Рано полысевший Игорь окончательно лишил Ниночку душевного равновесия, доставляя девушку на работу и обратно на своем яично-желтом «Жигуленке», оборудованном спортивным рулем в кожаной оплетке с лейблом «FIAT» на кнопке клаксона.
Впрочем, и работавшая в паре с Сикорским Дарья Власьевна не могла не оценить ту подчеркнутую галантность, с которой псевдо-Олялин каждую смену привозил и отвозил ее на своей двухцветной «Волге» с серебряным оленем на капоте. Мотивировка была корректна и уважительна: «Мы же соседи! Пять домов разницы, полстакана бензина!», и Дарья Власьевна почти спокойно принимала этот транспортный дар.
С Ниночкой все было сложнее. Будучи интеллигентной еврейской девушкой из большой и дружной семьи, в которой четыре поколения кряду беззаветно служили русской психиатрии, она мучительно искала исчерпывающее объяснение происходящему.
Во-первых… Нет, это «во-вторых». Сначала – дело. Почему все ампулы, которыми им предстоит пользоваться, не маркированы? Они различаются только объемом. И Латышев с Сикорским, назначая инъекции, указывают сестрам, будто те недалекие идиотки: «Композиция из двух больших, двух малых и одной из металлического ящика».
Во-вторых… Нет, это подождет. Почему каждое утро, заступая на смену, она фиксирует явные признаки перевозбужденного состояния больных? Такое впечатление, что по ночам опекаемая ими пятерка дружно вылетает через форточку на шабаш и, изрядно утомившись, к утру возвращается назад. Особенно жалко смотреть на Маркова. Застывшая полуулыбка и медленно шевелящиеся в немом диалоге с невидимым собеседником губы. То еще состояньице! А этот ужасный электронный монстр – томограф?! Это же не по профилю больницы! И, что самое странное, – ни она, ни Дарья Власьевна не присутствуют при его применении.
Новые санитары… Она никогда в жизни не видела таких страшил! Только в школьном учебнике на репродукции картины Васнецова «Поединок Пересвета с Челубеем» встречала Ниночка подобный типаж: огромного роста лысый азиат, этакая гора мышц, с постоянно сощуренными глазами-щелками и жировыми валиками на затылке! Бр-р-р! А ведь они еще и немые!
И наконец… Да, она взрослая девушка и должна быть откровенна сама с собой – ее отношение к Латышеву.
Любовь? Влюбленность? Инстинктивное желание укрыться за надежной спиной обеспеченного мужчины? А его отношение к ней? Физическое влечение или простая дружба сослуживца, не обремененного семьей?
«Господи, – думала Ниночка, – зачем ты обрекаешь меня на терзания, на борьбу с любопытством и страхом? Зачем посылаешь мне искушение в виде желтых «Жигулей» и вкусных коктейлей в «Кронверке»?..»
Но сон – естественная потребность молодого организма, и Ниночка все-таки уснула.
* * *
Как и все молодые ленинградцы, Иволгин недолго раздумывал, прежде чем ответить на вопрос Джейн, где бы они смогли встретиться.
– Выбирайте, что вам удобнее: Елисеевская кофейня, это у Дома радио, или «Сайгон»?
– В «Сайгоне» слишком много людей, а кофейня… Это там, где молодой Бродский сочинял стихи? Давайте, Вадим, просто прогуляемся…
– Решено…
Место выбрала англичанка. Она же предложила маршрут прогулки – от площади Мира до проспекта Майорова, а затем заглянуть в знаменитую чебуречную, чуть не доходя до Фонтанки.
Не успели Вадим и Джейн обменяться приветствиями, как между ними вклинился какой-то мужичок в кепочке, надвинутой на глаза, с хорошо заметным спиртным духом.
– Хороша девчонка! Познакомь, а?
Откуда что взялось у вечно робкого Домового!
– А ну давай, иди своей дорогой…
Мужичок тут же исчез.
– Какой… – Джейн пыталась подобрать слово, очаровательно сморщив носик.
– Плюгавый.
– Точно! Пойдем, – девушка взяла его под руку.
Наверное, впервые в жизни Вадим Иволгин чувствовал себя взрослым, смелым и серьезным человеком.
Домовой обстоятельно изложил Джейн результаты поездки на дачу Марковых. Он не стал передавать и комментировать свои впечатления от разговора с отцом Кирилла, хоть изначально и готовился поделиться ими с Джейн, рассказать ей о собственных переживаниях. Вместо этого ограничился констатацией:
– У Кирилла проблемы со здоровьем, Джейн.
– Это очень опасно? Скажи мне всю правду.
– Нет-нет. Ничего ужасного, вроде рака, там нет. И вообще, ничего подобного нет. Просто он очень сильно переутомился. Учеба, работа в «Аленушке» с ее децибеллами, спиртным, прокуренным воздухом…
– Вадим, по-моему, ты говоришь ерунду!
Иволгин тяжело вздохнул.
– Я говорю то, что услышал от его отца. И нравится мне услышанное или не нравится, верить мне словам человека, которого я уважаю, или не верить – все это из области эмоций. Повлиять на ситуацию или хотя бы что-то предпринять я смогу лишь после того… – глаза Джейн, полные надежды, ловили каждое движение пухлых губ, – как увижу Кирилла и поговорю с ним.
– Это возможно? Да? Я пойду с тобой, – девушка схватила Домового за руку. – Ты возьмешь меня?
– Джейн, я ничего не могу обещать. Мне…
Дим-Вадим замялся, вспомнив, с какой искренней убедительностью он рассказывал Маркову-старшему о предстоящей свадьбе, призывал Наталью подтвердить его слова, доказывал необходимость присутствия Кирилла в роли свидетеля и в качестве самого весомого аргумента приводил тот факт, что англичанка Джейн Болтон, свидетельница со стороны невесты и подруга Маркова-младшего, уже пошила торжественный наряд у самой модной студенческой портнихи.
Иволгин вспомнил брезгливую гримасу собеседника, когда речь зашла об иностранке. И только теперь, здесь, перед зеркальными дверями входа в чебуречную, до него дошла возможная истинная причина исчезновения Кирилла. Вадим остановился.
– Джейн, очень трудно что-то обещать. Ему назначили курс, который требует полнейшего исключения привычной среды и контактов. Это как-то связано с невралгической природой заболевания. Полнейшая изоляция не менее чем на шестьдесят суток. И только потом врачи примут решение – продолжать курс или нет. Все, чего я смог добиться – выпросил у Алексея Петровича обещание устроить встречу с лечащим врачом Кирилла и дать мне шанс убедить его в … – Вадим, не закончив мысль, махнул рукой. – В общем, я даже не знаю, где именно он находится. Извини за испорченную прогулку, но мне пора, – неуклюже переступая толстыми ногами, Иволгин двинулся в сторону «Техноложки».
Он уже почти дошел до моста через Фонтанку, когда услышал голос Джейн:
– Вадим! Вадим, подожди!
Она подбежала к нему, запыхавшаяся, с еще различимыми дорожками
от слез на лице.
– Вот. Наш куратор каждый уик-энд ездит в Хельсинки, и по моей просьбе она привезла… – девушка застенчиво протянула большой белый пакет.
– Что это? – Домовой не был виртуозом по части перехода из одного эмоционального состояния в другое.
– Бери, это для Натальи. Настоящий флердоранж и венчальный покров. У вас такого не достанешь.
– А венчальный – это какой?
– Как у мадонн на картинах итальянских художников. Все. Пока, Дим-Вадим, я позвоню, – чмокнув смущенного Иволгина в щеку, Джейн поспешила по своим делам.
Местечко было что надо. В меру просторная комната почти без мебели, лишь несколько стульев, обшарпанный стол, покосившийся буфет, здоровенный матрас и верстак у стены. На окнах – жалюзи, ибо нечего кому попало подсматривать. На все это их лордство даже не посмотрел, приклеившись взглядом к свисающим с потолочного крюка цепям. Новеньким, крепким, в количестве двух штук, на лебедке и с фиксаторами. А под ними, вделанные в деревянный пол, еще две, только короткие и с поножами.
Их лордство затормозил, промычал что-то матерное.
– Ты правильно понял, красавчик, все для тебя, – прокомментировала я с законной гордостью.
Ну а что? Интерьерчик очень даже стильный. Стиль «Заброшенное ранчо с привидениями и маньяками», очень модно.
– Сюда, ваше лордство, – с непередавамо насмешливой миной велел caro mio.
Выпрямив спину еще больше, хотя это казалось невозможным, и всей фигурой выражая высокомерное презрение, лорд подошел к цепям и остановился. Оглядывая при этом комнату, явно с прицелом «как бы отсюда свинтить». Ну или «где бы укрыться, когда ФБР прилетит его спасать». Ага. Вот прямо щас и прилетит. Мечтайте!
– Что ж, располагайтесь, ваше лордство, – я подошла к нему, правда, не так близко, чтобы он мог выхватить у меня пистолет. – Руки вверх, прошу вас.
Вот зря он не послушался, пока я просила вежливо. В отличие от меня, caro не был натсроен на дружественный диалог. Одной рукой он сгреб волосы лорда в кулак (и как только умудрился, стрижка-то у лорда довольно короткая) и потянул, заставяля того запрокинуть голову, а другой прижал ствол кольта к его шее.
– Действуй, amore mia, – нежно улыбнулся мне.
Для начала я пристегнула наручники к цепи. Жестко, неудобно, но освобождать лорду руки – дураков нет. Тут же caro что-то там сделал с лебедкой, и цепь с пронзительным металлическим скрипом натянулась, заставив лорда вытянуться.
– Тебе идет, красавчик, – я провела ладонью по напряшмся мышцам его плеча.
А потом, из исключительно хулиганских побуждений скользнув по его телу своим и с удовлетворением отметив так и не упавший стояк, присела у его ног, пристегнула. И поднялась так же, скользя по его телу. Великолепному, мать его, телу!
– Я уже ревную, amore mia, – в голосе мафии прозвучали рычащие нотки.
– Он мне нравится, – я капризно надула губки и стволом беретты погладила лорда по щеке. – Я его хочу!
Caro фыркнул и обнял меня. Собственнически, напоказ. Мальчишка! Но как же красив… вот только шоферская тужурка на нем неуместна. И потому – долой ее!
Временно оставив лорда в покое, я с удовольствием стянула дурацкую одежку, оставив caro в привычной майке без рукавов. Потерлась щекой о татуированное плечо, позволила его рукам зарыться в мои волосы, а его губам – найти мои губы…
Мы немножко увлеклись. Самую малость! Caro даже не успел задрать мою юбку, но я думаю – потому что пистолет мешал. Целоваться, держа пистолет, ужасно неудобно! А заниматься любовью и вовсе. Особенно когда кто-то рядом злобно звенит цепью и сопит, обещая снять скальпы с нас обоих.
– Черт. Он меня отвлекает. И этот пистолет!
Я помахала в воздухе береттой, нечаянно направив ее на лорда… ладно, не нечаянно. Уж очень мне нравится, как он яростно сверкает глазами. В сочетании с поднятыми руками – просто великолепное зрелище! Вообще цепи ему идут. Очень, очень стильное сочетание! Правда, есть кое-что лишнее, но это – потом, потом!
Пистолет у меня все же отобрали и, наплевав на лорда чуть более чем полностью, отбросили куда-то в угол. А следом и свой. Все равно они пока нам не понядобятся. Вот, когда меня обнимают обеими руками и упираются в меня только твердым членом, а не дулом кольта, намного лучше!
Найдя взглядом ближайший стул, я подтолкнула caro к нему, нащупала застежку его джинсов, потянула замок молнии. Ощущение чужого взгляда заводило просто до темноты в глазах! И не только меня. С низким стоном caro прижался ко мне бедрами, опустился на стул – и потянул меня на себя. Оглянувшись на их прикованное лордство, я почти оседлала caro, но только почти – его торчащий вверх член едва касался моих трусиков. Caro снова застонал и попытался положить руки мне на бедра.
– Нет, – я шлепнула его ладонью по запястью.
Он рвано выдохнул, прикусил губу, но руки опустил, представив мне делать все самой.
– Мой хороший, – я наклонилась к его губам и слегка потерлась о горячий напряженный член. – Мой больной ублюдок.
– Пожалуйста, мадонна!.. – выдохнул он.
– Разве я могу тебе отказать? – шепнула я, опускаясь на него…
И застонала сама от острого, на грани боли, наслаждения. Чувствовать его в себе, всего, целиком, знать, что он – мой, прекраснее всего на свете!.. Прекраснее – только смотреть в бешеные лордские глаза, задыхаясь от подступающего оргазма.
Мы кончили одновременно. Все трое. В смысле, я, caro и чертов стул. Он сломался, не выдержав напора. Но caro успел не только поймать меня, но и так извернуться, чтобы никто ничего не сломал. Немножко ушибленная задница не считается. Так что мы сидели на полу, среди обломков стула и счастливо ржали. Несколько по-дурацки, но какая кому разница? Смешно же, упасть со стула в такой момент! Нет, в Голливуд такой кадр не возьмут. Хреновые из нас злодеи.
Снобское лордство считал так же, если верить насмешливому блеску его глаз. Впрочем, если верить стояку… но разве из лордство будет обращать внимание на такие мелочи?
И как он умудряется выглядеть высокомерным ублюдком, даже вися на цепях? Загадка природы. Может, дело в белоснежной рубашке и часах за черт знает сколько тысяч баксов? В запонках с черным сапфиром? В двадцати поколениях снобских лордов? А, плевать!
– Ты знаешь, что такое классовая ненависть, caro?
– Ага, – хмыкнул он, лениво поглаживая меня по спине. – Сейчас – понимаю.
– Вот. Я научу тебя делать революцию и петь марсельезу.
Мы снова заржали. Ну а что? Если мы дуэтом споем марсельезу, лорд точно раскошелится. От шока. И ужаса. Потому что таких психов больше нигде нет! Мы – самые-самые!..
Вот только синие киты… как я могла забыть о синих китах! Ай, нехорошо. И тем более нехорошо забывать о лорде. Что-то он слишком парадно одет для нашего мероприятия.
– Отпусти меня, caro. И дай твои напульсники, – я огладила его запястье, затянутое в черную потертую кожу с заклепками и колечками.
– Но мы же не оставим их какому-то там лорду? Я к ним привык.
– Не оставим.
Ухмыльнувшись, он вскочил на ноги и подал мне руку. Разумеется, не преминув прижать меня к себе, стоило и мне подняться. А я потянула его за руку.
– Ваше лордство уже соскучилось?
Когда вернулись за вторым домиком, мы с бортрадистом буквально затаили дыхание — кто теперь будет цеплять, интересно: тот же самый или другого стропальщика пошлют? Ага, тот самый мужик на крышу балка полез, что и в первый раз. Наверное, понял, что и как ему делать следует, раз настолько бесстрашно. Смотрим в люк. Ждем.
И тут происходит повтор первого действия драмы «Кулон исследует заряд статического электричества вертолета в полевых условиях» — мужичок хватается за трос, его шарашит разрядом, он на несколько секунд замирает в позе подстреленного лемминга, а потом, как ни в чем не бывало, цепляет балок и дает сигнал на подъем.
Бортрадиста трясет, он начинает нервно хихикать, а потом кричит в люк во всю глотку:
— Эй, на баркасе! Ты трос разряди сначала, тундра неогороженная, а потом руками хватайся!
Куда там — разве можно перекричать движки работающей «шестерки»? Два раза по пять с половиной тысяч лошадей! Иерихон отдыхает!
Между тем подвеска зацеплена хорошо, можно перетаскивать балок. Именно это командир и делает. На другом берегу стропальщик работает профессионально, весь накопившийся заряд отводит в штырь, забитый в землю, ловко накидывая специальный тросик на стропы, будто аргентинский гаучо или оленевод Большеземельской тундры.
— Их что, на разных фабриках делали? — удивляется бортрадист, имея в виду двух стропальщиков и методику их работы. – Этот-то всё отлично сечёт. А первый… тот, что вчера по пять… Эх, Михал Михалыча** рядом нет.
И вот начинается третья ходка. Вертолет завис над балком. Всё тот же стропальщик лезет вверх. Ну сейчас-то он догадается снять статическое электричество? Бортрадист кричит мне в ухо — все-таки и внутри кабины неважно слышно:
— Ты только посмотри, что этот говнюк делает! Никакого чувства самосохранения, мать-перемать!
Выглядываю в люк и имею удовольствие лицезреть уже привычную картину: усталый сурок отдыхает на крыше. Потом наш герой приободряется и выполняет свое предназначение.
— Это просто цирк… — говорю я, обращаясь к вертолету, как к живому, но не совсем мыслящему существу. Пожалуй, только он сможет понять движущие мотивы человека, три раза подряд наступающего на одни и те же грабли.
— Как думаешь, дальше он тоже будет работать по старой схеме? — спросил меня бортрадист, когда мы возвращались за четвертым балком.
— Нет никаких оснований предполагать, будто что-нибудь изменится. Только, боюсь, как бы этот бенефис не закончился плачевно. Может быть, доложить командиру и прекратить процесс?
— Ты с ума сошел! Петрович нам теперь точно все эрогенные зоны порвет на запчасти. Продолжаем. Если с трех раз парня не свалило, то теперь привык…
— Циник ты безжалостный!
— Это не я циник, это стропальщик дурак. И заметь, кроме него, внизу еще человек пять. Они-то уж точно могут его остановить… Понимаешь?
— Понимаю только то, что мы инструкцию не нарушаем, а за других отвечать не должны… когда все допуски в норме…
— Тогда работаем.
После шестого электростатического обморока стропальщик поднимался как-то особенно вяло и неохотно. Да и сигнал подавал без энтузиазма.
— Укатали Сивку крутые разряды… — — констатировал бортмеханик. — Теперь точно кто-то другой цеплять полезет. Спорим?
Спорить я не стал, хотя мне тоже сделалось любопытно, как поведет себя наш наземный визави, если очевидно, что он устал ловить огни святого Эльма при каждой операции по зацеплению геологического домика.
На шоссе перед блок-постом Анчутка выбрался лишь во второй половине дня. Каким образом ему это удалось, он, по правде сказать, и сам не уразумел. Ясно было одно: никакой его леший по бесчисленным мысам, полуостровкам и перешейкам не водил — от лешего скоро не вырвешься.
Где-то за леском натруженно выли турбины. Чувствуя себя в безопасности, американцы разгуливали на пренебрежительно малых высотах. Ладно, пусть их…
А вот кто и впрямь то и дело угрожал Анчутке сверху — так это вороны. Картавая весть о том, что в округе бродит заплутавший домовой, подняла в воздух весь личный состав — штук пять бандформирований во главе с полевыми командирами. Вороны ложились на крыло и с гортанным карканьем пикировали на цель по очереди, причём делали это, скорее всего, из хулиганских, нежели из политических соображений. Откуда им, в самом деле, было знать, какая-такая у Анчутки платформа!
Время от времени он останавливался, приседал и, вздув шёрстку, вскидывал навстречу воздушной атаке остервенелое личико. Ворона пугалась и, истошно вопя, шарахалась от греха подальше. Пусть даже лишённый колдовских способностей, домовой вполне мог перехватить её на лету и свернуть поганке шею.
Нет, самих ворон Анчутка не боялся. Он боялся, что орущая и клубящаяся подобно бумажному пеплу стая привлечёт к нему излишнее внимание. Погранцам, допустим, домовые и прочая там нечисть — до фени, таможенникам — тем более, а вот мимо острого взора отморозков из миграционного контроля, пожалуй, и не проскочишь.
Перед блок-постом вороны рассеялись, что, однако, нисколько Анчутку не обрадовало. Уж больно поспешно они это сделали. Постанывая от нехороших предчувствий, он с опаской выглянул из-за пригорка.
Странное зрелище представилось ему: оба берега Чумахлинки располагались примерно на одном уровне, и тем не менее всё обозримое пространство, принадлежащее Лыцку, было затоплено, съедено водой, в то время как Баклужинская территория лежала сухая и тёплая. Река разлилась в одну сторону. Удивляться, впрочем, тут было нечему: то, что Баклужино и Лыцк, живут по разным календарям, тайной ни для кого не являлось.
Мост через Чумахлинку был уставлен бетонными блоками и снабжён шлагбаумами. По эту сторону похаживали рослые парни в широких брезентовых плащах колоколом и в глубоких касках. Ни лиц, ни рук — одни лишь подбородки наружу. И автоматный ствол из-под полы.
Кроме того, неподалёку от гусеничной бронечасовенки с навершием в виде креста, увенчанного пятиконечной звездой, маячила парочка чёрных ряс. Худо дело! Безошибочным зрением домового Анчутка ясно различал светлую дымку, окутывающую каждого человека. Он даже знал, что называется она аурой, и неплохо разбирался в её оттенках… Так вот у этих двоих аура была красного цвета с коричневатым отливом. Попадёшься таким в руки — пощады не жди.
Беженец затосковал и с надеждой поднял глаза на противоположный берег. Там за полосатым шлагбаумом вызывающе безмятежно прогуливались молодые люди в голубеньких рубашечках с короткими рукавами, в разномастных брючках, все без оружия. Улыбчиво жмурясь, они подставляли гладкие физии ласковому солнышку и вообще наслаждались жизнью. Конечно, чего им! Вон их какие акулы с воздуха охраняют.
Может, дождаться ночи, найти досточку да и переправиться где-нибудь неподалёку? Нет, страшно. Вот если бы Анчутка умел летать… Хотя что толку! Редкая птица долетит до середины Чумахлинки — снимут влёт. А пули-то наверняка освящённые.
По мосту тоже не прошмыгнёшь… А под мостом?
А под мостом запросто мог обитать мостовой. Встреча, конечно, тоже не слишком приятная, но всё-таки не леший — в строении ютится, не в буреломе… Кстати, о строениях. Если достичь моста, колдовские способности должны, по идее, к Анчутке вернуться. То есть под полотно он уже поднырнёт невидимкой.
Тем временем двое в чёрных рясах, о чём-то, видать, переговорив, подступили к бронечасовенке и один за другим скрылись в люке. Крышка за ними захлопнулась.
Анчутка выскочил из-за пригорка на обочину, ужаснулся собственной дерзости и галопцем припустился к мосту, пряча личико и стараясь как можно сильнее походить на необычно крупного дымчатого кота с отрубленным хвостом.
К счастью, и по ту, и по другую сторону Чумахлинки все в этот миг запрокинули головы — над кордоном проплывал очередной стервятник с акульим рылом и чёрно-жёлтыми стабилизаторами.
(рассказ авиационного техника)
Вот вертолет был — Ми-6. Не машина — прелесть. Верную службу по Северам почти сорок лет эта матчасть несла. А потом в очередной раз новомодные транспортные менеджеры свой дилетантизм продемонстрировали. После аварийной посадки где-то в Якутии решили разом избавиться от всех «шестерок», чтобы ни за что не отвечать. Милое дело: думать о производстве вертолетов не нужно, завод ремонтный можно закрыть в угоду МВФ и не придётся мозги морщить, как обеспечить дешевым грузовым транспортом северные регионы. Есть же еще новехонькие Ми-26, эксплуатация которых заказчику в несколько раз дороже обходится. Но если выбирать не из чего, то, как говорится, на безрыбье и рак белугой поет.
А в середине восьмидесятых у нас только в одной Печоре четырнадцать бортов Ми-6 базировалось, всю геологоразведку и нефтепромыслы от Северной Двины до Оби обеспечивало вплоть до побережья Карского моря. Я в то время авиатехником на участке работал, частенько вместе с экипажем в командировках бывал на какой-нибудь оперативной точке, которая поближе к месту проведения работ — социализм же социализмом, а авиационный керосин и тогда уже экономили. И не иезуитски, как нынче— за счет безопасности, — а вполне логично и продуманно.
Одним из базовых вертодромов (оперативной точкой) с большим количеством стоянок, складом ГСМ, столовой и общежитием для экипажей считался Возей-51. Туда чаще всего в командировку и посылали. Как раз неподалёку от Возея и произошел этот странный и удивительный случай, который помню до сих пор отчетливо во всех деталях, хотя минуло уже больше четверти века. Работали мы тогда с геофизиками, помогали им перебазироваться с одного берега реки Лая на другой. Пока было холодно, сейсмики сами перевезли ящики с взрывчаткой, буровые станки и пару дизель-генераторов прямо по заснеженному руслу Лаи при помощи ГТТ. А потом резко потеплело, лед стал трескаться. Тут уж без вертолёта и внешней подвески никак не обойтись.
Так вот, утром прибыли мы на место. Подсели на площадку, оценили объемы. Жилые балки следовало переместить с берега на берег. Плёвое дело: зацепил –— перенес через речку — отцепил. И так семь раз. Минут по десять на операцию. Груз единый и неделимый, это не поддоны ящиками с ВВ* затаривать. В полтора часа укладывались. Не работа — баловство одно. Но заказчик платит, значит, весь экипаж работает, а я оператору подвески (он же бортрадист) помогаю. Без механика в условиях командировки экипаж не имел права вылетать. Сейчас, по-моему, всё упростили донельзя. Теперь о безопасности в последнюю очередь думают. Но не об этом хотел рассказать…
Подошел я к старшему из геофизиков, спрашиваю, мол, допуски у кого-то есть на работу авиационного стропальщика? Показывают корочки — всё в порядке.
Авиационным стропальщиком не каждый с обычными навыками сможет работать без подготовки. Цеплять и отцеплять груз к стреле автокрана — это совсем не то, что работать с подвеской вертолета. Тут такая особенность. На тросе устройства для подвески концентрируется большой заряд. То есть, как это — почему? Во время полета корпус вертолета накапливает значительное количество статического электричества. Поэтому смертельно опасно прикасаться к нему после посадки до тех пор, пока фюзеляж машины не будет заземлен посредством специальных устройств. Точно так же и с подвеской. Стропы рекомендуется закоротить между собой сухой доской или при помощи специального тросика разрядить о забитый в землю металлический штырь. И только потом уже закреплять груз.
Удостоверения у стропалей, как я уже говорил, оказались нормальными, выданы после окончания специальных курсов. Придраться не к чему. Стало быть — можно работать. Доложил я командиру, что всё в порядке, и мы подвисли над первым балком.
Сидим с бортоператором у люка, смотрим, когда стропальщик нам сигнал подаст, что можно груз через реку нести. А тот влез на крышу и сразу спущенный трос — хвать рукой. Его и шандарахнуло, да так, что он там же — на крыше — улегся ветошью бесформенной, глазки к небу закатил и отрубился на несколько секунд. Радист на меня смотрит, как на врага народа:
— Роберт, в рот компот и полкило печенья, ты у этого парня корки смотрел?!
— Точно, у него.
— И какого хэмингуэя он за трос хватается?!
— Спроси чего полегче…
Пока мы пытались выяснить, чья вина в сложившейся ситуации больше — ведь бортрадист отвечает за подвеску и всё, что с ней связано, а я просто помог по доброте душевной — наш горе-стропальщик пришел в себя, преспокойно зацепил балок и дал сигнал, что можно поднимать.
— Командиру докладывать будем? — спросил я.
— Ага, он потом таких звездюлей наваляет, когда садиться придется, забудешь собственное имя. А раз уж балок на подвеске, работаем. Перенесем груз, а второй раз такого, даст бог, не повторится. Не идиот же наш стропальщик в самом деле…
— Вот чертила! Его ведь убить могло…
— Это вряд ли. Только же взлетели — статики мало набрали.
— Повезло…
Кого хочу я осчастливить,
Тому уже спасенья нет.
(В.Вишневский)
Анна
Взззз…
Я застонала и сжала ладонями норовящую расколоться голову.
Ненавижу коньяк!
Вззззз….
Да чтоб тебя! Кто там ломится в дверь, когда мне и без визитеров хреново?! Ненавижу тех, кто ходит в гости по утрам! Только зашла в сортир! Посидеть, о вечном подумать…
Взззз-з-з-з!
Ненавижу дверной звонок! Всех ненавижу! Вот сейчас, сейчас как встану, как открою, как пошлю…
С внешней стороны двери ужасно громко щелкнула задвижка. Вот же… Сто раз просила Лешку переделать! Но ему всегда было некогда, так что сортир запирается только снаружи… а изнутри не запирается, потому что задвижка… Тьфу, что за дурацкие шутки?!
– Янка!
– Сиди-сиди, я открою! – омерзительно бодро заявила сестрица. – И не нервничай, вдруг там всего лишь Надь Пална?
А вдруг нет?.. Что, если пришел Леша? Вдруг он вернулся, не может же он вот так просто все перечеркнуть? Мы же семь лет вместе! Конечно, трудности случались, но у кого их нет? Но Янка… Господи, если это и правда Леша, Янка… она же сейчас ему такого наговорит!
– Выпусти меня немедленно!
– Выпущу, выпущу… Вот только дверь открою, и сразу выпущу! – пообещала Янка и щелкнула дверным замком.
Повисла такая мертвая тишина, что я поняла – закон подлости сработал.
Это все-таки Леша. И Янка сейчас…
Я зажмурилась и застонала, прижавшись виском к холодному кафелю стены. А в коридоре раздалось:
– Куда это ты намылился, Шариков? Стоять! Вот твое шмотье, забирай и проваливай.
– Янка… что ж ты делаешь… – прошептала я.
Крикнуть не смогла, горло перехватило. Я слишком отчетливо представляла, какое у Леши сделается лицо, если он услышит мой панический вопль из туалета. И – замерла, надеясь непонятно на что. Может быть, что Леша сейчас скажет, что его вчерашние слова были ошибкой, что он на самом деле меня любит и жить без меня не может?
Правда, я точно знаю, что Янка ему ответит: не можешь – не живи, Шариков. Или еще хуже, начнет его тыкать носом в наши финансовые сложности.
Твою же гармошку, ну почему все так глупо вышло? И зачем мы с Янкой вчера так напились, что испортили его вещи? Что же теперь делать-то?..
– Здесь не все, – после небольшой паузы заявил Леша, и от стресса у меня резко упало давление: головокружение, слабость в ногах, шум в ушах, полная клиническая картина. – Вы не упаковали мой комп.
Сильно упало, так что даже пришлось присесть на унитаз. А то хороша я буду – обморок в туалете, вот уж точно ни на грош романтики. Хотя какая разница-то уже? Леша пришел за вещами, а не мириться. Иначе бы он сказал не про комп, а про меня. Наверное.
– Не твой, а любезно предоставленный тебе Анной во временное пользование.
Следом послышался глухой удар, словно Янка пнула мягкую сумку – ту самую, что мы вчера наполнили испорченными вещами и выставили в коридор.
При воспоминании о вчерашнем дебоше мне стало стыдно. Со всеми физиологическими проявлениями – прилив крови к лицу, учащенное сердцебиение, усилившаяся головная боль и прочая, прочая.
– Это подарок! И вообще это не твое дело! – возмутился Леша, но как-то неуверенно. – Уйди с дороги, я заберу свои вещи.
– Твоего тут ничего нет, Шариков, а будешь буянить, полицию вызову. Хулиганство, проникновение в чужое жилище и попытка ограбления. Ты чтишь Уголовный Кодекс, Шариков?
– Прекрати меня так называть! Ты… вы обе…
Дальше последовал такой поток эпитетов в адрес сестер Преображенских, что я закрыла уши руками. Мой Леша, всегда такой вежливый и утонченный, и вот эти вот «жлобы недобитые» и «никому даром не нужные козы»? Мне очень хотелось думать, что здесь какая-то ошибка, но до старческой деменции мне еще очень далеко, а галлюцинациями я не страдаю. К сожалению.
Остаток диалога я не слышала и слышать не хотела. Просто сидела на совершено неромантичном унитазе в совершенно неизящной и неподобающей леди пижаме в клеточку и думала: что же делать, делать-то теперь что? Ни одной мысли в моей пустой голове так и не возникло, кроме «в холодильнике есть банка соленых огурцов, надо принять рассолу перорально».
Об этом я и спросила Янку, едва она отвратительно громко хлопнула дверью, протопала по коридору к двери в туалет и щелкнула задвижкой.
– У нас рассол остался?
– Полная банка. – Янка сочувственно покачала головой и велела: – Иди-ка приляг, я тебе принесу. И прекрати уже тосковать по своему обмы…
– Яна!
– Ладно, захребе…
– Яна!!!
– Ну ладно, ладно. Не стоит этот ушлепок таких эмоций!
– Янка… – я сжала ладонями виски. – Я же просила.
– Говорить правду, только правду и ничего кроме правды, – стояла на своем сестрица. – Ты сама слышала, что он нес, и после этого еще на что-то надеешься? Это, мадемуазель Преображенская, симптомы деменции. В вашем возрасте рановато.
Не споря больше с сестрой, я протиснулась мимо нее на кухню. Сначала лечить абстинентный синдром, а потом уже все прочее.
В качестве прочего, после употребления рассола перорально, Янка приготовила горячие бутерброды с ветчиной, сыром и зеленью – что было вершиной ее кулинарного мастерства. Моего, впрочем, тоже. Сколько раз я пыталась научиться готовить так любимые Лешей фрикасе или хотя бы французский луковый суп, и все без толку. Не дано, и все тут.
После рассола с бутербродами синдром отступил, мозговое кровообращение наладилось, и я задумалась снова: что же теперь делать-то? Семь лет жизни насмарку! Ладно, не совсем насмарку, но все же… Повторять судьбу мамуль не хотелось. Бабули тоже. И прабабушки…
– Преображенская! – рявкнула Янка так, что подпрыгнула не только я, но и тарелка с остатками бутербродов. – А ну прекрати страдать! Ты себя в зеркале видела? Роскошная баба, куда там этим английским леди! А Шариков твой… да мы тебе десяток таких купим! Если понадобится!
– На какие шиши? – мрачно спросила я, не то чтобы соглашаясь кого-то там купить – бр-р, покупать мужчину! Подумать мерзко! – а просто желая сбить Янку с ее дурацкого оптимизма.
Янка пренебрежительно фыркнула и дернула плечом.
– Да хоть бы и на те, из клада. Найдем – и купим!
На платформе пригородных поездов Выборгского направления стояли уже братья Никишкины. Рядом с ними переминались с ноги на ногу две девицы заурядной внешности, но обязательное условие – всем быть с девушками, таким образом было братьями соблюдено. Близнецы Никишкины учились с Кириллом на одном факультете, они отличались большими способностями по физике и химии, но в их компании котировались невысоко и выполняли, скорее, роль массовки. Недавно Марков узнал, что они играют на гитарах дуэтом, хотя даже настраивать их толком не умеют. Но в определенных условиях это не имело значения.
Братья едва успели познакомить Кирилла со своими девушками – тоже сестрами, хотя и не близнецами, и не двойняшками – как за пыльным стеклом подземного перехода показалась шустрая мордочка Сагирова. Костя, конечно, стал дурачиться, стучать в стекло, представлять свою спутницу, пользуясь жестами и мимикой, словно они были там замурованы. Кирилл был не просто знаком с его девушкой, Ириша была лучшей подругой Кисы.
Это произошло в самом начале его диск-жокейства в «Аленушке». Однажды он вышел из кафе в ночной город, не очень довольный своей работой. Кириллу казалось, что сегодня он нес в микрофон откровенную пошлятину, и все присутствующие это понимали. Две яркие девчонки танцевали неподалеку, и в их частых взглядах в окно избушки Кирилл читал насмешку и презрение. Глотнув ночного воздуха, Кирилл решил в следующий раз читать в переходах между композициями стихи Блока и Белого. Пускай девчонки посмеются над странным диск-жокеем. Кирилл представил, как аудитория, заслышав «Я пригвожден к трактирной стойке…» грохнет смехом и разразится матом…
И тут в двух шагах за спиной раздался грохот, после чего он услышал испуганный полудетский, полуженский голосок:
– Ты что дура, что ли? Ты сейчас весь дом перебудишь…
– А нечего спать в такую ночь, – ответил голос, который можно было бы назвать красивым, даже бархатным, если бы его не портили какие-то фальшивые, неприятные нотки. – Не боись, Ириха…
Опять раздался тот же шум, но теперь Кирилл узнал в нем звук удара ногой по замерзшей водосточной трубе.
– Ой, это вы? – спросил его из темноты голосок, но второй, низковатый, его поправил:
– Вы – диск-жокей Кирилл Марков?
В этот момент в водосточной трубе ухнуло, и под ноги им посыпались осколки льда. Силуэт маленького роста шмыгнул в сторону и даже запрыгал на одной ножке от неожиданности. Вторая девушка хихикнула и шагнула навстречу Кириллу.
– Меня зовут Кис… то есть Света, – сказала она.
Марков почувствовал теплый ветерок на щеке. Ветерок имел запах сладковатых, веселых духов.
– А ее – Ириша, – продолжила девушка, кивая на подошедшую подругу.
От ее невысокой спутницы пахло теми же духами. Кириллу это показалось понятным и смешным.
– Что вы смеетесь?
– Не обращайте внимания, это выходит напряжение. Я ведь совсем недавно стал работать диск-жокеем. Еще не привык.
– А мы подумали, что вы такой опытный… уже мастер. Вы так ловко обращаетесь с песнями. Как у вас получается, что одна плавно переходит в другую? И вы так остроумно говорите про исполнителей… Только слишком быстро, мы ничего не успевали понять. Правда, Ириш?
Белесый свет от первого по дороге фонаря упал на них. Кирилл узнал тех самых девчонок, которые, танцуя, заглядывали к нему в избушку. Про маленькую Иришу сразу подумалось, что по росту она как раз подошла бы Косте Сагирову, который уже заходил на третий круг в штудировании мировой литературной эротики. Пора было идти на посадку. Да и самому Кириллу надо было выпускать шасси. «Такой опытный… уже мастер…» А у мастера, если честно признаться насчет опыта…
Когда они переходили через ночной Московский проспект, бойкая девушка Света уверенно взяла Кирилла под руку и уже не отпускала его. В эту ночь она привела его в свою однокомнатную квартиру, выделенную ей родителями по случаю поступления в техникум авиационного приборостроения. Она почему-то принимала Кирилла за опытного, умелого в любовных делах, парня. Марков так испугался разоблачения, что между первым и вторым поцелуями во всем признался Свете.
– Значит, я буду у тебя первой женщиной! – воскликнула она, как Гюльчатай перед Суховым. – Никогда еще я не была первой женщиной…
«…-космонавтом», – мысленно добавил Кирилл, уже жалея, что признался в своей девственности и вообще, что притащился к ней на квартиру.
– Ты не бойся, – успокоила его Света, – тебе не будет больно… Я не знаю, полюбишь ты меня или нет, – добавила она вдруг совершенно серьезно, приглушенным голосом, переходя постепенно на шепот, – но ты меня запомнишь на всю жизнь. Такой, как я, у тебя никогда уже не будет…
Она оказалась очень умелой и тактичной в постели, может быть, даже талантливой. Через полчаса Кирилл почувствовал себя совсем другим, совершенно счастливым человеком. Он даже решил, что теперь они со Светой в постели совершенно на равных. Но тут же получил тонкую любовную оплеуху, как заигравшийся котенок от опытной львицы. Ему еще многому предстояло научиться. Но ведь это была не физика и не высшая математика! Кирилл спешил, поначалу сдавая экзамены по этому предмету досрочно, но скоро понял эту тонкую игру со временем, мхатовскими паузами, лирическими отступлениями и, наконец, фантастическим полетом вдвоем над ночным городом.
– Света, Света, проснись! – тормошил девушку Кирилл, переполненный нежностью к линии ее позвоночника. – Мне надо сказать тебе что-то важное!
– Что такое? Сколько времени? Семь часов? Ты с ума сошел, завтра же суббота… или воскресенье? Все равно – выходной. Тихо. Я сплю…
– Света! Не спи! Слушай… Я тебя люблю… Кажется… Нет, точно…
– Очень хорошо. Спим. Давай спать, Киса…
Первый раз она назвала Кирилла Кисой. Но хотя с тех пор она его называла только так, все окружающие, то есть все ее подруги и друзья Кирилла Кисой звали как раз ее, Светку. Кирилл чувствовал, что такое обращение отдает пошлятинкой, но даже это для него было новым, необыкновенным, и он смирился с этим прозвищем. Со временем он переиначил его по своему, называя Светку «Kiss». Так ему нравилось больше. Всего одна русская буква, зато какой с ее исчезновением открылся смысл – «поцелуй» и еще знаменитая рок-группа, с изображения которой на обложке его блокнота все и началось.
Порой ему, правда, приходила в голову мысль, что Светка, скорее всего, называла «Кисами» всех своих возлюбленных. Но тогда Кирилл говорил себе, что ревновать и упрекать ее он не имеет права, потому что она – первая его женщина, то есть единственная и уже неповторимая, почти святая…
Киса сегодня даже не опоздала. Прибежала румяная, пахнущая теми же веселыми духами, с таинственной коробкой в руках. Сначала поздравила обычно при всех, а потом притянула Кирилла к себе за ухо и зашептала ему такие пожелания и обещания, что у юноши захватило дух. Потом был долгий, долгий поцелуй, за время которого толпившиеся вокруг ребята успели отвернуться из вежливости, повернуться опять, закурить, помянуть недобрым словом опаздывающего Иволгина и, наконец, возмутиться:
– Вы же не на свадьбе! Никто вам «горько» пока не кричал… А вон и электричку уже подают под посадку. Где же Иволгин? Где этот поддельный Дима?
– А он, наверное, не придет, – ответил Кирилл, с трудом освобождая рот. – Я ему сказал без девушки не приходить. Откуда у него девушка?! Это я виноват. Придумал какую-то глупость, построил всех парами, как в детском саду. Откуда у Димки девушка? Где он ее возьмет за три дня? Обидел Домового…
Киса посмотрела на него внимательно, покачала головой и впервые за все время их знакомства ничего не сказала. Значит, действительно он поступил очень нехорошо. Можно было, конечно, позвонить Иволгину с вокзала, крикнуть, чтобы немедленно мчался сюда, а они его подождут…
С одной стороны приближалась «зеленогорская» электричка, с другой к ним подходил своей топающей походкой Иволгин. Рядом с ним шла умопомрачительная девушка в красной короткой курточке, джинсах и красных же сапожках на высоком каблуке. По ее осанке можно было бы равнять стрелки вокзальных часов ровно в полдень. Это было какое-то недоразумение! Просто Иволгин шел рядом с незнакомой красавицей к электричке в одном темпе. Сейчас она остановится, а Дима подойдет к ним один, будет оправдываться, просить прощения за свое одиночество. Нет! Иволгин подошел к ним со своей обычной простодушной улыбкой, от которой смешно топорщились его усики, и девушка подошла тоже с улыбкой, совершенно обворожительной.
– Поздравляю с днем рождения, – сказал Дима, смущаясь и сердясь на себя за это смущение. – Подарок мы с Наташей вручим попозже. А сейчас разреши тебе пожать руку…
Иволгин всегда придавал большое значение таким ритуалам. В это пожатие он вложил очень многое: и обиду, и одиночество, и привязанность…
– А мне разрешите вас поцеловать, – девушка запросто подошла к Кириллу и чмокнула его в щеку.
Она сделала это очень легко и естественно, совсем буднично, но Кирилл почувствовал, как напряглась стоявшая рядом с ним Киса.
– Ну и Иволгин! – сказал вдруг Костя Сагиров. – Ну и сукин сын!
Что это значило, поняли все, не только парни, но и сразу потускневшие девчонки, даже яркая Киса.
В электричке девчонки разместились на коленях у парней. Только Наташа и Иволгин сидели у окна напротив друг друга. Кирилл вдруг неизвестно почему подумал, что можно было бы посадить Наташу на колени к Диме, и тогда освободилось бы место еще для одной пары… Для Жени Невского и Альбины Вихоревой.
– Ты чего насупился? – спросила его чуткая Киса. – Можешь не говорить. Я тебе сама объясню почему. По гороскопу самый плохое время приходится на месяц перед днем рождения. У тебя сейчас такой период. Ничего, терпи – немного осталось.
– Наша встреча – это несчастье, что ли? – усмехнулся Марков. – А ты, оказывается, в гороскопах разбираешься. А вот Дима у нас умеет гадать. На картах и по руке…
Киса тут же протянула Иволгину ладонь.
– Дима сейчас нагадает, – заворчал Сагиров. – Вы ему верьте, верьте. Мне он напророчествовал, что я после первой сессии вылечу из института. Не фига подобного!
– Во-первых, я гадал на кофейной гуще от растворимого кофе, поэтому получилось искажение, – деловито пояснил Иволгин. – Во-вторых, тебя, как всегда, спасла кафедра физвоспитания. Без нее тебя бы Ястребов склевал…
– Еще бы! Я за ЛИВТ морду подставляю, кровь проливаю, а еще должен ходить на экзамены и даже лекции учить. Предлагал мне мой старый тренер: «Иди, Костя, в текстильный институт имени Кирова. Будешь как сыр в масле кататься». Говорю родителям: «Может, пойти в текстильный?» А отец кроссворд разгадывал, как закричит: «Вот, очень кстати! Как называется текстильный банан? Пять букв!» Я как услышал про это, решил, что текстильным бананом быть не хочу, и пошел в водники.
– И правильно сделал, – сказали хором братья Никишкины.
– А теперь дайте мне правую руку, – попросил Дима Кису.
– Так! Ребята, давайте-ка все на «ты», – приказала Киса. – Откуда у тебя эти буржуйские замашки?
– А ты что, не знала? Иволгин как раз из тех самых буржуинов происходит, которые Мальчиша-Кибальчиша замучили. Сейчас он тебе, Киса, нагадает смерть пионерки.
– Вообще-то, линия жизни у … у Кисы не совсем правильная…
– Не совпадает с линией партии? – спросил Кирилл.
– А это хорошо, что она неправильная, – сказала Киса. – Терпеть не могу людей правильных, у которых все по пунктикам и графикам. Что там еще у меня на руке?
Но голос Кисы при этом дрогнул. Только братья Никишкины и их девушки не почувствовали возникшего напряжения. Иволгин посмотрел на Кирилла умоляюще. Марков понял, что тот увидел нечто такое, что говорить девушке было нельзя, но что она сама про себя хорошо знала, а придумать что-то другое Дима не мог или не хотел.
– Димыч, скажи лучше, поженимся мы с Кисой или нет? – Кирилл протянул ладонь, решив пожертвовать для пользы дела своей рукой.
Иволгину нужно было только сказать «да». А Костя Сагиров уже приготовился добавить что-то вроде: «Чур, мы с Иришой идем свидетелями», и странная, невысказанная неприятность пролетела бы мимо, как станция Шувалово за окном электрички.
– Нет, – сказал Дима. – Вы не поженитесь.
– Не очень-то и хотелось! – сказала Киса с чувством и так громко, что на нее стали оборачиваться пассажиры.
– А я думаю, что все это не так, – неожиданно сказала Наташа.
Это были первые слова, сказанные ею за время поездки в электричке.
– Если и есть судьба, – продолжила она, – то человек все равно хитрее ее. Древние или индейцы умели судьбу обманывать. Они меняли имена, пускали ее, как хищника, по ложному следу. Вот и Киса выйдет замуж за Кирилла, возьмет его фамилию, и твое гадание, Дима, уже будет не про нее. Написано на ладони про смену фамилии? Нет. Судьба, значит, не в курсе этого.
Киса смотрела на Наташу почти влюбленно. Она даже не обиделась, когда парни, как будто только и ждали, чтобы Наташа дала им повод, набросились на нее с расспросами, то есть выбрали ее центром внимания до самого Солнечного.
Наташа рассказывала им о Дальнем Востоке, о своем поселке, окруженном лесистыми сопками и воинскими частями, о художественной гимнастике, об ежедневных изнурительных тренировках, о подготовке к первенству страны. Красивая девушка могла говорить о чем угодно. Парни имели возможность открыто рассматривать ее, делая вид, что внимательно слушают и очень интересуются природой Уссурийского края и понимают, какой коварный предмет гимнастическая булава. Когда Наташа стала говорить о растяжении икроножной мышцы, их руки дрогнули и почти протянулись к предмету описания. Но тут Ириша сказала, что они едут слишком долго, и это было как раз во время. Электричка уже тормозила у платформы, и маленькая девочка читала по слогам на весь вагон: «Сол-неч-но-е»…
Положив свежий букетик на надгробный холмик, Максим присел на лавочку.
— Вот так вот, Зина. Нет, ну а что такого? Попытка не пытка! А вдруг получилось бы?
Он осмотрел могилку — чистенькую, ухоженную, опрятную. На полноценный надгробный камень денег не хватило, поэтому в изголовье стоял деревянный крест с фотографией.
Вдруг филолог почувствовал странную тряску. Трава на холмике над гробом зашевелилась, вниз стали осыпаться мелкие камни. Максим привстал, не в силах оторвать взгляд.
— Зи-зина, что происходит?
Холмик прорвало изнутри, и оттуда показалась кисть. Изъеденная червями, практически полностью сгнившая, с торчащими желтоватыми костями фаланг. Потом — ещё одна. Обитатель могилы стал выкапываться.
Пара минут — и в отверстие высунулся голый череп с ошмётками истлевшей кожи, уставившись на Максима пустыми глазницами. На шее его висел широкий крестик, который филолог подарил жене на деревянную свадьбу.
— Зина, солнышко, это ты?
Зомби издала звук, напоминающий торжественный вопль вантуза, который справился с засором в раковине, и продолжила выбираться. Поняв, что происходит, Максим попятился.
— Зиночка, может, не надо? Там же хорошо, спокойно. Забирайся обратно!
Но Зина уже вылезла из могилы и раздвинула руки с явным намерением обнять мужа. Она сделала шаг вперёд, и Максим чуть не лишился чувств от трупного амбре.
— Я передумал! Зина, я передумал! — заорал он и помчался домой.
В этот ранний час кладбище пустовало, Максим не встретил никого до самых ворот, где скучал сторож.
— Иваныч! Иваныч, спасай! Там жена моя из мёртвых восстала!
Иваныч сплюнул под ноги — и не такое он тут слышал.
— Я не пьян! Серьёзно тебе говорю!
Сторож криво усмехнулся, и улыбка застыла на его лице. Он медленно перекрестился, втянулся по струнке, развернулся и бросился наутёк прочь от кладбища.
Максим даже не стал оборачиваться — понятно, кого испугался бесстрашный ветеран Афгана Савелий Иванович.
— Зина, и что дальше? До дома со мной пойдёшь? Но я не знаю, чем питаются зомби! Отстань лучше! Отпускаю тебя! Найди себе другого зомби…
Но Зина не отстала от мужа на всём пути до дома, и на пустынных утренних улочках никто не пришёл на помощь Максиму. Входная дверь в подъезд не стала для зомби препятствием. Филолог запоздало вспомнил, как подписывался против установки домофонов.
По лестницам она тоже взбиралась вполне себе резво, и чуть не настигла Максима, пока он возился с ключами. И только томик Розенталя смог остановить эту женщину — пусть мёртвую, но всё-таки русскую.
***
Максим дрожащими руками листал «Некрономикон». Где же, где? Неужели нет возможности отменить обряд?
— Эврика! — закричал он, найдя нужные строки.
Оказывается, для отмены заклятия требовалось не так уж и много — начертить звезду зеркально, расставить ингредиенты в обратном порядке, да прочитать заклятие задом наперёд. Самое главное — не ошибиться ни на йоту, иначе заклятие только усилится. Как оно может усилиться, Максим представлял плохо: ну разве что будет две или три Зины.
С лёгкостью справившись с поставленной задачей, он прислушался. Скрежет зининых когтей по двери стих. Через полчаса Максим осторожно выглянул наружу — никого. Он спустился вниз — нет Зины.
— Ну вот и славно, вот и чудненько! Пока, Зиночка! Удобной могилки тебе!
Прибежав домой, он протанцевал на кухню, поставил кипятиться чайник и включил телевизор.
— Вчера, 24 августа 2006 года, Международный Астрономический Союз поставил точку в этих спорах. Отныне Плутон больше не считается планетой…
— Ох уж эти астрономы! Делать им больше нечего.
Он переключил на сериал, выпил чаю с малиновым вареньем, вышел на балкон и потянулся, наслаждаясь жизнью.
Но что-то было не так. Максим вернулся в зал, сел в кресло и задумался. Что же гложило его душу? Сериал? Да нет, он всегда был идиотским. Чай? Вкусный, как обычно, духовитый. Варенье не забродило и не засахарилось, а ведь такое у Максима частенько случалось.
— Ну что ж такое? Почему мне неспокойно?
Взгляд его упал на раскрытый «Некрономикон». Максим на цыпочках подошёл к книге и заглянул. Была открыта как раз страница с заклятием воскрешения из мёртвых. Его лоб покрылся испариной.
— Так, стоп истерика. Этому есть логическое объяснение — я же дважды открывал книгу тут, да ещё и пресс-папье подпирал! Вот и зафиксировалось. Ничего особенного.
Глаза зацепились за схему звезды. Девять лучей, девять планет. Что там говорили сегодня? Что Плутон со вчерашнего вечера — не планета?
— Да нет, нет, не может быть. Ну какое значение имеет решение человеческой бюрократии? Это же несущественное обстоятельство!
Вернувшись на кухню, Максим Червяков выпил снова.
Но не чая, а водки.
(Рональд шер Бастерхази)
— Стесняюсь спросить, Ястреб, и как же светлая сила разнообразных стихий влияет на твою потенцию?
— Хф-ф-гк?!
А как еще прикажете отвечать на такое?! Даже темному магистру второго уровня сложновато высказать что-то более вменяемое, если у него от неожиданности шамьет пошел носом. Умеет же шисов Ссеубех, этот дважды дохлый некромант, дери его семь екаев, задавать неподходящие вопросы в неподходящее время!
— Ты это о чем?!
— Всего лишь о твоей новой диссертации, Ястреб. Или статье. Или к чему ты там изволил нацарапать начальные тезисы сегодня в своем рабочем журнале?
Роне уже набрал в грудь воздуха, чтобы как следует возмутиться наглостью некоторых дважды дохлых древних фолиантов, но тут зацепился взглядом за последнюю страницу журнала наблюдений. Вернее, за заголовок, выведенный каллиграфической вязью в самом верху этой страницы: «Некоторые особенности влияния добровольно отчуждаемых светлых сил сопредельных и/или противуположных стихий на потенцию темного шера изначальной категории дуо». Моргнул, пытаясь не поверить своим глазам. Перечитал. Трижды.
И почувствовал, как его обдает жаром изнутри, и жар этот не имеет никакого отношения к стихийному.
От возмущения. Конечно же, исключительно от возмущения!
— Потенциал! Я имел в виду потенциал, Ссеубех, дери тебя семь екаев! Это просто… описка.
— Ай-яй-яй, такой взрослый шер, как не стыдно!
— Ссеубех!!!
— Ладно, ладно, молчу, молчу, а я что? А я ничего… Жаль, что ты не помнишь Зигмунда, и шутить про него с тобой бесполезно. А девочка, наверное, чудо как хороша. Аж завидки берут.
Жар, обжегший изнутри, разогнал кровь и взбодрил, словно как следует тряханул за шкирку. Полезно. Вот, например, как сейчас: еще пару минут назад Роне безразлично и вяло поинтересовался бы: «Какая девочка?», чем вызвал бы множество совершенно ненужных вопросов. Сейчас же он, лязгнув зубами, успел откусить так и не вырвавшийся вопрос, прежде чем сообразил — какая. И сообразить, кстати, тоже успел.
Пожал плечами в деланом безразличии. Ответил подчеркнуто нейтрально:
— Очень хороша.
— Я так и думал… — Ссеубех зашелестел страницами, словно вздохнул. Спросил с неожиданным интересом: — Так хороша, что ты решил не дожидаться ее совершеннолетия?
— Ты это о чем? — рассеянно поинтересовался Роне, разглядывая испорченную страницу журнала и думая, исправить ли ее магическим образом или просто вырвать на шисов дысс, чтобы и памяти не осталось.
— Ну, понимаешь тут какое дело… Ты с утра был в таком настроении… и состоянии… что тут даже и не знаешь, что предположить, при всем уважении к моим сединам. Знай я тебя меньше или будь ты бездарным или хотя бы условным, и я бы поставил собственную обложку против ломаного динга, что у тебя типичнейшая посткоитальная депрессия. Вызванная упадком сил, опять-таки, посткоитальным.
Роне фыркнул. Без всякого уважения к некромантским сединам. И быстрым движением пальцев переправил заголовок, решив, что не будет он ничего вырывать. Сохранит. До последней буквы.
— Вот-вот, мне и самому смешно. Потому что я знаю тебя… скажем так: довольно значительный срок, и за все это время ты ни разу не проявлял склонности к глупостям подобного рода. К многим другим глупостям других родов — очень таки даже да, но не к этой. К тому же ты все-таки истинный шер, а у истинных шеров после хорошего секса энергия лишь прибывает. Да хоть на тебя посмотреть, у тебя же чуть ли не из ушей прет, с пальцев искры сыпятся! Откуда тут взяться упадку сил и депрессии, ну сам посуди?
— Неоткуда. Ты прав.
На этот раз улыбка вышла совершенно естественной и даже непроизвольной. Потому что Роне вдруг понял, что Ссеубех и на самом деле прав: у Роне действительно не было никаких поводов чувствовать себя несчастным и считать все конченным и безнадежным. Ни малейших поводов!
Потому что Дайму тоже нравилось то, что между ними происходило… чем его ни называй.
Сейчас, когда утренняя беспросветная тоска отступила, Роне это понял отчетливо и теперь не понимал лишь того, как и почему не увидел ранее. Ведь это же так очевидно! Или действительно для темных все наоборот и вечер мудренее утра?
Дайму нравилось то, что между ними произошло. И секс, и слияние стихий, и… и все остальное тоже. Ему нравилось. С самого первого раза. Иначе он не стал бы делить обязанности, не позволил бы прикоснуться к Сумрачной, не остановил бы потом на пороге, не напоминал бы про должок, и та бутылка вина… и дверь своего номера в той безымянной таверне он тоже не оставил бы открытой, и не предложил бы сделать привал на той полянке… и не остался бы в башне Рассвета до утра, проявив вопиющее неуважение к монаршей особе, которая тоже вообще-то претендовала на его внимание этой ночью. Но он предпочел Роне.
Ему нравилось!
А раз нравилось, значит, ничего не закончилось и ничего не потеряно. Все еще очень даже вполне может сложиться удачно. Потом, когда Дайм вернется… Ведь не навсегда же он уехал в свой шисов Сашмир!
Да, разумеется, зеркалить он не станет. Светлому шеру, целому полковнику Магбезопасности как-то невместно зеркалить какому-то там темному колдуну. Ну и ладно. И не больно-то и хотелось.
Потому что темному колдуну (полномочному представителю, между прочим, Конвента, а не дыссу с болотной кочки!) вовсе не впадлу будет при случае позеркалить полковнику Макбезопасности. Конечно, если найдется подходящий повод. Или случай. Или какая-нибудь информация, которую до полковника МБ надо донести непременно и срочно. Или еще что-нибудь подходящее. А оно обязательно найдется.
Чтобы Роне — да не нашел?
Ха.
А потом найдет снова.
Не сегодня, конечно, сегодня еще рано, да и Дайм наверняка будет вымотан после целого дня в дороге и трех бессонных ночей подряд. И не завтра. Может быть, дня через три. Или четыре. Дня за четыре вполне можно нарыть что-то, интересное для МБ.
А потом — нарыть еще.
Не слишком часто, чтобы не надоесть и не утомить. Но и не слишком редко, чтобы не забыл. Надо просто дождаться. Просто дождаться, сохранив по возможности хорошие отношения. Не дав о себе забыть, и обо всем хорошем, что было, не дать забыть тоже.
Да, конечно, зеркалить Дайм не будет, не надо быть менталистом второго уровня, чтобы это понимать. Но при личной встрече… при личной встрече все еще вполне может иметь продолжение. Вот и прекрасно. Вот и хорошо. Главное, чтобы Дайм не забыл, как оно было и с кем оно было. Что ж, Роне постарается, чтобы не забыл.
Придется самому. Зеркалить, искать поводы, надоедать… нет, не надоедать, ни в коем случае не надоедать! Не слишком часто. Допустим, раз в неделю. Или даже в две. Раз в две недели, это… нормально. Это нельзя счесть слишком навязчивым. Не регулярно, нет, ни в коем случае! И всегда — по очень важному поводу, не просто так. Поводы… Поводы найдутся.
— Вижу, ты окончательно оклемался от той вселенской тоски, причины и сути которой я так и не понял? И я могу рассчитывать, что передо мной снова старый добрый — ладно, ладно, недобрый! — Ястреб?
— Да. Со мной уже все в порядке, Ссеубех. Это было так… легкое помрачение рассудка.
— Ну-ну. Я рад. А главное, очень вовремя: тебе вот уже полминуты, как пытаются дозхеркалиться. Будешь и дальше игнорировать — или все-таки примешь вызов?
— Ну что, какие успехи? – Ворон, заскучав после небольшой прогулки по лесу, влетел в кабинет мага, где тот должен был разобраться с природой магии их недавней гостьи.
Румпель даже не отреагировал на появление птицы – он сидел, растекшись в стуле, сложив руки на груди и буравил взглядом то, что осталось от их скатерти. Той самой, на которой были следы магии Эрсы. После магических экспериментов скатерть все больше напоминала тряпку, которой мыли пол. Видно было, что то, что узнал маг, заняло все его мысли.
— Говоррю, как успехи? – повторил ворон, приземляясь на пол.
— Мм? – Румпель вскинул брови, переводя заторможенный взгляд на птицу, и кивнул, кое-как сбрасывая с себя состояние оцепенения – Да, я просто задумался. Знаешь… Все очень, очень любопытно.
— Что-то конкретное?
— Нет, абсолютно. – Румпель поднялся, взял в руки скатерть и еще раз осмотрел ее, после чего отбросил в сторонку. – Следы магии очень четкие. Но саму ее природу я так и не смог определить. Наша пациентка уверена, что ее прокляли – а вот я не сказал бы. – он прошелся по комнате. Магия сидит в ней добровольно, и вреда хозяйке не наносит.
— То есть тот случай, который она рассказывала, о болезни, не связан со способностями?
— Так ты подслушивал, хитрая птица?
— Немного. Уж больно она громкоголосая, — оправдался ворон, лукаво моргнув глазками.
— Нет, связан скорее всего. – Румпель взял с полки какую-то книгу, потом еще раз заглянул в свои записи, которые делал, когда проверял скатерть. – Ощущение, что кто-то просто передал девчонке силы, при этом, не соответствующие ее возрасту. Это объясняет то, что она чуть не умерла, заполучив их. Но организм справился – и магия спокойно ужилась.
— Неужели она бы не запомнила, если бы кто-то передал ей такую силу?
— Это можно сделать разными способами. Даже во сне. Так что могла и не заметить. Другой вопрос, кто это сделал и зачем? Может, у нее все-таки есть своя миссия? Либо, кто-то просто оставил ей способности на хранение.
— Эт как?
— Бывала пара случаев. Маги, которых преследовали, могли кому-то передать свои силы, чтобы сойти за простого смертного. А потом возвращался и забирал.
— Что-то долго он не возвращается к Эррррсе.
— Вот именно. Может, там уже и возвращаться некому. Даже мага может догнать булыжник или стрела. Тогда это объяснило бы внезапное наличие способностей у девчонки.
— Но зачем именно девчонку? – ворон наблюдал за задумчивым хозяином. – Можно было любого взрослого человека взять, тот бы точно не помер от магии.
— Нет, взрослый сразу бы понял, что к чему и смог бы использовать магию во вред. А ребенок есть ребенок, хотя видимо, Эрса не так уж проста, как кажется.
— Хоррошие объяснения, — птица одобрительно взмахнула крыльями.
— Да, вот только чего-то не хватает.
Румпель захлопнул книгу и смачно засунул ее обратно на полку.
— Чего?
— Никакая магия не способна заставить человека потерять страх и захотеть ковыряться в собственном теле. – мужчина прикусил губу нахмурившись. – Это что-то, что абсолютно не поддается объяснению.
— Ну, может, она просто чокнутая?
— Было бы хорошо, если так!
Румпель посмотрел на ворона и кивнул головой.
— Я должен спросить это у нее лично.
— Собирраешься наведаться в дерревню? Меня возьмешь? – птица запрыгала вокруг.
— Полетай по лесу, — мужчина взял с кресла куртку – Ты больно приметный для таких прогулок. К тому же, в бар с птицами не пускают.
И проходя мимо насупившегося ворона, Румпель потрепал его по голове, взъерошив перья, и вышел на улицу.
***
В баре было пусто. Румпель вошел туда, элегантно распахнув дверь, и взглядом тут же впился в барную стойку – но за ней было пусто. Оглядев зал, он не нашел Эрсы.
— Мистер, вам что-то принести или подсказать? – услужливая официантка отвлеклась от записей в книге гостей и подняла голову.
— Тут… Тут несколько дней подряд пила одна девушка. Она не снимает у вас комнату?
— Нет, просто заходит. Сегодня ее не было, — с готовностью ответила официантка, и увидев, как лицо мужчины омрачилось, весело добавила – Я вчера в разговоре слышала, что ей нужно в продуктовую лавку и к портному. Может, поспрашиваете свою девушку у них?
— Это не моя… — было отмахнулся Румпель, и кивнул следом. – Спасибо.
Выйдя на улицу, он направился в лавку, в которой сам закупался всяким съестным. Торговец там был толстый, в соответствии со своей работой, и знал все о хорошем вине и сырах.
Румпель зашел к нему, привычно постучавшись. Какая-то старушка заворачивала купленный хлеб в котомку, и увидев мага, сгорбилась и поспешила убраться прочь.
— Мистер! Вам что-нибудь подобрать? – толстяк заметил постоянного покупателя и приободрился.
Вообще, мага в деревне знали все, и большинство побаивалось, но редкие люди, в работе которых мужчина нуждался, например, чтобы купить еды, его приходу всегда были рады. Возможно, от того, что Румпель никогда не считал монеты и отсыпал щедро, не обращая внимания на сдачу.
— Нет, не сегодня, спасибо. Но я ищу девушку. Такая… — маг замялся, пытаясь вспомнить какую-то более существенную примету — Высокая, черные волосы в хвост, серьги еще на ушах крупные, с синими камнями, и шрам на левой брови.
Толстяк активно закивал головой.
— Да, днем заглядывала такая. Я еще заметил, что у нее штанина порвана, посоветовал ей к Жану зайти, чтобы зашил.
— Ты хорошо с ней знаком?
— Да уж мистер, — торговец хмыкнул и усмехнулся – Говорят она не из тех, с кем мужчинам стоит получше знакомиться. Так, заглядывала пару раз, вроде, не на долго в нашу дыру, может, по делам, или к родственникам. А вам она зачем?
— Да так, нужно мне от нее кое-что.
Румпель кивнул торговцу, и вышел, оставив его протирать пыль с прилавка и ждать новых посетителей.
Мастерская Жана, портного, находилась на соседней улочке. Туда мужчина поспешил, уже чувствуя, как эта игра в прятки начинает его раздражать.
— Мистер, постойте! – сзади послышался окрик, и остановившись, Румпель увидел компанию мужчин, догонявших его. Это были местные охотники, промышлявшие в лесу. Именно от таких людей свой дом магу приходилось иногда усердно прятать.
— Мы вас разыскивали во вторник, но вы быстро ушли, — самый старший приветственно кивнул.
— Я спешу, молодые люди. – Не дожидаясь, пока они озвучат свои просьбы, Румпель собрался развернуться и пойти к мастерской.
— Постойте же! – охотник схватил было мага за локоть, но тут же отпустил. – Мы хорошо заплатим.
Маг развернулся, надевая на лицо наигранно-вежливую улыбку.
— Что за дело требует такой спешки, и чтобы я бросал все и помогал вам?
— Да подстрелить кое-кого хотим, — хохотнул младший из мужчин. Они переглянулись, толкаясь и посмеиваясь.
Старший закатил глаза.
— Чудище одно в лесах завелось. Хотим проучить.
— И чего вы хотите от меня? Яд? Проклятие? Порчу? – Румпель топтался с ноги на ногу, поглядывая на конец улицы. Жан скоро должен был закрываться, а где живет ремесленник, маг не знал.
— Да нет, стрелу какую заговоренную, или там шепоток, снадобье. Обычные то стрелы не берут тварь эту, — усмехнулся охотник. – Нам бы что-нибудь помощнее.
Маг раздраженно вздохнул.
— Есть у меня кое-что как раз, вам повезло.
Он запустил руку во внутренний карман камзола.
Где-то в лесу, в это время, дремлющий ворон от испуга чуть не свалился на пол со своей жерди, когда рука хозяина возникла в воздухе из ниоткуда, потянулась к полке с ядами и взяла какой-то флакончик.
— Вот. – Румпель протянул охотнику пузырек. – Намажьте стрелы. Это его точно свалит.
— Спасибо! – мужчина победоносно сжал в руке скляночку и кивнув друзьям, передал Румпелю увесистый мешочек с медяками. – Всего доброго!
И компания, так же восторженно толкаясь, отчалила прочь.
Маг покачал головой и развернулся чтобы продолжить свой путь. Ему повезло увидеть, как Жан, только что вышедший из мастерской, запирает двери.
Быстрым шагом Румпель успел подойти ближе.
— Извините, сэр, я уже закончил рабочий день, — Жан приветливо улыбнулся, собираясь уходить.
— Нет, я просто хотел спросить кое-что. – Румпель улыбнулся, кивая в знак приветствия и помог придержать тяжелую дверь. – У вас сегодня была девушка? Зовут Эрса, ей нужно было зашить штанину.
— Да, приходила такая. – Жан проверил замок и убрал ключи в карман.
— Мне нужно знать, куда она пошла дальше.
— Кажется, она собиралась покинуть деревню, — портной пожал плечами. – Вы ее отец, да? Странно что она вам не сообщила о своих планах.
— Я ее кто? – маг от возмущения аж взмахнул рукой.
— Извините, я просто, по возрасту… подумал… Хорошего вечера вам, сэр. – Жан испуганно попятился назад и кивнув еще раз, поспешил убраться прочь.
Румпель остался стоять, глядя портному вслед. На душе у него заскреблась большая когтистая кошка. Кошек мужчина не любил – но эту больше всего.