение, о чем довести до сведения Управления делами Совнаркома. Тогда же президиум Академии наук решает, что экспедиция профессора Иванова в Африку «для организации опытов гибридизации на антропоидах» должна быть признана «заслуживающей большого внимания и полной поддержки». Но для научной деятельности нужны были деньги. Без них работа не двигалась с места. 27 мая 1925 г. профессор Иванов пишет председателю Совета народных комиссаров СССР Алексею Рыкову: о целях и задачах обезьянника, который он запланировать в зоне субтропиков, выбрав для этого Сухуми: «Мои работы с методом искусственного осеменения млекопитающих, естественно, привели меня к мысли поставить опыты скрещивания путем искусственного осеменения между различными видами человекообразных обезьян и между последними и человеком. Опыты эти могут дать чрезвычайно важные факты для выяснения вопроса о происхождении человека. Получение гибридов между различными видами антропоидов более чем вероятно. Можно почти ручаться за получение этих новых форм. Рождение гибридной формы между человеком и антропоидом менее вероятно, но возможность его далеко не исключена…»
В то же время рождается его письмо в Наркомпрос о необходимости закупок обезьян для научных целей. Председатель комиссии по зарубежным закупкам Наркомпроса Новиков сопроводил записку Иванова положительным заключением, исходя из того, «…что такой исключительной важности материалистическая проблема, как происхождение человека, и научно-материалистическая (антирелигиозная) пропаганда, связывающаяся неразрывно с этим экспериментом, должны были бы быть поставлены и развиты в нашем Союзе».
В 1926-1927 гг. Иванов возглавляет экспедицию АН СССР в Западную Африку для постановки опытов межвидовой гибридизации человекообразных обезьян. Деньги советским правительством были выделены. В Америке известие об экспедиции вызвало противоречивый резонанс. Одни поддерживали русского профессора, другие проклинали. Ку-клукс-клан буквально неистовствовал. Интересно было ознакомиться с газетными статьями того времени, аккуратно подшитыми в досье. На имя профессора Иванова хлынула почта. Около ста человек предлагали свои услуги, в большинстве случаев безвозмездно. Среди них были не только врачи и научные работники, что понятно, но и крестьяне, никогда не ездившие даже по железной дороге. Некий Михаил Родионенко написал, что он здоров, холост, вынослив, владеет оружием, готов на любую работу. Добровольцы остались дома, профессор взял с собой только сына.
Охранника, видимо, ничего не насторожило, он только кивнул и указал на широченные створки лифта напротив.
— Уже начинают собираться. Центральная на прежнем месте. Не тормозите там.
— Кто старший? — спросил Виктор уже на ходу.
— Линде. Будет тебе рад.
«Это вряд ли», — усмехнулся Риан про себя.
Дом Альенде и вправду походил на раковину. Во всяком случае, по закрученному спиралью коридору пришлось отмахать немало, прежде чем они добрались до центрального поста охраны. Охранник, встретивший их у лифта, тоже пожал Виктору клешню. Остальным только кивнул — топайте, мол, следом. Пару раз прямо в стенах бесшумно открывались двери, пропуская роботов и местную прислугу. Риан и бровью не повел, хотя это сильно и не вовремя напомнило его кошмары. Он покосился на Риккерта, мерно шагавшего рядом. Линзы у того, оказывается, умели показывать и нормальные человеческие глаза. А белые тонкие перчатки входили в униформу. Вот ведь удобно. Риану страсть как захотелось дернуть разноглазого за косу. Тут они и пришли.
Охранник повел братишек дальше, к банкетным залам, а Виктор и сам Риан задержались в центральной. Старший смены — высоченный и тощий, как половина лунарей — даже приобнял Виктора за плечи. Действительно, видать, обрадовался.
— Здоровки, Вик. Все не бросаешь это гнусное дело?
Тот только улыбнулся, разомкнул сенсорный замок на запястье и протянул старшему инфокристалл.
— Не дождетесь, как говорится. Что, пустишь нас в систему?
Риан стоял тихо и не отсвечивал. По сути, ему тут вообще нечего было делать — как всем прочим молодым, красивым и без комплексов. Но самое важное должно было случиться именно тут. Или не случиться. И он хотел знать.
Линде аккуратно сунул кристалл в приемник. Это, как объяснил заранее Виктор, была обычная процедура. Наемная команда из агентства приходила с собственной системой связи, охрана прописывала ее в системе безопасности дома. Линзы-интерфейсы и наклейки-микрофоны позволяли общаться практически без слов. Все для того, чтобы бойчей и ловчей прислуживать, ясное дело. Для охраны система была открытой, так что особо пиздеть и не полагалось. Еще все это давало доступ к плану дома, с разметкой, где можно ходить наемникам, где нет, и где можно поссать, если вдруг приспичит.
Пошла третья минута, а никаких признаков тревоги все не было. Похоже, сработало, и притащенный в инфокристалле червяк попал куда надо и делает там свое дело.
— Что-то долго сегодня, — нахмурился Линде. Виктор небрежно пожал плечами.
— Обновились. Зато не отрубает больше.
Линде кивнул. Потом развернулся вместе с креслом на сто восемьдесят, сцепил ладони и потешно пошевелил кончиком носа.
— Вик, тут такое дело есть. В долгу не останусь, сам понимаешь…
Виктор каким-то образом совершенно беззвучно изобразил одно большое внимание.
— Замолвишь у себя в агентстве словечко за моего племяша? Мальчишка толковый, мать в третьем поколении лунарка, отец — мой родной брат. Уже на трех курсах отучился, с отличием, а его даже в резерв не ставят. Все говорят, вакансий нет. А ведь берут новичков-то.
Риан чуть не хихикнул. Да уж, повезло парню. Целых десять вакансий в один день. Одиннадцатая на подходе. Если все срастется как надо.
Виктор очень по-дружески сжал Линде плечо.
— Без проблем, Нат. Все, что в моих силах. О, заработало.
Изображение в левом глазу едва уловимо мигнуло. Линза повесила в пространстве схему из разноцветных точек и фигур, на которых нужно было фокусировать взгляд для совершения действий. Можно было переключаться на интерфейсы всех участников системы. В прямом смысле смотреть их глазами. Они с парнишками вчера весь день этим развлекались. Бляха-муха, чего только люди с хуями не делают…
— Все, время поджимает, — заторопился Виктор. — До начала еще зайду к тебе, Нат, переговорим.
Начальник смены кивнул, довольный.
— Дорогу найдешь?
— Как всегда.
Как начать разговор с Виктором, Риан не знал, слишком уж хорошо тот держал дистанцию. А побазарить хотелось. О том, к примеру, где и как эти два дружбана так удачно нашли друг друга. И он даже начал было задавать вопросы, но Вик молча показал на свое ухо. Ну да, ну да, само-собой, кругом враги и нас прослушивают. Все так, кто ж спорит, но дело-то, ясно, не в этом.
До залов дошли в молчании. Там их уже ждал неопределенного возраста хлыщ в шелковых ярко-синего цвета тряпках и с раскрашенным лицом. Чего Риан на Луне точно не мог понять, так это мужской косметики. Хотя перед этим делом Виктор собственноручно из двух баллончиков нафигачил им всем серебристо-черные полосы по линии глаз, в тон расцветке униформы. Ну, для дополнительной маскировки Риан готов был это вытерпеть, но этот-то вот чего хотел добиться?
Хлыщ повел базар с Виктором, Риан же сунулся в банкетную зону. Там работа кипела вовсю.
Зону делила на два зала стеклянная стена с высокой асимметричной аркой. Вокруг более узкой её стороны развернулась барная стойка, выходящая в оба зала. Там уже окопались Норьега и Чи. Норьега, в общем-то, в прошлом и был барменом, правда, наркоты он толкнул за свою карьеру куда больше, чем бухла. Чиальтос же по жизни отличался неебической ловкостью рук, так что сошел за второго.
В одном зале двумя большими полукругами стояли фуршетные столы, в другом — пятьдесят круглых столиков, покрытых вышитыми скатертями в пол. Сервировкой занимались местные роботы под началом пятерых тетушек — местных же слуг. Риан никак не мог окончательно привыкнуть к тому, что на Луне «слуга» — это звучит гордо. В его понятиях пойти прислуживать можно, только когда дела совсем уж швах. Вот как у него сейчас. А тут же, вон, в очередь выстраиваются, хотя живут не в пример лучше, чем весь его родной городишко, чтоб он провалился.
Линза подсветила столики, подписанные ему. Почти центр, наиболее приближенные к верхушке тузы будут сидеть там, если верить инструкциям Виктора. Тот, понятно, будет обносить семейство.
Мимо прополз контейнер с логотипом «Алмазного грота». Риан поморщился. Он надеялся только, что вся эта свистопляска с подай-принеси не продлится долго. Риккерт, в принципе, ему это обещал. Если ему вообще можно доверять хоть в чем-то.
Сам Риккерт тоже обнаружился за барной стойкой. Растолковывал Чи и Норьеге, как пользоваться чудовищным агрегатом, выдающим всякую нужную и полезную шнягу типа стаканов, льда и стаканов изо льда. Виктор тем временем построил ребят и толкал последние инструкции. Риан не стал и прислушиваться. Да и Вик знал, что как пойдет пьянка, их с Риккертом в зале не будет.
В систему свалился план рассадки гостей, с пометками, кто чего жрет и пьет. Стены и пол превратились вдруг в одно большое вирт-окно. Теперь было похоже, что банкетная зона висит высоко в воздухе над залитыми огнями улицами ночного мегаполиса. Пиздец тому, кто высоты боится.
— Начинаем, господа, — прозвучал в ухе голос Виктора. Риан бросил на Риккерта тоскливый взгляд и решил сам для себя держаться к нему поближе. С того станется бросить его тут разносить пойло охреневшим кабанам.
Гул канонады нарушил утреннюю тишину; чайки с воплями взмывали ввысь, стремясь убраться подальше от человеческого маразма, называемого боевыми действиями. За час до начала штурма командор имел возможность наблюдать необычайную суету, царившую на вражеских укреплениях, а также густые клубы черного дыма, торжественно возносящиеся к небесам. Однако, из донесений лазутчиков следовало, что форт сохранил частичную боеспособность, и испанцы даже успели перетащить туда несколько орудий с западных укреплений. План Джека потихоньку воплощался в жизнь.
Норрингтон перераспределил имеющиеся под его началом силы следующим образом: «Элизабет», «Британию», и «Стремительный» он направил в лобовую атаку с севера, а все оставшиеся корабли, кроме «Черной Жемчужины» должны были подойти с запада. Пираты были чертовски хороши в рукопашной схватке, посему большую их часть вместе с командой «Коршуна» Норрингтон намеревался бросить на западные укрепления в качестве десантной группы под предводительством Джилетта. Что касается «Жемчужины», то, по мнению командора, она была бы малоэффективна без своего капитана, и ее оставили в резерве.
Итак, игра началась, и командор был почти уверен в успехе. Три британских корабля методично обстреливали форт, маневрируя с необычайным искусством. Совершив залп, они делали мгновенный разворот, и к тому времени как испанские орудия были перезаряжены и готовы к стрельбе, вражеские канониры видели перед собой цель, в которую было чрезвычайно трудно попасть – то бишь нос, корму, либо движущийся корпус. Время от времени, атакующие суда выстраивались в одну линию, сводя возможность попадания к минимуму. Благодаря подобным ухищрениям, британцы отделались незначительными повреждениями, в то время как испанцам приходилось несладко. Их укрепления, уже частично разрушенные в результате диверсии, понемногу превращались в беспорядочное нагромождение камней, и Норрингтон уже предвкушал, что вскоре над этой развалиной заполощется на ветру белый флаг. Упования его, однако, оказались преждевременными.
— Командор! – раскрасневшийся и слегка растрепанный Уилл Тернер взбежал на капитанский мостик, — Испанский флот на подходе!
Норрингтон повернулся в ту сторону, куда указывал лейтенант, приложил к глазу зрительную трубу. Холодея от скверного предчувствия, сосчитал паруса на горизонте.
— Четыре… Нет, пять кораблей. Господи, спаси и помилуй!
Туман. Серебристо – лазурно – золотое марево. Сквозь этот туман и звуки едва слышны. Крики чаек, легкий плеск волн, голоса. Звон корабельной рынды. «Сигнал к завтраку» — машинально отмечает про себя командор. Он откинулся на спинку стула, глаза полузакрыты. Невероятная тишина и покой. Она расслабляет. Она обессиливает. Она кажется просто немыслимой после того ада, что кипел здесь сутки назад.
От грохота пушек, казалось, раскалывались небеса, а пение сигнальной трубы сливалось с воплями и предсмертным хрипом. «Элизабет» успела удачно развернуться и дать залп по подлетевшему к ней на всех парусах испанскому флагману «Толедо». Однако в горячке боя Норрингтон успел позабыть о береговых укреплениях, которые по-видимому оправились от нанесенного им урона и вновь открыли огонь. Удар был ужасен. Тяжелые ядра обрушились на левый борт «Элизабет», заставив фрегат содрогнуться всем корпусом и на некоторое время потерять управление. Все смешалось. Стоны и крики раненных, треск ломающихся мачт. Увидев, как рулевой медленно оседает на палубу, зажимая рукой окровавленный бок, командор кинулся к штурвалу. Он успел развернуть корабль, прежде чем на него обрушился второй залп, уже с «Толедо», и на этот раз повреждения оказались минимальными. Испанец приближался. Вражеские канониры перезаряжали пушки, а матросы столпились у левого борта с абордажными крючьями наготове. Норрингтон вновь крутанул штурвал, и «Элизабет», совершив поворот оверштаг, оказалась в более выгодном положении, чем была прежде. Однако, без прежней маневренности, они все равно не смогли бы уйти далеко. Командор, впрочем, и не собирался спасаться бегством.
— Правый борт, орудия к бою! – крикнул он что есть силы.
И его команда была услышана. Оставшиеся в живых офицеры живо наводили порядок на борту, жестоко пресекая панику. «Элизабет» дала залп, не слишком мощный, но достаточно эффективный, чтобы на некоторое время задержать приближение противника и собраться с силами. Похоже, их судьба была предрешена, поскольку на помощь «Толедо» спешил еще один фрегат. Оглянувшись вокруг, Норрингтон узрел тонущую «Британию» и «Стремительный», который оказался в настоящем капкане. На секунду им овладело отчаяние, но всего лишь на секунду.
— Перезарядить орудия! Залп по моей команде!
Последняя жалкая попытка дать отпор. Но ее необходимо было сделать, чтобы потом погибнуть с честью. Вражеские корабли неотвратимо приближались. Будто стальные челюсти в смертельном оскале.
В первую неделю после Нового 1958-го года в библиотеку ходили только студенты. И это Флору очень радовало. Однажды, изучив и примерно определив для себя область интересов «своего» читателя, она выудила из спецхрана редкое издание древнегреческих трагедий. Там были уникальные комментарии дореволюционной профессуры. В общем каталоге этой книги просто не было. И когда объект, как всегда, пришел за своими книгами, Флора набралась смелости и положила на стол перед ним свой трофей.
– Думаю, вам это может быть интересно. – Она посмотрела на него с таинственным видом, и шепотом добавила, оглянувшись по сторонам: – Спецхран. Перед вами сдал один привилегированный человек.
Глаза его немного округлились, когда он взглянул на книгу. Он поднял брови. И мелко закивал головой.
– Да, да, большое спасибо. – И поспешил скорее с книгами уединиться.
В этот вечер впервые в жизни она уходила из библиотеки не одна. С Володей. В его раскованной речи творческого человека имя ее обрело новое звучание. Каждую свою фразу он начинал ласкающим ее слух обращением «дражайшая Флоренция».
Он говорил, не умолкая. О вечных сюжетах древних греков. О том, что их хватило на всю последующую историю человечества. О том, что он, будущий режиссер, будет ставить в театре только греков и, может быть, даже оденет древних героев в современные костюмы.
Она старалась время от времени вставлять в его монолог хотя бы по одной фразе, в которой очевидна была бы ее компетентность в вопросе. И старалась не зря. Несколько раз он лестно отзывался об ее удивительной начитанности. Искренне восхищался тому, какая она «редкая отдушина в этом мире». И она пила эту сладкую лесть с закрытыми от наслаждения глазами, как пьют ледяной лимонад «Буратино» при температуре плюс тридцать. Она пошла за ним, как крыса за дудкой, совершенно не в ту сторону. Ей давно нужно было идти направо. А она, ни слова ему не возражая, покорно пошла налево.
– Ну, вот и мой троллейбус! – вдруг совершенно неожиданно для нее сказал он. – Приятно было познакомиться, дражайшая Флоренция. Завтра, возможно, увидимся…
Он торопливо поцеловал ей руку и успел запрыгнуть на подножку. Она осталась стоять и обалдело смотрела вслед уходящему троллейбусу. Было уже почти одиннадцать часов вечера.
Когда она, шарахаясь от пьяных во дворе, пришла наконец домой, в комнате пахло сердечными каплями. Мама накинулась на нее с расспросами. Флора обняла ее и попросила прощения. Сказала, что просто решила прогуляться. Очень болела голова. Ни о чем рассказывать ей она не стала.
Потом она не спала всю ночь. В ее жизни случилось неслыханное событие. Она гуляла с мужчиной! Она с ним говорила! И какая разница, что он студент, а ей тридцать лет. Пусть так. Но за всю жизнь никто и никогда не говорил ей больше приятных вещей, чем он за какой-то час. Никто и никогда.
А через несколько дней Володя так уболтал ее, что она с легким сердцем вынесла для него из Публички книгу, которую он не успел прочитать в последний перед экзаменом день. Назавтра, когда она уже начала нервничать, он позвонил ей в отдел. Мужчины еще никогда не звонили ей по телефону. Он был так занят, что принести книгу не мог. А потому попросил, чтобы она сама зашла в театральное общежитие на Васильевском. И она согласилась. Во-первых, потому что боялась, что если будет ждать лишний день, то пропажа обнаружится. А во-вторых, потому что… Потому что… Она и сама бы не смогла точно объяснить почему. Да и не пыталась.
В тот вечер Азирафаэль удалился на второй этаж книжного магазина, где свернулся калачиком в кресле, прикрыв колени пледом.
Кроули спустился по скрипящим ступенькам и направился к двери, но остановился, как только повернул тяжелый крылатый ключ в замке. Он оглянулся через плечо и обнаружил, что Азирафаэль спит, прижав книгу к животу и обхватив себя руками.
Кроули потянулся к дверной ручке, потом дважды подумал, отдернул руку и принялся рыскать по комнате в поисках чего-нибудь, на чем можно было бы написать записку. Он схватил библиотечную карточку и авторучку Азирафаэля из слоновой кости, нацарапал «Я вернусь» на обратной стороне, положил ее на стол и ушел.
Он прошел мимо магазина и почти добрался до своей машины, но оставил ее на углу и пошел к автобусу. Он подъехал к Уайтчепелу, сошел на пустынной остановке и по узким темным переулкам пробрался на тускло освещенную улицу. Вскоре он увидел заколоченный ночной клуб с навесом, на котором было написано «Бодлеровская гостиная», подошел к служебной двери, распахнул ее и проскользнул внутрь.
Внутри ему пришлось побороться с дверью-гармошкой служебного лифта, потом нажать на кнопку и постучать ногой, пока тот нес его вниз. Со скрежетом он выпустил Кроули в длинный пустой коридор, где в конце его ждала бронированная металлическая дверь. Он бочком подошел к двери, осмотрел ее, трижды постучал, и пара петель заскрипела, когда сбоку открылась щель.
— Пароль? — рыкнули из-за двери.
Кроули наклонил голову в сторону щели:
— Эрешкигаль.
Дверь застонала и распахнулась, как люк в подземелье.
Кроули поднял воротник и спустился по лестнице, с каждым шагом погружаясь в другой мир. Перед ним открывался ночной клуб, похожий на старый заводской цех, с красными огнями на балках над сценой и замурованным в клетку подиумом второго этажа. Демоны разговаривали и пили за черными гранитными столами и в темных кожаных кабинках. Другие пыхтели кальянами, наполненными пузырящейся черной смолой. Из громкоговорителей гремела песня, которую Кроули скорее почувствовал, чем услышал, с немелодичным ритмом, эхом отражавшимся от зияющих бетонных стен:
— <i>Это всего лишь временное скольжение назад в бездну,
Я должен был увидеть его издалека…</i>
Кроули проложил извилистую дорожку через бесконечную комнату, мимо бара с мраморной стойкой и шипящими железными трубами. Он заметил окружение Дагон у аквариума с трехглазыми акулами, наклонил голову и сдвинул очки как можно выше. Кроули пробирался сквозь толпу по одному удару и локтю за раз — море рогов, копыт, кожи, черных ногтей и заостренных клыков — пока не свернул налево в узкий коридор, где нырнул сквозь пластиковую полосу занавеса, испачканную темным ихором.
С другой стороны Кроули обнаружил нишу со старым таксофоном с грязными стертыми кнопками, изношенным шнуром и потрепанной телефонной книгой. Адский курьер сидел рядом на шатком барном стуле, выпуская клубы фиолетового дыма из тонкой черной сигареты.
— Мастер Кроули? — Курьер отпрянул. — Какого черта тебе надо?
— Мне нужно позвонить.
Курьер нахмурился.
— Куда?
— В самый низ.
Курьер затушил сигарету в змеевидной пепельнице.
— Зачем?
— Мне нужно связаться с Ситри.
— Может быть, она не хочет тебя слышать.
— Слушай, я уверен, что тебя сделают сторожевой собакой месяца, но это важно. Очень важно. — Кроули стиснул зубы. — Так что либо дай мне подойти к телефону, либо…
— Тебя вообще не должно здесь быть!
И тут вмешался женский голос, звучащий как типичный кокни:
— И что все это значит?
Пышногрудая черноволосая демоница появилась из-за занавески, и Кроули узнал ее, как только она прислонилась к дверному косяку. Ее локоны длиной до икр. Ее дешевые мокасины. Очаровательная родинка у ее губы. Ее леопардовый смокинг с черными карманами и лацканами. Она наклонила подбородок над высоким черным воротником и галстуком, и жуткий, резкий свет сверкнул на ее спиральных рогах.
— Ну, хорошо. — Она взглянула на змеиный пояс Кроули. — Посмотри-ка, что притащила кошка.
Кроули вздохнул с облегчением.
— Ситри! Я искал тебя повсюду.
— По делу?
— Да, я… я уже несколько дней пытаюсь до тебя дозвониться.
По лицу Ситри пробежала тень.
— Тогда тебе лучше пройти сюда.
Первый снаряд рванул с той стороны изгороди. Дрогнул пол под ногами. Посыпались стёкла на веранде и в столовой.
Мама выронила тарелку с яблочным пирогом, а отец вскочил, опрокинув чашку со свежесваренным кофе. Матвей помнил жуткое коричневое пятно, быстро расползающееся по белоснежной скатерти.
Грохнуло за стеной. Брызнули куски штукатурки. И сразу стало нечем дышать.
— В подпол! Быстро! — скомандовал отец.
Где-то далеко возник и стал стремительно нарастать вой воздушной сирены — зацепился на высокой ноте и повис, высверливая мозг.
Спотыкаясь, ссыпались по лестнице вниз. Матвея трясло, и он влип в мамино плечо в кромешной темноте. Отец захлопнул ляду, и на какой-то момент показалось, что они в безопасности. Потом их накрыло по-настоящему.
К дому вела такая знакомая дорожка, мощёная жёлтым кирпичом.
— Странное место, — сказал внезапный солдатик с эмблемой миротворческих войск ООН на рукаве. — Морок. Обманка. Каждому здесь видится что-то своё.
— Я только посмотреть, — жалобно произнёс Матвей.
— Охота вам… — Губы солдатика тронула еле заметная усмешка. — Ничего же не разберёшь.
— Ну а вдруг?.. Вдруг получится?
— Не получится, — сказал солдатик. — Вы не первый.
Их откопали через несколько суток — когда время уже перестало иметь значение. Наверное, Матвея сберегло Небо. К несчастью — только его. Тела родителей лежали неподалёку, накрытые серым брезентом. Дом был полностью разрушен. Торчали обломки брёвен. Битая черепица валялась под чудом уцелевшей яблоней.
Матвей, не веря себе, повёл взглядом справа налево и глубоко втянул в лёгкие августовский яблочный дурман.
Крыльцо не просто выглядело знакомым. Это было то самое крыльцо. Две ступеньки. Резные перильца. Фонарик над входом.
Из столовой доносились родные голоса.
Матвей почувствовал, как слабеют ноги. Шаги давались ему с превеликим трудом.
Он двигался — словно плыл сквозь густое масло: так, как это обычно бывает во сне.
Если бы это только было возможным! Увидеть маму и отца — живыми и молодыми, смеющимися и счастливыми! Спустя тридцать лет войти в уничтоженный дом своего детства. Насладиться куском маминого пирога, запивая его топлёным молоком из заветной синей кружки. Ощутить запах отцовских сигарет, смешанный с ароматом утреннего кофе.
Счастье! Да он бы, не задумываясь, отдал половину оставшихся лет жизни.
Если бы…
Солдатик наблюдал издали. Пойди пойми этих русских! Намолят себе место на свалке и ходят потом, кланяются куче строительного мусора. А ты тут стой и охраняй неизвестно что и неизвестно от кого. Он достал из кармана пачку сигарет, чиркнул «зиппой», затянулся. Покосился в сторону явно тронутого «посетителя» и изумлённо затряс головой.
Субтильный седоватый дядька куда-то запропастился, а на его месте стоял мальчишка, подросток лет одиннадцати-двенадцати.
— Эй! — окликнул его солдатик. — А где тут был… такой…
— Извините, — сказал Матвей тихо. — Я не мог не прийти.
Пока он вприпрыжку нёсся к автобусу, его неотступно преследовал запах спелых яблок.
Поселением это можно было назвать вряд ли. Скорее уж лагерем: несколько землянок посреди соснового бора, на крутом берегу мелкой извилистой речки. Праник рассматривал через бинокль сохнущее на веревках тряпье, выводок тощих чумазых детей, что тыкали прутиками с насаженными лягушками в чадящий сырыми дровами костерок. У воды стояла туристическая баня — пирамида из камней внутри каркаса, обтянутого мутной рваной пленкой. Но первым бросался в глаза врытый на пригорке посеревший от времени и дождей столб с какой-то резьбой. Издали он напоминал слегка покосившуюся ракету на стартовом столе, а все больше, надо признать, символ учения товарища Фрейда.
Наладонник насчитал присутствие полутора десятков душ, территориально все в куче, кроме одного. Какой-то обморок, вероятно часовой, шарахался вокруг лагеря по стохастической траектории. Видимо, сторожил. Устраивать с ним предварительную встречу Праник не стал: просто было лень бегать. Не скрываясь, направился прямиком к землянкам, китаец и девушка шли следом.
По ходу обнаружилась еще одна интересная деталь: с реки не видать, но лагерь опоясывал высоченный частокол с широкими воротами. Хотя для верности следовало сказать: «опоясывал бы». Будь он достроен. Толстым строевого леса столбам с заостренными верхушками позавидовал бы какой-нибудь форт, если бы не одна деталь. Частокол тянулся в обе стороны от ворот на несколько метров и заканчивался ничем. Дальше через равные промежутки шли тычки, обложенные булыжниками, всем своим видом заявляя: забору быть! Праник прикинул, что такого количества бревен с лихвой хватило бы на добротную избу. Или даже на две. А для полного обеспечения проекта пиломатериалами пришлось извести на корню лес в радиусе метров ста. Над воротами на двускатной крыше красовалось не без труда и таланта вырезанное солнце посреди густой росписи языческой символикой. В любом случае ворота с участком частокола представляли собой наиболее знаменательное и монументальное сооружение в лагере.
Едва завидев чужаков, местные подняли гвалт, замахали руками, забегали. В итоге окружили со всех сторон, угрожающе выставив оружие. Кто-то держал охотничье ружье, кто-то лук с натянутой тетивой, кто-то и вовсе топор или кол. Аборигены смотрели враждебно, но без ненависти. Скорее, в глазах их читался страх. Мужчин и женщин поровну, все примерно одного возраста, лет тридцати — сорока, едва ли старше. Все, включая детей, увешаны фенечками, амулетами, побрякушками, в волосы вплетены разноцветные полоски, перышки, цветы и Перун знает что еще. Многие носили на голове обручи, типа древние славяне. В общем, фрики на вольном выпасе.
Пауза затянулась, требовалось что-то сказать. Праник и брякнул первое, что пришло на ум:
— Аз есьм… Житие мое…
Несколько секунд присутствующие недоуменно хлопали ресницами, а потом грохнули взрывом хохота. Обстановка разом потеплела, тетива ослабла, ружья глянули в землю.
— Это не бандиты, — вперед выступила высокая стройная женщина. — Вы же не бандиты?
— Не, — Праник качнул головой, — не бандиты.
Гостей усадили к костру, на огонь отправилось черное видавшее виды ведро, в которое густо полетели пучки трав.
— Чай будем пить, — обнадежила женщина.
Звали женщину вполне себе нормально: Милой. Не Милославой, не Радомирой и не Кленой, как можно было предположить относительно окружающего антуража. Имени своему она вполне соответствовала: личиком симпатичная, голос — низкий приятный. При всем при прочем впечатление кисейной барышни Мила не производила. Сможет, поди, и землянку вырыть, и шкуру с зайца снять, и ножиком с берестяной рукояткой, что висит на поясе, воспользуется, если нужда встанет. В общем, Праник бы с такой в разведку сходил.
Мужчины с уважением косились на автомат, женщины — на Праника. Постепенно завязался разговор.
Они пришли сюда давно, едва отполыхали зарева пожарищ. Пришли строить новый мир: прежний рухнул. Компания чокнутых ролевиков. Забрались в лес поглуше и основали «городище». Решив жить сообща, помогать друг другу, растить детей. Ну и, как в анекдоте: поначалу было трудно, потом стало немного тяжелее. Некоторые ушли, не выдержали. Но, как ни странно, община выжила. Несмотря на скудный рацион, холодные зимы и скуку, местами переходящую в смертную тоску. Видеть одни и те же лица на протяжении долгих лет — то еще испытание. Растили чахлый огородик, собирали и ловили все, что можно зажарить, сварить или сожрать сырым. Грызунов кушали, лягушек, змей, ежиков, жуков в личинках и вставших на крыло, певчих и не очень птиц, мелкую рыбешку. Время от времени удавалось разжиться и дичинкой. Из нее же тачали одежду взамен старой, разлезающейся в лоскуты. Кому шкурок не досталось, конструировали наряды из капроновой мешковины и содранного когда бы не с автомобильных сидений «кожзама».
Цин огородик осмотрел скептически. После достижений фекального хозяйства жидкие картофельные побеги и нитевидная редька казались пародией на растениеводство. Праник и сам пребывал в странных чувствах. Вот, судя по речам, люди вокруг умные и из себя культурные. Изъясняться стараются манерно, песни поют, украшательствами быта занимаются. В костер не плюют, воздух громко не портят. С этим, с внутренним миром, значит. С богатым. Но как-то все у них… Через домик бурундука…
Взять хотя бы те фенечки из бересты и лыка плетеные. Это сколько ж труда и времени надо потратить! Бусики наборные из просверленных, мать его, разноцветных камушков в шестнадцать рядов. Дудочки-свистульки. Браслетики на запястьях, предплечьях, на щиколотках, на Слава Зайцев знает чем еще. Расписной фаллос на берегу, забор этот из строевых сосен, на кой он?.. Ладно бы заняться нечем, так живут же в сырых землянках покосившихся, жрать нечего, одежки нормальной нет: дети с голыми руками-ногами ходят, сами грязные, оборванные. И зима на носу…
Совместное употребление горькой жидкости из ведра прервал вышедший из лесу человек. Светловолосый парень с карабином. Вероятно, тот самый часовой, что бродил вокруг лагеря.
— Наш вождь, — представила Мила, — Ярик. — И торопливо поправилась: — То есть Ярослав…
Вон у них как! Вождь, значит, окисляется на посту, а смерды чаи гоняют…
Ярослав, то есть Ярик, с серьезным видом прокашлялся, то ли раздумывая, что сказать, то ли просто привлекая к себе внимание. Мила что-то зашептала ему в ухо, украдкой кивая на пришлую троицу. Ярик снова покашлял и заговорил, обращаясь вроде бы ко всем, но взглядом определив Праника как альфа-самца:
— Добрым гостям здесь рады всегда! Добро пожаловать в славный град Солнцедар!
Праник изо всех сил старался соответствовать моменту и сохранять серьезное лицо. Надо же, территория внутри забора именовалась в честь знаменитого некогда портвейна.
— А что же вы здесь? — Ярик с укоризной поджал губы. — Прошу на лобное место! Прошу-прошу!..
Соплеменники с неохотой покидали насиженные места, но вождь был неумолим. Возле тотема разожгли большое костровище, дунули в свистульки, Ярик вознес хвалу каким-то богам. На этом торжественная часть мероприятия закончилась, все расселись вокруг. Вождь на центральный пенек, остальные согласно штатного расписания. Ярик пытался о чем-то велеречиво расспрашивать, но беседа не клеилась. Костер быстро прогорел, вдобавок с реки дул холодный ветер. И аборигены потихоньку потянулись обратно, в уютный закуток. Вождю ничего не оставалось, как покинуть трон и отправиться следом.
— Вот все у нас так!.. — проворчал один из местных.
Хмыкнул себе под нос, ни к кому вроде бы не обращаясь, но удостоился от Ярика взгляда, полного праведного негодования.
— Это — Зола, — вполголоса пояснила Мила. — Они с Яриком друг друга недолюбливают.
Праник усмехнулся:
— Заметно…
— Зола — прагматик. Считает, что все это игры, пустое…
— Так ли уж он не прав? — Праник пожевал травинку.
— Не знаю, — Мила дернула плечом. — Возможно. Он Ярика подкалывает по поводу и без. А тот злится. Ярик хочет как лучше. Не глупый же, понимает все сам. Но старается изо всех сил, жилы рвет, — Мила вздохнула. — Что нам осталось? Выживать? И кусок мяса есть предел наших мечтаний?.. Ярик хочет дать большее — будущее, цель. Когда холодно, когда плохо, когда безнадега, он как колодец с энтузиазмом. Многое можно вытерпеть, много вынести, когда теплится в душе надежда… Ну, заносит его временами, не без этого. Но его любят и прощают.
Мила помолчала.
— А Зола… Он тоже хороший. Не из наших, после прибился. Сам из блатных, в татуировках весь. Но добры-ый!.. Попроси — все сделает, последнее отдаст. Здорово помогает нам, зверя бьет, рыбачит. Если бы не Зола, мы бы, наверное, с голоду умерли давно. Они поначалу с Яриком до хрипоты друг на друга орали, до драки дело доходило. Ярик настоял, чтобы Золу из общины исключили и отобрали право голоса. У него даже жилище теперь за оградой…
— Детский сад! — Праник покачал головой. — Штаны на лямках…
Рядом присел Ярик. Помолчал некоторое время и, осторожно заглядывая в глаза, принялся Праника расспрашивать на предмет, где тот служил и вообще чем по жизни занимался. Праник также осторожно отвечал, не понимая, к чему вождь, собственно, клонит. Ну, поучаствовал немного. По молодости еще. Ваххабитов гонял по зеленке. Стрелять? Ну, доводилось. Что там особенного? Наливай да пей… В людей? Так, дорогой, либо ты, либо тебя. Что, другое мнение есть на этот счет?
Мила с Яриком переглянулись.
— Да скажите уже! — не выдержал Зола. Переломил ветку о колено, бросил в огонь. — Почвоведы…
Ярик помялся еще немного и заговорил.
Они жили здесь давно, и их никто не беспокоил. Но несколько дней назад к лагерю вышли трое. Вели себя развязно, трясли оружием, кому-то дали в зубы. Выражались нецензурно, отбирали фенечки, хватали женщин за область гениталий. Зола, как назло, пропадал в лесу, и побазарить по понятиям с хулиганами было некому. Неоднократные настойчивые просьбы покинуть территорию наглецы, так сказать, игнорировали. И Ярик не придумал ничего лучшего, как садануть одному дуплетом в живот, отчего тот на месте и скончался. Остальных двоих закидали острыми предметами и утыкали стрелами, как ежей. Несмотря на что, правда, тем удалось благополучно скрыться.
Боевую победу отметили всеобщим улюлюканием и плясками вокруг костра. Но постепенно эйфория поутихла и уступила место опасениям, что бандиты могут вернуться в гораздо большем численном составе. Масла в огонь подлил вернувшийся с охоты Зола, заявив, что всех троих нужно было валить обязательно и наверняка. И теперь визит их соратников — лишь вопрос времени.
Ярика разрывали противоречия. Он то пытался убедить всех, что никто сюда больше не явится, то бросался рыть вокруг лагеря окопы.
— Так это ты их в лесу караулил? — не то спросил, не то сделал вывод Праник.
Ярик кивнул. Отнекиваться не имело смысла.
— Что вы хотите от меня? — Праник пожал плечами.
Зола фыркнул:
— Чтоб ты за них впрягся. Не ясно разве?..
Никто не возразил. Вождь сидел, потупив взор. Потрескивал, выстреливая в небо снопы искр, костер.
— Что нам делать? — нарушила молчание Мила.
Праник вздохнул, устало потер веки. Она ведь не совета просит. Помощи!..
Как-то все встало с ног на голову. В какой-то непонятный момент… Вот сидит, едва заметно покачиваясь, Цин. Он по-русски понимает плохо, смысл разговора давно упустил. Щурится от костра. Нелепо, наверное, звучит: китаец — и щурится. Но Праник в этом мог поклясться. Как кот у печки, глаза прикрыл и мыслями в своей лысой голове далеко-далеко отсюда. За десятки лет. В прошлом, конечно. Сейчас все представляют прошлое, потому что будущего нет. Вот Аня пригрелась и уснула. Ее острые коленки выпирают даже из-под толстых штанов. Что ей снится? Дом. Дом, которого никогда не было. Елка новогодняя, куклы в разноцветных платьицах, косы-бантики…
Если сейчас Праник встанет, эти двое поднимутся и пойдут в ночь вслед за ним. Почему? Почему им так важно видеть впереди себя его спину?
Кто ему эти люди?
Кто ему все эти люди?!
Все эти люди…
Все…
Праник поймал себя на мысли, что принял решение. Неосознанно, спонтанно. Он недоверчиво вглядывался в окружающих, ощущая, как от них тянутся тонкие невидимые нити. Как их голод становится его голодом, их жажда — его жаждой, их тревоги — тревогами его.
Конечно, их найдут, этих творческих ролевиков. Даже не в том дело, что на километры вокруг лес испещрен следами жизни и деятельности. Лагерь стоит у реки. Иди вдоль берега, и мимо не пройдешь. Их найдут и перережут.
Праник разлепил губы. Решение осталось озвучить.
— Нужно уходить…
— Вот! — подхватился Зола. — Послушайте нормального человека!
— Уходить? Нет! — Ярик замахал руками. — Это наша земля!.. Категорически нет…
— За что умирать? — Зола округлил глаза. — За деревянный член?
— Ты… Ты молчи вообще! Здесь твоего голоса нет!
— Да! Отморозки прискачут, прописку проверять не станут!.. Себя не жалко, вон, — Зола кивнул на детей, — о мелких подумай!..
Праник не слушал препирательств, привычно устраиваясь у огня на ночлег. Поймал взгляд Милы. И единственный вопрос, тихий, почти беззвучный. Не услышал, прочел по губам:
— Когда?
— На рассвете, — сглотнул. — У вас ночь, чтобы собрать вещи.