Отряд, захвативший их в плен, был охотничьим, а не военным, потому что у них не было щитов, а только длинные тонкие копья с обсидиановыми наконечниками. Это были высокие мужчины с кожей цвета старой меди и волосами черными и жесткими, собранными в хвост на затылке. Всего в отряде насчитывалось десять человек. Украшенные перьями головные уборы придавали им варварский вид. Их зубы были подпилены и инкрустированы нефритом.
Они вывели Мартина Чандоса и Лиззи с пляжа на прохладные зеленые поляны тропических джунглей. Под ногами была гнилая растительность. Бледные стволы деревьев сейба, священных для индейцев, возвышались высоко над головой. Переплетенные лианы и узловатые шипастые стволы деревьев образовывали естественный лабиринт, по которому туземцы скользили, как тени. Это были тропические джунгли Дариена.
На повороте узкой охотничьей тропы, по которой они двигались, они соединились с еще пятью туземцами,конвоирующими двоих пленников со связанными запястьями. Над индейцами возвышался Редскар Хадсон, рядом с ним — Джон Нортон. Гигантский голландец взревел, увидев Мартина Чандоса.
— Я надеялся, что ты сбежал от них, Мартин.
Один из индейцев сильно ударил голландца древком копья по губам, и Редскар Хадсон опрокинулся на спину в подлесок, давясь ругательствами и сплевывая кровь. Рука охотника схватила его за разорванную рубашку и подняла на ноги. Он покачал головой. Больше разговоров не было. Они двигались в задумчивом молчании между наклонившимися кокосовыми пальмами и стволами розового дерева, с болтающимися за плечами бугенвиллиями. Боль потихоньку растекалась по сведенным судорогой рукам, сгорбленным плечам и запястьям, где тонкие лозы были стянуты особенно туго.
Однажды Лиззи пошатнулась и упала на Мартина Чандоса. Она была бледной, взгляд ее блуждал. Он прошептал ей что-то ободряющее, но она только покачала головой.
— С таким же успехом я могла бы умереть здесь, Мартин, под копьем, как и в огне их пыток, — сказала она прерывающимся голосом. — Я видела тела белых женщин, которые попадали к ним в руки. Так они платят Испании за то, что та сделала с ними.
Она вздрогнула и высунула язык, чтобы облизать дрожащие губы. Потом продолжала:
— Однажды я видела женщину, у которой были полностью сожжены некоторые части тела. Она все еще была жива…
— Клянусь бородой Найла! — прорычал Мартин Чандос. — От этих разговоров у тебя кровь в жилах стынет. Перестань, Лиззи.
— Скажите спасибо, Мартин, что я не вопящая истеричка. Я заранее знала, во что ввязываюсь. Вы — нет.
Когда они вышли на широкую поляну, над джунглями уже сгущались сумерки. Около молитвенного костра аккуратными рядами стояли два десятка грубых круглых хижин с коническими крышами, покрытыми высушенными пальмовыми листьями и обрамленные резными деревянными перемычками. По одну сторону от хижин располагалась живая изгородь из высоких жердей, на верхушках которых были вырезаны человеческие фигурки.
При виде четырех белых пленников прибежали дети, крича от восторга. За ними следовали женщины, которые хватали длинные голые ветки и больно стегали ими ноги и лица пленников, торопя их. То тут, то там в хижинах или разбросанное возле костров, они могли видеть богатство, которое испанские руки не отняли у этих туземцев. Здесь были искусно вырезанные фигурки из черного обсидиана, вазы и кувшины из глазурованной керамики, ожерелья из золотых бусин и медных колокольчиков, нефритовые и янтарные гребни и другие украшения.
Пленников подвели к деревянным клеткам и грубо втолкнули внутрь. Увидев, что они надежно заперты, индейцы разразились криками.
— Они не могут дождаться темноты, — проворчал Джон Нортон. — Вот тогда-то они и разожгут свои костры.
— Костры, в которых нас будут использовать в качестве топлива до того, как снова взойдет солнце, — сказал Редскар, облизывая разбитые губы осторожно шевелящимся языком.
Где-то среди костров, разгорающихся в сгущающейся темноте, заговорил полый бревенчатый барабан. Этот звук гулкими раскатами разносился в ночи, эхом отдаваясь в сердцах пленников.
Через решетчатую дверь своей клетки они увидели, как в глубокую яму поднимают кол. Две близлежащие ямы ждали свои колья, лежавшие перед огнем.
Луна стояла в небе, когда их поспешно вывели из маленьких клеток во влажную ночь, где собрались сотни зрителей. Это были ицы, родственники майя, которых испанские пушки и алчность изгнали из их крепостей.
Мужчин крепко привязали лозами сизаля за лодыжки и запястья к поперечным скобам, расположенным на высоте полуметра над землей. Их руки были согнуты за спиной и надежно привязаны к темным деревянным шестам.
Потом индейцы вывели вперед Лиззи Холлистер. Ее голова была высоко поднята.
Мартин Чандос сказал:
— Это моя вина. Если бы я только настоял там, в Кайоне, чтобы ты осталась в городе…
На мгновение Лиззи улыбнулась, и ее лицо, казалось, слегка засияло в свете костров.
— Я пошла за тобой, потому что хотела, Мартин. Куда ты пойдешь, туда и я хочу. Все очень просто. Если твоя судьба заканчивается здесь, то и моя тоже.
Это прозвучало как брачная клятва для Мартина Чандоса, и он закричал:
— Прежде чем эти дьяволы сделают с тобой что-нибудь такое, после чего ты не сможешь меня услышать, я хочу, чтобы ты знала, что я… Я люблю тебя!
Он заговорил от бессильной ярости, которая была в нем, в отчаянной попытке хотя бы немного смягчить ту боль, которая скоро ее ожидает. Он говорил и сам понимал бесполезность своей попытки… но ее ответ привел его в трепет.
Она долго смотрела на него, и в ее смуглом лице под распущенными черными волосами и в фиолетовом огне глаз светилась гордость.
— Ах, Мартин! Если ты действительно имеешь в виду то, что говоришь… то мне все равно, что они со мной сделают.
Слова слетали с его губ, там, в свете костра, откуда-то из глубины его души.
— Никогда еще я не произносил более правдивых слов, Лиззи, дорогая!
Он на мгновение задумался, но Лиззи не была нежной и избалованной женщиной, и Лиззи Холлистер была здесь, чтобы умереть рядом с ним, потому что она последовала за ним, веря в него как в мужчину и в его судьбу.
Медно-коричневые руки оттащили ее от него и пригнули к плоскому камню, так что она выгнулась дугой. Ее рваная рубашка и бриджи были стянуты, и тело блестело в свете костра. Когда Мартин Чандос понял, что они собираются с ней сделать, на лбу его выступили крупные капли пота. Он прошептал дрожащими губами:
— Боже, пожалуйста. Дай ей силы…
Они принесли раскаленные угли на плоских каменных плитах, и шаман в деревянной маске подошел, чтобы встать над распростертой девушкой. Металлическими щипцами он поднял с каменной плиты раскаленный докрасна уголь.
Мартин Чандос не мог оторвать взгляда от угля, который жрец держал высоко. Он увидел, как Лиззи напряглась, а ее испуганные глаза следили за красным огоньком, приближающимся к ее телу. Он увидел, как она закрыла глаза и крепко прикусила нижнюю губу маленькими белыми зубками.
Кто-то резко закричал из темных джунглей на краю деревни. Жрец резко выпрямился.
Высокий молодой воин вышел на поляну в переулок. На плечах у него был плащ из красных перьев, а на мощных руках поблескивали золотые браслеты. Он подошел к кольям, на которых были распыяты Джон Нортон и Редскар Хадсон. Он взглянул на распростертую Лиззи Холлистер. Затем он перевел взгляд темных горящих глаз на Мартина Чандоса.
Молодой касик резко вскрикнул. Он шагнул вперед и вытащил из-за пояса из золотых пластин тонкий кинжал. Мартин Чандос видел, как он поднял клинок и направил его на Мартина.
— Лучше умереть вот так, быстро и без мучений, чем…
Клинок не коснулось его плоти. Он ловко скользнул между запястьем и деревянным колом, и лозы сизаля посыпались с него. Мгновение спустя он уже стоял на свободе.
Молодой касик тронул Мартина за грудь, выше сердца. Он схватил его за левое запястье и указал на тонкий шрам, который белел на фоне коричневой кожи. Вождь сказал по-испански:
— Comrade consanguineo! Судя по шраму на твоем запястье, мы братья!
Мартин Чандос узнал его, и это узнавание было словно удар под коленки. Он на мгновение покачнулся.
— Аталахапа! Индеец, которого я снял с «Фелипе Рея» и оставил в Дариене! Да будь я проклят, если вы не более желанное зрелище, чем лицо потерянного ребенка для его матери!
— Освободить их! — крикнул молодой касик, и другие кинжалы принялись разрезать путы, связывавшие Лиззи Холлистер, Джона Нортона и большого Редскара. Тогда они узнали Аталахапу и столпились вокруг, истерически бормоча о внезапной перемене судьбы. Лиззи отвели в хижину, вымыли и одели в индейские одежды из крашеного хлопка, открытые по бокам и подпоясанные поясом из золотых пластин. Потом индейские девушки принесли чаши с водой из ближайшего источника, и они пили и сидели вокруг большого длинного стола, а перед ними блюда с жареной олениной сменяли запеченных на углях кур. Там были также и свежеприготовленные и дымящиеся лепешки и миски с овощным рагу.
Молодой касик внимательно слушал, как Мартин Чандос объяснял, зачем они пришли в этот уголок Кастильо-дель-Оро. Когда он услышал о золотых рудниках и бывшей команде затонувшего «Фортрайта», работавшей там, он выпрямился.
— Эти шахты недалеко отсюда. Они граничат с краем земель, которые мы до сих пор считаем своими.
— Ты можешь послать людей, чтобы они проводили меня туда?
Аталахапа не скрывал своего удивления. Он подумал, не лишила ли мысль о пытках разума его кровного брата. Разве он не знает, что золотые рудники охраняются не только от бегства рабов, но и от нападения индейцев и пиратов?
Мартин Чандос мрачно кивнул.
— Я рассчитываю на внезапность. На растерянность охраны и о ненависть, с которой рабы относятся к своим испанским хозяевам. Если у них появится хоть малейший проблеск надежды, они обязательно восстанут против кастильских собак!
Улыбка появилась на губах молодого касика, когда он наклонился вперед. Его огромная грудь вздымалась и опускалась, словно он от волнения с трудом переводил дыхание.
— Нет никакого способа удивить их. Ты идешь, чтобы тебя убили или поработили. Безумие богини Икстаб пришло, чтобы украсть твой ум. Но это хороший вид безумия.
Касик стоял, и отблески костра алели на его медной коже, на подпиленных зубах и на перьях плаща. На лице, которое он поднял к небу, было ликование.
— Много лет испанцы охотились на мой народ. В давние времена, когда Касики правили в Копегуне, люди моего племени были великими. Могучи были их города! Сильны их армии! Велика была магия их жрецов! Теперь тех дней больше нет. Испанцы принесли беду на нашу землю.
Мартин Чандос сидел и слушал эту страстную диатрибу, и ему вдруг пришло в голову, что это голос из прошлого майя, обличающий унижения и ужасы, которым подвергли их толедская сталь и мадридский порох.
— В кои-то веки мы, народ Ицы, нанесем ответный удар угнетателям! Не красться, как робкие мыши, среди теней деревьев джунглей, чтобы послать стрелу в солдата, а в полном боевом строю, со свежевыкрашенными лицами и щитами! С нашими копьями и мечами, благословленными духами предков! Мы пойдем с тобой, мой кровный брат! И испанцы будут трепетать перед нами!
Это была дикая ночь, ночь оргий, когда потомки древних правителей пировали перебродившим медовым варевом, смешанным с корой дерева бальче. Принесли низкие деревянные столики, чтобы четверо гостей могли сесть за них, скрестив ноги. Были поданы жареные птицы и хлеб, какао и чаши медового вина.
Мартин Чандос ел и пил, сидя рядом с Лиззи Холлистер, пока лес и звезды не закружились вокруг него, и ему не привиделось, как Лиззи баюкает его в своих объятиях и тихо плачет, целуя его в губы своими красными губами, обожженными диким медом.
Джунглипрорастали сквозь него извивающимися побегами, обвивались вокруг него и вокруг самих себя с безумной бесцельностью. Там были большие деревья lignum vitae, опутанные тысячами крошечных глициний. Яркие ароматные цветы. Там были широкие гирлянды папоротников, огромные деревья, расцветающие в пышные шары ярко-желтого цвета, крошечные колокольчики и буйные красные орхидеи бок о бок с родственными восково-белыми лилиями.
Олени пересекали их путь, а змеи ползали у них под ногами. Ицы широкими лопастями мачете, словно острыми веслами, гребли дорогу сквозь зеленое море и двигались ровным шагом. Здесь жара была влажной и обжигающей, а щебет насекомых и редкий рев ягуара добавляли толику жути той иллюзии, через которую они шли.
К концу второго дня они подошли к реке Сан-Хуан, которую пересекли в заимствованных каяках.
На закате третьего дня они лежали на животах в густом подлеске, наблюдая за испанским часовым в морионе и начищенном нагруднике, который неторопливо прохаживался взад и вперед перед большим частоколом из деревянных бревен. Они терпеливо ждали, пока темнота не окутала землю, и тогда индеец рядом с Редскаром поднялся на ноги, как тень, и так же бесшумно двинулся по траве позади часового.
Мелькнули бронзовые ноги, шевельнулись бронзовые руки, и часовой лег на землю. Кровь капала с обсидианового кинжала в руке ицы, когда он взмахнул им в приглашающем победном жесте. Остальные бросились вперед, и вскоре частокол остался позади, а впереди потянулись хижины и деревянные постройки.
В свете факелов блеснули обсидиановые наконечники копий. Голоса кричали по-испански, вырывались проклятия, которые внезапно обрывались. Со стороны нападавших не было никакого замешательства. Все, кто не был закован в цепи, были врагами. Индейцы убивали с холодной яростью, порожденной целым веком испанского владычества и пыток.
Мартин Чандос выхватил меч из упавшей руки и вогнал его в испанца, оказавшегося рядом с Аталахапой. Он слышал рев Редскара и тихие проклятия Джона Нортона. Лиззи завладела двумя длинноствольными пистолетами, и их громовой рев доносился то с одной стороны, то с другой.
Слева виднелись низкие деревянные хижины и строения, в которых размещались испанские солдаты, несшие караульную службу. Они вспыхивали, словно свечки, и в золотистом отблеске их пламени Мартин Чандос видел бегущих мушкетеров со спичечными замками и ружейными креплениями в руках. Они остановились на плотно утрамбованной земле перед своими убежищами, но прежде чем они успели положить стволы ружей на раздвоенные выемки, индейцы взвыли, слаженно и в унисон.
В воздухе послышался шелестящий шепот, который становился все громче, шепот, которому вторили щелкающие звуки отпущенных тетив. Когда Мартин Чандос увидел, как испанский солдат вслепую вцепился в стрелу, пронзившую его шею от горла до затылка, он понял, что это был за шепот.
— Стрелы! Стрелы ица! — резко бросил он Лиззи, которая провела рукой по покрытому пеплом лбу.
— Да, Мартин. Но их недостаточно. Посмотри туда!»
Из длинного туннеля, ведущего к шахтам, толпой валили солдаты идальго, обнажая мечи и пистолеты под светом масляных факелов, установленных на железных подставках там и сям внутри частокола. Два десятка воинов ица двинулись им навстречу, но дикари, защищенные только круглыми щитами из шкур и дерева, не могли сравниться с этими закаленными ветеранами. Пистолеты вспыхивали, а испанские шпаги кололи до тех пор, пока не становились красными.
— Лиззи, — проворчал высокий ирландец, — если они возьмут верх, мы сами окажемся в шахтах.
С захваченным клинком в руке и Лиззи под локтем он ворвался в ряды испанских войск. Он делал выпады и парировал, глубоко вонзая шпагу в горло человека. В ушах у него ревел пистолет. Когда один из мужчин направил ему в лицо мушкет, второй пистолет рыгнул, и человек упал с красной дырой на том месте, где раньше было его лицо под изогнутым морионом. Мартин Чандос прикрыл Лиззи, когда она нырнула, чтобы выхватить пару упавших ружей из мертвых рук. Они покачивались в ее руках, когда она направила их на двух испанских фехтовальщиков. Теперь с ними был Аталахапа, его обсидиан кинжал сверкал красным. Его дикий боевой клич эхом отразился от бревенчатых стен и устремился мимо дымящихся факелов к открытому небу. Он сражался бок о бок с Мартином Чандосом, и длинная рапира и стеклянный нож расчистили открытый клин между испанскими войсками, в который вошли Лиззи и визжащие воины-ица.
Именно неожиданность нападения завела их так далеко, но теперь неожиданность исчезла, и послышались ободряющие голоса офицеров, выкрикивающих приказы. Испанские солдаты отступили, чтобы перегруппироваться.
Теперь атакующие силы могли слышать гул множества голосов, высокий безумный смех кричащего человека, лязг кандалов и цепей.
— Рабы! — хрипло проревел Мартин Чандос. — Среди них мы найдем верных союзников!
Аталахапа закричал, и ицы бросились к нему, звеня тетивами, посылая облака тонких стрел, чтобы расчистить путь. Они бежали прыжками, вонзая стеклянные кинжалы, вонзая рапиры, стуча пистолетами Лиззи. В стороне от него здоровенный краснобородый Хадсон сражался топором, который случайно наткнулся на него в кузнице, а с ним шел Джон Нортон с кинжалом в левом кулаке и обнаженной сталью в правом.
Они били по спешно брошенным им навстречу солдатами и сбивали их с ног с животной жестокостью. В сердцах иц было безумие, потому что эти бледнокожие люди в стальных доспехах и морионах разбили их народ и превратили его в расу рабов, за исключением тех, кто, подобно им, исчез в зеленых джунглях. А такие люди, как Мартин Чандос и Редскар Хадсон, отчаянно сражались, потому что знали, каким адом могут быть испанские рудники.
Их ярость разорвала ряды испанцев, и рослый ирландец стоял спиной к деревянным воротам, пока Редскар Хадсон рубил замок своим огромным топором. Кулаки забарабанили по бревнам за дверью. Голоса умоляли и выкрикивали дикие проклятия.
Замок с треском поддался, и двери открылись внутрь. Люди в лохмотьях, с цепями вокруг пояса или в наручниках на запястьях и лодыжках, стояли, моргая в свете факелов. Хлынувшая от них вонь немытой плоти и человеческих экскрементов удушала их спасителей.
— Клянусь священной землей Арана! Это как уголок глубочайшего ада!
Они нырнули в грязный зал, длинное прямоугольное здание без окон, с грязной травой, разбросанной по голой земле. Люди спали здесь, прижавшись к стенам или на открытом месте, люди, которые сейчас стояли ошеломленные и недоверчивые, глядя широко раскрытыми глазами на этих пиратов, ворвавшихся к ним.
— Хвала Господу!
— Свобода! Свобода!
Из кармана мертвого испанца кто-то вытащил связку ключей. Редскар Хадсон пришел и поддерживал порядок своим бычьим ревом, заставляя истерически рыдающих рабов выстраиваться в линию, проводя их одного за другим перед Джоном Нортоном, который ключом размыкал их цепи. Мартин Чандос с Лиззи и ее грохочущими пистолетами ринулись на них через открытое пространство между помещениями для рабов и бревенчатой оружейной. Несколько освобожденных наклонились, чтобы выхватить из мертвых испанских пальцев упавшие пистолеты и мешки с порохом. Другие схватили выроненные мечи и кинжалы, они бросились в ряды испанцев с безумием, порожденным годами плетей и непрестанного труда, и пищей, которая кишела паразитами.
Мартин Чандос провел большинство из них в оружейную, где нетерпеливо трясущиеся руки хватали мушкеты и пули. Именно здесь Питер Хорн, его шкипер с «Фортрайта», подошел, чтобы похлопать его по спине и безумно расхохотаться ему в лицо, снова и снова повторяя:
— Мартин! Мартин!
У него не оставалось времени ни на что, кроме рукопожатия и ободряющего похлопывания по спине. Снаружи ревели испанские мушкеты, умирали люди. Это была кошмарная сцена, освещенная красным светом факелов, мерцающим и дымящимся. Люди кричали в предсмертной агонии, но ползли на четвереньках, чтобы передать сверкающие кинжалы, дав возможность другим пробиться к свободе, которой они никогда больше не узнают. Испанская выучка на некоторое время укрепила мушкетеров, но никто не мог устоять перед этими безумцами, которые не страшились смерти, видя в ней избавление от мучений рабства в дариенских золотых рудников. Когда Мартин Чандос. и Лиззи Холлистер вывели основную часть рабов из оружейной, линия идальго отступила. Теперь эти вольноотпущенники держали в руках оружие. Они установили и зарядили мушкеты. Они послали залп в испанскую линию, выкашивая людей, словно траву.
Редскар Хадсон привел двадцать человек с мечами и топорами во фланг испанцев. Они рубили и резали врагов окровавленной сталью, складывая мушкетеров друг на друга в штабеля. В эту массу борющихся, проклинающих друг друга людей рабы посылали свои пули.
Началась резня. Рабы сражались с еще большей жестокостью, чем ицы. Для них это была ночь, о которой они мечтали, голодные и измученные или стонущие под ударами хлыста, исполосовавшего их спины и конечности в кровь.
У испанцев не было шансов перегруппироваться. Лучших офицеров и стрелков они уже потеряли и, никем не сдерживаемые, бросились в джунгли, устремившись через открытые ворота на юг и запад, в Панаму.
Мартин Чандос стоял перед освобожденными рабами в свете двух десятков факелов. Его грудь поднималась и опускалась, с меча в его руке медленно капала кровь.
— Я отправляюсь в Пуэрто-Белло! Там в гавани стоят корабли. Корабли, которые доставят нас обратно на Тортугу. Кто из вас пойдет со мной?
Не было никакого другого ответа, кроме рева, с которым они подняли свои мечи и топоры. Они потрясали оружием в грязных руках, эти люди, которые только что собственными глазами видели настоящее чудо. Англичане и французы, голландцы и итальянцы, вперемешку с индейцами. Самые разные люди, кроме испанцев, живое доказательство того, что Испания считает своими врагами абсолютно всех в Новом Свете.
Мартин Чандос обнаружил, что в живых осталась только дюжина членов экипажа «Фортрайта». Они толпились вокруг, призывая на него благословения, с мокрыми от слез лицами, поглаживая дрожащими пальцами руки ирландца. Он проговорил с ними час, обещая им хорошие акции от своих пиратских предприятий.
Аталахапа дал Мартину Чандосу трех воинов ица в качестве проводников.
— Они доставят вас самым быстрым маршрутом в город, который испанцы называют Пуэрто-Белло.
— И к кораблям, которые доставят нас домой, на Тортугу, — эхом отозвался Редскар Хадсон.