Вечерело. Нежаркое апрельское солнце касалось своим краешком древних лип на соседней улице и готовилось вот-вот нырнуть в уже темный переулок. Сухонькая старушка возвращалась с прогулки домой. Бодро цокал по асфальту металлический носик пестрого зонтика, в карманах старого, но еще вполне себе крепкого, пусть и не модного, пальто шуршали прошлогодние жесткие стебли и глухо побрякивали две пустые ракушки.
Кода Елизавета Тимофеевна увидела эти стебли, причудливо растопырившиеся в стороны множеством коротких веточек, то не смогла пройти мимо, понимая, что они нужны ей, вот прямо сейчас, срочно. Зачем – непонятно, но обязательно нужны. Высохшая трава никак не хотела поддаваться слабым пальцам, и Елизавета Тимофеевна долго трепала и дергала стебель, так, что повредила кожу, и палец сейчас болел и саднил. Но, на удивление, больше не болело ничего.
Не ныла противно спина, не подкашивались привычно колени, не заходилось в суматошном тарахтении сердце, изношенное прошедшими годами и тревогами. Елизавета Тимофеевна чувствовала себя семнадцатилетней Лизочкой, в удивлении распахивающей голубые глаза навстречу новой весне.
Приближалась серая скала пятиэтажки. Елизавета Тимофеевна улыбалась, предвкушая, как откроет скрипучую обитую бежевым дерматином дверь, как сбросит ставшие под вечер тесными ботинки, как сварит себе чашечку кофе, капнет туда ложечку сливок, так что черная прозрачная глубина подернется дымкой. Задумается. И не страшно, что доктор запрещает, сегодня такой замечательный день, сегодня можно.
Елизавета Тимофеевна остановилась у темной витрины поправить берет, неплотно сидящий на седых и редких уже кудрях, и в отражении сбоку заметила соседского мальчика, который зачем-то протягивал ей прутик.
Со всей возможной в ее возрасте скоростью Елизавета Тимофеевна обернулась, и с немалым удивлением обнаружила, что мальчик прутик ей не протягивал, он самым возмутительным образом пытался им в нее потыкать. От глубочайшего изумления пожилая дама потеряла дар членораздельной речи и смогла только выдавить вопросительное «Ааааа?», на что мальчик, резво отпрыгнув, скандально возразил:
— А чего это вы здесь ходите?
Елизавета Тимофеевна удивилась еще больше, ведь она здесь ходит уже без малого сорок лет, почему бы не продолжить и дальше, но мальчик наябедничал:
— Мишка со второго подъезда сказал, что вы умерли.
Какая-то тянущая пустота поселилась от этих слов чуть выше желудка, и Елизавета Тимофеевна сухонькой ручкой подтянула к себе свой пестрый зонтик и погрозила мальчику, строго провозгласив надтреснутым фальцетом:
— Хулиган!
Мальчик отпрыгнул еще дальше, и тут разъяренным коршуном налетела его мама, известная всему двору из трех пятиэтажных домов, собирательница разноплановых слухов Верка.
— Не смейте трогать моего сына! – затолкав отпрыска за спину, с ходу начала она, — Идите куда шли себе спокойно, и что Вам не лежится? Людиии! – возвысив голос, заверещала она, — Что делается-то! Покойники средь бела дня ходят!
— Позвольте, — голос Елизаветы Тимофеевны окреп, — это Вы про кого? Я с милейшей Ниной Павловной в парке гуляла, и про покойников не знаю, и не слышала.
— Про Вас я, милейшая ЛизТимофеевна, — ехидно ответила Верка, — вот сегодня пятница, да, а в понедельник Вас с сердечным приступом увезли, да говорят, не в больницу, а в морг сразу, а Нинка ваша в октябре скончалась, упала, три дня лежала, да так и померла. Так что идите себе, идите.
— Но вот же я, вот, — и тут насупленный Витька, вспомнила его имя огорошенная новостями Елизавета Тимофеевна, высунувшись из-за подола матери, кинул в старушку большой ком грязи. И тот, вместо того, чтобы некрасиво размазаться о светло-серое пальто, пролетел насквозь, прямо через фигуру Елизаветы Тимофеевны и зашуршал в кустах, уже покрытых нежными зелеными листиками.
Проследив его полет и падение взглядом, Елизавета Тимофеевна растерянно произнесла почти шепотом:
— Я все-таки умерла. А я и не знала, мне никто не сказал, — фигурка ее начала стремительно бледнеть, становиться прозрачной, вот через серое пальто уже виден асфальт, тоже серый, но темнее на три тона. Через несколько секунд Елизавета Тимофеевна истаяла легкой дымкой, выронив свой зонтик. От падения разошлась липучка, скрепляющая спицы, и в луже в лучах заходящего солнца развернулась многоцветная радуга, и мгновением позже исчезла и она.
0
0