Рейх прервал переговоры с Великобританией – от фон Риббентропа, немецкого посла в Великобритании, в кулуарах министерства иностранных дел стало известно, что кайзер топал ногами, плевался ядовитой слюной и собирался разорвать с Лондоном дипломатические отношения. Он всегда подозревал Англию в двойной игре, и никакие доводы на него не действовали, к тому же он был уверен, что союз с Германией нужен англичанам, а немцы без Великобритании вполне обойдутся. Дипломатические отношения сохранить удалось с большим трудом, но о военных соглашениях он и слышать более не хотел – одна только позиция Первого лорда Адмиралтейства и его участие в операции «Резон» привели кайзера в бешенство, что уж говорить о шлемофоне Барченко, обнаруженном у Аллена на квартире! Люди Уинстона представили этот факт в нужном им свете: якобы агенты МИ5, неоднократно обыскивавшие квартиру Аллена, не могли не видеть шлемофона, а значит, английская контрразведка прекрасно знала, что передает информацию в Москву, а не в Берлин.
Полковник хорошо помнил, как споткнулся о моноциклетный шлем, проходя в комнату Аллена. Никто и никогда не опознал бы в нем шлемофон Барченко! Кстати, точно такой же шлемофон имелся и на квартире Кейтлин Кинг, которую тоже неоднократно обыскивали. Что ж, тут русские, несомненно, переиграли МИ5, заранее создав стереотип, – все знали, как должен выглядеть шлемофон Барченко: рога-антенны, прочный и тяжелый металлический корпус, множество сенсорных контактов на многочисленных проводках…
Масла в огонь подлила Япония, рассчитывавшая на союз с немцами против США, который был бы невозможен, заключи кайзер договор с Великобританией. Их агентурные данные, подкрепленные дагерротипами и записями фонографов, подтверждали, что МИ5 сознательно передал в руки Сергея Кузнецова информацию о Звереныше и некоторые другие военные секреты, касающиеся производства оружия массового поражения. Информация была подана японцами мастерски: довольно было подписей под дагерротипами, как то: «Сергей Кузнецов осматривает „Анимал Фарм“». Не Тони Аллен – Сергей Кузнецов. Сразу складывалось впечатление, будто МИ5 знал, что имеет дело с русским. В самом деле, не может же Сергей Кузнецов быть немцем… Дело не в глупости кайзера, а в его неуравновешенности и склонности принимать решения под воздействием эмоций.
Закрытый процесс над Алленом начался через две недели после его заявления и закончился неожиданно для полковника Рейса (он присутствовал там в качестве свидетеля): Его Величество Эдуард VIII обратился к судьям с личной просьбой (!) – приговорить Аллена к расстрелу.
Королям в просьбах не отказывают. Однажды королева Виктория потребовала изменить решение суда, и суд отказался выполнить ее требование – на основании того, что в Великобритании установлена конституционная монархия и суды королеве не подчиняются. Правнук учел ошибку своей прабабки: смиренно просил, а не требовал. Одно дело отказать королю в требовании, на которое он не имеет права, и совсем другое – наплевать на личную просьбу монарха. И суд проявил к королю уважение: смертный приговор Аллену можно было вынести как предателю, ибо личное рыцарство приравнивало его к гражданам Великобритании, и, собственно, просьба Его Величества свелась лишь к замене повешения расстрелом.
Выбирая расстрел, Эдуард VIII ставил Аллена в положение врага, а не предателя, подчеркивал его иностранное происхождение, ибо предателей в Англии обычно вешали, а чужаков расстреливали. Таким образом, личное рыцарство Аллена как бы само собой аннулировалось, признавалось ошибкой – но не вслух, не открыто, а весьма деликатно и некоторым образом символически.
Директор Бейнс сказал, что суд в Англии теперь исполняет прихоти миссис Симпсон. Смертный приговор Аллену играл на руку контрразведке, тем более что время приведения приговора в исполнение никак не оговаривалось.
На суде Аллен держался с достоинством, не отрицал своей вины, но не сказал ни одного лишнего слова. Пресловутый шлемофон Барченко на этот раз сыграл против него; впрочем, доказательств суду хватало и без шлемофона. Приговору Аллен удивился, но принял его спокойно – настолько спокойно, что полковник в ту минуту даже не задумался, что на это требуется немалое мужество. И только потом, по прошествии времени, отдал должное самообладанию Аллена.
По иронии судьбы через несколько дней после судебного заседания король Эдуард отрекся от престола в пользу своего брата. Бейнс смеялся, а полковник качал головой: отречения от короля потребовали потому, что он собирался жениться не на немецкой шпионке, а на дважды разведенной женщине, что никак не соответствовало положению главы англиканской церкви. Трогательная речь Эдуарда VIII перед отречением произвела впечатление на сентиментальных леди – он отказался от престола ради любви! На самом же деле ничто не мешало ему короноваться, а потом жениться на ком он пожелает – ни правительство, ни парламент не имели никакого права указывать королю. Похоже, Его Величество обвели вокруг пальца и вынудили отречься от престола лишь потому, что он совал свой нос в политические дела Великобритании. Полковник предполагал, что личная просьба короля Эдуарда, обращенная к суду, сыграла роль последней капли – король, умеющий ловко манипулировать судебной властью, может перейти к манипуляциям властью исполнительной, а то и законодательной.
Ветераны без устали писали прошения о помиловании Аллена, но Георг VI понимал, как некрасиво выглядит царствование, которое начинается с отмены решений своего предшественника. Да и подаренное его отцом личное рыцарство сыграло не в пользу Аллена. Впрочем, отмена смертного приговора ничего не меняла: или Аллен соглашается сотрудничать, или его убивают – в тюрьме категории Б это сделать нетрудно, тем более в такой огромной тюрьме, как Уандсворт.
Поначалу полковник не сомневался, что Аллен, как человек неглупый и хорошо представляющий свое будущее, поломается и согласится сотрудничать, но с каждым днем уверенность таяла. Возникли и непредвиденные трудности – в отличие от своих предшественников, Аллен с математической четкостью выстроил отношения с другими заключенными. На одном из допросов полковник спросил, как ему это удалось, хотя и не надеялся на откровенность, – но Аллен ответил коротко и емко: «Храброе сердце и учтивая речь». Он, конечно, недоговаривал, – полковнику доложили, что Аллен сразу повел себя как положено матерому сидельцу и встал под покровительство уголовников-рецидивистов. После этого ни один из заключенных, сотрудничавших с администрацией, не осмелился вступить с ним в открытую конфронтацию, а потому тюремщикам пришлось обходиться без их помощи. Ну или почти. Заключенные в тюрьме в самом деле изнывают от скуки, а потому проявляют изобретательность и упорство в травле изгоев, – тюремщики же просто выполняют свою работу. Наверное, жизнь в тюрьме медом Аллену не казалась, но будь он в изоляции, один против всех – против волчьей стаи с ее волчьими законами и волчьей жестокостью, – и довести его до полного отчаянья было бы значительно проще.
Полковник допрашивал его не чаще раза в неделю, допросы эти были скучны и коротки, хотя Рейс иногда позволял себе разговоры на отвлеченные темы – ему хотелось понять, что движет Алленом, почему он с таким упорством отказывается от жизни и свободы. Да, выглядел Аллен все хуже, становился все угрюмей и злей, оставил привычку шутить – разве что иногда в его словах мелькала злая ирония. У него появилось обыкновение смотреть исподлобья и приподнимать плечи, будто в ожидании удара. Но своего решения он менять не собирался.
Однажды он предстал перед полковником сразу после драки, вызов на допрос догнал Аллена по пути в карцер, – наверное, он не очень хотел, чтобы полковник видел его в эту минуту. Тюремщики утверждали, что это была именно драка, которую им с трудом удалось разнять, но полковнику показалось, что сама драка нанесла ее участникам меньший ущерб, нежели вмешательство тюремщиков.
Аллен был мокрым с ног до головы, вода капала с одежды на пол – драку разнимали в том числе при помощи ледяной воды. Левая рука, перебитая в локте, висела вдоль тела и наверняка причиняла Аллену немало страданий, но согнуть ее без посторонней помощи он не мог. У него были выбиты передние зубы, скорей всего несколько минут назад, потому что при попытках заговорить в провале рта появлялась кровь – Аллен вытирал ее мокрым рукавом с разбитых губ и подбородка. Но, несмотря ни на что, вид он имел дерзкий, даже, пожалуй, чересчур: и когда шел от двери к столу, пошатываясь, как матрос во время качки, – видимо, у него кружилась голова, – и когда уселся на стул напротив полковника. Его бил озноб, заметный даже со стороны.
– Аллен, вам не надоели эти глупые игры? – спросил полковник доверительно.
– Что я вам могу сказать, полковник? – Выбитые зубы сделали его речь неразборчивой и даже смешной. – И псу живому лучше, чем мертвому льву.
– Это пока. Вы же понимаете: еще немного, и жизнь здесь покажется вам хуже смерти.
– Неа. Не покажется. Я люблю жизнь.
– Не понимаю, почему вы, в таком случае, ею не дорожите…
– До сих пор не понимаете?
– Вчера директор Бейнс, уставший от вашей несговорчивости, дал добро на передачу вас в руки ученых – для проведения медицинских экспериментов. Вы смертник, здоровье вам не понадобится…
Полковник блефовал, ничего подобного Бейнс не предлагал, к тому же медицинские эксперименты на людях, даже смертниках, были противозаконны. Мелькнул ли страх на лице Аллена? Полковник хотел бы в это верить.
– Не пытайтесь меня напугать, я пуганый, – хрипло сказал он, и полковник понял, что попал в точку.
– Не уверен. Сколько суток карцера вам определили?
– Понятья не имею.
– Аллен, вы в любую минуту можете дать согласие на сотрудничество. И в ваших интересах сделать это до того, как ученые необратимо подорвут ваше здоровье.
***
Бывшая принцесса пришла не вовремя, будто ждала подходящей минуты. Мало было сломанной руки и выбитых зубов – Тони простыл и подхватил бронхит, если не воспаление легких. В карцере было сыро и холодно, а он попал туда в мокрой насквозь одежде и босиком. Теперь его бил кашель, иногда доходивший до рвоты. Приходил тюремный врач, принес порошков стрептоцида и содовых таблеток, но в тюремный госпиталь переводить Тони не стал. Тони намекнул, что неплохо было бы наложить на сломанную руку гипс или хотя бы шину, но врач проигнорировал намек – наверняка имел указание сверху. Может, и к лучшему – мог ведь превратить вправление кости в эффективную пытку.
Разведенной однажды и ныне замужней невесте герцога Виндзорского для встречи с заключенным предоставили удобный, уютный и теплый кабинет – с условием, что на заключенного наденут наручники. Исключительно ради безопасности невесты герцога. Спасибо, браслеты застегнули спереди, а не сзади, – заводить сломанную руку назад было тяжелей. Тони успел сунуть под язык содовую таблетку – они помогали немного от кашля.
Она смотрела сверху вниз с некоторым презрением, но не опустилась до злорадства.
– Хотите папиросу? – начала она с материнским участием, усаживаясь в кресло.
Тони остался стоять – в кабинете имелось три стула, но все они были задвинуты под стол, да еще и со стороны стены. Не будь на руках браслетов, можно было бы вытащить один из них и сесть напротив бывшей принцессы, корячиться же со сцепленными руками, одна из которых сломана, Тони не стал.
– Нет, спасибо. Я не курю.
– Давно?
– Месяца два.
– Бережете здоровье или в Уандсворте трудно доставать папиросы?
– Нет, доставать папиросы здесь не трудно. Считайте, что я берегу здоровье.
– Зачем вам здоровье? – Она улыбнулась, но снова без злорадства.
– А вдруг пригодится? Мне предлагают много интересных вариантов сотрудничества.
– Не верьте. И не обольщайтесь. Я как раз и пришла сказать вам об этом: из вас выбьют нужные МИ5 сведения, а потом все равно расстреляют. В Тауэре, как вы и предполагали. – В ее глазах мелькнула ирония. – Может быть, герцог Виндзорский – это не английский король, но и не последний человек в Англии. И его маленькие прихоти сто́ят дороже ваших математических способностей.
– А МИ5 знает о том, что вы мне только что сказали? – Тони и хотел бы усмехнуться, но на разбитых губах треснули запекшиеся корки, и усмешка вышла недостаточно убедительной.
– Мне все равно, узнает об этом МИ5 или нет, но подслушать наш разговор они не смогут. – Бывшая принцесса показала глазами на свой зонтик.
Женщины иногда бывают излишне самоуверенны: здесь никто и не думал использовать фонографы – подслушивали через вентиляцию.
– Думаю, что обольщаться не стоит герцогу Виндзорскому: ему в любом случае доложат о том, что меня расстреляли, о настоящей же моей судьбе он просто никогда не узнает. Если, конечно, не пожелает лично присутствовать при казни. Но это как-то не по-герцогски. Да и в лицо он меня не знает.
– А я слышала, вы не собираетесь сотрудничать с МИ5. – Она очаровательно улыбнулась.
– Пока нет. Но кто же знает, я всегда могу передумать. Однако делать этого вам назло я не стану, не надейтесь.
– На это я и не рассчитывала. Но, мне кажется, предложение директора Бейнса передать вас в руки ученых заставит вас если не передумать, то хорошенько задуматься. Не буду скрывать, я вполне удовлетворена этим предложением: вы заслужили не только смерть, но и мучения перед смертью. Никто и никогда безнаказанно не водил меня за нос.
– Не слишком ли много вы о себе воображаете? Уверяю, вы тут совершенно ни при чем. И моя судьба от вас не зависит. Я водил за нос не только вас. И из всех, кого я водил за нос, только вы купились на мою игру столь безусловно. Макс фон Хёйне сильно во мне сомневался, МИ5 устраивал проверку за проверкой, и только вы с чистым сердцем сочли меня арийским мальчиком. Знаете, почему так случилось? Потому что из всех только вы искренне верите бредням кайзера Адольфа о научности расовой теории. Стройная фигура, светлые волосы, прямой нос, высокие скулы, голубые глаза – и вы безоговорочно причисляете меня к арийской расе. А на самом деле я неполноценный восточный славянин.
Говорить было неудобно – и из-за выбитых зубов, и потому что сильно першило в горле, а содовая таблетка давно растаяла. Бывшая принцесса не перебивала, но она явно не была леди, потому что не владела лицом в совершенстве.
– Расовая теория допускает немецкую биологическую наследственность и среди выходцев из Восточной Европы, – сказала она неуверенно.
– Мои предки были крепостными крестьянами, родом с востока Архангельской губернии, – там даже татары никогда не бывали, не то что немцы… – хмыкнул Тони. – Не спорю, фон Риббентроп мужчина интересный, в вашем вкусе, а вот кайзер Адольф вряд ли пройдет расовый экзамен… Почитайте доктора Фрейда, положа руку на сердце: расовую теорию вы принимаете не умом, а детородным органом.
Трудно предположить, как леди должна была бы ответить на эти слова, – потому что леди никто не сказал бы таких слов. Миссис Симпсон даже не покраснела, но поднялась с места резко и решительно, подошла к Тони и хотела влепить ему пощечину, но он прикрыл лицо блоком (больно дернув сломанную руку вслед за здоровой), и красивого гордого жеста у бывшей принцессы не получилось.